Часть четвертая
Битва

Оси визжали, как свиньи, коих режут под зиму. Повозки, фургоны и подводы, среди которых не сыскать было и двух одинаковых, подпрыгивали на ухабах дороги, которая шла вдоль северного берега реки. Большинство было нагружено с верхом, только нельзя было понять чем, потому что поклажу укрывала грубая ткань.

– Добыча, – с укором сказал Сэм.

– Интересно, сколько монастырей, замков и церквей пошло на загрузку этой здоровенной подводы? – размышлял Томас, глядя, как вкатывается в брод первый фургон.

Его тянули четыре крепкие лошади, и, к облегчению Томаса, громоздкая повозка беспрепятственно пересекла реку, вода едва дошла до ее осей.

– Это не просто добыча, взятая у богатого люда, – проворчал Сэм. – Брали все: косы, бороны, серпы и даже котелки. Обирай они только богачей, я бы слова не сказал, но если штука сделана из металла, ее прихватывали.

Всадник с эмблемой графа Уорика – золотым львом – пришпорил коня, проскакав вдоль линии повозок и фургонов.

– Быстрее! – торопил он.

– Матерь Божья! – выругался Сэм. – Эти несчастные ублюдки быстрее не могут. – Возницам приходилось заводить телеги в брод с поворотом, и для крупных фургонов это было самое опасное место. – Тут надо медленно, но верно.

Рядом с повозками шли десятки женщин и детей. Это были обозные жители, сопровождающие всякую армию. Одной здоровенной подводой управляла женщина. Она и сама была крупной, с копной непослушных каштановых кудрей. Примостившаяся на них шапка казалась птенчиком в большом гнезде. Рядом сидели двое мальчишек; один сжимал деревянный меч, а другой цеплялся за широкие юбки матери. Ее повозка была нагружена добычей и украшена лентами всех цветов радуги. Она широко улыбнулась Томасу и Сэму.

– Он думает, что проклятые французики идут на нас! – крикнула возница, кивнув головой в сторону проскакавшего всадника. Женщина хлестнула кнутом одну из передних лошадей, и повозка въехала в брод. – Ну! Ну! – гаркнула она. – Не задерживайтесь тут, ребята! – весело посоветовала возница лучникам Томаса, а потом так щелкнула вожжами, что четыре лошади навалились на хомуты и вытянули подводу на дальний берег.

Некоторые женщины с детьми ехали в пустых повозках, предназначенных для провизии и фуража – теперь уже съеденных. Другие же телеги везли пустые бочки, в которых перевозились драгоценные стрелы – кожаные диски удерживали их на месте, чтобы оперение не помялось. Таких повозок было много, и бочки на них напомнили Томасу о его побеге из Монпелье.

– Не останавливаться! – подгонял всадник.

Он нервно обернулся через плечо и поглядел на север, на уходящую вверх долину, разделяющую удерживаемый англичанами холм и Александрово поле.

Томас тоже посмотрел туда и увидел, что знамена на английском холме пришли в движение. Они – не более чем цветные сполохи на гребне – приближались к нему. Это был отряд графа Уорика, выступающий на оборону реки. Выходит, отступление началось. Труба не пропела, не было семи протяжных нот, возвещающих о перемирии. Вместо этого их ждет переправа через реку и, как Томас мог предположить, долгий день, который они проведут, отражая французские попытки помешать переправе.

– Нечего бить чертовы баклуши! – заорал всадник.

Он разозлился, потому что тяжко нагруженная телега остановилась на повороте дороги. Всадник пришпорил коня, подъехал к двум тягловым лошадям и шлепнул одну из них по крупу плоской стороной клинка. Лошадь испугалась, подалась назад, но ей помешала сбруя. Животина извернулась вправо, вторая лошадь последовала за ней; обе дернули, возчик натянул вожжи, но повозка запрыгала на дороге. Животные попытались свернуть в сторону от реки, и фургон перевалил через край дамбы.

Кони заржали. Раздался треск – это повозка упала набок, перегородив брод. Награбленные котлы со звоном покатились в болото.

– Исусе! – вскричал перепугавшийся всадник, послуживший причиной всех этих бед.

Только две дюжины повозок успели переправиться через Миоссон, и на том берегу оказалось отрезанным по меньшей мере втрое большее их количество.

– Исусе! – подхватил Сэм.

Не из-за перевернутой повозки, а потому, что стали видны новые знамена. Только находились они не на холме. Знамена были в поросшей лесом равнине между холмами. Долина оставалась в тени, так как лучи солнца пока не достигли ее. Под деревьями развевались флаги, а под флагами виднелись всадники. Много всадников.

Они спускались к реке.

Маршал д’Одрегем и лорд Дуглас возглавляли тяжелую конницу, чьей задачей было растоптать лучников на левом крыле английской армии.

Их насчитывалось триста двадцать – все до одного опытные и прославленные воины, способные позволить себе раскошелиться на конский доспех, непробиваемый для английских стрел. Головы скакунов прикрывали шанфроны – металлические пластины, грудь защищали кожаные доспехи, кольчуги и даже латы. Броня делала могучих коней тихоходными, зато почти неуязвимыми.

Д’Одрегем и Дуглас рассчитывали направить атаку через долину и вверх по пологому склону в сторону леса Нуайе, а потом обогнуть край изгороди, укрывающей и защищающей вражеские войска. Им предстояло шагом повести тяжелых коней через долину и шагом вверх по склону в надежде, что доспехи защитят могучих животных. Обогнув же изгородь, рыцари собирались пришпорить скакунов, переведя их в грузный галоп, и врезаться в массу английских лучников, которую ожидали там найти. Быть может, тысячу стрелков? Большие кони внесут их вглубь этой перепуганной массы, и всадники начнут махать направо и налево мечами и секирами. Истребить лучников, заставить их бежать с поля боя! Затем всадники вернутся к линии французов, сойдут с седел, снимут шпоры и присоединятся к главной атаке, которая пойдет в пешем порядке и молотом обрушится на центр английской армии.

В этом состоял план битвы: использовать тяжелую кавалерию, чтобы сокрушить английских лучников, а затем перебить латников. Но, ведя своих людей по краю западного холма, д’Одрегем и лорд Дуглас заметили за изгородью верхушки английских знамен, и эти знамена перемещались на юг.

– Что эти ублюдки затеяли? – спросил д’Одрегем, не ожидая ответа.

– Убегают, – взревел Дуглас.

Горизонт на востоке ярко освещался лучами восходящего солнца, и лес на фоне этого света казался темным, но можно было различить знамена перед деревьями. Стягов насчитывалось около дюжины, и все двигались на юг. Д’Одрегем посмотрел в ту сторону и заметил в глубине долины блеск воды.

– Ублюдки пересекают реку! – воскликнул он.

– Драпают! – вопил Дуглас.

Маршал д’Одрегем колебался. Он дожил до пятидесяти лет и почти всю сознательную жизнь был солдатом. Дрался в Шотландии, где научился убивать англичан, а затем в Бретани, Нормандии и под Кале. И знал, что такое война. Д’Одрегем колебался не потому, что его пугало происходящее, а потому, что знал: план битвы нужно менять. Если конники атакуют дальний холм, нацеливаясь на то место, где, по их расчетам, расположено левое крыло англичан, то обнаружат там латников, не стрелков, а его верховые рыцари получили приказ истребить ненавистных лучников врага. Так где же эти лучники?

– Там внизу брод, – воскликнул один из воинов, указывая на проблеск воды.

– Ты в этом уверен?

– Я рос не далее как в трех милях от этого места, мессир.

– Едем к броду, – решил д’Одрегем.

Он развернул коня, накрытого здоровенной попоной с широкими бело-голубыми диагональными полосами – цветами его герба. В руке маршал держал щит той же яркой расцветки, а на шлеме с забралом красовался белый плюмаж с одним голубым пером.

– Туда! – воскликнул он и повел всадников на юг.

И это оказалось проще, чем пересекать долину. Теперь, вместо того чтобы гнать грузных от доспехов коней вверх по длинному склону английского холма, они поскакали вниз. Лошади перешли на рысь. Конские доспехи звенели и лязгали, копыта стучали по сухому дерну. Часть воинов вооружилась копьями, но у большинства были мечи. Рыцари ехали по открытому лугу, но впереди, там, где ложбина ныряла и расширялась, сливалась с более крупной долиной реки Миоссон, росли деревья, и за ними д’Одрегем ожидал обнаружить лучников, прикрывающих брод.

Лорд Дуглас держался справа, где к нему примкнула дюжина его собственных шотландцев.

– Опустите забрала, когда увидите стрелы, – напомнил он им, – и наслаждайтесь убийством!

Уж он-то насладится. Любимой забавой клана Дугласов было резать англичан, и перспектива битвы наполняла лорда свирепой радостью. Он боялся, что эти сующие куда не надо нос церковники устроят английской армии побег, но переговоры провалились, и теперь его будто спустили с поводка.

– И помните, если увидите моего проклятого племянника – брать живьем! – Он сомневался, что разыщет Робби в хаосе боя, но все равно желал взять его живым. Взять живым и помучить. – Хочу видеть мелкого ублюдка живым и рыдающим! Запомните это!

– У меня зарыдает, – пообещал Скалли. – Будет лить слезы как маленький!

Затем лошади оказались среди деревьев, и всадники придержали их, пригибаясь под низкими ветками. По-прежнему никаких стрел. По-прежнему никаких врагов. Надо молить Бога, чтобы д’Одрегем оказался прав, думал Дуглас. Не скачут ли они, направляясь к пустому месту? Действительно ли англичане отступают? Или всадники гонятся за обманчивым блуждающим огоньком? Звук от лошадиных копыт изменился, и шотландец понял, что они скачут по болоту. На смену дубу пришли ива и ольха, вместо слоя опавшей листвы начались земляные кочки, перемежающиеся полосами напитанной влагой почвы. Лошади вязли в трясине, но подвигались вперед. А потом Дуглас увидел реку – серебристый блеск в густой зелени, – а еще людей и повозки. И лучников!

Маршал д’Одрегем тоже их заметил, как заметил опрокинутую повозку и смятение среди англичан; увидел и стрелу, взметнувшуюся в небо. Он не разобрал, куда она полетела, но ее появление доказывало, что решение принято верное и лучники нашлись. Он резко опустил забрало, погружая мир вокруг себя в темноту, пришпорил коня и бросился в атаку.

Лучники графа Уорика еще спускались с холма. Атаку всадников приняли на себя парни Томаса, и поскольку стрелки у него были опытные и выученные, они выбрали стрелы «мясные», с широким наконечником. Такие предназначались именно для истребления лошадей, потому что те уязвимы, и каждый лучник знал, что для победы над верховыми рыцарями достаточно целиться в коней. Именно так выиграли битву при Креси, поэтому лучники инстинктивно выбрали «мясные» стрелы: острия у них треугольные, с зазубринами и остро отточенными двумя гранями, чтобы рассекать плоть и кровеносные сосуды, разрывать мышцы.

Они натянули луки, прицелились и спустили тетивы.

Боевой лук выше человеческого роста. Его вырезают из произрастающего в солнечных землях, поближе к Средиземноморью, тиса. Срезают там, где темная сердцевина соединяется с золотистой заболонью: сердцевина тиса жестка и сопротивляется сгибанию, тогда как внешняя оболочка пружиниста и, будучи согнута, стремится вернуться в прежнее состояние. Объединенные вместе, эти противоречивые свойства сердцевины и заболони придают большому боевому луку его чудовищную силу. Но чтобы высвободить эту силу, стрелок должен оттянуть тетиву за ухо, а не до глаза и, как следствие, уметь целиться по наитию и укреплять мускулы, чтобы отводить тетиву до тех пор, пока не покажется, что тис уже не выдержит натяжения. Десять лет уходило на то, чтобы стать лучником, но дайте обученному стрелку боевой лук из тиса, и он сможет убивать врага с двух сотен шагов и сеять страх по всему христианскому миру.

Запели луки. Тетива щелкала по наручам, предохраняющим запястья лучников, стрелы отправлялись в полет. Лучники целились в грудь лошадей, стремясь всадить широкие наконечники глубоко в натруженные легкие. Томас представлял, что должно сейчас произойти. Лошади начнут спотыкаться и падать. Кровь хлынет из пасти и ноздрей. Послышатся крики людей, придавленных умирающими конями. Задние ряды станут наталкиваться на упавших, а стрелы так и будут лететь – не ведающая жалости, свирепая обжигающая смерть с белым оперением, выпущенная деревом и пенькой. Вот только ничего этого не случилось.

Стрелы ударили в цель. Лошади продолжали двигаться. Слышались крики. Возницы прыгали с облучков и бежали через реку. Всадник, пытавшийся ускорить переправу, не веря собственным глазам, таращился на приближающихся французов. Передовые лучники графа Уорика достигли реки, их вентенары приказывали начать стрельбу. А французы подступали. Они шли медленно и неуклонно, и стрелы явно не причиняли им вреда. Ближайшие рыцари были уже в ста пятидесяти шагах.

Томас выпустил вторую стрелу и понаблюдал за ее полетом, посмотрел, как пологая дуга окончилась прямо в центре украшенной диагональными бело-голубыми полосами попоны, но лошадь даже не сбилась с шага. Он заметил, как еще одна стрела угодила в полосатый чепрак.

Его стрела вошла точно туда, куда он ее направил, в грудь лошади, и ничего.

– У них под попонами доспехи! – крикнул он своим. – Пробойники! Пробойники!

Бастард выдернул стрелу с острием-пробойником из рыхлого дерна, куда воткнул несколько про запас. Натянул лук, прицелился в красное сердце Дугласа на щите, спустил тетиву.

Лошадь продолжала двигаться.

Но скакали лошади медленно. То был не галоп и даже не рысь. Могучие боевые кони были увешаны кольчугами и латами, усиленными толстой подкладкой из вываренной кожи. Кроме того, они тащили на себе еще и седоков в полном вооружении. Им приходилось пробиваться через болото, примыкавшее к реке. Болото сдерживало их, как и тяжкий груз, и Томас заметил, как одна из стрел скользнула мимо конской головы, пролетела у колена седока и вонзилась в круп скакуна. Тот вздыбился от боли. Доспех был только спереди!

– Эллекин! За мной! – скомандовал Томас. – Эллекин! За мной!

Подхватив свои стрелы, он повернул налево и побежал. Ноги вязли в грязи и болотной жиже, но Томас гнал себя вперед. Нужно зайти во фланг, сбоку.

– За мной! – торопил Хуктон и, быстро обернувшись, заметил, что его приказ выполняют. – Бегом! – орал он и надеялся, что никому не придет в голову, будто они бегут.

Он преодолел сорок или пятьдесят шагов и снова воткнул стрелы в дерн, выбрал одну с широким наконечником, наложил на цевье, вскинул лук и натянул тетиву, опять прицелившись в лошадь с красным сердцем на нарядном чепраке. Теперь он метил лошади в бок, чуть позади переднего копыта и перед седлом. Томас не думал. Лишь смотрел на то место, куда хотел попасть, и мускулы повиновались взгляду. Два пальца отпустили тетиву, стрела просвистела над болотом и погрузилась в тело коня. Тот вздыбился. Полетели и другие стрелы; они наконец доставали до живого, и лошади начали падать. Лучники графа Уорика сообразили. Вражеские кони несли всю свою броню на груди, а бока и задняя часть оставались уязвимыми. Всадник в джупоне в красно-желтую клетку с белой звездой в углу кричал лучникам графа, чтобы они присоединились к людям Томаса.

– На фланг! Вперед, парни! Пошли! Пошли! Пошли!

Но французы были близко. Забрала мешали разглядеть лица, но Томас мог различить изодранные шпорами окровавленные попоны.

Рыцари понукали коней, а Бастард снова пустил стрелу, и на этот раз наконечник-пробойник пронзил уложенные внахлест кольца шейного доспеха лошади. Передние копыта животного подкосились, и всадник, очутившись в ловушке между высокими луками седла, отчаянно пытался высвободиться из стремян прежде, чем лошадь повалится на бок. Та еще стояла на задних ногах, наклонившись вперед, и всадник сползал к ее шее, когда две стрелы ударили ему в нагрудник. Одна смялась, а другая пробила сталь, и воина силой удара откинуло назад.

Он снова начал валиться вперед, и опять в него угодила стрела. Лучники загоготали. Так француз и раскачивался вперед-назад в этой пытке, пока латник со львом Уорика не подскочил и взмахом секиры не проломил ему шлем, вызвав фонтан крови. Один из конных попытался достать этого англичанина, но теперь с фланга лился плотный поток стрел, поражая лошадей в незащищенные бока, и конь рыцаря получил сразу три в живот, заржал, попятился и понес.

– Исусе, бей их! Святой Георгий! – Всадник в джупоне с белой звездой оказался как раз позади Томаса. – Бей!

И лучники повиновались. Они перепугались неудаче первых пущенных стрел, но теперь вымещали страх. Каждый способен был выпускать по пятнадцать стрел в минуту, а на фланге у французов располагались уже две сотни лучников, и те были обречены. Ведущие всадники повалились наземь, их кони погибли или умирали. Часть лошадей развернулась и, заржав, уносилась прочь в попытке избежать жуткого побоища у реки. Латники графа Уорика выдвинулись в этот хаос, чтобы секирами и палицами мозжить головы упавших всадников. Рыцари в замыкающих рядах французов повернули обратно. Два ратника графа Уорика вели к броду пленника, и Томас увидел, что на том джупон с яркими бело-голубыми полосами. Тогда он стал выискивать красное сердце Дугласа и заметил, что его лошадь упала, придавив седока. Бастард выпустил стрелу и разглядел, как та пробила наручь шотландца. Он снова выстрелил, угодив в бок, чуть ниже подмышки, но, прежде чем сумел выпустить еще одну стрелу, трое пеших воинов подхватили упавшего наездника и вытащили из-под лошади.

На них посыпались стрелы, но двое уцелели, и Томас узнал в одном Скалли. На нем был шлем с забралом, но из-под него выбивались длинные волосы с пожелтевшими костями. Томас натянул тетиву, но две раненые лошади промчались между ним и Скалли, а тому удалось водрузить своего подопечного на лишившегося седока и непострадавшего коня. Скалли хлопнул скотину по крупу. Раненые лошади умчались прочь, и Томас выпустил стрелу, но та отскочила от спинной пластины Скалли. Конь со спасенным Дугласом пробирался по болоту под укрытие деревьев, отступление прикрывали Скалли и еще четверо парней с изображением красного сердца.

И тут вдруг воцарилась тишина, если не считать непрестанного шума реки, пения птиц, ржания лошадей и ударов копыт, бьющих по земле в предсмертной агонии. Лучники сняли тетивы с луков, чтобы тисовое цевье не гнулось. Пленников – некоторые были ранены, другие просто ошеломлены – сводили к броду, англичане тем временем снимали с убитых лошадей ценные доспехи, сбрую и седла.

Иные избавляли лошадей от мучений, расстегивая шанфроны и вгоняя между глаз тяжелую секиру. Другие снимали латы с мертвых рыцарей и стаскивали с трупов кольчуги.

Один из лучников надел пояс с мечом французского рыцаря.

– Сэм, подбери стрелы! – крикнул Томас.

Сэм ухмыльнулся и повел дюжину парней к месту побоища, чтобы собрать стрелы. А заодно и пограбить. Раненый француз попытался встать. Он протянул руку к английскому латнику, опустившемуся на колени рядом с ним. Они переговорили, затем англичанин поднял забрало француза и воткнул ему в глаз кинжал.

– Видно, слишком беден был, чтобы заплатить выкуп, – пробормотал всадник рядом с Томасом.

Он наблюдал, как латник вложил кинжал в ножны и принялся обдирать труп.

– Господи! Мы жестоки, но пленили маршала д’Одрегема, и разве это не хорошее начало плохого дня?

Томас обернулся. Забрало всадника поднялось, открыв серые усы и задумчивые голубые глаза, и Томас инстинктивно опустился на колено:

– Милорд.

– Томас из Хуктона, не так ли?

– Да, сэр.

– А я-то думал, на ком тут, бога ради, могут быть цвета Нортгемптона! – воскликнул всадник по-французски.

Томас велел своим людям носить джупоны с гербом графа Нортгемптонского – его знала большая часть англичан. Некоторые повязали на плечо крест святого Георгия, но таких повязок на всех не хватило. Всадник, заговоривший с Томасом, носил красно-желтый джупон с белой звездой, а золотая цепь свидетельствовала о его высоком ранге. Это был граф Оксфордский, приходившийся шурином сеньору Томаса. Он участвовал в битве при Креси, а после этого Томас встречал графа в Англии и был поражен, что тот его помнит и даже осведомлен о том, что Бастард знает французский. Еще сильнее он изумился, когда граф назвал шурина по имени.

– Жаль, что Билли тут нет, – угрюмо промолвил Оксфорд. – Нам пригодился бы каждый хороший воин. Думаю, теперь тебе следует отвести своих людей обратно на холм.

– На холм, сир?

– Слушай!

Томас прислушался.

До него донесся гром боевых барабанов.

Французские всадники атаковали у брода и на правом фланге английской линии, и в то же время другие воины дразнили стоящих на холме англичан.

Выехать решились шестеро. Каждый был турнирным бойцом с грозной репутацией. Они скакали на отлично выезженных конях и благодаря победам в поединках приобрели себе лучшие миланские доспехи. Они приблизились к живой изгороди и бросили вызов, но английские лучники не трогали их. Убив шестерых, битву не выиграешь, и не было ни почета, ни особого прока в убийстве одинокого наездника, когда множество других латников приближаются пешими.

– Передайте приказ не обращать на них внимания, – распорядился принц Уэльский.

Поединщики были частью военного танца. Они надеялись найти противника, которого можно выбить из седла и убить, чтобы подорвать боевой дух врага. Задиры выкрикивали оскорбления:

– Вы бабы? Не умеете сражаться?

– Не обращать на них вынимания, – с досадой велели командиры своим воинам.

Но один человек не подчинился. Он не обязан был подчиняться английским военачальникам, хотя и отдавал себе отчет, что дерзких зачинщиков есть смысл не замечать. Пусть почем зря сотрясают воздух, настоящая битва происходит не между двумя поединщиками. Но все же этот человек сел на коня, взял у оруженосца копье и выехал из левого крыла английской линии.

Джупона он не носил, а доспехи были начищены до блеска. Его лошадь, сдерживаемая поводьями, шла короткими шагами. На всаднике был турнирный шлем, увенчанный бледно-голубым плюмажем, а на маленьком черном щите красовалась белая роза. Белая роза без шипов, цветок Девы Марии. Вокруг шеи он обернул голубой шарф из тончайшего шелка. Шарф был женский, подарок Бертиллы. Воин проскакал по дороге, вьющейся между виноградниками, доехал до ровного дна мелкой долины, развернул коня и стал ждать, когда кто-то из шестерых французов примет его вызов.

Один принял. Могучий воин из Парижа, быстрый как молния и сильный как бык; его доспехи не были отполированы, а синий джупон был таким темным, что казался почти черным. Вышитый на джупоне и намалеванный на щите герб изображал красный полумесяц. Он приблизился к Роланду де Верреку.

– Предатель! – прокричал француз.

Роланд промолчал.

Обе стороны наблюдали. Другие зачинщики удалились от виноградника за живую изгородь и смотрели оттуда.

– Предатель! – оскорблял парижанин.

Роланд де Веррек снова промолчал.

– Я не стану тебя убивать! – продолжал противник. Его звали Жюль Лангьер, и его ремеслом было сражаться. Он поднял копье – шестнадцать футов ясеня, увенчанные стальным наконечником. – Я не стану тебя убивать! – пообещал детина. – Я в цепях приведу тебя к королю, чтобы он сам тебя казнил. Может, убежишь, пока не поздно?

Роланд де Веррек ответил тем, что опер копье на правое колено, опустил забрало, а потом снова вскинул оружие.

– Жюль! – крикнул один из французов. – Следи за его копьем. Веррек любит поднимать его в последний момент. Береги голову.

Лангьер кивнул.

– Эй, девственник! – гаркнул он. – Можешь еще сбежать! Я не буду тебя преследовать!

Роланд взял копье наперевес. Его лошадь сделала несколько коротких семенящих шагов. Слабо различимая неровная колея по диагонали пересекала поле перед ним, и гасконец это заметил. Он видел, где именно колеса прорезали в почве борозду. Неглубокую, но достаточную, чтобы лошадь споткнулась. Роланд решил держаться слева от колеи. Он почти ничего не чувствовал. Или, точнее, наблюдал за собой как бы со стороны, словно покинув свое тело. Судьба следующих мгновений зависит от мастерства, от хладнокровного владения собой. Ему не доводилось сходиться с Лангьером на турнирах, но Роланд наблюдал за ним и знал, что, нанося удар, парижанин любит низко пригибаться в седле. Это делало его не такой крупной мишенью. Лангьер съеживался, отражал копье соперника крепким щитом, а затем со стремительностью змеи разворачивался и нападал сзади, пользуясь своей короткой тяжелой палицей. Прием срабатывал много раз. Жюль хранил палицу в глубоком кожаном мешке, притороченном с правой стороны седла чуть позади колена, и умел выхватить ее в мгновение ока. Вынуть и нанести удар на обратном замахе, и когда палица расплющит шлем, Роланд ощутит лишь внезапную белую вспышку в черепе.

– Трус! – надрывался Лангьер, пытаясь раззадорить Роланда.

Тот по-прежнему молчал. Он вытянул левую руку и сбросил щит. Он будет драться без него.

Этот жест, видимо, взбесил Лангьера, который без дальнейших слов погрузил в коня шпоры, погнав его вперед. Роланд ответил тем же. Двое всадников сближались.

Расстояние не было достаточно большим, чтобы кони успели перейти на галоп, но по мере сближения лошади прибавили ходу. Обе хорошо знали свое дело, знали, чего хотят от них наездники. Роланд управлял животным коленями, ведя его слева от колеи. Веррек приподнял острие копья, нацелив его в глаза Лангьеру. Теперь противники сблизились, и весь их мир свелся к топоту копыт. Лангьер повернул коня немного вправо, и тот на миг оступился, когда нога его ударила по неровной почве. Всадник согнулся, прикрывшись щитом, а его копье было направлено прямо в середину кирасы Роланда. Но когда лошадь споткнулась, копье взмыло вверх, а Лангьер отчаянно пытался повернуть животное вправо, давя коленом, но конь уже упал на передние копыта и скользил по траве, покрытой пенной кровью. Рыцарь заметил, что копье противника, вместо того чтобы целиться ему в голову, вонзилось в грудь его скакуна.

– Это не турнир, – заговорил наконец Роланд.

Он развернул жеребца, бросил копье, выхватил меч, который звался Дюрандаль, и поскакал назад, туда, где Лангьер пытался выбраться из-под упавшей и умирающей лошади. Парижанин хотел вытащить свою палицу, но конь придавил оружие, и Дюрандаль огрел француза по шлему. Голова его резко дернулась в одну сторону, потом в другую, когда меч нанес по шлему очередной удар.

– Сними шлем, – велел Роланд.

– Ступай и помочись на задницу своей мамаши, девственник.

Меч еще раз блеснул, наполовину оглушив Лангьера, а потом острие меча проникло между верхним краем забрала и ободом шлема.

Клинок уперся в переносицу парижанина и замер.

– Если хочешь жить, – спокойно потребовал Роланд, – сними шлем.

И убрал меч.

Лангьер завозился с пряжками, удерживающими шлем на месте. Другие поединщики наблюдали, но не предприняли никаких попыток прийти на помощь. Они находились здесь, чтобы драться один на один, вмешаться в поединок было бы не по-рыцарски. Поэтому французы просто смотрели на Лангьера, когда тот снял шлем, обнажив прилизанные черные волосы. Струйка крови текла по его лицу из пореза, нанесенного Дюрандалем.

– Возвращайся к своей армии, – приказал Роланд, – и передай Лабруйяду, что девственник идет его убивать.

Настал черед Лангьера промолчать.

Роланд развернул коня, вложил Дюрандаль в ножны и дал коню шпоры. Он отправил свое послание. До него доносились одобрительные возгласы англичан, наблюдавших за поединком через проем в живой изгороди, но ему было все равно.

Все только ради Бертиллы.

В тот день лорду Дугласу уже не суждено было убить ни одного англичанина. Он сломал ногу, когда лошадь упала, в его руку до кости вошла стрела, а другая сломала ребро и пронзила легкое, так что теперь при дыхании у него выступали кровавые пузыри.

Шотландец испытывал боль, ужасную боль, и его отнесли к дому, в котором провел ночь король. Там хирурги-цирюльники сняли с него доспехи, срезали стрелу вровень с телом, оставив наконечник внутри, и полили рану медом.

– Найдите телегу и отвезите его в Пуатье, – приказал один из хирургов воину с красным сердцем на одежде. – Монахи аббатства Сен-Жан позаботятся о нем. Везите медленно. Представьте, что доставляете молоко и не желаете превратить его в масло. Ступайте. Если хотите, чтобы он снова увидел Шотландию, ступайте!

– Везите его к чертовым монахам, – бросил Скалли своим товарищам, – а я иду сражаться. Иду убивать.

К дому подносили других раненых. Они шли с маршалом Клермоном, который ударил по лучникам на правом фланге английского войска, но враг вырыл там канавы, где лошади увязли, а иные переломали копыта в ямах, и все это под ливнем стрел. Атака захлебнулась таким же жалким образом, как и бой в болоте.

Но теперь, после того как зачинщики бросили свой вызов и Лангьер лишился лошади на виду у всей французской армии, пришел час главного удара на английский холм. Дофин возглавлял первую баталию французов, но при этом его тщательно оберегали отборные рыцари из отцовского ордена Звезды. Отряд дофина насчитывал более трех тысяч воинов. Они шли в пешем порядке, сбивая каштановые столбы виноградников и топча лозы, по мере того как взбирались по пологому склону занимаемой англичанами возвышенности. Над их головами колыхались знамена, а за спиной, над отрядом короля, гордо реяла орифламма – длинный штандарт с двумя хвостами, сшитый из алого шелка, боевое знамя Франции. Сейчас он развевался, и это был знак: пленных не брать. Захватить ради выкупа какого-нибудь богача было мечтой всякого рыцаря, но в начале битвы, когда важнее всего сломить врагов, раздавить, перебить и запугать, любезности со сдачей были неуместны. Когда орифламму сворачивали, это означало, что французы вправе позаботиться о своей мошне, но до этого момента никаких пленных, только убийство. И вот орифламма реяла, перетекая из стороны в сторону красными сполохами на фоне утреннего неба, а за баталией дофина шла вторая баталия, под началом его дяди. Она приближалась к основанию неглубокой долины, где барабанщики выбивали ритм марша на своих огромных нэкерсах, гоня воинов дофина вверх по холму, к славной победе.

Для англичан и гасконцев, по меньшей мере тех из них, кто имел возможность выглянуть за изгородь, соседний холм и долина наполнились морем воинских доспехов, шелками и сталью, плюмажами и клинками. Масса закованных в металл людей в ярких красно-синих и бело-зеленых сюрко шла под гордо развевающимися знаменами знатных родов. Барабаны сотрясали утренний воздух, трубы вонзали свой глас в небо, и наступающие французы кричали – не потому, что они уже одержали победу, но чтобы укрепить свой дух и запугать врага.

– Монжуа Сен-Дени! – провозглашали они. – Монжуа Сен-Дени и король Иоанн!

Арбалетчики располагались на флангах французов. При каждом состоял помощник, переносящий большую павезу – щит в рост человека, за которым арбалетчик мог в безопасности от смертоносных английских стрел перезарядить свое оружие. Стрелы еще не летели. Первые ряды французского авангарда обозревали большую изгородь и широкие проемы в ней, и сквозь эти проемы виднелись англичане, стоявшие под своими знаменами. Забрала французы подняли, и опустить их предстояло только с появлением стрел. Все воины в передних рядах были в латах, и большинство без щитов. Лишь те, кому дорогие доспехи были не по карману, тащили ивовое прикрытие. Некоторые наступали с укороченными копьями – их расчет строился на том, чтобы сбить англичанина с ног, а другие воины добьют упавшего врага секирой, палицей или моргенштерном. Мечи были мало у кого. Меч не способен ни проткнуть, ни сокрушить броню. Воина в латах следует сбить с ног утяжеленным свинцом оружием, а потом молотить, превращая в месиво.

Дофин не кричал. Он настоял на том, чтобы идти в самом первом ряду, хотя силой и не мог потягаться с отцом. Принц Карл был худощав, узкоплеч, с длинным носом и кожей такой бледной, что она напоминала выбеленный пергамент. Ноги у него были такими короткими, а руки такими длинными, что иные придворные называли его за глаза обезьяной. Но это была умная молодая обезьяна, понимающая, что людей нужно вести за собой. Необходимо, чтобы принца видели впереди. Он надел доспехи, выкованные для него в Милане; их натирали песком и уксусом так, что солнечные лучи отражались от них головокружительным хороводом. Поверх нагрудника был надет синий джупон с вышитыми золотом королевскими лилиями. В правой руке юноша сжимал меч. Отец настоял, чтобы сын выучился сражаться мечом, но тот так и не овладел до конца искусством боя. Оруженосцы лет на шесть моложе его побеждали дофина в учебных поединках. Именно поэтому по обе стороны от наследника шли испытанные в боях воины с прочными щитами: их долг – оберегать жизнь принца.

– Нам следовало дать им передохнуть с голода, – проворчал дофин, когда они приблизились к изгороди.

– Сир? – воскликнул один из соседей, не разобравший слова среди шума барабанов, труб и гомона.

– У них сильная позиция!

– Тем большей славой мы себя покроем, когда побьем их, сир.

Дофин нашел это замечание глупым, но прикусил язык, и в этот момент заметил краем глаза белый сполох. Рыцарь, сказавший глупость, потянулся и опустил забрало принца с такой силой, что юноша на минуту оглох.

– Стрелы, сир! – крикнул рыцарь.

Стрелы вылетали с обоих концов изгороди, по косой устремляясь в сторону подступающей баталии. Добавляли стрел и немногочисленные отряды лучников, охранявшие проемы в изгороди. Дофин услышал, как пернатые посланцы вонзаются в щиты или звякают о латы. Обзор теперь у него был плохой. Прутья забрала размещались близко друг к другу, и мир принца стал темным, тьму рассекали щели, через которые вливался яркий солнечный свет. Карл скорее ощутил, чем увидел, что люди вокруг него прибавили ходу. Перед ним сомкнулся новый ряд, а ему не хватало сил, чтобы пробиться вперед.

– Монжуа Сен-Дени! – орали латники, и постоянные крики сливались в могучий рев, и с этим бесконечным кличем воины Франции поспешили к проемам в изгороди. Занимавшие их лучники отступили. До принца вдруг дошло, что прежде англичане молчали, и только сейчас издали свой боевой клич: «Святой Георгий!»

Потом раздался первый резкий звук соприкосновения стали со сталью.

И крики.

Началось побоище.

– Приведите своих лошадей! – обратился к Томасу граф Оксфордский.

Граф, второй по старшинству командир после графа Уорика, хотел, чтобы большая часть защитников брода вернулась на холм.

– Лучников Уорика я оставлю здесь, – сказал он Томасу. – Но своих людей уводи.

Путь до вершины холма предстоял неблизкий, и верхом это было бы куда быстрее.

– Лошадей! – крикнул Томас через реку.

Слуги и конюхи перевели их через брод, мимо опрокинутой повозки. Возглавлял их Кин на неоседланной кобыле.

– Ублюдки ушли? – осведомился ирландец, бросив взгляд поверх мертвых и умирающих лошадей туда, где скрылись среди деревьев французские рыцари.

– Вот ты это и выясни, – велел Томас. Он не хотел покинуть брод и обнаружить, что французы возобновили атаку на обоз.

Кин явно удивился, но подозвал свистом своих псов и повел их на север, в сторону леса. Граф Оксфорд отсылал латников Уорика обратно на крутой холм и кричал, чтобы те захватили полные бурдюки с водой.

– Там умирают от жажды! Наберите воды, если можете! Только живо!

Томас, верхом на лошади, захваченной близ Монпелье, нашел повозку, которая собиралась переправиться через реку, едва опрокинутый фургон уберут. На полке повозки стояли бочки.

– Что в них? – спросил он у возницы.

– Вино, сэр.

– Наполни их водой, потом веди чертову телегу на холм.

Возчик пришел в ужас:

– Эти лошади не поднимутся на холм – только не с грузом из полных бочек!

– Тогда добавь коней. И людей. Давай! Или я вернусь и найду тебя. А когда сделаешь одну ходку, возвращайся за новой.

Возница буркнул что-то себе под нос, но Томас не слушал и вернулся к броду, где его лучники садились в седла.

– На холм, – приказал Томас, а потом заметил, что в числе всадников находятся Женевьева, Бертилла и Хью. – Вы, трое! Останетесь здесь, с обозом!

Он пришпорил коня и повел его вверх, мимо пыхтящих в своей броне воинов Уорика.

– Хватайтесь за стремена! – крикнул Бастард.

Он поманил латника, который с благодарностью уцепился за кожаное стремя, чтобы лошадь облегчила ему подъем.

Кин вернулся быстро, поискал глазами Томаса и заметил его среди поднимающихся по склону воинов. Он замолотил по бокам кобылы пятками, чтобы нагнать своих.

– Они ушли, – доложил ирландец. – Но там, наверху, их тысячи!

– Где?

– Над долиной. Тысячи! Исусе!

– Езжай на вершину холма и разыщи священника, – распорядился Томас.

– Священника?

Обещанный священник так и не добрался до брода.

– Людям нужно исповедаться, – пояснил Томас. – Найди священника и скажи ему, что мы не слушали мессу.

Теперь для мессы времени не было, но умирающие успеют хотя бы собороваться.

Кин свистнул собак и погнал лошадь.

А Томас услышал доносящийся с вершины холма звук – это воины сошлись с воинами. Сталь со сталью, сталь с железом, сталь с плотью. Он взбирался по склону.

Отряд дофина нацелился на центр английской линии. Там располагался самый широкий проем в изгороди, и когда французы приблизились, то увидели, что именно за ним развеваются над готовыми к встрече латниками большие штандарты, включая то возмутительное знамя, на котором французский королевский герб соединялся с английскими львами. Этот стяг говорил, что здесь находится принц Уэльский, и сквозь прорези в забралах французы видели принца верхом на коне, чуть позади линии. Ярость боя охватила рыцарей. Не только ярость, но и ужас, а кого-то – радость. Эти пробивались в первые ряды. Они жаждали драки, были уверены в себе и свирепо прекрасны в своем ремесле. Многие выпили перед боем, и вино горячило их. Стрелы летели справа и слева, втыкались в щиты, наконечники мялись о доспехи; иногда попадали в незащищенное место, но атакующие перешагивали через упавших. Подойдя близко, совсем близко, французы перешли на бег, заорали и набросились на англичан.

Этот первый натиск был самым важным. Именно сейчас укороченные копья могли опрокинуть врага, а секирам, молотам и палицам разгон придавал дополнительную мощь. Поэтому воины дофина орали во все горло, устремляясь вперед. Они размахивали, рубили, кололи своим оружием.

И англичане отступили.

Они подались назад под яростным натиском атаки и людской массы, хлынувшей в проем. Клинки загремели по щитам. Замелькали секиры и палицы. Утяжеленная свинцом сталь сминала шлемы, крушила черепа, заставляя кровь и мозги разлетаться через прорубленный металл. Воины падали, и другие спотыкались о них. Атака выдыхалась, бойцы пытались устоять на ногах и шатались от ударов. Но французы проложили себе дорогу в проем, и фронт схватки расширялся по мере того, как изгородь миновало все больше воинов. Вбив клин, французы давили вправо и влево.

Англичан и гасконцев по-прежнему теснили, но уже медленнее. Первоначальное столкновение оставило за собой убитых, истекающих кровью и стонущих раненых, но строй враги так и не прорвали. Командиры на лошадях находились сразу за спешенными латниками, приказывали бойцам оставаться в сомкнутом порядке. Держать строй. А французы пытались прорваться, прорезать и проломить себе путь через щиты, чтобы раздробить англичан на мелкие группы, которые затем легко окружить и уничтожить. Воины орудовали секирами, выкрикивали оскорбления, кололи копьями, били палицами; щиты раскалывались, но линия выдержала. Под напором она подалась назад, и сквозь прогал вливалось все больше французов, но англичане и гасконцы дрались с отчаянием людей, загнанных в угол, и с уверенностью воинов, сплотившихся за многие месяцы. Воинов, доверяющих друг другу и знающих, что их ждет, если строй будет прорван.

– Добро пожаловать на дьявольскую бойню, сир, – бросил сэр Реджинальд Кобхэм принцу Уэльскому.

Оба были верхом позади боевого порядка и наблюдали. Сэр Реджинальд заметил, что натиск ослабевает. Он ожидал конной атаки и, поняв, что французы собираются драться пешими, почувствовал тревогу.

– Они усвоили урок, – сухо сообщил он принцу.

Кобхэм видел, как ряды столкнулись и как яростный напор французов не смог прорвать строй англичан и гасконцев, но теперь трудно стало отличить противников друг от друга, так они сблизились. Задние шеренги обеих сторон стремились вперед, толкая передние на врага и не оставляя пространства, чтобы замахнуться оружием. Вражеские силы по-прежнему вливались через проемы в изгороди, расширяя атаку, но упрямая линия не поддавалась. Бойцы либо нападали на противника, либо сбивались в кучки и шли в бой, раздавая удары, а затем отступали, чтобы перевести дух и оценить нанесенный ущерб. Они скорее выкрикивали оскорбления, чем яростно сражались, и сэр Реджинальд это подметил. И нападающие, и обороняющиеся приходили в себя от первого потрясения, но через проем в изгороди проникало все больше французов, и бой обещал стать более жестоким, потому как атакующие будут действовать расчетливо, а страдающие от голода и жажды англичане быстрее устанут.

– Мы неплохо держимся, сэр Реджинальд! – бодро воскликнул принц.

– Нам ничего иного и не остается, сир.

– Тот мальчишка – дофин? – Эдуард разглядел в рядах французов золотую корону поверх отполированного шлема и по самому большому знамени догадался, что в атаке принимает участие дофин.

– Определенно, – отозвался сэр Реджинальд, – Или, быть может, его двойник?

– Настоящий он дофин или нет, – проговорил Эдуард, – приличия требуют от меня засвидетельствовать ему свое почтение.

Он ухмыльнулся, перекинул ногу через высокую луку седла, спрыгнул на землю и подозвал оруженосца.

– Щит, – велел принц, вытянув левую руку. – И секиру, пожалуй.

– Сир! – воскликнул сэр Реджинальд, но осекся. Принц выполнял свой долг; кости бросал сатана, и советовать Эдуарду блюсти осторожность бессмысленно.

– Что, сэр Реджинальд?

– Ничего, сир, ничего.

Губы принца тронула едва заметная улыбка.

– Сэр Реджинальд, чему суждено, того не миновать.

Он со щелчком опустил забрало и стал протискиваться через английский строй, чтобы сойтись с французами. Отборные рыцари, в задачу которых входило оберегать наследника английского престола, последовали за ним.

Противники заметили яркий джупон, узнали вызывающий французский герб на широкой груди и издали рев, в котором читались вызов и ярость.

И снова устремились в атаку.