Но, видно, я рано попрощалась с Максом. Почти через пять месяцев Макс заслал ассистентку договориться со мной о встрече. Мои чувства расслоились к двум полюсам.

Как терапевт я была искренне рада, что Макс не прервал свою терапию, что не сразу, но он все же нашел в себе мужество продолжить нашу работу. Значит, он дозрел до изменений.

И в то же время как человеку мне было как-то неуютно. Вся эта ситуация с исчезновением Макса была неприятной.

Макс приехал вовремя. Он поприветствовал меня в своей обычной манере, поинтересовался моими делами, энергично снял пиджак, бросил его на банкетку, плюхнулся в кресло и с ходу объявил, что хотел бы продолжить нашу работу. Более того, он сообщил, что, кажется, затронутая нами тема о его несвободе и есть то самое главное, о чем он хотел бы говорить здесь — в кабинете психотерапевта.

Он таинственно достал из портфеля блокнот в черном кожаном переплете. И рассказал, что купил его еще лет шесть тому назад, во время очередной поездки. Тогда же, сразу после покупки, он записал в блокнот некий жизненный план.

Под пунктами Макс обозначил намерения, точнее, пожелания самому себе. По его словам, он выделил жизненные темы, в которые хотел бы «инвестировать свое внимание». Но, вернувшись в Москву, он положил блокнот в ящик письменного стола. И с тех пор больше не доставал.

Макс говорил будто с пространством, не обращая внимания на меня. Вдруг, видимо, не почувствовав моей обычной заинтересованности, он остановился. Поерзал в кресле и, наконец взглянув на меня, аккуратно спросил:

— Вы не рады меня видеть?

— Я рада, что вы решили продолжить свою терапию, — ответила я ему.

— Вы какая-то другая. — Макс, видимо, пытался разобраться в своих ощущениях.

— Хорошо, что вы это заметили. Я, наверное, более закрыта, чем раньше, в контакте с вами.

— А почему? — с непосредственностью ребенка поинтересовался мой клиент.

— Макс, меня очень обидело ваше отношение к нашей работе и ко мне. Понимаете, эмоциональную связь с человеком нельзя получить по заказу тогда, когда тебе это удобно. А потом разорвать, когда тебе стало это в тягость, даже не объяснив причин и своих действий. Я ваш психотерапевт, но в то же время — я такой же живой человек. Если психотерапия настоящая — это глубокий эмоциональный контакт между терапевтом и клиентом. Я привязываюсь эмоционально к людям, которых терапевтирую, переживаю за них. Вы это видели и знали. Меня очень расстроило ваше внезапное исчезновение.

Макс опустил глаза и молчал. Его пальцы нервно теребили кантик на подлокотнике кресла.

— Почему вы не позвонили и даже не написали? Я бы смогла понять вас, если бы вы хотя бы попытались объяснить. А вы просто разорвали контакт почти на полгода в одностороннем порядке. Вы не ответили на мои сообщения. Я вообще не знала — живы ли вы? Увижу ли я вас снова? Ведь и мне, и вам очевидно, что основная причина — это не ваша занятость. Заняты вы были всегда, — проговорила я.

— Док, я прошу меня извинить! Я ни в коем случае не хотел вас обидеть.

Макс проговорил это вежливо, без чувств. Замолчал. Он смотрел куда-то на книжный стеллаж. Поза его была очень напряженной, он нервно сжимал и разжимал кисти рук. Налет игривости и позитивности слетел без остатка. Мы оба помолчали.

— Знаете, Макс, искренний и открытый человеческий контакт — это всегда заслуга двух сторон. Видно, вы пока просто к этому не готовы. Я думаю, что люди в вашей жизни, которые к вам привязывались, любили вас, испытывали похожие чувства, только гораздо сильнее. Наверное, не все из них могли вам об этом прямо сказать. И главное, сказать как есть, без обвинений и утаивания чувств. Я могу себе это позволить. Вы можете исчезнуть, ускользнуть в любой момент. Глубоко в душе я ощущаю угрозу. И знаете, находиться в этом состоянии очень некомфортно для меня, как и для любого другого здорового человека. Я догадываюсь, почему вы так себя ведете. Вы боитесь простой эмоциональной близости с людьми, потому что всю жизнь убегаете от собственных чувств. Я не отказываюсь и дальше быть вашим психотерапевтом. Но… я пока закрыла свои чувства; на данном этапе для меня быть открытой с вами эмоционально небезопасно. Сейчас есть то, что есть. А в будущем… увидим.

Искренне и открыто выражая ему свои чувства, я все время смотрела на него, стараясь нащупать с ним контакт. В какой-то момент и без того напряженное лицо Макса буквально на глазах стало белого цвета. Зрачки расширились так, как будто он испытывал шок. Я испугалась.

— Макс, с вами все в порядке?

— Нет. — Голос прозвучал как будто из могилы.

— Вам физически плохо? Что-то болит?

Он просто помотал головой, давая понять, что дело не в физической боли.

— Я чем-то могу вам помочь?

— Нет, благодарю, — еле слышно выдавил он.

Макс молчал. Он, видимо, напряженно боролся с чем-то внутри себя. Я не торопила его. Наконец он собрался с силами и заговорил:

— Эта ситуация — дежавю. Кто это возможно? Почти эти же слова говорила моя жена шесть лет назад!

Теперь замерла я, будто пораженная громом.

— Что она говорила вам, Макс?

— Что я все время ускользаю, я бросаю ее. Она говорила, что больше не может просить о близости и терпеть боль. Она потеряла ко мне доверие. Она закрыла свое сердце…

Похоже, что впервые за очень долгое время он слышал собственный голос. Это был голос не бизнесмена, не руководителя, не гонщика и не яхтсмена. Это был голос человека. Голос личности, придавленной бетонными плитами социальных ролей.

Я не могла знать наверняка мысли Макса в эту минуту, но мне показалось, что он сам поражен горечью этого голоса.

По щекам Макса текли слезы. Он пытался их сдерживать из последних сил, беззвучно, но, похоже, больше не мог. Как ребенок, он размазывал слезы по лицу. Я подала ему салфетку. Он машинально взял и уткнулся в нее, продолжая беззвучно плакать. Я присела рядом и взяла его за руку, давая ему понять, что слышу его чувства и сопереживаю. Я хотела, чтобы его «мальчик внутри» знал, что я его не бросаю.