Покинуть монастырь оказалось легче, чем Томас смел надеяться. Графиня была права. По коридору, через комнату с грудами дурно пахнущих обносков, предназначенных для раздачи беднякам, и через дверь с простым засовом на улицу. Томас получил урок игры в шахматы и стал беднее на семь «леопардов», зато выяснил имя святого, которому Петр вручал меч, хотя в этом знании было мало проку, пока ему не удалось улизнуть из Монпелье. Прежде чем покинуть монастырь, он выждал до глубокой ночи, но знал, что городские ворота будут закрыты до рассвета. Приходилось снова ждать, потому что он сомневался в своей способности спрыгнуть со стены. Увешанные знаменами, они выглядели слишком высокими, да и наверняка бдительно охранялись.

Томас плотнее закутался в темный плащ. Дождь прекратился, но улица оставалась мокрой и поблескивала в мерцающем свете фонаря, подвешенного в арочном дверном проеме дома напротив. Для начала требовалось где-то спрятаться до рассвета, а потом ему понадобится удача, чтобы ускользнуть от тех, кто, без сомнения, ведет на него охоту.

– Солдат, говорящий на латыни, – раздался голос. – Ну разве не чудо в наши времена?

Томас стремительно повернулся, потом оцепенел. В живот ему были направлены двузубые вилы, а держал их высокий ирландский студент, мастер Кин. На нем была ученическая мантия, казавшаяся в ночи совсем черной.

– Нож, наверное, все еще при тебе, – произнес Кин, – но я думаю, что мои вилы вонзятся в твои потроха прежде, чем ты успеешь перерезать мне горло.

– Я не хочу убивать тебя, – сказал Томас.

– Как я рад это слышать! – хмыкнул Кин. – А то я переживал, что умру, не побывав на заутрене.

– Просто опусти вилы, – посоветовал Томас.

– Мне и так удобно, – усмехнулся школяр. – И некоторым образом я вполне доволен собой.

– Почему?

– Вся шайка рыщет по всему городу, как свора щенков, гонящих оленя, а я вот смекнул, что ты мог сбежать, только спрыгнув в монастырь Святой Тавифы, и оказался прав. Ну разве я не умен?

– Весьма, – согласился Томас. – Так ты поэтому услал их прочь от обители Святой Тавифы?

– Услал?

– Я слышал, как ты кричал, что я, мол, ушел в другую сторону.

– Потому что человеку, который поймает тебя, пообещали награду! Для бедного студента это большой соблазн! К чему делиться с остальными? Я просто подержу вилы там, где они сейчас, и пару месяцев буду иметь эля, вина, шлюх и веселых песен столько, сколько захочу.

– Я предложу тебе больше, – сказал Томас.

– Вот это хороший разговор. Песни и так идут задаром, а вот эль, вино и шлюхи… Они дороги в этом городе. Ты подмечал, как взлетают цены на потаскух в городе, где много священнослужителей? Странное дело, или, быть может, не принимается в расчет количество клиентов у девчонок, но факт остается фактом. Так сколько ты мне заплатишь?

– Пощажу твою жизнь.

– Боже мой, мышь предлагает жизнь кошке!

– Брось вилы, помоги мне выбраться из города, и я отвалю тебе столько, что на целый год на шлюх хватит, – заявил Томас.

– Твою женщину поймали, – сообщил Кин.

Томас похолодел и уставился на молодого ирландца:

– Это правда?

– Задержали у северных ворот с тремя парнями и пацаном. Роланд поймал ее, так вот.

– Бог мой, – промолвил Томас. – Знаешь, где она?

– По слухам, рыцарь-девственник ведет ее на запад, в Тулузу, но это разговор в таверне «Аист», а половина из тамошней болтовни просто сказки. Не далее как в прошлом году толковали, что в день святого Арнульфа наступит конец света, а мы до сих пор дышим. Ты думаешь, он и вправду девственник?

– Откуда мне знать?

– Интересно как-то. Девственник! При этом красавец хоть куда.

Томас прислонился к монастырской стене и закрыл глаза. Женевьеву схватили. Церковь до сих пор преследует ее. Когда Томас познакомился с девушкой, она сидела в темнице, приговоренная к смерти, ожидая сожжения по обвинению в принадлежности к нищенствующим сестрам, то есть еретикам. Он выругался.

– Нет смысла цитировать псалмопевца, – сказал Кин.

Томас не открывал глаз.

– Я отниму у тебя вилы и воткну их тебе в живот, – сердито пообещал он.

– Не лучшая идея, – отозвался Кин, – потому что с вилами в потрохах я тебе ничем особо не помогу.

Томас открыл глаза. Вилы опустились, так что теперь нацеливались ему на ноги.

– Ты хочешь помочь мне?

– Мой отец – вождь, понимаешь? А я – третий сын – все равно как у лошади пятое копыто. Вот он и решил сделать из меня священника. Господи помилуй, ведь очень удобно иметь в семье священника. Грехи отпускаются куда проще. Да только мне это не по вкусу. Братья будут сражаться, а моя судьба – молиться. Проблема в том, что, стоя на коленях, многого я не добьюсь. Кто мне нужен, так это человек, который даст мне коня, кольчугу и меч. Вот это мне больше по нраву.

– Боже, так ты и брат Майкл…

– Тот монах? Я решил, что он с тобой, только никто мне не поверил. Он не выглядел сильно испуганным, когда ты приставил ему нож к горлу.

– Как тебя зовут? – спросил Томас.

– Имон Ог О’Кин, – представился школяр. – Только не обращай внимания на Ог.

– Почему?

– Просто не обращай. «Ог» означает, что я моложе своего отца, но это ведь со всеми так, верно? Чудной наступит день в раю, когда мы станем старше наших отцов.

– Ну хорошо, Имон Ог О’Кин, – сказал Томас. – Теперь ты один из моих воинов.

– Слава милосердному Христу, – заявил Кин, опуская вилы на дорогу. – Больше никакого мелкого дерьма вроде Роджера де Бофора. Как можно верить в то, что младенчик обречен попасть в ад? А он верит! Этот мерзкий слизняк кончит тем, что станет папой, попомни мои слова.

Томас знаком велел ирландцу замолчать. Где Женевьева? В любом случае, единственное, в чем Томас был уверен, – это что ему нужно убираться из этого города.

– Твоим первым поручением будет провести нас через ворота, – велел он ирландцу.

– Дело непростое. За твою поимку пообещали немалые деньги.

– Кто?

– Городские консулы.

– Вот и придумай, как нам покинуть город, – потребовал англичанин.

– Дерьмо, – бросил Кин после недолгих размышлений.

– Дерьмо?

– Повозки с дерьмом, целые фургоны с навозом, – пояснил ирландец. – Дерьмо тут собирают и вывозят на телегах из города, по крайней мере от домов богатеев. Бедный народ просто купается в нем, но богачей хватает, и повозки продолжают ездить. Пара фургонов обычно ждет, чтобы с открытием ворот выехать из города, и, – тут он с честной миной воззрился на Томаса, – можешь поверить на слово, стражники не особо тщательно досматривают их. Они отшатываются, зажимают нос и машут: проезжайте, мол, поскорее, и скатертью дорога.

– Хорошо, – согласился Томас, – но сначала сходи к таверне у церкви Святого Петра и…

– Ты про «Слепые сиськи» говоришь?

– Про таверну, что близ Святого Петра…

– Ну да, «Слепые сиськи»! – перебил Кин. – Ее в городе так прозвали из-за того, что на вывеске нарисована святая Луция – без глаз, зато с парой зрелых…

– Просто иди туда и разыщи брата Майкла, – распорядился Томас.

Не желающий учиться монах поселился в той таверне, и Бастард надеялся, что у него имеются достоверные сведения о судьбе Женевьевы.

– Я всю таверну перебужу, – с сомнением протянул Кин.

– Ну так буди! – Сам Томас не решался пойти, так как был убежден, что за таверной следят. Он выудил из кошеля монету. – Купи вина, оно развязывает языки. Найди того монаха, брата Майкла. Выясни, известно ли ему, что случилось с Женевьевой.

– Это твоя жена? – осведомился Кин и тут же нахмурился. – Ты веришь, что святая Луция сама вырвала себе глаза? Господи! И только потому, что какой-то мужчина сказал, будто они красивые? Слава Всевышнему, что ему ее сиськи не понравились! Но все равно из нее вышла бы хорошая жена.

Томас вытаращился на молодого ирландца:

– Хорошая жена?

– Мой отец любит говорить, что лучшие браки получаются между слепой и глухим. Так где мне искать тебя, после того как я развяжу языки постояльцам?

Томас махнул в сторону переулка близ монастыря.

– Я буду ждать там.

– А потом мы заделаемся перевозчиками дерьма. Господи, как мне нравится быть воином! Ты хочешь, чтобы этот брат Майкл пошел с нами?

– Боже, нет! Передай ему, что его долг – изучать медицину.

– Вот бедолага! Будет пробователем мочи?

– Ступай! – сказал Томас.

Кин ушел.

Томас прятался в переулке, укрывшись в черной, как ряса монаха, тени. Он слышал шуршание крыс в мусоре, храп за закрытым ставнями окном, плач ребенка. Двое стражников с фонарями прошли мимо монастыря, но не заглянули в переулок, где Томас, закрыв глаза, молился о Женевьеве. Если Роланд де Веррек передаст ее Церкви, она снова окажется в числе осужденных. Но рыцарь-девственник наверняка сохранит ее ради выкупа. И этим выкупом станет Бертилла, графиня де Лабруйяд. А это означает, что де Веррек будет оберегать Женевьеву, пока не совершит размен. Меч святого Петра может подождать, сначала Томасу придется уладить дела с рыцарем-девственником.

Когда Кин вернулся, уже занималась заря.

– Твоего монаха там не оказалось, – доложил он. – Зато нашелся конюх с длинным языком. И еще: ты крепко влип, потому что городским стражникам приказали искать человека с покалеченной левой рукой. Это случилось в битве?

– Меня пытал один доминиканец.

Посмотрев на увечную руку, Кин вздрогнул:

– И как он это сделал?

– Винтовой пресс.

– Ну да, им запрещается проливать кровь, потому что Бог это не приветствует, но эти парни все равно способны пробудить тебя от глубокого сна.

– Брата Майкла не было в таверне?

– Нет, и мой приятель его не видел и, кажется, даже не понял, про кого я толкую.

– Хорошо. Значит, отправился изучать медицину.

– Всю жизнь лизать мочу! – воскликнул Кин. – Однако конюх с постоялого двора сказал, что тот, другой твой парень, уехал вчера из города.

– Роланд де Веррек?

– Он самый. Увез твоих жену и мальца на запад.

– На запад? – удивленно переспросил Томас.

– Конюх уверен в этом.

Получается, де Веррек все-таки едет в Тулузу? Что ему там нужно? Вопросы роились, а вот ответов не было. Все, что Томас знал наверняка, так это что Роланд уехал из Монпелье, а сам Томас перестал интересовать рыцаря-девственника. Женевьева у него в руках, и он попытается обменять ее на Бертиллу. Тем временем Томаса, как, видимо, рассуждал Роланд, поймают стражники из Монпелье.

– Где эти дерьмовозки?

Кин повел его на запад. В домах уже распахивались двери. Женщины шли с ведрами к городским источникам, а рослая девица торговала близ каменного распятия козьим молоком. Томас скрывал покалеченную руку под плащом, а Кин вел его по переулкам и улочкам, мимо дворов с мычащей скотиной. Звонили колокола городских церквей, сзывая верующих к утренней молитве. Томас шел за ирландцем вниз по склону, где улицы не были замощены камнем, в грязи блестели лужицы крови. Здесь забивали скот и ютились бедняки. Смрад сточной канавы вывел их на небольшую площадь, где стояли три повозки.

В каждую было впряжено по паре волов, а на полках теснились пузатые бочки.

– Господи Исусе, какое же вонючее у богатых дерьмо! – воскликнул Кин.

– Где возчики?

– Пьют во «Вдове». – Ирландец махнул в сторону маленькой таверны. – Вдова – сквалыжная старуха, которой, помимо этого заведения, принадлежат и повозки, а вино – часть платы. Предполагается, что возчики отправляются в путь с открытием ворот, но они обычно засиживаются за стаканом, что странно.

– Странно?

– Вино – просто отрава. На вкус как коровья моча.

– Ты-то откуда знаешь?

– Вот вопрос, достойный доктора Луция. Ты уверен, что хочешь это сделать?

– А как еще, черт побери, мне убраться из этого города?

– Трюк в том, чтобы втиснуться между двумя бочками, – сказал Кин. – Проберись в самую середину воза, и никто не узнает, что ты там. Я дам тебе знать, когда можно будет выбираться.

– Ты не спрячешься вместе со мной?

– Меня-то никто не ищет! – заявил ирландец. – Это тебя собираются вздернуть.

– Вздернуть?

– Господи, ты ведь англичанин! Томас из Хуктона! Вождь эллекина! Разумеется, тебя хотят повесить. Толпа соберется побольше, чем в Распутное воскресенье!

– Что это за Распутное воскресенье?

– Первое воскресенье после праздника святого Николая. Предполагается, что в этот день девушкам положено отдаваться любому, да только при мне такого никогда не случалось. Кстати, времени у тебя не так много.

Он замер, когда на противоположном конце небольшой площади в верхнем окне распахнулись ставни. Из окна выглянул мужчина, зевнул, потом скрылся. По всему городу перекликались петухи. На углу площади зашевелился ворох тряпья, и Томас сообразил, что там спит нищий.

– Времени совсем мало, – продолжил Кин. – Ворота открылись, так что повозки скоро тронутся в путь.

– Иисус сладчайший! – сорвалось у Томаса.

– Да уж скорее ты будешь вонять, как Иуда Искариот, когда все закончится. Я бы запрыгнул сейчас, пока никто не смотрит.

Томас перебежал через площадь и заскочил на последнюю из повозок. Смрад свалил бы с ног даже медведя. Бочки были старыми и протекали, и полок покрывал слой слизи в дюйм толщиной. Томас услышал смешок Кина, втянул побольше воздуха и протиснулся между двумя здоровенными бадьями. Расстояние между рядами оставалось как раз такое, чтобы в нише под выпирающим пузом бочек мог спрятаться человек. Что-то капало ему на голову. Мухи ползали по лицу и шее. Пока Томас, изгибаясь как змея, пробирался в самую середину повозки, он старался не вдыхать глубоко. Устроившись, беглец накинул на голову капюшон плаща. Кольчуга с кожаной поддевкой защищала до некоторой степени от липкой слизи, но он ощущал, как дерьмо просачивается между звеньями, пропитывая рубаху и холодя кожу.

Долго ждать не пришлось. Послышались голоса, повозка вздрогнула, когда двое мужчин взобрались на нее и примостились на двух передних бочках, затем раздалось щелканье бича. Повозка тронулась, ее единственная ось скрипела. При каждом толчке Томас бился головой о сочащийся бок бочки. Путешествие казалось бесконечным, но Кин был прав насчет караульных, которые, должно быть, просто выпустили три телеги через ворота, даже не пытаясь их досмотреть, – повозка без остановки выехала из тени города на залитую солнцем сельскую дорогу. Кин шел рядом с волами и весело болтал с возницами. Потом повозка сильно дернулась – это дорога пошла под уклон, к речному берегу. Жидкость в бочках заплескалась через край, часть пролилась Томасу на спину. Тот выругался вполголоса, потом чертыхнулся еще раз, когда телега запрыгала, переезжая глубокие колеи. Кин рассказывал длинную историю про собаку, стащившую из монастыря Святого Стефана ногу ягненка, но потом произнес вдруг по-английски:

– Вылезай, живо!

Ирландец продолжил историю, а Томас тем временем пятился дюйм за дюймом по свежей жиже, и с каждым рывком телеги дерьмо все глубже впитывалось в его одежду.

Он спрыгнул с задней стороны телеги и приземлился на поросший травой гребень между колеями. Повозка, совершенно равнодушная к потере пассажира, загромыхала дальше. Кин, с ухмылкой до ушей, повернул назад.

– Боже, видок у тебя просто ужасный!

– Спасибо.

– Я ведь вывез тебя из города, верно?

– Да ты святой во плоти, – отозвался Томас. – Теперь остается только найти лошадей, оружие и способ опередить Роланда.

Он стоял на утопленной дороге, по обе стороны которой тянулись оливковые рощи. Дорога спускалась к берегу реки, где бочки с первой телеги уже сливались в воду. Коричневое пятно поплыло вниз по течению.

– И как мы добудем коней? – уныло осведомился Кин.

– Начнем с главного, – сказал Томас.

Он прихлопнул муху, потом взобрался на насыпь вдоль дороги и зашагал через оливы на север.

– А что главное? – спросил бывший школяр.

– Река.

Томас шел до тех пор, пока три повозки не скрылись из виду, и тогда сорвал с себя одежду и погрузился в воду. Вода была холодной.

– Господи, да ты весь в шрамах! – вырвалось у ирландца.

– Если хочешь быть красивым, не ходи в солдаты, – буркнул Томас. – Брось мне одежду.

Кин, чтобы не трогать вещи, ногой спихнул их в реку. Томас полоскал одежду, топтал и тер камнем до тех пор, пока от нее не перестали идти бурые пятна, затем помакал в воду кольчугу, пытаясь избавить звенья и кожу поддевки от запаха. Окунувшись в последний раз с головой, он расчесался пятерней и выбрался на берег. Выжал как мог одежду, потом натянул ее, все еще мокрую, на себя.

Кольчугу он нес в руках. Занимался очередной теплый день, и рубаха и штаны должны были быстро обсохнуть.

– На север, – бросил Бастард. Для начала требовалось найти латников, оставленных на разрушенной мельнице.

– Лошади и оружие, говоришь? – промолвил Кин.

– Сколько предложили за мою поимку?

– Вес твоей правой руки в золоте, как я слышал.

– Руки? – недоуменно переспросил Томас. Потом понял. – Ну да, я же лучник.

– Это лишь для начала. Вес твоей правой руки в золоте и вес твоей отрубленной головы в серебре. Здесь ненавидят английских лучников.

– Целое небольшое состояние, – заметил Томас. – И осмелюсь предположить, что лошади и оружие найдут нас.

– Сами?

– Довольно скоро народ задастся вопросом, не удалось ли мне улизнуть из города, и отправится на поиски. А до той поры мы будем идти на север.

Пока шел, Томас думал о Женевьеве. В момент первой их встречи она была страшно напугана, и недаром. За стенами ее темницы уже подготовили костер, на котором ее должны были сжечь как еретичку, и перспектива знакомства с этим очищающим пламенем оставила рубец в ее памяти. Наверняка сейчас он снова терзает ее. Томас предполагал, что жена и Хью в безопасности по крайней мере до тех пор, пока Роланд не получит Бертиллу. Но что потом? Приверженность рыцаря-девственника добродетели вызывала насмешки, но он прославился также своей неподкупностью, так согласится ли он безропотно разменять Женевьеву и Хью на Бертиллу? Или сочтет своим священным долгом выдать Женевьеву Церкви, дабы та смогла закончить когда-то начатое? Томасу позарез нужно было добраться до Карела и прочих своих латников. Ему требовались воины, требовалось оружие, требовалась лошадь.

Они шли на север, следуя течению реки. Солнце поднималось выше, а оливы уступили место виноградникам. Томас заприметил пятерых мужчин и трех женщин, возделывающих террасные угодья примерно в миле от них, но в остальном местность была безлюдная. По возможности он придерживался ложбин, но неизменно держал путь в направлении гор. Роланд, думал он, сейчас уже лигах в пяти от города.

– Мне следовало его прикончить, – сказал он.

– Роланда?

– Мой лучник держал на прицеле его тупую башку. Стоило позволить ему выстрелить.

– Не так-то просто его убить, – заметил студент. – Выглядит он хрупким, но я видел его бой в Тулузе. Господи, как он быстр! Стремителен, как змея.

– Мне нужно его опередить. – Томас обращался скорее к себе, чем к Кину. – Но почему Тулуза? Потому что там безопасно, – ответил он на свой же вопрос.

– Безопасно?

– В Тулузе. Мы не можем пойти за ним в Тулузу. Она принадлежит графу де Арманьяку, и его дозоры патрулируют дороги, ведущие на север. Потому для де Веррека этот путь самый безопасный.

Де Веррек был заинтересован, чтобы Женевьеве не причинили вреда, пока не совершится обмен. И тут в голове у Томаса вдруг словно что-то щелкнуло.

– Он не в Тулузу едет! Он избрал дорогу через Жиньяк.

– Жиньяк? – переспросил ничего не понимающий Кин.

– Через Жиньяк проходит дорога, которая сливается с главной к северу от Тулузы. Для него этот путь самый безопасный.

– А ты уверен, что рыцарь направляется на север?

– Он едет в Лабруйяд! Это же очевидно. Женевьеву будут держать там, пока не произойдет выдача Бертиллы.

– До Лабруйяда далеко?

– Пять или шесть дней скачки, – ответил Томас. – И мы можем срезать через горы, это быстрее.

Должно быть быстрее, если ни один разбойник-коредор не подкараулит их на тропе. Томасу требовались латники. Требовались лучники с их длинными боевыми луками и стрелами с гусиным оперением. Требовалось чудо.

На пути попадались деревни. Их приходилось огибать. Местность становилась оживленнее по мере того, как все больше крестьян отправлялось в поля и на виноградники. Работали они далеко, но Томас вырос на селе и знал, что местные жители подмечают все. Большинство из них за всю жизнь не удалялось от родного дома больше чем на пару миль, но в своем маленьком мирке они знали каждое дерево, куст или животное, и подчас даже такой пустяк, как взлетевшая птица, мог выдать им присутствие чужака. А при мысли о близости награды в вес руки взрослого человека в золоте селяне станут неумолимы. Отчаяние овладело Томасом.

– На твоем месте я бы отправился обратно в город, – сказал он Кину.

– Почему это, черт побери?

– Потому что я даром теряю время, – с горечью отозвался Томас.

– Ты уже так далеко забрался, так отчего сдаешься теперь? – спросил ирландец.

– А ты какого дьявола за мной увязался? Просто взял бы и получил свою награду.

– О Господи! Если бы мне еще год пришлось торчать на лекциях доктора Луция и слушать этого презренного червяка Роджера де Бофора, я бы с ума сошел, честное слово. А про тебя говорят, что с тобой люди становятся богачами!

– Ты этого хочешь?

– Я хочу сидеть на лошади и скакать по миру как вольный человек, – заявил Кин. – Не помешает еще бабенку заполучить, а то и двух. Даже трех! – Школяр с ухмылкой посмотрел на Томаса. – Я хочу быть вне правил.

– Сколько тебе лет?

– Не знаю, потому что с числами никогда не дружил, но думаю, восемнадцать стукнуло. Или девятнадцать.

– Благодаря правилам ты жив, – бросил Томас. Сырая одежда натирала, на сапогах расползались швы.

– Правила приковывают тебя к месту, – упорствовал Кин. – Другие люди устанавливают правила и дают тебе пинка, если ты их нарушаешь. Ведь ты именно поэтому нарушаешь их?

– Меня послали в Оксфорд, – признался Томас. – Как и ты, я должен был стать священником.

– Так вот откуда ты знаешь латынь?

– Сначала меня учил отец. Латынь, греческий, французский.

– А сейчас ты сэр Томас Хуктонский, вождь эллекина! Теперь ты не следуешь правилам, не правда ли?

– Я лучник, – ответил Томас. При этом лучник без лука, подумалось ему. – И тебе предстоит узнать, что для эллекина я установил правила.

– Какие?

– Делим добычу, не бросаем друг друга в беде и не насилуем.

– Ага, ходят слухи, что ты удивительный человек. Слышишь?

– Что?

– Собака? Две? Подают голос?

Томас остановился. Они удалились от реки и могли идти быстрее, потому как вошли в каштановую рощу, укрывшую их от любопытных глаз. Он слышал шорох легкого ветра в листьях, стук далекого дятла. Потом до него донесся лай.

– Проклятие! – выругался Бастард.

– Может, просто охота?

– На кого? – поинтересовался Томас, направляясь к опушке.

По ней шла сухая канава, а дальше лежали сложенные аккуратными штабелями каштановые жерди, шедшие на подпорки для виноградных лоз. Террасы виноградников извивались вдаль, спускаясь к речной долине. Лай собак – животное явно было не одно – доносился оттуда, из низин. Углубившись на несколько шагов в виноградник и стараясь не высовываться, Томас разглядел трех всадников и двух собак. Они вполне могут просто охотиться, подумалось ему, да только скорее добычей для них служит рука лучника. У двоих имелись копья. Уткнувшись носом в землю, псы вели конников к зарослям каштанов.

– Забыл я про собак, – посетовал Томас, вернувшись в рощу.

– Все будет замечательно, – жизнерадостно заверил Кин.

– Ну так не за твоей правой рукой охотятся. Собаки взяли след. Если хочешь уйти, теперь самое подходящее время.

– Господи, нет! Я ведь один из твоих людей, не забыл? Мы своих не бросаем.

– Тогда оставайся. Только смотри, чтобы псы не растерзали.

– Собаки меня любят, – заявил ирландец.

– Надеюсь, хозяева отзовут их прежде, чем они в тебя вцепятся.

– Никто в меня не вцепится, вот посмотришь.

– Просто стой и не шевелись, – посоветовал Томас. – Пусть думают, что ты один.

Бастард ухватился за нижнюю ветку дерева и при помощи сильных, благодаря боевому луку, мышц взобрался наверх и укрылся в листве. Все зависело от того, где остановятся всадники, поскольку мимо они наверняка не проедут. Теперь Томас слышал их: тяжелый стук копыт и лай собак, бегущих впереди. Кин, к изумлению англичанина, опустился на колени и воздел молитвенно сложенные ладони. Едва ли ему это поможет, решил Томас. Показались собаки. Два здоровенных серых волкодава, из пасти у которых капала слюна, подбежали к ирландцу. Кин просто открыл глаза, развел руки и щелкнул пальцами.

– Славные песики, – пробормотал он.

Волкодавы заскулили. Один улегся у колен Кина, а второй принялся лизать вытянутую руку.

– Лежать, парень! – скомандовал Кин на французском, потом почесал обоих псов за ушами. – Какое замечательное утро для охоты на англичанина, верно?

Всадники подъехали совсем близко. Нырнув под ветви, они перевели лошадей на рысь.

– Чертовы собаки, – удивленно буркнул один из них при виде волкодавов, ластящихся к Кину. – Ты кто такой? – спросил он.

– Человек, творящий молитву, – ответил ирландец. – Доброе утро вам, благородные господа.

– Молитву?

– Господь призвал меня к духовному сану, – с ханжеским благочестием заявил Кин. – Мне кажется, я ближе всего к Нему, когда молюсь под деревьями на заре посланного Им доброго дня. Да пребудет с вами Его благословение. А что вас привело сюда в такую рань, господа?

Черная мантия из домотканого сукна придавала ему убедительное сходство со священником.

– Охотимся, – с иронией отозвался один из верховых.

– Ты не француз, – сказал другой.

– Я из Ирландии, земли святого Патрика, и помолился святому Патрику, чтобы тот утишил злобу ваших псов. Ну разве они не добрейшие существа?

– Элоиза! Абеляр! – позвал собак всадник, но те даже не шелохнулись, предпочтя остаться с Кином.

– На кого вы охотитесь? – поинтересовался школяр.

– На одного англичанина.

– Здесь вы его не найдете, – сказал Кин. – А если вам нужен тот парень, про которого я думаю, то разве он не находится до сих пор в городе?

– Может быть, – ответил один из преследователей.

Он и его спутники располагались слева от Томаса, а Кин справа, и Томасу было нужно, чтобы всадники приблизились. Он мог более-менее рассмотреть их через листву. Трое молодых людей, в одежде из дорогой материи, с перьями на шапочках и в высоких сапогах, вдетых в стремена. Двое держали рогатины для охоты на кабана, с перекрестьем под широким острием, у всех троих мечи.

– А может, его там уже нет, – продолжил француз и двинул лошадь вперед. – Ты сюда помолиться пришел?

– Разве я сказал иначе?

– Ирландия рядом с Англией, не так ли?

– Верно. И в этом ее проклятие.

– А еще, – прорычал всадник, – один городской нищий видел у «Вдовы» двоих. Один был в студенческой мантии, а другой забрался на дерьмовозку.

– А я-то считал себя единственным школяром, который поднялся чуть свет с постели!

– Элоиза! Абеляр! – рявкнул хозяин собак, но те только заскулили и прижались к Кину еще ближе.

– Тот нищий пошел к консулам, – заявил первый из преследователей.

– А вместо этого наткнулся на нас, – весело подхватил второй. – И теперь награды ему не видать.

– Мы помогли ему отправиться в лучший мир, – завершил рассказ первый. – Быть может, нам удастся освежить и твою память.

– Помощь лишней не будет, – отозвался Кин. – Вот почему я и молюсь.

– Собаки взяли след, – сообщил всадник.

– Умные песики, – согласился ирландец, потрепав две серые башки.

– И привели нас сюда.

– Конечно! Учуяли меня! Неудивительно, что они бежали с такой охотой.

– И у реки остались следы двоих, – вмешался второй француз.

– Думается, к тебе есть вопросы, ждущие ответа. – Первый из всадников расплылся в улыбке.

– Вроде того, почему этот парень решил стать «вороном», – заметил хозяин собак. – Быть может, тебе не нравятся женщины?

Двое его спутников засмеялись. Теперь Томас явственно видел их. Очень обеспеченные юнцы: седла и упряжь дорогие, сапоги начищены до блеска. Купеческие сынки? Томас пришел к выводу, что они из тех богатых отпрысков, которые могут позволить себе шляться по городу после наступления комендантского часа, уповая на статус родителей; молодые разгильдяи, таскающиеся по улицам в поисках приключений и уверенные, что к ответу их никто не притянет. Из тех, кто не остановится перед убийством нищего, чтобы не делиться с ним наградой.

– Как может мужчина захотеть стать попом? – презрительно бросил один из конных. – Возможно, потому, что он и не мужчина вовсе? Это надо выяснить. Раздевайся!

Друзья, спеша присоединиться к забаве, тронули коней и таким образом оказались под суком, на котором устроился Томас. Тот спрыгнул.

Рухнув на последнего всадника, он правой рукой обхватил его шею, а левой вырвал рогатину. Француз повалился. Лошадь вздыбилась и заржала. Томас грохнулся на землю, выпавший из седла наездник упал на него сверху. Левая нога противника запуталась в стремени; лошадь пустилась вскачь и уволокла седока за собой, а Томас уже поднимался, ухватившись за копье теперь уже обеими руками. Другой копейщик стал разворачивать коня. Томас яростно взмахнул оружием, и наконечник с силой приложился к черепу француза. Всадник покачнулся в седле, а Томас устремился на третьего врага. Тот пытался выхватить меч, но Кин вцепился ему в предплечье, а лошадь тем временем описывала лихорадочные круги. Собаки прыгали на Кина и лошадь, приняв происходящее за игру. Томас снова взмахнул копьем, и широкое лезвие полоснуло наездника пониже ребер. Тот закричал от боли. Ирландец потянул его из седла и выставил колено так, что всадник ударился об него головой и рухнул как подкошенный. Первый француз ухитрился выпутаться из стремени, но еще не пришел в себя. Он попытался встать, но Томас пнул его в горло, снова повалив наземь. Оглушенный рогатиной оставался в седле, но просто таращился перед собой, открывая и закрывая рот.

– Лови лошадей, – велел Томас Кину, а сам выбежал из рощи, перебрался через канаву и перерезал ножом бечевку, стягивающую вязанку с каштановыми жердями.

– Свяжем ублюдков, – бросил он Кину. – Если хочешь переодеться, не стесняйся.

Он вытащил последнего наездника из седла и оглушил еще раз, отвесив оплеуху, от которой у француза кровь потекла из уха.

– Это бархат? – поинтересовался Кин, пощупав камзол парня. – Всегда мечтал покрасоваться в бархате.

Томас стянул со всех троих сапоги и нашел пару, подходившую ему по размеру. В седельной сумке на одном из коней нашлись фляга вина, краюха хлеба и кусок сыра. Англичанин поделился добычей с Кином.

– Верхом ездить умеешь?

– Господи, я ведь из Ирландии! Да я на коне родился!

– Свяжи их. Но сначала раздень догола.

Томас помог Кину стянуть бечевкой всех троих, снял с себя мокрую одежду и подобрал подходящие по размеру штаны, рубаху и роскошный кожаный камзол, который был тесноват для мускулатуры лучника, зато сух. Наконец опоясался мечом.

– Значит, вы убили нищего? – спросил он одного из троицы. Тот ничего не ответил, и Томас с силой ударил его по лицу. – Радуйся, что я не отрезал тебе яйца. Но если пропустишь мимо ушей и следующий мой вопрос, одного лишишься. Вы убили нищего?

– Он подыхал, – угрюмо выдавил молодой человек.

– Так это был акт христианского милосердия! – воскликнул Томас.

Он нагнулся и просунул нож между ног юноши. Мрачную физиономию последнего исказил ужас.

– Как тебя зовут? – осведомился англичанин.

– Мое имя Питу, мой отец – консул, он заплатит за меня! – заверещал юнец.

– Питу – большой человек в городе, – пояснил Кин. – Виноторговец, который живет как лорд. Ест на золоте, поговаривают.

– Я его единственный сын, – взмолился Питу. – Он заплатит за меня!

– О, еще бы, – буркнул Томас и перерезал бечевку на запястьях и лодыжках Питу. – Одевайся, – велел он, подпихнув к перепуганному юноше собственную сырую одежду.

Когда мальчишка натянул на себя вещи – а это действительно был еще мальчишка лет семнадцати, – Томас вновь стянул ему запястья.

– Поедешь с нами, – отрезал он. – И если хочешь снова увидеть Монпелье, молись, чтобы мой слуга и двое латников оказались живы.

– Они живы! – с жаром заверил Питу.

Томас глянул на остальных двоих:

– Передайте отцу Питу, что его сына вернут, когда мои люди будут в Кастийон-д’Арбизоне. И если при них не окажется их оружия, кольчуг, лошадей и одежды, то его отпрыска пришлют домой без глаз.

Слушая эту речь, Питу вытаращился на Томаса, потом вдруг согнулся и его вырвало. Томас улыбнулся:

– Еще консул должен прислать правую перчатку взрослого мужчины, наполненную генуанами. Еще раз повторяю: наполненную. Все ясно?

Один из молодых людей кивнул. Томас удлинил стремена у самого высокого из коней, серого жеребца, и вскочил в седло. Он обрел меч, копье, лошадь и надежду.

– Собаки пойдут с нами, – объявил Кин, вскарабкавшись на гнедого мерина, и взял поводья третьей лошади, на которую усадили Питу.

– А пойдут?

– Они меня любят, не сомневайся. Куда мы теперь?

– Меня тут неподалеку ждут мои люди. Наш путь лежит на север.

Туда они и направили коней.

Роланд де Веррек чувствовал себя несчастным. Ему полагалось торжествовать, поскольку до успешного завершения миссии было рукой подать. Он пленил жену и сына Томаса из Хуктона. Но хотя рыцарь не сомневался, что их можно будет обменять на неверную графиню Бертиллу де Лабруйяд, он все же колебался, прежде чем схватить их. Использовать женщину и ребенка рыцарю не пристало – это шло наперекор самой сути романтических идеалов. Однако сопровождавшие его латники – все шестеро были присланы графом де Лабруйядом – убедили де Веррека.

– Мы не причиним им вреда, – уговаривал Роланда Жак Сольер, вожак этой шестерки. – Просто воспользуемся ими.

Захватить пленников не составило труда. Консулы Монпелье дали ему еще ратников, и Женевьеву с сыном задержали, когда те попытались покинуть город под защитой всего лишь двух воинов и слуги. Последние трое содержались теперь в цитадели Монпелье, но Роланду не было до них дела. Его долгом было добраться до Лабруйяда и обменять свою добычу на ветреную жену графа, и тогда его подвиг будет завершен.

Вот только подвиг этот получился не рыцарским. Роланд настоял, чтобы с Женевьевой и ее сыном обращались учтиво, но она отвечала на эту милость с вызывающим презрением, и ее слова задевали Роланда. Будь он более проницательным, то заметил бы скрывающийся под этим презрением ужас, но чувствовал только упреки и пытался смягчить их, рассказывая юному Хью разные истории. Он поведал мальчику легенду о золотом руне, а затем о том, как великий герой Ипомедон изменил свою внешность, чтобы победить в турнире, и о том, как Ланселот тоже выдал себя за другого. Хью слушал как завороженный, тогда как его мать выказывала к этим байкам явное пренебрежение.

– Так ради чего они сражались? – спросила она.

– Ради победы, госпожа, – ответил Роланд.

– Нет, они сражались ради своих возлюбленных, – возразила Женевьева. – Ипомедон дрался за королеву Фьеру, а Ланселот – за Гиневру, которая, подобно графине де Лабруйяд, была женой другого.

Тут Роланд покраснел.

– Я бы не назвал их возлюбленными, – упрямо заявил он.

– А как еще? – с язвительной иронией промолвила женщина. – А Гиневра была пленницей, как и я.

– Мадам!

– Если я не пленница, тогда отпустите меня, – потребовала она.

– Вы заложница, мадам, и находитесь под моей защитой.

Женевьева рассмеялась:

– Под вашей защитой?

– Пока вас не обменяют, мадам, – выдавил рыцарь. – Клянусь, что вам не причинят вреда, если в моих силах будет воспрепятствовать этому.

– Э, прекратите эту пустую болтовню и расскажите моему сыну еще одну историю о прелюбодеях, – процедила она.

Тогда Роланд принялся за легенду, которую полагал более безопасной, славную повесть о своем тезке Роланде Ронсевальском.

– Он выступил в поход против испанских мавров, – сказал он Хью. – Ты знаешь, кто такие мавры?

– Язычники, – ответил мальчик.

– Правильно! Это варвары и язычники, последователи ложного бога. Когда французская армия перебралась через Пиренеи, язычники предательски напали на нее из засады. Роланд командовал арьергардом, и противник превосходил его числом в двадцать раз, а некоторые утверждают, что в пятьдесят! Но у рыцаря был великий меч, Дюрандаль, который принадлежал некогда Гектору Троянскому, и этот великий клинок разил врагов. Те гибли дюжинами, но даже Дюрандаль не мог одолеть бесчисленную орду язычников, и великое множество мавров грозило растоптать христиан. Но еще у Роланда был волшебный рог Олифант. Он затрубил в него, и затрубил так громко, что упал замертво от усилия, но король Карл Великий и его могучие рыцари пришли на зов Олифанта и перебили дерзких мавров!

– Они, возможно, и были дерзкими, – вмешалась Женевьева, – да только не маврами. Они были христианами.

– Госпожа! – возмутился Роланд.

– Не говорите глупостей, – сказала она. – Вам доводилось бывать в Ронсевале?

– Нет, мадам.

– А мне приходилось! Мой отец был жонглером и глотателем огня. Мы переезжали из города в город, зарабатывая гроши, и наслушались разных историй. Их было великое множество. В них говорилось, что Роланда заманили в засаду баски, христиане все до единого. Они же его и убили. Вы убеждаете сами себя, что это были мавры, для вас недопустима мысль, что ваш герой пал в схватке с мятежными крестьянами. Да и славной ли была его смерть? Протрубить в рог и испустить дух?

– Роланд – герой, не уступающий Артуру!

– Тому хотя бы хватило ума не покончить с собой, подув в рог. Но раз уж речь зашла о рогах: почему ты служишь графу де Лабруйяду?

– Чтобы свершить справедливость, госпожа.

– Справедливость?! Вернув бедную девочку ее борову-мужу?

– Ее законному мужу.

– Который насилует жен и дочерей своих крепостных, – ответила женщина. – Тогда почему ты его не караешь за прелюбодейство?

Ответа у Роланда не нашлось, он только нахмурился, глядя на Хью, – ему претила мысль обсуждать подобные темы в обществе мальчика. Женевьева рассмеялась.

– О, пусть Хью послушает, – сказала она. – Я хочу вырастить из него порядочного человека, как его отец, поэтому и занимаюсь образованием сына. Не хочу, чтобы он стал глупцом вроде тебя.

– Мадам! – вновь возмутился Роланд.

Женевьева сплюнула:

– Семь лет назад, когда Бертилле исполнилось двенадцать, ее привезли к де Лабруйяду и выдали за него замуж. Ему было тридцать два, и его интересовало ее приданое. Какой выбор у нее был? В двенадцать лет!

– Она состоит в законном браке, освященном Богом.

– За мерзким чудовищем, противным Богу.

– Она его жена, – не сдавался Роланд, хотя чувствовал себя определенно не в своей тарелке.

Он уже жалел, что подрядился на этот подвиг, но раз взялся, то честь обязывала довести дело до конца, поэтому они продолжали путь на север. Путники остановились в таверне на рыночной площади Жиньяка, и Роланд настоял на том, что будет спать перед дверью комнаты, в которой расположилась Женевьева. Его оруженосец заступил в дозор вместе с хозяином. Оруженосцем был смышленый четырнадцатилетний парень по имени Мишель, которого Роланд воспитывал в духе рыцарства.

– Я не доверяю людям графа де Лабруйяда, – объяснил юнцу Роланд. – Особенно Жаку. Поэтому будем спать здесь с мечами наготове.

Ратники графа день напролет пялились на белокурую Женевьеву, де Веррек слышал смешки за спиной и подозревал, что латники обсуждают пленницу, однако за всю ночь они не предприняли попытки пройти мимо Роланда. На следующее утро кавалькада поскакала далее на север и свернула на большую дорогу, идущую на Лимож. По пути Женевьева изводила Роланда, высказывая предположения, что ее муж сбежал из Монпелье.

– Он не такой дурак, чтобы попасться, – сказала она. – И безжалостен в своей мести.

– Я не боюсь сразиться с ним, – заявил Роланд.

– Значит, вы глупец. Полагаетесь на свой меч? Может, даже называете его Дюрандаль? – Женевьева расхохоталась, когда рыцарь покраснел, потому как ее догадка явно оказалась верной. – Но у Томаса есть кусок черного тиса, – продолжила женщина, – и пеньковая тетива, и стрелы из ошкуренного белого ясеня. Вам доводилось встречаться лицом к лицу с английским лучником?

– Он будет сражаться благородно.

– Не будьте так наивны! Томас обманет вас, вокруг пальца обведет и выведет, и к исходу боя вы будете утыканы стрелами, как щетка ворсом. Может статься, он уже опередил нас! Что, если лучники поджидают на дороге? Вам их не увидеть. Первое, что вы почувствуете, – это удары стрел, потом услышите ржание лошадей и увидите смерть своих воинов.

– Она права, – вставил Жак Сольер.

Роланд браво улыбнулся:

– Они не станут стрелять, госпожа, из страха попасть в вас.

– Ничего вы не понимаете! С двух сотен шагов лучники стрелой могут снять соплю у вас под носом. Они будут стрелять.

Женевьева прикидывала, где сейчас Томас, и боялась, что снова попадет в лапы Церкви. Боялась за сына.

Следующую ночь они провели в странноприимном доме монастыря, и опять Роланд охранял ее порог. Других выходов из комнаты не было, она не могла сбежать.

На дороге, перед тем как прибыть в монастырь, они разминулись с группой торговцев с вооруженной охраной. Женевьева крикнула им, что захвачена против воли.

Купцы обеспокоились, но Роланд с присущей ему холодной вежливостью объяснил, что это его сестра и что у нее не все дома. Он говорил так всякий раз, когда Женевьева обращалась к встречным.

– Я везу ее туда, где монахини за ней присмотрят, – сказал он.

Купцы поверили и пошли дальше.

– А вы не считаете зазорным прибегать ко лжи, – поддела Женевьева рыцаря.

– Ложь, произнесенная ради богоугодного дела, – это не ложь.

– Так это богоугодное дело?

– Брак – священное таинство. А я всю свою жизнь посвятил богоугодным делам.

– И поэтому храните девственность?

При этих словах он вспыхнул, потом нахмурился, но все же ответил на вопрос серьезно:

– Мне было открыто, что моя сила в бою покоится на целомудрии. – Роланд помолчал и посмотрел на пленницу. – Так сказала мне Дева Мария.

Женевьеве хотелось уколоть рыцаря, но что-то в его тоне сдержало готовую сорваться насмешку.

– Как это случилось?

– Она была прекрасна, – печально промолвил Роланд.

– И разговаривала с вами?

– Богородица спустилась с потолка часовни, – рассказал рыцарь, – и поведала, что, пока я не женюсь, мне следует хранить целомудрие. Что Господь благословит меня. И что я избран. Я был всего лишь мальчишкой тогда, но меня избрали.

– Да это был сон, – в голосе Женевьевы прозвучало презрение.

– Видение, – поправил он ее.

– Мальчишеские мечты о прекрасной женщине, – бросила Женевьева. – Никакое не видение.

– Дева коснулась меня и сказала, что я должен хранить чистоту.

– Передайте это стреле, которая вас пронзит, – фыркнула пленница, и Роланд смолк.

На третий день путешествия он все так же вглядывался в убегающую вдаль дорогу, ища признаки эллекина. Путешественников попадалось немало: купцы, паломники, гуртовщики или селяне, идущие на рынок, но никто не упоминал о вооруженных людях. Роланд удвоил осторожность и выслал пару латников графа на четверть мили вперед, но день шел, а дозорные не сообщали тревожных вестей. Рыцарь злился, что продвигаются они слишком медленно, и подозревал, что Женевьева специально устраивает задержки. Но доказательств у него не было, а куртуазность требовала удовлетворять все ее просьбы о необходимости уединиться. Неужели мочевой пузырь у женщин и впрямь такой маленький? Ладно, думал Роланд, еще два дня, и он доберется до Лабруйяда. Оттуда и пошлет эллекину требование вернуть Бертиллу в обмен на жизнь жены и сына Томаса. Он убеждал себя, что его подвиг почти уже свершен.

– Нужно подыскать место для ночлега, – сказал Роланд Женевьеве на исходе третьего дня пути.

А потом увидел разведчиков, скачущих во весь опор с севера. Один из них бешено размахивал руками.

– Он что-то заметил, – произнес Роланд, обращаясь скорее к себе, чем к спутникам.

– Господи! – взмолился какой-то латник, потому что теперь они смогли разглядеть то, что встревожило разведчиков.

Надвигался вечер, длинные тени ложились на землю, но в северной стороне, на внезапно ярко осветившемся горизонте, проступили силуэты. Силуэты людей и стали, людей и железа, людей и коней. Лучи играли на доспехах и оружии, на шлемах и на навершии знамени, хотя сам флаг находился слишком далеко, чтобы его можно было рассмотреть. Роланд попытался сосчитать всадников. Двенадцать? Пятнадцать?

– Возможно, до ночи вам не дожить, – промолвила Женевьева.

– Они не могли обогнать нас, – возразил Жак, но без особой уверенности.

Страх вызвал у Роланда сомнения. Страх он испытывал редко. Во время какого-нибудь турнира, в самый разгар ожесточенной общей схватки, молодой рыцарь всегда хранил спокойствие посреди хаоса. В такие моменты ему казалось, что это ангел оберегает его, предупреждает об опасности, указывает на возможности. Роланд был быстр, и даже в самой ужасной толчее у него создавалось ощущение, что другие люди движутся замедленно. Но сейчас рыцарем овладел настоящий страх. Здесь не существовало правил, не было маршалов, способных прервать поединок. Была лишь опасность.

– Первое, с чем вы познакомитесь, это с полетом стрелы, – сказала Женевьева.

– Вон там нечто вроде деревни! – Один из разведчиков подскакал на взмыленной лошади к оробевшему Роланду и указал на восток. – Башня видна.

– Церковь?

– Бог весть. Башня. Это недалеко – с лигу, быть может.

– Сколько человек ты заметил? – спросил Роланд.

– Дюжины две, а возможно, и больше.

– Едем! – рявкнул Жак.

К укромной башне через поросшую лесом долину вела явно не часто используемая дорога. Роланд свернул на нее, схватив за поводья кобылу Женевьевы. Рыцарь спешил. Он оглянулся и увидел, что далекие силуэты всадников исчезли, а в следующий миг оказался среди деревьев и пригнулся, уклоняясь от нависающих ветвей. Ему показалось, что сзади доносится стук копыт, но видно ничего не было. Сердце его колотилось так, как никогда прежде во время поединков на турнирах.

– Скачи вперед! – приказал он оруженосцу Мишелю. – Найди владельца башни и испроси разрешения укрыться. Давай, гони!

Роланд твердил себе, что Томас не может за ним гнаться. Даже если лучнику удалось сбежать из Монпелье, то он наверняка должен приближаться с юга, а не с севера. Быть может, никто за ними и не гонится? Вдруг какие-то вооруженные люди просто ехали себе по своим делам? Но почему тогда на них доспехи? Зачем надевать шлемы? Копыта его скакуна стучали по прелой листве. Беглецы перемахнули через мелкий ручей и поскакали галопом вдоль небольшого виноградника.

– Люди Томаса называют свои стрелы стальным градом дьявола, – бросила Женевьева.

– Заткнись! – рявкнул Роланд, позабыв про учтивость.

Двое из людей графа ехали рядом с пленницей, чтобы ей не пришла мысль упасть с лошади и тем замедлить их бегство. Де Веррек одолел небольшой подъем, оглянулся и не увидел преследователей. Потом они перевалили через невысокий гребень, и их взорам открылась деревушка, а сразу за ней возвышалась наполовину разрушенная церковь. Солнце почти село, и постройка оказалась в тени. Огней в ней не было.

Лошади пронеслись через деревню, заставив птицу, собак и коз броситься врассыпную. Дома по большей части стояли пустые, их соломенные кровли почернели или обвалились. Роланд понял, что попал в селение, обезлюдевшее после чумы, и перекрестился. Крестьянка выхватила ребенка из-под копыт здоровенных коней. Мужчина кричал, спрашивая что-то, но Роланд отмахнулся. Перед его мысленным взором стоял стальной град дьявола. Он представлял стрелы, скользящие из сумрака и поражающие людей и лошадей. Потом рыцарь очутился посреди маленького кладбища. Один из его ратников проник в разрушенный неф церкви и обнаружил лестницу, ведущую на старую колокольню.

– Тут пусто! – доложил он.

– Входим! – распорядился де Веррек.

Вот так, в сумерках, Роланд подошел к темной башне.