P.S. «Никто не виноват?»

Какова бы ни была степень ответственности короля Великобритании, кайзера Германии и их венценосных европейских родственников в той страшной участи, которая постигла их русских кузенов, нет ни малейших сомнений в том, что убийство Романовых в Екатеринбурге в 1918 году стало поворотным пунктом в истории европейской монархической системы. Оно нанесло сокрушительный удар институту монархии, пережившему века революций, террористических актов и постоянной угрозы со стороны приверженцев республиканской системы правления. Первая мировая война, Великая война, наложившая свою неизгладимую печать на двадцатый век, сметя столь многие из этих казавшихся незыблемыми монархий, доказала, что их дни сочтены. В послевоенные годы все они должны будут приспособиться к своему новому статусу конституционных монархий, или же их свергнут.

Несомненно, самая зловещая и беспощадная угроза этому старому порядку исходила от российского большевизма и его апологетов, наводивших ужас на обитателей многих европейских стран. Убийство Романовых внушило европейской аристократии «лютую, почти рефлекторную ненависть» к этой новой политической скверне, ибо идеология большевизма проповедовала полное уничтожение этой «прослойки»¹. Последующий рост влияния коммунизма продемонстрировал всем монархиям, что «божественное право» королей и личная королевская дипломатия вроде той, которую продвигал Эдуард VII, ушли в прошлое. Дальнейшее существование монархий теперь будет возможно только с согласия народов, над которыми они стояли. Повсеместно звучали новые лозунги – «социализм» и «демократия», и монархам теперь приходилось сдерживать свои природные автократические инстинкты и модернизироваться.

В ноябре королева Нидерландов подавила попытку крайне левых свергнуть ее с трона, а в 1920 году предоставила убежище низложенному кайзеру. К 1919 году в Швеции король Густав был вынужден капитулировать перед левоцентристской администрацией. В 1920 году, после пришедшегося на Пасху политического кризиса, король Дании Кристиан X согласился отказаться от использования своих конституционных прерогатив. Пережив психологические травмы от оккупации во время Первой мировой войны, бельгийский король Альберт I постарался объединить франкоговорящую и фламандскую части своей страны как король всех бельгийцев. А в Норвегии неизменно прагматичный король Хокон, согласившись с необходимостью перемен, объявил в 1927 году: «Я также и король коммунистов»². Однако у короля Испании Альфонсо после оглушительной победы республиканцев и социалистов на муниципальных выборах, прошедших в апреле 1931 года, не осталось надежды на компромисс. Он в ужасе укрылся вместе со своей семьей в мадридском королевском дворце Эскориал, который окружали толпы черни, размахивающей красными флагами и вопившей: «Смерть королю!… Нам нужна голова его сына!» Альфонсо опасался, что его и его семью постигнет та же участь, что и его родственников Романовых. Хотя он и не отрекся от престола, у него не осталось иного выхода, кроме бегства из страны³. Была провозглашена Вторая Испанская республика, а Альфонсо в конце концов обрел убежище в Риме.

Став свидетелями того, как их собратья-монархи с треском потеряли власть в своих странах по всей Европе, и, несомненно, постоянно помня об убийстве их русских родичей, король Георг и королева Мария одними из первых среди монархов осознали, что им нужно кардинально изменить свой имидж в глазах общественности. Распространение республиканских идей, подстегнутое революцией в России, уже один раз вроде бы угрожало смести их с трона, и они понимали, что для них жизненно важно завоевать сердца британских трудящихся масс. Было также необходимо свести на нет сохраняющуюся внутри самой Лейбористской партии угрозу республиканства, увязав легитимность монархии с идеей ее прямого партнерства с британским народом. В послевоенные годы король Георг и королева Мария прозорливо начали внедрять в практику своего рода «монархическое народничество», превращая жизнь монарха в центр жизни нации. Эта тенденция продолжилась при их сыне, Георге VI, и, вероятно, достигла своего апофеоза в период царствования их внучки, королевы Елизаветы II⁴.

В 1855–1857 годах, работая над своим обличающим пороки современного ему общества романом «Крошка Доррит» – беспощадным обвинением в адрес неподотчетного народу и безответственного правительства, Чарльз Диккенс дал ему рабочее название «Никто не виноват». Название иронично намекало на преступную беспечность правящих кругов, политику перекладывания различными министерствами ответственности друг на друга во время катастрофы, в которую вылилась Крымская война 1854–1856 годов, и на коллективную вину перед угнетенными бедняками. В бедствиях войны и всем том, что она с собой принесла, был «никто не виноват». Ту же самую фразу можно ретроспективно употребить применительно к коллективной вине европейских монархов и правительств в гибели Романовых. Ибо, поистине, в их убийствах виновны Все – и Никто.

Неизменный лейтмотив множества книг и статей о Романовых в 1917–1918 годах – это желание (и даже мания) определить степень вины тех или других в том, что произошло, причем часто эти попытки основаны на неполных либо недостаточных доказательствах. Некоторые из непосредственных участников этой истории из среды политиков постарались снять с себя вину, пока еще были живы и имели такую возможность. Сэр Джордж Бьюкенен в 1922 году сделал, что мог, чтобы защитить свою позицию в этом деле, хотя он и был связан по рукам и ногам Законом о неразглашении государственной тайны. «Вина за то, что [императорскую семью] не спасли, лежит не на Ллойд-Джордже» – заверил в 1983 году сына бывшего премьер-министра его секретарь Э.Дж.⁵ Сильвестер.

В отличие от других монархов: короля Георга, короля Альфонсо, короля Хокона и короля Кристиана, которые держали свои мысли при себе и никогда не делали публичных заявлений, кайзер громко заявлял о чистоте своих помыслов. Совесть Вильгельма была чиста: «Я сделал все, что было в человеческих силах… Кровь несчастного царя не на моих руках», – настойчиво уверял он генерала Уоллскорта Уотерса в 1935 году⁶. Какие бы письменные свидетельства, способные пролить свет на эту проблему, ни существовали или, наоборот, отсутствовали в их личных архивах, они либо уничтожены, либо все еще остаются – 100 лет спустя – недоступными.

Возможно, нам надо предоставить русским самим разобраться с тем бременем вины, которое лежит на них самих. Когда в 1991 году останки царской семьи были обнаружены в Коптяковском лесу и эксгумированы, на это место пришли огромные толпы народа. Это было похоже на спонтанный «акт коллективного покаяния». «Именно на этом месте начались страдания русского народа», – заметил митрополит Екатеринбургский и Верхотурский. Семь лет спустя президент Борис Ельцин – несомненно, во искупления отданного им приказа снести Ипатьевский дом в 1977 году – произнес на эту тему знаменательную речь. Это произошло 17 июля 1998 года, когда останки императорской семьи (хотя среди них не было останков тогда еще не найденных Алексея и Марии) были погребены в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга в присутствии внушительного собрания ныне живущих Романовых. Церемония погребения получила широчайшее освещение в СМИ. Настало время, заявил Ельцин, признать, что «перед памятью народа в ответе мы все». «Расправа в Екатеринбурге, – продолжал он, – стала одной из самых постыдных страниц в нашей истории. Виновны те, кто совершил это злодеяние, и те, кто его десятилетиями оправдывал. Виновны все мы»⁷.

В конечном счете российский народ тоже несет свою долю ответственности за то, что произошло. И он остро осознает, что на нем лежит это бремя, о чем свидетельствует огромный приток паломников, наводняющих Екатеринбург каждый год в июле. Еще более трогательно это демонстрируют устанавливаемые в эти июльские дни паломничества и поминовения по всему Екатеринбургу портреты Николая II с надписями: «Прости меня, мой государь!»⁸

После того как я разыскала и проанализировала столько дошедших до нас документальных свидетельств, касающихся убийства Романовых, сколько вообще возможно, в моей голове засела одна неотступная мысль, и эту крайне важную мысль надо усвоить нам всем. Как еще в 1921 году заметила Daily Telegraph: «Надо еще доказать… что Николай желал покинуть Россию»⁹.

Если бы Романовым предложили реальный и осуществимый план эвакуации или бегства, что бы они сделали?

Весной 1917 года их еще можно было уговорить принять предложение о временном убежище на период войны, хотя они согласились бы на это с сожалением и неохотой. В 1934 году Пьер Жильяр, написал из Лозанны русскому дипломату Николаю де Базили, что у него нет сомнений, что Романовы не сожалели о том, что их не отправили в Англию. «Императрица, в частности, несколько раз говорила мне, что для нее и в особенности для императора было бы невыносимой пыткой жить в Лондоне на положении низложенных монархов», – написал Жильяр Николаю де Базили¹⁰.

Александра, похоже, питала самые сильные иллюзии об освобождении, которое позволило бы им остаться в России – укрывшись где-то в отдаленном уголке, пока возможная победа белых не приведет к реставрации монархии. До самого июля 1918 года и она, и Николай положительно восприняли бы свое освобождение силами верных им монархистов. Но это освобождение должно было быть бескровным. Они категорически настаивали на этом условии, что делало любую операцию по освобождению практически невыполнимой. Совершенно очевидно, что во время их заточения в Тобольске и Екатеринбурге вся царская семья отпрянула бы в ужасе при одной мысли, что ценой их свободы будет чья-то смерть или ранение. И они всегда выражали крайнее беспокойство из-за того, что им пришлось бы оставить своих верных слуг, которым пришлось бы расхлебывать последствия их побега.

И согласились бы они на освобождение, если бы это означало, что им придется покинуть их любимую Россию навсегда? Это представляется крайне маловероятным; Александра сказала Жильяру, что, если бы им пришлось это сделать, они были бы совершенно «безутешны». И дети Николая и Александры говорили ему то же самое много раз еще в Тобольске¹¹. Покинуть страну означало бы предать Россию-матушку и окончательно смириться с необратимым разрушением всего их мира. Их благочестие, их православная совесть никогда не позволила бы им примириться с решением навсегда покинуть свое Отечество.

Глядя на всю эту давнюю цепочку событий из наших дней, нельзя не подумать вот о чем: если бы только Александра действовала решительно и быстро и вывезла бы своих детей в безопасное место сразу же после того, как в Петрограде разразилась революция, независимо от того, насколько они были больны! Горькая истина заключается в том, что была одна – только одна – реальная возможность спастись, и это было до того, как 15 марта 1917 года Николай отрекся от престола. До этого момента Александра как царица еще имела власть что-то сделать, прежде чем ловушка захлопнется, и они все окажутся заточены в Александровском дворце.

В конечном итоге – независимо от того, сочувствуем ли мы Романовым или порицаем их – остается одна непоколебимая и болезненная истина, состоящая в том, что последняя российская царская семья почти наверняка ни при каких обстоятельствах не согласились бы покинуть Россию, предпочтя вместо этого вместе умереть в стране, которую они любили. К июлю 1918 года они уже смирились со своей судьбой; у них были они сами, и только одно это и имело значение. Что бы ни несло им будущее, какие бы ни им ни предстояли страдания, они должны были их претерпеть их все вместе – вместе и в России. Екатеринбург был их Голгофой.

Именно это они так печально констатировали в своем ответе от 11 июня на второе «письмо офицера»:

«Мы не хотим и не можем БЕЖАТЬ…»