Глава 25
Мгновения счастья быстротечны. Иные же, вот как эти, кажутся бесконечными. Тянутся, будто резиновые, не желая становиться прошлым. А с ними и нервы натягиваются до предела, готовые в любой момент лопнуть, словно изношенные гитарные струны.
Я стояла, забыв, как дышать. И двигаться тоже разучилась. Казалось, замерла не только я, вдруг утратив способность управлять своим-чужим телом, но и мир вокруг, и даже само время застыли, будто замурованные в невидимом янтаре.
Из оцепенения, которое вот-вот должно было закончиться спасительным обмороком, меня вывел голос. Словно где-то поблизости зашелестела сухая листва, потревоженная порывом ветра. У меня тоже что-то зашелестело, вернее, зашевелилось — волосы на голове. Если бы не жемчужный шедевр, её венчавший, уверена, встали бы дыбом.
Ну а что касается цвета, чует моё сердце, быть мне отныне платиновой блондинкой.
— Куда это ты так рванула, милочка? А с нами пообщаться?
Узнав вчера об испытании, я настраивалась на встречу с призраками. С этакими бесплотными созданиями, что-то вроде маскировавшейся под фантома Блодейны. Но ари, коварно подкравшаяся сзади, а теперь, будто по мановению волшебной палочки, внезапно возникшая передо мной и преградившая мне дорогу, не была прозрачной. Разве что только какой-то неяркой, я бы даже сказала сероватой. Будто персонаж из ретро-фильма, с помощью неведомой силы переместившийся в мой ужастик.
И уж точно покойную императрицу нельзя было назвать бестелесной. Кожу до сих пор покалывало от острых, совсем не эфемерных ноготков, даже сквозь плотную ткань накидки больно жаливших мне плечо.
— Молодёжь — что с них взять? Вечно куда-то торопятся. Всю жизнь, вместо того чтобы ею наслаждаться, спешат. Вот в моё время…
Вопить-кричать сил не осталось, но слабенький писк всё же прорвался наружу, когда из замшелой кладки послышался ещё один голос, с явными ностальгическими нотками. Мелкие камни посыпались на землю, стена разверзлась, выпуская из своих недр ещё одну покойницу. Тоже блеклую, будто вырезанная из раскраски фигура, которой так и не коснулись кисть или карандаши ребёнка.
— Опять за старое, Тириль. Ну сколько можно! — закатила глаза ари с пугающе длинными, хищно загнутыми ногтями. Наверное, со дня смерти отращивает. — Никому нет дела до твоего времени. И до тебя, между прочим, тоже.
Её Лучезарность номер два и не думала обижаться. Отмахнулась от ворчливой родственницы, как от назойливой мухи, противно жужжащей над ухом, и принялась заинтересованно меня осматривать. Словно я была музейным экспонатом, и сейчас покойница оценивала мастерство создавшего меня скульптора.
— И эта такая же. Кожа да кости. Где они вообще их понабирали? — подключилась третья ари. — Выброшенные на берег рыбёшки и те будут поживее этих дохлячек.
Сама ты дохлая. Дохлее некуда.
Я вздрогнула, уже почти без страха, видимо, организму надоело вырабатывать адреналин или во мне этого гормона и вовсе больше не осталось. Туман, ковром стелившийся по земле, схлынул, открыв моим глазам третью оценщицу.
Покойницы были далеко не молоды, но ещё не утратили своей былой красоты. То ли умерли преждевременно, то ли постеснялись явиться юным алианам в своих истинных обличьях, в коих покинули этот мир. В уголках глаз — строгих, испытывающих — едва различимые морщинки. И проблески седины в тусклых, идеально уложенных волосах.
Держались ари, как и подобает истинным императрицам. Прямые, словно по шесту проглотили, с задранными кверху подбородками и высокомерными взглядами. Такими же холоднющими, как у Скальде. Сразу видно, родственнички.
А ещё в глазах вельможных арбитров проскальзывало пренебрежение. Видать, первое впечатление обо мне сложилось так себе.
Ари щеголяли в роскошных платьях, будто сотканных из тумана. Он же тончайшим кружевом оплетал тонкие, словно вырезанные из слоновой кости руки правительниц, драгоценными тиарами украшал причёски.
— А мне та румяная и чернобровая понравилась. И имя у неё красивое. Звучное. Майлона, — певуче проговорила первая покойница. — Фигуристая, статная, здоровьем так и пышет. Сразу видно, что сильная, и сыновей Скальде крепких подарит. Не то что эта. Болезная. — Острый ноготь беспардонно ткнулся мне в живот. — Вот где у неё там ребёночек поместится? А вылезать-то как будет?
Пока она говорила, я из последних сил боролась с желанием прикрыть руками всё, что пониже талии. Вот ведь какие придирчивые. Мы ещё даже не познакомились, а они уже раскритиковали меня в пух и прах.
— Майлона трусовата, — не согласилась с родственницей третья дама, скривившись так, будто только что червяка прожевала.
Хотя, может, для этой нечисти червяки — как раз самое то, любимое лакомство, деликатес.
— Ты всегда, Фэльма, очень придирчива и предвзята. Мы с ней ещё даже не пообщались.
— Она только в лабиринт вошла, — поддакнула ворчунье самая благодушная из ари. Тириль, кажется.
— Потому что одного здоровья мало, — назидательно парировала Фэльма и велела, обращаясь ко мне: — Ну-ка, дорогуша, покрутись. Давай, давай, живее! Нам ещё пятерых после тебя осматривать.
Как будто корову себе на ярмарке выбирают.
Я покорно потопталась на месте, оборачиваясь вокруг своей оси, а ари, пренебрежительно отозвавшаяся о Майлоне (да и я ей, кажется, не пришлась по душе) с глубокомысленным видом озвучила свой вердикт:
— Н-да, действительно какая-то квёлая.
Стало обидно. Очень и очень сильно. Не то чтобы я мечтала их поразить. Наоборот, надеялась оказаться в числе забракованных кандидаток. Но, согласитесь, мало приятного в том, что тебя при тебе же сравнивают с дохлой рыбой и брезгливо морщатся. Будто я не красивая юная девушка, а утопленная в прошлогодней луже калоша.
— Разве вас позвали оценивать наши внешние данные? Так с этим и живые вполне могут справиться. — Каюсь, не сдержалась. Надо же было самой за себя заступиться, раз уж больше некому.
— Ну хотя бы не немая, — расщедрилась на некое подобие улыбки третья Лучезарность.
А та, что с длинными ногтями, имени которой я так пока и не узнала, мрачно заметила:
— Наглая. Уж лучше бы была немой.
— Значит, не понравилась, — подвела я итог, обращаясь в большей степени к самой себе, нежели к бледнолицым и бледнотелым царицам.
Незаметно для себя самой я успокоилась. Почти. Экс-правительницы не выглядели устрашающе. Высокомерные — этого у них не отнять. И, наверное, немного раздражённые. Может, потому что их разбудили, не предупредив заранее. Но в целом вполне нормальные. Заинтересованные больше в моей внешней оболочке, нежели в моей душе.
— Поставите крестик? — попросила заискивающе, едва не прибавив жалобно-тоскливое: «ну пожалуйста, миленькие».
— Не хочешь замуж за нашего мальчика? — по-детски надулась Тириль, чем-то напоминавшая мне фею-крёстную Спящей красавицы из одноимённого диснеевского мультфильма. Ту, что была пухленькой и суетливой, и очень походила на великовозрастного ребёнка.
— Не то чтобы не хочу… Просто… — выдохнула, собираясь с мыслями, и осторожно продолжила: — Меня пугает перспектива провести вечность в замороженном состоянии. Я тоже трусиха, ещё трусливее Майлоны, уж поверьте, и очень не хочу для себя такого финала.
Всё, пусть ставят на мне крест, на моей ладони в смысле — он станет моим обратным билетом на Землю.
Ари подозрительно притихли и теперь не сводили с меня суровых, пытливых взглядов, став похожими на трёхглавого Змея Горыныча. Только бы огнём за такие откровения не стали плеваться.
— Ты сильнее всех откликаешься на его силу, девочка, — покачала головой Её Лучезарность Фэльма. — Я чувствую это. С нашей стороны было бы глупо пренебречь такой невестой.
Приехали.
И зачем тогда нужно было распинаться, не жалея эпитетов и расписывая в красках, какая я вся тут неправильная и неподходящая?
Так и хотелось крикнуть, что это не я, а тело Фьяррино откликается. А мне вообще на вашего Герхильда не хочется откликаться. И чувствовать его так остро, и душой, и плотью, и, вообще, всем, чем только можно, не желаю. Вернее, желаю, но я себе это строго-настрого запрещаю.
В общем, не надо мне вашего солнца! Крест хочу! Большой и жирный. Чтобы всем стало ясно, что я — не героиня его романа.
А он не мой герой.
Он мой самый-самый нелюбимый дракон!
Все эти мысли в одно мгновение пронеслись у меня в голове, сформировавшись в робкие, с надеждой произнесённые слова:
— Лучше я потом за другого тальдена замуж пойду. Не за проклятого.
Ари возмущённо ахнули, запыхтели, наливаясь серым цветом, вместо положенного красного. А я зажмурилась, запоздало попеняв самой себе за то, что была такой самонадеянной. Не стоило рассчитывать на счастливое освобождение и милость давно почивших предков Герхильда.
Как бы не решили проучить своенравную алиану, нос воротящую от их пра-пра… внука, и не наказали меня за опрометчивые слова.
— А сама-то ты кто? — как гром среди ясного (нет, уже грозового) неба раздался резкий, опасный, как радиоактивная вспышка, голос. Голос, заставивший меня вспомнить о прежних страхах и неприятно поёжиться. — Проклятая ты. И душа у тебя странная. Тёмная. Чужая.
Прикосновение к лицу, требовательное, побуждающее открыть глаза. Чтобы уколоться о лёд, сверкнувший во взгляде замершего передо мной существа.
Назвать маячившую передо мной особу женщиной, пусть и покойной, язык не поворачивался. Я бы скорее сравнила её со змееволосым чудовищем, Медузой Горгоной. Туман, обрамлявший красивое, но искажённое злобой лицо, казался живым. Колыхался и трепетал, короной сплетаясь над головой Её Лучезарности, напоминая копошащихся ядовитых змей.
Ядовитым был и её взгляд, пробиравший до мозга костей.
Под ним я как будто окаменела. Единственное, на что хватило сил — это на невнятное возражение, прозвучавшее как комариный писк:
— Я не проклятая.
— Душа у тебя запятнана. Чуждой, инородной магией. Весь род твой гнилой. Такой, как ты, не место среди невест наследника.
А я, собственно, о чём?
Не знаю, что там насчёт души — зачесалось всё тело. Стало зудеть неимоверно, словно я не мылась с рождения. Хотелось содрать с себя одежду вместе с кожей, с чёртовым проклятием. Вместе с дыханием этой нечисти, опалявшим лицо, и её словами, ожёгшими раскалённым клеймом.
Всё-таки прокляла нас, Королёвых, та безымянная ведьма, обрекая быть несчастными в браке. И теперь её злые чары, которых прежде не ощущала, душили, подавляли. Невидимой занозой застряли в груди.
— Уж кто бы говорил, Ллара! — взметнулся до фальцета незнакомый голос.
Ему вторил другой, который я тоже слышала впервые в жизни:
— Это из-за тебя все мужчины нашей семьи обречены быть безумцами и убийцами!
Шокированная, раздавленная откровениями покойницы, я не сразу заметила, что к нашей «тёплой» компании присоединилась ещё пара-тройка ари. А может, их было больше… Перед глазами мелькали лица, в ушах звенело от гула голосов.
Правительницы кружили вокруг меня пчелиным роем, что-то бормоча, непрестанно жужжа, трогая и даже… принюхиваясь. Может, гадают, съедобная ли я? Раз не подошла Скальде, то почему бы не закусить забракованным товаром.
Не пропадать же добру зря.
— Не из-за меня! — обиженно вскрикнула ари со змеиной причёской, и туман у неё на голове пришёл в ещё большее возбуждение. — А из-за дурочки Арделии, нагло «самоубившейся» в моём саду. Это всё она! Я же просто боролась за свою любовь!
— За трон ты боролась, жадная до власти стерва!
— Не забывай, с кем разговариваешь, Фэльма! — почти в рифму, чеканя слова, парировала печально известная Ллара.
Та самая, что, воспользовавшись правом Йели, явилась на брачный пир и украла у Арделии её возлюбленного жениха.
На какое-то время обо мне и о моей запачканной, иномирной душе все забыли, увлёкшись выяснением отношений. Почтенные ари были прямолинейны, не стеснялись в выражениях и не отказывали себе в удовольствии облаять соседку справа или слева. Оскорбления пушечными снарядами летали в воздухе, попадая то в одну, то в другую покойницу, а у меня от некоторых словечек уши сворачивались трубочками.
Если честно, я так и не поняла, разоблачили нас с Блодейной или все претензии Ллары были исключительно к моему семейному проклятию. Не желая испытывать судьбу и дальше, осторожно, шаг за шагом, я отступала, мечтая под шумок смыться. А они уже потом пусть сами решают, одарить ли меня солнышком или черкануть на ладони крестик.
Громкий хлопок в ладоши, эхом прокатившийся по хитросплетениям каменных переходов, поглотил все остальные звуки. Ари, словно горничные, застуканные за распитием хозяйских вин, покаянно опустили головы. Расступились, бесшумно прильнув к стене, освобождая дорогу ещё одной представительнице династии Герхильдов.
Правительница величаво подплыла ко мне и Лларе, которая, вспомнив, для чего здесь все собрались, снова принялась сверлить меня злющим-презлющим взглядом. В то время как от новоприбывшей мне достались лёгкий кивок головы и улыбка.
Немного грустная, сделавшая её нежные черты лица ещё более трогательно-притягательными.
— Значит, не пойдёшь замуж за моего сына?
Мне поплохело. В вопросе ари слышалась угроза.
Оскорблённая, задетая за живое родительница — что может быть хуже? Сразу стало не до Ллары, недовольно пыхтящей рядом. Сейчас большие опасения вызывала императрица Энора. Некоторые, улыбаясь, играючи, расправляются со своими неприятелями. Вдруг она из таких.
Слова застряли в горле вместе с воздухом. Покойница долго всматривалась в моё лицо, наверное, пыталась отыскать в моих чертах ответ на заданный вопрос.
А потом, горько усмехнувшись, нарушила тягостную тишину:
— Что ж, мне понятны твои опасения. Я в своё время тоже боялась.
— Это Скальде следует её опасаться, — не преминула вставить свои пять копеек воровка чужих женихов — Ллара. — Ей здесь не место, и душа у неё гнилая!
Вот ведь склочная баба. Не удивительно, что император Валантен предпочёл ей другую. Прилипла, как банный лист, к моей душе. Других, как оказалось, не особо заботило, что я здесь — инородное создание. Но Лларе как будто вожжа под хвост попала.
Её Лучезарность, что одним небрежным хлопком навела порядок в рядах императриц, невесомым касанием прошлась по моей приколотой к накидке булавке, оттенённой гранатовой крошкой, словно капли крови застывшей у меня на груди.
— Я чувствую магию сына. Это его подарок?
Кивнула в ответ, не способная оторваться от изучения длинных мысков своих сапог. Знаю, глупо, но в присутствии этой ари я чувствовала себя неловко. Из-за того, что отрекалась от её сына. Хотя Энора меня, кажется, поняла и вроде бы совсем не злится. И тем не менее смотреть в глаза императрице было стыдно.
— Что же он означает? — мягко поинтересовалась женщина.
А я мысленно застонала, понимая, что не могу не признаться, и примерно предполагая, какой окажется реакция этой мёртвой банды.
В ушах звучал похоронный марш, пока я выжимала, словно крем из кондитерского мешка, из себя слова:
— Брошь блокирует действие любовной привязки.
Что тут началось… Покойницы громко заохали, заахали. Стали друг с другом переглядываться, а потом все дружно вонзились в меня, точно иглами, возмущёнными взглядами и принялись негодовать.
— Немыслимо!
— Непостижимо!
— Ужасно и отвратительно!
— Разве можно так бессовестно попирать древние традиции?!
— Что я говорила?! А? — Это снова Ллара, никак не желающая угомониться. — Гнать надо в три шеи такую алиану! Подальше от нашего мальчика. Видно же, что околдовала его, лишь бы выйти замуж и стать императрицей! Пусть не приближается к Скальде! Надежде и опоре нашего рода!
Сколько же пафоса, злости и яда. Как бы сама им не отравилась, змеючка подколодная.
— Тише. — Лёгкий взмах руки, будто дирижёр провёл в воздухе палочкой, и звон голосов растворился в клубившемся вокруг тумане. Задумчиво оглядев меня с ног до головы, Энора обернулась к притихшим родственницам. — Смею напомнить, дамы, решается судьба моего сына, и последнее слово будет за мной.
То тут, то там раздавались недовольные шепотки, но какие-то вялые, едва различимые. В конце концов ари признали, что право казнить меня или миловать остаётся за матерью Ледяного. Ей и решать, что станет со мной в недалёком будущем.
Одна Ллара считала себя уполномоченной вершить нашими с Герхильдом судьбами.
— Только не говори, что отпустишь её с благословением! — раздражённо закатила гадюка глаза. — Видно же, что девчонка порченная. Ты и сама, Энора, это чувствуешь и знаешь, что я права. Среди алиан есть девушки куда более достойные.
— Я понимаю твои опасения, Ллара, — невозмутимо кивнула императрица, добавив всё так же вкрадчиво: — А ещё я хорошо знаю своего сына. Не пошёл бы Скальде против священных традиций ради девушки, которая ему безразлична. Так что дадим алиане шанс. — Её Лучезарность глянула на меня и закончила с хитрой улыбкой: — Им и зарождающемуся между ними чувству.
Справедливое замечание, что нет между нами никакого чувства, так, разве что только немного химии, озвучить я не успела. Лица императриц, их призрачные одежды смазались, растворяясь в окутавшем лабиринт тумане, пока не слились с завесой мглы. Теперь, когда всё было позади, совсем не казавшейся мне зловещей и опасной. Она больше походила на кремовую пенку сливок в чашке капучино.
Голоса мёртвых императриц звучали всё тише, эхом играя в недрах лабиринта. И только один голос, Ллары, — горький, как настойка полыни — продолжал назойливо капать мне на мозги.
— Не нужна ему такая жена. И империи проклятая не нужна. Лучше от неё избавиться. Тёмная у неё душа. Тёмная. Гнилая…
Испытывая смешанные чувства — облегчение от того, что проверка на «профпригодность» наконец закончилась, и грусть напополам с… радостью (нет, я точно чокнутая) от того, что ещё один этап отбора успешно пройден, я поспешила к выходу из этого каменного мешка.
Значит, быть мне и дальше гостьей в Ледяном Логе. Или Ллара всё-таки сумеет переубедить мать наследника, и меня отправят в путь-дорогу? Всё, запрещаю себе об этом думать! Лучше дождусь, когда на руке проявится символ.
А сейчас бегом к выходу! Не терпится вырваться из этого туманного капкана и подняться в небо. Я даже тряске рада буду. Лишь бы как можно скорее покинуть Лабиринт смерти и окружающие его такие же мёртвые земли.
Стянув перчатку, улыбнулась, рассматривая мерцавшее на безыменном пальце колечко. Оно приятно согревало кожу, подсказывая, куда следует поворачивать. Я не знала наверняка, но чувствовала, что движусь в правильном направлении. Не останавливалась на развилках, не замедляла шага перед очередным изломом стены.
И не переставала улыбаться, твердя себе мысленно, что вот-вот увижу раскрытые настежь ворота. И магов, и эссель Тьюлин, и Его Отмороженность с Его Липучеством.
— Мяу…
Запнулась, прислушиваясь. Нет, должно быть померещилось. Откуда здесь взяться животному, тем более котёнку, к которым питала особую слабость.
— Мяу, мя-я-яу-у-у… — прозвучало жалобно, тоскливо, заставив сердце в груди съёжиться, будто абрикос, высушенный до состояния кураги.
— Я точно брежу.
Наверное, не следовало останавливаться и сворачивать в тёмный рукав прохода, противоположный тому, к которому влекло меня магией колечка. Но я не могла остаться равнодушной и бросить на произвол судьбы маленького котёнка.
«А вдруг ловушка?» — будто птица в клетке, билась в сознании здравая мысль. И тут же, её заглушая, всё ближе раздавалось жалобное мяуканье наверняка изголодавшегося, замерзающего зверька.
Эссель Тьюлин утверждала, что маги облазили лабиринт вдоль и поперёк. Что нам здесь нечего бояться. И тем не менее я стянула с пальца колечко, готовая в случае опасности сжать украшение в кулаке.
— Мяу, — будто ножом по сердцу.
Я шла, едва не срываясь на бег, до рези в глазах всматриваясь в клубы тумана, путающиеся под ногами. Не знаю, как не пропустила, не прошла мимо жавшегося у стены крошечного, жалобно пищащего комочка.
— Бедненький ты мой. — Присела, чтобы подобрать зеленоглазую сиротку. — И как только здесь очутился? Иди ко мне, будем греться.
Котёнок выгнулся дугой, шерсть вздыбилась, и с неё на обледенелую землю, ярко сверкая, посыпались… самые настоящие снежинки. Я хотела его успокоить, погладить по снежной (в прямом смысле этого слова) холке, но животное, испугавшись, больно цапнуло меня за ладонь. На коже гранатовыми бусинами выступили капли крови.
— Я не обижу тебя. Я…
Не сумела закончить фразу. Язык вдруг перестал слушаться, стал ватным. Накатила усталость. Как будто лет сто не спала. Прижалась лбом к стене. В глазах темнело. Исчез и котёнок, и бугристая кладка. И холод, исходивший от векового камня, вдруг перестал ощущаться. Не знаю, сжала или только попыталась сомкнуть вокруг колечка ослабшие пальцы.
Веки налились свинцовой тяжестью. Последнее, что успело выхватить из сгущавшейся вокруг тьмы сознание, — это шум мощных, гигантских крыльев, обдавших меня ледяными потоками ветра. Земля дрогнула, закачались стены. С усилием повернула голову, чтобы успеть утонуть в серебре драконьих глаз, поймать в вытянутых в нитку зрачках собственное отражение и отчаянно пожелать, чтобы это было моё чудовище.
А не какой-нибудь разбуженный и не учтённый магами житель лабиринта.
