Томас прибыл на закате. Изнуренные кони втянулись в лесок из дубов и каштанов, и тут лучник, заметив на фоне пламенеющего заката темные силуэты всадников, окликнул их:

– Кто такие?

– Саймон, ни к чему кричать по-английски, – отозвался Томас.

– Чрево Господне! – Саймон опустил лук. – Мы считали, что ты умер.

– Мне и самому так кажется.

Бастард с отрядом весь день гнал лошадей, потом рыскал вокруг замка графа де Лабруйяда в поисках подкрепления, вышедшего из Кастийон-д’Арбизона, не зная точно, подоспело ли оно. Затем обнаружил его на этом лесистом холме, откуда просматривался единственный вход в крепость. Томас соскользнул с седла. Настроение его катилось вниз так же, как набухшее закатное солнце, отбрасывавшее длинные тени на широкую долину, в которой де Лабруйяд построил свою твердыню.

– Мы попытались их остановить, – проговорил Сэм.

– Ты правильно поступил. – Томас кивнул, выслушав рассказ до конца.

Сэм и его лучники подоспели к ручью всего за несколько минут до Роланда с эскортом и проявили себя молодцами, устроив засаду.

– И мы перебили бы всех до последнего, кабы не Хью. Французский ублюдок приставил нож к его горлу. Однако нескольких мы все-таки пристрелили.

– Но Женевьева в замке?

Сэм кивнул:

– Она и Хью.

Стоя на опушке леса, Томас глядел на замок. Никаких шансов, подумалось ему. Солнце подкрасило каменные стены и багровыми отблесками отражалось от воды во рву, а на стенах время от времени мелькал яркой искрой металл шлема кого-нибудь из караульных. Имея пушку, можно было бы за день разбить подъемный мост, но как пересечь ров?

– Я захватил твой лук, – сказал Сэм.

– Ты меня ждал? – спросил Томас. – Или собирался сам им попользоваться?

На миг Сэм смутился, затем сменил тему.

– Еще мы доставили графиню, – сообщил он.

– Доставили?

Сэм кивнул в сторону юга:

– Она там, на ферме. Питт отвечает за то, чтобы глупая сучка не сбежала.

– Какого черта вы притащили ее сюда?

– На случай, если ты захочешь ее обменять, – объяснил Сэм. – Это была идея отца Левонна. Он тоже тут.

– Отец Левонн? С какой стати?

– Сам вызвался. Он не уверен, что ты захочешь обменивать ее, но… – Сэм не договорил.

– Это было бы простым решением, – пробормотал Томас.

Ему подумалось, что не стоит торчать тут, теряя время. Нужно найти Малис; еще важнее была весть о том, что принц Уэльский ведет свою армию где-то по Франции. Лучники и латники опустошают сельскую местность, разоряют имения, жгут города и сеют панику, и все это в надежде подманить французскую армию на расстояние, с какого ее достанут длинные боевые луки и пущенные из них стрелы с гусиным оперением. Томас знал, что его место – в рядах той армии, но вот он застрял здесь, потому что Женевьева и Хью угодили в плен. Действительно, самым простым решением было вернуть Бертиллу, графиню де Лабруйяд, ее мстительному супругу, но такой поступок навлек бы на Томаса гнев Женевьевы. Ну и пусть себе злится, решил он. Лучше быть сердитой, но свободной, чем пленной и беспомощной.

– Дозорных расставил? – спросил командир у Сэма.

– По всему краю леса. Еще пара на дороге к востоку, дюжина на ферме.

– Ты правильно поступил, – снова одобрил Томас.

На западе погасли последние лучи солнца, всходила луна. Отправившись на ферму, где поместили Бертиллу, Томас подозвал Кина.

– Хочу, чтобы ты подъехал к замку на расстояние оклика, – сказал он ирландцу. – Без оружия. Раскинешь широко руки, чтобы показать, что не вооружен.

– Я и вправду буду без оружия?

– Да.

– Господи! – воскликнул ирландец. – А как далеко бьет арбалет?

– Гораздо дальше, чем ты сумеешь докричаться.

– Выходит, ты меня на смерть посылаешь?

– Если я поеду сам, они могут выстрелить, – сказал Томас. – Тебя же они не знают, а язык у тебя без костей.

– Так ты это заметил?

– Стрелять они не станут, – ободряюще произнес Томас, надеясь, что не ошибается, – потому что захотят послушать, что ты им скажешь.

Кин щелкнул пальцами, и к нему подскочили два волкодава.

– И что мне нужно им сказать?

– Сообщи, что я меняю графиню на Женевьеву и моего сына. Их должны сопровождать не больше трех человек с каждой стороны, обмен состоится на полпути между лесом и замком.

– Так вот из-за чего вся эта заваруха – из-за графини? – воскликнул Кин.

– Лабруйяд хочет ее вернуть.

– Ах как трогательно. Любит, наверное.

Томас предпочитал не задумываться о причинах, почему граф хочет заполучить назад Бертиллу, поскольку знал, что, выдавая ее, обрекает молодую женщину на муки, а возможно, даже на смерть. Но Женевьева и Хью были для него гораздо важнее. Жаль, но никуда не денешься.

– И когда должен я передать это послание? – осведомился Кин.

– Сейчас, – решил Томас. – Луна светит достаточно ярко, чтобы со стен разглядели, что ты не вооружен.

– И чтобы нацелить болт из арбалета тоже.

– Да, – согласился Томас.

Графиню он нашел на громадных размеров кухне фермы; комнату пересекали массивные балки, с которых свисали пучки сухих трав. Там были отец Левонн, священник из Кастийон-д’Арбизона, и охраняющий подопечную Питт.

Питт, не имевший другого имени, был высоким, худым и молчаливым человеком с угловатым лицом, глубоко посаженными глазами и прилизанными волосами, перехваченными потертой тетивой. Англичанин из Чешира, он присоединился к эллекину в Гаскони – выехал из леса, как будто всегда состоял в отряде, а потом просто встал в строй, не произнеся ни слова. Питт был мрачен и угрюм, и Томас подозревал, что он дезертировал из какого-то другого отряда, но этот верзила был превосходным лучником и умел повести за собой людей в бою.

– Рад, что ты вернулся, – буркнул он при виде Томаса.

– Томас! – с облегчением произнес отец Левонн, вставая с кресла по соседству с Бертиллой.

Томас махнул, приглашая священника снова занять свое место. Бертилла сидела за большим столом, на котором чадили две свечи. Служанка, подысканная для нее Женевьевой из девушек Кастийон-д’Арбизона, стояла на коленях подле хозяйки. Глаза графини покраснели от слез. Она посмотрела на Томаса:

– Вы собираетесь вернуть меня?

– Верно, госпожа.

– Томас… – начал было отец Левонн.

– Да, – оборвал священника Томас, отметая все возможные возражения.

Бертилла уронила голову и снова заплакала.

– Вам известно, что он со мной сделает?

– У него мои жена и сын, – ответил Томас.

Графиня тихо зарыдала.

– Господи! – с восторгом прошептал Кин рядом с Томасом.

Томас не обратил на ирландца внимания.

– Мне жаль, госпожа, – сказал он.

– Когда?

– Сегодня ночью, я надеюсь.

– Лучше бы мне умереть, – проговорила она.

– Томас, дозволь мне пойти и поговорить с графом, – предложил отец Левонн.

– И какой, к черту, прок ты рассчитываешь получить? – Вопрос Томаса невольно прозвучал слишком резко.

– Дай мне поговорить с ним.

Томас покачал головой.

– Граф де Лабруйяд, – сказал он, – злобный ублюдок, жирный, подлый и гневливый ублюдок. В этот час вечера он, надо полагать, уже наполовину пьян, и отпусти я тебя в его замок, обратно ты, вполне вероятно, уже не выйдешь.

– Значит, я останусь там. Я ведь священник, и иду туда, где во мне нуждаются. – Отец Левонн помолчал. – Разреши мне поговорить с ним.

На мгновение Томас задумался.

– Если встанешь перед замком.

Левонн поколебался, а потом кивнул:

– Идет.

Томас взял Кина под локоть и вывел на двор фермы.

– Не позволяй отцу Левонну входить в замок. Из него наверняка сделают еще одного заложника.

Ирландец в кои веки утратил дар речи, но кое-как овладел собой.

– Кровь Господня! – воскликнул он печально. – Да она настоящая красотка!

– И принадлежит Лабруйяду, – резко напомнил Томас.

– Такая способна затмить звезды и обратить разум мужчины в дым, – промолвил Кин.

– Она замужем.

– Какое прелестное создание! – восторгался ирландец. – Оно заставляет поверить, что Господь действительно любит нас.

– А теперь ступай и найди свежую лошадь, – велел Томас. – А потом вы с отцом Левонном доставите послание Лабруйяду.

Он обернулся к священнику, который вышел следом за ними под свет луны.

– Произнеси свои слова, отче, но если ты не убедишь графа отпустить Женевьеву, я обменяю графиню.

– Да, – без воодушевления отозвался отец Левонн.

– Я хочу покончить с этим делом, – отрезал Томас. – Потому что завтра мы выступаем на север.

На север. Чтобы присоединиться к принцу или найти Малис.

Роланд де Веррек чувствовал, что душа его парит как птица в чистом небе; птица, способная пронизать облака сомнений и взлететь на высоту славы; птица с крыльями веры, белая, подобная лебедям, плавающим во рву замка графа Лабруйяда. Внутри этого замка и находился теперь рыцарь, преклонивший колени в залитой огнями свечей часовне. Он чувствовал биение собственного сердца; оно не просто билось, но колотилось гулко о грудную клетку, словно в такт взмахам крыльев его воспаряющей души. Роланд де Веррек пребывал на вершине блаженства.

В тот вечер он узнал об ордене Рыболова. Он слушал, как отец Маршан рассказывал ему о целях ордена и миссии по поиску Малис.

– А я знаю про Малис, – сказал Роланд.

Отец Маршан оторопел, но быстро оправился.

– Знаете? – спросил он. – Что именно вам известно, сын мой?

– Это меч, который святой Петр принес в Гефсиманский сад, – ответил рыцарь. – Меч, который он извлек, чтобы защитить нашего Спасителя.

– Священное оружие, – промолвил негромко отец Маршан.

– Но проклятое, отче. Говорят, что оно проклято.

– Я тоже про это слышал. Проклято, потому что святой Петр выхватил его, а Иисус укорил ученика. Dixit ergo Iesus Petro mitte gladium in vaginam… – начал священник цитату из Евангелия, но остановился, заметив несчастный вид Роланда. – В чем дело, сын мой?

– Если злые люди завладеют этим мечом, отец, они обретут неслыханное могущество!

– Вот для того и существует орден, – терпеливо объяснил священник, – чтобы обеспечить обладание Малис за Церковью.

– Но проклятие может быть снято! – воскликнул Роланд.

– Вот как? – удивился отец Маршан.

– Говорят, что если Малис отправить в Иерусалим и освятить в стенах храма Гроба Господня, то проклятие разрушится и меч станет орудием славы Господней, – сообщил де Веррек. – Ни один другой меч, ни Дюрандаль Роланда, ни меч Карла Великого Жуаез, ни даже Экскалибур короля Артура, не сравнится с Малис. Если проклятие будет снято с нее, она станет самым священным оружие на Божьей земле.

Отец Маршан слышал благоговение в голосе Роланда, но вместо того, чтобы охладить его пыл репликой, что путешествие в Иерусалим столь же вероятно, как и второе пришествие святого Петра, важно кивнул:

– Тогда нам следует прибавить к задачам ордена еще и эту, сын мой.

Роланда приняли в орден в залитой ярким светом часовне. Он исповедался и получил отпущение грехов, а теперь стоял на коленях перед алтарем. Другие рыцари располагались позади него, в небольшом нефе с белыми стенами. Роланду было приятно видеть в рядах ордена Робби, но второй шотландец, увешанный костями Скалли, его смущал. Даже несколько минут в обществе Скалли были невыносимы из-за грубости этого дикаря, чему способствовали его издевательская ухмылка, ругань, злобный нрав, язвительность и тяга к насилию.

– Это и в самом деле примитивный инструмент, – пояснил Роланду отец Маршан. – Но Господь находит применение и самой скромной глине.

Сейчас Скалли переминался с ноги на ногу и бормотал, что они теряют время. Рыцари ордена молчали, наблюдая, как отец Маршан возносит молитву на латыни. Церковник благословил меч Роланда, возложил руки на голову молодого человека и повесил ему на шею ленту с вышитым изображением ключей Рыболова. Молитва продолжалась, и свечи в часовне гасли одна за другой. Было похоже на службу в Страстную пятницу, когда в ознаменование смерти Искупителя церкви христианского мира погружались в темноту. И когда догорела последняя свеча, остался только бледный лунный свет, падающий из единственного высокого окна часовни, да робкое красное пламя лампады, отбрасывающее багрово-кровавую тень на серебряную фигуру распятого Христа, на которую восторженно смотрел Роланд. Он обрел смысл жизни, нашел призвание, достойное его чистоты. И он разыщет Малис.

Женевьева вскрикнула. Потом вскрикнула еще раз.

Когда Кин и отец Левонн подъехали к подъемному мосту, ирландец окликнул караульного, который бросил на двух появившихся в лунном свете всадников равнодушный взгляд, а затем зашагал по парапету надвратной башни.

– Ты слышишь? – крикнул Кин. – Скажи своему господину, что его женщина у нас. Он хочет получить ее назад, так ведь?

Ирландец ждал ответа. Его лошадь стукнула копытом.

– Господи! Эй, малый, ты меня слышишь? – гаркнул он. – У нас его жена!

Караульный высунулся между зубцами, снова посмотрел на Кина, но ничего не ответил и через мгновение исчез за камнями.

– Ты глухой? – не выдержал Кин.

– Сын мой, – вступил отец Левонн. – Я священник! Дай нам поговорить с твоим господином!

Никакого ответа. Луна осветила замок и посеребрила рябь, поднятую во рву ветром. На стене надвратного укрепления показался еще один человек, но и он быстро исчез.

Кин знал, что Томас с дюжиной парней смотрит из-за деревьев, но мог только догадываться, кто еще наблюдает за ними через узкие бойницы каменной стены и погруженных в тень башен; и не натягивают ли эти наблюдатели тетивы арбалетов, заряженных короткими тяжелыми болтами с наконечниками из стали. Волкодавы, увязавшиеся за Кином, поскуливали.

– Нас кто-нибудь слышит? – воззвал бывший школяр.

Порыв ветра развернул флаг на донжоне замка. Знамя заполоскало, потом опало, когда порыв стих. В долине заухала сова, собаки вскинули головы и стали принюхиваться. Элоиза тихо зарычала.

– Тише, девочка, – сказал Кин. – Успокойся. Завтра мы поохотимся на зайцев, а то и на оленя, если повезет.

– Англичанин! – раздался оклик со стороны замка.

– Если так нужно оскорбить человека, то нельзя ли подойти к делу с умом? – отозвался Кин.

– Возвращайтесь утром! Приходите на рассвете!

– Дай мне переговорить с твоим господином! – крикнул отец Левонн.

– Ты священник?

– Да.

– Вот тебе ответ, отче!

На одной из башен щелкнула тетива, арбалетный болт пронизал лунную ночь и упал на дорогу ярдах в двадцати от всадников. Он чиркнул по дерну и остановился между перепуганными псами.

– Похоже, отец, придется нам подождать до утра, – сказал Кин.

Он развернул коня, ударил его пятками по бокам и ускакал за пределы досягаемости арбалетов.

До утра.

Граф де Лабруйяд ужинал. На столе стояли пирог с олениной, жареный гусь, ветчина под густым слоем приправленного лавандой меда и блюдо с откормленными просом овсянками, любимым лакомством графа. Его повар умел замачивать этих пташек в красном вине, а потом быстро обжаривать на сильном огне. Граф понюхал одну птицу. Само совершенство! Аромат был таким аппетитным, что у него почти закружилась голова. Лабруйяд втянул в рот крошечную тушку, хрупкие косточки захрустели, а по подбородку потек желтый жир. Еще повар зажарил трех вальдшнепов, пропитав тонкоклювых птиц смесью меда и вина.

Есть граф любил. Его слегка смущало, что гости, суровый отец Маршан, сэр Робби Дуглас и этот забавный рыцарь-девственник, до сих пор маются дурью в часовне, но дожидаться их не хватало терпения. Овсянки подоспели с пылу с жару, а темные грудки вальдшнепов были слишком вкусны, чтобы медлить. Поэтому граф велел передать гостям, что они могут присоединиться к нему, когда закончат.

– Роланд славно справился, – сказал Лабруйяд своему управляющему.

– Действительно, мессир.

– Малый захватил жену Бастарда! Роланд, может, и девственник, – тут граф издал смешок, – но не круглый дурак. Давай-ка посмотрим на нее.

– Сейчас, мессир?

– Зрелище поинтереснее, чем этот болван, – отозвался граф, указав на менестреля, играющего на маленькой арфе и воспевающего военные подвиги господина. Песня содержала по большей части вымысел, но домашние графа делали вид, что верят ей.

– К завтрашнему утру все готово? – поинтересовался Лабруйяд, прежде чем управляющий отправился выполнять поручение.

– «Готово», мессир? – переспросил сбитый с толку слуга.

– Вьючные лошади, доспехи, оружие, припасы. Чрево Господне, мне что, все надо делать самому?

– Все готово, мессир.

Толстяк хрюкнул. Герцог Беррийский вызвал его в Бурж. Герцог, конечно, был всего лишь сопливым мальчишкой, и графа подмывало сделать вид, будто он не получал вызова. Только вот этот сопливый мальчишка – сын короля Франции, и арьербан сопровождался письмом, деликатно напоминавшим, что граф не откликнулся на два предыдущих вызова и отказ повиноваться является основанием к изъятию земель. «Мы убеждены, – значилось в письме, – что вы желаете сохранить поместья, поэтому с радостным нетерпением ожидаем прибытия вашего в Бурж, зная, что вы приведете множество арбалистов и латников».

– Арбалистов, – буркнул граф. – Почему он не может назвать их арбалетчиками? Или стрелками?

– «Он», мессир?

– Герцог, болван. Проклятый сосунок. Сколько ему: пятнадцать, шестнадцать? Еще молоко на губах не обсохло. Арбалисты, тоже мне!

Тем не менее граф собирался взять в Бурж сорок семь арбалистов – или арбалетчиков – и шестьдесят семь латников. Контингент изрядный, даже более многочисленный, чем та маленькая армия, с которой он пошел отбирать Бертиллу у Вийона.

Он подумывал отдать это войско под начало одному из своих капитанов, а самому остаться дома под прикрытием двадцати арбалетчиков и шестнадцати латников, составлявших гарнизон замка. Однако угроза лишиться поместий заставила его выступить лично.

– Ну, так веди ту женщину! – бросил Лабруйяд управляющему, который медлил, думая, что у его сиятельства могут возникнуть новые вопросы.

Граф поднес к губам вальдшнепа и впился в отдающее медом мясо. Оно не такое нежное, как у овсянки, подумал он, бросил вальдшнепа и засунул в рот десятую по счету овсянку.

Он все еще обсасывал маленькую тушку, когда Женевьеву с сыном ввели в малый зал, выбранный графом для ужина. Большой зал был полон его воинами, которые пили его вино и ели его пищу, хотя оленину, овсянок или вальдшнепов им не подавали. Лабруйяд похрустел косточками певчей пташки, проглотил еду и указал на довольно близко расположенное к столу место, где большие свечи могли осветить Женевьеву.

– Поставьте ее сюда, – приказал он. – А мальчишку зачем привели?

– Она настояла, мессир, – ответил один из латников.

– Настояла? Она не в том положении, чтобы настаивать. Тощая ведьма, а? Повернись-ка, женщина!

Женевьева не пошевелилась.

– Повернись, я сказал! Вокруг себя, медленно, – велел граф. – Люк, если она не подчинится, можешь ее ударить.

Люк – латник, притащивший пленницу в зал, занес руку, но бить ему не пришлось. Женевьева сделала оборот и дерзко посмотрела графу в глаза. Он утер рот и подбородок салфеткой и выпил вина.

– Раздень ее! – скомандовал Лабруйяд.

– Нет! – воспротивилась Женевьева.

– Я сказал, раздень ее, – повторил толстяк, глядя на Люка.

Прежде чем тот успел повиноваться, дверь палаты отворилась и на пороге появился Жак – теперь старший из капитанов графа.

– Прибыли два посланца, мессир, – доложил он. – Предлагают обменять эту женщину на графиню.

– Вот как?

– Графиня здесь у них, мессир, – добавил Жак.

– Здесь?

– Так он сказал.

Граф встал и заковылял вокруг стола. Рана от угодившей в ногу стрелы ныла, хотя заживала неплохо. Ему больно было переносить свой изрядный вес на пострадавшую ногу. Спускаясь с помоста, чтобы подойти к Женевьеве, он скривился.

– Ваш муж, мадам, – пророкотал Лабруйяд, – осмелился пойти против меня. – Граф ждал ответа, но Женевьева молчала, и он, не отрывая от нее глаз, обратился к Жаку: – Передай посланцам, чтобы возвращались утром. На рассвете мы совершим обмен.

– Да, мессир.

– Но сперва я найду для этой сучки другое применение.

При этих словах графа обуяла чудовищная ярость. Его унизили, сначала жена, а затем Бастард. Он подозревал, что его собственные люди смеются у него за спиной, и поэтому предпочитал есть в отдельном зале. На самом деле Лабруйяд знал, что над ним смеется вся Франция. Его оскорбили, увенчали парой рогов; но граф был гордым, нанесенная его гордости рана была так глубока, что внезапный гнев вспыхнул в нем; взревев как от боли, он вцепился в льняное платье Женевьевы и разорвал его.

Женевьева вскрикнула.

Крик только сильнее разъярил графа. Все полученные за последние недели обиды вскипели в нем, и он мог думать лишь о мести тем, кто унизил его. А есть лучший способ, чем снять рога с собственной головы и водрузить их на Бастарда? Лабруйяд рванул платье ниже, Женевьева опять закричала и отпрянула. Ее сын плакал, граф отвесил ему сильную затрещину и снова потянул платье Женевьевы. Она прижимала к шее разодранную материю.

– Грязная сука! – заорал толстяк. – Покажи мне свои сиськи, тощая ведьма!

Он ожег ее жестокой пощечиной, но тут в дверь палаты вошли с полдюжины человек.

– Перестаньте! – раздался вопль Роланда де Веррека. – Перестаньте! Это моя заложница.

В дверь продолжали входить люди. В их числе находился Робби Дуглас, вытаращившийся на Женевьеву, которая припала теперь к каменным плитам пола и пыталась подтянуть обрывки платья к груди. Скалли ухмылялся. Латники графа переводили взгляд с беснующегося Лабруйяда на невозмутимого Роланда, а отец Маршан оценил ситуацию и встал между ними.

– Эта девчонка – пленница ордена, мессир, – сказал он графу.

Это заявление озадачило Роланда, который считал Женевьеву своей заложницей, но он принял эти слова за выражение поддержки и не возразил. Граф отдувался и походил на загнанного в угол вепря. На миг показалось, что благоразумие возьмет верх над гневом, но потом внутри его будто что-то сломалось, и ярость затопила его снова.

– Прочь! – бросил он вошедшим.

– Мессир… – начал было отец Маршан умиротворяющим тоном.

– Прочь! – рявкнул де Лабруйяд. – Это мой замок!

Никто не двинулся с места.

– Эй, ты! – граф кивнул Люку. – Вышвырни их!

Люк попытался оттеснить из зала Роланда, отца Маршана и других рыцарей ордена Рыболова, но Роланд даже не шелохнулся.

– Это моя заложница, – повторил он.

– Подеремся за потаскушку! – весело предложил Скалли.

– Тихо! – прошипел Робби.

Робби остро переживал ту старую сумятицу, которую, как он надеялся, утихомирил орден Рыболова. Он влюбился в Женевьеву в тот самый день, когда впервые увидел в темнице Кастийон-д’Арбизона. Эта безответная любовь разрушила его дружбу с Томасом, сделала его клятвопреступником, привела к разладу с лордом Дугласом и закончилась, как думал Робби, с принятием священной миссии ордена Рыболова. И вот теперь он смотрел, как Роланд кладет ладонь на эфес меча, и боялся выбора, который ему предстоит сделать. Женевьева устремила на него удивленный и умоляющий взгляд, и ее глаза были полны боли.

Граф заметил, как рука Роланда коснулась Дюрандаля, и не придумал ничего умнее, как потянуться за своим мечом. Отец Маршан воздел руки.

– Во имя Божье! – провозгласил он и схватил Роланда за плечо. – Во имя Божье! – повторил он, предупреждающе выставив ладонь в сторону графа. – Вы правы, мессир, – произнес он рассудительно. – Это ваш замок. Все, что происходит в этих стенах, делается по вашему повелению и по вашей воле, и мы тут бессильны. – Отец Маршан низко поклонился графу и продолжил: – Однако, мессир, этой женщине придется поговорить с нами. Этого требует папа, этого требует король Франции, и, мессир, его святейшество и его величество будут благодарны, если вы позволите мне, вашему скромнейшему слуге, – он снова поклонился де Лабруйяду, – допросить эту несчастную.

Отец Маршан изобрел интерес короля и папы, но это была вдохновенная выдумка, способная охладить ярость Лабруйяда.

– Я прав? – требовательно спросил граф.

– Целиком и полностью, и если кто-нибудь из нас помешал вам, мессир, бросил вызов вашей бесспорной власти, то примите нижайшие наши извинения.

– Папа и король проявляют заинтересованность в этом деле?

– Это может показаться странным, мессир, но это так. Именно поэтому я и прибыл сюда по поручению кардинала Бессьера. Мессир, если вы хотите заслужить репутацию человека, который доблестно сражается за царствие небесное здесь, на земле, то прошу вас, дайте провести некоторое время с этим созданием.

– А когда вы с ней закончите?

– Как я уже сказал, мессир, это ваш замок.

– И вашим людям стоит помнить об этом, – рявкнул де Лабруйяд.

– Разумеется, мессир.

– Тогда забирайте ее, – великодушно промолвил граф.

– Церковь будет у вас в неоплатном долгу, мессир, – сказал отец Маршан и знаком велел Скалли и Робби увести Женевьеву. Потом кивнул на Хью. – Заберите и его тоже.

И Робби облегченно выдохнул.

Томас стоял на коленях на лесной опушке.

– Что он сказал? – в десятый раз спросил Бастард.

– Велел возвращаться на рассвете, – ответил Кин.

Но что случится с Женевьевой за время между серединой ночи и рассветом? Этот вопрос мучил Томаса, воображение давало на него неприятные ответы, а разум не предлагал решения. Он не мог ее спасти. Не мог пересечь ров, взобраться на стену и проложить себе путь в замок. Для этого требовались армия и время.

– Всем нужно поспать, – обратился Бастард к своим людям, и был прав, но лучники предпочли бодрствовать вместе с Томасом. Спать не хотел никто.

– Сколько там народу? – вслух размышлял Томас.

– Когда мы сражались под Вийоном, у ублюдка было около сотни воинов, – предположил Сэм.

– Внутри они все не поместятся, – заявил Томас, хотя это была всего лишь надежда, облеченная в слова.

– Замок довольно большой, – произнес Кин.

– А у нас тут тридцать четыре лучника, – продолжил Томас.

– И еще латники, – добавил Карел.

– У него около сорока арбалетчиков, – промолвил Сэм. – А может, и больше.

– Он не сказал, что обменяет ее? – в десятый раз спросил Томас.

– Просто передал, чтобы мы вернулись, – ответил Кин. – Я бы задал парню пару вопросов, если бы мог, но они намекнули из арбалета, что мы с отцом Левонном не самые желанные гости.

Если Женевьева пострадала, подумал Томас, он забудет про Малис, про принца Уэльского, забудет обо всем, пока не привяжет Лабруйяда к столу и не обкорнает так, как граф обкорнал Вийона. Но той лунной ночью Томас лелеял пустые надежды. Бывают времена, когда остается только ждать и надеждой укреплять свой дух, чтобы не впасть в отчаяние.

– На рассвете мне потребуются все лучники и все латники, – произнес Бастард. – Мы покажемся им. Будем готовы к бою, но встанем вне расстояния выстрела из арбалета.

Это был просто жест отчаяния, не больше, и Томас это сознавал.

– Мы готовы, – отозвался Сэм. Как и остальные лучники, он держал свой лук, хотя в преддверии утренней росы снял тетиву и спрятал в шапку. – И рассветет сегодня рано.

– Вам надо поспать, – повторил Томас. – Всем, кто не в дозоре, нужно поспать.

– Хорошо, мы поспим, – заверил его Сэм.

Но никто не сошел с места.

Отец Маршан вкрадчиво положил руку Роланду на плечо:

– Ты прав, сын мой. Она твоя пленница, и ты должен ее защищать, но тебе не следует забывать об осмотрительности.

– Осмотрительности?

– Это домен графа. Здесь его власть. – Священник улыбнулся. – Но это все позади. Теперь передай пленницу нам.

– Пленницу? – удивился Роланд. – Она заложница, отче.

Отец Маршан помедлил.

– Что тебе известно о ней? – спросил он.

Рыцарь нахмурился:

– Что она подлого происхождения и замужем за Бастардом, но, помимо этого, ничего существенного.

– Она тебе нравится?

Роланд поколебался, но потом вспомнил, что долг обязывает его быть правдивым.

– Сначала не нравилась, отче, но затем я стал восхищаться ею. В ней ощущается сила духа. У нее острый ум. Да, она мне нравится.

– Она околдовала тебя, – сказал отец Маршан строго. – И ты в этом не виноват. Но тебе следует знать, что эта женщина предана анафеме, проклята святой Матерью-Церковью. Ее должны были сжечь за ересь, но Бастард вызволил ее, а потом она убила благочестивого доминиканца, открывшего ее ересь. Рассуди сам, сын мой: я не могу позволить ей уйти теперь, дать и впредь распространять ее богопротивные доктрины. Она осуждена.

– Я поклялся защищать ее, – нерешительно сказал Роланд.

– Я освобождаю тебя от этой клятвы.

– Но Женевьева кажется такой доброй женщиной!

– Дьявол маскирует свои происки, сын мой, – заявил отец Маршан. – Он укутывает зло в светлые одежды и подслащивает порок медовыми словами. Эта женщина кажется красавицей, но на самом деле она дьявольское отродье, как и ее муж. Оба они отлучены от Церкви, оба еретики.

Священник повернулся к слуге, идущему по темному коридору.

– Спасибо, – промолвил он, приняв у него из рук сокола.

Кожаную перчатку он уже натянул и теперь накручивал опутенки вокруг запястья, а потом погладил колпачок, закрывавший глаза птицы.

– Тебе известно, зачем еретики ходили в Монпелье? – спросил он у Роланда.

– Женевьева сказала, что они провожали английского монаха, который должен был поступить в университет, отец.

Отец Маршан печально улыбнулся:

– Тут она солгала, сын мой.

– Солгала?

– Ее супруг разыскивает Малис.

– Нет! – воскликнул Роланд не из несогласия, а от удивления.

– По моей догадке, ему сказали, что меч может находиться там.

Роланд покачал головой.

– Я так не думаю, – уверенно заявил он.

Пришел черед удивляться отцу Маршану.

– Ты не можешь… – промолвил он едва слышно, потом смолк.

– Ну, утверждать я, конечно, не берусь, – сказал рыцарь. – К тому же у вас могут быть новости о Малис, о которых мне неизвестно.

– До нас дошло, что меч хранился в одном месте, называемом Мутуме, но, когда мы приехали туда, он исчез.

– Может статься, его перевезли в Монпелье, – с сомнением протянул Роланд. – Но человек, на которого возложена забота о нем, наверняка должен был спрятать его в надежном месте.

– А таковое имеется? – осторожно поинтересовался священник. Он поглаживал накрытую колпачком голову птицы, палец нежно скользил по мягкой коже.

Роланд скромно улыбнулся:

– Моя мать, да благословит ее Господь, происходит из древнего рода графов Камбре. То были великие воины, но один из них не подчинился своему отцу, оставил поле брани и стал монахом. Его звали Жуньен, и, как гласит семейная легенда, во сне ему явился благословенный святой Петр и вручил меч. Святой Петр сказал Жуньену, что только человек, бывший одновременно и святым, и воином, достоин оберегать этот клинок.

– Святой Жуньен?

– Он не очень широко известен, – грустно признал Роланд. – И если известен вообще, то благодаря тому, что уснул во время метели и должен был погибнуть, но милость Божья оберегла его…

Он остановился, потому что отец Маршан сжал ему плечо так, что стало больно.

– В чем дело, отче? – удивился он.

– У Жуньена есть усыпальница?

– Его земные останки покоятся у бенедиктинцев в Нуайе.

– В Нуайе?

– Это в Пуату, отче.

– Да благословит тебя Господь, сын мой! – воскликнул отец Маршан.

В голосе священника Роланду послышалось облегчение.

– Я не знаю, там ли находится Малис, отче, – благоразумно предупредил он.

– Но она может быть там, может быть, – пробормотал церковник, потом замолчал, когда по коридору, освещаемому только тем светом, что просачивался сюда из зала, где горели свечи, прошел слуга с ночным горшком.

– Не знаю, – признал он наконец, когда слуга удалился. В голосе его звучала усталость. – Не знаю. Малис может быть где угодно! Я понятия не имею, где еще искать, но возможно, это знает Бастард?

Маршан погладил сокола, беспокойно заерзавшего у него на запястье.

– Поэтому нам нужно выяснить, что именно ему известно и по какой причине он ездил в Монпелье.

Священник поднял руку, на которой примостился сокол.

– Скоро, драгоценная моя, – обратился он к птице. – Мы снимем с тебя колпак очень скоро.

– Зачем? – удивился Роланд. С учетом ночного времени этот поступок казался странным.

– Это каладрий, – объяснил отец Маршан.

– Каладрий? – переспросил рыцарь.

– Большинство каладриев обладают свойством обнаруживать в людях болезнь, – пояснил церковник. – Но эту птицу Бог также наделил даром обнаруживать истину. – Он на шаг удалился от Роланда. – Ты выглядишь усталым, сын мой. Быть может, поспишь немного?

Роланд грустно улыбнулся:

– В последние ночи я мало спал.

– Так отдохни сейчас, сын мой! Отдохни, и да благословит тебя Господь! – Он взглядом проводил де Веррека, потом направился в другой конец коридора, где его ждали рыцари.

– Сэр Робби! Не приведете ли ту девку и ее мальца? – велел он, распахнув первую попавшуюся дверь, и оказался в комнатушке, где винные бочки громоздились вокруг стола, уставленного кувшинами, кубками и воронками.

Отец Маршан смахнул всю эту посуду, освободив столешницу.

– Помещение годится, – сказал он. – Принесите свечей!

Церковник погладил соколицу.

– Проголодалась? – спросил он у нее. – Моя девочка хочет кушать? Очень скоро мы тебя накормим.

Когда Робби привел Женевьеву, священник стоял у одной из стен комнатки.

Женщина прижимала к груди разодранное платье.

– Похоже, ты был знаком с этой еретичкой прежде? – осведомился отец Маршан у Робби.

– Да, отче, – ответил тот.

– Он предатель! – воскликнула Женевьева и плюнула Робби в лицо.

– Он поклялся исполнять Божьи предначертания, – отрезал отец Маршан. – А ты проклята Богом.

Скалли втащил в дверь Хью и подтолкнул к столу.

– Свечей! – велел Скалли отец Маршан. – Принеси несколько штук из зала.

– Любишь смотреть на то, что делаешь, а? – Скалли расплылся в ухмылке.

– Ступай! – резко велел отец Маршан, после чего повернулся к Робби. – Уложи ее на стол. Будет сопротивляться – можешь ее ударить.

Женевьева не сопротивлялась. Она знала, что не в силах противостоять одному Робби, не говоря уж о Робби вместе с тем жутким типом с костями в волосах, который как раз принес две большие свечи и поставил их на винные бочки.

– Лежи смирно, – распорядился отец Маршан. – Как мертвая.

Он заметил пробежавшую по ее телу дрожь. Женевьева сложила руки, одна поверх другой, на груди, чтобы разорванное платье не сползло; священник отвязал опутенки от перчатки и поставил соколицу на верхнее запястье пленницы.

Когти впились в нежную кожу, и Женевьева тихо застонала.

– In nomine Patris, – негромко начал отец Маршан, – et Filii, et Spiritus Sancti, amen. Сэр Роберт.

– Отче?

– У нас нет писца, который записал бы в протокол признание грешницы, так что слушайте внимательно и будьте свидетелем всего сказанного. Ваш священный долг запечатлеть правду.

– Да, отче.

Священник посмотрел на Женевьеву, которая лежала, закрыв глаза и сцепив руки.

– Грешница, – ласково проговорил он, – расскажи мне, зачем вы ездили в Монпелье.

– Мы отвозили туда одного английского монаха, – ответила Женевьева.

– С какой целью?

– Ему предстояло изучать медицину в университете.

– Ты хочешь, чтобы я поверил, будто Бастард проделал весь этот путь до Монпелье, просто сопровождая какого-то монаха?

– Это была услуга его сеньору, – пояснила Женевьева.

– Открой глаза! – велел священник. Слова его по-прежнему звучали тихо. Он подождал, пока она не выполнила приказ. – А теперь скажи, слышала ли ты о святом Жуньене?

– Нет, – ответила Женевьева.

Сокол в колпачке не шевелился.

– Ты отлучена от Церкви, не так ли?

Женщина помедлила, но потом едва заметно кивнула.

– И ты отправилась в Монпелье ради монаха?

– Да, – тихо промолвила она.

– В твоих собственных интересах говорить правду. – Отец Маршан наклонился, развязал ленточку и снял колпачок с головы сокола.

– Это каладрий, – продолжил священник, – птица, способная определить, говоришь ты правду или лжешь.

Женевьева заглянула соколу в глаза и содрогнулась. Отец Маршан отступил на шаг.

– А теперь отвечай, грешница: зачем ты ездила в Монпелье?

– Я же говорила – чтобы проводить монаха.

Эхо ее вопля раскатилось по всему замку.