А через несколько дней наступила пора промежуточных зачетов.

Герман едва успел вернуться в училище, как пришлось с головой погрузиться в зубрежку, благо весь триместр он исправно поглощал предложенный материал и за судьбу своей зачетной книжки не переживал. Зато вокруг него творился настоящий хаос и кошмар, Рене стоял на ушах, Берт рвал на себе волосы, Стефания не отрывалась от конспектов и рычала на тех, кто пытался ее от них оторвать. И только Ситри на фоне всего этого казалась вполне адекватной.

– Совсем не волнуешься? – спросил Герман, на что девица пожала могучими плечами. Всем бы такое спокойствие, и жить стало бы легче.

Однако, несмотря на всю уверенность в своих знаниях, буквально накануне первого зачета, сразу после ужина, Герман неожиданно для себя начал нервничать. Ситуация усугублялась тем, что готовиться в тишине было просто негде, даже в библиотеке толпился народ, разом вспомнивший о ее существовании. Кое-как пристроившись на подоконнике в конце коридора своего этажа, он только погрузился в чтение, как услышал свое имя, звучащее из скрытых динамиков:

– Курсант Герман, первый курс второго потока, идентификационный номер 91881120709, пройдите на первый этаж! Повторяю, курсант Герман, первый курс второго потока, идентификационный номер 91881120709, пройдите на первый этаж!

Герман нахмурился, но захлопнул учебник и спустился по лестнице в холл, где увидел стоящего у окна Вальтера Гротта. Учитель повернулся, и Герману не понравился его вид.

– Курсант Герман по вашему приказу прибыл! – на всякий случай отрапортовал он и уже неформально добавил: – Что случилось? Вы что-то узнали насчет…

Гротт выдержал напряженную паузу и совершенно будничным тоном предложил:

– Как ты смотришь на то, чтобы стать моим учеником? Я имею в виду, что хочу научить тебя тому, чему Арефий тебя не научил. Ну как, ты согласен?

Герман растерялся, уж больно неожиданно прозвучало это предложение.

– Я не знаю… Это как-то… – Он замолчал, а потом закончил решительно: – Да, я согласен.

Гротт и глазом не моргнул.

– Отлично. Тогда собирайся, мы отправляемся в маленькое путешествие.

– У меня завтра утром зачет.

– И не надейся остаться у меня на ночь, – поддел Вальтер и поправил очки. – Не бойся, курсант, до отбоя управимся.

Сразу после возвращения из Ландри Герман отправился к учителю Гротту и все ему рассказал. Пришлось даже признать свою неправоту, и Гротт, к его чести, не стал по этому поводу иронизировать. Напротив, внимательно выслушал и обещал со своей стороны помочь с поисками. Поскольку менталисты сами по себе расположены к одиночеству и редко заводят постоянные связи, на быстрый результат не рассчитывали, однако Вальтер явно знал, за какие ниточки дергать.

След Михеля вывел его осведомителей прямиком в столицу одного из самых проходных миров Ойкумены. В учебнике Лисона значилась центром всех торговых путей и дешевых развлечений, в том числе и самых сомнительных, от одной мысли о которых Германом овладевала брезгливость.

Удачное место, чтобы спрятаться.

С виду гостиница в самом неблагополучном районе города казалась невзрачной – блеклый фасад длинной кирпичной кишки, обшарпанные бетонные порожки, примыкающие прямо ко входам в комнаты. Там же в пересушенную землю натыкали жухлых, давно не видавших воды цветочков. Под жаркими солнечными лучами где-то в подворотнях разлагался мусор, распространяя по округе тошнотворный сладковатый запах гнили.

– Проклятие!!! – прорычал Гротт и в сердцах пнул старую обшарпанную дверь. Та с грохотом ударилась о стену, и с потолка рухнул шмат штукатурки. Прямо на прилизанную прическу Вальтера. Учитель снова ругнулся и вошел внутрь, Герман без промедления проследовал за ним в темное, затхлое пространство.

Номер, на который им указали, внутри выглядел еще более уныло. Железная кровать с продавленным, давно не проветриваемым матрасом, кособокая тумбочка без дверцы (от нее остались только погнутые петли, словно кто-то выдернул ее с мясом), деревянное окно с мутными от разводов стеклами, безликие серые занавески. Все это под тонким слоем будто прилипшей к поверхностям пыли.

В комнате пахло разочарованием, обидой и испугом – кислыми яблоками и прелой травой, и запах этот точно не принадлежал Гротту. А еще железом и чем-то вязким, слишком реальным для ментальных сенсоров.

– Он умер всего несколько минут назад, – прокомментировал Герман, стараясь не смотреть в угол, где запах чувствовался сильнее всего, но и тот мог развеяться в любую секунду. А вот учитель, напротив, устремился именно туда, брезгливо переступая лужицы крови.

– Да знаю я!

– И убийцы здесь нет. Скорее всего, у него была хорошая ментальная защита, я не чувствую здесь присутствия другого человека.

Гротт обернулся и посмотрел на Германа, иронично изогнув бровь:

– Не переоценивай себя. Если не чувствуешь ты…

– Если бы вы почувствовали кого-то или увидели след, то не стояли бы тут сейчас, – поспешил пояснить Герман, совершенно не чувствуя и капли гордости за свою догадливость. Напротив, сейчас ему было горько. Смерть мало кому приносила радость, и неважно, чья она была. Этот человек, тело которого, изуродованное до неузнаваемости, сейчас скрючилось в углу возле старой продавленной койки, для Германа ничего не значил, но именно он мог пролить свет на историю с Бертом. Но теперь этот след потерян, а Герман только и чувствовал, что жалость к человеку, который перед смертью испытывал сожаление и обиду. Потому что его предали. Потому что избавились, когда он стал не нужен.

Или опасен.

– Надеюсь, ты не надумаешь прямо здесь распускать нюни? – проворчал Гротт, ощупывая взглядом скудную обстановку. – Нам больше нечего тут делать. Возвращаемся.

Он еще раз посмотрел на тело и отвернулся, потеряв к нему всякий интерес. Эмоций его, как и всегда, совсем не ощущалось, но по выражению лица Герман прочитал озадаченность и раздражение, отчасти им же додуманные, кивнул и вышел следом за учителем, осторожно прикрыв за собой дверь. Он не собирался «распускать нюни», но на душе стало так уныло, что хотелось просто где-нибудь спрятаться и подумать. Михель был его последней надеждой вернуть Альберту память, и теперь она исчезла. Настолько очевидная мысль, настолько горькая, что продолжала плавать на поверхности. Проще говоря, он не осознал ее до конца. Герман еще раз огляделся напоследок, и что-то блестящее привлекло его внимание. Герман наклонился и подобрал с пола массивное кольцо-печатку с концентрическими кругами. Темное серебро, вещь не слишком дорогая, но явно необычная. Герман сунул печатку в карман и покинул комнату.

Через несколько кварталов Гротт не выдержал, снял свои белые перчатки и швырнул их в кучу мусора прямо на мостовой.

– Что думаешь? – заговорил он. Герман сразу понял, о чем речь:

– Его убили?

– Неплохо. – Слова учителя больше походили на издевку, чем на похвалу. – Что еще?

– Очень жестоко, обычным ножом. Магического следа не было, даже отголоска. Ментальный след тоже испарился, значит, ранение нанесли раньше. Он умер от потери крови. Думаю, минут двадцать достаточно, чтобы эмоциональный след стерся полностью.

Герман замолчал. Арефий помог Герману победить свой дар, не дать ему завладеть разумом, Вальтер привык использовать его в своих целях. Эти навыки он собирался передать Герману. Вот только было ли это правильным решением – учиться владеть оружием, которого боялся весь мир? Которого будет бояться она.

– Ты слишком громко думаешь, курсант Герман, – раздраженно отозвался Гротт. – У тебя все на лице написано. Можешь читать чужие эмоции, а со своими справиться не в состоянии. Так почему его так жестоко убили?

«Потому что мы выследили его», – подумал Герман, но вслух сказал другое:

– Потому что он менталист?

– Потому что он идиот, Герман. После того что он сделал, его не оставили бы в живых, а Михель, похоже, был всего лишь мелким исполнителем. Но, возможно, знал немного больше, чем заказчик желал бы допустить. Это единственная причина. А то, о чем думаешь ты, – не иначе как жалость к самому себе.

– Он сожалел о содеянном, мне кажется, – пробормотал Герман. Он не знал, мог ли Гротт чувствовать то же, что и он, или же его способности заключались в чем-то ином, поэтому никак не мог объяснить свои ощущения.

– Перед смертью любой будет искренне жалеть о своих поступках, особенно если они послужат ее причиной.

– А если у него не было выбора? Этот дар, он как проклятие. Вам ли не знать?

– Выбор есть всегда. Но неправильный выбор сделать всегда легче.

Герману показалось на секунду, что в голосе Гротта проскользнула тоска, щемящая и глубокая. Он резко остановился, глядя учителю в спину. Мимо проходили люди, но они совсем не обращали на них внимания, словно не замечали. Вальтер тоже сожалел, ведь и сам когда-то сделал неправильный выбор, иначе откуда взялся этот поучительный тон?

– Чего ты встал?

– Кому вы говорили, что отыскали Михеля? – спросил Герман, хотя сказать хотел совершенно иное. Но голова прочно решила заняться делом, а не рефлексией.

Гротт криво улыбнулся:

– Я тоже думаю, что это крыса.

– У вас есть кто-то на примете? – спросил Герман.

Вальтер не ответил, его мысли уже витали далеко отсюда. Он резко сбавил шаг, а потом и вовсе остановился.

– Скажи мне, Герман, как ты чувствуешь? – вдруг спросил он. – Звуками, запахами, ассоциациями?

Они прежде не затрагивали эту тему, и Герман удивился, что учитель выбрал такое странное время и место для этого вопроса.

– Чаще запахами, но в последнее время случается, что и цветами, – ответил он. – Это причиняет боль. Иногда. Вот тут, – Герман потрогал переносицу и виски. – Но почему вы спрашиваете?

– Ты почувствовал смерть в той комнате?

Герман поморщился.

– Не совсем, но я бы сказал, что смерть примерно такая. Но ярче всего ощущались обида и разочарование. Я думаю, что Михеля предал сообщник. Убил его, возможно, чтобы замести следы.

– Тебе нужно было поступать на инквизитора, стал бы расследовать магические преступления, – усмехнулся Гротт. – Я не читаю эмоции, но даже мне было очевидно, что в номере произошло убийство. Только вот кто все же был убит?

– Он был похож… – припомнил Герман полученное от информаторов описание и замолчал. Рост и комплекция ввели его в заблуждение, но ведь лицо обезображено. – Думаете, не Михель?

– Я думаю, нам нужно вернуться. Скорее!

Они побежали обратно в ночлежку, и Гротт, едва добрался до нужного этажа, встал как вкопанный.

– Он был тут! Только что!

Он резко развернулся и как собака по следу бросился вдогонку. Герман не успел ничего почувствовать, но присоединился к погоне. Они выбежали через заднюю дверь, по пожарной лестнице спустились в грязную вонючую подворотню, перепугав местных бродяг. Погоня длилась до тех пор, пока Вальтер с разбега не выскочил на узкий мостик через грязный канал.

– Да чтоб тебя!.. – воскликнул он, с досадой снял очки и едва их не выронил. – Вот же гаденыш!

Герман добежал с чуть заметным опозданием.

– Он использовал воду в канале в качестве барьера, – туманно пояснил Гротт, доставая из кармана белоснежный платок и вытирая с лица пот. – Я перестал его чувствовать, дальше бегать не имеет смысла. В той стороне телепортационная станция, скорее всего Михель уже подготовил пути к отступлению. Вернемся в училище – сразу подам заявку. Михель наверняка будет скрываться среди тех, кто сегодня воспользуется услугами телепортационной станции.

Он перевел дух, посмотрел на мокрый грязный платок и без сожаления бросил его прямо в воду.

В свою комнату Герман вернулся далеко за полночь, когда все ее обитатели мирно спали. Все, кроме Стефании, – девушка беспокойно ворочалась, а мятная тоска отдавала горчинкой. Стараясь никого не разбудить, он взял из шкафа чистую ночную одежду и полотенце. Казалось, ароматы грязных улиц въелись в кожу и волосы.

Вода принесла долгожданное успокоение. Из душа Герман вышел в благодушном настроении и тут же столкнулся в коридоре со Стефанией. Сонной, помятой и очень встревоженной.

– Где ты пропадал? – спросила она. – Берт впал в истерику, требовал отправиться на твои поиски.

Герману стало стыдно. Он не рассчитывал так задержаться и никого не предупредил, а ведь мог догадаться, что Альберт будет переживать. Но то Альберт, а вот волнение Стефании неожиданно приятно грело душу.

– Вальтер Гротт предложил мне что-то вроде репетиторства. Но я не рассчитал, что он будет таким требовательным.

Герман улыбнулся, желая смягчить ложь, и Стефания, кажется, немного расслабилась. Как же противно стало скрываться от друзей… Можно было просто сказать им – ребята, я менталист, но это не значит, что меня нужно бояться. И Герман не сомневался, что нашел бы поддержку. Однако момент был упущен, теперь рассказать правду – все равно что признаться в месяцах, наполненных ложью. Чем дольше лжешь, тем страшнее открыться.

– Герман? – Голос Стефании наполнился искренней тревогой.

– Хочу спать, – сказал он и успокаивающе коснулся ее локтя. – Спасибо за заботу, Стефания. Правда, спасибо.

Он уснул почти сразу, как лег, совсем забыв про волнение перед зачетом. Утром в голове было пусто и глухо, и только одинокие мысли о вчерашнем пытались прорваться сквозь полусонную муть. Тесты по военной топографии казались легкими, Герман ставил галочки и вписывал ответы почти бездумно, полагаясь на память. И в итоге на следующий день к стенду с информацией о результатах зачета подошел с замиранием сердца.

82 балла из ста возможных.

– Почти на десять баллов меньше, чем у того выскочки с первого потока, – озвучил Рене. У него-то получилось написать на пять баллов выше, правда, это все равно ничто в сравнении с результатом Германа. – Дай-ка глянуть. – Он протолкнулся сквозь толпу курсантов, распихивая всех локтями. – Гера, ты где-то серьезно налажал.

– Чего? – Берт втиснулся между ними и заводил пальцем по таблице результатов. – Иногда я тебя не понимаю… О! Ну вы смотрите! Смотрите-смотрите!

Он запрыгал на месте, радуясь своему результату, довольно неплохому, во всяком случае, лучше, чем у бедняги Рене. Тот заскрипел зубами и гордо удалился, а вот Герман впал в настоящее отчаяние. Мысль о том, что из-за посторонних дел он так опозорился, еще долго не давала покоя.

Но почему-то особенно противно было думать, что Стефания поднимет его на смех. Скажет, что иного и не ожидала, и будет права.

На сегодня занятия закончились, и Герман решил посидеть в одиночестве в дальней части парка, чтобы привести голову в порядок и выкинуть из нее уже все лишнее.

– Вот ты где! – Голос Стефании взорвал расслабляющую вечернюю тишину. – Прячешься?

Она подошла и села на лавку рядом. Сразу запахло прохладой и мятной свежестью.

– Нет, просто отдыхаю.

Герман откинулся на спинку и запрокинул голову. Небо было хмурым и серым, но тучи не обещали дождя, хотя в этот сезон погода достаточно непредсказуема. В ветвях чирикали птахи, мягко шуршала мокрая листва. И никаких людей поблизости, кроме Стефании.

– Я видела твои результаты. – Она повернулась к нему, и Герман, даже не меняя позы, чувствовал, что она желает заглянуть ему в глаза. Но головы не опустил. – Что случилось? На практических занятиях и предварительных контрольных ты никогда не позволял себе падать ниже девяноста баллов, каким бы трудным ни был тест. Так что с тобой творится? Это… это как-то связано со мной и моими проблемами?

Герман все-таки выпрямился и удивленно посмотрел на девушку:

– Нет! Нет, даже не думай так. Ты тут совершенно ни при чем.

– Тогда кто? – Фанни нахмурилась, как будто собралась выбивать из него правду. Герману не хотелось распространяться на эту тему, но Стефания, скорее всего, додумает подробности сама, и станет только хуже. Он нехотя заговорил:

– Это касается Берта. Я уже говорил, что он потерял память, точнее, ее пытались стереть, и сейчас его воспоминания и настоящая личность заблокированы. Я хочу узнать, кто и зачем это с ним сделал, чтобы снять блок и вернуть Альберта домой целым и невредимым. Вчера меня не было, потому что мы с учителем Гроттом пытались поймать менталиста, который мог быть к этому причастен. Такая вот история.

Он не вдавался в детали, но даже такой короткий рассказ ему очень помог. Выговорившись, он почувствовал, как все встает на свои места.

– Это очень серьезно. Я не понимаю, как ты можешь быть таким… таким благородным. Как рыцарь какой-то. Но не перестарайся. – Стефания нахмурилась. – Не знаю, что творится в твоей голове, но я хочу вернуть прежнего Германа, который считает себя умнее других и постоянно это доказывает. За тобой наблюдают, если ты еще не заметил, тебя ставят в пример другим. Встряхнись уже. С таким настроем ты Берту не поможешь.

Когда она закончила, в голове у Германа окончательно прояснилось.

– Спасибо! – поблагодарил он от всего сердца. – Ты мне очень помогла. Спасибо.

– Я не сделала ничего особенного пока. Просто хочу отплатить тебе за спасение. – Стефания как-то странно замялась, будто подбирала слова. – Есть кое-что, что ты должен знать. Перед поступлением, в тот день, когда мы с Ситри шли в училище, я видела в городе человека, похожего на Дженаро. Мы заблудились и попали в какой-то мрачный закоулок. Дженаро тоже пришел туда, его ждали двое в плащах, они принесли и отдали ему шпагу твоего друга, а он, кажется, забрал ее с собой. Но я не уверена, потому что не хотела вникать и ушла.

– Если Михель стер Берту память, то шпага оставалась единственным, что подтверждало его настоящую личность, – на одном дыхании прошептал Герман. – Тем более если на ней есть магическая печать. Раз Дженаро с этим связан, то, может, он и помог спрятать Берта в училище? Он преподаватель, ему было бы проще сделать это изнутри.

– Звучит логично. Я тогда не стала слушать дальше и поскорее ушла. Но теперь я почти точно уверена, что это была та самая шпага. И учитель Дженаро.

Стефания замолчала. Герман откинулся назад, упираясь макушкой в наружную стену общежития, и посмотрел на небо. В голове уже постепенно собирались кусочки мозаики и складывались в картинки.

Кто-то захотел избавиться от Альберта и создать ему новую личность. Если верить мастеру Арефию, заказчик нашел талантливого, но нечистого на руку менталиста, вот только что-то пошло не так и Берт не приобрел новую память, а потерял старую. Но кто-то состряпал фальшивые документы и запихнул Берта в самое закрытое учебное заведение Визании. Он рассудил довольно верно, после инициации до самого выпуска курсант становился собственностью Визании, а значит, не мог покинуть ее без разрешения. А еще в училище могла быть «крыса», о которой говорил Вальтер Гротт.

Герман совсем забыл о присутствии Стефании и запустил пальцы в каштановые кудри, взъерошивая их.

Из слов девушки выходило, что Дженаро забрал себе шпагу Берта, что, к слову, было очень глупо с его стороны. И если вспомнить, Гротт обмолвился, что знает человека, который очень любит оружие, и это связано с его родом деятельности. К тому же при встрече с Бертом на уроке Дженаро, хоть и видел его якобы впервые, словно уже знал его. Что-то подобное в его реакции точно проскользнуло.

Михель – исполнитель, двое из подворотни – может, это те двое северян, напавших на Стефанию в городе? Тогда все бы связалось воедино, но Стефания никак не желала вплетаться в общую канву. Дженаро не тянул на заказчика, значит, был кто-то еще.

Ищи, кому выгодно…

Все совсем запуталось, словно какой-то детали не хватало.

– Эта вещь тебе знакома?

Он открыл сумку и достал оттуда платяной мешочек, в который поместил найденное кольцо. Взял с собой, собираясь показать Гротту. Стефания протянула руку, но тут же отдернула, точно обожглась.

– Это… это принадлежит Леннарду!