Это было на редкость мрачное осеннее утро. Слишком даже для ноября. Низкие, тяжелые, беспросветные тучи, казалось, едва ли не касались головы. Не просто ни проблеска солнца, а даже никакого намека на его существование: будто оно никогда и не светило над нами, а всегда был лишь только этот накрапывающий дождь и ледяной, омерзительный, захлестывающий ветер, выворачивающий наизнанку зонты.

Придя в кабинет, я первым делом включила чайник. И только потом сняла и стряхнула мокрое пальто. Очень хотелось согреться. Первым в расписании этого дня стоял визит Татьяны.

Я успела сделать пару глотков горячего кофе. В дверь позвонили. Татьяна пришла чуть раньше. Замерзшая, ссутулившаяся, заплаканная. Она будто бы вышла из той безнадежно серой и бесконечно долгой тучи. Переступив порог, Татьяна почти выронила зонт. Как-то медленно, по-детски неуклюже расстегнула пальто.

Мне показалось, что она вот-вот рухнет на пол. Инстинктивно я протянула к ней руки. И тут Татьяна просто уткнулась в меня и заплакала. Некоторое время мы так и стояли. Я обнимала ее, поглаживала по спине, она вздрагивала, беззвучно рыдая. Чуть позже, когда самые горькие слезы сошли, она заговорила, путаясь и смущаясь:

— Я только встала… Вернее, я не спала… Но я не завтракала, не причесалась, простите… Я смогла только одеться…

— Надеюсь, вы не за рулем?

— Нет, с водителем. Мне так неловко. Мне кажется, я его напугала своим состоянием. И вас, наверное, тоже…

— Ничего страшного, водитель переживет. У всех нас в жизни бывают моменты острого отчаяния. Когда вы будете готовы, спокойно расскажете водителю то, что посчитаете нужным, — дадите тот или иной комментарий. Беспокоиться не о чем.

Сев в кресло, Татьяна продолжила плакать. Я ни о чем не спрашивала. Просто принимала ее с этой пронзительной болью. Я переживала удивительное сочувствие. Мне хотелось согреть Татьяну. Весь ее облик говорил о том, что сейчас она совсем маленькая. Даже физически! Без обычных для нее каблуков, в спортивных туфлях, она оказалась невысокой. Без блистательного фасада, без делового костюма, без макияжа, с собранными волосами, бледная, сломленная. Теперь я в полной мере увидела то, что раньше замечала только в редкие моменты: хрупкость, детскость, нежность, ранимость. Внутренний ребенок Татьяны вышел ко мне и показал безграничное доверие.

Выплакавшись, Татьяна задышала ровнее. Высморкалась. Промокнула чистым платком лицо. Поправила волосы. Вздохнула.

— Ой… ничего, что я так… вторглась? Простите, я была в мокром пальто… я вас намочила.

— Все хорошо. Хотите кофе или чаю?

— О, так пахнет кофе… да. Горячий и с молоком, пожалуйста.

Помешивая ложечкой в чашке, Татьяна оглядывала кабинет. Она смотрела вокруг с таким интересом, будто попала ко мне впервые.

— Как же здесь уютно, — прошептала она. — Компания, которой я управляю, строит высотные жилые комплексы. А я на самом деле люблю старый центр, люблю старые дома, стены толщиной в метр, лепнину на потолках. А у вас еще и эти зеленые обои, зеленое сукно на столе. Знаете, я себя почувствовала сегодня здесь как в малахитовой шкатулке.

— Знаете, я — тоже. Сейчас, рядом с вами, я чувствую себя ровно в этой же самой шкатулке. И здорово, что мы тут, а не там, — сказала я, указав пальцем за окно — на дождь, бьющийся в стекло силой неуемного ветра.

Кажется, что в этот момент мы обе почувствовали себя детьми. Маленькими заговорщиками, спрятавшимися от взрослых в уютной темноте кладовки, набитой старыми платьями и коробками с новогодними шарами. Мы поймали нечто родственное друг в друге — поймали нечто общее в ощущениях и предпочтениях. Это стало началом тонкого эмоционального контакта. Теперь я почувствовала, что могу спросить:

— Что случилось?

— Я сегодня почти не спала. Представляете, считала минуты, когда же наконец пора будет ехать к вам. С ночи смотрела на часы, думала — только дожить бы до десяти тридцати. Это может показаться безумием, но… я еле сдержалась, чтоб не позвонить вам прямо ночью.

— Спасибо. Я благодарна, что, несмотря на такие сильные переживания, вы остались взрослой и позаботились обо мне. Почему же я была так нужна?

— Мне сделалось так больно… В какой-то момент я подумала, что умираю. Просто не могла дышать. Не знала, что делать. Не получалось вдохнуть. Как будто гортань плотно забита песком — вход в легкие перекрыт.

Она прижала руки к груди.

— Я подумала, что это сердце. Испугалась. Потом выпила полсклянки валокордина. Ничего почти не поменялось.

— Таня, а раньше у вас бывали проблемы с сердцем?

— Да нет.

— Перед тем как сердце заболело, вы сильно нервничали?

Татьяна просто кивнула в ответ.

— Я бы рекомендовала вам пройти обследование у кардиолога в ближайшее время, чтобы не пропустить чего-то неприятного. Но я все же думаю, что описанное вами больше походит на психосоматический приступ. Так случается, когда человек не может позволить себе до конца осознать свою душевную боль, когда он не может ее выразить, когда он не может решить, что с этой болью делать. Тогда она «застревает» в груди и реализуется как физическое ощущение. Такие явления свойственно переживать людям одновременно и сильным, и чувственным, привыкшим жить, годами не выражая своих настоящих чувств.

— Почему? Почему люди живут так?

— На то бывают разные причины. Но все они, как правило, носят иррациональный характер. Кому-то, например, в детстве внушили, что выражение чувств есть слабость, или истеричность, или отсутствие воспитания. Кого-то заставили поверить в то, что собственные чувства необходимо проглатывать в рамках заботы о близких. Кто-то столкнулся с черствостью и закрылся… Но теперь эти люди верят, что показывать свою ранимость нельзя, прикрывают ее маской своей силы и благополучия. Они боятся перестать быть сильными прежде всего в собственных глазах.

— Это все про меня. И первое, и второе. Точно про меня.

— Так вот, в жизни таких людей неизменно наступает момент, в который чувства набирают такую силу, такую мощь, против которых обычные барьеры больше уже не работают. Чувства больше не сдерживаются. Внезапно они вырываются или взрываются внутри человека. Тогда ему кажется, что он ощущает приближение смерти.

— А я не умру?

— Нет, Таня. Не сейчас, — улыбнулась я, чувствуя к ней почти материнскую теплоту. — Уверена, с вами все будет в порядке. Только вам очень нужно научиться не бояться своих чувств.

— Вы меня научите?

— Конечно.

Я понимала, что вот уже около получаса мы ходим кругами, сужая радиус — подбираясь к проблеме. Татьяна явно боялась начать разговор по существу. Не могла пересилить себя и перейти к событиям прошедшей ночи. Но я понимала также, что она имела право на сопротивление: человек, находящийся в столь глубоком стрессе, волен двигаться в своем темпе.

Худшее, что может сделать терапевт в такого рода ситуациях, — это пытаться силой подтолкнуть клиента к следующему шагу. Чем меньше давления, чем больше принятия, тем быстрее человек будет готов раскрыться.

— Татьяна, у вас сегодня есть силы работать? — очень аккуратно спросила я.

— Да, конечно. Мне сейчас намного лучше.

— Что же произошло?