Задолго до краха СССР все уже понимали, что происходящее в Европе затронет очень многое в нашем мире и мало что останется на прежнем месте. Немедленно после окончания холодной войны по всему континенту и за его пределами с новой силой обострились старые проблемы самоосознания наций, а также появились новые вопросы. Думающие представители народа по-новому взглянули на себя и другие нации в свете того, что в скором времени оказалось кое для кого зарей возрождения; ночные кошмары развеялись, но проступили и тревожные пейзажи. Пришло время снова задавать фундаментальные вопросы, касающиеся национальных особенностей, этнической и религиозной принадлежности, и некоторые из этих вопросов зазвучали зловеще. Во всемирной истории опять складывались новые определяющие обстоятельства.

Как-то между прочим с роспуском организации Варшавского договора исчезла не только одна половина системы обеспечения спокойствия в Европе, но вторая ее половина в виде НАТО тоже подверглась изменению. Развал СССР, выступавшего мощным потенциальным противником, лишил НАТО не только смысла существования, но и его основной роли. Как французское блюдо под названием бланманже в теплой комнате, НАТО начало оседать. Даже если, как считал кое-кто, все-таки случится возрождение России в ее естественном состоянии и на Западе она снова станет угрозой, отсутствие повода для идеологического противостояния потребует от потенциального противника его все равно изобрести. Руководители государств бывшего социалистического содружества запросились в НАТО. В 1999 году членами его стали Польша, Венгрия и Чешская Республика, через пять лет к ним присовокупили Словению, Словакию, Болгарию, Румынию и Прибалтийские республики. В нарушение всех обещаний, данных президентом США Джорджем Бушем Михаилу Горбачеву в 1990 году, НАТО расползлось не только до границ Советского Союза, но и на его территорию. Этот западный союз превратился в инструмент для соединения практически всей Европы (без России, разумеется) с США. Однако предназначение его военной мощи по-прежнему оставалось абсолютно туманным, даже притом, что в середине 1990-х годов американская администрация стала воспринимать НАТО в качестве механизма воздействия на новые европейские проблемы, который откровенно применялся в бывшей Югославии, и для использования за пределами европейской зоны.

После холодной войны судьбы народов Восточной и Юго-Восточной Европы казались впервые в XX веке полностью и со всей очевидностью переданными в их собственное распоряжение. Подобно старым династическим империям или импровизациям немецких и итальянских диктаторов во Второй мировой войне коммунистические подпорки в этих областях теперь рухнули. То, что вновь возникло из вроде бы надежно похороненного исторического прошлого, а также всплывшего в памяти или изобретенного сызнова, подчас выглядело обескураживающим. Словаков не устраивало включение в состав Чехословакии, но в самой Словакии проживал большой процент венгерского населения точно так же, как в Румынии. Венгры теперь могли более открыто сетовать на недостойное обращение с ними и к северу, и к востоку от их границ. Главное состояло в том, что старые проблемы стремительно обострялись, перерастая в невиданное прежде насилие и кризис на территории бывшей Югославии. В 1991 году, когда правители всех бывших республик югославской федерации объявили о своей независимости, войны пошли между местными сербами и новыми властями Хорватии и Боснии с Герцеговиной. Сербские меньшинства там получили поддержку со стороны правительства в Белграде, возглавляемого воинственным сербским националистом Слободаном Милошевичем, и остатками югославской армии.

Гражданская война в Боснии и Герцеговине сопровождалась жесточайшими злодеяниями против мирного населения, невиданными в Европе со времен Второй мировой войны, ведь представители трех главных этнических групп – сербы, хорваты и мусульманские боснийцы – пытались взять под свой контроль максимальную территорию, часто по мере продвижения вытесняя другие группы населения. В Сребренице сербские войска в 1995 году уничтожили несколько тысяч мирных боснийцев, и они же держали в осаде боснийскую столицу город Сараево с 1992 по 1995 год. Чиновники из Европейского союза (так теперь называлось Европейское сообщество) и администрации США от вмешательства в тогдашние события воздерживались, и только в силу военных поражений сербы согласились на подписание соглашения, заключенного в декабре 1995 года в Дейтоне (штат Огайо, США). Из спокойной территории совместного проживания самых разных этнических групп Босния и Герцеговина превратилась в страну, где зародилось понятие «этническая чистка». То есть изгнание силой народов, названных врагами государства. Правители Хорватии воспользовались неблагоприятным для сербов поворотом военных событий на территории югославских республик, чтобы захватить Сербскую Краину и изгнать оттуда сербское большинство населения. Пережив одну катастрофу за другой и совсем не преуспев в «деле защиты», Милошевич в 2000 году в конечном счете покинул свой пост, после того как его жесткая политика в населенной албанским большинством области Косово послужила поводом для вмешательства НАТО, выступившего против его войск. Опасавшиеся повторения боснийских злодеяний западные союзники наконец-то пришли к соглашению на совместную военную операцию.

Итак, в начале 1990-х годов миллионам восточных европейцев достались тяжелейшие проблемы и трудности жизни. Согласия между ними пока что не существовало. Поскольку в этом регионе правили настроенные на модернизацию политические верхушки, они, действуя с пользой для народа или не совсем, обычно принадлежали к прежней коммунистической иерархии. В отсутствие достойной смены в странах бывшего социалистического содружества продолжали заниматься государственными делами профессионалы своего дела, управленцы и специалисты, сделавшие карьеру в так называемых коммунистических структурах. Еще одной проблемой была изменчивость настроений среди населения, теперь свободного в своем волеизъявлении, а народ преодолел эйфорию, возникшую у него на этапе политической революции. Вместо нее пришла ностальгия по несомненной безопасности прежних времен. Народ начал искать новое основание для придания законности своему государству и единственным достойным кандидатом для него зачастую видел национализм, на протяжении многих веков соблазнявший политиков прошлого. Всплыло былое стремление к племенному обособлению и химерные примеры того, что якобы на самом деле происходило в прошлом.

Кое-какие древние конфронтации закончились весьма трагически в годы Второй мировой войны. Самым ужасным и величайшим примером считается холокост, как была названа попытка нацистов по искоренению еврейского народа и завершению периода, когда Восточная Европа считалась центром мирового еврейства. В 1901 году там проживало три четверти евреев нашей планеты, и большинство из них на территории Российской империи. Теперь в тех местах, население которых когда-то общалось на идише, проживает чуть больше 3 процентов евреев. В наши дни почти половину евреев планеты следует искать в США и еще половину – в Израиле. В Восточной Европе руководство коммунистических партий, активно эксплуатировавшее традиционный массовый антисемитизм (в том числе в Советском Союзе), поощряло отъезд евреев погромами и судебными преследованиями. В ряде стран все, что в 1945 году оставалось от еврейского населения как существенного демографического элемента, в этой связи теперь фактически исчезло. 200 тысяч польских евреев, выживших к 1945 году, в скором времени снова стали жертвами традиционных погромов и притеснений. К 2010 году тех, кто не эмигрировал, оставалось всего лишь 3 тысячи человек – менее чем одна сотая процента населения. Сердце былого восточноевропейского еврейства остановилось.

Невиданную до того непокорность начали проявлять национальные меньшинства ряда западноевропейских стран. Испанию терроризировали баскские сепаратисты. В Бельгии предъявляли друг другу претензии валлоны и фламандцы. Самым поразительным случаем можно назвать обстановку в Северной Ирландии. Путь к политическому урегулированию там с 1990 года загородили противоречия между юнионистами и националистами. В 1998-м на помощь британским властям пришло ирландское правительство, и совместными усилиями при всем их сопротивлении официальных предводителей Шинн Фейн и ольстерских унионистов удалось убедить пойти на уступку в том, чтобы согласиться на проведение всеобщего ирландского референдума, предложенного ради невиданного расширения правовых гарантий для националистического меньшинства на севере и исторической связи севера с Соединенным Королевством. Так называемым Соглашением Страстной пятницы на самом деле подразумевалось коренное изменение в том, что в будущем должен был означать суверенитет короны (и мимоходом все пошло гораздо дальше, чем меры по передаче полномочий, которую британское правительство одновременно осуществляло в Шотландии и Уэльсе). Всем этим предполагалось предохранить данную провинцию от террористических проявлений, терзавших ее население на протяжении почти 30 лет.

С 1986 года на обложках паспортов, выдававшихся гражданам государств – членов EC, появились слова European Community (Европейское сообщество), а также название государства, где паспорт выдавался. На практике, однако, у данного Сообщества нарастал ворох затруднений. Притом что чиновники центральных учреждений в виде Совета министров государств-членов, Европейской комиссии и Верховного суда продолжали усердно трудиться и их решения требовали утверждения местных правительств, в сфере политики, например при обсуждении проблем рыболовства и транспорта, возникали шумно обсуждавшиеся противоречия. Еще одним источником конфузов оказалось колебание курса валют и нормативных нестыковок, ставших особенно заметными после прекращения свободного обмена американского доллара, внедрения в 1971 году Бреттон-Вудской валютной системы и нефтяного кризиса. Все-таки в 1980-х годах появились убедительные доказательства вселяющих надежды экономических достижений. В 1970-х годах Соединенным Штатам вернулся статус главного получателя иностранных инвестиций, утраченный в 1914 году, и две трети привлеченного американцами тогда капитала поступило из Европы. К тому же Западной Европе принадлежала крупнейшая доля в мировой торговле. Появилось множество бедных аутсайдеров, загоревшихся желанием присоединиться к организации, соблазнявшей своим богатством. Грецию приняли в ЕС в 1981 году, а Испанию с Португалией – в 1986-м.

В том же году появилось соглашение о том, что дальнейший шаг предстоит предпринять в 1992-м и перейти от простого таможенного союза к единому, интегрированному внутреннему рынку без границ. После трудных переговоров в декабре 1991 года положениями Маастрихтского договора удалось узаконить принципы функционирования единого европейского рынка и принять график образования не позже 1999 года всеобъемлющего экономического и валютного союза. Наконец-то через национальные границы свободно, без предварительного согласования или каких-либо помех должны были двинуться капиталы, товары, услуги и граждане ЕС. Исключения и особые условия пришлось зарезервировать для опасливых британцев. Преемник Маргарет Тэтчер на посту премьер-министра Джон Мейджор выступил в роли серой лошадки, но зато практически сразу же поставил свою страну в особое положение на переговорах в Маастрихте, возглавив на них стан раскольников.

Заключив такое соглашение, европейцы открыли себе путь к единой валюте и самостоятельному центральному банку, предназначенному для регулирования ее хождения. В Маастрихте к тому же появилось гражданство нового Европейского союза, пришедшего на смену Европейского сообщества, для жителей всех государств-членов, и им же устанавливалось обязательство для его участников по введению определенных общих стандартов в методах работы и размерах некоторых социальных пособий. Наконец, этим соглашением расширилась область, на которой политику ЕС следовало согласовывать большинством голосов. Все это выглядело как значительное укрепление централизованной власти, хотя ради придания данному подозрительному соглашению видимости приличия к тому же пришлось заключить договор по принципу субсидиарности, то есть понятия, привившегося в католическом социальном учении; оно указывало на необходимость пределов компетентности Европейской комиссии в Брюсселе по вмешательству в детали управления на национальном уровне. Что же касается соглашения по европейской обороне и политике безопасности, из-за событий в Боснии по нему возникли непримиримые разногласия.

В нескольких странах из-за Маастрихтского соглашения возникли известные трудности. Датчане отвергли его на референдуме, проведенном в следующем же году. В ходе подобной его проверки на народную поддержку во Франции в его пользу высказалось совсем незначительное большинство избирателей. Британское правительство (при всех выторгованных оговорках) едва продавило его согласование в своем неуступчивом парламенте. Раскол правящей Консервативной партии, возникший по этому поводу, стоил ей поражения на следующих выборах, когда от них отвернулся избиратель. Европейские избиратели все еще обычно оперировали категориями отстаивания или предательства традиционных местных и национальных интересов, и они-то их заботили больше в условиях экономического спада, наблюдавшегося в начале 1990-х годов. Но в конечном счете Маастрихтское соглашение ратифицировали 15 государств ЕС. Споры продолжались в силу появившихся предположений по поводу посягательства на независимость членов ЕС со стороны Европейской комиссии, окопавшейся в Брюсселе, и сравнительной справедливости или ее отсутствия в следовании правилам Европейского союза или злоупотреблении ими со стороны отдельных стран.

В то время как Маастрихтский процесс затеяли из-за потребности, которую ощущали власти многих государств его участников (и в первую очередь Франция) ради более глубокой интеграции в Европу новой и мощной объединенной Германии, в скором времени он приобрел намного более широкое значение. С уходом в прошлое коммунизма из Восточной Европы появилась необходимость в образовании действительного Европейского союза, как стали называть Европейское сообщество после заключения Маастрихтского соглашения. Но свидетельством мощи учреждений, созданных за полвека существования объединенной Европы, считается то, что в ЕС смогли одновременно ввести единую валюту (с 2002 года – евро) вместе с образованием Центрального банка ЕС и углубленным сотрудничеством в сфере уголовного судопроизводства, внешней политики и военных вопросах. При этом шло стремительное продвижение в направлении согласования членства для центральноевропейских и восточноевропейских стран. В 1995 году к ЕС присоединились сохранявшие нейтралитет в холодной войне Австрия, Финляндия и Швеция. Тогда как большой шаг в восточном направлении получился в 2004 году со вступлением в союз десяти стран, среди них Польша, Чешская Республика, Словакия, Венгрия и, самое удивительное, бывшие Прибалтийские советские республики Эстония, Латвия и Литва. Несмотря на затянувшиеся разногласия по поводу конституции, бюджета и планов относительно дальнейшего расширения, ЕС с его 461 миллионом человек населения совершал гигантские шаги к становлению в качестве все-Европейского союза, предусмотренного его основателями.

Экономические условия тоже изменились. При всей своей важности Общая сельскохозяйственная политика (ОСП) уже не означала того, что значила в 1960-х годах; в некоторых странах она превратилась из избирательного соблазна для большого количества мелких фермеров в систему субсидий для меньшего, но намного более богатого сословия земледельцев. Внутри нового Союза реакция носителей национальных интересов выглядела совсем иначе, чем в 1960-х годах и даже позже. Теперь движущей силой и источником большей части финансовой поддержки Союза стала Германия. Своим величайшим триумфом канцлер Гельмут Коль, объединивший немецкое государство, подтвердил естественную позицию Германии в качестве ведущей державы Европы. Однако все это далось немцам большой ценой. У Германии возникло отрицательное сальдо по торговым счетам, и послышались голоса недовольных условиями воссоединения немцев. Время шло, и все больше становилось разговоров по поводу опасности инфляции, издавна пугавшей немцев, и гнета, прижавшего немецкого налогоплательщика, когда бывшие восточные немцы стали переезжать на запад и пополнять ряды безработных людей. Экономический спад в 1990-х годах отбросил длинные тени в большинстве государств – членов ЕС, напомнив их народам о неравенстве и различиях в экономической мощи между ними. Везде к тому же в 1990-х годах проявили себя проблемы в области финансов, бюджетного равновесия и обменного курса валют, подорвавшие веру в свое правительство.

У политиков тем самым появилась масса факторов, которые пришлось учитывать в своей деятельности. Повсеместно шла корректировка воззрений. Для французов, например, глубочайшие корни европейской притягательности всегда лежали в страхе перед Германией, которую их государственные деятели стремились как можно прочнее привязать сначала к общему рынку и затем к Европейскому сообществу. По мере укрепления немецкой экономики тем не менее французам пришлось признать, что немцам будет принадлежать главная роль в формировании очертаний будущей Европы. Идеал де Голля, в котором он видел Европу как государство-нацию, среди французов уступил место более федерализованному – то есть, как это ни парадоксально, больше централизованному – виду Европы, преднамеренно построенной таким образом, чтобы придать максимум неофициального и культурного веса в нем Франции – например, через назначение чиновников в Брюсселе. Если Европе предназначено превратиться в сверхдержаву, французы могли бы, по крайней мере, попытаться установить свое господство над ней. Как бы то ни было, решение французов снова вступить в НАТО в 1995 году выглядело откровенным разрывом с наследием Шарля де Голля.

Немецкое правительство после 1990 года скоро попыталось проявить свое новое влияние через установление дружеских отношений со своими соседями по бывшему социалистическому содружеству. Оперативность, с которой немецкие предприниматели и инвесторы приступили к работе в тех странах, а также стремительность и рвение в признании Германией обретших независимость Хорватии и Словении в конце 1991 года (власти ФРГ признали их первыми) далеко отстояла от заверений со стороны остальных членов ЕС. То, как ЕС предстояло расширяться, представляло крайнюю важность, считали на Западе, для всемирной истории. Демократический и плюралистический ЕС с населением почти 700 миллионов граждан, простираясь от Северного полярного круга до Антальи и от Фару до Керчи, в Берлине считали одним из благоприятных для немцев исходов, однако на противоположной чаше весов лежал распад (совсем не обязательно на его национальные составные части) наподобие развала СССР. В конечном счете следовало ждать вопроса, послужит ли попытка присоединения России, несмотря на ее обширный размер и традицию самодержавного правления бесспорно относящейся к европейским странам с ее богатейшими ресурсами, как людскими, так и материальными, в которых нуждается ЕС, повышению благосостояния его граждан в обозримой перспективе?

На протяжении 30 с лишним лет внутри общего рынка, Европейского сообщества и ЕС происходила известная культурная конвергенция. Процесс стандартизации в потреблении тем не менее происходил больше благодаря не европейской политике, а отличающейся повышенной проницаемостью организации сбыта товаров и расширению международных связей на бытовом уровне (его исход зачастую по сложившейся привычке относили к «американизации»). И такого свойства медленная конвергенция, в том виде, как она сознательно навязывалась, скажем, в сельском хозяйстве, обходилась очень дорого, а общая аграрная политика ЕС вполне оправданно раздражала избирателей, далеких от аграрной сферы. Этот Союз выглядел немощным к тому же в проведении внешней политики; он откровенно провалил серьезные испытания, связанные с развалом Югославии. Большие сомнения тем самым все еще нависали над будущим Европы с наступлением XXI столетия. Среди них следует отметить проект по внедрению единой европейской валюты. Притом что аргумент в ее пользу всегда носил преимущественно политический привкус, поборники данного проекта обещали большую экономическую выгоду от введения общей европейской валюты. Они рассуждали по поводу связанных с ней возможных понижений цен и процентных ставок. В качестве страховки обращалось внимание на то, что власти государств зоны единой валюты утратят контроль над важными аспектами их экономической жизни. Единая валюта на самом деле подразумевала дальнейший отказ от суверенитета.

Политики ломали голову над тем, что подумают избиратели, когда придется делать выбор и до них дойдут последствия создания валютного союза. Ответ тем не менее лежал на поверхности: если валютный союз провалится и расширение ЕС не состоится, тогда дело может ограничиться всего лишь одним таможенным союзом.

Когда в Германии Гельмут Коль проиграл на выборах в ноябре 1998 года и Герхард Шредер, как первый канцлер-социалист единой страны, занял свой пост, никакого изменения в политике немецкого правительства, снова выступавшего за создание валютного союза, не произошло. Французское правительство стояло точно на таких же позициях. Датчане со шведами совершенно определенно отказались от участия в таком предприятия. В Великобритании новое лейбористское правительство Тони Блэра, избранного подавляющим большинством голосов в 1997 году, опасливо высказывалось в пользу дальнейшей интеграции, но все-таки отказалось присоединиться к валютному союзу до тех пор, «пока не придет удобное время», и обозначенное время не настало за весь первый период правления Лейбористской партии, продолжавшийся 10 лет. Но 1 января 2002 года граждане подавляющего большинства стран членов ЕС получили первую со времен Карла Великого общую валюту. Ради понятного предотвращения оскорбления национальных чувств и даже полного устранения его вероятности все эти великие исторические названия денег – короны, флорины, франки, марки, талеры и много что еще – пришлось заменить словом «евро». К середине первого десятилетия XXI века банкноты и монеты евро считались уже единственным законным средством платежа среди 300 миллионов граждан 12 государств зоны общей валюты, и их даже признали в государствах и на территориях за пределами ЕС, таких как Черногория и Косово.

Трудности в деле укрупнения Европейского союза к тому времени значительно прояснились. Дольше всех в статусе кандидата на прием в Союз засиделась Турция, по поводу которой кое-кто задавался вопросом, а стоит ли ее вообще считать «европейской» страной, так как большая часть ее территории лежит в Азии, а большинство населения исповедует ислам. Худшее заключалось в том, что над модернизацией наследия К. Ататюрка после шестидесятилетнего его господства нависла угроза. Исламисты всегда негодовали по поводу традиционного светского характера режима в Анкаре. Все-таки если показателем европейскости считать современность государственных учреждений (например, наличие представительного правительства и обеспечение прав женщин) и определенный уровень экономического развития, то Турцию следовало относить к европейским странам, а не к остальной части исламского Ближнего Востока. Обращение с политической оппозицией и национальными меньшинствами (особенно курдами) в Турции тем не менее за границей воспринималось с большим неодобрением, и практика турецкого правительства как гаранта прав человека вызывала откровенное сомнение. Тем самым Турция снова и снова ставила застарелые и не имеющие ответа вопросы о том, что же на самом деле представляла собой Европа. Важно то, что давние враги Турции греки тем не менее выступили в роли ключевых сторонников приглашения Анкары в ЕС, приводя при этом одновременно экономические и политические доводы, невзирая на нерешенные проблемы по Кипру (теперь уже член ЕС).

В конце первого десятилетия XXI века на переговорах в Ницце пока шло согласование принципа дальнейшей экспансии, заодно догворились об избирательном цензе, притом что французы преуспели в удержании тех же самых «взвешенных» избирательных прав, какие принадлежали Германии, теперь уже числившейся бесспорно намного более крупным и состоятельным государством – участником Союза. Ратификации Ниццкого договора все еще предстоит добиться, разумеется в национальных парламентах, и ирландскому правительству в скором времени грозит проблема, состоящая в поражении на референдуме по его предложению;

из-за этого всю систему поразило очередное потрясение. Соглашение, заключенное в конце 2001 года о том, что работу учреждений ЕС должны рассматривать участники особого собрания и вносить необходимые коррективы в его деятельность, очень слабо исправило сложившееся положение. И когда в 2005 году участники референдума, проведенного во Франции и в Нидерландах, отклонили документ, составленный этим собранием под несколько вычурным названием Конституция Европейского союза, проект дальнейшего углубления процесса интеграции снова застопорился. Но тогда как народный отказ от соглашения по конституции представлялся очередным доказательством того, что Европейский союз остается предприятием, затеянным политической элитой, может получиться так, что содержание данной конституции как раз по этой же причине можно будет сформулировать в правовых и нормативных актах ЕС через исправленный вариант предложенной конституции, возвращаемой участникам референдума в странах, где народ ее отверг.

С окончанием холодной войны обнаружилось, что Европа представляет собой нечто большее, чем географическое понятие, которым оно казалось до того момента. Однако находилось гораздо меньше, чем прежде, причин заниматься поиском некоей врожденной европейской сущности или духа, не касаясь уже европейской цивилизации, считавшейся основным источником мировой цивилизации как таковой. Она представлялась, как всегда, набором национальных культур, живо откликавшихся на свою собственную внутреннюю динамику, ведь с наступлением XXI столетия практически не просматривалось признаков европейского патриотизма, способного подобно старинным национальным убеждениям тронуть душу народных масс всем тем, что удалось свершить с момента заключения Римского договора. Активность граждан на выборах депутатов Европейского парламента упала повсеместно, кроме тех стран, где участие в выборах было обязательным. Языковое высокомерие угрожало толковому функционированию учреждений и ведомств ЕС, громадная, лишенная упорядоченности сложность которых уже сбивала с толку тех, кто рискнул заняться поиском в них политической логики. И надо сказать откровенно, идея единой Европы широкой публике порядком поднадоела.

Но следует упомянуть и большие достижения. Прежде всего, Европейский союз представлял собой сообщество конституционных демократических государств и первую успешную попытку объединения Европы без опоры на гегемонию единственной какой-нибудь нации. На заре XXI столетия к тому же ЕС формировался в условиях поднимающихся экономических штормов, но в конечном счете удалось добиться очевидного экономического успеха. Население государств – участников Союза приближалось к 500 миллионам человек, и ему принадлежало примерно 75 процентов объема мировой торговли (львиная доля приходилась на его собственную внутреннюю торговлю). Его ВВП в 2010 году превышал ВВП США и считался в три раза больше, чем ВВП Японии. Европа числилась одним из трех главных локомотивов мировой экономики, появившихся за предыдущие 50 лет. Европейцев явно волновало то, куда они движутся, зато к ним желали бы присоединиться очень многие аутсайдеры.

В 1989 году оставалось еще много сомнений относительно будущего направления движения Китая. Дело даже не в том, что руководству правящей коммунистической партии бросали вызов представители известных кругов в составе низовых сословий, с которыми китайские коммунисты могли бы управиться с применением откровенной силы, ведь в ряде секторов народного хозяйства наблюдалось замедление роста. Дэн Сяопин, затеявший экономические реформы 10 лет тому назад, в своем преклонном возрасте (ему исполнилось 85 лет), когда в 1989 году сложилась угрожающая ситуация, взял на себя ответственность за принятие политических решений и теперь приступил к проведению своей последней в жизни кампании. Во время своей поездки по южным провинциям в 1992 году дедушка Дэн осудил тех, кто видел в политической перегруппировке синоним экономического отката. Дэн Сяопин потребовал энергичнее заниматься реформами и предоставить условия для развития частного предпринимательства. К тому времени застойные явления 1989 года уже ушли в прошлое, и с 1992 года Китай вступил в фазу неимоверно ускоренного роста, когда его ВВП на протяжении последующих 14 лет в среднем увеличивался больше чем на 10 процентов.

Взрывной экономический рост в Китае может обернуться самым важным глобальным событием с 1990-х годов. Мало того что в результате образовался средний по западным понятиям класс, к которому причислили больше 400 миллионов человек с покупательной способностью около среднего показателя по ЕС, к тому же Китай является второй по величине национальной экономикой мира. Львиная доля такого роста пришлась на частный сектор, но после масштабной реструктуризации к началу первого десятилетия XXI века наблюдался также некоторый рост в принадлежащем государству контролируемом секторе народного хозяйства. В экономической модели Китая внешне объединяется беспредельный капитализм с ведущей ролью государства и даже, следует прямо сказать, коммунистической партии. В ней сочетается необузданная эксплуатация масс молодых мужчин и женщин, поступающих трудиться на фабрики из сельской местности, с упором на политический контроль над всеми компаниями, включая те, что принадлежат хозяевам китайцам или иностранцам. Постепенно распространяясь на север и запад, экономический рост все еще по большому счету сосредоточивается на юге и востоке, вдоль морского побережья и великих рек, то есть повторяет модель, просматривающуюся с древнейших китайских династий. И, превращаясь в гаранта региональной экономической стабильности, руководство режима не слишком позаботилось о том, чтобы повысить ответственность перед своим народом посредством демократических реформ, и в результате полной безответственности широкое распространение среди чиновников получили продажность и злоупотребление властью. В КПК, как кажется, нашли толковую модель развития страны, которая себя оправдывает, по крайней мере в благополучные времена, – китайские коммунисты практически не оставили себе путей к отходу с точки зрения законности их власти на тот случай, когда настанут лихие времена.

С окончанием холодной войны внешняя политика Пекина тоже подверглась корректировке. Общая граница с бывшим СССР протяженностью больше 6,5 тысячи километров теперь сократилась почти в два раза за счет перехода второй ее половины в распоряжение независимых теперь и более слабых республик Казахстана, Киргизии и Таджикистана.

Между тем в конце 1990-х годов тревога вокруг Тайваня, давно связавшего китайскую внутреннюю и внешнюю политику, представлялась все еще такой же актуальной, как на протяжении без малого пяти десятилетий. При этом внешне фундаментальный характер изначальных схваток между националистическим режимом в Тайбэе и Китайской Народной Республикой немного померк после формального прекращения американских дипломатических отношений с тайваньским правительством и последующим исключением Тайваня из ООН. Все-таки в 1990-х годах пока в Пекине все еще придерживались своей политики присоединения Тайваня (как удалось вернуть Гонконг и Макао) к материковому Китаю в качестве долгосрочной цели, все больше говорили о настроениях на острове объявить о некоей его независимости. В Пекине такие слухи вызывали откровенное беспокойство, и тревога достигла высшей точки во время визита президента Тайваньской республики в США в 1995 году. Из Вашингтона отозвали посла КНР, а в официальной газете появилась статья, автор которой объявил проблему Тайваня «взрывоопасной, как бочка с порохом». Все поняли, что в случае официального объявления Тайваня независимым от материкового Китая государством вполне может последовать вторжение на этот остров НОАК.

Тайвань, кроме того, числился всего лишь одним из нескольких источников неопределенности и нервозности в Восточной Азии. Растущую нестабильность и изменчивость в регионе после завершения холодной войны стало трудно скрывать, даже притом, что эти тенденции не доходили до тех же самых уровней, что наблюдались в Европе. Что несет окончание такого относительно четко обозначенного и поэтому объясняющего причины противостояния периода, сначала просматривалось с трудом. На Корейском полуострове, например, мало что изменилось; Северная Корея осталась в ловушке конфронтации с США и Республикой Корея на юге, и ее правители не собирались отказываться от обособления своей административно-командной системы народного хозяйства. Из-за провалов в управлении народным хозяйством, прекращения советской помощи в 1991 году и откровенной прямой династической эксплуатации власти правящим диктатором в начале 1998 года народ КНДР оказался на грани голода. Жизнь в Северной Корее по-прежнему осложнялась присущими ей одной проблемами, несколько не совпадавшими с региональными тенденциями, в русле которых развивалась Южная Корея. К середине 1990-х годов в Республике Корея сложился прочный демократический режим с высокими показателями экономического роста и заметным участием в международной торговле.

Пока вся Восточная и Юго-Восточная Азия (за исключением Китая) переживала глубокий, но для большинства стран мимолетный финансовый кризис 1997 и 1998 годов, Япония после холодной войны вступила в период спада, которому предстояло продлиться больше десятилетия и после которого восстановление этой страны происходит с большими затруднениями. Японская экономика, часто провозглашаемая в 1980-х годах мировым лидером с точки зрения производительности и разработки новых товаров, к концу XX века представлялась жалкой тенью своего славного прошлого. Из-за неумеренной спекуляции недвижимостью и огромных инвестиций в непроизводственную деятельность или секторы, приносящие жалкую отдачу, у японских банков скопились огромные обременения, а у финансовых учреждений – неоплатные долги. Курс иены резко упал; спекуляция на ее курсе началась незамедлительно и нанесла вред в мире финансовых операций быстрее, чем когда-либо прежде. Преобладающая деловая культура Японии, надежно встроенная как таковая в официальные и финансовые сети, теперь оказалась неспособной обеспечить решающее руководство к действию, поэтому с проблемой справиться не получилось, тем более условия для этого стали еще более неблагоприятными. Японская экономика на международной арене перешла в разряд отстающих, в результате наметилось снижение цен и рост безработицы. Стремительно сменявшиеся правительства казались неспособными остановить такой процесс, и кое-кто из политиков ради укрепления собственного авторитета стал потворствовать националистическим чувствам населения. Деловой застой в Японии означал, что с конца 1990-х годов на нее больше нельзя было рассчитывать с точки зрения получения помощи для избавления экономических систем соседних стран от их хозяйственных трудностей, и даже притом, что в регионе в целом с начала первого десятилетия XXI века рост удалось возобновить, в некоторых странах, таких как Индонезия и Филиппины, былые темпы прироста ВВП восстанавливались очень медленно. По ходу дела своих сбережений, а иногда просто средств к существованию лишились миллионы человек от Хоккайдо до Бали.

Политические смещения в Юго-Восточной Азии, последовавшие за тогдашним кризисом, тоже выглядели весьма заметными. Министры авторитарных режимов в ряде стран использовали общественные ресурсы в интересах ближнего окружения тех, кто пользовался властью, и их родственников. В мае 1998 года после того, как с начала года индонезийская экономика сократилась на 8 с лишним процентов и валюта этой страны потеряла четыре пятых своей долларовой стоимости, массовые беспорядки заставили президента отказаться от власти. Так подошли к концу 32 года существования жестко контролировавшейся, прогнившей, но официально числившейся «демократической» системы. Пришедшие на смену правительства превратили Индонезию в страну с намного более открытым обществом, но восстановление экономики у них шло очень медленно. На какое-то время там обострилась этническая и религиозная междоусобица. Но с начала первого десятилетия XXI века рост экономики удалось восстановить, и при президенте бывшем генерале С. Юдойоно политическая стабильность укрепилась в самых плюралистических для нее условиях. К 2010 году эта главным образом мусульманская страна с населением почти 250 миллионов человек уже переживала стремительный прогресс.

Второй по численности населения страной в этом регионе числится Вьетнам, и его руководство повело свой народ в диаметрально противоположном направлении через дальнейшую централизацию своей политики с одновременным стимулированием экономической реформы по китайскому образцу, названной во Вьетнаме «дой мой» («обновление»). К началу первого десятилетия XXI века Вьетнам занимал второе место в мире по темпам роста экономики, но просторные области этой страны все еще пребывали в относительной нищете (как в Китае), эксплуатация трудовых ресурсов под капиталистическими лозунгами с коммунистической спецификой шла весьма интенсивно. В общем и целом невиданные взлеты и провалы экономики восточноазиатских стран в первом десятилетии XXI века показали достигнутый уровень интеграции мирового хозяйства: экономические сдвиги в Пекине или Джакарте оказывали самое непосредственное воздействие на положение дел в мире и наоборот.

В Индии, как и в Китае, совсем не сразу сказались жесткие финансовые и экономические циклы, затронувшие многие восточноазиатские страны. В этом отношении, бесспорно, на благо Индии послужила прошлая политика ее правительства. Правительства Индийского национального конгресса, пусть даже допуская некоторый отход от социализма первых лет независимости, долгое время находились под мощным влиянием идей протекционизма, управляемости, национальной самодостаточности и даже замкнутости. Расплачиваться пришлось медленными темпами роста и социальным консерватизмом, но их сопровождали слабые притоки зарубежного капитала по сравнению с соседними странами.

В 1996 году Хиндутва и националистическая Бхаратия джаната парти (БДП) нанесли крупное поражение Индийскому национальному конгрессу и сформировали в нижней палате парламента самую многочисленную фракцию. Ее представители не смогли образовать свое собственное правительство, тем не менее появилось коалиционное правительство, развалившееся после внеочередных (сопровождавшихся большим насилием) всеобщих выборов в 1998 году. Те выборы тоже не дали достаточно определенных результатов, так как не появилось явного парламентского большинства, но представители БДП с союзниками сформировали в нем самую многочисленную фракцию. В итоге удалось образовать еще одно коалиционное правительство, в котором сторонники Бхаратия джаната парти в скором времени обнародовали зловещую националистическую повестку дня, провозглашавшую, что «Индию должны строить индийцы». Кое-кто нашел такую формулировку тревожной в стране, где национализм, пусть даже поощрявшийся активистами Индийского национального конгресса на протяжении сотни лет или около того, обычно нивелировался благоразумным признанием реального дробления и скрытого насилия на их субконтиненте. В конечном счете тем не менее это новое правительство удивило многих тем, что избежало индуистско-националистических перегибов внутри страны и усилило либерализацию экономики, приведшую к ускоренному хозяйственному росту в ряде областей Индии.

Этот рост продолжался при новом возглавляемом руководством Индийского национального конгресса правительстве, которое на очередных выборах, послуживших еще одним примером функционирующей в Индии демократии, пришло к власти в 2004 году. Новый премьер-министр сикх по национальности и экономист по образованию Манмохан Сингх активизировал попытки открытия экономики Индии для внешнего мира и придания ей достаточной конкурентоспособности на международном уровне. К середине первого десятилетия XXI века в Индии явно наметился стремительный экономический подъем.

При всей кажущейся согласованности с решимостью заручиться авторитетом у народа через разыгрывание националистической карты ситуация тем не менее развивалась в контексте текущего старого спора с руководством Пакистана о том, что в мире должны стремиться к пониманию решения правительства БДП о возобновлении серии ядерных испытательных подрывов в мае и июне 1998 года. Индийцы подтолкнули пакистанское правительство последовать их примеру и ответить точно такими же собственными ядерными испытаниями; оба правительства теперь числились членами клуба стран, власти которых признали наличие у них готового к применению ядерного оружия. Если для рассмотрения данного факта взять расширенный контекст (на который указывал индийский премьер-министр), получится так, что индийцы испытывали страх перед Китаем, уже числившимся ядерной державой и помнившимся им победителем в гималайской войне 1962 года. Обратите внимание к тому же на растущее сочувствие, проявленное пакистанским правительством к исламской фундаменталистской агитации в других странах, особенно в Афганистане, где в 1996 году состоялось учреждение в Кабуле весьма реакционного правительства фракции под названием Талибан, получившей поддержку со стороны пакистанцев. Кое-кто уныло обсуждал предположение о том, что пакистанская атомная бомба может совершенно просто превратиться в исламскую бомбу. В любом случае действия властей Индии послужили серьезному откату в деле предотвращения распространения ядерного оружия, до тех пор удававшегося; мир охватила всеобщая тревога, зарубежных послов отозвали из Дели, и правительства ряда стран последовали примеру Вашингтона, администрация которого прекратила или приостановила помощь Индии. Все принятые меры не остановили, однако, власти Пакистана, повторившие пример Индии. Миру со всей очевидностью не удалось избавиться от угрозы ядерной войны, покончив с холодной войной. Такую опасность к тому же теперь следует понимать в мире в том виде, что стабильность на планете утратила ту свою прочность, что была в 1960-х годах, и что индо-пакистанские отношения все еще остаются напряженными из-за проблемы Кашмира.

В России, самом крупном и важном из государств СНГ, в июне 1991 года народ выбрал президентом Бориса Ельцина на первых свободных выборах в этой стране с 1917 года. За него отдали свои голоса 57 процентов граждан, пришедших на избирательные участки. В ноябре указом этого президента объявлена распущенной Коммунистическая партия Советского Союза. В январе 1992 года уже после развала Советского Союза ельцинское правительство приступило к выполнению программы радикальной экономической реформы, в свете которой провозглашалось освобождение экономики от прежних рычагов контроля. Экономическим итогом ее практически для всего населения России стала абсолютная катастрофа. Тогда как инсайдеры сказочно обогатились, подавляющее большинство народа потеряло свои сбережения, пенсии или работу. Потребление электроэнергии в хозяйственной сфере сократилось на треть, соответственно валом нарастала безработица, обваливался национальный доход и реальная заработная плата, объем промышленного производства упал в полтора раза, добавьте ко всем бедам невиданное разложение государственных органов и необузданное распространение уголовных преступлений. Многим россиянам все эти абстракции принесли конкретное горе. В начале XXI века народное здравоохранение находилось в загоне и средняя продолжительность жизни мужчин сократилась настолько, что не достигала 60 лет, то есть за неполные 10 лет упала на 5 лет.

В 1993 году прошли выборы, по итогам которых сформировали новый парламент, включавший многочисленных противников Ельцина. Еще один источник трудностей представляли так называемые национальные республики СНГ (на территории которых проживало 27 миллионов человек русской культуры), а также носители клановых политических интересов, возникших вокруг бюрократических и промышленных очагов новой России. Не забывайте к тому же о разочарованных экс-реформаторах, от которых Ельцин избавлялся. Потребовалось совсем немного времени на осознание того, что беды народа России проистекают не только из советского наследия, но представляют собой логическое производное от общего состояния русской исторической культуры и цивилизации. В 1992 году Россию как таковую провозгласили федерацией и в следующем году структурную основу государства закрепили в президентской, даже автократической конституции. Но в скором времени Ельцину пришлось отбиваться от оппозиции как с левого, так и с правого фланга; все закончилось мятежом. После того как он приостановил деятельность парламента своим декретом «о постепенной конституционной реформе», в самом кровавом после 1917 года гражданском противостоянии в Москве погибло больше сотни человек. Наравне с предыдущим запретом коммунистической партии события того времени рассматривались как откровенное своеволие президента Ельцина. Совершенно определенно тогдашний президент РФ предпочел силовую акцию последовательной дипломатии. Тем не менее с учетом того, как мало президент Ельцин мог предложить русским людям с точки зрения материального благополучия, так как экономика находилась в руках продажных чиновников и их посредников, его перевыборы в 1996 году состоялись исключительно благодаря доверию к нему лично и любви русских людей к новообретенной политической свободе. Именно поэтому ему удалось победить неокоммунистов России.

За два года до этого появилась новая проблема в виде национального восстания в Чечне – автономной республике Российской Федерации с населением, преимущественно исповедующим ислам. Некоторые из мятежных чеченцев утверждали, будто они осуждают и готовы мстить за безнравственность их покорения и подавления императрицей Екатериной Великой в XVIII веке, а также за политику геноцида, проводившуюся Сталиным в 1940-х годах. Их гнев и готовность к сопротивлению происходили из той жестокости, с какой русские власти, встревоженные опасным примером для остальных мусульман РФ, превратили чеченскую столицу в развалины, а жителей сельской местности обрекли на голод. Погибли тысячи человек, но жертвы со стороны русских людей разбудили воспоминания об Афганистане, и возникла слишком большая угроза перетекания военных действий на территорию соседних республик. Еще с 1992 года русский гарнизон предохранял покой правительства получившего независимость Таджикистана, подвергавшегося опасности свержения исламскими радикалами, получавшими моральную и материальную подпитку из Пакистана. На таком нерадостном фоне к 1996 году оставалось совсем немного надежд, когда-то связывавшихся с перестройкой и гласностью, причем еще больше омрачало ситуацию понимание того, что состояние здоровья президента Ельцина (усугубленное неумеренным потреблением алкоголя) совсем пошатнулось. К тому времени события за пределами России, особенно в бывшей Югославии, потребовали напоминания западным державам в виде заявлений и выразительных жестов о том, что в Москве не отказываются от роли своей страны как великой державы, а также о нараставшем беспокойстве России по поводу последствий вмешательства Запада в дела любого независимого суверенного государства.

К 1998 году, однако, российскому правительству едва удавалось собрать налоги и заплатить своим наемным работникам положенное содержание. В 1997-м впервые с 1991 года зарегистрирован реальный, пусть даже крошечный рост ВВП, но экономика все еще отдавалась на откуп отдельных групп, государственные инвестиции шли в распоряжение частных предприятий, часто за взятки или своим людям. Кто-то единомоментно делал огромные состояния, в то время как миллионы рядовых граждан месяцами оставались без зарплаты, с прилавков торговых предприятий исчезали предметы первой необходимости, продолжался рост цен; раздражение и враждебность в обществе неизбежно достигали самого высокого уровня, когда безмерное потребление одних мозолило глаза на улицах неимущему населению. Затем в 1998 году наступил финансовый крах и отказ государства платить по внешнему долгу. Ельцину пришлось уволить председателя правительства, назначенного за приверженность рыночной экономике, и согласиться с навязанной его противниками кандидатурой. Таким образом, в результате следующих парламентских выборов Дума стала более мирной, и в канун Нового года президент счел для себя возможным объявить о своей отставке.

Его преемник в то время был уже председателем правительства. Ельцин надлежащим образом объявил, что следующим президентом следует избрать Владимира Путина, и тот вступил в должность президента после мартовских выборов 2000 года. Бывший подполковник КГБ Путин к тому времени пользовался заслуженным уважением многих россиян, благодаря временному, как оказалось, успеху в установлении мира в Чечне и снижению опасности того, что беспорядки с ее территории перекинутся за пределы республиканских границ. Можно предположить, что протесты на Западе по поводу нарушения прав человека в Чечне тоже помогли сплотить патриотически настроенное население в поддержку своего президента, но он к тому же произвел благоприятное впечатление в столицах западных государств. Несмотря на серию случайных бедствий, омрачивших первые несколько месяцев его пребывания на посту президента, которые послужили индикатором плачевного состояния инфраструктуры России, все-таки появилось ощущение того, что серьезные проблемы наконец-то можно будет преодолеть. В более узком плане, касавшемся лично Ельцина, ему с семьей преемник обещал неприкосновенность от судебного преследования за те или иные нарушения, допущенные во время его правления.

Президент Путин вдохнул новую жизнь в управление страной после летаргии последних ельцинских лет. Новый президент, вступивший в должность в 48 лет, олицетворял собой скромного и сдержанного человека, пришедшегося по душе подавляющему большинству россиян по контрасту с часто неэффективным экстравертом Ельциным. Путин хотел производить впечатление человека действия. Он незамедлительно приступил к восстановлению централизованной власти в России и расправился с так называемыми олигархами, когда кое-кто из них попытался игнорировать Кремль. После его переизбрания в 2004 году, однако, возникла тревога по поводу притеснения его правительством российской прессы, критиковавшей политику президента.

В то время как американская трагедия 11 сентября 2001 года стала для Путина прекрасным поводом представить военную агрессию в Чечне как борьбу с террористами и таким образом уклониться от негативной реакции Запада, ему не удалось погасить конфликт в мятежной республике. Его попытки склонить власти соседних с Россией бывших советских республик к более дружественной позиции тоже не имели успеха. Главное достижение Путина – обеспечение некоторой степени экономической стабильности; к 2005 году удалось обуздать инфляцию и наблюдалось последовательное увеличение ВВП России. Тем не менее, однако, даже после его переизбрания в 2011 году Путин, скорее всего, будет восприниматься как переходная фигура на пути к новому российскому обществу, которому предстоит вернуть себе достойное место среди мировых центров власти.

В начале XXI века Соединенные Штаты гораздо очевиднее, чем в 1945 году, воспринимались как величайшая в мире держава. При всех осложнениях политического климата в 1970-х и 1980-х годах, а также беспечном нарастании государственного долга через узаконенный пассивный баланс бюджета гигантская экономика США продолжала демонстрировать поразительный динамизм и бесконечный потенциал возрождения после очередного провала. Замедление ее роста в 1990-х годах происходило без остановки в пути. Невзирая на политический консерватизм, так часто удивлявший иностранцев, в США сложилось одно из самых гибких и легко приспосабливающихся к изменениям условий существования человеческих сообществ мира.

Однако множество застарелых проблем к последнему десятилетию XX века все еще оставались нерешенными. Привыкшие к относительному благосостоянию американцы, которых эти проблемы лично никак не касались, внимания на них не обращали, зато они служили горючей смесью для подпитки устремлений, страхов и недовольства темнокожих американцев. Все это нашло отражение в их общественных и экономических достижениях времен правления президента Джонсона, то есть последнего президента США, делавшего решительные усилия для правового оформления окончания бед черной Америки. Хотя первый в национальной истории США темнокожий губернатор занял свой пост в 1990 году, пару лет спустя жители района Лос-Анджелеса под названием Уоттс, печально известного своими беспорядками за четверть века до того, снова продемонстрировали, что видят в сотрудниках полиции Лос-Анджелеса всего лишь прислужников оккупационной армии. По стране в целом вероятность того, что молодой темнокожий мужчина погибнет (быть может, даже от рук такого же черного), была в семь раз выше, чем у его белолицего современника, и в тюрьме он мог оказаться с гораздо большей вероятностью, чем в университете. Если около четверти американских младенцев тогда рождалось у не состоящих в браке матерей, то две трети таких младенцев рождались у негритянок, и это служит тревожным показателем неустроенности семейной жизни в негритянских американских общинах. Преступность, обвальное ухудшение здоровья населения в некоторых районах и фактическое отсутствие правопорядка в городских анклавах проживания бедноты все еще убеждали многих ответственных американцев, полагающих, что национальные проблемы оставались далекими от их решения.

На самом деле некоторые статистические данные уже выглядели приличнее. Если Билл Клинтон (избранный президентом в 1993 году) разочаровал многих сторонников своими законодательными инициативами, основная вина за них легла на республиканцев конгресса. Притом что к тому же обременительное явление в виде стремительно растущего числа «латиноамериканских» американцев, прибывавших официально и нелегально из Мексики и стран Карибского бассейна, волновало многих людей, президент Клинтон отказывался слушать рекомендации ограничить въезд в его страну переселенцев. Население носителей латиноамериканской родословной за 30 лет удвоилось и теперь составляет примерно одну восьмую часть общей численности граждан США. В Калифорнии, считающейся самым богатым штатом, эти переселенцы обеспечили четверть ее населения и бездонный источник низкооплачиваемых трудовых ресурсов; даже в Техасе латиноамериканцы стали использовать политику ради того, чтобы об их интересах никто не забывал. Между тем, как модно теперь выражться, Клинтону удалось оседлать экономическую волну. Недостатки его внутренней политики сторонники Билла взяли за привычку приписывать противникам, а не его собственным провалам в управлении и чрезмерной озабоченности «электоральными соображениями». Хотя демократы в 1994 году утратили контроль над законодательной властью, его переизбрание в 1996 году на второй срок считается большим триумфом самого Клинтона, и успех сопровождал его партию на промежуточных выборах в парламент.

Тем не менее второй президентский срок Клинтона не оправдал возлагавшихся на него надежд. В его защиту можно сказать, что в самом начале он получил в наследство страну, печально растерявшую престиж и мощь, накопленные во времена Джонсона и в начале правления Никсона. Авторитет должности президента США, укрепившийся при Вудро Вильсоне, Франклине Рузвельте и на заре холодной войны, стремительно и кардинально рухнул после Никсона. Но Клинтон не сделал ничего, чтобы остановить разложение власти. По мнению многих американцев, он откровенно усугубил все дело. Из-за личной неосмотрительности он подверг себя получившим широкое освещение в прессе и затянувшимся расследованиям неблаговидных финансовых махинаций и распутных похождений, а в 1999 году дошел даже до невиданного мероприятия: слушаний в сенате по обвинениям против избранного президента с целью отстранения его от должности. (По замысловатому стечению обстоятельств в том же году предпринималась попытка импичмента Ельцина, также провалившаяся.) Однако по опросам населения авторитет Клинтона только укрепился, и, когда начались слушания, его рейтинг поднялся выше, чем он был годом раньше, и попытка импичмента не удалась. Те, кто голосовал за него, одобряли, казалось бы, то, в чем его обвиняли, даже притом, что прекрасно помнили об изъянах его характера.

На протяжении периода правления Клинтона администрация США к тому же явно упустила шанс превратиться в мирового гегемона, появившийся было с окончанием холодной войны. Что бы ни утверждали авторы обычных сообщений в американских газетах и телевизионных выпусках, тогда вроде бы просматривалась некоторая надежда на то, что традиционное местничество можно будет как-то преодолеть и что народ США объединит усилия с народами остальных стран ради всеобщего блага. Трудно было не замечать озабоченности американской администрации проблемами, требовавшими постоянных и напряженных усилий США во всех уголках планеты. В последующие 10 лет они должны были принять угрожающие размеры, но их вид в скором времени затушевался невнятностью американской политики. Клинтон ставил перед собой цель прежде всего содействовать глобализации рыночной экономики и поучать народы остальных стран на примере достижений Соединенных Штатов. Приверженный в глубине души разносторонним подходам, Клинтон оказался слишком осторожным политиком, чтобы взять на себя риск противостояния американской общественности, утомленной внешнеполитическими кампаниями холодной войны. Власти США могли бы возглавить свершение многих важных дел, таких как ликвидация нищеты в мире и решение глобальных экологических проблем, но их просто, образно говоря, замели под ковер в обмен на то, чтобы электорат Клинтона видел в нем «жизнеутверждающего президента». Он предоставил своим избирателям возможность почувствовать себя превосходно, а сам при этом занимался по большому счету исключительно личным обогащением.

Прошло совсем немного времени, и проводникам американской политики стала досаждать миротворческими мероприятиями ООН. Когда на 50-ю годовщину основания ООН в 1995 году Клинтону пришлось увещевать своих соотечественников, что, мол, отворачиваться от этой организации означало бы забыть уроки истории, его высказывания появились на фоне действий в том же году, но чуть раньше, депутатов нижней палаты американского конгресса, предложивших сократить американские затраты на миротворческие операции ООН. К тому же американцы отказались от выполнения своих обязательств по наполнению стандартного бюджета ООН, когда с США причиталось больше 270 миллионов долларов (девять десятых совокупной задолженности всех остальных стран – должников этой организации). Политика США внешне достигла поворотного пункта с крахом вмешательства ООН в Сомали в 1993 году, причем с человеческими жертвами среди участников событий на стороне ООН и с захватывающим воображение освещением по телевизионным каналам издевательства над телами американских морских пехотинцев ликующих сомалийцев. Вскоре отказ американцев от участия во вмешательстве сил ООН или его поддержки в африканских государствах Бурунди и Руанда показал, какие катастрофические последствия могут вытекать из американского самоустранения от участия в операциях вторжения сухопутными войсками. В этих двух мелких странах, на протяжении многих поколений разделенных на правящее меньшинство и подчиненное большинство, в 1995–1996 годах все вылилось в резню на уничтожение целого народа. Погибло больше 600 тысяч человек, и миллионы (из общей численности населения всего лишь около 13 миллионов человек в обеих странах, вместе взятых) отправились в изгнание в качестве беженцев. Казалось, что чиновники ООН ничего не могли сделать, если Вашингтон не пошевелит хотя бы пальцем.

После того как президент Клинтон санкционировал ограниченные авиаудары по боснийско-сербским войскам ради мирного урегулирования обстановки, завершившегося подписанием в 1995 году Дейтонского соглашения, среди ученых, журналистов и политиков развернулись оживленные дебаты о том, какой они представляют себе мировую роль США. Основное внимание участники таких споров сосредоточивали вокруг рационального использования американской мощи и пределов, до которых эту мощь следует применять, и даже перспективы войн между представителями различных цивилизаций. Между тем дипломатии Клинтона пришлось решать дилемму: как подстраивать весь мир под американские идеологические стандарты и как избежать военных потерь, прежде всего из числа тех же американцев. Среди новых внешнеполитических проблем стоит обратить внимание на появление новых потенциальных источников ядерной угрозы. На примере незатейливой ядерной программы Северной Кореи в 1993–1994 годах в Вашингтоне обнаружили (а индийские и пакистанские испытания в 1998 году подтвердили), что США теперь оказались на равных с медленно увеличивающейся группой государств, обладающих ядерным оружием (власти семи из которых открыто признали свой статус; двух – пока еще его скрывали), каким бы громадным превосходством в системах доставки и потенциальной мощи удара американцы ни обладали. К тому же американцам не приходилось рассчитывать (что им удавалось в совсем недавнем прошлом) на то, что правители всех этих ядерных государств способны на рациональное по американским стандартам определение собственных интересов. Но так выглядит всего лишь одно из новых соображений при определении политики Вашингтона после окончания холодной войны.

На Ближнем Востоке настойчивые американские меры на финасовом фронте в начале 1990-х годов из-за расширения еврейских поселений на оккупированном израильскими войсками западном берегу реки Иордан какое-то время выглядели так, будто с их помощью можно было убедить израильское правительство, обеспокоенное арабской интифадой и сопровождающими ее вылазками террористов, в том, что чисто военного решения палестинской проблемы не существует. Позже, потратив громадные усилия и заручившись поддержкой доброжелательных чиновников представительства норвежского правительства, американцам удалось в 1993 году организовать в Осло тайные переговоры между израильскими и палестинскими представителями, наконец-то давшие вселяющие надежды перемены. Обе стороны тогда объявили, что пришло время «положить конец десятилетиям конфронтации и конфликтов, признать… взаимные законные и политические права, и стремиться к мирному сосуществованию». Представители противоборствующих сторон договорились о создании самостоятельной Палестинской Автономии (причем однозначно «временной»), в распоряжение которой отдается западный берег реки Иордан и (точно так же оккупированный) сектор Газа, и об окончательном мирном урегулировании в течение пяти лет. Такая договоренность вроде бы обещала укрепление стабильности для Ближнего Востока в целом; палестинцы впервые могли гордиться своими дипломатическими достижениями. Но продолжающееся строительство новых израильских поселений в областях, оккупированных израильскими войсками, в скором времени снова отравило благостную атмосферу. Оптимизм стал улетучиваться по мере продолжения диверсионных вылазок террористов или ответных на них действий. Заложенные на улицах израильских городов палестинцами фугасы убивали и калечили без разбора мирных посетителей магазинов и случайных прохожих, а тем временем вооруженный еврей, застреливший 30 палестинцев в мечети в Хевроне, заслужил посмертное одобрение своего поступка со стороны многочисленных соотечественников. При всем при этом надежда на мирный исход все еще оставалась; мирные переговоры с Израилем возобновили власти Сирии, Иордании и Ливана, а с территории, предназначенной для автономных палестинских зон, на самом деле начался вывод подразделений израильских вооруженных сил.

Затем в ноябре 1995 года фанатически настроенный соотечественник совершил покушение на жизнь израильского премьер-министра. На следующий год к власти пришел консервативный премьер-министр, зависивший в своей деятельности от парламентской поддержки еврейских экстремистских партий. Он пользовался популярностью у незначительного большинства населения, но все понимали, что как минимум в ближайшем будущем следует рассчитывать исключительно на энергичную политику Израиля по дальнейшему освоению спорных территорий через строительство новых еврейских поселений и что соглашения, подписанные в Осло, выполнять никто не будет. Даже после избрания нового лейбористского правительства в 1999 году возврата к обещанию, предусмотренному соглашением, подписанным в Осло, не произошло. Новые переговоры под эгидой Билла Клинтона на излете его правления в качестве президента США с точки зрения какого-то конкретного урегулирования провалились. Палестинский предводитель Ясир Арафат после начавшегося в 2000 году очередного палестинского восстания провел последние годы своей жизни (он умер в 2004 году) в осажденном израильскими войсками квартале в Рамалле. В 2006 году палестинский парламент перешел под контроль исламистской группировки Хамас, предводители которой провозгласили целью ее существования уничтожение Израиля. Американцы совершенно откровенно повторяли все ошибки прочих посторонних для данного региона участников мирного урегулирования, пытавшихся ликвидировать последствия от провозглашения сионистской программы веком раньше и Декларации Бальфура в 1917 году.

Толкового урегулирования ситуации в зоне Персидского залива у американских политиков также не получилось. Санкции, одобренные ООН, ничего хорошего Ирану или Ираку не принесли, а кропотливыми и усердными усилиями властей последнего к середине 1990-х годов разрушились все надежды на сохранение широкой коалиции, созданной в 1991 году против Багдада. Никакие санкции правительство Саддама Хусейна вроде бы не беспокоили; они тяжким бременем легли на его подданных, но их вполне можно было перетерпеть за счет контрабандного ввоза товаров, необходимых иракскому режиму. Ирак оставался крупным продавцом нефти на внешнем рынке, и за счет поступлений валюты из данного источника удалось несколько восстановить его военный потенциал, тогда как никакого надежного контроля над производством в этой стране оружия массового уничтожения в соответствии с решением ООН не осуществлялось. Американские политики находились все так же, как всегда, далеко от достижения собственной принципиальной и очевидной цели свержения режима, даже когда (при поддержке одних только британцев) они опять в декабре 1998 года четыре ночи подряд вели воздушные налеты на Багдад, ничего при этом не добившись. Можно вполне определенно судить, как отразилось на американском престиже появление подозрений по поводу выбора времени нанесения воздушных ударов по Ираку, пришедшихся на слушания в Вашингтоне в связи с импичментом, грозившим Клинтону, мировое внимание от которого желательно было отвлечь на что-то еще.

Хотя 1998 год начался с того, что президент Клинтон высказался в своем штате по поводу внутренних условий в США, указывавших на наступление «благоприятных времен», дела Вашингтона во внешней политике не заслуживали такой благостной оценки. В августе американские посольства подверглись нападению мусульманских диверсантов в Кении и Танзании, причем в результате погибло очень много народу. В течение пары недель поступил ответ американцев в виде ракетных ударов по предполагаемым базам террористов на территории Афганистана и Судана (где якобы разрушили предприятие по изготовлению оружия для ведения бактериологической войны, достоверность чего не подтвердилась). Подрыв фугасов у зданий американских посольств в обеих странах Билл Клинтон связал с таинственной фигурой саудовского экстремиста Усамы бен Ладена, в этой же речи он также утверждал, будто располагает «убедительными» доказательствами запланированных новых нападений на граждан Соединенных Штатов.

Когда в ноябре в Федеральном суде присяжных заседателей Манхэттена предъявили обвинение Усаме бен Ладену и подельникам по 200 с лишним преступлениям, касавшимся нападений на посольства США и на американских военнослужащих, а также неудавшегося подрыва в 1993 году Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, ни у кого не вызвал удивления его отказ явиться для дачи показаний. Тогда считалось, что бен Ладен скрывался в Афганистане под покровительством режима талибов, взявших под свой контроль эту страну, лежавшую в развалинах после военных действий СССР в середине 1990-х годов.

С начала 1999 года центром бед бывшей Югославии стало Косово. Когда весна перешла в лето, стратегическое решение, наконец-то принятое в марте того года по поводу проведения военно-воздушной кампании силами НАТО (но выполнявшееся, в основном, американцами) против Сербии, на самом деле давало совсем мало толка, если только не иметь в виду укрепление воли сербов к сопротивлению и увеличение потока беженцев из Косова. Россию насторожили действия НАТО, проводившиеся без обычного, как правило, согласования с Организацией Объединенных Наций; к тому же в Москве почувствовали, что ее традиционные интересы в этом регионе проигнорированы. Человеческие потери, нанесенные мирному без разбора сербскому и косовскому населению, в скором времени вызвали протест населения 19 стран НАТО, и тогда же сербский президент Слободан Милошевич укрепился в своей позиции, так как Билл Клинтон заверил всех в том, что наземного вторжения со стороны НАТО не будет. Все происходящее действительно выходило за рамки привычного: применение иностранных вооруженных сил против суверенного европейского государства из-за его поведения в отношении собственных граждан.

Между тем больше трех четвертей миллиона косовских беженцев пересекло границу в поисках пристанища в Македонии и Албании, они принесли с собой рассказы о злодеяниях и угрозах со стороны сербов. Получалось, что белградское правительство преднамеренно вытесняет по крайней мере часть косовского большинства с территории края. Потом случилось ужасное несчастье. Ориентируясь на устаревшую информацию, пилот американского самолета допустил ошибку, нанес прямой удар по китайскому посольству в Белграде и убил несколько его сотрудников. В Пекине отказались даже слушать извинения, которые Клинтон попытался принести китайскому руководству. Во время тщательно организованной телевизионной кампании китайскому народу уже преподнесли толкование вмешательства НАТО как наглый акт американской агрессии. Заранее организованные толпы студентов выражали возмущение у ворот американского и британского посольств в Пекине (вполне в рамках приличия, без крайностей времен «культурной революции»). Что было удачно (приближалась 10-я годовщина расправы на площади Тяньаньмэнь) – тем самым студенческий пар удалось выпустить в свисток антизападного бунта.

В глубине китайской озабоченности по поводу мировой роли Америки сомневаться не приходилось, как и в том, что участие Китая наравне с Россией в выводе мирового сообщества из косовского тупика безуспешно мешало НАТО в достижении поставленных целей. Китайцы твердо верили в систему вето Совета Безопасности ООН и видели в ней защиту суверенитета отдельных стран. Они к тому же не горели большим желанием проявлять сочувствие к потенциальным косовским сепаратистам, опасаясь, как всегда, любой опасности расчленения их собственной огромной страны. Где-то в глубине сознания к тому же могли бродить мысли о восстановлении исторической мировой роли Китая, а также желание посчитаться за определенные былые оскорбления. На протяжении столетия после окончания «опиумных войн» Китай постоянно подвергался унижениям со стороны европейских и американских оккупационных войск, обеспечивавших «порядок» в нескольких городах. Кое-кому из жителей Поднебесной могло приходить на ум сладкое видение перемены судеб, если китайским солдатам когда-то придется служить в миротворческих силах на территории Европы.

Спасибо американскому президенту за его желание любой ценой предотвратить опасность, которой могли бы подвергнуться сухопутные войска. Подобно Боснии, которая лишила доверия Организацию Объединенных Наций как механизм сохранения международного порядка, теперь Косово могло разрушить веру в НАТО. В начале июня, однако, ущерб, нанесенный воздушными налетами, наряду со своевременной инициативой русских, выступивших в качестве посредников на переговорах, и настойчивостью британцев, требовавших наземного вторжения войск НАТО, наконец-то ослабили волю сербского правительства.

В том же месяце при посредничестве России удалось договориться, чтобы сухопутные войска НАТО вошли на территорию Косова для выполнения «миротворческих» задач. Сербские войска были выведены из Косова, и этот край заняли подразделения вооруженных сил НАТО. Беды бывшей югославской федерации на этом далеко не закончились. В 2006 году солдаты НАТО все еще находились там, но сохранялась неясность по поводу будущего Косова на долгосрочную перспективу, даже притом, что сербское меньшинство продолжало сокращаться из-за насильственных методов, использовавшихся албанским большинством для контроля этого края. Но к тому времени случились известные перемены в настроениях и во властных коридорах Белграда; бывшего сербского президента арестовали и передали в распоряжение специально созванного Международного суда в Гааге, где началось следствие над лицами, подозреваемыми в нарушении положений международного права, посвященных военным преступлениям и прочим тяжким проступкам.

По мере приближения конца срока полномочий президент Клинтон время от времени напоминал о необходимости отмены решения о сокращении расходов на оборону, утверждал, что предложения по ограничению эмиссии пагубных для климата промышленных выбросов в атмосферу неприемлемы, и всячески пытался убедить китайцев в желании сохранить с ними приличные торговые отношения; Китай должны были принять во Всемирную торговую организацию в 2001 году. Кандидат от Республиканской партии на президентских выборах 2000 года Джордж Уокер Буш, приходящийся младшим сыном Джорджу Герберту Уокеру Бушу, потерпевший поражение на выборах в 1992 году от Билла Клинтона, во время своей победоносной кампании делал упор на обещания предотвратить использование американских войск в операциях по поддержанию мира за границей. К тому же он собирался большое внимание уделить построению системы противоракетной обороны, способной защищать Соединенные Штаты от «стран-изгоев», владеющих ядерными ракетами. Ранние издания этой книги заканчивались мыслью о том, что жизнь постоянно будет преподносить нам сюрпризы, так как обстоятельства имеют тенденцию изменяться, с одной стороны, медленнее, а с другой стороны, быстрее, чем мы склонны о них думать. Эта истина подтвердилась, когда события 11 сентября 2001 года снова изменили ход событий.

Прекрасным утром того осеннего дня четыре авиалайнера, следующие в соответствии с расписанием по маршрутам внутри Соединенных Штатов, захватили во время полета то ли исламисты, то ли выходцы с Ближнего Востока. Без какой-либо попытки, как часто бывало в подобных случаях воздушного пиратства, потребовать выкуп или обнародования заявления об их целях, террористы направили оба самолета, не щадя ни себя, ни пассажиров, в огромные башни Всемирного торгового центра на Нижнем Манхэттене, а еще один – в сердце американского военного планирования и управления, то есть в здание Пентагона в Вашингтоне. Четвертое пассажирское воздушное судно разбилось среди полей и лугов, по-видимому из-за героических усилий некоторых пассажиров, оказавших сопротивление захватившим его террористам. Все пассажиры тех самолетов погибли, разрушения в обоих городах были чудовищными (прежде всего в Нью-Йорке), и еще три тысячи человек расстались с жизнью, причем многие из них оказались иностранцами.

С первых минут все поняли, что на поиск истины, заключенный в данных трагедиях, потребуется некоторое время, но незамедлительная реакция американской администрации состояла в общем и целом в обвинении экстремистских исламистских террористов. В этой связи президент Буш объявил о начале глобальной войны с абстрактным «терроризмом». Конкретно же он распорядился отыскать и призвать к ответу мистического Усаму бен Ладена. Тем не менее о чьей-то индивидуальной ответственности за диверсию 11 сентября речи не шло. Намного важнее было всеобщее возмущение относительно мусульманского радикализма и ислама в целом. Из-за этого эффект, произведенный случившимся, оказался более сильным, чем просто ужас по поводу мучений тысяч пострадавших людей, а также нанесенных физических повреждений и экономического ущерба. В результате в некоторых странах были случаи индивидуальных действий против мусульман.

Для всех сразу стало штампом выражение, что после событий 11 сентября 2001 года мир изменился. Понятно, что в нем заключалось большое преувеличение. При всех тяжких последствиях событий многие исторические процессы в положенных для них уголках планеты продолжались как ни в чем не бывало. Но эффект от тех нападений, несомненно, выкристаллизовался в нечто материальное и помогал разглядеть то, что раньше ускользало из виду. Сознание американского народа испытало непосредственное и очевидное потрясение, что повлекло за собой не только единодушное сплочение общественного мнения в поддержку президентской формулировки о начале «войны» пусть даже с нечетко обозначенным врагом, но и изменение политического положения нового президента, в начале года после спорных выборов ответившего на многочисленные вопросы. Теперь не вызывало сомнений то, что его соотечественники снова ощущали нечто вроде национального воодушевления и единства, напоминавшего состояние американского общества вслед за нападением японцев на Пёрл-Харбор без малого 60 лет назад. Граждане США подвергались нападениям террористов у себя в стране и за границей на протяжении 20 лет. Трагедия 11 сентября, однако, представлялась явлением совершенно невиданным по своим масштабам и, к несчастью, служила основанием для предположения о грядущих злодеяниях врагов США. Не приходилось удивляться тому, что Буш чувствовал запрос разгневанного демократического сообщества на громкие заявления и что народ его страны в подавляющем большинстве ждал от него решительных действий.

В скором времени показалось вполне вероятным, что к задержанию и привлечению к суду невнятной фигуры бен Ладена придется добавить задачу по устранению силой угрозы со стороны «стран-изгоев», обвинявшихся в активном и существенном содействии террористам. Практическое исполнение такой задачи состояло не только в подготовке к военным мероприятиям, но и в энергичном, в мировом масштабе дипломатическом наступлении ради приобретения моральной поддержки и материальной помощи союзников. Американцам сопутствовал поразительный успех. Правительства отнюдь не всех стран откликнулись на американские инициативы с восторгом, зато почти все положительно, включая власти большинства мусульманских стран и, главное, России с Китаем. В Совете Безопасности ООН не составило ни малейшего труда выразить единодушное сочувствие; державы НАТО признали свою ответственность в случае оказания помощи союзникам, подвергшимся нападению врага.

Точно так же, как в эпоху Священного союза, образованного после Наполеоновских войн, консервативные власти Европы преследовали кошмары заговоров и революций. В годы, последовавшие за угоном воздушных судов, врезавшихся в башни-близнецы Нью-Йорка, ощущался тревожный намек на подобный чрезмерный страх исламистского терроризма.

Сомнений в том, что все произошедшее было тщательно и хитроумно спланировано, ни у кого не возникало. Однако об организовавших диверсии 11 сентября силах, истинной разветвленности их сетей и масштабе известно было совсем мало. На первый взгляд представлялось маловероятным, что какой-то один человек оказался способным на подготовку и осуществление такой сложной диверсионной операции. Но маловероятным казалось и начало противоборства цивилизаций, как кое-кто пытался представить свое толкование событий.

То, что политика администрации США за границей, прежде всего в поддержку Израиля, во многом послужила поощрением нарастания антиамериканских настроений в арабских странах, сомнению не подлежит, пусть даже это покажется чем-то новым для многих американцев. К тому же возникло широко распространенное негодование по поводу оскорбительной напористости, с какой по американским информационным каналам навязывали народам нищих стран образцы равнодушной к человеку капиталистической культуры. В ряде мест то, что можно было бы считать американскими оккупационными армиями – гостями, которым редко рады в любой стране, – на самом деле представлялось подпорками продажных режимов казнокрадов. Но ни один из таких режимов не мог достойно принять участие в крестовом походе против мусульман, как и другие страны исламской цивилизации, которую можно было рассматривать в качестве монолитного противника монолитному Западу. В ближайшей перспективе удалось разве что устранить от власти в Кабуле враждебный режим талибов, причем пришлось объединить усилия их местных и непримиримых врагов, получивших американскую помощь в виде авиационной поддержки, поставки техники и применения армейского спецназа. К концу 2001 года удалось слепить формальное афганское государство, лишенное ресурсов и опасно разделенное на феодальные владения предводителей вооруженных группировок и племенные анклавы, существование которого зависело от американских и натовских войск, подавлявших его врагов. Пагубные последствия невнятно сформулированных задач войны с терроризмом осложнили ход событий в Палестине. Власти арабских государств совсем не собирались прекращать поддержку палестинцам, когда войска Израиля шли на них войной, призывая к крестовому походу против международного терроризма.

Наиболее разрушительным следствием 11 сентября можно назвать принятое президентом Бушем и его основным внешнеполитическим союзником британским премьер-министром Тони Блэром в 2003 году решение осуществить вторжение в Ирак. Главной причиной вторжения стал растущий страх, особенно в США, наличия у режима Саддама Хусейна химического, бактериологического, а также ядерного оружия массового уничтожения. До сентября 2001 года трудно себе было даже представить возможность превентивного военного удара по суверенной стране на основании (как оказалось, надуманном) подозрений, будто на ее территории хранятся опасные запасы вооружений или ведется их разработка. Пусть даже режим этой страны вам неприятен. Но мнение многих американцев переменилось после крушения башен-близнецов 11 сентября 2001 года. Теперь они демонстрировали готовность следовать за президентом, который, со своей стороны, хотел использовать общественное настроение, возникшее после трагедии, чтобы быть готовым к возможным будущим угрозам. Даже если Буш и Блэр понимали. что Саддам при всем его блефовании и показном хвастовстве перед Западом не имел ни малейшего отношения к диверсиям исламистов в Нью-Йорке и Вашингтоне, они считали, что его режим – большое зло, и он должен быть свергнут. Несмотря на упорное сопротивление всех остальных членов Совета Безопасности ООН и подавляющей части носителей мирового общественного мнения, власти США и Британии приступили к проталкиванию резолюции ООН, делегирующей им полномочия на агрессию против Ирака. Когда в начале марта 2003 года стало ясно, что никакой резолюции им не дождаться, власти этих двух стран и кое-кто из их союзников решили вторгнуться в Ирак и свергнуть режим Саддама Хусейна без санкции ООН.

Вторая война в Персидском заливе в марте – апреле 2003 года продлилась только 21 день, но в начале XXI века именно она считалась главным событием в международных отношениях. Это закончилось вполне предсказуемым разгромом армии Ирака, свержением режима Саддама Хусейна, судом над ним и исполнением смертного приговора. Но она к тому же вызвала новые трещины в мировой политике, с трудом поддающиеся устранению, и затяжное сопротивление во многих районах Ирака тому, что воспринималось как иностранная оккупация. В Европе власти Франции, Германии и России выступили с осуждением вторжения в Ирак и со всей ясностью высказались против него. Китайцы осудили его как неприкрытое нарушение международного права. НАТО оказалось в своем самом глубоком после холодной войны тупике, участники никак не могли договориться, поддержать ли вторжение в Ирак или осудить, а администрация США осталась лишь с новыми верными восточноевропейскими союзниками. Но самый большой ущерб был нанесен концепции нового мироустройства после холодной войны, в котором консультации между великими державами и многосторонние действия должны прийти на смену международной конфронтации. Генеральный секретарь ООН ганец Кофи Аннан, ради назначения которого американцы тяжело поработали, заявил на весь мир, что действия американцев и британцев в Ираке выходят за рамки международного права. Его и многих других деятелей международной политики на самом деле беспокоило совсем не пылкое стремление Буша избавиться от Саддама Хусейна, а то, что начнет происходить повсеместно, когда правители остальных стран воспылают решимостью посчитаться со своими врагами, когда администрация величайшей державы на планете создала прецедент самочинных действий.

Буш и Блэр могли избежать критики, доставшейся им после вторжения их вооруженных сил в Ирак, если бы оккупация была более тщательно спланирована. А так некоторые районы Ирака после краха режима, когда предоставление основных государственных услуг остановилось, а хозяйство развалилось, погрузились в анархию. Грабежи и беззаконие получили широкое распространение в течение многих месяцев после того, как иракцы (не без помощи американского танкиста) свалили статую Саддама Хусейна в центре Багдада. Притом что отношениями между основными этническими и религиозными группами в Ираке было сложно заниматься представителям любой власти после Саддама Хусейна, воспламенению ситуации способствовало отсутствие элементарного порядка и экономическая неразбериха. Мусульмане-шииты, составляющие большинство населения Ирака, но долгое время находившиеся в подчиненном положении у по большому счету суннитского руководства прежнего режима партии Баас, потянулись за указаниями, как жить дальше, к своим религиозным наставникам, многие из которых хотели основать исламское государство подобное тому, что существует в Иране. Между тем в суннитских провинциях страны начались многочисленные восстания, движущей силой которых выступали одновременно сторонники Саддама Хусейна и, чем дальше, тем больше, исламисты-сунниты из Ирака и остальных арабских стран. Новые иракские власти в виде слабого коалиционного правительства, где главная роль предназначалась шиитам, оставались в полной зависимости от военной поддержки Вашингтона, в то время как в курдской северной части страны формировались свои собственные государственные учреждения, не подчиняющиеся Багдаду.

К окончанию холодной войны администрация США откровенно взяла на себя роль мирового гегемона, появившуюся впервые в истории. Первые попытки осуществления такой гегемонии выглядели по меньшей мере неуклюжими. После гибели неповинных людей 11 сентября 2001 года американцы встали на путь, приведший их к отчуждению со стороны многих их друзей и к войне, которую, казалось, невозможно победоносно завершить и из которой невозможно достойно выйти. В результате вскоре после переизбрания в 2004 году Джордж Буш-младший пользовался у народа еще меньшей популярностью, чем любой другой президент на памяти живущих, кроме Ричарда Никсона, когда тот столкнулся с неизбежностью импичмента. Но, несмотря на то что вторжение в Ирак затеяли во времена президента Джорджа Буша и премьер-министра Тони Блэра, найдется совсем мало политиков, способных предложить более толковые варианты использования американской мощи в мире после холодной войны. Сами американцы разделились на тех, кто видел в уроке Ирака повод для укрепления изоляционизма, и тех, кто выступал в пользу расширения многосторонности подходов; но особенно важно то, что в мире при всем осуждении последствий своевольных действий американцев мало кто предлагал что-то толковое на случай разрешения сложных ситуаций глобального звучания. В конце эпохи после окончания холодной войны народы региона, в котором родилась западная цивилизация, ждал еще один радикальный поворот в их длинной истории. Мрачная судьба названных гостей и захватчиков в Месопотамии ничего нового не представляла, однако глобальное доминирование одной страны представлялось совершенно очевидным. Соединенные Штаты, несомненно, обладали мощью для переустройства международных отношений, но кто знал после завершения эпохи Бушей, как этой мощью пользоваться во благо?

Итоги выборов в США в 2008 году рассматриваются как выразительный отказ от политики, проводившейся в жизнь в годы Бушей. Даже кандидат от Республиканской партии нашел в свершениях бывшего президента совсем немногое из того, что следовало хвалить. Но самым замечательным исходом тех выборов можно назвать то, что активисты Демократической партии назначили своим знаменосцем темнокожего американца Барака Обаму. Суть послания Б. Обамы нации состояла в том, чтобы вернуть американцам надежду на статус преобразователей не только своей жизни, но и условий существования на международном уровне. Он отрекся от политики вмешательства в дела иностранных государств первого десятилетия XXI века и объявил, что при его администрации Соединенные Штаты будут пользоваться военной силой в глобальном масштабе исключительно в сотрудничестве с другими странами. Популярность Обамы у него на родине и за ее пределами изначально досталась ему как президенту, точнее всех уловившему дух эпохи после Джона Кеннеди, а его блестяще составленные речи обещали перемены, пусть даже зачастую весьма невнятного очертания.

Но способности к коренным переменам Обама не проявил не в последнюю очередь потому, что он унаследовал от своего предшественника глубочайший глобальный экономический кризис, невиданный с времен Великой депрессии 1930-х годов. Экономика в целом ряде стран в конце 1990-х годов уже намекала на серьезную утрату стабильности во времена азиатского банковского краха или российского капитализма с душком игорного дома (из-за которого к началу первого десятилетия XXI века подавляющее большинство ее народа сожалело об ушедшей стабильности советской поры). В самих США банкротство одной из крупнейших энергетических компаний этой страны «Энрон» в 2001 году и, главное, двух главных находившихся на содержании правительства ипотечных компаний летом 2008 года должно было прозвучать тревожным набатом, обращающим внимание на основные опаснейшие принципы функционирования рынка. Но с учетом того, как завершилась холодная война, и всепобеждающей власти свободного рынка, который принес с собой ряд радикальных идей, основные регулирующие его функционирование механизмы были отброшены в сторону. Западная система застыла на краю пропасти.

А подтолкнул в бездну спада пузырь цен на недвижимость в Соединенных Штатах Америки. Банкиры и покупатели вели себя так, будто цены на жилье будут расти вечно, а процентные ставки навсегда останутся на поразительно низком уровне. Малейшая корректировка ставок в 2007 году вызвала снижение цен на недвижимость; многие покупатели больше не могли позволить себе повышенные платежи по заложенному имуществу и вынуждались его продать, тем самым провоцируя непозволительно крутое падение цен на недвижимость по всей стране. В некоторых областях, таких как Флорида, цены падали на 70 процентов.

Банкиров, выдававших дешевые кредиты под низкую норму доходности, такой поворот очень расстроил. Главная беда заключалась в том, что подавляющее большинство банкиров прямо или косвенно соблазнились так называемой субстандартной ипотекой, то есть выдавали кредиты, которые заемщик мог вернуть исключительно при самых благоприятных для себя обстоятельствах. Сочетание чрезмерного риска, взятого на себя заемщиками и банкирами в равной степени в первом десятилетии XXI века, послужило источником финансового кризиса масштаба, невиданного на протяжении жизни практически трех поколений американцев. В сентябре 2008 года обанкротился четвертый по величине американский инвестиционный банк «Леман бразерс», задолжавший клиентам 750 миллиардов долларов США. Даже притом, что активов этого банка вполне хватало для покрытия главной части долга, его крах вызвал цепную реакцию на финансовых рынках, из-за которой стоимость акций на одном американском индексе за год и пять месяцев должна была упасть более чем на 50 процентов.

Президенту Обаме, приведенному к присяге в январе 2009 года, пришлось отложить на потом все свои остальные приоритетные дела, чтобы заняться финансовым кризисом, угрожавшим мировой депрессией. Сочетанием федеральных финансовых стимулов, то есть главным образом печатания денег и целевого планирования государственных расходов, удалось для начала предотвратить худшее с точки зрения непосредственных последствий для промышленности и общества. Правительства Соединенных Штатов и остальных стран также принудили владельцев слабых банков к рекапитализации своих предприятий (фактически либо к их скупке государством, либо к приобретению другими банками). Но общественное доверие к финансовому рынку подверглось мощной раскачке, а кредит стали выдавать с большим скрипом. Финансовый кризис, подпитываемый потребительской нерешительностью и непредсказуемостью фондового рынка, продолжал преподносить новые сюрпризы. Уже в 2011 году безработица в Северной Америке и Европе остановилась на весьма высоком уровне: в Испании она оценивалась в 20 %; в Ирландии – в 15 % и в 9 % в Соединенных Штатах. До уровней Великой депрессии было еще далеко, но они считались признаками рецессии невероятной продолжительности и глубины.

В народе возникли сомнения, а не считать ли все это еще и признаком более глубоких изменений, таких как появление структурных слабостей в капиталистической системе, или глобального перемещения богатства и мощи с Запада на Восток? Никто не сомневался разве что в отсутствии необходимого государственного регулирования и чрезмерном увлечении рискованными сделками, ставших причиной провала громадной глубины, который народ не сможет просто так воспринять как игру всесильного рока. В Европе политические последствия выглядели ужасными: из-за громадной государственной задолженности пали правительства от Ирландии до Греции, и на протяжении некоторого времени сомнению подвергалось само существование зоны евро. Британское лейбористское правительство в 2010 году сменила шаткая коалиция консерваторов с либеральными демократами, объявивших самую масштабную со времен Второй мировой войны государственную программу жесткой экономии. Но если народ винил во всех грехах власти, банкиров он винил еще больше. Причинами финансового тупика он видел откровенные спекуляции, а также безответственность уполномоченных лиц. Мало кому пришло на ум задаться вполне логичным вопросом: на самом ли деле сложности международных финансов к настоящему времени настолько велики, что никто до сих пор не смог понять эту систему в целом? В конце-то концов, человеческий рассудок развивался ради весьма разнообразных применений, а не только с целью следования торговым алгоритмам на фондовом рынке (тут смутился бы даже сам великий арабский математик аль-Хорезми).

Те, кто верил, будто этот кризис служил неким признаком устойчивой тенденции, ведущей к повышению важности Азии в человеческих отношениях, получили повод повеселиться. Китай вроде бы преодолевал кризис с намного меньшими издержками по сравнению с Западом, а мощнейшее японское землетрясение и цунами 2011 года (из-за которых погибло как минимум 16 тысяч человек) сильнее сказались на экономике восточноазиатских стран, чем кризис, поразивший практически всю остальную часть планеты. На Западе считали, что весь североатлантический мир жил не по средствам; экономика его стран все больше утрачивала конкурентоспособность перед государствами Азии, и теперь им нечем было рассчитываться по чрезмерным долгам в полном смысле этого слова. Но при всей справедливости описания такой перспективы представляется слишком примитивным подход к установлению истинных причин и реальных последствий кризиса 2008 года. Факт состоит в том, что мир приобрел повышенную взаимозависимость производителей и потребителей, творцов инструментов и идей и тех, кому они предназначаются, чтобы кризис в одном уголке планеты прошел не замеченным во всем мире. Азия может демонстрировать головокружительные темпы прогресса, но теперь ее судьба будет в большой степени зависеть от всего того, что происходит буквально повсюду.

Взаимосвязь народов в Новейшей истории в полной мере проявилась весной 2011 года, когда в арабском мире совершенно неожиданно начались громадные изменения. Как и при практически всех великих революциях, детонатором этих изменений послужило событие в общем-то мелкое, но имеющее огромное значение для миллионов участников. В небольшом тунисском городе Сиди-Бузид на краю пустыни некий молодой продавец фруктов пришел в отчаяние, когда местные чиновники реквизировали его тележку и побили его за попытку протеста по поводу произвола властей. Этот молодой человек облил себя бензином и поджег на площади перед зданием канцелярии губернатора. Ужасная смерть Мохамеда Буазизи (так звали юношу) стала поводом для массовых выступлений по всему городу. Демонстрации протеста перекинулись на остальные города Туниса. К концу января диктатор Туниса, находившийся у власти на протяжении 23 лет, бежал за границу, а изгнавший его народ приступил к проведению демократических реформ, не виданных до сих пор в арабском мире.

Так называемая «арабская весна» переросла в организованные протесты недовольных диктатурой, попранием прав человека, растлением чиновников, хозяйственным спадом, молодежной безработицей и повальной нищетой народа во всем арабском мире. То, как все начиналось, говорило само за себя; прежде всего, в массовом движении выражался протест по поводу пренебрежения судьбой молодежи. Оружием его участников был главным образом мирный протест, по крайней мере сначала. Но когда диктаторы воспротивились переменам, вспыхнули восстания. В самом густонаселенном арабском государстве Египте, считающемся многими арабами центром их культуры, молодые люди, заполонившие центральную площадь Каира в феврале 2011 года, отстранили от власти президента Х. Мубарака, управлявшего своей страной на протяжении 30 лет. Создавалось такое впечатление, что изменениям в бурлящем арабском мире не будет конца. Толпа заставила уйти в отставку президента Йемена. Короли Марокко и Иордании согласились на постепенное введение полной демократии. А в Ливии дольше всех остальных находившийся у власти диктатор Муаммар Каддафи совершил ошибку в своей оценке общественных настроений до такой степени, что его не только отстранили от власти, но выследили и зверски убили в октябре 2011 года.

Перемены в Ливии произошли лишь после нескольких месяцев борьбы и после вмешательства НАТО на стороне восставших, что приветствовалось не только большинством ливийцев, но и Лигой арабских государств. Суть изменений говорила сама за себя с невероятным красноречием: проведя десяток лет в тревожных размышлениях по поводу исламизма во всех его формах, Запад вторгся со своим спецназом в Ливию ради защиты местных мятежников, многие из которых принадлежали к исламистам, от гнева диктатора, который запоздало в момент просветления предложил свою помощь европейцам в борьбе против «террористов». Поскольку президент Барак Обама вывел оккупационные войска из Ирака и Афганистана (потому что администрация США больше не могла нести такое бремя), всем показалось, будто мусульманский мир во всем его спектре пришел в движение. Главаря террористической группы, совершившей диверсию 11 сентября 2001 года, бен Ладена застрелили в ходе операции спецназа США на территории Пакистана в мае 2011 года, в то время как миллионы молодых мусульман требовали на улицах демократии и уважения к человеку. История иногда движется путями, предвидеть которые не дано.

Но параллельно стагнации в арабском мире на планете существовали еще более неподатливые проблемы. На острове в Карибском море под названием Гаити, где Колумб основал первое европейское поселение в Америке, в 2010 году случилось разрушительное землетрясение, после которого столица и прилегающие области лежали в развалинах. Около четверти миллиона человек тогда погибли. Но в отличие от Японии усилия по ликвидации последствий принесли мало облегчения гаитянскому населению, даже несмотря на пожертвованние одними только американскими организациями по оказанию помощи пострадавшим от стихийных бедствий без малого 2 миллионов долларов. Притом что сообщения о землетрясении и его последствиях на Гаити прошли по каналам всех международных информационных агентств в первый раз, принесенные им беды новостью ни для кого не стали. Эта страна с ВВП на душу населения 667 долларов США считается самой бедной в Западном полушарии. Практически вся верхушка государства предпочитает проводить свое время в Соединенных Штатах в двух часах лета от столицы Порт-о-Пренс, где ВВП на душу населения составляет 47,6 тысячи долларов. Билет на самолет экономического класса на этот рейс стоит около 300 долларов, то есть примерно половину средней ежегодной заработной платы на Гаити.

Проблемы народа Гаити заключаются в повальной нищете и вопиющем социальном неравенстве. И первой среди многих причин нищеты следует назвать неграмотность и отсутствие производственно-технической базы. Свою пагубную роль играет и политический застой, но стал ли он побочным продуктом разложения верхушки, или все наоборот, утверждать трудно. Ясным остается одно: никакая помощь мирового сообщества как таковая не может ликвидировать проблемы Гаити. Любые позитивные преобразования на этом острове и где угодно еще с подобными проблемами должны происходить изнутри. Но на вопрос, как разорвать порочный круг страдания, ответить очень трудно, особенно когда речь идет о стране, пораженной недугом нищеты, а младенческая смертность выглядит ужасной – 90 младенцев на 1000 живорожденных (в Канаде этот показатель оценивается в 5 на 1000). Народу Гаити суждено страдать дальше под властью президента Мишеля Мартейи, больше известного как Сладкий Микки, то есть исполнитель мелодий стиля компа. Рассчитывать на то, что проблемы Гаити рассосутся сами по себе в обозримом будущем, не приходится. Создается впечатление, что ход истории подчас замедляется в тот момент, когда его ускорение больше всего желательно для перемен. Но если история нас чему-то учит, так это простой истине, заключающейся в том, что перспектива для перемен существует всегда, даже в самых темных уголках.