В 1914 году 20-го июля, в день пророка Илии, была объявлена в России мобилизация войск против Германии. Это был первый день начала мировой войны. В эти страшные дни я чувствовал себя очень плохо. Непреодолимый ужас пронизывал меня насквозь. Лихорадочная дрожь не покидала меня: зубы как-то стучали нервно; губы дрожали; рот кривился; сердце билось учащенно; ноги подламывались; на душе была смертельная тоска. Мысли, точно ураган, с головокружительной быстротой буйно неслись в моей голове. В эти ужасные дни я весь сосредоточился на войне. «Война», шептал я себе, «да, война», вслух произносил я! Тут я смело и открыто смотрел на государство как на самую причину этой войны и других человеческих бедствий, но все как-то еще без определенных убеждений. Когда же наступали ночи, тогда я как-то мало спал: война лишила меня сна. Так я несколько ночей провел совершенно без сна. В одну из таковых бессонных ночей мне в самых ярких и живых красках представилась такая странная, может быть более чем даже странная картина: Христос вздумал Свои Слова: «И се, Я с вами во все дни до окончания века» (Мф. 28–20) временно осуществить во внешней видимой форме для всего человечества. Он появился среди всех сынов человеческих, но появился так: перед Его появлением вся земля невидимо для смертных обратилась в одну величайшую площадь. И вот, в тот момент, когда Христос появился на эту площадь, то внезапно, одновременно все люди узнали, что на площади появился Христос.

В этот момент появления Христа на площади все колокола христианских храмов затрезвонили сами собой. Все христианское духовенство, облекшись в наилучшие священнические облачения, с процессией крестных ходов, с хоругвями, иконами, мощами, Евангелием и Крестом в руках шло навстречу Христу. За этими крестными ходами радостными шагами, дружно во всем параде шли к Нему и все цари мира сего; за царями так же шли войска, за войсками шли и все люди. У всех были лица радостные, все улыбались и все от величайшего счастья плакали. В?эти столь торжественные минуты для всего человечества все люди почувствовали себя очень довольными и счастливыми. Все больные были совершенно здоровыми, за все время появления Христа на площади даже смерть уже никого не смела коснуться. Всюду было какое-то небывалое ликование. Даже солнце несколько раз меняло свой свет; белый свет сменялся пурпуровым, затем фиолетовым, затем голубым, затем золотисто-желтым, затем зеленым, затем опять белым. Вся природа в это время казалась совершенно преобразованной, юной и весело улыбающейся. Сам же Христос сиял, точно солнце, одеяние Его было белоснежно и соткано точно из солнечных нежных лучей. Он был роста выше среднего, красота Его была неописуема. А колокола всех христианских храмов все торжественнее и торжественнее звонили. Когда все крестные ходы, а за ними и все человечество, подошли ко Христу, то, как духовенство, так и все цари мира сего, а за ними и все войско, и все человечество пали перед Ним на колена и от великой радости, протягивая к Нему свои руки, все плакали и все вопияли: «О, Сладчайший наш Христос, Ты наш Бог, Ты наш Спаситель, Ты наша жизнь, Ты наше Счастье, Ты наш Царь, Ты наш Законодатель». С неба послышался голос: «Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Нем Мое Благоволение». В это время вся земля прославляла Бога и благодарила Его сердечными слезами, и всюду было слышно, как волны радостных человеческих всхлипываний и веселых восторгов, смоченных слезами неописуемого счастья, одна за другою неслись к небесам. Христос, хотя все время и радовался, однако Он был задумчив и нежная грусть не отлетала от Его Лица. Он благословлял народ и целовал всех. В то время, как Он благословлял народ и целовал поодиночке людей, римский первосвященник что-то резко менялся в лице: то он побледнеет, то побагровеет, то вдруг сделается задумчив. Христос несколько раз вскидывал на него Свои святые взоры и, не переставая, все благословлял и нежно целовал всех и каждого, без всякого различия пола, возраста и состояния. И вот в те моменты, когда Он вскидывал Свои святые взоры на римского первосвященника, к Нему подходили великие грешники и грешницы: арестанты и арестантки, из них одни были убийцы, другие прелюбодеи, грабители, пьяницы. Иисус, как бы не замечая их премерзкую, преступную и греховную жизнь, также улыбался им и также благословлял и целовал их. За этими грешниками подошел ко Христу и римский первосвященник, как носитель духовной церковной власти, а за ним духовенство и цари, и великие мира сего, а за ними войско и т. д. Христос и их то же самое благословлял и то же самое целовал. Римский первосвященник после того, как принял от Христа благословение, страшно побагровел и сейчас же подозвал к себе одного величайшего и могущественного императора и стал с ним с нескрываемым волнением о чем-то серьезно перешептываться. Тот же самый император часто вздрагивал, пожимал плечами и исподлобья смотрел на Христа. В это время из толпы людской послышались единичные голоса всенародно кающихся перед Христом в своих грехах грешников. Христос, слыша их покаяние, даже прослезился. Многие из таковых кающихся были преимущественно арестанты и публичные женщины… Каялись и крестьяне, но их сравнительно было мало. Каялись и воины, но их было только несколько десятков. Из духовенства же каялся только один больной священник, о нем будет сказано дальше. В то время, как Христос благословлял и целовал подходивших к Нему людей, какая-то русская крестьянка изо всех сил вскрикнула: «Господи, не уходи от нас, будь, Кормилец наш, всегда с нами, и нам будет хорошо, и мы все будем жить в счастии и блаженстве».

Христос, взглянув на нее, возрадовался духом. Из народа опять послышались голоса: «Господи, не оставляй нас, нам с Тобою очень радостно, до забвения радостно». Среди этих единичных выкриков послышался женский сильно кричащий голос: «Кормилец Ты наш, Господи, за что, за что же Ты нас так любишь, чем мы угодны Тебе, что Ты явился нам и всех нас благословляешь, милуешь и всех нас во мгновение ока сделал равными между собою, родными братьями и свободными людьми, свободными и от всякой даже частной земной собственности». Слыша эти слова женщины, Христос поднял Свои руки к небу и громко произнес следующую молитву: «Отче, да будут все едино, как и Мы едино». В это время римский первосвященник страшно побледнел, глаза его засверкали каким-то зловещим блеском; он как-то нервно оглядывался во все стороны, точно кого-то искал. Затем нервными шагами он подошел к Христу и что-то испуганно, захлебываясь от волнения, отрывисто говорил Ему. Христос на минуту стоял задумчив, затем, взглянув на первосвященник, что-то ему тоже сказал. Первосвященник, отходя от Христа, стиснул от прилива злобы свои белые зубы, он еле держался на ногах; он что-то шептал и что-то отдельными словами выговаривал вслух. Когда первосвященник стал на свое место, к нему снова подошел тот же самый могущественный император. Тут было слышно все, что раньше первосвященник сам себе произносил шепотом. Император спросил первосвященника: «Какая цель Его появления среди нас?» Первосвященник ответил: «Та самая, что и раньше. Ему, во что бы то ни стало, хочется устроить на земле Царство Своего Небесного Отца. Фундаментом этого Царства, конечно, как вот мы видим из всех Его отношений к нам, Он обязательно положит четырехгранную Свою Евангельскую любовь: 1. Богосыновное абсолютное святое братство всего человечества, 2. Богосыновное абсолютное святое равенство всех людей, 3. Богосыновную абсолютную святую свободу личности и 4. Богосыновную абсолютную святую свободу от частной собственности». — «Вот как!» — воскликнул удивленно император. «Да», — задумчиво сквозь зубы ответил первосвященник. «Знаете ли, император, — опять начал первосвященник, — Его здесь появление для нас очень и очень опасно; оно грозит для всего человечества каким-то ужасным переворотом, а мы, представители власти, окажемся на самом дне грядущей человеческой катастрофы! Знаете, император, хотя Он и Сын Божий, хотя Он и Спаситель всего мира, но все же во всяком случае Он как человек мало знает человеческую психологию. Я говорю, что Он по божеству-то, конечно, несравненно больше знает человечество, чем мы его знаем, но по человечеству-то Он очень мало знает психологию народной толпы. И вот я думаю: чтобы от Его опаснейших и разлагающих все человечество принципов спасти человечество, я предлагал бы непременно начать народную войну. Эта война в силу убеждения народов, всевозможных эпидемических болезней, экономического государственного краха среди побежденных, в разных местах революций, выдвижения в то время социализмом своих, с виду похожих, точно таких же, как Его, принципов жизни (человечество ведь слепо, оно не отличит одних от других), непременно внесет самую надежную и многовековую помеху осуществлению Им на земле Царства Своего Небесного Отца. Иначе мы все погибнем, а без нас, имущих власть, конечно, погибнет и Церковь и государство». Народ все подходил и подходил ко Христу, а Христос все благословлял и целовал людей. Из этой многолюдной толпы ко Христу подошел один русский молодой, красивый юноша, он пал перед Ним на колени и зарыдал. Христос нагнулся и поднял его. Юноша, взглянув на Христа, проговорил: «Господи, я солдат, могу ли быть Твоим учеником?» Христос тихо ему сказал: «Взявший меч от меча и погибнет». Юноша, слыша это, тотчас же вышел из воинских рядов и стал среди крестьян. За юношей подошел к Нему тот самый священник, о котором я еще раньше упомянул. Он также упал к ногам Христа и горько плакал. Иисус и его поднял. Священник, не глядя на Христа, спросил Его: «Господи, совесть моя… совесть моя все время меня мучает, мучает она меня за то, что я всю свою жизнь торгую Тобою, торгую Твоими Таинствами Церкви, а я бы хотел быть Твоим верным последователем». Христос ему сказал: «Даром получили, даром и раздавайте». Услышав эти слова, священник вздрогнул, побледнел и задумчиво отошел от Христа в сторону. Через несколько минут после этого ко Христу опять подошел римский первосвященник, как носитель церковной власти, он что-то минуты три беспокойно шептал Христу на ухо. Христос задумчиво его слушал и два раза тяжело вздохнул. Когда первосвященник отошел от Христа, тогда Христос поник головою, и тяжелая грусть слетела на Его лицо. Народ, все время от радости плача и рыдая, подходил ко Христу и, протягивая к Нему свои руки, целовал Его. В то время как весь народ искал прикоснуться к Нему, принять от Него благословение, вдруг по одному мановению руки среди всего человечества сделалась глубокая тишина: послышалась речь проповедника. Проповедник был сам римский первосвященник; он начал свою речь так: «Цари мира сего и князья Церкви и все народы земли, внимайте! Да будет всем вам известно, что мы, находясь здесь, действительно встретили Самого Христа, Сына Божия; и се, Он до сего момента стоит среди нас. Все мы без всякого сомнения убеждены в Него [Нем — вариант Павла] [Его существовании — другой вариант] и веруем в Его реальную божественную личность. Но знаете ли вы, я вас всех спрашиваю, знаете ли вы, зачем Он явился среди нас? О, вы не знаете, зачем Он явился! Впрочем, чтобы не быть голословным и утомительным для вас, я хотел бы спросить всех вас: вы, вы обратили ли ваше внимание на тех грешников, о которых я говорить вам не буду, но только напомню вам о том, как, увидавши их, Он от радости прослезился? Я напомню вам еще о той женщине, которая произнесла что-то такое, на что Он особенно обратил Свое внимание. Напомню также вам и о том юноше, который, услышав от Него несколько слов, тотчас же оставил свои воинские ряды и перешел к крестьянам. Кроме сего, вы взвесили Его к вам отношения? Вы проникли ли в самую суть этих отношений? О, вы ничего не знаете и знать не будете! И вот я, как наместник Петра, по долгу своей святительской совести, считаю своим священным долгом сказать вам откровенно, что я сам своими собственными ушами слышал от Него, что Он не признает никакой власти на земле за исключением какой-то Своей, которую Он Сам лишь имеет. Когда я подошел к Нему и начал молить Его о том, чтобы Он возвысил и даровал снова прежнюю власть Наместнику Петра, то он прямо и категорически заявил мне, что Он никому и никогда никакой земной власти не поручал и никаких наместников Петра не знает. В Евангелии же сказано: „И я говорю тебе: ты Петр, и на сем камне создам церковь Мою, и врата ада не одолеют ея; и дам тебе ключи Царства Небесного: и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах“ (Мф. 16:18–19).

Мир христианский! Кому же мы должны верить? Верить ли Евангелию или сейчас явившемуся вот Ему? Я действительно верю, что Он есть Истинный Христос, но я должен сознаться перед вами, что Он, как христианский Бог, совершенно не подходит ни под наши понятия о Нем и не подходит под самый дух времени». (В это время кто-то из толпы крикнул: «Это потому Он не подходит под ваши понятия о Нем, что вы, пастыри, Его заменили своим церковным Христом».) «Это для нас, — продолжал римский первосвященник, — является такой чудесной загадкой, которая все, самые величайшие чудеса в мире опрокидывает вверх дном. Ведь нужно только серьезно посмотреть на Него и без всякого стеснения сказать о Нем, и сказать одну лишь правду и получится то, что Он для нас — и Бог, и самое ничтожнейшее существо; Спаситель и враг наш; Искупитель и самый злейший наш мучитель; Творец и самый презреннейший раб; Судья и вечно подсудимый преступник; Источник жизни и живая смерть; Бесконечная Святая Любовь и самая злейшая ненависть; отец всякого блага и начальник всякого зла. Может быть, такое противоречие в нас о Христе создается нашею жизнью; я спорить об этом не буду, но, во всяком случае, создается это противоречие не нами, лично в нас, а Им в нас, именно Им Самим. Вот хотя бы в таком частном вопросе, как наместник Петра-апостола. Ведь если бы, действительно, не было нас, наместников блаженнейшего Петра, то исторического законного священства не было бы на земле (а Он едва ли его признает) и через это, конечно, не было бы и священства в Церкви, не было бы и таинства, не было бы и самой Церкви. Но это не все. В самом деле, не нам ли обязана своим существованием на земле сама Церковь Его? Не нам ли обязана цельность и неприкосновенность Евангелия? Не нам ли обязаны тринитарные, христологические и сотериологические догматы в своем развитии христианской религии? Не нам ли своим существованием обязано и само христианство? Не нам ли, наконец, вот и Он (оратор рукою показал на Христа) обязан Своим спасением от Ария и Савеллия и их последователей, которые стремились низвести Его с божественного пьедестала на степень творения? И вот за все двадцативековые понесенные нами добровольные труды, подвиги ради Его спасения на земле со всем Его учением, Он вдруг говорит, что Он никаких наместников Петра не знает и никому никакой земной власти не поручал. Но если бы Он знал, что ведь и мы-то только тогда сильны и только тогда творчески продуктивны в наших церковных делах и, наконец, только тогда мы можем свободно вести людей к Нему же Самому, когда мы облечены властью, когда эта власть находится у нас в качестве всемогущего Моисеева жезла» (в это время опять послышались из толпы голоса: «Вы, святейший отец, правы!» «Да, святейший отец, вы безусловно правы», — ответил какой-то русский митрополит). «Конечно, — продолжал оратор, — мы должны сознаться, что всякая власть от Бога, хотя я в душе своей чувствую, что Он ее считает не только не от Бога, но прямо-таки от дьявола, от того духа, который некогда Его Самого искушал в пустыне. Я во всем этом не сомневаюсь, что Он действительно так ее и считает; но ведь, кроме Него, есть еще два лица Святой Троицы, и наверное, если не Он, то Отец Его, а не Отец, так Дух Святой, и кто-нибудь из этих двух ипостасей непременно все-таки считает всякую власть от Бога, так подсказывает мое сердце. Уже если говорить правду до конца, то я опять скажу, что без нашей власти никто бы не верил в Него, никто бы не слушал Его суровый закон, никто бы ни одной минуты не стал терять на изучение Его учения. Только благодаря нашей власти народ крестится, принимает христианство, распространяется Евангелие, проводится в личную жизнь Его Учение, ходят люди в храм, исповедуются, причащаются и т. д. Все это делается людьми только благодаря нашей власти. В заключение сих слов я все же должен сознаться, что Он, хотя и действительно есть Христос, действительно есть Сын Божий, но ради самого христианства и ради существования на земле Церкви несравненно было бы лучше, если бы Он оставил нас и нашу землю и удалился бы на небо. Мы бы так же по-прежнему молились Ему, строили Ему храмы, прославляли Его, возносили Ему фимиам, возжигали Ему паникадила и т. д. Только бы Он не появлялся среди нас, ибо Его появление на земле погубит христианство, а вместе с этим погибнет и вся культура, и все человечество».

Речь проповедника произвела сильное впечатление. Она, точно буря, пронеслась перед человечеством. И все человечество заволновалось и зашумело. Трудно было что-нибудь понять: все кричали, все вопили, и произошло такое сильно смятение, такой сильный шум, что даже представить себе нельзя, что происходило среди всего человечества после столь сильной проповеди первосвященника. В самый разгар всеобщего человеческого смятения ко Христу подошел какой-то монах, по всей вероятности, какой-нибудь миссионер; он смело, чуть не начальнически обращаясь ко Христу, спросил Его, верует ли Он во Единую Святую Соборную и Апостольскую Церковь? Христос ничего ему не ответил. Подошли к Нему и некоторые цари мира сего и спросили Его, признает ли Он для блага христианской жизни власть кесарей? Христос указал им на Себя, как на единого христианского кесаря и на Свою власть, как на единственную христианскую власть. Затем несколько помолчав, Он сказал: «Ваша власть есть противление злом злу, Моя же власть есть бесконечная всепрощающая любовь; все, что не божественная Евангельская любовь, не есть Моя власть и не есть Мое царство». Христос хотел еще что-то говорить, как вдруг по мановению чьей-то властной руки Его арестовали и уже повели куда-то. В это время из толпы послышались по Его адресу бранные слова, посыпались на Него плевки. Его остановили. Он был бледен. Кто-то ударил Его иконою по голове. Иисус вздрогнул, кровь выступила на Его голове. Какой-то протоиерей взял у диакона кадильницу и из нее на голову Христа высыпал горячие угли. Христос молчал. После этого протоиерея какой-то схимник, проживший в затворе тридцать пять лет и достигший такого духовного совершенства, что по своей молитве за всю свою жизнь воскресил пять человек мертвых, словом исцелял больных, изгонял бесов, был настолько прозорливым, что знал все человеческие мысли и т. д. и вот он подошел ко Христу, плюнул Ему в лицо, ударил Его по ланите, толкнул Его в грудь, проклял Его и, осенив себя крестным знамением, отошел от Него. Христос грустно посмотрел на него, но ничего ему не сказал. После этого схимника какое-то духовное лицо тоже по голове ударило Его золотым напрестольным крестом. В это время злоба человеческая против Христа еще все сильнее и сильнее росла, усиливалась и разгоралась. Из самого центра послышались голоса, требовавшие связать Его и, как еретика и государственного преступника, подвергнуть розгам или плетям, а затем предать Его смертной казни. В этот момент к Нему подошли несколько русских епископов и спросили Его: «Господи, как Ты смотришь на историческую преемственность священства, на чудотворные иконы, на мощи святых и на сектантство, которое не признает Церковь, отрицает войну, отрицает государство и отрицает обычные человеческие законы общественной жизни?» Христос с такою укоризною посмотрел на них, что они от стыда или злобы даже побагровели! Смятение же народное против Христа все сильнее и сильнее увеличивалось. Кто-то громче всех кричал, настаивая на том, чтобы спросить Его, зачем Он не обратит Свое внимание на людские бедствия и слезы, если Он Бог? Зачем Он не уничтожит в самом корне всякое зло на земле, если Он всемогущ и любит род людской? Но в это время народное смятение дошло до того, что здесь все стоящее человечество представляло из себя точно какое-то ревущее бушующее море или самый сильный водопад; оно все превратилось в какой-то зловещий страшный рев и страшный шум. Лично до Самого Христа долетали даже такие бранные слова, как, например: Он хлыст, Он волхв, Он безбожник, Он страшнейший и опаснейший антихрист, Он народный возмутитель, Он сам сатана. Были слышны и другие постыдные клички, о которых здесь стыдно и говорить… В это время тот самый император стал на возвышенное место, нарочно для него устроенное, и начал держать речь. Толпа вся утихла. Он говорил так: «Народы земли! Мне подсказывает мой государственный гений следующую мысль: вы знаете ли, народы земли, сколько времени здесь среди нас стоит Христос? Он здесь стоит ровно восемь часов. Народы земли! Я говорю, что Он здесь стоит ровно восемь часов! И вот, знаете ли, в такое короткое время Своим реальным появлением среди человечества Он столько внес в сердца людские страшных возмущений, ужасных соблазнов и всякого рода тревог, что еще не было в мире подобного Ему человека и сама история не знает такого преступника, такого злодея, который бы мог за всю свою злодейскую преступную жизнь внести в мир столько беспокойства, столько тревог, столько страхов и ужасов, сколько вот этот Христос. Я прекрасно сознаю и твердо верю, что Он есть действительно Тот Христос, Тот Сын Божий, Который раньше сходил на землю, учил людей, творил чудеса, умер на кресте и в третий день воскрес; но все же, несмотря на это, я смело скажу, что, быть может, Он на небе, среди других существ, конечно не похожих на нас, кое-как еще терпим; что же касается земли и ее насельников, то Он абсолютно, одной минуты здесь нетерпим! Если мы до сего дня и считали Его Богом, молились Ему, то мы это делали совершенно не видя Его и не зная Его жизни, особенно не зная Его реального отношения к людям. Конечно, мы читали и знаем Его учение о жизни, но мы никогда не видели ни одного человека, кроме Него Одного, который бы указывал Своею практическою жизнью, как жить по Его Учению. И вот, когда Он Сам теперь среди нас, когда мы собственными очами увидели и убедились, как Он Сам относится к человечеству, то я должен сказать, что Он совершенно нетерпим, одной минуты нетерпим здесь на земле. Если сию же минуту Он не оставит нас, то мы должны прибегнуть против Него к разумным мерам, чтобы Его каким бы то ни было способом, или какими бы то ни было радикальными мерами отсюда выпроводить, иначе мы все из-за Него погибнем, а народ и войско потеряют всякое послушание и подчинение благоразумной нашей власти. В самом деле, мы имеем явное доказательство против Него, оно налицо: с того времени, как Он появился среди нас, среди всего человечества злоба в людях против Него все растет и растет, смятение народное все усиливается и усиливается, — что же это такое? Не надеется ли Он на неприкосновенность со стороны Своего творения Своей Божественной Силы, Которую Он, как Бог, в Себе имеет? Не мнит ли Он Себе, что вы, мол, чтобы против Меня ни говорили, ни затевали, вы Мне, как Духовной Божественной Личности, ничего не сделаете, ибо Я Бог и поэтому не подвержен никакому страданию. В этом, конечно, никто не сомневается, что Он Бог, а мы творение. Но ведь и дьявол Его творение, однако это творение ни днем, ни ночью всему Божеству не дает покоя, а больше всего от этого творения достается Ему же Самому, вот этому же Христу. Даже такое творение, как евреи, и, однако же, и они Его распяли, и Он Сам кричал с креста: „Боже мой, Боже мой, зачем Ты Меня оставил!“ Так вот и мы теперь посмотрим, избежит ли Он наших рук? Может быть, Он надеется еще на Свою всемогущую любовь, которая, по Его понятию, может совершенно обезоружить самых сильнейших и злейших Его врагов; да, это, может быть, и правда, но пусть же Он знает, что земля создана не для Его любви, а для людской ненависти и всякой злобы. Земля не знает, что такое любовь; земля не знает также, что такое воля Божия и что такое Царство Небесное; земля знает лишь власть, знает насилие, знает солдатский штык, знает виселицы, знает гильотины, знает расстрелы, знает тюрьмы, знает сумасшедшие дома, знает суды, вообще знает одно только зло, зло и зло… Вот что знает земля! Недаром она породила ад и дьявола! Конечно, она знает и Бога, но такого Бога, который точь-в-точь походит на нее саму, т. е. такого Бога, который убивает людей, мстит своим врагам, смеется над человеческою жизнью, вменяет ее ни во что, издевается над нею и т. д. Но такого Бога, как Бога любви, Бога сострадания, Бога мира, Бога, проповедующего людям святое богосыновное абсолютное братство всех людей, Бога святого, богосыновного, абсолютного равенства всех людей; Бога святой, богосыновной, личной абсолютной свободы человека и, наконец, Бога святой богосыновной абсолютной общности частной собственности человека, — земля никогда не знала и знать не будет. И если подобная идея носится над землей, то это лишь благодаря вот этому Христу, Который откуда-то принес ее на землю; но она настолько чужда земле, насколько солнце чуждо мраку, и насколько Он Сам чужд нам и нашей жизни.

Итак, народы земли! Нам ничего не остается делать, как сейчас же принять против Него самые строжайшие, радикальнейшие меры, чтобы Его здесь не было и чтобы Он больше не появлялся среди нас и не посещал землю. Мы как были без Него христианами, такими же во веки вечные и останемся. Зачем Он нам нужен, у нас есть духовенство, у нас есть храмы, и нам больше ничего и не нужно.

Итак, народы мира! Если мы дадим Ему хотя один час пробыть среди нас, то тогда все человечество перевернется вверх дном, и мы все погибнем».

Монарх еще не окончил свою речь, как снова заволновалось все человечество, и большая часть его громко завопила: «Смерть Ему, смерть Ему!!!» Рядом со Христом стоял какой-то немецкий пастор, он так сильно ударил рукою Его по лицу, что Христос пошатнулся. Неподалеку от Христа стоял средних лет какой-то еврей, он очень сильно плакал. Христос несколько раз умиленно смотрел на него. Когда еврей этот увидел, что пастор ударил по лицу Христа, он не вытерпел, он возмутился, он выступил на защиту Иисуса; он обратился к народу и начал говорить так: «Христиане, да будет вам известно, отцы и начальники наши в бытность Его на земле распяли Его, но распяли в то время, когда история о Нем молчала, в Его защиту лишь говорили: 1)?необыкновенная святость Его личности; 2) Его, как сам Бог, Святое Учение; 3) Его Божественная жизнь; 4) Его чудеса вплоть до Воскресения и Вознесения на небо. И вот за то, что евреи отвергли эти неопровержимые свидетельства о Нем, как об Истинном Мессии, пришедшим от Бога спасти людей, они, или, лучше сказать, все мы, сыны Израиля, вот уже девятнадцать веков несем величайшее Божие наказание. Это наказание мы будем нести до последнего дня судного, именно за то, что мы, евреи, распяли Его. Христиане, в настоящее время на стороне Христа стоит еще пятый свидетель, свидетельствующий о Его Божественности, — это история. И вот за то, что вы так бесчеловечно поступаете со Христом, предательски относитесь к Нему, знайте, та же самая история рано или поздно выступит в защиту Христа и подвергнет вас страшнейшему наказанию, такому наказанию, перед которым все катастрофы мира сего будут казаться детской игрушкой». Еврей еще хотел продолжать свою речь, как в это время народная волна сбросила его с места, и он упал.

Через минут пять после речи еврея в защиту Христа стал было говорить какой-то китаец, но его народ сбил с ног, и он повалился. За китайцем выступил говорить в защиту Христа какой-то турецкий мулла, но он только что открыл рот и сказал, чтобы правоверные магометане защитили пророка Христа и христианам не дали бы бить Его, как в это время народ особенно заволновался; заволновался он ввиду того, что какая-то японская вдова-крестьянка выкопала из могилы своего единственного двадцатилетнего сына, который умер от холеры и в могиле пролежал девять суток. И вот эта несчастная вдова с помощью других чрез народную толпу протащила гроб своего сына и поставила его у ног Христа; сама же стала на колени перед Христом и начала молить Его, чтобы Он воскресил ее сына. Христос сжалился над этой вдовой и, взглянув на труп, сказал: «Юноша, я говорю тебе, встань». Мертвый, точно пробудившись от сна, встал совершенно здоровый. За этим юношей, через народную толпу протащили еще один гроб ко Христу. В этом гробу лежал мужчина лет тридцати, почти весь истлевший; он был украшен змеей-коброй; он пролежал в земле пять месяцев. И этот гроб также поставили к ногам Христа, чтобы Он воскресил этого мертвеца. Нужно напомнить, что мертвец этот был индиец. Христос, видя мольбу и слезы семьи этого умершего, сжалился и воскресил его! Умерший тотчас встал и начал пред всеми ходить. В тот момент, как Христос воскресил последнего мертвеца, к Нему подошла депутация; она состояла из четырех человек: первый был римский первосвященник, второй — греческий патриарх, третий — русский митрополит и четвертый — тот же самый могущественный император. Христос с радостной духовной улыбкой снова поцеловал их. Депутация торжественно спросила Его: «Ты ли, действительно, Христос?» Иисус ответил: «Я Христос». — «Если Ты, действительно Христос, — начал первосвященник, — то мы хотели бы знать цель Твоего появления среди нас. Скажи нам, не скрывай от нас, ради чего Ты сюда явился? Если Ты по Своей природе Бог, если Ты свят и если Ты так грозно некогда предупреждал всякий соблазн и чуть не проклятием клеймил всякого соблазнителя, угрожая ему горем, геенною, то зачем же Ты Сам Своим появлением среди нас так всех озлобил, так соблазнил, так возмутил против Себя все человечество? Зачем Твое появление среди нас точно электрический ток зарядило злобою сердца человеческие? Я только одно скажу Тебе. О, Христос! Заклинаем Тебя Богом, возьми Свое ужасное для нас Евангелие и скорее уходи туда, откуда Ты пришел к нам! Уж если говорить правду, так говорить до конца. Знай же и всегда помни, что как Ты лично Сам, так и Твое Евангелие для нас, особенно имущих власть мира сего, бесконечно хуже и опаснее самой ужасной смерти. Уйди же от нас и больше не появляйся. Слышишь?! Больше никогда не появляйся среди нас!» Христос хотя и улыбался, но с Его бледного лица падали крупные слезы. Не успела эта депутация оставить Христа, как Он уже был оцеплен густым кольцом войск. В Него тотчас же начали стрелять из ружей, пулеметов и батарей. В это время казалось, что весь мир, вся вселенная точно подверглись какой-то ужасающей, страшной катастрофе. Всюду были слышны раздирающие душу дикие крики, страшная брань, постыдная ругань, грохот пушек, людской шум, стон земли, густой дым — все это представлялось каким-то неописуемым адом. Ярость и злоба воинов настолько были велики и безумны, что они в ту же самую первую минуту перенесли их и сами на себя. И лилась их кровь по всему лицу земли, и вся земля была усеяна человеческими трупами, и в живых из сынов человеческих мало кого осталось. Весь мир почти превратился в какое-то мировое кладбище.

В это время Христос был очень грустный; Он ходил по этому мировому кладбищу, горько оплакивая всех павших, Он наклонялся над каждым мертвым и горячо целовал их. Когда Христос обошел всех сынов человеческих, тогда Он стал среди этих трупов, среди этого бездыханного, мертвого кладбища людей, Он поднялся, выпрямился и, Свою левую руку приложив к Своему божественному челу, тихо шептал: «Когда Я приду на землю, то едва обрящу веру на земле». [Ср.: «Но Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле?» (Лк. 18:8)]

Эта странная картина несколько ночей подряд предносилась моему раскаленному воображению, война до белого каления раскаляла мои мозги. В глубине же самого моего духа я никак не мог себе представить, чтобы христиане, да еще двадцатого века, могли объявлять войну, могли воевать, и чтобы в жизни христиан когда-либо могла существовать война. Мне в то время казалось, что не только война, но и всякое частное убийство, будь оно совершено во имя самосохранения, как оборонительное убийство, все равно, оно есть прежде всего сознательное насилие над Самим Богом, притязание на жизнь Самого Бога, нестерпимое жгучее желание уничтожить Бога и желание на место Его, т. е. Бога, [поставить] обоготворение людской вражды против Бога, обоготворение абсолютной смерти, абсолютного небытия, абсолютного ничто!

И действительно, нужно только в это время хорошенько вдуматься и тогда убедишься, что это так и есть на самом деле. Нужно только представить себе с одной стороны Бога, творящего и Свое создание, в частности человека, с другой стороны людей, сознательно и озлобленно уничтожающих во имя чего бы то ни было друг друга, как самое творение Его, и сразу все будет просто и понятно, что всякое убийство есть противное Богу, есть вражда против Бога, есть посягательство на уничтожение Самой сущности Бога! Правда, хотя я так и думал о войне и в частности о всяком частном убийстве, однако мысли мои относительно всего этого были только одними голыми мыслями, они не имели в себе никаких корней и также под собой не имели никакой постоянной твердой почвы.

Я, как трость, колеблемая ветром, колебался то против войны, то за войну.

В эти столь мучительные для меня лично ночи я от людей перенесся своею мыслью на хищных кровожадных зверей, на плотоядных птиц, на воинствующих муравьев и т. д., и опять не мог никак понять, и опять ядовитое сомнение относительно войны холодной змеей проникло в самое сердце и там уже делало свое дело.