Глава II. Подвиг

Будущий Святитель Николай, тогда еще иеромонах Николай, был настоятелем православной церкви при русском консульстве в Хакодате. Он уже увидел злобное отношение местного населения к иностранцам, и особенно к духовным лицам.

В дом консула Гошкевича приходил давать уроки фехтования его сыну синтоистский жрец, самурай Савабе. Японцы очень искусны в фехтовании, а в самурайских семьях, как это было и у европейских рыцарей, особое внимание всегда уделялось владению оружием. Савабе происходил из знатного, но обедневшего рода Кувазу, с острова Сикоку, провинции Тоси, и зарабатывал уроками фехтования, странствуя по разным городам и селениям Японии. Поэтому он хорошо знал свою страну. Наконец, придя в Хакодате, он женился на дочери Савабе — жреца древней синтоистской кумирни, приняв не только его фамилию, но и жреческий сан, наследственный в этой семье, и место служения своего тестя.

Сам Святитель Николай так рассказывает о Савабе и о своем знакомстве с ним: «Мирно и безмятежно жил Савабе в язычестве. Будучи жрецом древнейшей в городе кумирни, он пользовался уважением народа, получая значительные доходы и зная только довольство и счастье. В семействе у него была прекрасная молодая жена, маленький сын и мать жены. Горд он был своим отечеством, верой своих предков, а потому презирал иностранцев, ненавидел их веру, о которой имел самые неосновательные понятия».

Встречая Савабе, отец Николай замечал особую враждебность этого человека, глядящего на него с нескрываемой ненавистью, и однажды спросил его: «За что ты меня ненавидишь?»

Тот ответил: «За твою веру. Вы пришли к нам, чтобы погубить нашу страну и посеять среди нас измену».

— А знаешь ли ты христианское учение?

— Не знаю.

— Так справедливо ли осуждать то, чего ты не знаешь?

Савабе был фанатиком-язычником, но он был честным и справедливым человеком, и хотя не охотно, но все же сумрачно согласился: «Ну, говори!»

Тогда началась первая огласительная беседа миссионера со жрецом. Это было уже через три года после приезда святого Николая в Японию, и он уже мог излагать свои мысли по-японски.

В рапорте Святейшему Синоду о своих беседах отец Николай отмечает и реакцию слушателя, видимо, типичную для этого народа, так как здесь те же черты, о которых говорил в XV веке японец Анзиро французскому миссионеру Франциску Ксавье: пытливость, рассудительность, проверка слышанного не только чувством, но и рассудком.

Когда иеромонах Николай стал рассказывать Савабе историю Ветхого Завета, тот сразу «вынул бумагу и кисть и стал записывать, что было говорено». «Речь на каждом слове прерывалась возражениями и объяснениями, но со дня на день возражений становилось меньше, и он тем усерднее продолжал ловить на бумагу каждую мысль и имя».

О своих беседах с Савабе святой Николай писал митрополиту Петербургскому и Новгородскому Исидору: «Ходит ко мне один жрец древней религии изучать нашу веру. Если он не охладеет или не погибнет от смертной казни (за принятие христианства), то от него можно ждать многого». Савабе спорил и рассуждал, но благодать Божия действовала на него, и он все более приникал к христианскому учению.

Об этих беседах епископ Николай вспомнил 2 июня 1891 г. на торжестве тридцатилетия прибытия его в Японию: «Какова была моя радость, когда я стал замечать, что слушатель с напряженным вниманием стал прислушиваться к изложению нового, неведомого ему учения и его дотоле горделивая мысль стала смиренно склоняться перед поражающей истиной. Видимо, Сам Бог направил его мысли на истинный путь». Уверовав, Савабе признался отцу Николаю, что хотел убить его, и тот в вышеупомянутом докладе директору Азиатского департамента Стремоухову написал: «Самурай Савабе пришел меня убить. Только помощь Божия спасла меня от неминуемой смерти тем, что в душе Савабе произошел неожиданный переворот, и я его крестил своими руками». С крещением японца святой не торопился, бережно следя за его духовным ростом. «Перед моими глазами совершился процесс рождения нового человека к новой жизни благодатию Божиею, а за моими глазами начался уже другой процесс испытания и укрепления сил новорожденного Павла». Павлом — в честь святого апостола Павла — был наименован при крещении японский Савл — бывший ярый враг христианства, первенец Японской Православной Церкви.

А. Казем-Бек в статье «Апостол Японии Архиепископ Николай (Касаткин)» приводит письмо иеромонаха Николая от 20 апреля 1865 г. без указания адресата (по всей вероятности, митрополиту Исидору). «Жрец с нетерпением ждет от меня крещения. Он хорошо образован, умен, красноречив и всей душой предан христианству. Единственная цель его жизни теперь — послужить отечеству в распространении христианства, и мне приходится постоянно останавливать его пробы, из опасения, чтоб он не потерял голову прежде, чем успеет сделать что-либо для этой цели».

Савабе привлек к христианству своего друга врача Сакая. Тот в крещении получил имя Иоанна.

Об обращении других первохристиан — Иоанна Сакая и Иакова Урано — и о ревности, проявленной Сакаем и Петром Томи, также вспомнил Святитель на праздновании тридцатилетия своего пребывания в Японии. «Вторым христианином был у нас г-н Сакай Иоанн. Это был местный врач и близкий друг г-на Савабе. Обращенный в христианство, Савабе старался склонить к тому же и своего друга, но Сакай был силен в диалектике, и трудно было победить его; тогда г-н Савабе стал почаще приглашать его ко мне, и мы вдвоем убеждали его. Наконец и г-н Сакай был крещен и даже посвящен в сан священника, в каковом сане скоро, по болезни, и скончался. Третьим христианином был г-н Урано Иаков, также бывший врач. За ним было совершено святое крещение в Хакодате над нынешним о. Иоанном Оно, а затем крестились и некоторые другие. Но означенные лица были главными из первых наших христиан.

После того всё более и более увеличивалось число принимающих святое крещение, и стала предвидеться возможность систематического распространения христианской веры в Японии. С этою именно целью, для получения на это официальных полномочий, я отправился на время в Россию, и, получив там на это разрешение и благословение у Святейшего Синода, опять возвратился в Японию. По моем приезде, скоро меня навестил г-н Савабе и между прочим сообщил мне о странном, во время моего отсутствия из Японии, поведении г-на Сакая, который проводил все время в заботах о возможно большей выручке денег из своих занятий, тогда как остальные христиане старались, напротив, всем делиться со своими братьями. Услышав об этом, я хотел было обличить г-на Сакая, но, с приходом последнего, дело тотчас объяснилось. Явившись ко мне, г-н Сакай представил собранные им сто иен (около двухсот рублей), которые пожелал употребить на дела Церкви. Так разъяснилось недоумение г-на Савабе относительно странного, по-видимому, поведения г-на Сакая. Другой, подобный, по своей видимой странности, случай произошел с г-ном Томи Петром. В одно время все заметили его внезапное исчезновение куда-то. Никто не знал, куда он скрылся. Я спросил жену, но и сна не знала, хотя ее лицо не выражало ни горя, ни даже особой озабоченности. Все это было весьма загадочно и продолжалось довольно долго. Но вот, спустя 11 дней после этого, однажды вечером, около одиннадцати часов, г-н Петр Томи является ко мне в сопровождении брата г-на Сакая. Вижу- худ до невероятности, кости сильно выдались на совершенно изменившемся в своем цвете лице; просто жалко было смотреть на него. На мои вопросы — где он был и почему так сильно исхудал, он ответил, что все это время он проводил в воздержании от сна и пищи и в молитве о скорейшем просвещении братьев-язычников тем светом истины, которого он сам недавно сподобился. Услышав обо всем этом, я был очень изумлен столь трогательным проявлением горячей ревности по вере. Но все-таки я должен был заметить ему, что такое дело впредь нужно совершать согласно с установлениями Церкви, ибо иначе можно принести сильный вред своему здоровью».

Рассказ этот характеризует не только японских первохристиан, но и самого святого Николая, еще в молодости избравшего средний, «царский» путь: ни в его духовном руководстве, ни в его личном подвижничестве не было чрезмерных подвигов, аскетических крайностей (особого поста, вериг, власяницы и т. п.). Была личная умеренность в жизни, было самоограничение в текущих житейских обстоятельствах и всецелая самоотдача служению Господу и ближним — не изыскание особых подвигов, а терпеливое ношение посылаемых испытаний.

Савабе и Сакай стали первыми проповедниками христианства в Японии, особенно в тех областях, куда отец Николай, как иностранец, не имел доступа. Для иностранцев были открыты только несколько портов. Глубинная Япония почти вся была запретной зоной.

До крещения Савабе продолжал исполнять обязанности жреца, но делал это так: служа, он клал на жертвенник Евангелие (на китайском языке), читал его вместо языческих молитв, но в нужные по обряду моменты бил в барабан, как полагалось. А после крещения он не стал скрывать своего обращения и отказался от жреческой должности. Это вызвало возмущение его бывших прихожан; они оскорбляли его, плевали; жена от горя и ужаса помешалась и подожгла свой дом; местные власти, согласно тогдашним законам, арестовали его и посадили в подземную темницу, где условия были таковы, что никто здоровым из нее не выходил. Павел Савабе все терпел, ожидая грозившей ему смертной казни, а его духовный отец неустанно и пламенно за него молился. От казни спасла Савабе отмена древнего закона, его освободили, но из тюрьмы он вышел нищим отверженцем.

Его восьмилетнего сына, по наследственному праву семьи Савабе, сделали жрецом, и этим он кормил себя и больную мать, а отец всецело предался странничеству и проповеди христианства.

В 1874 г. святой Николай, по возвращении в Японию, пишет в Россию, просит материальной помощи для Савабе: «Я вижу, как он страдает за участь сына: исполненный ревности о Христе, напоминающей ревность апостола, высокое имя которого носит, посвятивший себя безраздельно на дело призыва ко Христу других людей, он на все время находит себя вынужденным родного сына своего оставить служителем языческих богов! Какая несообразность обстоятельств! Люди за свои полезные труды получают чины, кресты, деньги, почет! Бедный Савабе трудится для Христа так, как редкий в мире трудится: он весь предан своему труду, весь в своем труде, и что его труды не суетны, свидетельствуют десятки привлеченных им ко Христу. И что же он получает за свои труды? — Тяжкое бремя скорбей, до того тяжкое, что редкий в мире не согнулся бы или не сломился бы под этой тяжестью.

Высочайшею наградой для себя он счел бы, если бы кто выкупил его сына у языческих богов и отдал ему для посвящения Христу. И какое утешение было бы бедному труженику, которого, кроме других скорбей, постоянно гнетет мысль, что, зовя других ко Христу, он оставляет родное детище вдали от Него дышать тлетворным воздухом кумирни».

«До октября 1878 г. Савабе помещался в той же темной кладовой, в которой я застал его по приезде в Хакодате из России (куда святой Николай ездил по делам Миссии), но случившийся в этот день пожар истребил и это его жилище со всем его имуществом, и пошел Савабе с семейством бродить из конца в конец города, ища более сходных квартир. Погоня за дешевизной загнала его в предместье города, в пустой, полуразрушенный дом, открытый всем страшным здесь осенним ветрам».

В своем рапорте Святейшему Синоду от 15 января 1872 г. архимандрит Николай дает высокую оценку и личности, и деятельности Павла Савабе: «Он никогда не оскудевал духом и, напротив, находил себе достаточно бодрости и умения, чтобы, кроме семейства, поддерживать и утешениями и даже материальной помощью множество своих друзей, по сочувствию к христианской вере, среди заключенных в крепости пленников (во время последней вспышки гонения на христиан и гражданских смут) или укрывать и пропитывать других, избежавших плена и тюрьмы». Особенно пострадали проповедники.

Далее архимандрит пишет: «А затем, по миновению военных тревог, к нему стали собираться из других провинций люди, наслышавшиеся о христианстве».

Нищету терпел не один Савабе, но и другие проповедники (Иоанн Сакай, Иаков Урано и др.). «Сердце сжимается от скорби, когда подумаешь, сколько они вместе натерпелись бедности и тесноты». Проповедников было немного, и обычно один проповедник должен был обслуживать несколько районов.

Святой Николай рассказывает о жизни Савабе еще в той, впоследствии сгоревшей темной кладовой близ кумирни, что там, где ему и самому с семейством было тесно, у них подологу жили до 10 человек посторонних, и всё это были люди, не знавшие до того бедности, люди знаменитых фамилий, высоких чинов: «любовь к едва в некоторых чертах узнанному Христу заставила их терпеть всё это».

Такие свидетельства святого Николая о первых годах существования Японской Православной Церкви заставляют вспомнить первохристианскую Церковь. Именно по ее образцу и насаждал святой Николай японское православие. Он брал этот образец в чистом виде, как бы непосредственно из рук святых апостолов Христовых. Даже многие внешние обстоятельства здесь совпадали. Затихли, хотя еще не прекратились, гонения за веру, но еще не исчезло предубеждение против христианства. Если в России XIX века христианство было государственной религией и обычным семейным вероисповеданием, то в Японии оно было едва терпимо, а в начале пребывания святого Николая в этой стране даже запрещено для японцев под страхом смертной казни. При своем первоначальном распространении оно разделяло семьи: родители восставали против детей, невестка — против свекрови, брат- против брата. Ломался весь внутренний строй семьи, основанный на безусловном послушании младших старшим, где семейная иерархия особенно культивировалась. Создавалась новая духовная семья, с новыми нравственными и религиозными устоями, с переоценкой личных ценностей, и в то же время хранящая национальный дух в лучших его проявлениях. Благодать Божия по-новому — реальными, крепкими и драгоценными узами-соединяла людей, преображая человеческие отношения, а не сметая их. Создавалась церковная семья во главе с отцом ее — иеромонахом, потом архимандритом, епископом и наконец архиепископом — апостолом Японии — святителем Николаем.

Но создавалась она трудом не только его самого, не только русских миссионеров, но и самих японцев — первохристиан, самоотверженно предавших себя на служение Христу. Это рождалась дочерняя по отношению к Русской Церкви, но самобытная национальная Церковь.

Вначале не было еще специальной Православной Миссии, но были уже люди, всецело предавшие себя миссионерской работе.

Мы имеем драгоценный документ, раскрывающий воззрение святого Николая на миссионерскую работу. Это — «Приветствие архиепископа Японского Николая Миссионерскому съезду в Иркутске от 9 июля 1910 г.» «Я счастлив, — говорит он, — что имею радость служить водворению Царства Божия на земле. Нет важнее сего служения на земле. Для него Бог облекся в человеческую плоть и Сам непосредственно нес его, для продолжения его Он избрал святых апостолов, и они, по Его наставлению, поставляли себе преемников и заповедали делать тоже в роды родов и до скончания мира. Поприще сего служения — весь мир, всем народам должно быть проповедано Евангелие Царства Божьего. Не могли мы до сих пор объять проповедью в буквальном смысле весь мир. Времени нашего исторического существования еще недостаточно было для того, но насколько Бог давал нам силы и открывал возможность, дело Божие мы творили. Мы не можем просить у Бога и Его святых угодников, чтобы они устранили с нашего миссионерского пути все трудности и всё, что может причинить нам душевные страдания, мы можем только молить, чтобы Он облегчил нам несение креста, помогая переносить трудности и сопряженные с ними душевные страдания, какие предлежат нам на миссионерском пути. Наше служение есть Духовное рождение чад Богу: какое же рождение не сопряжено с муками? И на них мы заранее должны быть готовы. Но у нас есть источник великого утешения: чтобы бодро и успешно служить, нужно иметь предварительную уверенность в том, что не тщетно трудимся, что успех увенчает наше дело».

Эти слова были сказаны Святителем в конце его жизни, когда над Токио уже засиял крест собора Воскресения Христова и более 30 тысяч японцев приняли Православие.

Но в этом духе с самого начала святой Николай воспитывал японцев — катехизаторов, потом японцев-священнослужителей и тех русских миссионеров, что присылались из России ему в помощь. Этот высокий дух и понимание смысла своего служения ободрял их в гонениях и нищете и вдохновлял в труде.

Личные усилия иеромонаха, а потом архимандрита Николая и первых из обращенных в христианство японцев уже явились как бы той Евангельской «закваской», положенной «в три меры муки» (), которая стала началом Японской Православной Церкви. Но святой Николай понял, что частных усилий и частной проповеди здесь недостаточно: «Пусть бы я и продолжал свои занятия в прежнем направлении, но силы одного человека здесь почти то же, что капля в море».

В 1868 г. он просит отпуск на Родину для ходатайства перед Святейшим Синодом об открытии Японской Православной Миссии и средствах на ее содержание, а также о командировании ему в помощь русских миссионеров. В докладной записке Святейшему Синоду он говорит о культурном уровне и духовных потребностях японского народа и о тогдашних более благоприятных для проповеди местных условиях. Упоминает он и о начатом им переводе Нового Завета на японский язык.

Хотя материальные нужды Миссии были немалыми, но испрашивал он очень скромные суммы. Святейший Синод, признавая желательность организации Миссии в Японии, запросил министерство финансов, не возьмет ли оно на свой счет требуемые деньги, но министерство согласилось на ассигнование только половины этих сумм, а другую половину предложило взять на себя духовному ведомству.

Запрошено было и министерство иностранных дел, которое одобрило открытие Миссии и дало лестный отзыв о деятельности иеромонаха Николая как настоятеля консульской церкви в Хакодате.

14 января 1870 г. Святейший Синод вынес решение об организации Российской Духовной Миссии в Японии. Штатных сотрудников должно было быть пятеро (начальник Миссии, три иеромонаха и один причетник). Святой Николай был возведен в сан архимандрита и назначен начальником.

Одним из первых начинаний архимандрита Николая было учреждение миссийской библиотеки, не только богословской, но и широко научной. В «Положении для Российской Духовной Миссии в Японии» (приложение № 1. § 15), составленном архимандритом Николаем, говорится: «Миссионеры, кроме своих занятий, обязаны уделять часы для поддержания и расширения своего образования… Чтение книг и трактатов богословского содержания необходимо для преуспеяния и разумения православного вероучения и для того, чтобы быть всегда готовым на разрешение вопросов, возражений и недоумений. Чтение научное также необходимо в стране, где на миссионеров будут смотреть не только как на представителей религии, но и как на представителей европейского образования».

Это положение об учреждении библиотеки и занятиях миссионеров характерно не только для всей работы Миссии в Японии, но и для самого святого Николая. Для него не было разрыва не только между религией и наукой, но и между религией и культурой. Образованный богословски, впоследствии получивший от Петербургской духовной академии ученую степень доктора богословия, он стал серьезным востоковедом, о котором японцы говорили, что он знает историю и культуру Японии лучше многих японцев.

В 1911 г. один из студентов III курса С. — Петербургского университета, получивший первую свою научную командировку в Японию, по приезде в Токио пошел к архиепископу Николаю, и тот принял его «как профессор и даже, можно сказать, как декан»; выяснив примерный уровень знаний и цель научной командировки приезжего, он указал лучшие пути и условия для работы, рассказал об институте, где изучались русский язык и литература, и рекомендовал познакомиться со студентами этого института, которые нуждались в практике русского языка и охотно пошли бы на такой языковый обмен.

О том, как ценил Святитель свое причастие к богословской науке, можно судить по сохранившемуся его автографу на Евангелии в его переводе на японский язык; архиепископ Николай подписался там как «доктор богословия».

Рассматривая жизнь, деятельность и духовный облик этого современного равноапостола, мы вправе особо отметить широту его понимания новых проблем христианства, принесенных XIX и XX веками, и органичную его связь с родной духовной традицией. Еще в начале XVIII в. Россия имела в лице святого Димитрия, митрополита Ростовского, блестяще образованного миссионера, знатока античной литературы, основавшего внесословную бесплатную школу, куда принимались не только дети духовных лиц, дворян и купцов, но и «нищие мальчики», где предлагалась широкая образовательная программа применительно к русским условиям Петровской эпохи, где преподавались арифметика, география, латинский и греческий языки, писались диктанты на злободневные темы. Святой живо интересовался вопросами истории и экономики, происхождением Тмутаракани и сочинениями Посошкова, и в то же время он был строгим подвижником, оказавшим влияние на русское монашество, вдохновенным проповедником и одаренным писателем; труды его, в частности «Духовный алфавит», вошли в золотой фонд богословской литературы и ими пользовались все последующие поколения русских миссионеров.

Архиепископ Японский Николай был одним из этих плодов «Божиего сеяния» на Руси и звеном великой золотой цепи мужей веры и знания, зримой с первых веков христианства. Именно это определило характер работы Миссии, возглавляемой святым Николаем с первых же дней ее существования.

В письме Святителя к его товарищу по духовной академии Н. В. Благоразумову от 17 декабря 1902 г. говорится о бедности Миссии, о том, что она заводится с «ни кола, ни двора». Эта нищета Миссии только иногда смягчалась субсидиями Синода, Миссионерского общества и пожертвованиями отдельных епархий, монастырей и частных лиц. Она была постоянной болью святого Николая, и всякую помощь Миссии он принимал с трогательной благодарностью. В том же письме от 17 декабря он пишет: «Досточтимый и возлюбленный товарищ и сотрудник отец протоиерей Николай Васильевич! Чувство благодарности — самое первое, что я ощутил по получении Вашего дорогого письма от 17 ноября, — его прежде всего и выражаю перед Вами, и в душе никогда не перестану питать, прося Вас и впредь с такою же любовью заботиться о Миссии, какую являет Ваше нынешнее письмо». Но и этого ему кажется мало, а письмо заканчивается словами: «С чувством глубочайшей благодарности, искренней душевной преданности и любви остаюсь Вашим покорным слугою и усердным, хотя и грешным, богомольцем. Епископ Николай». Тяжесть организационного периода в основном легла на архимандрита Николая и японцев — катехизаторов.

Кроме миссийских дел, были еще такие неотложные церковные дела, как капитальный ремонт консульской церкви в Хакодате — в то время единственной православной церкви в Японии. В этом ремонте архимандрит Николай участвовал, не только руководя им и собирая пожертвования, но и личным трудом.

Богослужение совершалось на церковнославянском языке, за неимением еще перевода на японский, но «Господи, помилуй», «Святый Боже», «Верую», «Отче наш», Евангелие и Апостол читались и пелись по-японски. Это были первые переводы святого Николая.

При церкви была открыта и первая школа русского языка для готовящихся принять христианскую веру и желающих учить язык, в видах служения ей; для этой школы архимандрит Николай составил японско-русский словарь. Желающих поступить в эту школу нашлось много, но общежития не было, и занятия происходили в небольшой квартире самого начальника Миссии, так что сам он мог занимать только одну комнату; она была и спальней, и столовой, и приемной для посетителей. Когда из России прислали для Миссии литографию, то и ее поместили в этом доме, и машина непрерывно гремела. В этих условиях святой Николай не прерывал даже своей литературной и переводческой работы.

Средств для расширения миссионерского дела не хватало. Надо было хоть немного давать на дорогу катехизаторам, направлявшимся в далекие районы, покупать школьный инвентарь, налаживать печатание необходимых книг. Бедность Миссии была вопиющей и удручающей, хотя архимандрит Николай отдавал ей большую часть своего жалованья. А. Платонова в своей книге «Апостол Японии» пишет: «Сам он иногда нуждался во многом. Не редкость было увидеть его дома одетым, подобно какому-нибудь пустыннику, в грубый, местами даже заплатанный подрясник».

После отъезда по болезни одного из присланных священников он в рапорте Святейшему Синоду просил предупредить того, кто захочет в Японии заменить уехавшего, что из 2000 рублей назначаемого ему жалованья по крайней мере половину он должен считать не своей собственностью, а предназначенной на нужды Миссии, в том пункте, где он будет поставлен.

На таком условии приехал в Японию долгожданный помощник — миссионер иеромонах Анатолий (Тихай), в котором будущий Святитель нашел истинного собрата и друга.

Родом из Бессарабии, он учился в Кишиневской семинарии, но, не закончив ее, ушел в монастырь на Афон, где и был пострижен в монашество. После четырехлетнего пребывания на Афоне он вернулся все минарию; после окончания ее в 1867 г., а затем и Киевской духовной академии, был направлен в Японию как член Православной Миссии в сане иеромонаха.

Этой работе отец Анатолий отдал 21 год. Архимандрит Николай писал о нем митрополиту Исидору как о человеке, «вполне достойном своего звания»: «Лучшего помощника я и не желал бы». Школьное дело в Хакодате перешло в руки отца Анатолия. В журнале «Миссионер» (1879, № 46) опубликован «Дневник русского православного миссионера» иеромонаха Анатолия. Впечатления его, как человека наблюдательного, очень ценны для конкретного представления о культурном уровне Японии и обстановке, которую он застал в Хакодате.

«Училища, даже в самом малом селении, есть, как и везде в Японии. Села без училища я не видел даже в самых глухих местах… народ очень неохотно слушает христианство, но, узнав его, будет твердо держаться…»

«Я вижу здесь, что катехизатор, у которого семейство состоит из 5 человек, содержится на 4 эна (6 металлических рублей) в месяц. Как они могут жить на эти малые средства, получаемые от Миссии, — я не понимаю. Правда, они живут в церковном доме, но ведь нужны пища, платье, книги, бумага и проч., а жизнь в Японии сейчас внутри страны не дешева».

«Только православные проповедники находятся в таком положении, и для всякого совершенно ясно, что только ради Христа они отказались от почетных и приносящих доходы должностей».

Эти скупые, почти деловые записи обжигают читателя, так как они передают подлинную атмосферу работы святого Николая и его ближайших учеников и сотрудников. Приезд отца Анатолия дал возможность перевести центр православной Миссии в столицу — в Токио.

28 февраля 1872 г. архимандрит Николай прибыл в Токио. Несмотря на все трудности и формальные препятствия, уже в августа 1872 г. ему удалось приобрести земельный участок на вершине холма Сурагадай для строительства дома Православной Миссии, где должны были разместиться домовая церковь и духовные училища, сначала для мальчиков и юношей, с программой семинарии, а позже — и женское, квартиры начальника Миссии и его сотрудников и подсобные помещения. При ничтожных материальных средствах архимандрит Николай осуществлял это великое и важное дело.

Но материальные и административные заботы не отвлекали его от самого главного — от духовного строительства Японской Православной Церкви. Всё настоятельней ощущалась нужда в священниках и диаконах японцах, так как число обращенных непрерывно возрастало. Уже в 1874 г. архимандрит Николай просил епископа Камчатского Павла приехать в Хакодате и рукоположить лучших катехизаторов Павла Савабе и Петра Сагава во иереев, а Петра Кавада — во диакона, но все время обстоятельства складывались неблагоприятно, и епископ не мог приехать. Тогда святой усмотрел в этом Божественный Промысел. С самого начала он думал о необходимости соборности как движущей и организующей силы Церкви. Он увидел необходимость соборного избрания национального священства, а не назначения сверху.

В 1874 г. при избрании ставленников вся Церковь не была опрошена. Получив извещение о возможности приезда епископа Павла в Хакодате, миссионеры «заранее положили сделать выбор при избрании лиц для рукоположения вполне осмотрительно и так, как подобает, созвать на совещание всю Церковь и предложить ей самой избрание». Были разосланы приглашения катехизаторам, явилось 40 человек, остальные ответили письменно. Архимандрит Николай сказал: «Сегодня мы в первый раз собрались для совещания об избрании для нашей Церкви кандидатов во священники», и затем предложил всем катехизаторам рассказать о положении на местах, чтобы стала видна обще церковная потребность в священниках.

Тридцать делегатов были за немедленное избрание кандидатов, но 10 высказались против, считая, что среди них нет достаточно образованных и подготовленных. Тогда и первые тридцать согласились с этим, но сочли, что нужда слишком велика и потому избрать все-таки надо. Решили просить епископа о рукоположении трех священников: Иоанна Оно, Павла Савабе и Павла Сато. Но сразу никто из кандидатов не согласился на хиротонию. Лишь на четвертом заседании архимандрит Николай объявил, что один Павел Савабе дал согласие, и предложил участникам совещания высказаться. Все молчали. Тогда отец Николай сказал: «Священником будет один Павел Савабе. Пусть он теперь говорит».

Тот поклонился и произнес: «Я, грешный и недостойный раб, позавчера был выбран во священники. Но, считая священное служение очень тяжелым и высказав разные другие причины, отказался было от священного сана. Но на это я не получил от Церкви разрешения. До настоящего времени пораженный, я не нахожу слов. Одно только прямо могу сказать — именно, что все мы всецело предали себя на служение Церкви и поручили себя водительству духовного отца нашего. Повинуясь его увещаниям, я нашел своим долгом согласиться на требование Церкви и с благоговением подчиняюсь ее велению. Возлюбленные братия, вы прежде сказали, что в нашей Церкви вполне достойных по образованию и нравственным качествам для священного сана нет, а еще сказали, что вследствие этого избранный непременно должен иметь помощь от всей Церкви. Возлюбленные братия! Молю вас, твердо сохраняйте прежде сказанное и поспешествуйте мне, грешному». Засим, павши перед архимандритом Николаем, сказал: «С благоговением принимаю всей Церкви и моего духовного отца веление».

После этого архимандрит Николай поцеловал его и сказал: «Иоанн Оно и Павел Сато весьма согрешили, сопротивляясь велению Церкви. Впрочем, это непослушание произошло не от злого сердца. Это объясняется тем, что они еще не вполне знакомы с правилами и учением Церкви. До настоящего времени они находились на служении Церкви, поэтому Церковь имеет право им повелевать, однако они захотели поставить свое мнение выше желания Церкви. Это обстоятельство весьма опасно для Церкви. Если теперь оставить без внимания это неповиновение, то это в Церкви сделается примером для будущего. В таком случае все распоряжения Церкви будут презираемы. Неповиновение этих двух братьев мы не должны извинить и не обратить на него внимания. Впрочем, имея в виду их до сего времени служение, мы свой суд о них должны растворить любовью. Если мы согласимся с их желанием не слушаться Церкви, следовательно, не служить ей, то этим самым они будут наказаны. Они теперь не послушались веления Церкви. Следовательно, не состоят больше на служении ей. Мы поэтому выделяем их из числа лиц, служащих Церкви, и после этого пусть они будут наряду с другими христианами, не служащими Церкви… Впрочем, наша взаимная братская любовь не изменяется».

После этого он обратился к Иоанну Оно и Павлу Сато: «Вы оба теперь должны оставить свои места между катехизаторами и стать вместе с другими верующими». Далее произошло то, что поистине напомнило первые века христианства: «Увидя то, все собрание подняло громкий плач». Но архимандрит Николай был непреклонен, ибо здесь закладывались основы церковной дисциплины и послушания, без которых не может быть правильного духовного пути и Церкви, и отдельного человека. Святой Николай предъявлял к проповедникам, и тем более к священникам, очень высокие моральные и духовные требования. Если проповеднику нужно жить не для себя, если каждое его слово, каждое его действие и всё его время должны быть употребляемы для других, то тем более это должно быть обязанностью наших священников и тем более они должны жертвовать собою для своего дела. Проповедники должны служить образцами для христиан. Священники же должны служить таким образцами не только для христиан, но и для проповедников.

Но, благодаря высокой жизни самих проповедников, жизнь священников даже во внешнем отношении почти ничем не отличалась от жизни первых: та же скромность и любовь к пастве, то же отсутствие роскоши в домах, безропотное отношение ко всем треволнениям жизни, те же беседы у себя дома и в домах своих пасомых. Словом, все то же самое, что мы видели в лице проповедников — «сенсеев».

Впрочем, в силу больших обязанностей священника, он естественно пользовался, сравнительно с проповедниками, и большим уважением, большею любовью и доверием со стороны пасомых. Последние и называют его в отличие от проповедника — «сенсея» — «симпом», что значит: не просто учитель, а «духовный отец».

Речь архимандрита Николая дает не только идеальное представление о деятельности проповедников и священников, но и свидетельствует о подлинной, реальной жизни юной Японской Церкви, о существовавших тогда отношениях между служителями Церкви и пасомыми, которые сами нашли именования для своих руководителей — «сенсеи» и «симпо» — исконные японские слова, но примененные в новом духовном значении.

Сам Святитель всей своей жизнью являл пример истинного духовного руководителя, всецело преданного своему служению.

12 июля 1875 г. епископ Камчатский Павел, приехав в Хакодате, рукоположил Павла Савабе во иерея, а друга его Иоанна Сакая — во диакона. Так первенцы Японской Православной Церкви стали и первенцами ее священноначалия. Это было великой радостью будущего Святителя.

Но бывали и тяжелые дни. Впоследствии он рассказывал (тогда еще иеромонаху) Сергию Страгородскому, приехавшему миссионером в Японию: «Бывают минуты, когда вас точно бичом по ранам начнут хлестать. Доставляет постоянные мучения скрытность японцев от иностранцев, некоторая отчужденность их от нас (конечно, не всех), а потом неустойчивость их».

Поэтому сыновнее послушание Павла Савабе и других ближайших учеников, их понимание дела миссии, их личное отношение к самому отцу Николаю были ему утешением и поддержкой на его трудном пути вдали от Родины.

Архимандрит Сергий (Страгородский), в будущем Патриарх Московский и всея Руси, приводит в своей книге «На Дальнем Востоке» слова святого Николая об организации и укреплении Церкви: «Сердце тут нужно, способность проникнуться нуждами ближнего и ближних, почувствовать радости и скорби ближних, точно свои, и в то же время хладнокровное размышление, как устранить скорби и умножить радости, и решимость поступать в указываемом сердцем и умом направлении, и твердость, и авторитетность сделать поступок правилом для других и прочее и прочее, смотря по обстоятельствам».

Естественно, что нам хочется узнать и ясней представить себе, каким он был в жизни: и внешностью своей, и домашним обиходом, и привычками. «Вместе с мягкостью он был железным человеком, не знавшим никаких препятствий, практичным умом и администратором, умевшим находить выход из всякого затруднительного положения. Вместе с любезностью в нем была способность быть ледяным, непреклонным и резким с людьми, которых он находил нужным воспитывать мерами строгости, за что-либо карать или останавливать. Вместе с обаятельностью в нем была большая, долгим опытом и горькими испытаниями приобретенная сдержанность, и нужно было много времени и усилий, чтобы заслужить его доверие и откровенность. Наряду с какой-то детской наивностью веселого собеседника в нем была широта идеалов крупного государственного ума, бесконечная любовь к Родине, страдание ее страданиями и мучения ее мучением». Так писал о нем Дмитрий Позднеев.

Это был человек неукротимой энергии, единой целенаправленности и пламенного трудолюбия. Он говорил: «На покой миссионеру, когда у него есть хоть капля силы служить своему делу, — это для меня представляется несообразным, так что я и в мечтах никогда не пытался примеривать покойный халат. Хочется умереть на той борозде, где Промысл Божий судил и пахать, и сеять». В этих словах вся его человеческая натура, которую он благодатию Божиею переплавил в святость, в святость деятельную, когда и воля, и труд кладутся к ногам Христовым в едином служении. Общеизвестны его портреты в старости, портреты маститого архиепископа Японского. Но в Японию он приехал почти юношей — 26-летним иеромонахом. Время его изменяло, но какие-то черты сохранились до конца, и о них говорят некоторые фотографии разных периодов и рассказы современников. Он был высокий, статный, сильный физически; его походку всегда отмечали как «стремительную» (архимандрит Сергий Страгородский), «энергичную» (японец-студент духовной академии в Петербурге Сергий Сеодзи). «По своему внешнему виду. — писал о нем Сеодзи, — Преосвященный Николай, несмотря па свои пятьдесят пять лет, представляет из себя еще замечательно здорового мужчину: высокий ростом, крепкий телосложением, с громким и очень приятным голосом, в высшей степени живой, он с виду гораздо моложе своих лет».

В «Русском вестнике» за 1891 г. (ноябрь, с. 24) была напечатана интересная статья того же Сергия Сеодзи «Как я стал христианином». Статья написана непритязательно, очень искренне, с любопытными бытовыми подробностями жизни интеллигентной японской семьи, сохранявшей национальные традиции, но уже приобщенной к европейской культуре, и с теплыми воспоминаниями мальчика, а потом юноши Сергия, о святом Николае.

Первым принял христианство отец Сергия и стал преподавателем китайского языка в семинарии. Он даже переселился в дом Миссии, оставив семью, но не порвав с нею. С крещением сына — тогда 12– 13-летнего мальчика — он не торопился, но определил его в духовное училище. Имя Сергия мальчик получил в святом крещении, а крестным его стал известный педагог Сергей Алексеевич Рачинский, по просьбе святого Николая, знакомого с ученым.

Сеодзи пишет: «Я всегда с большим вниманием и интересом слушал рассказы из жизни святых, в особенности мучеников, составлявшие постоянное дополнение всякой всенощной. Рассказы эти следовали непосредственно за службою и почти всегда излагал их сам Преосвященный Николай. В то время я не был еще ему представлен, но уже давно, в родительском доме, услышал его имя; теперь же, часто видя его и слушая его поучения, возымел к нему глубокую любовь и уважение».

Дальше он рассказывает о своем знакомстве на миссийской даче с семинаристами, которые, хотя и были старше его, приняли его по-братски, и о своем поступлении в семинарию. «Новые мои товарищи, вместе со мною поступившие в семинарию, очень мне понравились. Всех их было около 50. и 3/4 из них были юношами взрослыми, остальные были такие же дети, как и я, и их поместили всех вместе в одну большую комнату, составлявшую особое царство «молодцов», как называл нас Преосвященный Николай, когда посещал наше жилище.

Разумеется, наша «молодцовская» комната была самой веселой и шумной из всей семинарии, но зато занимались мы и успевали в учении тоже «молодцовски». Хотя старшие из вновь поступивших помещались отдельно от нас, но мы все весьма скоро познакомились между собою и из нас составилась как бы одна семья, связанная братской дружбою… Во главе же всей семинарской семьи стоял, во-первых, сам Преосвященный Николай, а во-вторых, бывший тогда еще иеромонахом отец Владимир (инспектор семинарии), но отношения между нами не были теми начальственными отношениями, которые приходят на ум при словах «ректор» и «инспектор» учебного заведения. Отношения эти были совсем иные, близкие и родственные: никаких преград между начальством и воспитанниками не чувствовалось.

Когда между воспитанниками возникали какие-либо несогласия, они старались уладить их между собою путем взаимных уступок; если же это не удавалось, они представляли дело на суд отца Владимира или самого Преосвященного; но при этом обращались к ним без всякой боязни и с тем чувством, с каким дети ждут от отца разрешения их взаимных недоразумений.

Этот нравственный строй нашей семинарии всецело обусловливался тем неотразимым обаянием, которое производил на всех его знающих основатель и глава нашей Православной Миссии».

Сеодзи показывает Святителя в семинарии.

Во время игр воспитанников через залу проходит Преосвященный Николай. Его приветствуют громко и дружно и непременно по-русски. «Преосвященный, со свойственной ему живостью и веселостью, отвечает на наш привет: «Здорово, молодцы»!»

Посещал он и спальни учеников, где они никак не угомонялись. «Но вдруг все голоса смолкают. В спальню вступил Преосвященный Николай. Он тихо проходит между койками и столь же тихо удаляется, и вскоре за тем вся спальня погружается в глубокий сон».

Далее Сеодзи говорит о той высокой христианской настроенности, которая царила в семинарии, о сознательном отношении к будущему своему служению, которое воспитывал в продолжателях своего дела Святитель. «Все воспитанники, начиная с самых старших и кончая самыми меньшими, крепко знают то, что они живут среди язычества, что они учатся здесь только для того, чтобы быть проповедниками учения Христова в своей стране и что они сами должны быть достойными будущего своего звания».

По городу Преосвященный Николай часто ходил пешком, с тростью. Во время объездов епархии он ездил в тележках и верхом — по горным дорогам. О торжественных и богатых архиерейских выездах не было и речи.

В личной жизни Святитель был подвижнически прост. Его часто видели в старой, заплатанной рясе, в поношенном подряснике, с широким, вышитым ученицами духовного училища, поясом.

Сохранилось собственное описание Святителя его комнаты и условий его катехизаторской работы в первый период жизни в Токио. «Представьте, например, мою обстановку, хоть это одна из последних мелочей. Жара теперь, Боже, какая жара! Перестать работать, конечно, нельзя, не об этом и речь; и утром до полудня, и вечером с пяти часов человек 20–30 имеет полное право приходить выслушивать уроки Закона Божия. Но куда приходить? Мое жилище одна комната на чердаке, по точнейшему измерению 11 квадратных футов. Вычтите из этого пространство, занимаемое столами, стульями и подобием сделанного дивана, заменяющего мне кровать; высота-стать в ней во весь рост человеку такого роста (как я) едва можно. Разочтите, сколько воздуха в таком жилье. И в нем, однако, происходит катехизация 20-ти человек. Сидеть — уже не спрашивайте, как сидеть… к счастью, еще два окошка, одно наискось другого. Если благотворительная природа посылает ветерок, то ничего. А если нет веяния воздуха, — духота нестерпимая. Внимание с трудом связывает мысли; самое горло отказывается служить полтора или два часа подряд. Многие Христом Богом просят крещения, а я не могу крестить их, потому что негде».

Маленькие, тесные две комнаты — вот и все покои Владыки в доме Миссии, даже в конце жизни. Первая отделана, по свидетельству современников, если и не роскошно, то во всяком случае прилично. Стены ее украшены гравюрами; в ней есть стол, диван да несколько стульев; вторая же гораздо проще: за исключением самых необходимых предметов домашнего обихода, ничего другого здесь нельзя найти, никаких даже самых простых украшений. Кроме того, комната эта чрезвычайно маленькая — какие-нибудь 7–8 шагов по диагонали.

Встает Владыка очень рано, часов в пять, а иногда и того раньше, и тотчас же принимается за свои занятия. В 7 часов приходит в крещальню, где совершается общая утренняя молитва для учеников катехизаторской и певческой школ. Преосвященный всегда сам произносит начальный возглас и в конце отпуст. С 7 до 12 часов читает лекции по богословским предметам в семинарии и катехизаторской школе. В 12 часов обедает. После обеда читает выписываемые им японские журналы и газеты. Но в час пополудни он уже непременно сидит за своим письменным столом и занимается текущими административными делами- церковными и миссионерскими, — которыми ведает он один, и эти занятия его продолжаются до половины пятого. Иногда, впрочем, Преосвященный идет на занятия, либо в катехизаторскую школу, либо в семинарию, так как и в той, и в другой имеются две послеобеденные лекции. В 6 часов к нему приходит ученый японец, с которым он ведет свою работу по части перевода богослужебных и других церковных книг — до 9 часов.

После этих занятий к Преосвященному является его секретарь с корреспонденцией от катехизаторов и священников, рассеянных по всей Японии. Каждый из них обязан ежемесячно писать епископу о состоянии своей Церкви. Притом японец всегда считает долгом сделать к письму громаднейший приступ, а в конце непременно извиниться, что написал только 2 дюйма, хотя в действительности письмо иногда больше двух сажен (японские письма писались шириною в нашу обычную почтовую четвертку, и одна полоска приклеивалась к другой.

Святой Николай терпеливо и внимательно читал эти донесения с мест и всегда знал о положении всех приходов и миссионерской работы. Поэтому его рапорты Святейшему Синоду и отличаются такой конкретностью.

Планы его работ всегда были устремлены к будущему.

Первым вопросом был вопрос о «делателях жатвы», о религиозном образовании и воспитании будущего духовенства, катехизаторов и женщин-христианок.

В 1879 г. при Миссии в Токио были 4 училища: катехизаторское, семинария, женское и причетническое.

В катехизаторское училище принимали учеников в возрасте от 18 до 60 лет, с рекомендацией и личным ручательством местных катехизаторов.

Семинария была любимым детищем святого Николая. Сюда принимались лица от 14 и до 60 лет. Курс обучения шестигодичный. В программу семинарии, кроме Истории Нового Завета и других богословских предметов, входили русский и китайский языки и ряд общеобразовательных предметов: алгебра, геометрия, география, китайско-японское письмо, история, психология, история философии. К концу жизни святого Николая семинария получила права среднего учебного заведения Японии; лучшие ученики после окончания посылались в Россию в духовные академии: Киевскую и Петербургскую.

В 1875 г. было основано при. Миссии женское духовное училище, где преподавались Закон Божий, арифметика, японская и всеобщая география, история, китайский, японский и русский языки, каллиграфия и шитье. Святой Николай высоко ценил участие женщин в распространении христианства и в духовном преобразовании семейной жизни. Училище могло готовить и жен для духовенства, понимающих и разделяющих стремления своих мужей.

Думал Святитель и о монашестве. Ему очень хотелось основать мужской монастырь. Он постриг и дал сан иеромонаха одному талантливому проповеднику, который был популярен в Токио. Было найдено за городом место и все необходимое для строительства монастыря. Но надежды Святителя не оправдались.

Почти ежегодно в мирное время он объезжал ту или иную часть своей епархии, проверял положение дел на месте, церковные порядки, нравственное состояние прихода и говорил поучения. Прием Преосвященного Николая начинался богослужением, обычно служил местный священник, а потом сам Святитель в епитрахили и омофоре (но без мантии, так как в тесном церковном помещении обычно в ней нельзя было повернуться) говорил слово, сидя на табурете. Очевидцы рассказывали, что, поучая, он весь горел и зажигал сердца слушателей. Говорил он очень просто и понятно для самого простого человека-о начальных словах молитвы Господней, о радости, что у нас есть Небесный Отец, о молитве за еще не просвещенных христианством братьев. Это — долг нашей любви и благодарности Богу. Однажды в молитвенном доме в деревне Вата Владыка сказал поучение на тему «Всё, что вы делаете, делайте во славу Божию». «Есть люди, призванные на служение Церкви или сами себя посвятившие Богу. Эти прямо совершают дело Божие и тем спасаются. Но и всякий, оставаясь при своем деле, может точно так же делать дело Божие. Для этого необходимо свое служение совершать не ради славы, не из корысти, а для Бога, совершать его, как долг, возложенный Богом. Земледелец, учитель, воин, купец — все они необходимы для человечества, для общества, всем им быть повелел Господь. Пусть они трудятся в сознании этого, тогда одним исполнением своего служения они получат Царство Небесное».

Дальше в статье прот. Ф. Знаменского рассказывается о проповедях уже не узко церковных, а публичного характера, обращенных к язычникам. Об одной из них, содержание которой тоже приводится прот. Ф. Знаменским, более подробно пишет архимандрит Сергий (Страгородский) в книге «По Японии». Там (с. 46–47) дается живая зарисовка такой случайно возникшей на пароходе проповеди.

Капитан сказал Владыке, что команда хотела бы послушать его. «В нашу небольшую кают-компанию сошлись почти все, бывшие на пароходе. На полукруглом диване по корме сели офицеры и механики; на полу разместились матросы и человека два посторонних, едва ли не единственные пассажиры третьего класса. Матросы, по возможности, вымылись и даже надели европейские платья. Капитан их заботливо осматривал хозяйским взглядом, показывая кое-кому позабытые пуговицы. Преосвященный присел у стола на стуле и, обратившись ко всем, с час говорил, вкратце излагая основные пункты христианского учения: о Боге едином, таинстве Пресвятой Троицы, о творении мира, о человеке с его бессмертной душой и вечными запросами, о грехопадении и спасении, уготованном людям во Христе. От Этого Христа происходит и учение, нами теперь проповедуемое. Нельзя называть его русским или еще каким-нибудь. Оно — Божие, пришедшее свыше и принадлежащее всем людям, без различия страны и народа. Поэтому и принимать это учение не унизительно ни для какого национального сознания, как не унизительно перенимать, например, пароходы, железные дороги и прочие полезные для жизни изобретения. Объявляя свое учение единой истинной верой, мы не говорим, что ваши теперешние верования никуда не годятся, нет, в буддизме и синтоизме много хорошего, что признаём и мы. Только эти религии несовершенны, они выдуманы самими людьми при незнании истинного Бога.

Это то же, что лампа, придуманная, чтобы освещать жилище человека, когда нет солнца. Лампа — вещь полезная, и даже необходимая вещь вечером или ночью, но никому и в голову не придет зажигать ее днем. Так и буддизм, и синтоизм хороши только при отсутствии христианства, при незнании истинного Бога».

Реакция слушателей на такие проповеди была различной. Одни задавали серьезные вопросы, философского порядка, как один юноша, спросивший о свободе воли. Бывали и подготовленные выступления групп язычников-фанатиков, руководимых возмущенными бонзами, когда проповедь прерывалась криками и смехом.

Но святой Николай относился к этому спокойно и умел найти укоризненные и обезоруживающие слова, обращаясь к традиционной воспитанности японцев. Святитель говорил архимандриту Сергию о своих объездах епархии: «Я, когда посещаю церковь, как бы мала она ни была, на то время делаюсь всецело её членом так, что для меня в это время других церквей, да и всего мира, как бы не существует. Если приходят письма из других церквей, мне и в голову не приходит прочитывать их среди дел той церкви, а читаю ночью, освободившись от местных дел. Естественно, что всё состояние той церкви со всеми местными нуждами, скорбями и радостями, до малейших частностей, целиком вольется в душу и трудно ли затем обсудить, посоветовать, убедить, наставить и т. п. Всё это так просто, так само собою льется с языка, из сердца. Только надо иметь благоразумие не обращать внимания на все брызги, исчезающие бесследно, систематичность и постоянство нужно, нужно не забывать, кому и когда что сказано, что постановлено, и наблюсти, чтобы было исполнено. Для этого я веду по церквам записи, и притом разные: о церквах, о катехизаторах, о молитвенных домах, о сказанных проповедях и наставлениях, аккуратно записывая всё в четыре тетради о каждой церкви».

Эти высказывания святого Николая важны и как руководство для епископов, благочинных и настоятелей, и как раскрытие его собственной души, достигшей и рассудительности, и способности сосредоточиться и как бы отключиться от всего постороннего. Здесь замечательное равновесие сердечной и умственной деятельности — один из источников его неутомимой работоспособности и энергии, поражавших людей. И обо всем он говорит с величайшей простотой, без выспренних слов, почти в деловом плане, хотя в этих высказываниях глубокая духовная и практическая мудрость.

Здесь замечательна еще оговорка, что количество прихожан в данной посещаемой им церкви не имело значения. Он не забывал слов Господа Иисуса Христа о «малом стаде» и о закваске, положенной в три меры муки. Его объезды охватывали самые далекие и глухие места Японии. Для Святителя и его помощников не было мест, ничтожных по значению или низкому культурному уровню населения.

Так, епископ Николай горячо принимал к сердцу положение племени айнов, коренного населения Курильских островов, ранее принадлежавших России, а затем перешедших к Японии. Большинство айнов было тогда переселено на остров Сикотан, откуда выезд им был запрещен. Жили они нищенски, занимались рыбным промыслом. Между ними было много христиан, крестившихся еще в период русского владычества; теперь их заставляли переходить в буддизм, чтобы скорее ассимилировать, но айны устояли.

Японский священник Тит Комацу пишет: «Прибыв в Токио, я немедленно доложил о положении дел епископу. Епископ молча плакал и после некоторого времени сказал: «Ты их ближайший пастырь и священник и должен на деле осуществлять слова нашего Господа Иисуса и потому подумай об этом обстоятельно».

После того по всей Японской Православной Церкви был открыт сбор пожертвований в пользу несчастных сикотанских айнов и между маленькой айнской и японской Церковью установилось духовное единение, которое епископ Николай тщательно поддерживал».

Это братское духовное общение между Церквами также переносит нас к взаимоотношениям Церквей, окормлявшихся апостолом Павлом, написавшим Коринфянам: «Совершите же теперь самое дело, дабы, чего усердно желали, то и исполнено было по достатку. Ибо, если есть усердие, то оно принимается по тому, кто что имеет, а не по тому, чего не имеет. Не требуется, чтобы другим было облегчение, а вам тяжесть, но чтоб была равномерность» ().

В книге архимандрита Сергия «По Японии» имеется более утешительная картина жизни айнов на Сикотане. В предыдущие годы они начали вымирать от голода и болезней. Из 115 человек осталось 62 Правительство давало некую субсидию, но она «сильно прилипала к рукам чиновников». Святой Николаи послал туда от Миссии священника Тита Комацу и катехизатора Алексея Савабе, сына отца Павла Савабе, которые, вернувшись в Токио, и сообщили о бедственном положении курильцев. Тогда о нем заговорила и столичная пресса, и правительство приняло серьезные меры для улучшения быта этих людей. На остров были посланы доктор и учитель и наладилось снабжение продовольствием.

Нравственность айнов была очень высока. Они жили по-братски, делились друг с другом, преступлений у них не было. Таким образом отеческая забота Святителя простерлась и на этих обездоленных людей.

Его христианская проповедь не была умозрительно-отвлеченной, она все время претворялась в жизнь, проникала в семью и быт, объединяя и церкви и отдельных христиан.

Большой радостью Японской Церкви и самого епископа Николая было освящение храма в Киото, описанное архимандритом Сергием. Храм этот блистал чистотой и белизной, имел колокола и «великолепный иконостас». Иконы были присланы из России, но в дороге они повредились. Их отлично реставрировала местная талантливая художница Ирина Ямасита. Она копировала «Тайную вечерю» и икону архистратига Михаила для других церквей. Таким образом, в Японии появились и местные иконописцы.

В описании освящения храма в Киото есть еще одна утешительная деталь: соседи — нехристиане-без всякой просьбы со стороны христиан тоже участвовали в празднестве; «хозяева целой линии домов, лежащих через дорогу против Миссии, предложили свои дома и по-праздничному украсили их для отдыха христианам в день храмоосвящения, а директор городской школы, имеющей 900 учащихся и находящейся по другую сторону Миссии, у самой стены ее, с одобрения городского головы, предложил залы своей школы, чтобы устроить угощение христианам».

Таким образом, мы видим, какое уважение и доброе отношение снискала в то время Японская Церковь, руководимая святым Николаем.

В Евангелии от Луки (2, 52) сказано об отрочестве Господа Иисуса Христа: «Иисус же преуспевал в премудрости и в возрасте и в любви у Бога и человеков». Так и юная Церковь Его, идя по Его стопам, преуспевала в премудрости и возрасте и, подобно первохристианам, японские христиане были единодушны, «хваля Бога и находясь в любви у всего народа» ().

Так осуществлялся апостольский подвиг Святителя Николая.

Как добрый садовник воспринимает растение в его росте и развитии, так и святой Николай носил в сердце своем Японскую Православную Церковь, живую и целостную, и каждая самая маленькая церковь, вплоть до домашней, была для него живой и растущей, развивающейся частицей этого целого.

Сама структура основанной им Церкви была однородной: если вся она руководилась ежегодными соборами, то каждый приход управлялся своим советом, обычно собиравшимся по воскресеньям для обсуждения своих местных дел, а домашние церкви, подражавшие в Японии домашней церкви Акилы и Прискиллы апостольских времен, общались между собой на братских трапезах (симбукваях) и беседах и служили центрами для христиан, разбросанных по соседним селениям или небольшим городам. Каждое посещение святого Николая укрепляло эту христианскую общность, взаимопомощь и любовь, потому что сам он был преисполнен отеческой любви и самоотдачи.

В домашних церквах верующие собирались на молитву и благочестивые беседы; здесь читались или рассказывались жития святых, обсуждались духовные и материальные местные нужды, собирались пожертвования на строение храмов и молитвенных домов. Припасы для трапезы приносились всеми участниками, чтобы не обременять часто бедных хозяев. Женщины объединялись в кружки, членам которых вменялось в обязанность изучать Закон Божий и обсуждать вопросы воспитания детей и нового семейного быта.

Архимандрит Сергий (Страгородский) дает развернутую картину еще младенчествующей Японской Церкви. «Далеко в северо-западном углу, в тесной хатке па общем дворе живут Лука и София (по-японски выговаривается Сохия). У них и бедно, и скудно, и черно, в комнате едва можно протянуться, но па стене несколько икон, перед ними свечка, пониже портрет Преосвященного Николая». Так эти простые люди уже тогда чтили своего апостола.

Архимандрит Сергий рассказывает и о христианке Анне, напоминавшей евангельскую вдову, положившую свои две лепты в сокровищницу храма: «Не раз мне приходилось видеть, как Анна после службы, когда все уйдут, приходила в моленную и тихонько опускала в кружку свою жертву на церковь. Это уже сверх положенного идет на какие-то особые нужды. Замечательно, что эта простая, совсем безграмотная женщина обладает такой ясной верой, чуждой всяких посторонних суеверий, что ей позавидовал бы не один из наших интеллигентов, кичащихся разумом».

Архимандрит Сергий в книге «По Японии» рассказывает об одном обращенном анархисте-террористе, так называемом «Соси», по имени Алексей, прежнем националисте, ненавидевшем иностранцев. Он коренным образом изменил свою жизнь, стал бродячим торговцем, чтобы иметь повод заходить в дома и проповедовать о Христе. В бедных домах он отдавал свой товар или даром или по самой низкой цене и раздавал большую часть своей выручки. «Однажды приходит он в дом, а там жена с малыми детьми сидит и плачет над только что скончавшимся мужем. Денег у нее ни гроша, нечем обрядить покойника, нечем заплатить за могилу и похороны. Тогда Алексей достал свой единственный ен, купил на него, что было нужно, заплатил, куда следует. Сам сделал гроб, сам выкопал могилу и сам же снес и похоронил покойника. Потом продал свой товар, собрал кое-какие деньги и отправил вдову с детьми па ее родину, к отцу». Когда Алексей (еще молодым) скончался, христиане оплакивали его.

Такие «житийные» примеры были не единичны: высокий духовно-нравственный уровень рядовых христиан способствовал широкому распространению домашних церквей в Японии.

Все это время Православная Миссия не выходила из гнетущей бедности. Существовала она в основном на субсидии Синода и Миссионерского общества и на частные пожертвования из России. Японская паства была бедна и вносила свою лепту действительно из последнего. Вся тяжесть этой стороны церковной жизни падала па святого Николая.

Он предвидел, что обстоятельства могут сложиться так, что субсидии и русские пожертвования прекратятся и существование Японской Церкви будет зависеть от нес самой. В Японии с самого начала существования христианских церквей не могло быть и речи о государственном субсидировании. Об этом святой Николай сказал па соборе Японской Церкви в 1906 г., указывая и на духовный смысл и на обоснованность содержания священнослужителей на средства самих верующих. «Устроить содержание служащих Церкви — предмет нелегкий. Трудности его испытали все народы во всех местах, где возникла Церковь Божия. И нигде не открыто другого лучшего средства содержания служащих Церкви, как добровольные пожертвования людей, составляющих Церковь. И никогда, до скончания мира, не будет открыто другого, более совершенного средства, потому что так установил Бог, и не только устным повелением установил, но, когда явился в человеческом образе на землю. Сам же подал пример подчинения сему установлению. Смотрите, Господь наш Иисус Христос, немногими хлебами чудесно насыщающий тысячи парода. Сам со Своими учениками во время Своего земного служения чем питался? Чем содержался? Добровольными приношениями слушавших Его учение, для чего у учеников его был ковчежец, в который влагались приношения, употреблявшиеся на нужды Его и Апостолов, составлявших в то время число служащих Церкви. Всемогущий Господь мог бы сотворить и указать сотни и тысячи способов содержания служащих Церкви, но Он указал только одно приношение лиц, составлявших Церковь.

И причина сего так ясна, что ее и объяснять много не нужно. Спаситель сказал: «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (). Ты жертвуешь на церковь сокровище твое, быть может тяжелым трудом добытое тобою: понятно, что вместе и с сокровищем твоим идет и сердце твое в жертву Богу; ты непременно и мыслью, и чувством участвуешь в деле Церкви».

В 1878 г. в Японии было уже 6000 православных и были построены храмы в Сакуми, Мариоко и Сендае и в других местах уже куплена земля для построения храмов — на средства японских христиан, которые щедро жертвовали, подобно христианам I века. Воодушевление иных было так велико, что они приносили все свое достояние на святое дело.

Между ежегодными соборами Церковь управлялась Церковным Советом. На соборах дела решались большинством голосов, закрытым голосованием. Священники имели 1 голос, как и проповедники, а председательствующий — 2 голоса.

На десятом соборе было решено послать просьбу Святейшему Синоду о назначении в Японию епископа. Вопрос этот был настолько важен, что сам архимандрит Николай счел нужным, кроме своего письменного прошения, поехать в Россию хлопотать о японском епископате. Основанная им Церковь уже созрела для этого. Пережитые ею вначале гонения действительно были для нее живительной грозой и огненным испытанием апостола Японии и его духовных чад.

18 декабря 1878 г. архимандрит Николай пишет прошение в Святейший Синод об учреждении епископской кафедры. Наиболее примечательно его третье обоснование: «Епископ необходим для того, чтобы водворить здесь порядок истинного церковного управления. В детском возрасте образуются черты будущего человека, и если детские годы пренебрежены и человек не приучен к законности, несчастен будет он сам и много несчастий рассеет вокруг себя.

Так же, конечно, и с Церковью: нужно пользоваться годами наибольшей впечатлительности христиан, когда они по юности в церковной жизни готовы слушаться всего (равно, как и наоборот, равно быстры и к уклонению от всего), нужно в это время ясно начертать перед ними путь истинной церковной законности, умело направить на него и твердою рукою повести по нему; с этого времени начинаются в Церкви предания, навыки, примеры, пусть потом являются учители беспорядка и уклонений — истинные овцы никогда не пойдут за ними, будут говорить: «Не так было прежде, не тому учит пример отцов и проч.»

Далее архимандрит Николай выражает пожелание, чтобы епископ был прислан из России, и тепло вспоминает покойного Преосвященного Павла Камчатского, в котором видит как бы образец святителя: «Приехал он в Хакодате в старой рисе, скромно пришел в Миссию, но, преподав благословение христианам и вошедши в приготовленную комнату, тотчас отозвал в сторону иеромонаха Анатолия и, передавая ему тысячу рублей, примолвил: «Примите па Миссию от неизвестного» т. е. без сомнения, из собственного жалования Его Преосвященства. И относительно этой черты, и относительно всех других качеств, как желалось бы, чтобы именно такого Преосвященного дал Бог Миссии. Простой, смиренный, всем доступный, всякого готовый принять, всё выслушать; но при этом точный, исполнительный сам и до педантизма требующий исполнения всего законного от других и, следовательно, порядок держащий строго, наконец, благочестивый, молитвенный и вполне самоотверженный, т. е. совершенно забывающий о себе и живущий только для других такой епископ был бы истинным даром для Японии».

В этом прошении сказался весь характер святого Николая. Ни на минуту он не думал о себе, о возможном ограничении своей власти ведь он просил о присылке начальника над собой. Он начертал идеальный образ епископа, и Господь дал юной Японской Церкви именно такого — его самого, первого равноапостольного Святителя Японии. В приведенном отрывке его прошения Святейшему Синоду дано его представление о пути и подвиге архиерейском, о необходимом сочетании личного подвижничества с общественным служением. Такой образ архипастыря предносился ему, когда он думал о судьбе своей возлюбленной паствы.

Святейший Синод, оцепив предшествующие труды его и высокие душевные качества, запросил его согласия на хиротонию во епископа. Архимандрит Николай ответил: «Если из России не может быть назначен сюда епископ, то я согласен».

Но в это время возникла опасность для самого существования Православной Миссии, ввиду финансовых затруднений. Архимандрит Николай ехал на Родину для своей хиротонии с тяжелым чувством. Он ехал (по его словам) «лично умолять о помощи». Во время экзаменов катехизаторов было получено письмо из Петербурга с горьким ответом на его письменные просьбы о материальной помощи Миссии. «Распусти катехизаторов и закрой училище». «Я испытал одну меру — телеграммами попросил помощи, на них даже ответов не было, что мне оставалось делать, как не ехать в Россию, и по приезде туда, что меня ожидает и что ожидает японскую Миссию и Церковь? Ужели такая судьба, какая постигла мои прошения, письма и телеграммы, но это было бы ужасно! Отчего не обращают внимания на мои просьбы, от исполнения которых зависит быть или не быть японской Церкви? Не хотят помогать? Но этого и представить себе невозможно! Нехотение в таком случае было бы изменою Православию».

Сама интонация этих горьких слов передает то душевное смятение, то искушение, которое перенес архимандрит Николай незадолго до хиротонии во епископа. Самым дорогим для него было его дело — плод его многолетнего труда. Мы видим как бы границу отчаяния и возмущения, когда его просьбы о помощи остались тщетными. Но он не отступил ни на шаг, не устрашился, забыл самого себя, свое самолюбие. Он твердо знал, что совершает дело Божие, и это поддерживало его в труднейшие минуты.

Получив разрешение Святейшего Синода на отпуск в Россию, архимандрит Николай, по его словам, «бросился на первый отходящий пароход, чтобы не опоздать, если Бог даст, спасти Миссию и здешнюю Церковь от разрушения».

Из Японии его едва выпустили, как несостоятельного должника, только поверив, что из России он пришлет банку задолженную Миссией сумму. Но, приехав 12 октября 1879 года в Петербург, он узнал, что значительные суммы и от Святейшего Синода, и от митрополита Исидора, и от московской кафедры, и от Миссионерского общества уже переведены в Японию. Вера не посрамила его.

Однако это была только временная мера. Синод не мог увеличить ежегодную субсидию, надежда была па Миссионерское общество, в котором председательствовал Московский митрополит Макарий. Архимандрит Николай поехал в Москву и выступил там на заседании общества с горячей речью о явном Промысле Божием, ведущем Японию к христианству, и о тяжелом положении Миссии, не имеющей средств на содержание катехизаторов, а между тем число жаждущих узнать о Христе увеличивается. Общество ассигновало приличную ежегодную субсидию. Помогли и Киевская митрополичья кафедра, и Новгородский Юрьев монастырь. Теперь практически стали возможными учреждение японского епископата и расширение штата Миссии.

На заседании 17 марта 1880 г. Святейший Синод постановил «о бытии архимандриту Николаю епископом Ревельским, викарием Рижской епархии, с откомандированием в Японию». 27 марта 1880 г. было назначено наречение, а 30 марта в Петербурге, в Александро-Невской лавре — хиротония. Хиротонию совершали митрополиты: Новгородский и С. — Петербургский Исидор, Киевский и Галицкий Филарет, Московский и Коломенский Макарий и епископы: Вятский и Слободской Аполлос, Рязанский и Зарайский Палладий, Рижский и Митавский Филарет, Ладожский Гермоген и Выборгский Варлаам.

Для самого архимандрита Николая хиротония была глубочайшим духовным переживанием. Он так говорил о ней: «Во время совершения таинства хиротонии чувства, кажется, без воли человека, одолевают его, глаза делаются влажными, душа смущается. Все существо под влиянием десниц иерархов, как было сегодня, чувствует претворение. Встаешь совершенно иным, чем опускаешься па колени перед Престолом». В эти минуты он, «как всегда, молился о просвещении всей страны светом Евангелия». При вручении новому епископу жезла митрополит Исидор сказал ему: «До конца жизни тебе служить взятому на себя делу, и не допусти, чтобы другой обладал твоим венцом». «Да памятуется это мне всегда среди раздумья», — писал епископ Николай.

Святейший Синод дал епископу Николаю право собирать пожертвования для Миссии и Японской Церкви, и тот старался чаще служить и выступать с проповедями и воззваниями о помощи. Собрал он сумму, нужную для возведения в Токио собора, который стал как бы светочем и центром японского Православия.

Жертвовались не только деньги, по и облачения, иконы, церковная утварь.

В письме Л. В. Краснощекова к Преосвященному Савве, архиепископу Тверскому и Кашинскому, от 23 апреля 18S0 г. рассказывается о пребывании епископа Николая в России: «В Москве гостит Преосвященный Николам. Я имею возможность часто видеться с ним и утешаться его истинно миссионерскою душою; сегодня вечером он обещался быть у нас. Живо в пашей Церкви обетование Господне — не оставлю верных Своих рабов: вся история обращенных в христианство японцев есть цепь явлений ниспослания на них Духа Божия. Слушая слово Преосвященного, видишь воспроизведение первых веков христианства. На днях Преосвященный беседовал у матушки игумении Страстного монастыря после совершённой им литургии в храме обители. Зашла речь о том, не преследуют ли новообращенных христиан японские власти? Владыка ответил: «О, как бы возрадовались наши христиане, если бы явилось хоть небольшое гонение! Они жаждут страдать за Христа, но теперь правительство смотрит на них снисходительно. Они радуются в тех случаях, когда хоть домашние преследуют их за обращение, по и это стало повторяться редко». Конечно, бывали и случаи отпадения от христианства. Так называемые «рейтаны» (ослабевшие в вере), затерянные в языческой среде, особенно в удаленных от церквей поселках, не выдерживали. Самое обращение в христианство тоже не было легким: оно требовало изменения жизни и предъявляло новые моральные требования, иногда противоречащие традиционной японской этике. Так, Сергии Сеодзи в статье «Как я стал христианином» рассказывает о трудности даже понять заповедь о любви к врагам, a тем более принять и исполнять.

Как ни дорого было епископу Николаю пребывание на Родине, все-таки он ни на минуту не забывал о своей пастве. «В России, — писал он, — проходит ли хоть один день, чтобы не хотелось в Японию! Там мои привязанности, там моя работа».

И Японская Церковь нетерпеливо ждала его. Но встретили его здесь не только радостью, но и нестроением. За время его отсутствия сторонники самостоятельности Японской Церкви и ее полной независимости от Церкви Русской основали «Общество стремящихся к справедливости», куда вошел даже любимый ученик и духовный сын Владыки — отец Павел Савабе. Стремление это было преждевременным, неучитываюшим ни духовной, ни материальной слабости тогдашней Японской Церкви, и могло привести к расколу. Поэтому святому Николаю пришлось закрыть это общество и к его членам отнестись со строгостью: тот же отец Павел Савабе был переведен из Токио в дальний приход, а некоторые катехизаторы были тоже переведены или уволены. Но все-таки первый период архипастырства святого Николая был радостным, хотя и трудным: он был связан со строительством Токийского собора.

Нового земельного участка для него не удалось найти. Строить пришлось на вершине того же Сурагадайского холма, где была Миссия и ее учреждения, и пришлось искусственно — земляными работами — увеличивать площадь строительства. Дело осложнялось еще весьма неблагоприятным вначале отношением жителей и прессы к самой идее постройки православного храма почти напротив императорского дворца, да еще на одном из высоких холмов, господствующем над городом. Высказывались опасения русского влияния и даже непосредственной угрозы дворцу.

Но все это удалось преодолеть, и 21 апреля (3 мая) 1885 г. совершилась торжественная закладка собора в присутствии представителей русского посольства и всего дипломатического корпуса.

Изменению отношения к строительству собора способствовало то, что в 1884 г. правительство отняло привилегии государственных религий у синтоизма и буддизма. Непрерывно росло и количество христиан, рос и народный интерес к новой религии. В 1886 г. было уже 12 000 православных, не хватало проповедников. Новая японская конституция 1889 г. гласила: «Японские подданные имеют свободу религиозных верований, поскольку они не нарушают общественного мира и не противоречат долгу верноподданства». И святой Николай писал: «Отныне к Японии не существует никаких правительственных преград слову Евангелия».

Собор строился 6 лет, но плану архитектора Шурупова, в византийскомстиле. Архимандрит Сергий в книге «На Дальнем Востоке» писал, что в нем «море света и простора». Это было одно из самых величественных зданий столицы; купол и золотой крест видны были за 20 километров. Все иконы были написаны по русским образцам, без нарочитой «японизации» (тип лица, разрез глаз, цвет кожи), как это практиковалось в инославных храмах. Освящение храма (во имя Воскресения Христова) состоялось 1 февраля 1891 г. Токийцы впервые услышали колокольный благовест. С епископом Николаем служили 19 священников и 6 диаконов, пел хор в 150 человек. Богослужение привлекло и христиан, и язычников, изумленных красотой и величием храма. Напевы церковные были русские (А. Кастальского, Д. Бортнянского и других композиторов), хотя научить им японский хор было трудно. Здесь заслуга регента Тихая (брата о. Анатолия) и других русских регентов, воспитавших и регентов-японцев. Слова же возгласов и всех песнопений были японскими.

На богослужении многие прихожане были в своих национальных одеяниях, около паперти высилась целая гора японской деревянной обуви, а на полу храма лежали циновки.

Народ стоял благоговейно и истово. Невольно обращал на себя внимание старый низенький японец в кимоно, который изредка крестился, но неотрывно, с глубокой внутренней молитвой глядел на образ в иконостасе и весь был устремлен к алтарю. Он стоял как смиреннейший из смиренных. Это был отец Павел Савабе — бывший языческий жрец и первый православный священник-японец.

Сам Владыка служил в праздничном архиерейском облачении, но без обуви, по японскому обычаю. Он поражал своим простым, почти простонародным, строгим и вдохновенным лицом, своей глубокой собранностью и сосредоточенностью в богослужении. В нем ничего не было от «добренького Владыки». В нем чувствовалась очень большая духовная сила и воля, даже суровость, но с какой лаской склонялся он, благословляя народ на паперти, когда вышел из храма и люди окружили его и теснили, прося благословения! Это был отец и пастырь среди чад своих: многих он знал по именам, знал условия их жизни.

Сам епископ Николай писал о Токийском соборе: «Храм — положительно замечательнейшее здание в столице Японии, о котором слава разнеслась в Европе и Америке еще прежде его окончания». Храм этот впоследствии пострадал от землетрясения, но теперь восстановлен.

Незадолго до Русско-японской войны, в 1903 г., в Токио состоялся Собор Японской Церкви, но в ограниченном составе, в основном из одних иереев и диаконов, а большинства катехизаторов не было. Это огорчило Святителя, но он сказал: «Слово Божие, подобно зерну горчичному, возрастает от года в год, и раз оно упадет в землю, то уже не может пропасть даром, а будет расти с каждым годом, давая всё новые и новые отростки. И вот ныне мы с великою радостью наблюдаем новый рост в жизни пашей Церкви. А это, конечно, не от нас, но от благодатной помощи Божией». Затем он коснулся вопроса, наиболее требовавшего уяснения для японских христиан: как им вести себя в том печальном случае, если неминуема война с Россией? «Некоторые из вас, — говорил Преосвященный Николай, — даже письменно спрашивали меня об этом. Говорят, будто это послужит большим препятствием для проповеди православия. Напрасно вы так думаете: это не может иметь никакого отношения к нашей проповеди. И вы должны внушать всем эту мысль. Я сам молюсь, чтобы совсем не было войны. Если же все-таки не избегнуть нам несчастия увидеть войну, то вы японцы, конечно, должны… осуществить христианскую любовь в своих самоотверженных действиях».

Речь свою Святитель закончил рассказом о прославлении и открытии мощей святого Серафима Саровского, исполненного любви и духовной радости, призывал его благодатную помощь.

Война разразилась, но Японская Православная Церковь устояла в этом испытании. Если для японских православных труднейшим вопросом было отношение к России, откуда пришла к ним вера и откуда пришел их духовный отец и апостол, то для него самого встал не менее острый вопрос: где его место в это страшное время? Японские христиане оставались горячими патриотами, но ведь и он сыновне любил Россию. Разве он мог молиться об ее поражении? А паства его, понимая дилемму, ждала его решения. И он решил и сообщил об этом всей своей епархии, каждой церкви и общине в своем окружном послании: «Я не разлучаюсь с вами, братья и сестры, и остаюсь в вашей семье и будем исполнять вместе наш долг относительно нашего небесного отечества, какой кому надлежит. Я буду, как всегда, молиться за Церковь, заниматься церковными делами, переводить богослужебные книги. Вы, священники, усердно пасите порученное вам от Бога словесное ваше стадо; вы, проповедники, ревностно проповедуйте Евангелие еще не познавшим истинного Бога, Отца Небесного. Все христиане… возрастайте и утверждайтесь в вере и преуспевайте во всех христианских добродетелях».

Такая позиция, занятая Преосвященным Николаем, была молчаливо одобрена и признана японским правительством, которое дало распоряжение об охране «Токийского собора и Миссии и самого святого Николая и одним указом обеспечило неприкосновенность Православной Церкви от нападок фанатиков, обвинявших христиан в измене».

В 1904 г. церковный Собор был также малочислен. Многие христиане были мобилизованы. Перед началом соборных заседании, после молитвы. Преосвященный Николай сказал: «Любезные братие и сослужители! Не в доброе для Церкви время происходит наше собрание. Однако же и ныне мы должны воздать за свою Церковь из глубины сердца благодарение и славословие Богу. Она безбедно и мирно продолжает существовать: все христиане блюдут свою веру, все служащие Церкви исполняют свое дело. Должны мы также выразить свою искреннюю благодарность императорскому правительству за его благопопечительность. С самого начала войны по всей стране разослан был указ не смешивать религию с политикою и не мешать никому в соблюдении своей веры и отправлении своих религиозных обязанностей, и, как вы знаете, этот указ со всею точностью исполняется; если где вспыхивают попытки фанатиков нарушить спокойствие православных христиан, то они тотчас же местными властями потушаются. Но правительственное распоряжение охраняет пашу Церковь от внешней бури; оно не могло бы сохранить ее от бед, если бы она была бедна своею внутреннею жизнью. И от самого малого волнения гнилое судно гибнет, и от легкого ветра изъеденное внутри червями дерево надает. А для нашей Церкви если нет ныне урагана, то, как вы сами знаете, немало есть неприязненных веяний со стороны всех, не понимающих ее чистого служения Божией истине. Однако же она вполне цела и непоколебима: нет между христианами отступников от веры, никто из служащих Церкви не бежал со своего поста. Не явный ли знак это, что благодать Божия обращается в ней, как кровь обращается в теле, и живит и крепит ее? Не очевидное ли показание того, что Японская Православная Церковь стоит не па песке, а на том же краеугольном камне, па котором непоколебимо утверждена и будет до скончания века стоять вся Вселенская Церковь? Видя это, порадуемся, братие, что не тщетно мы трудимся — Бог приемлет и благословляет наш малый труд. Какое это великое утешение и ободрение для нас. Но Церковь наша не только живет, она и в это трудное для нее время продолжает родить новых чад для Царствия Божия, Не многоплоден у нее этот год, правда; но когда бранные клики наполняют воздух и внимание всех занято военными слухами и делами, тогда мирное слово учения Христова заглушается в воздухе и не достигает сердца людей; только наиболее чуткие душой уловляют и восприемлют его; можно надеяться, что такие будут наиболее ценным приобретением Церкви Божией». Далее он приводит статистические данные о росте Церкви в этот военный год: 720 человек было крещено. Церковь состояла из 28 397 верующих.

Но Святитель отдавал себе отчет в опасности, грозившей и Миссии, и лично ему. Закрывая Собор после пропетого «Достойно есть», он сказал: «Любезные собратия! Прощаясь ныне с вами, я не могу удержать некоторого движения чувств и потому говорю из глубины сердца, прошу и вас принять мое слово в сердце. Надеюсь, что мы увидимся и в будущем году, как обычно, в такое же время. Но можем ли мы с уверенностью сказать это? Видите, как охраняют это место и меня вместе с ним. Значит, есть опасность. Будем уповать, что такая тщательная охрана не окажется тщетною и что ангел Божий покрыет своим крылом и защитит от бед Миссию. Но на всякий случай примите мое прощальное слово, как завещание, которое, впрочем, если буду жив, не перестану повторять вам при каждом свидании. Святой апостал Павел писал своим ученикам: «Будьте подражателями мне, как я Христу» (). Мне, конечно, и в голову не может прийти обратить эти слова к вам в широком смысле, без притворной скромности говорю, что считаю себя перед Богом хуже и ниже каждого из вас. Но в одном, я смело скажу вам, подражайте мне — это в верности своему служению. Смотрите, я только родился и воспитался в России, прямо из-за школьной скамьи прибыл сюда с обетом служить проповеди Евангелия и, не изменяя своему обету, прошел весь жизненный путь. Я знаю, что дурно и лениво шел, но, но крайней мере, был верен принятому направлению, не уклонялся ни направо, ни налево. Вас Господь призвал и поставил на этот путь. Будьте же и вы так верны призванию Божию. Вы должны иметь к этому сугубое побуждение, вы служите Христу в своем собственном отечестве, служите великому и вечному благу ваших кровных близких. Итак, будьте крепко преданы самому служению, несите это легкое и благое бремя Христово до конца жизни; учите этому и находящихся под вашим руководством. Господь да укрепит и да поможет в этом и во всем».

Естественно, что во время войны сношения епископа Николая и Православной Миссии с Россией были затруднены, но субсидии, хотя замедленно, поступали. Содействовал этому и посол Франции, как видно из письма Святителя прот. Н. В. Благоразумову от 21 мая 1904 г. В этом же письме Преосвященный Николай говорит, что «Миссия и Церковь по всей Японии благополучны. Правительство строго следит, чтобы война не имела никакого религиозного оттенка, чтоб за православие, хотя имя его связано с Россиею, никто из христиан не был преследуем. В двух местах были попытки фанатиков обеспокоить православных, так Правительство с такой строгостью отнеслось к этому, что наших же христиан нам пришлось потом просить простить обидчиков. Спасибо им за это!» Замечательны последние слова — и как довершение нравственного облика японской паствы и как отеческая благодарность Святителя своим духовным чадам, свято усвоившим его наставления.

Оставшись в Японии, епископ Николай взял на себя попечение о русских военнопленных и привлек к этому делу японских православных мирян и духовенство. Из письма пленного батальонного командира 35-го пехотного Брянского полка подполковника Ковалевацкого мы узнаём, что сами японцы учредили «Общество духовного утешения военнопленных». Пленные снабжались русскими книгами — духовными и светскими, крестами и иконками, организовывалась их переписка с родными, улучшалось медицинское обслуживание. Сама атмосфера лагерей военнопленных смягчилась. Их посещали японские священники, владевшие русским языком и окончившие русские духовные академии. и совершали требы. Умиравшие хоронились по-христиански, и после окончания войны около братских могил воздвигались церкви. В письмах военнопленных отмечалось теплое братское отношение японских православных. Правительство Японии во время войны принимало денежные дотации Миссии от Святейшего Синода.

Епископ Николай и миряне делали военнопленным передачи, нравственно поддерживали и утешали их. Характерно сохранившееся письмо Святителя к одному офицеру:

«Высокоуважаемый Константин Васильевич! Давно не имел весточки от Вас. Думал, Вы переберетесь поближе сюда, в Сидзуока, но Вас в известиях не видно. Почему там остались? Уж не связаны ли с госпиталем? Но Вам давно пора вполне оправиться от раны. Известите, пожалуйста, о себе. Ныне я посылаю к Вам два ящика книг, присланные из С.-Петербурга и из Севастополя; от кого и какие книги, увидите в списке, препровождаемом мною к Николаю Ивановичу Мерчанскому. В письме к Николаю Ивановичу я, между прочим, сетую на то, что он, как слышно, очень грустит. Вероятно, и Вы в том повинны. Но если так, право же, Вы с Николаем Ивановичем будете за это отвечать перед Богом. Вы должны всячески крепиться и хранить бодрость духа, раз чтоб сохранить себя для ваших дорогих семейств и для дальнейшей службы Отечеству, а потом, — и это в Вашем положении особенно важно, — чтобы подавать пример терпения и бодрости молодым офицерам, которых Вы с Николаем Ивановичем естественные начальники и руководители там. Слышно, что некоторые от тоски с ума сходят. Какая слабость! Ведь это же стыд для военного человека, обязательные качества которого — твердость духа и мужество. Сумели показать чудеса храбрости против внешнего врага; с беззаветною смелостью шли навстречу тысяче смертей и, почти все израненные и облитые кровью, остались в живых именно только по воле благого Промысла; а теперь слабеют и преклоняются пред чем? Пред мечтой, пред собственным воображением! Потому что тоска и печаль — что же? Не мечта ли? Вообразите что-нибудь другое, настройте мысль иначе, — и расположение духа совсем изменилось. Где печаль? А нет ее!

Итак, пусть скучающие и тоскующие возымеют намерение не скучать и не тосковать, — вот уже половина дела и сделана; затем пусть зададут себе работу: читать, писать, сочинять, изучать что-нибудь, и пусть действительно займутся, — печаль как рукой снимет. Разве нет у человека воли, чтоб исполнить все это, такое простое? Зря отдаться течению мыслей, без паруса, без руля, — это, конечно, Бог знает, куда уплывешь… Вы сами это знаете во сто раз лучше меня. Но исполняйте же то, что знаете: во-первых, будьте благодарны, бодры, светлые духом; во-вторых, убеждайте быть такими молодых офицеров, особенно тех, которые наклонны чрезмерно, губительно для себя, грустить и тосковать. Господь да поможет Вам в этом, и Он непременно поможет, если Вы, со своей стороны, будете делать то, что от Вас зависит!

А вот и другая просьба к Вам. Прочитайте прилагаемое чрезвычайно грустное письмо. Лицо, о котором спрашивается в нем, кажется, в числе пленных не находится. Но не может ли кто-либо из г. г. офицеров сообщить какие-нибудь сведения о нем? Если окажутся сведения, то будьте добры в скорости сообщить их мне, а я здесь еще осведомлюсь в Военном Министерстве. Быть может, кое-что более определенное и успокоительное наберется сообщить сестре г. Богдановского, так нежно любящей его. Письмо будьте добры возвратить, оно понадобится для справки в Военном Министерстве.

Призывая Божие благословение на Вас, остаюсь всею душою преданный Вам и сердечно уважающий Вас, Ваш покорный слуга и богомолец, епископ Николай».

И вот другое письмо Владыки:

«Многоуважаемый Сергей Николаевич! Ваше задушевное письмо я читал и перечитывал несколько раз, и всегда с глубоким душевным Движением и накипающими слезами. Глубоко трогает меня эта печаль Ваша, с одной стороны, имеющая причины, с другой — совершенно беспричинная и напрасная. Печален ваш плен, печальна бездеятельная нынешняя жизнь, и особенно у Вас, имеющего призвание к деятельной боевой жизни, — кто же против этого? Но носить в душе слово: «я погиб, ибо плен — та же смерть, но смерть моральная» — Боже, какое это неразумное самоистязание, наподобие тех истязаний, которые налагают на себя индийские факиры!.. Да и наш Петр Великий чуть не попался в плен к туркам, а Наполеон и умер в плену, но разве эго мешает им быть великими, и разве это ставится им в позор? Вы пишете, что «делали всё, что подсказывало Вам чувство долга и присяги»; Каким же неестественным скачком отсюда Ваша мысль перешла к «смерти моральной»? Ваша совесть успокаивает Вас, что Вы «сделали всё» — что же дальше? Обстоятельства, которыми Вы не распоряжаетесь, — которыми не могут распоряжаться и такие гении, как Петр Великий и Наполеон, — привели вас к плену, Вы-то в чем же тут виноваты? Не знаю, как было, но, вероятно, произошло что-либо наподобие того, как поступил Костюшко, бросив саблю и сказав «finis», — только Вы не прибавили: «Rossiae», как Костюшко «Poloniae» и затем печально, но, заметьте, с совестью удовлетворенного всем сделанным. Вы отдались плену. Дальше, пленная жизнь, конечно, не радостная; по ведь плен же не вечно и даже не долго будет длиться; это временная станция на жизненном пути — неприятная, наподобие одной из тех, на которых Вам, вероятно, приходилось ночевать при переездах в России, где клопы и проч.; но, так или иначе, переночевав на станции, путник с восходом солнца оставляет ее и, радостный, продолжает свой путь, а на нем много прекрасных видов кругом, и радостные встречи, и родной дом, и желанное дело впереди — вот Ваша программа! Зачем же Вы мысленно не рассматриваете ее и не утешаетесь ею, а неосновательно, безрассудно, безжалостно мучаете себя химерами воображаемой смерти? Не моральная смерть или что-либо подобное Вас ждет в России, а почет, с примесью, быть может, еще большей нежности, чем какую встретят возвращающиеся не из плена, а с поля битвы. Не верите мне? Вот Вам слова из письма, только что вчера полученного мною; пишет известный почтенный протоиерей Берлинской посольской церкви А. П. Мальцев, от себя и от своих прихожан, препровождая сюда пожертвования свое и их (1500 марок) в пользу пленных: «Скажите им, страдальцам, что мы носим их в сердце нашем, что они не забыты, дела и подвиги их чтим, раны их целуем, и желаем им скорейшего возвращения в наш родной край к их семьям». Буквально выписываю и, откровенно говоря, пишу сквозь слезы. Участь Ваша истинно трогательна, но для всех и всякого тоже истинно почтенна; такова она ныне, такова будет во всю Вашу жизнь. А жизнь Ваша еще почти вся впереди; Вы еще в периоде Вашей цветущей молодости, Вы можете строить великолепные планы на будущее, с полною надеждой осуществления их. Умудренные опытом, Вы можете и в направлении Вашего призвания послужить много и славно, чего и дай Вам. Господи! Итак, ободритесь, не грустите очень и терпеливо переносите Ваше теперешнее положение, с светлым взглядом на будущее! Господь да поможет Вам в этом!..

Молитвенно призывая благословение Божие на Вас, с искреннею любовью остаюсь Вашим покорнейшим слугою и богомольном епископ Николай».

Это письмо Святителя полно и отеческой любви, и теплой заботы, и умения ободрить человека радостным и разумным жизнелюбием (предложение ему «программы», как сам святой Николай это назвал, душевной жизни и деятельности). Он мыслит конкретно и в то же время поэтически-образно (сравнение плена с дорожной станцией). Главная же действенная сила этого письма — в непосредственном чувстве писавшего. Он сознаётся, что сдерживает слезы, и, конечно, молодой пленник почувствовал, что он для епископа не чужой, а родной и близкий. Это письмо не назидание, не поучение, а объятие отца т. с. то, что больше всего нужно человеку, попавшему в беду и теряющему бодрость. И тут же конкретный простой совет — это время вынужденного бездействия употребить на изучение чего-нибудь, на расширение умственного кругозора. Владыка посылает два ящика книг — читайте, учитесь! Здесь сказался весь душевный склад Святителя, конкретность его мышления и его предложений, и его организаторский дар. Читая эти письма, мы понимаем, как он привлекал к себе и вел за собой людей, как он, совершая Божье дело в труднейших условиях — и личных. и общественных — начала нашего пека, показывал, что и в современном мире можно носить тяготы друг друга и так исполнять закон Христов.

Удивительным документом истинно братских христианских взаимоотношений является письмо православных японцев к единоверцам военнопленным на Пасхе 1905 г.:

«Возлюбленные братья во Христе! Примите поздравление от православных христиан юной Японской Церкви с пресветлым праздником Воскресения Христова. В свете сего праздника мы обращаемся к вам.

В этом свете, свыше сияющем, исчезает различие народности. Вошедшие в круг сего сияния уже не суть иудей или эллин, русский или японец, но все одно во Христе, все составляют одну семью Отца Небесного. Осияваемые сим светом, мы выражаем перед вами наши чувства. Тайна искупления рода человеческого, обходя вселенную, достигла наконец и наших пределов, и мы счастливы, что познали эту вожделенную тайну и прикоснулись к ней. Мы безмерно счастливы, что познали великую истину Воскресения Христова и всё, что этим событием для людей совершилось. Воскресение Христово обратило для нас смерть в сон, изменило страх смерти в радостную надежду нашего собственного будущего воскресения. Мы счастливы, братия, и тем (просим принять наши слова в их истинном смысле!), что ныне с вами вместе празднуем этот праздник. Не замедлит время, когда вы опять оставите нашу страну, но добрый след останется за вами и верьте, что он будет неизгладимым для нашей Церкви».

Это письмо свидетельствует о духовной зрелости паствы Святителя Николая, о ее глубокой вере и о человеческой деликатности по отношению к побежденным. И как поражает это письмо, если вспомнить об обращении фашистов с военнопленными, которых они всячески унижали и истребляли физически, хотя Германия считала себя христианской страной. Здесь, в Японии, едва узнавшей христианство, завет Христов стал жизнью, а там, за малыми исключениями, он стал для людей мертвой буквой. Японское православие показало, как можно воплотить заповеданную любовь к врагам, сохраняя самоотверженную любовь к родине. Разрешение этой дилеммы и было плодом апостольства епископа Николая.

Сам святой Николай объяснял терпимость правительства к японскому православию победоносным для Японии течением войны и особым милосердным Промыслом Божиим, сохранившим единую Церковь в годину испытаний.

Святитель Николай своим поведением во время Русско-японской войны снискал особое уважение и в Японии, и в России. Положение его, Православной Миссии и Православной Японской Церкви стало незыблемым и общепризнанным. Имя Святителя знала вся Япония и почитала. Даже через 58 лет после его кончины, во время его канонизации, когда верующие хотели перенести его святые мощи с кладбища в собор, им этого не разрешили, сказав, что святой Николай принадлежит всему японскому народу, независимо от вероисповедания, и останки его должны остаться на народном кладбище. Еще при жизни говорили о нем, что имя его самое популярное в стране после имени императора. По окончании войны, когда русское военное ведомство подтвердило великие заслуги Святителя в деле помощи русским военнопленным, он был почтен саном архиепископа. Но ничего не изменилось ни в облике, ни в жизни этого великого трудолюбца. Как ангел Японской Православной Церкви, он пребывал на своей кафедре, продолжая охранять и воспитывать свою паству, неусыпно заботясь о церковных нуждах, и прежде всего о преемстве архипастырства, и продолжая свою литературно-переводческую работу до смертного часа. Самая атмосфера вокруг созданной им Миссии и японского православия стала иной — преисполненной любви, уважения и доверия.

Это всенародное признание заслуг Святителя Николая нашло высочайшее выражение в праздновании пятидесятилетнего юбилея его служения в Японии. Чествовала его и Родина — Святейший Синод и С. — Петербургская духовная академия, многочисленные почитатели его в России и русское посольство в Токио. Поздравили его и японский император, которому Святой был признателен за проявленную веротерпимость, и губернатор Токио, и японская пресса, и инославные миссии.

В речи губернатора Токио звучал подлинный голос Японии, может быть никогда так не обращавшийся к иностранцу. Он говорил о бывших военных и гражданских смутах и о той ненависти к иностранцам, которая еще существовала во время приезда Святителя в Японию: «Когда приехал маститый учитель Николай, считавший своим призванием распространение учения Божия в нашей стране, то, несмотря на то, что он находился среди таких грозных обстоятельств государства и парода, претерпевая всевозможные неудобства, лишения, бедствия и страдания, он спокойно и невозмутимо, с преизбыточною теплотою сердца, обращался к народу, усердно учил и тщательно увещевал и, стараясь положить основания православного христианства в нашей стране, наконец достиг того, что приобрел множество усердных христиан, каких видим ныне. Между тем, и судьба нашего государства постепенно развивается, и мы видим нынешний прогресс. Мне кажется, что те великие заслуги, какие оказал нашему государству маститый учитель Николай, не ограничиваются успехами одного только миссионерства, но также заключаются и в том, что он содействовал развитию цивилизации в нашей стране… даже то, которые некогда направляли на иностранцев сверкающие яростью глаза, теперь обращаются с ними с радостью, приветливостью и благоговением, и я, удостоившись присутствовать па этом акте, почтительнейше приношу хвалу заслугам, оказанным маститым учителем Николаем, как для мира и гуманности, так и для нашего государства, и вместе с тем молю Бога, чтобы Он ниспослал неисчислимые лета и блага на главу маститого учителя».

После окончания торжественного праздничного богослужения исполнялась кантата, написанная специально к этому дню японским композитором. В храме Святителю было поднесено художественно оформленное Евангелие в его переводе. Затем было народное угощение во дворе Миссии и дан концерт силами семинаристов и женского епархиального училища. Вышедший Святитель был встречен криками «Ба нзай!» («Ура!»). Он обратился к народу и правительству Японии с благодарственной речью. Это юбилейное торжество было ему достойным памятником всеобщего доверия и любви.