– Пропозиция такова: ребенок, младенец, умерший некрещеным, тем самым обречен безвременно на муки ада, на вечный огонь погибели, и приговорен навсегда быть отлученным от Господа и терпеть боль, терзания, угрызения совести, сожаления и горе, кои влечет за собой сия злая судьба, – провозгласил доктор Луций так громко, что его могли расслышать рыбы в Средиземном море, которое находилось в шести милях к югу от Монпелье. – Задаю вопрос: верна ли данная пропозиция?

Никто не ответил.

Доктор Луций, облаченный в заляпанную чернилами белую сутану доминиканского ордена, сердито оглядел притихших студентов. Томасу сказали, что этот доминиканец – самый умный человек во всем университете Монпелье, именно поэтому лучник пришел вместе с братом Майклом в лекционный зал. Помещение показалось Томасу сооруженным наскоро, посредством возведения крыши над маленьким клуатром монастыря Святого Симеона. За ночь чистое голубое небо исчезло, его сменили нависающие хмурые тучи, из которых полил дождь, проникая в лекционный зал через плохо пригнанные черепицы кровли. Доктор Луций восседал на возвышении за кафедрой, лицом к нему были развернуты три ряда скамеек, на которых горбились два десятка студентов в черных и темно-синих мантиях. На лицах учеников читалось уныние.

Доктор Луций погладил бороду. Она была окладистая и ниспадала до потрепанной веревки, которой доминиканец подпоясывал сутану.

– Мы что, тупоголовые? – осведомился преподаватель у студентов. – Или спим? Выпили слишком много винного зелья прошлой ночью? Некоторые из вас, да поможет Господь своей святой Церкви, станут священниками. Вам будет поручена забота о пастве, и среди нее найдутся женщины, чьи дети умрут до того, как над ними успеют свершить таинство крещения. Мать, сломленная горем и нуждающаяся в вашем утешении, спросит вас, попадет ли ее дитя в общество святых, и что вы ей скажете?

Доктор Луций подождал ответа, но его не последовало.

– Бога ради! – рявкнул доктор. – Хоть у одного из вас есть ответ?

– Есть, – заявил молодой человек в потертой студенческой шапочке. Из-под нее выбивались длинные черные волосы и наполовину закрывали его лицо.

– Ага! Мастер Кин проснулся! – воскликнул доктор Луций. – Хвала Господу, он не бесцельно проделал сюда далекий путь из Ирландии. Так что, мастер Кин, вы скажете скорбящей матери? Что ее почившее дитя в раю?

– Если я скажу ей, что оно в аду, доктор, она примется выть и стенать, а в мире мало вещей хуже плачущей женщины. Лучше уж отделаться от нее, сказав то, что бедняжка хочет услышать.

Губы доктора Луция скривились, предположительно в усмешке.

– Значит, вам нет дела, верна ли пропозиция, мастер Кин, лишь бы не слышать, как плачет женщина? Вы не думаете, что обязанность священника утешить несчастную?

– Сказав бедняжке, что ее младенец отправился в ад? Исусе, никогда! И если она хорошенькая, я охотно предложу ей утешение.

– Ваше милосердие не имеет пределов, – язвительно заметил доктор Луций. – Но вернемся к пропозиции. Правильна она или нет? Ну, кто-нибудь?

Бледный юноша в безупречной чистоты шапочке и мантии откашлялся, и у большинства студентов вырвался стон. Тощий, как издыхающая от голода крыса, тип был, судя по всему, ревностным школяром, и на его фоне успехи остальных выглядели ничтожными.

– Святой Августин учит нас, – начал он, – что Господь не прощает ничьих грехов, кроме тех, кто принял крещение.

– И как следствие? – спросил доктор Луций.

– Следовательно, – хорошо поставленным голосом заявил молодой человек, – младенец обречен угодить в ад, потому как рожден с первородным грехом.

– Итак, мы нашли искомый ответ? – осведомился преподаватель. – Благодаря авторитетному мнению мастера де Бофора, – (тут бледный юноша улыбнулся и попытался скромно потупиться), – и блаженного святого Августина. Все согласны? Можно нам теперь перейти к обсуждению четырех главных добродетелей?

– Как младенец может попасть в ад? – возмущенно спросил Кин. – В чем он таком провинился, чтобы заслужить это?

– Он был рожден женщиной, – резко заявил студент, звавшийся де Бофором. – Не пройдя через таинство крещения, ребенок обречен страдать за грех, который тем самым запятнал его.

– Аргумент мастера де Бофора задел вас за живое, а? – обратился доктор Луций к ирландскому студенту.

– Богу нет дела до таинств, – вмешался Томас. Он говорил, как и все прочие, на латыни.

Все замолчали и обернулись на смуглого и сурового незнакомца, который стоял, облокотившись на крайнюю колонну клуатра.

– Кто это тут у нас? – осведомился доктор Луций. – Надеюсь, вы заплатили за посещение моих занятий?

– Я просто хочу сказать, что мастер де Бофор – мешок дерьма, – заявил Томас, – и не понимает или не читал учений Аквината, который уверяет нас, что Господь не связан таинствами. Бог, а не мастер де Бофор, решит судьбу ребенка, и святой Петр говорит нам в своем первом послании к коринфянам, что младенец, рожденный в браке, где один из родителей язычник, священен для Господа. И святой Августин в своем труде «О граде Божьем» пишет, что родители умершего ребенка могут найти способ спасти его душу.

– Мочь – не значит сделать, – протявкал де Бофор.

– Вы священнослужитель? – Не обратив внимания на Бофора, Луций адресовал вопрос закутанному в черный плащ Томасу.

– Я солдат, – ответил он и немного распахнул плащ, показав кольчугу.

– А вы? – Преподаватель воззрился на брата Майкла, вжавшегося в арочный проем клуатра в попытке отмежеваться от Томаса.

Молодого монаха присутствие в университете совсем не радовало, и он был мрачен.

– Вы с ним пришли? – спросил доктор Луций, указав на Томаса.

Брат Майкл смешался.

– Я ищу Школу медицины, – промямлил он.

– Костоправы и нюхатели мочи читают лекции в Сен-Стефане.

Мастер де Бофор хихикнул, а доктор Луций снова посмотрел на Томаса.

– Солдат, говорящий на латыни! – воскликнул доминиканец с притворным восхищением. – Хвала Господу, век чудес вернулся! Разве твое дело не людей убивать?

– Как раз собирался этим заняться, – молвил Томас. – Вот только задам вам один вопрос.

– И заплатите мне за ответ, – заявил доктор Луций. Жестом призвав студентов к вниманию, он продолжил: – Хотя я и не сомневаюсь, что наш посетитель, – тут перепачканная чернилами рука указала на Томаса, – убеждает своих оппонентов на поле боя при помощи грубой силы, в этом споре его точка зрения совершенно ошибочна. Некрещеный ребенок обречен на вечные муки, и мастер де Бофор сейчас растолкует почему. Встаньте, мастер де Бофор, и объясните.

Бледный школяр вскочил.

– Мужчина, – заявил он уверенно, – создан по образу и подобию Божьему, а женщина – нет. Церковные догматы тут недвусмысленны. В поддержку этого утверждения я процитирую Corpus Iuris Canonici.

Но прежде чем он успел процитировать Свод канонических законов, в открытом коридоре снаружи послышались тяжелые шаги, и ручеек голоса де Бофора иссяк, когда сквозь арку в лекционный зал ввалились шестеро вооруженных мужчин. Они были облачены в длинные кольчуги-хауберки, поверх которых были надеты джупоны с изображением сидящей на престоле Богородицы, и у всех в руках были копья, а на головах шлемы. Следом за ними вошли двое мужчин в голубых с розовым мантиях консулов Монпелье, то есть правителей города, а затем человек с белой розой на гербе – Роланд де Веррек.

– Вы нам помешали, – возмущенно запротестовал доктор Луций, впрочем на латыни, которой ни один из вторгнувшихся не разумел.

– Это он! – не обратив внимания на профессора и указав на Томаса, воскликнул де Веррек. – Схватить его немедленно!

– За что? – Теперь доктор перешел на французский.

Этим вопросом он защищал не столько Томаса, сколько свое достоинство, которое вторжение вооруженных людей поставило под удар, и теперь пытался восстановить свой авторитет в лекционном зале.

– За похищение законной супруги другого человека, – ответил Роланд де Веррек. – И за еще более тяжкое преступление – ересь. Он отлучен, поставлен вне закона Церковью и ненавидим людьми. Его зовут Томас из Хуктона, и я требую, чтобы он немедленно был выдан мне. – Рыцарь жестом приказал своим воинам арестовать Томаса.

Тот выругался вполголоса и отступил на два шага. Потом схватил брата Майкла, таращившегося на незваных гостей. Меч Томас оставил при Женевьеве, потому как, будь он с оружием, в университет его бы не пустили, но за поясом у него был короткий нож. Теперь Томас выхватил его, левой рукой обвил брата Майкла за шею и приставил острие клинка к его горлу. Молодой человек издал сдавленный возглас, заставивший городскую стражу остановиться.

– Назад! – приказал воинам Томас. – Или я убью монаха.

– Если не окажешь сопротивления, я попрошу графа де Лабруйяда обойтись с тобой снисходительно, – сказал англичанину де Веррек. Он выждал, явно в надежде, что Томас опустит нож.

Поняв, что оружие так и останется у горла брата Майкла, рыцарь скомандовал:

– Взять его!

– Хочешь его смерти? – крикнул Томас и еще крепче стиснул шею монаха, заставив юношу испуганно взвизгнуть.

– Награда тому, кто его схватит! – объявил Роланд де Веррек и сам шагнул вперед.

Мысль о вознаграждении вдохновила студентов, во все глаза наблюдавших за драмой, так оживившей лекцию по теологии. Издав клич, подобно охотникам, завидевшим добычу, они гурьбой запрыгали через скамейки, торопясь пленить Томаса.

– Он – покойник! – рявкнул тот, и школяры остановились, опасаясь, что кровь монаха вот-вот хлынет фонтаном.

Томас зашептал Майклу на ухо:

– Передай Женевьеве, пусть идет к Карелу.

Поскольку женщин в монастырь не пускали, она осталась в таверне с Хью, Галдриком и двумя солдатами.

– Господи Исусе, спаси! – выдохнул брат.

Томас убрал удерживающую руку и с силой пихнул монаха вперед, в толпу студентов, а сам метнулся налево, в другой открытый коридор. Преследователи снова разразились ревом и воплями. Доктор Луций взывал к порядку, но тщетно. Томас слышал шаги. Заметив справа дверь, он распахнул ее. Уборная-лаваторий! Трое монахов примостились на каменных скамьях, шедших вдоль стен зловонного помещения, в дальнем конце которого виднелась сводчатая дверь. Монахи вытаращились на Томаса, но не смели пошевелиться. Англичанин ухватил одного за бороду и швырнул – с неподтертой голой задницей и всем прочим – на пол. Томас метнулся к дальнему концу комнаты, по пути опрокинув второго клирика. Преследователи хлынули в лаваторий, налетели на упавшего монаха, а Томас выскочил из уборной. Снаружи задвижки не оказалось. Далее шел коридор с дверями по каждой стороне. Монашеские кельи? Томас бежал изо всех сил, проклиная старую рану в ноге, из-за которой был не так быстр, как прежде, но ему удавалось держать преследователей на расстоянии. Он вылетел через дверь в дальнем конце, но засов на ней располагался только изнутри. Томас угодил, судя по всему, в прачечную, поскольку тут находились большие каменные чаны, кувшины и кипы одежды. Он сбросил одежду на пол, толкнул дальнюю дверь и оказался в обнесенном изгородью садике для целебных растений. Внутри никого, но и выхода нет, за исключением двери, которой он только что воспользовался, а в коридоре крики, все ближе и ближе. Дождь усилился. По одной стороне садика шел высокий забор; Томас подпрыгнул, ухватился за верхний ряд камней и благодаря натренированным мускулам лучника подтянулся. Потом забросил ногу, оседлал стену, встал и побежал по широкому парапету туда, где забор примыкал к покатой черепичной кровле. Когда преследователи высыпали в садик, он уже взбирался по кровле. Из-за дождя черепица стала скользкой, и за пару шагов до конька крыши Томас споткнулся.

– Вижу его! – с восторгом заорал ирландец Кин. – В сторону кухни бежит!

Томас отодрал кусок черепицы и швырнул им в студентов, потом еще одним. Кин смачно выругался, пригнулся, а затем Томас перевалил через конек и скрылся из виду, но слышал, как школяры вопят и улюлюкают, предавшись охотничьему азарту. Гнать англичанина-еретика было гораздо веселей, чем обсуждать четыре главные добродетели или необходимость крещения младенцев.

Мимо Томаса просвистел арбалетный болт; обернувшись влево, он заметил человека в ливрее городского стражника, который перезаряжал арбалет, стоя на помосте рядом с церковью. Черт! Томас сел на конек, потом съехал по скользкому склону, пока ноги не уперлись в невысокий каменный парапет.

– Он на рефектории! – крикнул кто-то.

Томас оторвал еще кусок черепицы и забросил его высоко и далеко, сквозь пелену дождя и поверх крыши, не заботясь, где упадет снаряд. Послышались стук удара и звон осколков.

– Туда! – раздался голос. – Он на доме капитула!

Ударил колокол, потом еще один, а на противоположном скате крыши Томас услышал шаги. Он огляделся по сторонам и, не обнаружив удобного пути, осторожно перегнулся через низкий каменный парапет. Внизу оказался другой садик, густо засаженный фруктовыми деревьями.

– Налево! – раздался голос где-то за спиной.

– Нет, он в эту сторону ушел! – Это кричал ирландский студент Кин, и весьма уверенно. – Сюда! – гаркнул школяр. – Я заметил ублюдка!

Томас слушал, как затихает шум погони. Кин увел преследователей совсем не туда, но опасность еще не миновала. Пришло время слезать с крыши. Томас решил рискнуть и спуститься в садик. Беглец перекинул ноги через парапет и посидел немного в неуверенности, потому что высота была изрядной, затем счел, что выбора нет. Он спрыгнул, пролетел сквозь цветы, ветви и мокрые листья. Приземление было жестким, его бросило вперед, на руки. Правую лодыжку пронзила резкая боль, и Томас стоял на четвереньках, прислушиваясь к звукам погони, замиравшей вдали. «Выжди, – подумал он. – Выжди и дай охотникам уйти подальше. Жди».

– Этот арбалет нацелен тебе в спину, – раздался голос позади и совсем близко – Будет больно. И еще как.

«Какая гениальная идея избрать аббатство Сен-Дени в качестве места, где орден Рыболова соберется для бдения и священного обряда посвящения!» – подумал отец Маршан. Здесь, под высокими каменными сводами крыш, в вечернем свете, льющемся через роскошные витражи, перед алтарем, уставленным золотыми сосудами и блестящим от серебра, рыцари ордена Рыболова преклонили колени для благословения. Пел хор, мелодия казалась печальной, но воодушевляющей, мужские голоса то взлетали, то ниспадали, наполняя огромное аббатство, где покоились в своих каменных гробницах короли Франции, а на алтаре ждала орифламма. Орифламма являлась французским боевым штандартом – большой флаг из алого шелка, реявший над королем, когда тот шел в битву. Знамя было священным.

– Это новая, – буркнул Арнуль д’Одрегем, маршал Франции, своему спутнику, лорду Дугласу. – Прежнюю чертовы англичане захватили при Креси. Теперь, наверное, задницы ею подтирают.

Дуглас хмыкнул в ответ. Он смотрел на племянника, который преклонил перед алтарем колени вместе с четырьмя другими воинами, в то время как отец Маршан, в роскошной алой с белым сутане, служил мессу.

– Орден долбаного Рыболова, – язвительно проворчал шотландец.

– Несусветная чушь, не спорю, – согласился д’Одрегем. – Да только чушь, которая способна убедить короля двинуться на юг. Ведь именно этого вы желаете, не так ли?

– Я прибыл сюда драться с англичанами. И хочу выступить на юг и отделать чертовых ублюдков.

– Король боится, – заявил д’Одрегем. – И ждет знамения. Возможно, эти рыцари Рыболова убедят его?

– Боится?

– Английских лучников.

– Я ведь уже говорил, что их можно победить.

– Сражаясь пешими? – В голосе д’Одрегема прозвучало сомнение. То был человек лет пятидесяти с лишним, состарившийся на войне, суровый, с коротко стриженными седыми волосами и челюстью, свороченной ударом палицы. Дугласов он знал давно, с тех пор как еще юношей воевал в Шотландии. Его до сих пор передергивало при мысли об этой студеной далекой земле, при воспоминании о тамошней пище, о сырых и неуютных замках, о болотах, скалах, туманах и пустошах. Но при всей нелюбви к этой стране народом ее ветеран восхищался. – Шотландцы, – сообщил он королю Иоанну, – лучшие бойцы христианского мира. Если, конечно, относятся к нему, сир.

– Они язычники? – обеспокоенно спросил король.

– Нет, сир, просто живут на краю света и сражаются как демоны, чтобы не свалиться с него.

И вот теперь две сотни этих демонов находились здесь, во Франции, отчаянно желая биться с давним врагом.

– Нам нужно возвращаться в Шотландию, – буркнул Дуглас собеседнику. – Я слышал, что перемирие нарушено. Мы можем убивать англичан там.

– Король Эдуард, – невозмутимо заявил д’Одрегем, – отбил Бервик, война закончилась, англичане победили. Перемирие восстановлено.

– Порази Бог Эдуарда! – прорычал Дуглас.

– Так вы полагаете, что лучников способно побить пешее войско? – вернулся к теме француз.

– Именно пешее, – кивнул лорд. – Можно бросить на ублюдков некоторое количество всадников, но лошади должны быть хорошо защищены. Секрет не в лучниках, а в лошадях! Эти проклятые стрелы не пробивают крепкие доспехи, зато с конями творят черт знает что. Доводят животных до безумия. Рыцари вылетают из седел, попадают под копыта, их кони мечутся от дикой боли, а все потому, что лучники целятся в лошадей. Стрелы превращают конную атаку в большую скотобойню – так не поставляйте на нее лошадей.

Для обычно немногословного лорда Дугласа это была настоящая речь.

– В ваших словах есть смысл, – кивнул д’Одрегем. – Я не был при Креси, но слышал о большом числе убитых лошадей.

– А вот пешие воины могут нести щиты или надеть тяжелые доспехи, – продолжил Дуглас. – Они доберутся до ублюдков и прикончат их. Вот и весь секрет.

– Именно так ваш король сражался при этом, как его… Дареме?

– Он ошибся с выбором места для битвы, – пояснил Дуглас. – И теперь бедолага томится пленником в Лондоне, а мы не в силах заплатить выкуп.

– Вот почему вам нужен принц Уэльский?

– Я хочу, чтобы проклятый сопляк стоял на коленях, писался от страха, слизывал конский навоз с моих сапог и умолял о пощаде. – Дуглас хохотнул, и эхо раскатилось по просторному аббатству. – Захватив юнца, я обменяю его на своего короля.

– У него есть репутация, – осторожно заметил д’Одрегем.

– Какая? Игрока? Бабника? Сластолюбца? Бога ради, это же щенок.

– В двадцать шесть? Щенок?

– Щенок, – стоял на своем Дуглас. – И мы посадим его на цепь.

– Или Ланкастера.

– Долбаный Ланкастер! – Дуглас сплюнул.

Генрих, герцог Ланкастерский, вышел во главе английского войска из Бретани и опустошал Мэн и Анжу. Король Иоанн намеревался повести армию против него, предоставив старшему сыну докучать принцу Уэльскому на юге, и именно этого опасался Дуглас.

Ланкастер-то не дурак. Столкнувшись с многочисленной армией, он, скорее всего, отступит к мощным бретонским крепостям, а вот принц Эдуард Уэльский молод и упрям. Прошлым летом он провел свою сеющую разор армию до самого Средиземного моря и обратно в Гасконь, не встретив настоящего сопротивления. Наверняка именно это и подтолкнуло его затеять новую кампанию. Принц, по твердой уверенности Дугласа, оторвется от оплота в Гаскони, и его можно будет поймать в ловушку и разбить. Английский щенок слишком беспечен, слишком увлечен шлюхами и золотом, слишком склонен упиваться роскошью. И за него дадут огромный выкуп.

– Нам следует идти на юг, – заявил Дуглас, – а не маяться этой рыболовной чепухой.

– Если хотите идти на юг, – возразил д’Одрегем, – то помогайте всеми силами ордену Рыболова. Нас король не слушает! А вот кардиналу внемлет. Кардинал способен его убедить и хочет идти на юг. Так что выполняйте все просьбы его высокопреосвященства.

– Я выполняю! Позволил ему забрать Скалли. Черт побери, это ведь не человек – это зверь! У него сила быка, когти медведя, зубы волка и чресла козла. Он и меня-то пугает, поэтому бог весть, что этот малый сотворит с англичанами. Но зачем, бога ради, понадобился он Бессьеру?

– Бессьеру, насколько я наслышан, нужна некая реликвия, – ответил д’Одрегем. – Кардинал верит, что она обеспечит ему папский престол, а папский престол – это власть. И если он станет папой, друг мой, лучше иметь его в числе союзников, чем врагов.

– Но возвести Скалли в рыцари, Господь милосердный! – Дуглас расхохотался.

И все-таки Скалли был там, у подножия высокого алтаря, и преклонял колено между Робби и рыцарем по имени Гискар де Шовиньи, бретонские поместья которого отобрали англичане. Де Шовиньи, как и остальные собравшиеся, заработал европейскую славу турнирными подвигами. Отсутствовал лишь Роланд де Веррек, и отец Маршан по всей Франции разослал людей на его поиски.

Это были лучшие бойцы, которых кардинал мог завербовать, величайшие воины, те, кто вселял ужас в противников. Теперь они станут убивать во имя Христа – или, по крайней мере, кардинала Бессьера. В небе растаяли последние лучи солнца, и витражи потемнели. На многочисленных алтарях аббатства горели, мерцая, свечи, а священники бормотали молитвы по усопшим.

– Вы избраны, – обратился отец Маршан к облаченным в доспехи мужам, преклонившим колени перед алтарем. – Вы избраны, чтобы стать воинами святого Петра, рыцарями Рыболова. Задача ваша нелегка, но наградой вам будет небо. Грехи ваши прощены, вы свободны от всех земных клятв, и вам дарована сила ангелов, чтобы одолевать врагов. Вы выйдете отсюда новыми людьми, связанными друг с другом узами верности и священной присягой – с Богом. Вы Его избранники, будете исполнять Его волю, и однажды Он примет вас в раю.

Робби Дуглас ощутил прилив искренней радости. Он так долго искал свое предназначение. Пытался обрести его в обществе женщин или в дружбе с воинами, но знал, что грешен, и понимание этого делало его несчастным. Он предавался азартным играм и нарушал данные обещания. Робби ощущал себя слабаком, хотя обычно внушал страх противникам в схватках. Он знал, что дядя презирает его, но сейчас, перед сверкающим алтарем и под торжественный голос отца Маршана, чувствовал, что спасен. Он стал рыцарем Рыболова, у него теперь есть поручение Церкви и обещание награды на небесах. Душа его воспарила в этот торжественный миг, и Робби поклялся самому себе, что будет служить этому воинскому братству всеми силами души и тела.

– Оставайтесь здесь и молитесь! – приказал им отец Маршан. – Ибо завтра мы приступаем к исполнению нашей миссии.

– Слава Всевышнему, – промолвил Робби.

Тут Скалли испустил газы. Звук заметался между стенами аббатства, отказываясь затихать.

– Черт! – выругался Скалли. – Жидковат получился.

Орден Рыболова принял посвящение и выступал на войну.

– Секрет в том, чтобы вложить болт в желоб, – сказал Томас.

– Болт?

– Стрелу. Штуку, которой стреляют.

– Эх! – воскликнула женщина. – Так и знала, что что-то забыла. Такое случается, когда стареешь. Начинаешь забывать. Муж показывал, как пользоваться этими штуковинами, – она положила арбалет на деревянную скамеечку между двумя апельсиновыми деревьями, – но я ни разу не стреляла. Хотя пристрелить его самого меня так и подмывало. Прячешься?

– Да.

– Сыро на улице. Зайдем в дом.

Женщина была старой и сгорбленной, настоящая карлица – едва доставала Томасу до пояса. Лицо у нее было умное, морщинистое и смуглое. На ней был убор монахини, но поверх него красовался дорогой плащ из малиновой шерсти с оторочкой из горностая.

– Куда я угодил? – осведомился Томас.

– Ты спрыгнул в монастырь. Монастырь Святой Тавифы. Полагаю, мой долг поприветствовать тебя, так что добро пожаловать.

– Святой Тавифы?

– Ее преисполняла страсть к благим деяниям, как говорят, поэтому наверняка она была ужасной занудой.

Старуха вошла в низкую дверь. Следуя за ней, Томас прихватил арбалет. Это было прекрасное оружие с инкрустированным серебром ложем из темного каштана.

– Он принадлежал моему мужу, – пояснила женщина. – Не так много от него осталось, поэтому я сохранила арбалет на память. Не то чтобы мне сильно хотелось вспоминать о супруге. На редкость мерзкий тип, как и его сын.

– Его сын? – спросил Томас, кладя арбалет на стол.

– Ну и мой тоже. Граф Мальбюиссон. Я вдовствующая графиня этих земель.

– Миледи, – произнес Томас с поклоном.

– Господи помилуй! Манеры еще не позабыты! – весело воскликнула графиня, потом уселась в щедро уснащенное подушечками кресло и похлопала по коленкам.

На миг, что длился удар сердца, Томас подумал, что это его приглашают на них устроиться, но потом, к немалому своему облегчению, увидел серого кота, который вышел из-за спинки кресла и запрыгнул старухе на колени. Та сделала рукой неопределенный жест, как бы предлагая Томасу присесть где-нибудь, но он решил постоять. Комната была небольшой, всего четыре или пять шагов в длину и в ширину, но заставлена мебелью, которая уместнее смотрелась бы в большом зале. Тут был задрапированный гобеленом стол, два массивных сундука, скамья и три кресла. На столе, помимо блюд и кубков, стояли четыре массивных подсвечника, а также изящной работы шахматы, а на побеленных стенах висели распятие и три кожаных панно. На одном была изображена сцена охоты, на другом – пахарь, а на третьем – пастух и его стадо. Невысокая арка, за которой, по всей видимости, располагалась опочивальня хозяйки, была завешена гобеленом с двумя единорогами среди розовых кустов.

– И кто ты такой? – осведомилась графиня.

– Меня зовут Томас.

– Томас? Это английское имя? Или нормандское? Выговор у тебя как у англичанина, так мне сдается.

– Я англичанин, хотя отец мой был француз.

– Всегда любила полукровок, – сообщила старуха. – Почему бежишь?

– Это очень долгая история.

– Обожаю долгие истории. Меня заперли здесь, потому что иначе я бы тратила деньги, которые предпочитает транжирить моя сноха, так что поговорить, кроме монахинь, мне не с кем. – Графиня помолчала. – Они славные женщины… по большому счету, но очень скучные. На столе есть немного вина. Вино так себе, но лучше, чем никакого. Я предпочитаю разбавлять его водой, которая в том испанском кувшине. Так кто за тобой гонится?

– Все.

– Так ты изрядный негодяй, надо думать! Как здорово! Что ты натворил?

– Меня обвиняют в ереси, – ответил Томас. – И в похищении чужой жены.

– Вот это да! – воскликнула графиня. – Тебя не затруднит подать мне вон то одеяло, темное? В этих краях редко бывает холодно, но сегодня пробирает до костей. Так ты еретик?

– Нет.

– Но кто-то ведь считает иначе! Что ты сделал? Отрицал Троицу?

– Разозлил кардинала.

– Не слишком разумно с твоей стороны. Кого именно?

– Бессьера.

– Ах, это воистину отвратительный человек! Свинья! Но свинья опасная.

Старуха замолчала, погрузившись в свои мысли. За внутренней дверью послышались голоса – женские, – но вскоре отдалились.

– В монастыре до нас тоже кое-что доходит, – продолжила графиня. – Мирские новости. Поговаривали, что Бессьер искал святой Грааль?

– Да. И не нашел.

– Боже мой, еще бы он его нашел! Сомневаюсь, что эта штука существует!

– Едва ли, – солгал Томас.

Он знал, что Грааль существует, ведь сам нашел его и выбросил в море, где от него никому не будет вреда. А меч, который он ищет? Его тоже придется спрятать?

– Так чью жену ты украл? – спросила старуха.

– Графа де Лабруйяда.

Графиня захлопала в хрупкие ладошки.

– Ах, ты нравишься мне все больше и больше! Все верно сделал! Лабруйяд – подлая скотина! Всегда жалела эту девчонку, Бертиллу. Такая милая крошка! Не представляю себе ее брачное ложе, или, наоборот, представляю слишком хорошо! Ужас. Это все равно как если бы на тебя навалился хрюкающий бурдюк с прогорклым жиром. Разве она не сбежала с юным Вийоном?

– Да. Я вернул ее, а потом снова забрал.

– Все это звучит очень запутанно, так что придется тебе начать с самого начала. – Графиня вдруг умолкла, согнулась в кресле и издала шипящий звук. Шипение перешло в стон.

– Вам нездоровится? – воскликнул Томас.

– Я умираю, – ответила женщина. – Принято считать, что доктора в этом городе на что-то способны, только это не так. Ну, один хотел меня распотрошить, да я не позволила! Тогда они понюхали мою мочу и сказали, что я должна молиться. Молиться! Ну вот я и молюсь.

– И нет никакого лекарства?

– От восьмидесяти двух лет? Нет, мой дорогой, это неизлечимо.

Она раскачивалась взад и вперед на своем кресле, прижав одеяло к груди. Потом глубоко вздохнула, – видимо, постепенно боль прошла.

– В зеленой бутыли на столе настойка мандрагоры. Монахини из инфирмария сделали ее для меня, добрые души. Снадобье снимает боль, но туманит разум. Не нальешь ли мне чашку? Не добавляй воды, мой дорогой! А потом можешь поведать мне свою историю.

Томас дал ей лекарство, а затем частично посвятил в события: как его наняли, чтобы разбить Вийона, и как Лабруйяд попытался обмануть его.

– Так Бертилла у тебя в крепости? – спросила графиня. – Потому что она нравится твоей жене?

– Да.

– У нее есть дети?

– У Бертиллы? Нет.

– Слава Всевышнему! Будь у нее дети, этот мерзавец Лабруйяд мог бы использовать их, чтобы заманить обратно. Зато теперь ты можешь просто убить Лабруйяда и сделать ее вдовой! Идеальное решение. Вдовы обладают гораздо большей свободой.

– Поэтому-то вы здесь и оказались?

Старуха пожала плечами:

– Это убежище, наверное. Сын не любит меня, сноха ненавидит, а я слишком стара, чтобы найти нового мужа. И вот я здесь, только я и Николя. – Она погладила кота. – Получается, Лабруйяд жаждет твоей смерти, но в Монпелье его нет? Тогда кто гонится за тобой?

– Лабруйяд послал человека, чтобы тот сразился со мной. Он начал погоню, и в ней приняли участие все студенты.

– Кого послал Лабруйяд?

– Его зовут Роланд де Веррек.

– Бог мой! – Казалось, графиню позабавило это известие. – Юный Роланд? Я очень близко знала его бабушку, бедняжку. Слышала, что боец он прекрасный, но мозгов – Господи спаси! – с наперсток.

– С наперсток?

– Сгнили от романов, дорогой мой. Он поглощает все эти чудные истории про рыцарскую доблесть и, поскольку мозгов у него нет, считает их реальностью. Я виню в этом его мать: исключительно пылкая натура, вся жизнь из молитв и ненависти, а он, бедняжка, верит каждому ее слову. Она твердит ему, что рыцарство существует. Наверное, доблесть можно сыскать, только не в ее муже, который был просто козлом. Сын – другое дело! Рыцарь-девственник! – Графиня хихикнула. – До каких пределов может простираться глупость молодых людей? Роланд очень глуп. Ты слышал о явлении ему Девы Марии?

– Про это все слышали.

– Он тогда был совсем зеленым мальчишкой, и я думаю, что мать подпоила его! У Девы Марии наверняка найдутся более важные дела, чем портить жизнь молодому человеку. Господи, бедный мальчик! Теперь юный Роланд мечтает стать рыцарем из числа тех, что сидят за круглым столом вашего короля Артура. Боюсь, тебе придется убить его.

– Убить?!

– Так будет лучше! Ведь он видит в тебе исполнение своего рыцарского долга и будет преследовать хоть до края земли.

– Как последовал за мной сюда, – уныло протянул Томас.

– Но чего ради тебя занесло в Монпелье?

– Хотел посоветоваться с ученым.

– Их тут хватает, – презрительно бросила графиня. – Целая орава. Растрачивают время, споря друг с другом по самым вздорным пустякам. Впрочем, быть может, именно этим занимаются все ученые? Могу я спросить, насчет чего хотел ты посоветоваться?

– Ищу одного святого.

– Редкий товар! Что за святой?

– Я видел его на картине, – сказал Томас и описал монаха, преклонившего колени на травянистой лужайке, обрамленной густым снегом. – Здесь кроется некая история, – подытожил Томас. – Но похоже, никто ее не знает и никому не известно, кто этот монах.

– Окоченевший святой, судя по твоим словам. Но что тебе за дело?

Томас помедлил.

– Мой сеньор поручил мне разыскать некую реликвию, – признался он наконец. – И я думаю, этот святой имеет к ней отношение.

– Ты такой же чокнутый, как Роланд. Все бы вам рыцарские подвиги! – Старуха хмыкнула. – Где-то на том столе лежит книга, дорогой мой. Подай ее мне.

Но не успел Томас найти книгу, как снаружи послышались женские голоса, а затем робкий стук в дверь.

– Мадам? Госпожа? – окликнул кто-то.

– Чего вы хотите?

– Вы одна, госпожа?

– У меня тут мужчина, – огрызнулась графиня, – молодой и крепкий. Ты была права, сестра Вероника, Бог слышит наши молитвы.

Дверь толкнули, но графиня заперла ее на засов.

– Мадам? – снова позвала сестра Вероника.

– Не глупи, сестра. Я просто бормочу себе под нос, ничего более.

– Хорошо, мадам.

– Принеси-ка мне книгу, – сказала старуха, слегка понизив голос.

Том был маленький, чуть больше ладони Томаса. Графиня развязала тесемку и раскрыла переплет из мягкой кожи.

– Она принадлежала моей свекрови. Какая замечательная была женщина! Бог весть, как у нее родилось такое чудовище, как Анри. Наверное, когда она зачала его, звезды неудачно расположились или Сатурн восходил. Ни из одного ребенка, зачатого при восхождении Сатурна, никогда не выйдет ничего хорошего. Люди не обращают внимания на подобные мелочи, а следовало бы. Милая вещица, не так ли? – сказала графиня, передавая книгу Томасу.

Это была псалтырь. У отца Томаса псалтырь тоже имелась, хотя и не так богато украшенная, как эта, где тексты семи покаянных псалмов перемежались чудесными миниатюрами с вкраплением сусального золота. Буквы были очень крупными – на одной странице умещалось всего несколько слов.

– Свекровь плохо видела, – пояснила старуха, когда Томас обмолвился про размер букв, – поэтому монахи писали очень крупно. Это было весьма любезно с их стороны.

Большинство иллюстраций, как заметил Томас, изображали святых. Здесь имелась Радегунда с короной на голове, нарисованная на фоне штабеля кирпича, а на дальнем плане возводился большой храм. Перелистнув толстую страницу, он увидел душераздирающую сцену ослепления святого Леодегара: солдат шилом протыкал глаз епископа.

– Жуть, да?

Графиня наклонилась, разглядывая картинки.

– Ему еще язык вырвали. Анри всегда угрожал вырвать мой, но так и не вырвал. Наверное, мне следует быть ему благодарной. А это Клементин.

– Претерпевающий мученичество?

– Именно так. Быть выпотрошенным – верный способ заделаться святым. Вот бедняга!

Дальше шел святой Ремигий, купающий голого мужчину в большом котле.

– Это крещение Хлодвига, – пояснила графиня. – Это ведь он был первым французским королем?

– По-моему, да.

– Полагаю, нам следует быть благодарными, что он сделался тогда христианином, – заметила женщина, потом склонилась ниже, переворачивая страницу.

Перед ними предстал святой Христофор, несущий маленького Иисуса. На заднем плане изображалось избиение младенцев, но бородатый святой благополучно уносил крошку Христа с поля, усеянного окровавленными телами убитых и умирающих детей.

– Кажется, будто Христофор вот-вот выронит младенца, да? Иисус, наверное, описал его или еще что-нибудь. От мужчин в обращении с грудничками никакого толку. Ох, бедная девочка! – Последнее замечание относилось к святой Аполлонии, которую распиливали пополам двое солдат. – Живот несчастной был вспорот, кровь текла ручьем, а сама она кротко взирала на ангелов, выглядывающих из-за облака. – Меня всегда мучил вопрос, почему ангелы не спустились и не спасли ее? Должно быть, очень неприятно, когда тебя распиливают, а они лишь смотрят с облаков, и все! Не по-ангельски это. А этот человек просто глупец!

Томас перевернул страницу и увидел изображение святого Маврикия, стоящего на коленях среди остатков своего легиона.

Маврикий убеждал своих людей, что лучше принять мученическую смерть, чем напасть на христианский город, и его соратники римляне вняли этому благочестивому желанию. И вот художник изобразил на миниатюре множество скрюченных и окровавленных тел, устилающих поле, а убийцы приближались к коленопреклоненному святому.

– Почему он не дал им бой? – возмущалась старуха. – Говорят, что у него было шесть тысяч воинов, но он побудил их пойти на убой, словно овец. Иногда мне кажется: чтобы стать святым, нужно быть редкостным идиотом.

Томас перевернул последнюю страницу и замер. Потому что нашел то, что искал, – монаха в снегу.

Графиня улыбнулась:

– Видишь? Тебе нужен был не ученый, а всего лишь старая женщина.

Рисунок отличался от авиньонского. В книге монах не стоял на расчищенном участке, а лежал, свернувшись калачиком во сне. Святой Петр отсутствовал, зато имелась хижина с правой стороны и второй монах, выглядывающий из окошка. Спящий, с нимбом святого, лежал на траве, но остальной пейзаж, как и крышу домика, укутывал толстый слой снега. Стояла ночь, и на темно-синем небе были изображены звезды, из которых выглядывал одинокий ангел, а на украшенных цветочным орнаментом полях страницы значилось имя святого.

– Святой Жуньен, – прочитал Томас. – Никогда о таком не слышал.

– Сомневаюсь, что наберется много таких, кто знает о нем!

– Жуньен… – повторил Томас.

– Он происходил из знатной семьи, – сообщила графиня, – и надо полагать, был очень набожным, потому что проделал долгий путь, чтобы поступить в обучение к святому Аманду. Но пришел он поздно ночью, и Аманд запер дверь. Жуньен постучал. Но святой решил, что это разбойники хотят его ограбить, и отказался открывать. Не понимаю, почему Жуньен не смог объясниться с ним. Была зима, шел снег, и молодому человеку стоило всего лишь назваться! Но очевидно, он был так же глуп, как и остальные святые, и раз уж ему не удалось войти в дом Аманда, Жуньен устроился на ночлег в саду. И как сам видишь, Господь милостиво позаботился, чтобы снег не падал на спящего. Так что юноша отлично выспался, и наутро недоразумение благополучно разрешилось. Не слишком захватывающая история.

– Святой Жуньен… – снова повторил Томас, разглядывая спящего монаха. – Но почему он попал в эту книгу?

– Вернись к началу, – предложила старушка.

Томас стал листать хрусткие страницы и на самой первой увидел герб. На белом поле был изображен вставший на задние лапы лев. Зверь раскрыл в рыке пасть и выпустил когти.

– Мне этот герб не знаком, – признался Томас.

– Моя свекровь происходила из Пуату, – пояснила графиня, – а красный лев – символ Пуату. Все святые в этой книге, дорогой мой, связаны с Пуату. Мне кажется, что ослепленных, сваренных, обезглавленных, выпотрошенных или распиленных пополам оказалось маловато, поэтому переплетчики добавили бедняжку Жуньена, просто чтобы заполнить страницу.

– Но святого Петра нет, – проговорил Томас.

– Сомневаюсь, что святой Петр когда-либо бывал в Пуату. Тогда с какой стати мог он угодить в эту книгу?

– Я думал, что святой Жуньен встречался с ним.

– Уверена, что все святые навещают друг друга, дорогой мой, просто чтобы поболтать о всяких замечательных вещах вроде литании или поделиться новостями, кто из друзей был недавно сожжен или освежеван заживо, но святой Петр умер задолго до того, как Жуньен угодил в снежную ловушку.

– Конечно, он умер раньше, – сказал Томас. – И все-таки между Петром и Жуньеном есть некая связь.

– Мне до нее нет дела, – отмахнулась графиня.

– Но кому-то есть, – заявил Томас. – В Пуату.

– В Пуату – возможно. Но тебе для начала необходимо убраться из Монпелье, – усмехнулась старуха.

Томас криво улыбнулся:

– Назад через монастырскую стену, так, наверное?

– Уверена, что те, кто тебя ищет, наблюдают за монастырем. Но если ты можешь выждать до наступления ночи, то…

– Если вы не возражаете, – с поклоном ответил Томас.

– Уходи, когда стемнеет. Известно, что после вечерни монахини любят прикорнуть. Прямо через мою дверь, дальше по коридору; там будет выход на улицу через комнату олмонера, что в дальнем конце. Дел на минуту, но пока нам придется провести вместе несколько часов. – Она неуверенно посмотрела на гостя, потом ее лицо вдруг просветлело. – Скажи, а ты умеешь играть в шахматы?

– Немного, – ответил Томас.

– Я привыкла преуспевать во всем, – заявила графиня, – но старость… – Она вздохнула и посмотрела на кота. – В голове у меня теперь такой же пух, как у тебя на шкуре, не правда ли, Николя?

– Если вам угодно сыграть… – начал Томас.

– Игрок из меня плохой, – с грустью проворчала женщина. – И все же, что, если мы добавим интереса и сыграем на деньги?

– Как вам угодно, – отозвался Томас.

– Скажем, по «леопарду» за каждую партию? – предложила старуха.

Томас вздрогнул. «Леопард» равнялся почти пяти шиллингам в пересчете на английские деньги: недельный заработок умелого ремесленника.

– По «леопарду»? – с сомнением переспросил он.

– Просто чтобы придать интереса. Вот только память у меня ни к черту. Боюсь, это мандрагора меня дурманит. – Речь ее стала невнятной, но потом графиня заставила себя собраться. – Ужас как дурманит, и я совершаю глупейшие ошибки.

– Тогда, возможно, нам не стоит играть на деньги?

– Я могу позволить себе спустить несколько «леопардов», – неуверенно сказала она. – Пару-другую, допустим, а это добавит в игру перчику, ведь так?

– По «леопарду» так по «леопарду», – согласился Томас.

Графиня улыбнулась и жестом предложила переставить шахматную доску и фигуры на столик рядом с ее креслом.

– Можешь играть серебряными, дорогой мой. – Она все еще улыбалась, когда Томас передвинул первую пешку. – Будет больно, – предупредила она, и в речи ее не осталось и тени прежней невнятности. – И еще как!