Череда событий, описанная в нашей книге, не имеет конца. Какой бы драматичной и разрозненной ни казалась нам история мира, ее нельзя укорачивать и втискивать в строгие хронологические рамки. Завершение годом, на котором историк останавливает свое повествование, выглядит простой формальностью; ему нечего сказать о будущем исторических процессов, идущих полным ходом, и поэтому он прекращает рассказ. Поскольку история представляет собой то, что важно для одного поколения и ничего не значит для другого, недавние события приобретут новое значение, а нынешние примеры потеряют свои ясные очертания, по мере того как люди будут снова и снова размышлять над тем, что создало тот мир, в котором они живут. Даже за считаные месяцы нынешние суждения о том, что представляется важным, начнут казаться странными, настолько быстро могут развиваться события. Представить себе перспективу становится все труднее и труднее.

Это совсем не означает, что летопись следует считать чем-то наподобие набора фактов или просто последовательностью событий, непрерывно проходящих перед глазами, как изображения в калейдоскопе. Различимые тенденции и силы действуют на протяжении длительных периодов времени и на широких пространствах. По самому большому счету получается выделить три такие взаимосвязанные тенденции: постепенное ускорение изменений, укрепляющееся единство человеческого опыта и повышение способностей человека в распоряжении окружающей средой. В наши дни впервые стало возможным взглянуть на по-настоящему единую всемирную историю. Откровенно говоря, словосочетание «единый мир» по-прежнему считается не больше чем жаргонизмом при всем идеализме тех, кто использовал его первыми. Вокруг нас наблюдается слишком много конфликтов и споров, и ни в одном прежнем веке не случалось столько насилия, как в XX столетии. Политика этого века обошлась человечеству дорого и принесла много опасностей, даже когда они не переходили в откровенное вооруженное противостояние, как это со всей ясностью показала холодная война. И теперь, уже в новом столетии, все еще наблюдаются линии раскола. Существование Организации Объединенных Наций по иронии судьбы (пусть даже не настолько надежно, как 50 лет назад) по-прежнему основывается на теоретическом фундаменте распределения земной суши на территории, принадлежащие почти 200 суверенным государствам. Ожесточенные схватки на Балканах, в Бирме или Руанде все еще могут возобновиться, и простодушие, с каким многие политики хотели бы утверждать возможность столкновения исламской и западной цивилизаций, лежит в плоскости полудюжины способов этнического раскола даже в таких исламских странах, как Афганистан.

Очень и очень многое можно сказать все по тому же поводу. Все-таки совсем не факт, будто человечество теперь не объединяет нечто большее, чем его объединяло когда-либо в прошлом. Человечество существует в условиях подвижного единства. В своей государственной деятельности власти практически по всей планете ориентируются на изначально христианское летоисчисление. Модернизация подразумевает растущую общность целей. Столкновения носителей разной культуры случаются часто, но в прошлом они выглядели более выпуклыми. На повседневном уровне личного опыта миллионы людей сплачивает многое; если общество объединяют ориентиры, тогда в нашем мире этих ориентиров стало больше, чем когда-либо прежде, даже если, как это ни парадоксально, люди наиболее остро чувствуют различия между ними в их ежедневном общении. Прежде жители соседних деревень общались на заметно разных диалектах, за всю свою жизнь они практически не покидали своих домов и не удалялись от них больше чем на 20 километров, даже их одежда и утварь по своей форме и производству служили свидетельством больших отличий в технике изготовления, стиле, у них были разные обычаи, важные проблемы своего бытия они разрешали по-разному.

Великие физические, этнические и языковые различия прошлого было намного труднее преодолеть тогда, чем сегодня. Подверглись усовершенствованию разнообразные связи, произошло распространение английского языка как глобального лингва франка среди образованного сословия, образование приобрело массовый характер, массового масштаба достигло производство необходимых в повседневной жизни предметов материальной культуры и т. д. Путешественник в некоторых странах может все еще увидеть экзотическую или незнакомую одежду, но больше народу на практически всей планете теперь одевается более или менее одинаково, а не так, как было когда-либо прежде. Килты, кафтаны, кимоно превращаются в сувениры для туристов или тщательно хранимые реликвии идеализированного прошлого, тогда как в некоторых областях традиционная одежда воспринимается приезжими людьми как признак бедности и отсталости. Усилия представителей нескольких сознательно консервативных и националистических режимов, цепляющихся за символы прошлого, служат только подтверждением такого вывода. Иранские революционеры снова одевают своих женщин в чадру в силу того, что прекрасно ощущают, как напирающие снаружи новшества мира пагубно влияют на традиционную нравственность и их видение традиции. Петр Великий приказал своим придворным переодеться в западноевропейскую одежду, а К. Ататюрк запретил туркам носить феску, тем самым они объявили о переориентации на прогрессивную, передовую культуру и символическом шаге к новому будущему.

Однако появившееся в наше время основание для обмена опытом представляется всего лишь вторичным последствием любого сознательного свершения. Быть может, именно поэтому на него не обратили внимания историки и сложилась такая тенденция, что он не вызывает у них живого интереса. К тому же за относительно короткий промежуток времени миллионы мужчин и женщин как носителей различных вариантов культуры в определенной степени освободились, например, от диктата климатических различий за счет внедрения электричества, кондиционирования воздуха и доступности медицины. Жители городов во всем мире теперь считают само собой разумеющимся уличное освещение и светофоры на перекрестках, наличие сотрудников правопорядка на своих постах, оплачивают покупки в торговых центрах через банки. Часто одинаковые товары можно купить в этих торговых заведениях, открытых в большинстве стран (в соответствующее время японцы теперь продают рождественские пироги). Механики, не понимающие языка друг друга, обслуживают автомобили тех же самых марок в разных странах планеты. Легковые автомобили повсеместно стали доставлять головную боль. Жители сельских районов в некоторых местах все еще избегают неприятных сопутствующих обстоятельств современной жизни, но в больших городах, в которых впервые в истории человечества насчитывается больше населения, чем в сельских районах, жители страдают в полной мере. Причем миллионы горожан объединяют одни и те же беды – нищета, экономическая неустроенность и лишения. Безотносительно различий в их происхождении, будь то мусульмане, индусы и христиане, посещают ли они мечети, индуистские храмы или церкви, в Каире, Калькутте и Рио-де-Жанейро встречается практически одинаковая нищета (а для кого-то роскошная жизнь). Сегодня гораздо проще делить с соседом многие беды. Общение народов, ставшее возможным благодаря развитию современных транспортных средств, как никогда облегчило передачу заразных болезней, тем более что от былого иммунитета ничего не осталось. СПИД теперь появился на всех континентах (кроме, возможно, Антарктиды), и нам говорят, что он убивает около 6 тысяч человек в день.

Всего лишь немного веков назад человек, путешествующий из имперского Рима до столицы династии Хань города Лоян, обнаружил бы намного больше контрастов, чем нынешний турист. Фасон одежды богатых и бедных людей, а также материал для нее очень отличались от того, что этот путешественник знал, блюда, которые ему предлагали отведать, казались необычными, на улицах городов он мог видеть домашний скот неизвестных ему пород, солдат, оснащенных оружием и доспехами, – все выглядело совсем иначе, чем то, что он оставил позади. Даже тачки там собирали незнакомой конструкции. Современный американец или европеец в Пекине или Шанхае увидит мало удивительного для него даже в сельской местности, остающейся еще во многих отношениях очень консервативной; если он выберет китайскую кухню (по собственному желанию), блюда ему покажутся экзотическими, но китайский авиалайнер не отличить от воздушных судов других стран, а молодые китаянки носят чулки в крупную сетку. Еще совсем недавно китайские океанские джонки выглядели не похожими на современные им европейские когги или каравеллы.

Общие реалии материального бытия способствовали становлению общих интеллектуальных вех и предположений. Информация и массовые развлечения теперь производятся для глобального потребления. Популярные коллективы музыкантов совершают поездку по миру, как трубадуры (хотя с большей легкостью и удобством, чем последние), путешествовавшие по средневековой Европе с исполнением своих песен и представлений в разных странах. Молодые люди с особой надеждой покидают свои родные места с их единственным в своем роде стилем жизни, привязывающим их к остальным молодым людям, и отправляются куда подальше, если у них в карманах заводится свободная наличность. И теперь их насчитываются сотни миллионов человек. Те же самые кинокартины, дублированные и снабженные субтитрами, демонстрируют во всем мире по каналам телевидения, и они вызывают у зрителей одинаковые фантазии и мечты. На еще одном, сознательно предназначенном для того уровне язык демократии и концепции прав человека теперь мобилизован ради более широкого, чем когда-либо раньше, как минимум на устном уровне, пользования западными понятиями об устройстве общественной жизни. Какими бы намерениями ни руководствовались правительства и работники СМИ, они чувствуют, что должны донести до публики свою веру в некую версию демократии, власти закона, прав человека, равенства полов и много чего еще. Кое-когда тем не менее происходит пренеприятная встряска, срывающая маску лицемерия, оголяющая скрываемое нравственное несогласие или бунт культур, которые все еще сохраняют стойкость к изменениям традиций и чувствований.

Справедливо отметить то, что миллионы человек все еще населяют деревни, изо всех сил пытаются зарабатывать на жизнь в высшей степени консервативных общинах с помощью традиционного инвентаря и приемов труда, тогда как бросающееся в глаза неравенство между жизнью в богатых и бедных странах затмевает любые различия, существовавшие в прошлом. Богатые теперь выглядят более богатыми, чем когда-либо в прошлом, и их стало больше, в то время как тысячу лет назад все сообщества людей по современным меркам влачили нищенское существование. Тем самым как минимум с точки зрения такой всеобщей нищеты они чувствовали себя ближе друг к другу в их повседневной жизни, чем сегодня, разделенные по признаку материальной состоятельности. Сама трудность в добывании хлеба насущного и уязвимость человеческой жизни перед таинственными, непримиримыми силами, косившими людей как траву, представлялись общими условиями для всех мужчин и женщин без различия, на каком бы языке они ни общались и каким символам веры ни поклонялись. Теперь большая часть человечества живет в странах со средним годовым доходом на душу населения больше 3 тысяч долларов США, то есть выше уровня государств, называемых в ООН «странами со средним доходом населения». Но даже внутри таких стран большинство народа зарабатывает меньше одной десятой названной выше суммы в год, и даже среди нищих наблюдаются колоссальные различия. Такие расхождения в положении людей считаются относительно недавними творениями некоей мимолетной исторической эпохи; нам больше не стоит исходить из предположения, будто они просуществуют долго, ведь исчезнуть они тоже могут легко или быстро.

Представители ведущих сословий и правящей верхушки даже в самых бедных странах на протяжении по крайней мере целого столетия выход из проблем видели в том или ином варианте модернизации общества. Своими устремлениями они, как кажется, подтверждают вездесущее влияние цивилизации, изначально считавшейся европейской. Кто-то утверждал, будто модернизация требует всего лишь внедрения новой техники, а более фундаментальные понятия веры, государственных атрибутов и отношений остаются определяющими факторами социального поведения, но при этом они обходили вопросы, как материальные обстоятельства служат приданию очертаний культуре. Множатся доказательства того, что конкретные изначальные идеи и общественные атрибуты, а также предметы и приемы материальной культуры уже становятся достоянием всего человечества. Какой бы практический результат ни давало принятие таких документов, как Декларация Организации Объединенных Наций по правам человека, интерес, проявленный к их составлению и подписанию, выглядел показательно живым, даже притом, что некоторые подписавшиеся под ним правители совсем не собирались их уважать. Такие принципы оказываются позаимствованными из западноевропейской традиции, а считаем ли мы такую традицию корыстолюбивой, репрессивной, жестокой, эксплуататорской или объективно облагораживающей, благотворной, гуманной – это непростой вопрос. Цивилизации ацтеков и инков пали перед цивилизацией испанцев; позже индийская и китайская цивилизации едва устояли перед цивилизацией «франков». Такие реляции можно назвать как справедливыми, так и не совсем верными; но самими фактами не приходится ни восхищаться, ни возмущаться. Они подтверждают непреложную истину того, что Европа послужила переиначиванию старого и сотворению нового мира.

Некоторые «западные» представления и атрибуты, заимствовавшиеся непосредственно у Европы, на чужой почве часто отторгались или приживались с большим трудом.

Отношение к женщинам отличается (на радость или беду, сказать не беремся) в исламских и христианских обществах, так ведь отношение к ним точно такое же разное во всех исламских обществах, существующих в наше время, или во всех остальных обществах, которые можно назвать «западными». Индийцы до сих пор прислушиваются к астрологам, помогающим в назначении дня свадьбы, тогда как англичане могут сказать, что для них намного важнее расписание поездов (если они владеют достоверной информацией об их движении) или прогноз погоды, который они считают «научно обоснованным». Носители отличающихся традиций по-разному используют даже технику и идеи. Японский капитализм развивался иначе по сравнению с капитализмом британским, и любое объяснение их отличия должно лежать глубоко в самости истории двух этих народов, сходной в некоторых отношениях (как у островитян, например, не знавших вторжения врагов на их территорию). Однако ни одна другая традиция не выглядит такой мощной и чарующей во враждебном окружении, как традиция европейцев: они не знали соперников в деле формирования мира.

Об этом можно судить по ее самым наглядным проявлениям в виде алчности к материальным благам и ненасытности ими. Сообщества людей, когда-то строившиеся на представлениях о том, что материальные блага не главное, а стремиться следует к нравственному самосовершенствованию, целью для себя теперь восприняли погоню за безграничным материальным благополучием. Заблуждение о том, что желанное изменение как таковое возможно, само по себе глубоко губительно, как и иллюзия того, что здесь следует искать путь к счастью. Большое количество народу в наши дни прекрасно осознало, что на протяжении их жизни многое в мире изменилось, и у них возникло такое чувство, что все может и будет меняться дальше только к лучшему. Крупным психологическим преобразованием можно назвать широкое распространение и безусловность, если не слишком вдаваться в размышления, согласия с тем, что человеческие проблемы в принципе разрешимы или, по крайней мере, их можно как-то обойти; такое трудно было предвидеть, тем более сформулировать даже европейцам каких-то пару столетий назад. Притом что на протяжении практически всей своей жизни миллионы человеческих существ редко задумываются над своим будущим с глубоким страхом и сожалением, и то для этого им требуется собраться с духом, чтобы взглянуть на него вообще, так как кое-кто все еще голодает, но в условиях обычного хода событий в наши дни гораздо меньше народу страдает от голода, чем прежде, и особой угрозы голода на нашей планете не наблюдается. Больше народу, чем когда-либо до нашего времени, воспринимает само собой разумеющимся то, что им никогда не придется познакомиться с настоящей нуждой. Меньшее, но все еще огромное число людей с большой легкостью верит в то, что их жизнь будет только улучшаться, а некоторые не сомневаются, что так и должно быть.

Такое изменение взгляда на будущее конечно же наиболее очевидно касается богатых сообществ, которые в наше время потребляют намного больше ресурсов планеты, чем богатые люди могли позволить себе еще совсем немного десятилетий назад. В западном мире с его относительным меньшинством малоимущих и низших слоев общества большинство народу сейчас относится в этом смысле к богачам. Каких-то лет двести тому назад типичный англичанин вряд ли смог бы за всю жизнь отойти от места, где родился, больше чем на несколько миль, и то разве что на своих ногах; лет сто пятьдесят тому назад даже на чистую питьевую воду он мог рассчитывать далеко не всегда. Лет сто назад он все еще вполне реально мог получить увечье или вообще погибнуть из-за обычного в то время несчастного случая, а также недуга, средства для лечения которого он не знал или его просто не существовало, и выхаживать его никто бы не стал. В это время многие ему подобные и его родственники питались скудно, недостаточно и жили впроголодь (оставим без комментария разнообразие и аппетитный вид блюд), а теперь так питаются только нищие подданные Соединенного Королевства. Годам к пятидесяти или шестидесяти (если вообще удавалось дожить) британцев ждала болезненная нищая старость. Практически то же самое можно сказать об остальных европейцах, североамериканцах, жителях Австралазии, японцах и многих других народах. Теперь миллионы даже самых бедных жителей планеты могут поискать возможности измененить судьбу к лучшему.

Более важным моментом стоит назвать то, что кое-кто все еще верит в целесообразность стремления к таким изменениям, способствует им и фактически их осуществляет. Так говорили им их политики; теперь всем видно, что народы и правительства в глубине души считали само собой разумеющейся возможность решения конкретных проблем их бытия и существования их общества. Многие идут дальше и поэтому чувствуют, что так оно и будет. По логике вещей, ничто нельзя считать само собой разумеющимся. Мы вполне можем приближаться к истощению запасов дешевого ископаемого топлива и изобильного потребления пресной воды. К тому же у нас имеются все основания скептически относиться к переустройству нашего мира ради увеличения суммарного объема человеческого счастья, когда мы вспоминаем некоторые попытки, предпринимавшиеся в XX веке в области прикладной социологии, о суеверии и сектантстве, об упорной страсти к морализаторству и племенных привязанностях, которые все еще обходятся большими страданиями и кровью.

Как бы то ни было, в наши дни больше народу ведет себя так, будто с большинством их проблем в принципе можно справиться. Так проявляет себя революция в человеческом отношении к жизни. Несомненно, его глубочайшее происхождение можно проследить в очень далеких доисторических тысячелетиях, когда человек медленно приобретал способность овладения природой, когда предшественники человека учились пользоваться огнем или обращаться с куском кремня с заостренным краем. Абстрактное представление о том, что овладение такими приемами возможно, сформировалось намного позже и сначала как предвидение их применения всего лишь на ограниченных решающих этапах и в определенных культурных зонах. Но теперь такое представление широко распространилось, оно признано во всем мире. Современный человек считает само собой разумеющимся то, что повсюду люди должны задаться таким вопросом: почему порядок вещей остается прежним, когда его совершенно очевидно можно улучшить? Так выглядит одна из величайших трансформаций во всей истории.

Наиболее очевидные основания для перемен возникли в силу нараставшей за последние несколько веков способности человечества повелевать материальным миром. Инструментами для этого его обеспечивала наука. Теперь она может предоставить человечеству гораздо больше средств, чем когда-либо в прошлом. Мы стоим на пороге эпохи, сулящей большие достижения и угрозы с точки зрения попыток подчинения природы на более фундаментальном, чем прежде, уровне (например, посредством генной инженерии). Быть может, перед нами открывается мир, в котором люди получат право на приведение в порядок своего личного будущего. Уже можно вообразить себе возможность планирования генетического оформления потомков и покупки себе опыта «прямо с прилавка», так как появляются информационные технологии, позволяющие сотворение виртуальной реальности, отличающейся от действительности своим повышенным совершенством. Может случиться так, что люди, если только захотят, будут существовать дольше своей сознательной жизни в сконструированных ими мирах, а не жить обычными биологическими ощущениями.

Такого рода пустопорожные рассуждения могут вызвать большое замешательство. В конце-то концов, они несут в себе мощный потенциал для нарушения заведенного порядка и покоя в обществе. Чем заниматься пустословием по поводу того, что может произойти или чего произойти не должно, лучше пристальнее вглядеться в историю и отыскать то, что уже послужило изменению среды обитания человечества в прошлом. Повышение материального благополучия, например, повлекло за собой преобразование политики не только в силу изменения ожиданий, но и появления новых обстоятельств, при которых политики должны принимать решения относительно способов функционирования учреждений, делегирования властных полномочий в обществе. Совсем в немногих сообществах нашего времени религия играет ту же роль, которая ей когда-то отводилась. Деятели науки не только в громадной степени увеличили набор человеческих знаний как инструментов воздействия на природу, но к тому же преобразовали на уровне повседневной жизни окружающие людей предметы, без которых миллионы человек не представляют себе жизни. За последнее столетие научно-технический прогресс во многом обеспечил львиную долю громадного прироста народонаселения планеты, коренные изменения в отношениях между странами, подъем и спад в целых секторах мировой экономики, объединение всего мира сетями практически мгновенной электрической связи и еще многие наиболее потрясающие изменения. И все, что за прошлое столетие было сделано или не сделано для политической демократии, все это, спасибо науке, принесло великое расширение практических свобод. В подавляющем большинстве западное по своему современному происхождению, хотя зачастую вырастающее на азиатских корнях воплощение научного знания в самой передовой технике моментально приобретает планетарный масштаб в своем применении.

Только лишь среди руководства интеллектуальных кругов наиболее богатых сообществ появилась оговорка по поводу уверенности, очевидной и едва ли оспариваемой до 1960-х годов, в человеческой способности подчинять себе этот мир через науку и технику (а не, скажем, посредством магии или религии) и тем самым удовлетворять человеческие потребности. Такая оговорка может касаться намного большего в нашем мире. Нам теперь известно гораздо больше о хрупкости окружающей нас среды и ее подверженности изменениям к худшему. Нам стало известно, что не все очевидные блага, добытые путем покорения природы, достаются без ущерба для нее, что некоторые из благ могут даже повлечь за собой пугающие последствия, и, главное, мы до сих пор не располагаем социальными и политическими навыками, а также структурами, гарантирующими человечеству безопасное для него применение добытых им знаний. Совсем недавно началось обсуждение государственной политики, предусматривающей должный учет многих проистекающих отсюда проблем, наиболее заслуживающие внимание из которых можно назвать «экологическими», то есть загрязнение окружающей среды, эрозия почвы, истощение источников пресной воды, исчезновение видов животных и вырубка лесных массивов. И это только самые кричащие итоги человеческой деятельности.

Обеспокоенность всем этим просматривается в том внимании, которое уделяется в последние годы проблеме «глобального потепления», представляющей собой повышение средних температур на поверхности планеты, которое происходит, как считается, из-за изменений в атмосфере, а также в стратосфере и сказывается на норме рассеивания солнечного тепла и потери этого тепла. Такие факты сами по себе до недавнего времени все еще вызывали споры, но в 1990 году на конференции ООН в Женеве ее делегаты признали, что глобальное потепление на самом деле представляет растущую опасность и что оно по большому счету вызвано скоплением в атмосфере газов, поступающих из труб промышленных предприятий. Делегаты той конференции сошлись на том, что за сотню лет произошло заметное увеличение средней температуры на нашей планете; климат на самом деле изменялся быстрее, чем когда-либо, начиная с последнего ледникового периода. В настоящее время авторитетные ученые пришли к единому мнению, что основным фактором глобального потепления следует считать промышленную деятельность человека.

Продолжают поступать аргументы в подтверждение вероятного темпа дальнейшего потепления и его возможных последствий (в пример приводят повышение уровня океана), и параллельно началась работа по подготовке рамочной конвенции о рукотворном изменении климата, которая завершилась к 1992 году. Своей основной целью ее авторы ставили стабилизацию к 2000 году уровней эмиссии парниковых газов на показателях года 1990-го. В 1997 году в Киото этот документ удалось превратить в нормативно-правовое соглашение, которым устанавливались квоты эмиссии всех основных «парниковых» (как их тогда назвали) газов; им определялись уровни сокращения объемов выброса вредных веществ в атмосферу и назначались соответствующие сроки, главное бремя выполнения которых возлагалось на промышленно развитые страны. На текущий момент Киотский протокол, дающий призрачную надежду на спасение планеты, ратифицировали власти 191 страны. Однако американцы подписываться под данным протоколом пока отказываются, да и цель правителей стран, подписавших договор, выглядит весьма скромной: удержать будущее глобальное потепление на уровне меньше 2 градусов по Цельсию по отношению к глобальной средней температуре. Между тем признаки пагубных последствий рукотворного изменения климата продолжают множиться и уже предпринимаются первые попытки отыскать юридические средства компенсации ущерба, нанесенного планете из-за наводнений.

Двух десятилетий или около того едва ли достаточно, чтобы найти политически приемлемые решения проблемы такого масштаба. Кажется, нет ни малейшей причины предполагать, что ситуация не ухудшится прежде, чем начнет выправляться, но куда важнее то, что все говорят о возможности нахождения решения проблемы планетарного потепления. Вера человечества в науку, в конце-то концов, основана на реальных ее достижениях, а не на пустой иллюзии. Даже если такая вера теперь обоснована, то, выходит, наука достигла таких вершин, что мы получили больше знаний, позволяющих на нее рассчитывать. У нас имеются все основания говорить о том, что человечество смогло спровоцировать множество необратимых изменений с тех пор, как успешно вытеснило крупных млекопитающих из их доисторических сред обитания, и если, следовательно, теперь перед ним возникли некоторые серьезные проблемы, то человечество располагает набором инструментов, явно себя не исчерпавшим. Человечество столкнулось с вызовами ледниковых периодов, оснащенное примитивными ресурсами, как интеллектуальными, так и техническими, и в высшей степени усовершенствованными к периоду изменения климата на планете сегодня. Если вмешательство в природу привело к появлению новых, стойких к препаратам, мутировавших бактерий, произошедшему посредством естественного отбора в измененной нами же окружающей среде, исследования по борьбе с ними только продолжатся. Более того, случись так, что новые доказательства и соображения заставят человечество отказаться от гипотезы, согласно которой глобальное потепление считается по большому счету рукотворным явлением, то есть если, скажем, окажется так, что силы природы, не зависящие от воли или деятельности человека, такие как вызвавшие великие ледниковые периоды доисторических времен, решают нашу судьбу, то мы применим науку и справимся со всеми предназначенными нам испытаниями.

Даже необратимые изменения сами по себе не гарантируют непосредственного отказа от веры в способность рода человеческого вытащить себя в конечном счете из свалившихся на него трудностей. Хотя, возможно, у нас уже не осталось никакого выбора, сама арена, на которой возможен человеческий выбор, то есть история как таковая, не исчезнет до тех пор, пока свое представление на ней не закончит все тот же род людской. Исчезновение человечества может произойти в силу стихийного бедствия, независимого от хозяйственной деятельности, но разглагольствования по такому поводу едва ли уместны, кроме как в ограниченном диапазоне случаев (например, если планету поразит астероид громадных размеров). Человеческое существо остается мыслящим и пользующимся рукотворными приспособлениями животным, и нам еще далеко от истощения потенциала человеческой изобретательности. Как тонко заметил один ученый, с точки зрения остальных живых организмов, человечество своей выживаемостью с самого его начала напоминает заразное заболевание. Что бы оно ни сотворило с остальными особями, тем не менее можно наблюдать, как человеческая способность к подчинению себе все и вся до сих пор принесла больше добра, чем вреда, подавляющей части рода людского, жившего когда-либо на нашей планете. Так пока все и остается, даже если наукой и техникой создаются некоторые новые проблемы быстрее, чем изобретаются их решения.

Могущество человечества почти неощутимо поощряло благодатное влияние предположений и мифов, ведущих начало от исторического опыта европейского либерализма, на другие культуры и на жизнеутверждающий подход к политике, даже в тисках самых недавних и суперсовременных проявлений действительности. То, что социальная адаптация, например, к мерам по противодействию глобальному потеплению обойдется большими издержками, сомнений вызывать не может, и справедливо задаться вопросом, готовы ли мы к ним без крупномасштабных страданий и принуждения силой? Однако мы полны веры в нашу коллективную способность сформировать политические решения, чтобы рассчитывать на широкое одобрение любых форм политического участия в таком деле. В наши дни во всем мире сформировались республики, и почти все их население говорит на языке демократии и прав человека. Наблюдаются широко распространенные усилия тех, кто готов пустить в ход разумное объяснение и утилитарный подход в деятельности правительства и администрации, а также множить модели учреждений, доказавшие свою рациональность в странах, где применяется европейская традиция. Когда темнокожее население шумно выступало против общества, где господство принадлежало белому человеку, но в котором оно само жило, его представители стремились реализовать ради собственной выгоды идеалы прав человека и достоинства, постепенно воплощенные в действительность европейцами. Представители совсем немногих культур, если такие вообще существуют, оказались в состоянии сопротивляться такой мощной традиции: китайцы склонили голову перед К. Марксом и его наукой задолго до того, как подчинились законам рынка. У каких-то народов сопротивление выглядело более успешным, чем у других, но практически повсеместно индивидуальность политических культур в той или иной степени сошла на нет. Реформаторам всегда с большим трудом давался выбор своего пути внутри господствующей западной политической модели. Существует возможность с известными издержками провести селективную модернизацию, но такой вариант всегда сопровождается неизбежными нежелательными побочными эффектами.

Для скептиков заметим, что нагляднейшие свидетельства неоднозначного исхода для обеспечения однородности социального благополучия в политической культуре следует искать в сохраняющейся живости национализма, ведущего наступление практически по всему миру последнюю сотню лет. Наш самый главный международный (это слово повсеместно считается наиболее важным) форум называется Организацией Объединенных Наций, а ее предшественник назывался Лигой Наций. Старинные колониальные империи распались на множество новых стран. Правителям многих существующих национальных государств приходится оправдывать свое существование перед национальными меньшинствами, тоже претендующими на статус самостоятельных наций, то есть на право отделения и самостоятельного распоряжения своей судьбой. Где активисты этих меньшинств вынашивают замысел раскола страны, к которой они принадлежат (это касается некоторых представителей басков, курдов и тибетцев, например), они делают это во имя пока недостижимой для них национальной государственности.

Нация, кажется, была особенно успешной в удовлетворении той жажды, которую не могли утолить другие идеологические наркотики; она великий творец современного общества, сметающий классы и религии, дающий чувство принадлежности и значимости тем, кто чувствует себя брошенным на произвол судьбы в модернизирующемся мире, в котором прежние связи исчезли.

Опять же, как бы ни относиться к неоднозначному восхвалению и порицанию государства как политического атрибута или идеи национализма, мировые политические воззрения по большей части сформированы вокруг изначально европейских концепций, пусть даже с оговорками и наведением тумана на практике, точно так же, как интеллектуальная жизнь в мире все больше вращается вокруг науки, зародившейся в Европе. Никто не станет отрицать, как мы видели это прежде в истории, что культурные заимствования происходят непредсказуемыми путями и чреваты поразительными последствиями. Перенимаемые у народов, изначально их сотворивших, такого рода понятия, как «государство» или «право человека на самоутверждение», произвели эффект, далеко выходящий за пределы намерений, предусматривавшихся теми, кто первыми сознательно поощрял одобрение принципов, по их представлениям лежащих в основе их собственного успеха. С внедрением новых машин, прокладкой шоссейных и железных дорог, освоением месторождений полезных ископаемых, открытием банков и газет общественная жизнь менялась таким образом, которого никто не мог пожелать или предвидеть, а также совсем не теми путями, которые для нее предусматривались. Телевидение теперь служит продолжению когда-то начатого процесса, оказавшегося необратимым. Некогда приемлемые методы и цели получили распространение, и затем началась не поддающаяся контролю эволюция.

Совсем не сложно себе представить, что идеи и технические приемы, изобретенные главным образом европейцами, обретут свою будущую глобальную форму в руках и умах народов, принадлежащих к иной культуре. На самом деле львиная доля информации, которой мы в настоящее время располагаем, служит указанием на такую вероятность, по крайней мере в некоторых областях человеческой деятельности. Большое дело последних 50 лет, как нам представляется, заключается в поступательном смещении богатства и влияния из Западного полушария в Восточное, ускоренном очередным экономическим кризисом. Ничего нового в истории человечества такое смещение не представляет. Во многих отношениях мы являемся свидетелями возвращения к ситуации, существовавшей до XIX века, когда Азия была безусловно самым плодотворным континентом на планете, хотя не всегда при этом самым передовым с точки зрения технического оснащения. И конечно же речь не идет о том, что Европа и различные ее порождения выпадут из контекста истории по мере ее развития. Однако пора бы уже готовиться к тому, что важными столицами будущей глобальной цивилизации станут Пекин и Дели, потеснив Вашингтон, Париж и Лондон.

Такие изменения должны потребовать ответы на все вопросы, касающиеся того, как человечество справится с ними. Притом что человечество продолжает определять контуры всех исторических изменений, оно не сможет контролировать их так же долго, как ему это удавалось в далеком прошлом. Даже в ходе самых жестко контролируемых опытов модернизации время от времени могут прорываться новые и никем не ожиданные потребности и направления деятельности человечества. Беда в том, что успех модернизации, кажется, поставил перед человечеством цели, материально и психологически недостижимые, зато бесконечно умножающиеся и невыполнимые как таковые.

К подобной перспективе стоило бы отнестись со всей серьезностью, пусть даже историку не к лицу заниматься пророчествами, замаскированными под экстраполяцию. Предположения тем не менее вполне допустимы, если с их помощью проливается свет на важность имеющихся фактов или они служат педагогическим целям. Возможно, что ископаемое топливо иссякнет точно так же, как исчезли крупные доисторические млекопитающие, изведенные древними человекообразными охотниками, но возможно, что и не иссякнет. Историку положено иметь дело с прошлым. Только о нем ему и следует говорить. Когда речь заходит о нашем недалеком прошлом, нам следует попытаться отыскать в нем последовательность или непоследовательность, непрерывность или конечность того, что происходило раньше, и честно признать трудности, возникшие из-за окружающей нас, в новейшей истории в частности, массы фактов. Путаница как таковая, которую они создают, позволяет предположить наступление намного более революционного периода, чем все те, что нам случилось пережить, и все сказанное до сих пор о продолжающемся ускорении изменений служит тому подтверждением. Впрочем, не стоит отрицать, что грядущие мощные, сметающие все на своем пути перемены появляются из прошлого путем не вполне объяснимым и по большому счету непонятным.

Осознание таких проблем представляется одной из причин того, почему теперь мы находим гораздо меньше, чем в старину, надежных способов взглянуть на наш мир. На протяжении многих веков китайцы могли спокойно думать о мироустройстве, видя его центр во вселенской монархии с императором, облеченным мандатом небес, в Пекине. Многие мусульмане не находили, а некоторые из них все еще не находят особого места в своих воззрениях для абстрактной идеи государства; кое для кого из них гораздо большее значение имеет разделение людей на верующих и неверующих. Многие миллионы африканцев долгое время вполне благополучно обходились без какой-либо концепции науки. Между тем те, кто жил в «западных» странах, могли в своем представлении точно разделить мир на «цивилизованный» и «нецивилизованный» так же, как англичане на площадке для крикета когда-то отличали «джентльменов» от «игроков».

Отсутствие столь острых различий подтверждает то, что мы наконец-то построили «единый мир». Китайский интеллектуал теперь говорит на языке либерализма или марксизма. В Джидде и Тегеране вдумчивым мусульманам не приходится выбирать между притягательностью религии и потребностью в минимальном интеллектуальном знакомстве с опасными искушениями враждебного исламу модернизма. Индия иногда выглядит непоследовательно разорванной между ценностями светской демократии, предусмотренной ее лидерами в 1947 году, и традициями прошлого. Но от прошлого и все мы отказаться не можем во благо или на беду. Приходится признать, что история до сих пор притупляет наше видение настоящего, и вряд ли мы когда-либо от этого избавимся.