Глава 7
«Это отдает романом Дюма»

За два дня до отъезда из Александровского дворца Романовым сказали, чтобы они уложили в чемоданы теплые вещи, а сопровождавшему их повару было велено «приготовить провизии на пять дней». Императорская семья, разумеется, уезжала из Царского Села не одна и не без помощи – с ней ехала изрядная свита. Она включала в себя тридцать девять слуг – горничных, поваров, лакеев – а также семейного врача Евгения Боткина и гувернера Пьера Жильяра. Позже за ними последовали Сидни Гиббс, баронесса Буксгевден, дети доктора Боткина и еще несколько слуг. Царскую семью также сопровождали две личных фрейлины Александры, Анастасия Гендрикова и Екатерина Шнейдер, и два конюших Николая, граф Илья Татищев и князь Василий Долгоруков. Они ехали в двух поездах в сопровождении охраны из более чем трехсот солдат, вооруженных пулеметами, под командой бывшего коменданта дворца Кобылинского, которому было поручено благополучно довезти царскую семью до Тобольска.

Но двое придворных, служивших семье Романовых дольше всех и наиболее ей преданных – Елизавета Нарышкина и граф Павел Бенкендорф – были вынуждены остаться из-за возраста и слабого здоровья. Бенкендорф переживал эту разлуку особенно тяжело, однако затем на протяжении нескольких месяцев именно он будет важнейшим звеном связи с императорской семьей. Его пасынок, князь Долгоруков, будет писать ему из Тобольска, рассказывая о том, как живет там семья бывшего царя. Бенкендорф был также важным источником новостей для находящейся в Крыму вдовствующей императрицы. В одном из своих писем, которое он писал со 2 по 8 августа 1917 года, он сообщал ей, что последние дни в Царском Селе прошли «чрезвычайно болезненно». «Император держится хорошо, насколько это вообще возможно в этих ужасных обстоятельствах, – написал он вдовствующей императрице. – Однако физически он сдал и стал нервным. Он старается как можно больше утомлять себя, занимаясь физическим трудом, что приносит ему душевное облегчение». Императрица же «полна иллюзий» относительно того, что принесет с собой будущее. Более всего Бенкендорф беспокоился об Ольге Николаевне, старшей и наиболее впечатлительной из дочерей Николая и Александры, которая, по его словам, пребывала «в таком меланхолическом состоянии, что это не могло не тревожить. Она похудела и не может сдерживать слез»¹. Отречение отца Ольга, судя по всему, переживала сильнее всех; она, похоже, находила резкую перемену обстоятельств мучительной и никак не могла с ней смириться. Она была особенно удручена лютой ненавистью, направленной на ее родителей, хотя, по ее разумению, они всегда делали только одно – любили Россию и желали всего самого лучшего ей и ее народу.

Трехдневная поездка по железной дороге в Сибирь оказалась на удивление комфортной для семьи Романовых, которые ехали в вагоне первого класса международной компании железнодорожных пассажирских перевозок класса «люкс» International Wagons-Lits Company. В пути им подавали утренний кофе, обед, чай и ужин так же исправно и церемонно, как если бы они по-прежнему находились в Александровском дворце. Каждый день поезд делал часовую остановку, чтобы царская семья могла погулять и размять ноги. Последняя часть поездки прошла на пароходе вверх по реке Туре и затем по реке Тобол после того, как поезд прибыл на железнодорожный вокзал в город Тюмень. Романовы прибыли в Тобольск в шесть вечера 19 августа и были встречены на набережной пришедшей поглазеть на них любопытной и почтительно настроенной толпой – местное население в основном сочувствовало царской семье и позднее приносило им сладости, яйца и другую дефицитную еду².

В 1917 году Тобольск с населением в 21 000 человек был торговым центром огромной губернии, занимающей полмиллиона квадратных миль – почти в восемь раз больше, чем территория Великобритании, хотя «в масштабах азиатской части России это был всего лишь блошиный укус», как выразился один из заезжавших туда путешественников³. Значительная часть этих просторов была болотистой и малонаселенной; сам город представлялся «воплощением застойного запустения, даже летом», когда жителей изводили тучи гнуса. Значительная часть товаров, которыми здесь торговали, приходили по рекам Тобол и Иртыш, но Иртыш освобождался ото льда лишь на 200 дней в году. Тобольск был построен на высоком правом берегу Иртыша на месте впадения в него реки Тобол. Над городом возвышался кремль, возведенный шведами, попавшими в плен к Петру Великому в битве под Полтавой в 1709 году.

Пока Романовы оставались на борту парохода, конюшие Николая Долгоруков и Татищев вместе с Кобылинским и представителем Временного правительства отправились проверять состояние дома, предназначенного для императорской семьи. Дом находился в центре города на его главной площади, площади Свободы. Внутренность его привела их в ужас: «грязный, вонючий дом с окнами, забитыми досками, состоящий из тринадцати комнат, с какими-то остатками мебели и с ужасающими туалетами и ванными комнатами», – написал Долгоруков в своем первом письме Бенкендорфу 27 августа⁴. На чердаке располагались пять комнат для слуг, но остальной свите – ему самому, Татищеву, Гендриковой, Боткину, Шнейдер, другим слугам, офицерам охраны и коменданту Кобылинскому – пришлось поселиться в арендованном доме напротив. Он был довольно просторен, но так же запущен внутри и совершенно лишен мебели, которую пришлось покупать в городе. Но те, кто поселился в этом съемном доме, в отличие от императорской семьи, могли передвигаться по городу более или менее свободно, так что местные монархисты могли с ними встречаться и передавать через них послания с выражениями поддержки, деньги и предметы первой необходимости.

После отъезда из Царского Села Керенский проинструктировал Кобылинского: «Не забывайте, что это бывший император. Ни он, ни его семья не должны испытывать никаких лишений». И комендант действительно делал все возможное, чтобы обеспечить Романовым определенный комфорт и свободу передвижения по примыкающему к дому большому огороженному двору; он также разрешал им время от времени выходить за его пределы, чтобы посетить церковь⁵. Охрана здесь тоже была куда более дружелюбной и вежливой, чем в Царском Селе, и из окон своих комнат на втором этаже и небольшого балкона, на котором им разрешалось сидеть, царская семья могла смотреть, как мимо проходят простые жители Тобольска, часто останавливаясь, приветственно махая и даже крестясь.

Для верных царю монархистов, собиравшихся в Тобольске и вокруг него и наблюдавших за резиденцией губернатора, период с августа по ноябрь 1917 года, бесспорно, был самым подходящим временем для того, чтобы силой освободить царственных пленников из неволи. Политически Сибирь в то время была еще относительно «тихой», и там гражданин Романов (как его теперь называли в газетах) и его семья ушли на далекую периферию общественного сознания. Кобылинский сочувствовал царской семье и не оказал бы сопротивления ее силовому похищению, охрана была слаба, а двор, где гуляли Романовы, сплоченной группе решительных монархистов было бы сравнительно легко взять штурмом. Более того, некоторые охранники из бывшей 4-й императорской стрелковой бригады сами говорили Николаю, что часы их караула – лучшее время для побега⁶.

С точки зрения логики лучшим путем выезда из страны для любой группы, рассчитывающей освободить Романовых из Тобольска, был тот, по которому Керенский надеялся вывезти их позже – из Тюмени по Транссибирской железной дороге во Владивосток на дальневосточном побережье, а оттуда на корабле в Японию и в конце концов – в США. Но такие планы выходили далеко за рамки понимания местных тобольских монархистов, которые, похоже, обсуждали только один вариант – спрятать Романовых внутри России и защищать до тех пор, пока политическая ситуация в стране не изменится.

К осени 1917 года в России не было недостатка в горячих офицерах-идеалистах из бывшей Российской Императорской армии, жаждущих снискать свою толику славы за освобождение царя и его семьи. К сожалению, большая часть из того, что написано об их заговорах по спасению Романовых, – это зыбкий и по большей части спекулятивный миф, мешанина из часто сумбурных и невнятных рассказов тех, кто будто бы участвовал в этих заговорах. Зачастую такие воспоминания записывались много лет после этих событий, уже в эмиграции. Многие из этих рассказов противоречат друг другу, и в большинстве из них люди, о которых идет речь, обозначаются только первой буквой фамилии, что просто бесит. По большей части они только сбивают с толку любых историков, которые пытаются в них разобраться. К сожалению, все эти планы были обречены на провал, поскольку самый горячий энтузиазм монархистов перевешивался соперничеством в их среде и их неспособностью держать свои замыслы при себе. Как в одной из многих состоявшихся между нами бесед выразился специалист по Первой мировой войне Фил Томаселли,

А теперь давайте вернемся к Маркову Маленькому, который в Петрограде в августе 1917 года, следуя указаниям Маркова Второго, завязывал контакты с ячейками монархистов. Он полагал, что к тому времени существовало уже около пятидесяти подобных групп – некоторые из них отсиживались в гостинице «Астория», где тайно встречались с Лили Ден, входившей прежде в ближний круг Александры. Тем временем Марков Второй проводил конспиративные встречи с другими группами монархистов в помещениях торговой компании, располагающейся на Невском проспекте. Их всех «одушевляли одни и те же чувства», отмечал Маленький Марков, однако среди них царила «невероятная неразбериха», и они явно были не способны действовать слаженно и последовательно. Главными проблемами, заметил он, были взаимная подозрительность и отсутствие организационных навыков. К тому же на том этапе у них не было важнейшей составляющей – им не хватало денег, чтобы финансировать свои планы. «Молодые офицеры с энтузиазмом смаковали тайны, пароли, условные знаки и прочие атрибуты заговора, – вспоминал он, – но понятия не имели о технической стороне подобной деятельности»⁷. Между тем Лили Ден заметила, что власти за ней следят, и решила переехать к своей матери на юг России, чтобы не привлекать к себе внимания. Маленький Марков доехал вместе с ней до Белецковки на юге Украины. Во время своего путешествия они обнаружили, что «весь юг напичкан группами монархистов»⁸. Среди здешних монархистов было много разговоров о контрреволюции, но пока не было никого, кто объединил бы эти группы в сплоченную силу.

Типичный примером «рьяного – и совершенно бессмысленного – проявления верности», как его назвал Александр Керенский, была поездка одной из ближайших подруг царской семьи, двадцатидвухлетней Маргариты Хитрово в Тобольск в августе 1917 года⁹. Действуя совершенно самостоятельно и даже не связавшись с другими сторонниками Романовых, она приехала туда с подушкой, набитой подарками, и пачкой из полутора десятков писем, адресованных императорской семье¹⁰. Отправляясь в путь, она проявила такую бездумную опрометчивость и неосторожность, что весть об этом скоро дошла до Керенского. Узнав о ее отъезде и панически боясь, что она замешана в заговоре с целью освободить Романовых, он приказал Кобылинскому арестовать и обыскать ее, как только она приедет в Тобольск.

Маргарита Хитрово отправилась навестить царскую семью, движимая лишь безрассудной преданностью. Здесь не было и речи о каких-то контрреволюционных планах, но ее поступок насторожил власти, и они бросились искать заговоры повсюду. Ее немедля посадили на поезд, идущий в Москву, допросили и в конце концов отпустили. Хитрово, однако, сумела распространить ценную информацию о тех стесненных обстоятельствах, в которых царская семья живет в доме тобольского губернатора – в результате в Петрограде и Москве начался активнейший сбор денег для них. Но в Тобольске ее «бездумный приезд» только осложнил положение Романовых, произведя «эффект тяжелого камня, обрушившегося на спокойную поверхность жизни узников»¹¹. К счастью, Кобылинский счел привезенные ею письма вполне невинными, и царская семья хотя бы смогла их прочесть. Но в результате этого инцидента из Москвы были присланы новые лица, которые стали отвечать за узников: комиссар, эсер Василий Панкратов и его помощник Александр Никольский, а Кобылинский был отодвинут на второй план, так что теперь он командовал только состоящей из 337 человек охраной.

В отличие от достаточно лояльного к узникам Кобылинского, Панкратов был профессиональным революционером, который провел шестнадцать лет в печально известной Шлиссельбургской крепости за убийство полицейского и еще двадцать семь – в сибирской ссылке. В Тобольск Панкратов прибыл 14 сентября. Он совсем не горел желанием выполнять возложенную на него миссию, однако, будучи преданным слугой революции, строго следовал своим инструкциям со всей присущей ему ему моральной строгостью¹². И хотя гувернеру Пьеру Жильяру он и показался «фанатиком, проникнутым гуманными принципами», для революционера Панкратов был человеком порядочным и справедливым; он не желал царской семье зла и бдительно ее охранял. Вел он себя вежливо, ладил с царем и его детьми и заслужил их уважение¹³. Он был настолько беспристрастен, что некоторые из наиболее агрессивно настроенных солдат охраны губернаторской резиденции сформировали свой собственный Солдатский комитет и начали настаивать, чтобы Панкратов и Кобылинский обращались с пленниками гораздо более сурово.

В начале ноября 1917 года захват власти в Петрограде большевиками и свержение Временного правительства вызвало растущее беспокойство – все опасались, как приход к власти этого безжалостного социалистического режима отразится на Романовых, сосланных в Тобольск. Николай был удручен новостью об этом перевороте, когда вести о нем достигли его две недели спустя. Он отрекся от престола ради России, но его жертва не помогла объединить страну; напротив, она еще сильнее страдала от насилия и раздоров. Александра тем временем на глазах теряла терпение и настойчиво спрашивала Ден и Вырубову: «Что делает Марков Второй, и как далеко на самом деле продвинулась работа над освобождением Их Величеств»¹⁴. К этому времени Марков Маленький и Лили Ден уже вернулись в Петроград и обнаружили, что их группа все еще собирает деньги, чтобы отправить офицеров в Тобольск и силой освободить императорскую семью. Они, как он утверждал, набрали уже 150 человек, нервничавших все сильнее, поскольку им «положение императора и императрицы казалось… опасным и даже критическим»¹⁵.

Между тем на сцену вышла еще одна важная фигура – епископ Гермоген. Этот известный духовный лидер и монархист, немало поспособствовавший тому, чтобы Распутин приобрел такое влияние на семью Романовых, теперь был епископом Тобольским и Сибирским с кафедрой в Тобольске. Хотя в конце концов он и выступил против Распутина, царской семье Гермоген остался верен, активно ратовал среди прихожан за оказание ей поддержки и собирал для нее деньги. Он также поддерживал тайную переписку со вдовствующей императрицей, находящейся в Крыму, и с мобилизующимися монархистами как в Петрограде, так и в других частях страны. Гермоген контролировал сеть монастырей в Западной Сибири, которые могли бы стать идеальными местами для укрытия царской семьи после ее освобождения¹⁶. Однако его посредническая деятельность – особенно в качестве передаточного звена для переписки с Романовыми – вызвала сильные подозрения в местных Советах. Именно при его содействии и с помощью отца Алексея Васильева, священника, которого он назначил служить в церкви, куда Романовым иногда разрешалось ходить на литургию, на сцене появился один из наиболее таинственных заговорщиков, якобы ставивший себе целью освободить царя и его семью.

Поручик Борис Соловьев, прежде служивший в 137-м Нижинском пехотном полку, а затем во 2-м пулеметном полку, был главой «распутинского кружка» петроградских монархистов. Ему было двадцать семь лет, он был «высок и русоволос, с усами щеточкой» и пронзительными серо-зелеными глазами¹⁷. Сын казначея Священного Синода, он учился в Берлине, одно время заигрывал с теософией и успел пожить в коммуне мадам Блаватской в Индии. В 1915 году его интерес к оккультизму привел его в руководимый Анной Вырубовой кружок почитателей Распутина, где он встретил дочь Распутина, Марию (Матрену), к которой Распутин всячески его подталкивал. Соловьев делал ей предложение несколько раз, но Мария отвергала его, пока наконец не согласилась выйти за него замуж в сентябре 1917 года¹⁸. Мотивы, по которым он вступил в этот брак, вызывают сомнения. Многие затем будут утверждать, что он женился на Марии из соображений циничного карьеризма, чтобы завоевать доверие императрицы как человек, связанный с теми двумя людьми – Распутиным и Вырубовой – которые были ей наиболее близки (за пределами, разумеется, круга ее семьи)¹⁹. Заняв столь выгодное положение, он, похоже, сумел убедить Александру, что, руководимый всемогущим духом Распутина, он явился сюда не только затем, чтобы обеспечить ее семье финансовую поддержку и безопасность, но и освободить их в конечном итоге.

В октябре до Соловьева дошли слухи, что в неволе царской семье живется все труднее и что у нее кончаются деньги. Александра не раз посылала записки Анне Вырубовой, прося прислать финансовую помощь и предметы первой необходимости. Перед отъездом императорской семьи в Тобольск граф Бенкендорф как гофмаршал императорского двора вручил Кобылинскому крупную сумму денег на хозяйственные расходы царя и его семьи, провизию, жалованье слугам и гонорары врачам. Но из этой суммы Кобылинскому приходилось брать деньги и на то, чтобы платить солдатам, охранявшим Романовых, и к ноябрю князь Долгоруков уже писал своему отчиму, что деньги закончились и Романовы вынуждены жить в долг²⁰. Надо было экономить, и нескольких слуг пришлось рассчитать; многие члены свиты жили теперь за свой счет, и все равно семье Романовых приходилось существовать в очень стесненных обстоятельствах. Бенкендорф просил для них вспомоществования отовсюду – из Москвы и даже из-за границы²¹. К французскому и британскому послам – Нулану и Бьюкенену – обратилась за финансовой поддержкой еще одна монархическая группа, но оба они вежливо отклонили эти просьбы, однако во Франции маркиз де ла Гиш и другие монархисты собирали деньги для царской семьи²². То же самое делал и Борис Соловьев, который нашел щедрого дарителя – живущего в Киеве банкира и сахарозаводчика Кароля Ярошинского, у которого Соловьев некогда служил помощником. Ярошиский владел акциями многих банков и железнодорожных компаний, имел капиталовложения в сельское хозяйство Украины и был хорошо известен семье Романовых, как человек, финансировавший госпитали в Царском Селе, находившиеся под патронажем младших дочерей царя Анастасии и Марии. Имеющиеся сведения разнятся, но, по некоторым данным, он выделил примерно 175 000 золотых рублей (на нынешние деньги это более 3 млн долларов, или 2 175 000 фунтов стерлингов), которые Анна Вырубова передала Соловьеву, чтобы он доставил их семье царя в Тобольск в своем качестве «облеченного всеми полномочиями представителя различных монархистских организаций, оказавших ему доверие по рекомендациям Вырубовой»²³.

В ноябре 1917 года в Тобольске Соловьев отдал деньги священнику Алексею Васильеву. Часть этих пожертвований была тайно пронесена в резиденцию губернатора двумя служанками: Анной Романовой (однофамилицей) и Анной Уткиной; другая часть затерялась. Обе эти женщины приехали в Тобольск отдельно от царской семьи и смогли передать Романовым деньги, поскольку жили сами по себе²⁴. Александра выразила свою благодарность Ярошинскому за оказанную им финансовую поддержку в зашифрованном письме Вырубовой: «В самом деле трогательно, что нас не забыли даже сейчас… Да благословит его Бог»²⁵. К этому времени она также получила сведения о «трехстах» монархистах, готовых участвовать в освобождении ее и ее семьи, монархистах, которые собирались в окрестностях Тобольска якобы под руководством Соловьева и которых он называл Братством Святого Иоанна Тобольского. Выражая свою преданность царице, они сделали своим условным знаком принятый в буддизме символ левонаправленной свастики, который, как издавна считала Александра, приносил ей удачу²⁶. Вечно ища везде знаки, посланные свыше, Александра целиком доверилась Соловьеву и его доблестным рыцарям. «Я неустанно молюсь Господу и уповаю на Него одного, – писала она ему. – Вы говорите о чуде, но разве не чудо, что Он послал сюда к нам Вас?»²⁷

Возложив все свои надежды на это обещанное Соловьевым освобождение, Александра открыла ему еще один источник финансирования – свои припрятанные драгоценности, произведения искусства и другие фамильные ценности: богато украшенные шпаги, инкрустированные золотом и драгоценными камнями образки, украшенные драгоценностями ордена… Все это богатство были тайно вывезенные ею из Царского Села. Трудность состояла в том, чтобы обратить эти предметы в наличность. Некоторые из этих ценностей Александра Федоровна и Анна Уткина сумели тайком вынести из дома и отдать епископу Гермогену и отцу Алексею Васильеву; другие были переданы Соловьеву, чтобы обратить в наличные деньги, и с тех пор о них ничего не было слышно. Большую коллекцию драгоценностей из золота и бриллиантов камердинером царя Чемодуров передал матери-игуменье близлежащего Ивановского женского монастыря, где они были спрятаны много лет. Другие драгоценности и ценные предметы раздали на хранение приближенным царской семьи как единственную финансовую гарантию, способную обеспечить Романовых за границей, если им удастся выехать из России.

Однако к началу 1918 года ситуация в Тобольске начала радикально меняться. Какое-то время местная администрация сопротивлялась медленному наступлению Советской власти в своей губернии, но после того, как известия о второй революции, произошедшей в ноябре, достигли ушей солдат, охранявших дом губернатора, некоторые из тех, кто был настроен более агрессивно, начали проявлять все большую враждебность к царской семье. Кобылинскому с трудом удавалось держать их в узде: ими завладевали все более революционные настроения, они жаловались, что у Романовых и еда, и постели лучше, чем у них, и требовали повышения своего жалования. Когда из Царского Села для императорской семьи прибыла партия из шести ящиков вина, они потребовали, чтобы это вино было вылито в Иртыш. Их Солдатский комитет продолжал настаивать на более строгом режиме содержания временных жильцов губернаторского дома. Постепенно они фактически узурпировали полномочия Кобылинского и даже более властного коменданта Панкратова.

Панкратов надеялся, что выборы в новое Учредительное Собрание, которые должны были пройти в ноябре-декабре, стабилизируют политическую ситуацию, но его надежды не оправдались. Едва делегаты Учредительного Собрания съехались в Петроград, как Ленин 19 января распустил его, потому что большевики получили в нем меньшинство. Это подорвало позиции Панкратова, и из-за трений со все более и более агрессивным Солдатским комитетом в конце января он был вынужден подать в отставку²⁸. Начиная с этого времени режим содержания царской семьи ужесточился, а поведение наиболее радикально настроенных солдат охраны сделалось еще более дерзким и угрожающим. Они потребовали, чтобы все офицеры сняли погоны, что относилось также к Николаю и Алексею, которые до сих пор с гордостью носили свои армейские мундиры и очень расстроились, когда им пришлось подчиниться и избавиться от погон. Кобылинский с тревогой отмечал, что на смену его солдатам, отбывшим воинскую повинность, приезжают из Петрограда новые, гораздо более агрессивные; эти охранники, как писал Пьер Жильяр, «выглядели как свора молодых негодяев»²⁹.

Между тем 20 января 1918 года Борис Соловьев вновь отправился в Сибирь, везя с собой еще 10 000 рублей (на нынешние деньги 173 000 долларов, или 125 000 фунтов) от Ярошинского, чемодан, полный шоколада, духов, нательного белья и зимних вещей от друзей императорской семьи в Петрограде, а также три пачки писем, переданных ему через Вырубову. В Тобольске эти дары опять были тайно доставлены в дом губернатора все теми же служанками. Александра, веря, что Соловьева послал ей дух отца Григория, в ответ передала ему в дар икону³⁰. Вскоре Соловьев создал в Тюмени базу для своего «заговора по освобождению царской семьи». Там, видя в других группах монархистов из Москвы и Петрограда соперников, которые могут покуситься на средства, собранные для императорской семьи, Соловьев «установил своего рода шлагбаум для всех, кто хотел ехать в Тобольск, чтобы встретиться с Романовыми»³¹. Он настаивал, что «его люди» полностью готовы к тому, чтобы освободить императорскую семью, что у них есть свои люди на телеграфе и в тобольской милиции³². Другим сторонникам Романовых он сообщил, что под его началом находятся восемь бывших революционных полков, перешедших на сторону правого дела, «которые заняли все подступы к Тобольску, так что город полностью окружен» Он даже утверждал, что у него есть «несколько верных людей в самом узилище» и «каждый мост, до которого можно добраться из города, заминирован, так что Тобольск можно мгновенно отрезать». Когда настанет подходящий момент, чтобы нанести удар, его верные люди будут по цепочке передавать Романовых от одной группы к другой. Соловьев заявлял, что нет нужды посылать новых монархистов из Петрограда и Москвы, «потому что появление каждого нового лица увеличивает риск возникновения подозрений». «Он просил одного – денег», и, само собой разумеется, «деньги поступали»³³. По его словам выходило, что теперь надо только дождаться подходящей погоды и подходящего момента, чтобы взять дом губернатора штурмом.

Как и следовало ожидать, обещанная Соловьевым операция по освобождению царской семьи так и не состоялась. Многие в среде белой эмиграции, особенно сторонники Маленького Маркова, впоследствии обвиняли именно Соловьева в том, что освободить Романовых так и не удалось. Но ставил ли он себе вообще такую задачу? Всю затею Соловьева и сейчас рассматривают как «псевдозаговор», а его самого часто обвиняют в том, что он был просто авантюристом и рвачом, замыслившим присвоить деньги, предназначенные для освобождения царя и его семьи. Наивные и доверчивые Лили Ден и Вырубова отсылали средства, собранные в Петрограде, в Тобольск, и Соловьев вполне мог прикарманить часть из них. Другие суммы и ценности, которые он передавал священнику Васильеву, также бесследно исчезали, и утверждают даже, что эти двое ссорились между собой из-за их дележа. Следствие по делу об убийстве Романовых, проводившееся позднее следователем Николаем Соколовым, показало, что из полученных им от Ярошинского 175 000 рублей Соловьев передал Романовым только 35 000³⁴.

Соловьева называли также тайным большевиком и двойным агентом, который «препятствовал» эмиссарам Маркова и «даже выдал по меньшей мере двух из них большевистским властям»³⁵. Существуют также ничем не подтвержденные утверждения, что он был германским шпионом. Каковы бы ни были его истинные мотивы, он остается в этой истории загадкой. Однако в малоизвестных эмигрантских публикациях 1920-х годов можно найти тщательно закамуфлированные сведения о существовании в это же время более реального и кажущегося более убедительным заговора русских монархистов с целью освободить императорскую семью, сведения, которые до сих пор не рассматривались.

В конце 1917 года другая группа монархистов, совершенно не зависимая от Соловьева с его Распутинским кружком, сплотилась вокруг князя Владимира Трубецкого, его двоюродных братьев князей Александра и Сергея Трубецких и еще нескольких офицеров Сумского гусарского полка. Это был один из старейших российских гусарских полков, основанный в 1651 году, и офицеры в него набирались только из знатных и очень богатых семей. В декабре ротмистр Виктор Соколов объединился с двумя другими офицерами этого полка, братьями Раевскими, которые, когда их отправили на разведку в Тобольск, взяли себе нелепые саморазоблачающие псевдонимы Кириллов и Мефодиев.

Они сообщили, что в городе и вокруг него есть немало сторонников монархии, что они есть даже среди тех, кто охраняет царя. По их мнению, наилучшим временем для освобождения будет одно из воскресений, когда императорской семье разрешено приходить в церковь и их охраняет отряд всего из двадцати человек. Группа заговорщиков спрячется в церкви за иконостасом и нападет на охрану, когда Романовы явятся на службу. Как и план освобождения их из Александровского дворца, автором которого был Маленький Марков, этот замысел также казался нелепым и фантастическим, он «отдавал романом Дюма», как признал сам Соколов, и прошло совсем немного времени, прежде чем он и братья Раевские были арестованы милицией и допрошены местным Советом³⁶.

Как бы то ни было, вспоминал впоследствии Соколов, несколько офицеров Сумского гусарского полка приехало в Тобольск, чтобы своими глазами увидеть, какими силами охраняют императорскую семью, и наладить контакты с местными монархистами. Однако их ждало глубокое разочарование: оказалось, что эти так называемые «монархисты» – всего лишь три десятка зеленых юнцов-бойскаутов, и, хотя местное население было в основном настроено безразлично, охранявший Романовых гарнизон был огромен. И тем не менее через отца Алексея Васильева они дали знать о своем плане Николаю, и тот согласился бежать, но только если с его семьей отправятся и ее верные слуги – требование, которое немедленно свело на нет все надежды на успешное освобождение³⁷.

Но в любом случае весь план освобождения рухнул, когда 19 декабря дьякон Вознесенской церкви ненароком прочитал старые отмененные молитвы во здравие императорской семьи и пропел «Многая лета» царю³⁸. В отместку за эту молитву за долголетие императора солдаты, охранявшие царскую семью, устроили митинг и постановили немедля запретить им ходить в церковь³⁹. Единственный оставшийся вариант, как вспоминал Соколов, состоял в том, чтобы попытаться освободить одного только Николая из дома губернатора ночью, когда половина солдат охраны будет спать, – но Николай, разумеется, никогда бы на это не согласился.

Теперь надо было составить другой план – и новую версию придумал монархист по фамилии Полянский, московский адвокат, который, по-видимому, пользовался моральной и материальной поддержкой нескольких видных государственных чиновников, а также, как он утверждал, французского посла Нулана. Его план заключался в том, чтобы в Тобольск явился отряд гардемаринов с фальшивым приказом о том, что охрана дома губернатора передается им⁴⁰. Если нынешние солдаты охраны будут возражать, то гардемарины возьмут дом силой. Александру и царских дочерей отправят по железной дороге на тихоокеанское побережье, а затем морем в Японию. Николай, который, как заговорщики знали, категорически отказывался покинуть Россию и расстаться с Алексеем, будет спрятан вместе с сыном внутри страны. Вместе они инкогнито отправятся верхом в Троицкий монастырь Оренбургской губернии, которую контролируют преданные царю казаки, при этом царь сбреет бороду и будет выдавать себя за французского гувернера Алексея, мальчика из некоей богатой семьи.

На этом этапе у любого историка немедленно возник бы очевидный вопрос: а задумывалась ли эта группа заговорщиков о том, дадут ли Николай и Александра согласие на то, чтобы так внезапно расстаться? Узнали ли они заранее, каково их мнение относительно всего этого бестолкового плана? Если бы они это сделали и начали заблаговременно прорабатывать детали, то могли бы избавить себя от массы усилий, затраченных впустую.

Тем не менее десять заговорщиков назначили отъезд в Тобольск на 10 января 1918 года. Они собирались отправиться туда двумя отдельными группами под вымышленными именами и разными путями. Одна группа, возглавляемая князем Александром Трубецким, поехала через Вятку (ныне Киров), Екатеринбург, Пермь и Челябинск, а вторая во главе с ротмистром Михаилом Лопухиным – через Оренбург и Уфу⁴¹. За семь изнурительных дней пути первая группа, едущая на поезде из Москвы в Челябинск, к своему ужасу, обнаружила, что на железных дорогах царит полнейший хаос; станции на пути следования патрулировались красногвардейцами, а на поезда, идущие на восток, нередко нападают. Прибыв в Челябинск, они узнали, что монастырь в Троицке, до которого было восемьдесят семь миль и который прежде занимал белый генерал Дутов, тот самый монастырь, где они надеялись спрятать Николая и Алексея, 25 декабря был захвачен большевиками. И у них не осталось ничего другого, как послать закодированную телеграмму в Москву: «Цены изменились, сделка состояться не может»⁴².

Не пав духом, заговорщики вновь обратились к плану внезапного нападения на дом губернатора, предварительно выведя из строя телеграф и почту. Готовясь к осуществлению этого замысла, они подобрали сеть безопасных убежищ – старообрядческих скитов, находившихся в глухих местах Сибири, где царская семья сможет укрыться, если все-таки представится случай ее освободить. На сей раз заговорщики планировали отвезти Романовых в Ялуторовск в Тюменской губернии, проехать с ними верхом шестьдесят восемь миль на юго-запад до города Курган, используя верховые тропы, идущие вдоль южной ветки сибирского тракта. Чтобы проехать это расстояние, понадобится два дня, ехать придется тайно, по ночам, надо будет двадцать три раза сменить лошадей – не говоря уже о прочих аспектах организации этого похода⁴³. Выполнение такой сложной задачи, да еще осложненной рыщущими по этим местам отрядами большевиков, выходило за рамки возможностей любой организации, не говоря уже о небольшой плохо организованной немногочисленной группировке монархистов. В результате нескольких офицеров поймали и задержали, а те, которые успели добраться до Тобольска, оказались в серьезной опасности. Затем из Москвы пришло сообщение, в котором говорилось, что «задача освобождения императорской семьи неосуществима и их миссия подошла к концу»⁴⁴. Однако, оглядываясь на те события много лет спустя, из эмиграции, Трубецкой по-прежнему считал, что при более благоприятных обстоятельствах императорскую семью было вполне возможно освободить:

Еще один непродуманный план спасения семьи Романовых закончился провалом, но упрямый Марков Маленький по-прежнему был полон решимости помочь «покинутой царской семье», на сей раз силами группы, с которой были связаны Марков Второй и граф Бенкендорф. Группа называлась «Правый центр» и ставила себе целью восстановление монархии⁴⁶. Один из членов группы, Николай Седов, был отправлен в Тюмень еще в сентябре 1917 года, чтобы следить за ситуацией, но денег для того, чтобы послать кого-либо еще, у организации в то время не было, а связь с Седовым была вскоре потеряна⁴⁷. Маленький Марков был обескуражен некомпетентностью Маркова Второго. У монархистов просто-напросто не было достаточного количества денег, «чтобы принять какие-либо серьезные меры по освобождению императорской семьи», а между тем Марков Второй носился с какими-то наполеоновскими планами массового восстания и свержения власти большевиков и хвастался, что «в его распоряжении есть более сотни офицеров, что все они имеют нужные бумаги и готовы выступить в любой момент»⁴⁸.

10 марта Маленький Марков явился в Тобольск, везя письма, книги и другие подарки для Романовых. Перед отъездом Марков Второй уверил его, что он убежден, «что мы сможем закрепиться в Тобольске»⁴⁹. «Не забывайте, что вы не долго будете оставаться там в одиночестве, – сказал он. – За вами один за другим последуют и другие офицеры»⁵⁰. Когда Маленький Марков отдавал посылку с подарками и письмами отцу Алексею Васильеву, тот сообщил ему, что положение царской семьи «становится хуже с каждым днем», поскольку местные большевики «следят за ними со все большим вниманием», и из Петрограда прислали гораздо более опасных людей, чтобы их охранять⁵¹. Из своей квартиры Маленький Марков написал письмо царице, заверяя ее, что Tante Ivette (псевдоним Маркова Второго) «трудится не покладая рук, что все работает, как часы, и день их освобождения уже близок». На следующий день он получил образок, чтобы носить его на шее, и молитвенник, подписанный Александрой: «Маленькому М. с моим благословением». Она подписалась под этими словами «Шеф», поскольку была шефом его полка⁵². Однако, беспокоясь за безопасность Маленького Маркова, Александра просила его уехать в село Покровское и присоединиться к Соловьеву, который жил там в доме Распутина⁵³.

Прежде чем уехать, Маленький Марков поблагодарил Бога за то, что смог некоторое время видеть царскую семью, члены которой стояли у окон своих комнат на втором этаже дома губернатора. Он осмелился остановиться и задержаться на улице достаточно долго, чтобы они узнали его и улыбнулись ему. Александра упомянула эту встречу в своем дневнике⁵⁴. Маленький Марков был вне себя от радости. «Я вновь увидел императорскую семью и сдержал свою клятву. Но в то же время я был отчаянно обеспокоен безнадежным положением Их Величеств». Наутро на рассвете, когда его сани ехали через лес в Покровское, навстречу ему попались две тройки со смуглыми людьми в кожанках, вооруженными до зубов винтовками и пулеметами. Это был недобрый знак. «Большевики тянули свои обагренные кровью руки к Тобольску»⁵⁵. И Маленький Марков поспешил отправить Вырубовой, Ден и другим своим сторонникам в Петрограде известие о том, что «Их Величествам необходимо спешно оказать помощь»⁵⁶.

Во время своей безрезультатной поездки в Сибирь Марков Маленький, похоже, не знал, что своих эмиссаров в Тобольск послал и другой член петроградской группы Маркова Второго – экономист и бывший сенатор Михаил Туган-Барановский. Одним из этих эмиссаров был полковник лейб-гвардии егерского полка Александр Евреинов, выходец из служилых дворян Курской губернии. Члены его семьи немало отличились на военном поприще. Переменив внешность, под чужими именами и с фальшивыми паспортами, Евреинов и еще один офицер, Туношенский, отправились в Тобольск под видом братьев-купцов, едущих по делам, чтобы попытаться связаться с царем и передать ему письма со словами поддержки. Граф Бенкендорф знал об этом плане, но опасался, что Евреинова и его товарища легко разоблачат, так что императорской семье их миссия принесет больше вреда, чем пользы⁵⁷.

Прибыв в Тобольск в марте 1918 года, Евреинов быстро выяснил через местное духовенство, что лучший способ установить связь с царем – это обратиться к одному из двух врачей царской семьи: доктору Боткину или доктору Деревянко, которые жили в доме Корнилова напротив дома губернатора. Врачи могли свободно передвигаться по городу, оказывая медицинскую помощь местным жителям. И главное – они были единственными членами свиты, кого не обыскивали, когда они входили в дом губернатора или выходили из него⁵⁸. Притворившись, что у него тяжелая ангина, Евреинов явился к Боткину в его врачебную приемную, но разговор не получился, потому что в помещении было полно людей. Евреинов напросился на прием позже, когда доктор будет один, и, встретившись с ним вновь, раскрыл ему свое истинное имя и цель приезда. Успокоенный Боткин доверился ему, и Евреинову удавалось так убедительно притворяться больным, что Боткин смог несколько раз посетить его у него на квартире, где они обсуждали тяжелое положение императора и его семьи⁵⁹.

Во время этих бесед Боткин рассказал, как царская семья живет в доме губернатора. Памятуя о недостатке денег, царь стал очень бережлив. Экономя спички, ставшие настоящим дефицитом в городе, он теперь просил дать ему прикурить, если кто-то курил в его комнате. Местные жители вечно просили Боткина пронести в дом губернатора то сахар, то пироги, то варенье, которые он прятал в карманах своего свободного английского пальто, хотя и боялся, что варенье протечет и выдаст его с головой. Во время своих визитов к Евреинову Боткин также объяснил ему нечто такое, что сыграет важную роль в последней части этой истории – Николай и Александра были согласны с планами освобождения с помощью русских монархистов, с тем, чтобы затем спрятаться в России, но «их величества категорически отказываются быть объектом каких-то политических ходов с целью оказать им помощь – и особенно это относится к каким-либо переговорам от их имени с немцами»⁶⁰.

«К сожалению в последнее время такие люди, как вы, встречаются очень редко», – устало сказал Евреинову Боткин. Сейчас так трудно кому-нибудь доверять, и царь с царицей были бы очень благодарны, если бы им удалось услышать последние вести об их друзьях в столице и если бы они знали, что здесь, в Тобольске, есть несколько опытных и преданных людей, заботящихся об их интересах⁶¹. Глава монархистов – по-видимому, Марков Второй, – с которым они держали связь, сказал Боткин, несмотря на всю свою энергию и преданность, похоже, «не имеет полномочий». Евреинов также пришел к выводу, что сторонники Романовых в Петрограде безнадежно неорганизованны и у них нет компетентного лидера, способного объединить их усилия. Они уделяли слишком много внимания политической стороне дела и слишком мало его практическим аспектам, таким, как, например, договоренность с такой ключевой фигурой, как Кобылинский, который, как Боткин заверил Евреинова, «предан императорской семье всем сердцем и всей душой, до последней капли крови». И Евреинов пришел к выводу, что при содействии Кобылинского было бы относительно нетрудно освободить Романовых из дома губернатора в такой день, когда его люди из охраны будут в добром расположении духа⁶².

Но куда же везти императорскую семью потом? Евреинов долго обдумывал варианты дальнейшего пути. До ближайшей железнодорожной станции было 132 мили – это было слишком далеко, и путь туда для царской семьи был слишком опасен. Их надо было перевезти куда-то вглубь страны, например, в Семипалатинскую область на границе с Туркестаном – или, может быть, на восток. О том, чтобы вывезти их в европейскую часть России, не могло быть и речи⁶³. И в любом случае надо было путешествовать верхом. Перед Евреиновым стояли те же проблемы, что и те, которые не могла решить группа Трубецкого/Соколова. Подобное путешествие потребовало бы помощи кочевников из киргизских племен, долгого времени и большого количества ресурсов, знания местных наречий и верховых троп, а также всей цепочки возможных пунктов остановки, где можно бы было отдохнуть. Еще больше дело осложнялось тем, что этот путь невозможно было проделать весной, когда сильные дожди делали дороги совершенно непроезжими. Так что путешествие верхом было возможно только осенью⁶⁴. Но смогли бы болезненный цесаревич и его столь же больная мать проделать такой путь в седле? Этим вопросом, похоже, еще не задавался никто. С какой стороны ни смотри, все было против осуществления такого плана.

Сын доктора Боткина Глеб, живший с отцом в доме Корнилова в Тобольске, позже писал, что, по его убеждению, Кобылинский надеялся увезти царскую семью в безопасное место сразу после их приезда в Тобольск. Он считал, что единственный реальный путь бегства – это путь на север через Березов (ныне Березово) до Обдорска (ныне Салехард), а затем на одной из заходивших в Обдорск норвежских шхун в Северный ледовитый океан. Он надеялся сбежать этим путем до того, как появился Панкратов, взяв с собой тридцать верных людей из числа охраны. Когда большевики опомнились бы, сбежавшие уже были бы слишком далеко; и даже если бы их как-то догнали, стрелять на столь сильном морозе было бы практически невозможно. Но после таяния снега дороги за Березовом становились непроходимыми. Как и всем потенциальным освободителям Романовых, Кобылинскому нужны были средства для осуществления своего плана, однако монархисты, которых Боткин считал «не способными ни на какие разумные действия», отказались ему помогать из-за недоверия к его мотивам. Они были, заключил Боткин, «совершенно пустыми болтунами», упустившими бесценную возможность, предложенную Кобылинским, который, по его мнению, был всецело предан Романовым⁶⁵.

Евреинов считал, что единственный осуществимый вариант бегства из Тобольска – это путь по воде, как только скованные льдом реки вновь станут судоходными. На берегу тихой заводи на Иртыше, недалеко от Тобольска, вытащенная из воды на зимнее время, стояла винтовая шхуна, годная – как говорили знающие люди – для плавания по морю и даже по океану⁶⁶. Она была намного быстрее, чем обычные колесные пароходы, которые ходили тогда по Иртышу. Завладеть шхуной было бы нетрудно; один из членов монархической организации – возможно, бывший моряк торгового флота, который знал северные речные пути, – мог обеспечить навигацию. Этот план предусматривал также выведение из строя телеграфных станций вдоль Оби и на побережье океана, чтобы с них нельзя было отправить предупреждение властям. Когда реки освободились бы ото льда, Романовых можно было бы отправить по ним до Северного Ледовитого океана и по океану – в Архангельск. Но через верховья Иртыша и Оби можно было пройти только с июня, после того, как растаял весь лед. С этим конкретным предложением Евреинов безотлагательно отправил своего товарища, офицера Туношенкова, в Петроград, чтобы проконсультироваться с руководством своей организации монархистов⁶⁷.