Тао
Я двигалась вдоль рельсов, мимо станций, но людей по пути не встречала. Вообще не видела вокруг никаких признаков жизни. Километр за километром я преодолевала, то и дело переходя на бег, хотя в легких кололо, а во рту стоял привкус крови. Каждая новая станция пробуждала во мне надежду, но каждая попытка открыть дверь и проникнуть на перрон была похожа на пощечину. Потому что станции не работали. Я по-прежнему не выбралась с заброшенной территории.
Я и не предполагала, что смогу столько пройти, что во мне столько сил. Однако силы были на исходе.
Я привалилась к стене и осела на землю. От нехватки кислорода грудь резало. Вокруг сгущалась тьма, надвигаясь на город. На то, что когда-то было городом. Прямо передо мной высилось полуразрушенное здание, до неузнаваемости изуродованное. Возможно, это сделали те, кто здесь жил, напоследок, перед отъездом. Не желали ничего оставлять. Следы людского давнего присутствия повсюду. Старые рекламные плакаты, сломанный велосипед, рваные занавески за разбитым стеклом, таблички с именами на дверях — некоторые из них простенькие, написанные от руки, другие металлические, изготовленные на заказ. Где они сейчас — все те, чья жизнь прошла в этих стенах?
Прежде я этого не замечала, но мусора не было, кто-то убрал его. Пустые мусорные баки стояли рядком вдоль тротуаров. Возможно, последним проявлением жизни, что видели эти дома, был мусоровоз, опустошающий контейнеры, чтобы предотвратить нашествие крыс. Или, возможно, мусорщики собирали остатки еды, пищевые отходы, которые можно было скормить скоту или даже нам, людям, — превратить помои в человеческую еду, подмешать в фарш, колбасу или консервы, добавить в них консервантов и усилителей вкуса, сделать съедобными.
Рот наполнился слюной. Упаковку печенья я берегла на обратную дорогу. Теперь есть нечего.
Я попыталась встать, но ноги не слушались. Мышцы пылали. Ухватившись за стену, я повторила попытку, на этот раз успешно.
Медленно переступая, я доплелась до ближайших ворот и осторожно дернула за ручку. Металлические ворота тихо загудели. За дверью оказался пустой двор. В углах лежали кучки сухой листвы, с обеих сторон двора было по двери.
Я подошла к одной из них. Дверь вела в пустой подъезд, на узкую и тесную лестницу. Внутри стояла почти непроглядная тьма — сумеречный свет проникал лишь сквозь крошечные окошки.
Я начала карабкаться наверх. Каждый шаг отдавался болью, однако дышалось уже полегче. Добралась до второго этажа. Здесь тоже было по двери с каждой стороны. Я подергала ближайшую ко мне. Заперто. Сделав несколько шагов, остановилась перед второй дверью и надавила на ручку. Я почти не сомневалась, что и эта дверь окажется запертой, поэтому, когда она открылась, я вздрогнула.
Зашла я не сразу — сперва чуть постояла, вдыхая запах из квартиры. В нем не было ничего особенного, но каждый дом пахнет по-своему. Людьми, которые в нем живут. Едой, которую они готовят, одеждой, которую стирают, ношеной обувью. В этом запахе — их пот, их ночное дыханье, которые ощущаешь, когда наклоняешься над спящим человеком, их постельное белье, которое, возможно, пора поменять, сковорода, которую поленились вовремя помыть, так что остатки еды на ней засохли и отдавали душком.
Я вдыхала то, что осталось от этих запахов, то, что не умерло взаперти.
Наконец я шагнула внутрь. Квартирка была крошечной, прямо как наша с Куанем. Возможно, в ней тоже жила маленькая семья из трех человек. Окна спальни выходили во двор, а кухня была совмещена с гостиной.
Я закрыла дверь и прошла в гостиную. Вещей осталось совсем мало, хотя самую громоздкую мебель хозяева не забрали — нелепый угловой диван, занимавший почти полкомнаты, и обшарпанный массивный комод из черного полированного дерева у противоположной стены.
На кухне я быстро заглянула во все ящики, не смогла удержаться, хотя знала, что там пусто. В самом нижнем шкафчике обнаружилась большая видавшая виды кастрюля. И ничего больше.
В комоде я наткнулась на старые провода и телефон с треснутым диском. Затем я прошла в спальню. Там меня встретили распахнутые шкафы. Словно тот, кто вытащил из них вещи, не успел прикрыть дверцы. Из стен торчали гвозди, под ними — светлые квадраты, оставшиеся от висевших здесь когда-то фотографий.
Возле одной стены стояла узкая двуспальная кровать, на ней — голый матрас, и ни подушек, ни одеял. Здесь они спали, читали, ссорились, смеялись, любили друг друга. Где они сейчас? Вместе ли они?
К другой стене притулилась детская кроватка. Скорее всего, спавший на ней ребенок еще не ходил в школу. Уже не колыбель, но и для взрослой кровати слишком короткая. На такой мог бы спать Вей-Вень. На кровати валялась подушка с вмятиной посредине — след от головы.
Ноги вдруг подкосились. Я села на детскую кроватку и сжалась. На много миль вокруг — ни души, ни единого человека. Пусто. Заброшенно. И я такая же заброшенная, как эта квартира.
Нет.
Грудь сдавило. Неужели я тоскую по нему? До сих пор о Куане я едва вспоминала, отметала любые мысли о нем, и как только в памяти всплывало его лицо, я тотчас же прогоняла его. Заставляла себя думать только о Вей-Вене, о моем малыше, о том, как отыскать его.
Вернувшись в гостиную, я вытащила из комода телефон, огляделась и увидела возле дивана штепсель. Я подбежала к нему, воткнула вилку и прижала к уху трубку.
И услышала тихий гудок.
Я торопливо набрала домашний номер.
Сперва ответом мне было потрескивание. Сигналы беззвучно летели по почти уничтоженной сети.
А потом в трубке загудело.
И еще раз.
Вскоре меня заполнит его голос. Голос Куаня. Что говорить, я не знала, мне просто хотелось услышать его.
Два гудка.
Возможно, мы еще не потеряли друг друга, возможно, теперь, когда нас разделяют все эти километры, мы снова станем семьей.
Три гудка.
Может, его нет дома?
Секунды убегали.
Четыре гудка.
А потом гудок вдруг оборвался.
— Алло? — услышала я его голос.
От радости у меня перехватило дыхание.
— Привет…
— Тао!
В ответ я лишь всхлипывала, но ни слова сказать не могла.
— Что случилось? С тобой все в порядке?
— Я… Я не знаю, где я…
— В смысле?
— Я… Тут нет людей…
В трубке все стихло. Сбой сигнала.
— Куань? Нет!
Тихое жужжание в трубке. А затем телефон умолк.
Я снова набрала номер.
Тишина.
Я выдернула вилку и заново воткнула ее в штепсель.
Безуспешно.
Я положила трубку, поставила телефон на пол и встала, не сводя глаз с телефона.
А потом вдруг размахнулась и что было сил ударила по нему ногой. И еще раз. И еще, так что древние детали и осколки пластмассы разлетелись по всей комнате.
Я вернулась в спальню. Всего два шага — и я уже сидела на детской кроватке.
Комната погрузилась почти в непроглядный мрак, а я все не двигалась. Чувство одиночества было таким пронзительным, что я начала задыхаться. Мгновение раздулось и превратилось в вечность. Я одна, в заброшенной квартире. Больше ничего не существует. Я все потеряла. Даже деньги.
Мой второй ребенок… Кто бы у меня родился? Еще один мальчик? Или девочка, похожая на меня? Угловатая, спокойная, немного застенчивая… Этого ребенка у меня никогда не будет. Я пожертвовала им, и у меня ничего не осталось. Жизнь остановилась.
Я легла на бок, поджав ноги. Нащупала подушечку и притянула ее к себе, обняла, стиснула, прижала к животу, к груди.
И заснула.
* * *
Волосы Вей-Веня пахнут детским потом и чем-то сухим, чем-то вроде песка. Я утыкаюсь ему в волосы и хватаю несколько волосинок губами.
— Ай! Мама, ты мне волосы съешь!
Я разжимаю губы и смеюсь, а потом целую его в щеку, мягкую, какие бывают только у детей. Кажется, будто сколько ему в щеку ни утыкайся — сопротивления не почувствуешь. Как хорошо лежать вот так и никуда не торопиться.
— Малыш ты мой. Солнышко мое.
Он громко чихает и смотрит на потолок, на наклеенные звезды и планеты Солнечной системы. Когда-то эти наклейки принадлежали мне — в свое время я убедила родителей купить мне их вместо куклы. Покидая родительский дом, я осторожно оторвала их, сложила в пакет и спрятала в чемодан, на самое дно, вместе с другими детскими воспоминаниями. А когда наконец родился Вей-Вень, я наклеила их на потолок, словно связав мое собственное детство и его, нас с ним — и весь мир, наш мир — и Вселенную.
Мы выучили с ним названия всех планет. Мне хотелось, чтобы он понял, насколько мы маленькие и что мы всего лишь часть чего-то большего. Хотя осознать это такой кроха пока еще не мог. Для него звезды и планеты оставались наклейками на потолке. Он верил лишь в существование Луны и Солнца, потому что видел их собственными глазами, и никак не мог взять в толк, почему для Луны не сделали отдельную наклейку, ведь сама Луна почти такая же большая, как Солнце.
— Это Юпитер. — Он тычет пальцем в потолок.
— Угу.
Не в силах остановиться, я вдыхаю его запах, но это Вей-Веню не мешает.
— Он самый-пресамый большой.
— Да. Он самый большой.
— А это Сатум. У него кольца.
— Сатурн, — поправляю я.
— Сатум.
— Да. У него кольца.
— Он самый красивый. — Вей-Вень на секунду умолкает. — А почему у Земли нету колец?
— Хм. Не знаю.
— Пусть у Земли они тоже будут! Они такие красивые.
Я опять утыкаюсь носом ему в щеку.
Вей-Вень ерзает и отодвигается от меня.
— Мама, ты уходи.
— Ну можно я еще чуть-чуть полежу?
— Нет.
— Пока ты не уснешь?
— Нет. Уходи.
Он точно знает, что в постели с ним ничего не случится. А я свою задачу выполнила. Я напоследок целую его в щеку, и он нетерпеливо тянет на себя одеяло:
— Уходи. Я сплю.
— Хорошо. Я пойду. Спокойной ночи. До завтра.
— Спкнчидозафтра.
* * *
Мне хотелось остаться там, под Солнечной системой, под Юпитером из зеленой светящейся пластмассы, но, едва забрезжил рассвет, я проснулась. Занавесок на окне не было, и комнату медленно заполнял сероватый утренний свет. Я еще немного полежала в той же позе, пытаясь нащупать путь назад, в другую комнату, к другой детской кроватке, но не сумела.
В то утро, проснувшись в чужой постели, я подумала о том же, о чем думала каждый день.
О Вей-Вене.
О моем малыше.
О том, какие у него мягкие щеки. И я представила себе его лицо.
Мне не хотелось ни о чем больше думать. Но перед глазами появилось другое лицо. Лицо из этого мира. Парнишка, нескладный долговязый подросток с пачкой печенья в руках. И его глаза. Взгляд человека, готового к нападению.
Следом за ним мне вспомнились старики. Многие из них не понимали, что происходит, не знали, что обречены на смерть. Но женщина, вышедшая мне навстречу, — а это наверняка была женщина, — она знала. Я разбудила ее. Пробудила в ней надежду.
Что с ней будет?
Что будет с тем нескладным парнишкой?
С официантом из кафе?
С его отцом?
Что произошло с Вей-Венем?
Что же с ним случилось?
Это касалось нас всех.
Обнесенный оградой лес, военные, забор, секретность…
Это касалось нас всех.
Я резко села в кровати.
Теперь мне все стало ясно.
Я начала не с той стороны. Я стала разыскивать его. Однако, пока я не узнаю, что с ним случилось, мне его не найти. Пока я не пойму, почему это так важно.
Снова лицо Вей-Веня. Но не пухлое детское личико, а его лицо в тот день. Вей-Вень на руках у Куаня. Бледность. Тяжелое, прерывистое дыхание. Воспоминания становились все отчетливее. Воспоминания, которые я силилась уничтожить, с которыми не могла смириться. Я сползла на пол, глядя в стену перед собой.
Вот он. Лицо бледное, волосы влажные. Капельки пота на переносице. Его глаза. Когда Куань отыскал его, Вей-Вень был в сознании. Его маленькое тельце боролось за возможность дышать. Он хрипел и с ужасом смотрел на меня, не в силах даже попросить о помощи. Где-то на полпути между холмом и жилыми домами его голова откинулась назад. Он потерял сознание. Я видела, как это произошло, его взгляд затуманился, а потом малыш закрыл глаза. Когда мы добрались до поселка, лишь слабое дыхание связывало его с этим миром.
Я уткнулась в колени, заставляя себя вновь пережить те минуты. Смотри на его лицо, давай же. Почему ему было так трудно дышать? Из-за чего?
Бледность, испарина. Что-то такое я и прежде видела… Внезапно в памяти обозначился еще один образ. Еще одно лицо. Дайу. Праздник в саду. Дайу в голубом брючном костюмчике лежит на земле. Ее черные туфельки блестят на солнце. А на лбу тоже испарина. Она пытается вдохнуть и хрипит — совершенно так же, и в глазах у нее тот же ужас и мольба. «Помоги», — читаю я в ее взгляде. Мы столпились вокруг. Когда это случилось, взрослые сидели чуть поодаль, а мы, дети, играли здесь, под деревьями. Я смотрю на раскинутые руки Дайу. В одной из них она что-то сжимает. Кусочек торта. Она совсем недавно положила его себе на тарелку. Мы играли, а она стояла рядом и откусывала от него.
— Дайу не дышит! Она не дышит!
К нам подбегает ее мама. Мы пропускаем ее вперед, и мама Дайу кричит:
— Моя сумка! Принесите мне ее!
Она разжимает дочкину руку, берет кусок торта и поворачивается к нам:
— Он с орехами?
С орехами? Мы не знаем, никто из нас, но она так пристально смотрит, что я чувствую себя виноватой. Обязанной знать, есть ли в этом торте орехи.
Кто-то приносит сумку, и мама Дайу роется в ней, ищет что-то, но не находит, и тогда она высыпает содержимое сумки на траву. Помада, бумажные салфетки, расческа. Мама Дайу хватает маленькую белую коробочку, на которой зелеными буквами что-то написано. Она разрывает бумагу и вытаскивает шприц.
Ко мне подходит моя мама. Она прижимает меня к себе, не позволяя смотреть, и осторожно уводит меня прочь.
— Мама, что случилось с Дайу? Что с ней? — спрашиваю я. — Что произошло?
