К 1950 году начался период, на протяжении которого определяющие особенности мирового политического порядка все больше казались замороженными и неподвижными, независимо от всего того, что происходило где бы то ни было. Спустя еще четверть века наступила очередь ускорения темпов перемен, кульминационный момент которых пришелся на 1980-е годы. К 1990 году ориентиры, считавшиеся незыблемыми в течение 30 с лишним лет, исчезли (порой практически мгновенно), тогда как остальные подвергались сомнению. Но все произошло после продолжительного периода времени, отмеченного затяжной и острой фазой советско-американского противостояния, омрачавшего практически все области международной жизни, распространявшего упадок практически по всему миру и являвшего собой источник преступлений, разложения и страданий в течение 30 лет. Холодная война представляется далеко не единственным фактором определения контуров истории, да и не самой главной в те годы, но все равно она занимала центральное место в политике.

Ее первые серьезные сражения происходили в Европе, где начальная фаза послевоенной истории оказалась мимолетной, и считается, что она закончилась приходом коммунистов к власти в Чехословакии. В тот момент экономическое восстановление на континенте едва началось. Но зато существовали некоторые основания для надежды по поводу прочих застарелых проблем. Немецкая угроза ушла в прошлое; от некогда великой немецкой державы теперь не исходило никакой угрозы. Зато ее прежним противникам приходилось что-то делать с возникшим в центре Европы абсолютным безвластием. Дальше на восток в результате изменения границ, этнической зачистки и военных злодеяний Польша и Чехословакия избавились от проблем этнической разнородности, с которыми они существовали до 1939 года. Надо сказать, что новая Европа оказалась разделенной, как никогда прежде, и этот факт нашел наглядное отражение в советско-американской враждебности на международной арене, о чем до сих пор идут дискуссии.

В известном смысле та холодная война послужила запоздалой, но захватывающей дух материализацией перелома в идеологической и дипломатической истории мира, случившегося в 1917 году, даже притом, что кое-кто ищет ее истоки в глубине времен, когда власти США и России в XIX веке вели экспансию на своих континентах с формированием государств, по размеру территории и мессианскому содержанию отличавшихся от всего, что когда-либо прежде появлялось в Европе. При всем этом именно коммунистическая Россия с ее новым подходом к внешней политике вызывала большую тревогу. Для советского правительства дипломатия служила не просто каналом ведения дел, но и орудием навязывания революции остальным народам. Однако даже в этой внешней политике ничего страшного бы не наблюдалось, если бы на одном из поворотов истории к 1945 году не появилась новая мировая держава в лице подвергшейся наконец-то модернизации России, занявшая гораздо более прочное положение в мире, чем царская империя, так как располагала свободой действий в Восточной Европе и достаточным авторитетом для распространения своего влияния в остальных частях света.

Советская дипломатия с приходом к власти Сталина часто напоминала об исторических амбициях России, и интересы Советского Союза, совершенно естественно сформулированные в силу географического его положения и исторического наследия, всегда привязывались к идеологической борьбе. Коммунисты и повсеместно примкнувшие к ним люди верили в свою задачу, состоявшую в том, чтобы всеми силами сохранять от поползновений врагов Советский Союз, в котором они видели защитника международного рабочего класса, а также настоящего (искренние сторонники СССР это подтвердят) хранителя судеб всего рода человеческого. Как бы все ни оказалось в реальности, когда большевики провозгласили своей целью построение коммунистического общества во всем мире, они свято верили в успех, пусть даже лежавший за горизонтом исторической перспективы. После 1945 года появились новые коммунистические государства, чьи правители как минимум формально демонстрировали единство своих рядов и тем самым помогли устроить идеологический раскол не только в Европе, но и в мире в целом.

Однако, если Советский Союз совершенно справедливо считался новым типом государства, то же самое относилось и к Соединенным Штатам Америки. Существовавшие в таком государстве концепции личной и религиозной свободы, прав собственности, свободных рынков, потребительских возможностей и равенства среди людей представлялись революционными в европейских или азиатских условиях, даже притом, что им не всегда следовали в этих державах. Большинство американцев свято верили в универсальность применения таких концепций и всячески старались навязать свои воззрения народам остальных стран ради их же собственного блага. Вразрез с желанием своего народа вернуть домой солдат, воевавших за океаном, власти США исходили исключительно из того, что американцы к тому времени уже дважды в XX веке воевали и жертвовали собой ради исправления всего мира, и поэтому народы остальных стран, пользовавшиеся американским альтруизмом, теперь обязаны предотвратить любое повторение пережитого посредством следования предписаниям из Вашингтона, касающимся их развития и прогресса. В отличие от своей политики после Первой мировой войны на этот раз американцы не собирались отворачиваться от мировых проблем. Тем более что новый президент США Гарри Трумэн поставил знак равенства между коммунизмом Сталина и нацизмом Гитлера как опасными, экспансионистскими идеологиями, предназначение которых заключалось в обосновании необходимости предохранения мира от благ американских идей.

Очень беспокоили американцев события в Восточной Европе. К 1948 году в правительствах Венгрии, Румынии, Польши и Чехословакии остались одни только коммунисты, тогда как в Болгарии коммунисты уже взяли власть в свои руки. Затем, когда американцы приступили в выполнению программы Дж. Маршалла по оказанию помощи немцам, не заставила себя ждать первая битва холодной войны по определению судьбы Берлина. Она оказалась решающей с той точки зрения, что американцы определили линию фронта в Европе, на которой они собирались воевать. Нельзя сказать, что в Советском Союзе восприняли это с радостью, хотя советское руководство спровоцировало холодную войну своими попытками предотвратить появление экономически мощной Западной Германии под американским и британским контролем. Действия советского руководства шли вразрез с интересами западных держав, заключавшимися в возвращении к жизни немецкой экономики хотя бы в их собственных оккупационных зонах. Причем сделать это требовалось заранее, то есть прежде, чем окончательно сформируется политическая конфигурация Германии как жизненно важного источника ресурсов для восстановления Западной Европы в целом.

В 1948 году без согласования с советской стороной власти западных держав провели в зонах своей оккупации денежную реформу. Эта реформа оживила хозяйство, подтолкнула процесс восстановления экономики Западной Германии. Вслед за планом помощи Дж. Маршалла, доставшейся (благодаря советским решениям) только западным зонам оккупации, эта реформа мощнее всех остальных шагов послужила разделению Германии на два государства. Поскольку интеграция восточной половины Германии в плане восстановления не предусматривалась, теперь можно было ждать самостоятельного появления возрожденной Западной Германии. В том, чтобы западные державы продолжали свое дело и помогли населению своих зон оккупации встать на ноги, заключался несомненный большой экономический смысл. Но Восточная Германия с тех пор оказалась на противоположной стороне «железного занавеса». После денежной реформы произошел раздел Берлина, и тем самым немецкие коммунисты лишились возможности прийти к единоличной власти в столице, где оставалась обособленная зона советской оккупации.

Советский Союз ответил прекращением сообщения с западными зонами оккупации Германии и Берлином. Какими бы ни были изначальные побуждения сторон, но противостояние между ними обострялось. Кое-кто из западных официальных лиц заранее рассчитывал перед случившимся обострением ситуации на обособление Западного Берлина от трех западных зон оккупации; в обиход вошло слово «блокада», и действия советской стороны теперь толковались именно в таком смысле. Советские власти не подвергли ни малейшему сомнению права западных союзников на сообщение со своими собственными контингентами в их секторах Берлина, но при этом закрыли движение транспорта, доставлявшего товары берлинцам, жившим в этих секторах. Британцы и американцы организовали снабжение гражданского населения по воздуху. Советское руководство стремилось продемонстрировать жителям Западного Берлина, что оккупационные войска западных держав можно выдворить с их территории по требованию самих немцев; оно надеялось таким образом удалить препятствие в виде избранных некоммунистических муниципальных властей, стоящих на пути советского контроля над Берлином. Так шел процесс, в ходе которого две стороны мерились силой. Власти западных держав, невзирая на огромную стоимость поставок авиацией продовольствия, моторного топлива и медикаментов, необходимых для обеспечения Западного Берлина, объявили о своей готовности продолжать такое снабжение бесконечно долго. Напрашивался вывод, что остановить их можно только силой. Американцы перегнали свои стратегические бомбардировщики в Англию на авиабазы военного времени. Ни одна из сторон не желала воевать, но все надежды на сотрудничество в деле восстановления Германии на основе соглашения, заключенного во время войны, рухнули.

Блокада Берлина продержалась больше года, и ее преодоление считается выдающимся достижением транспортной авиации Запада. На протяжении практически всего этого времени совершалось больше тысячи рейсов в день и в среднем за сутки доставлялось 5 тысяч тонн одного только угля. Но истинное значение воздушного моста в Берлин лежит в сфере политической. Поставки союзников шли непрерывно, соблазнить жителей Западного Берлина коммунизмом тоже не получилось. Советские власти обернули поражение в свою пользу тем, что специально разделили немецкую столицу на две части, и ее мэр больше не мог попасть в свой кабинет. Тем временем правители западных держав подписали соглашение об образовании нового союза, ставшего первым творением холодной войны и вышедшего за рамки Европы. Организация Североатлантического договора (НАТО) появилась в апреле 1949 года, за несколько недель до снятия блокады с Берлина с подписанием соответствующего соглашения. Его участниками были США и Канада, а также большинство западноевропейских государств (к нему не присоединились Ирландия, Швеция, Швейцария, Португалия и Испания). Организация провозглашалась исключительно оборонительным союзом, предусматривающим взаимную защиту любого его участника, подвергшегося нападению. Так случился очередной отход от теперь уже практически исчезнувших изоляционистских традиций американской внешней политики. В мае того же года на территории трех западных зон оккупации провозглашается новое немецкое государство под названием Федеративная Республика Германия, а в следующем октябре на востоке образуется Германская Демократическая Республика (ГДР). Так начиналась история двух Германий, в то время как холодная война разворачивалась вдоль разделяющего их «железного занавеса», опустившегося не по Черчиллю, предположившему его в 1946 году, а дальше на востоке от Триеста до Штеттина. Но особенно опасная фаза противостояния в Европе закончилась.

Две Германии, а позже еще и две Европы появились в ходе холодной войны, продолжавшей раскалывать народы. В 1945 году случился раздел Кореи вдоль 38-й параллели, ее промышленный север достался сторонникам Советского Союза, а аграрный юг оккупировали американцы. Корейские предводители выступали за быстрое воссоединение, но исключительно на своих собственных условиях. И коммунисты, пришедшие к власти на севере, полностью расходились во взглядах с националистами, которыми на юге управляли американцы. В ожидании воссоединения советские и американские власти в 1948 году признали правительства соответственно в своих зонах в качестве правительства всей страны. Советские и американские войска с Корейского полуострова вывели, но в июне 1950 года началось вторжение северокорейских войск на юг при одобрении Сталина. Через два дня президент Трумэн отправил американские войска воевать с корейцами под прикрытием мандата Организации Объединенных Наций. Совет Безопасности ООН проголосовал в пользу отражения агрессии, а так как Советский Союз в тот момент бойкотировал заседания СБ ООН, его делегация не могла наложить вето на действия Организации Объединенных Наций.

Американцы всегда обеспечивали основу контингента войск ООН в Корее, и к ним в скором времени присоединились воинские контингенты союзников. Через несколько месяцев они вели боевые действия глубоко к северу от 38-й параллели. Все шло к тому, что Северной Корее существовать оставалось недолго. Когда бои приблизились к границе с Маньчжурией, однако, в дело вступили добровольческие войска китайских коммунистов. Нависла угроза значительного расширения вооруженного конфликта на Корейском полуострове. Китай был вторым по величине коммунистическим государством в мире и крупнейшим с точки зрения численности населения. За ним стоял СССР; от Хельсинки до Гонконга можно было (по суше, по крайней мере) пройти пешком исключительно по территории коммунистов. Появилась угроза прямого конфликта с возможным применением ядерного оружия между США и КНР.

Трумэн весьма благоразумно настаивал на том, чтобы Соединенные Штаты Америки не вмешивались в разраставшуюся войну на Азиатском материке. Этим многое удалось уладить, так как в дальнейшем сражении оказалось, что китайцы успешно помогали северным корейцам удерживать свою территорию, однако занять Южную Корею против желания американцев у них не получалось. Пришло время переговоров о прекращении огня. Новую американскую администрацию, пришедшую к власти в 1953 году, составили республиканцы, причем ярые антикоммунисты, но осознававшие, что их предшественники достаточно потрудились, продемонстрировав свою волю и способность в деле предохранения независимой Южной Кореи, к тому же они чувствовали, что настоящий центр холодной войны находится в Европе, а не в Азии. Соглашение о прекращении огня удалось подписать в июле 1953 года. Последующие усилия по заключению на его основе формального мирного договора до сих пор остаются бесплодными; прошло уже 60 лет, а потенциал для конфликта между двумя Кореями сохраняется на высоком уровне. Но в первых сражениях холодной войны американцы предотвратили победу коммунистов на территории Восточной Азии, а также в Европе. В Корее проходили настоящие сражения; та война обошлась в 3 миллиона погибших, большинство которых относят к корейским гражданским лицам.

Корейская война закончилась только потому, что в начале 1953 года скончался Сталин. Этот вождь советского народа полагал, что продолжение войны, полыхавшей на Корейском полуострове, полезно для СССР, так как американцы увязли в сражениях все более непопулярной войны против китайцев. Сталин полагал (как считают на Западе), что Советскому Союзу она обещает одни только выгоды. Его преемники сочли по-иному. Они опасались, что война в Корее выльется во всеобщую войну, вести которую Советский Союз не был готов, поэтому в Москве выступали за смягчение напряженности в отношениях с Западом. Новый американский президент Эйзенхауэр, однако, отличался обостренной подозрительностью к советским намерениям, и в середине 1950-х годов холодная война велась им с прежним рвением. Вскоре после кончины Сталина его преемники обнаружили, что в СССР создано более совершенное и мощное ядерное оружие, известное как водородная бомба. Она стала последним памятником Сталину, гарантировавшим (если кто-то еще сомневался) СССР его высокий статус в послевоенном мире.

Сталин довел до логического завершения политику репрессий Ленина, но он смог сделать намного больше, чем его предшественник. Он практически восстановил былую царскую империю и придал России сил, чтобы преодолеть (самостоятельно и с помощью влиятельных союзников) выпавшие на долю ее народа испытания. Но он же из-за своих просчетов не смог предотвратить великую войну, а расточительная и неэффективная система, которую он внедрил (а также террор, устроенный им), потребовала от советского народа заплатить максимально возможную цену за свою победу. Советский Союз представлял собой великую державу, но среди элементов, его составлявших, просматривались изъяны, однозначно указывавшие на то, что однажды Россия все-таки избавится от коммунизма. Все же в 1945 году ее народы получили вознаграждение за свои страдания через ощущение собственной силы в международных делах. Домашний быт после войны стал гораздо труднее, чем когда-либо до нее; потребление на протяжении многих лет все еще сдерживалось, а пропаганда, которой подвергались советские граждане, и жестокость полицейской системы после войны явно ужесточились.

Раскол Европы, считающийся еще одним из памятников политики Сталина, после его смерти стал просматриваться нагляднее, чем когда-либо в ее истории. Западную ее половину к 1953 году удалось существенно восстановить благодаря американской экономической поддержке, и ее население несло увеличенную долю своих собственных военных расходов. ФРГ и ГДР все дальше уходили друг от друга к своим союзникам. В марте 1954 года в Советском Союзе объявили об обретении восточной республикой немцев полного суверенитета, а на следующий день президент Западной Германии подписал поправку к конституции, предусматривающую перевооружение его страны. В 1955 году Западную Германию приняли в НАТО; советским ответом стало образование Организации Варшавского договора в виде союза сателлитов СССР. Будущее Берлина все еще до конца не определилось, хотя никто не сомневался в том, что державы в составе НАТО будут выступать против изменения его статуса любым способом, кроме как по взаимному согласию. На востоке власти ГДР согласились уладить споры со старинными врагами: граница с Польшей должна была проходить по линии Одер – Нейсе. Мечтания Гитлера об увеличении территории Германии по замыслу националистов XIX века закончились тем, что Пруссию Отто фон Бисмарка вычеркнули из памяти. Исторической Пруссией теперь правили революционные коммунисты, тогда как вновь образованная Западная Германия превратилась в федерацию по структуре, пацифистскую по восприятию и находящуюся под властью политиков, представлявших католиков с социал-демократами, в которых Бисмарк видел «врагов рейха». Итак, безо всякого мирного договора проблема сдерживания немецкой державы, дважды стиравшей Европу с лица земли войной, наконец-то выглядела улаженной. Также в 1955 году произошло окончательное определение сухопутных границ между европейскими блоками, когда Австрия снова появилась в качестве независимого государства, а союзные оккупационные войска с ее территории вывели. Вывели к тому же последние американские и британские подразделения из Триеста, где удалось урегулировать итальянско-югославский пограничный спор.

После учреждения коммунизма в Китае раскол, появившийся во всем мире, возник между тем, что назвали капиталистической и командной (или потенциально командной) экономическими системами. Торговые отношения между Советским Союзом и зарубежными странами с Октябрьской революции и дальше обременялись политическими факторами. В условиях радикального спада мировой торговли после 1931 года капиталистические экономические системы погрузились в рецессию, и коммерсантам пришлось искать спасения в государственном протекционизме (или даже полном обособлении). После 1945 года тем не менее все былые противоречия мировой экономики рассосались сами собой; два метода организации распределения ресурсов все мощнее разделяли сначала страны развитого мира, а затем большинство прочих территорий. Определяющим фактором капиталистической системы выступал рынок. Однако рынок, весьма отличающийся от предусматривавшегося старинной либеральной идеологией свободной торговли, во многих отношениях очень несовершенный, терпимый одновременно к значительной степени вмешательства и финансовым олигархиям. В контролируемой коммунистами группе стран (и относительно многих других государств, таких как Индия и страны Скандинавии) решающим экономическим фактором предполагалась политическая власть. Торговля велась и расширялась даже между двумя системами, повязанными холодной войной, но на стесненной основе.

Серьезных изменений не избежала ни одна из этих двух систем. С годами контакты между ними только множились. Но все равно на протяжении долгого времени они предлагали миру альтернативные модели экономического роста. Их соперничество воспламенилось от воззрений на военную стратегию холодной войны, и это соперничество фактически обеспечило распространение ее антагонизмов. Причем ситуация находилась в состоянии постоянной динамики. Прошло совсем немного времени, и одна система во многом освободилась от политического диктата со стороны США, и другая несколько меньше зависела от Советского Союза, чем в 1950 году. Обе системы (пусть даже в разной степени) демонстрировали поступательный экономический рост, наблюдавшийся в 1950-х и 1960-х годах, но позже темпы несколько разошлись, так как рыночная экономика пошла в отрыв. Различие между этими двумя экономическими системами тем не менее осталось фундаментальным фактором всемирной истории с 1945 по 1980-е годы. Далеко не последнюю роль при этом играл выбор, стоявший перед многими новыми государствами в Африке и Азии, определявшимися в пути построения своей системы хозяйствования.

Присоединение Китая к системе социалистического народного хозяйства с самого начала воспринималось практически с точки зрения войны и как нарушение стратегического равновесия. Все-таки к моменту кончины Сталина можно было разглядеть иные доказательства справедливости пророчества южноафриканского государственного деятеля Яна Смэтса, сделанного больше чем за четверть века, о том, что «сцена международной жизни двинулась прочь от Европы в сторону Востока и Тихого океана». Пусть даже Германия оставалась главным полем сражений холодной войны, но Корея все-таки послужила наглядным доказательством того, что центр тяжести всемирной истории переместился еще раз, и опять от Европы на Восток.

Крах европейской власти в Азии сопровождался дальнейшими изменениями, так как правители новых азиатских государств приходили к осознанию собственных интересов и полномочий (или их отсутствия). Очертания и состав государств, доставшихся азиатам от их прежних хозяев, ненадолго пережили европейские империи; в 1947 году субконтинент Индии утратил свое просуществовавшее меньше столетия политическое единство, тем временем уже к 1950 году в Малайе и Индокитае начинались крупные изменения в государственном устройстве. Внутренние диспропорции обеспокоили народы некоторых новых стран; многочисленные китайские общины Индонезии обладали непропорциональным весом и экономической мощью в этой стране, так что любые события в новом Китае могли вызвать там брожения. Более того, какими бы ни были политические предпочтения этих предводителей, им достались страны со стремительно растущим народонаселением и слабой экономикой. Для многих азиатов, следовательно, формальное окончание европейского господства представляло не меньшую важность, чем постепенное преодоление бедности (хотя по большому счету две эти задачи представлялись неразделимыми).

Определение европейцами судеб азиатских народов никогда не выглядело процессом последовательным. Притом что поработители из Европы пытались менять традиции миллионов азиатов и влиять на их повседневную жизнь на протяжении нескольких столетий, европейская культура тронула сердца и умы немногих из них даже среди представителей господствующей верхушки. Носителям европейской культуры в Азии пришлось вступить в единоборство с глубоко укорененными и мощными, как нигде в мире, традиционными воззрениями. Колонизаторам не удалось смести со своего пути культуру азиатских народов (в силу абсолютной непоколебимости), что у них прекрасно получилось в доколумбовой Америке. Как и в ближневосточных странах, там встретили мощные препятствия одновременно и прямые усилия европейцев, и опосредованное навязывание европейской культуры посредством взятой на себя обузы по проведению модернизации. Глубочайшие уровни унаследованного склада мышления и правил поведения часто оставались незатронутыми даже в сознании тех немногих азиатов, кто считал себя освободившимися от прошлого собственного народа: в образованных индийских семьях до сих пор сохраняется традиция составления гороскопов по случаю рождения детей и заключения брачных союзов, и китайским марксистам приходится удовлетворяться несокрушимым чувством своего нравственного превосходства, взлелеянным на ветхозаветных китайских воззрениях на внешний мир.

Ради осознания нынешней роли Азии во всемирной истории следует обратить особое внимание на две зоны азиатской цивилизации, остающиеся столь же отчетливыми по очертаниям и по значению, как и на протяжении всех предыдущих веков. Западная Азия окружена горными хребтами Северной Индии, Бирманским и Тайским нагорьями, а также огромным архипелагом, главным элементом которого считается Индонезия. В центре ее лежит Индийский океан, а главную культурную роль в ее истории сыграли три цивилизации: индуистская, распространяющаяся от Индии на юго-восток; исламская (тоже простирающаяся в восточном направлении, пересекая территорию индуистской цивилизации); и европейская, влияние которой ощущалось сначала через торговые связи и нашествие миссионеров-христиан и затем на протяжении эпохи политического доминирования, продолжавшейся значительно меньше по времени. Вторая зона находится в Восточной Азии, и главным действующим историческим лицом тут выступает Китай. В значительной мере роль Китая обусловлена известным всем географическим фактом – огромной территорией этой страны. Но также следует учесть многочисленность народа и иногда переселение его в другие страны, а также относительно косвенное и избирательное культурное влияние Китая на восточноазиатскую периферию, прежде всего Японию, Корею и Индокитай. Так в общем виде объясняется доминирование Китая в своей зоне. В его зоне прямое европейское политическое доминирование над народами Азии никогда не воспринималось настолько серьезно, как дальше на запад и юг. Да и ощущалось оно не в такой значительной степени, а длилось не столь продолжительное время.

Упустить из виду такие важные отличия большого труда не составляет, как и многое что еще, навязанное историей в период холодной войны, начавшейся в 1945 году. В обеих зонах нашлись страны, правители которых явно придерживались того же пути возмущенного отвержения Запада с использованием западных представлений о национализме и демократии, а также обращения к мировому сообществу с банальными претензиями. Власти Индии за считаные годы взяли под свой контроль одновременно княжества, пережившие английское господство, и остававшиеся на субконтиненте анклавы, принадлежавшие французам и португальцам. Осуществили они такое поглощение под прикрытием вызывающего национализма, к традициям их народа никак не относящегося. В скором времени индийские силы безопасности новой республики занялись энергичным подавлением любых поползновений сепаратизма или обретения местной автономии.

Удивляться такому поведению индийских властей не приходится. Индийская независимость приобреталась получившей на Западе образование верхушкой, позаимствовавшей там же суждения о государственности, равенстве и свободе. И это притом, что изначально ее представители рассчитывали всего лишь на равенство и сотрудничество с британскими правителями Индии. Любую угрозу положению правящей верхушке после 1947 года можно было с большой легкостью (и искренне) толковать в качестве угрозы индийской нации, которую на самом деле еще предстояло сформировать.

Тем более что сами правители независимой Индии унаследовали многие устремления и учреждения господствовавшей у них британской администрации. Министерские структуры, Учредительные собрания, разделение полномочий между центральными и провинциальными властями, механизм поддержания общественного порядка и спокойствия индийцы переняли у британцев, поставили на них штамп республиканского герба и продолжили использовать во многом точно так же, как они функционировали до 1947 года. Доминирующая и откровенная идеология правительства выглядела как умеренный и бюрократический социализм, не слишком отличавшийся от тогдашнего британского рода социализма и не очень далеко отклонившийся по духу от делегированных местным чиновникам полномочий на организацию общественных работ и проведение политики просвещенного деспотизма последних лет правления британцев. Среди реалий жизни, в которых оказались правители Индии, следует упомянуть глубоко консервативное нежелание местной знати, распоряжавшейся голосами избирателей, отказываться от традиционных привилегий, предусматривавшихся на всех ступенях иерархии ниже уровня бывших князей. К тому же властям Индии предстояло преодолевать глубокие проблемы – прирост народонаселения, экономическую отсталость, нищету (средний годовой доход на душу населения в этой стране в 1950 году оценивался в 55 долларов США), массовую неграмотность, деление по социальному, племенному и религиозному принципу, а также большие надежды на то, что должна принести индийцам их независимость. Все понимали необходимость радикальных перемен.

Новая конституция 1950 года исправлению ситуации никак не поспособствовала, зато кое-какие проблемы усугубились до крайности как раз во втором десятилетии существования самостоятельной Индии. Даже сегодня жизнь в сельской Индии все еще по большому счету идет по старинке, когда местные властители позволяли себе развязывать войну и заниматься разбоем. При таком положении дел часть народа обрекается на крайнюю нищету. В 1960 году больше трети сельской бедноты все еще влачило существование меньше чем на доллар в неделю (и в то же самое время половина городского населения зарабатывала меньше, чем достаточно для обеспечения приемлемого минимального ежедневного потребления калорий, необходимого для поддержания здоровья). Экономический прогресс поглощался неравенством и приростом населения. В сложившихся обстоятельствах едва ли стоит удивляться тому, что правители Индии постарались предусмотреть в конституции положения, посвященные чрезвычайным их полномочиям, настолько же радикальным, какими пользовался британский наместник короля. Ими предусматривались: профилактические задержания и временное лишение человека личных прав, не говоря уже о приостановке полномочий местных властей и передаче штатов в подчинение Унии в соответствии с режимом «президентского правления».

Слабость и неустроенность «новой нации» послужили усугубляющими факторами, власти Индии поссорились с правителем соседнего Пакистана по поводу Кашмира, где индус управлял подданными, большинство которых составляли мусульмане. Вооруженные столкновения начались там уже в 1947 году, когда кашмирские мусульмане попытались образовать союз с Пакистаном; местный магараджа попросил помощи у индийского правительства и присоединил свою территорию к Индийской республике. Тут как нарочно произошел еще и раскол между самими представителями мусульман Кашмира. Власти Индии отказались проводить всенародный опрос – плебисцит, рекомендованный Советом Безопасности ООН; две трети Кашмира тогда остались в распоряжении этих властей в качестве кровоточащей раны в индо-пакистанских отношениях. Кровопролитные столкновения прекратились в 1949 году, но возобновлялись в 1965–1966 и 1969–1970 годах, причем сам конфликт постепенно приобретал черты, навязанные участникам холодной войной. В 1971 году наступил черед очередного вооруженного противостояния между двумя государствами, когда мусульманское по вероисповеданию, но говорящее на бенгальском языке население области Восточного Пакистана отдалилось от него, чтобы сформировать новое государство под названием Бангладеш, находившееся под индийским покровительством (тем самым стало ясно, что одного только ислама для образования жизнеспособного государства все-таки недостаточно). Народу Бангладеш ждать экономических проблем долго не пришлось, и оказались они куда острее, чем доставшиеся Индии или Пакистану.

На таких тревожных поворотах судьбы правители Индии проявили великое честолюбие (достигавшее временами уровня мечтаний о воссоединении стран своего субконтинента), а иногда откровенное пренебрежение интересами других народов (таких, как наги). Раздражение, пробудившееся в связи с устремлениями индийского правящего класса, к тому же осложнялось холодной войной. Предводитель народа Индии Джавахарлал Неру оперативно распорядился о том, чтобы его страна не принадлежала ни к одной из сторон такой войны. В 1950-х годах это означало, что у властей Индии складывались более теплые отношения с СССР и коммунистическим Китаем, чем с США; на самом деле Дж. Неру явно пришлись по душе возможности осуждать действия американцев, причем тем самым он привлекал сторонников к Индии, у которой появилась репутация прогрессивной, мирной, демократической страны, вставшей на путь движения «неприсоединения». Поэтому тем большее удивление в 1959 году вызвало у союзников и народа Индии известие о том, что правительство Дж. Неру еще три года назад устроило с китайцами свару вокруг прохождения северных границ, но никому об этом не сообщило. В конце 1962 года там развернулись крупномасштабные боевые действия. Дж. Неру пошел на невероятный для него шаг, когда попросил у американцев военной помощи, но самое поразительное состоит в том, что он получил ее в то же самое время, когда ему пришла поддержка одновременно в военном и дипломатическом плане из Советского Союза. Его престиж, находившийся на высоте в середине 1950-х годов, при этом серьезно пострадал.

По логике вещей власти молодого Пакистана не могли рассчитывать на тех же самых друзей, с которыми уже сотрудничали их коллеги из Индии. В 1947 году страна выглядела намного слабее своего соседа, так как располагала совсем малочисленным обученным отрядом чиновников, пригодных к государственной службе (индуисты в большем количестве шли на прежнюю индийскую государственную службу, чем мусульмане), с самого начала делилась на две географические части и практически сразу потеряла своего толковейшего предводителя Мухаммеда Али Джинну. Еще при британцах вожаки мусульман всегда (очень откровенно) демонстрировали меньше веры в демократические проформы, чем активисты Партии конгресса; Пакистаном обычно управляют авторитарные генералы, ставящие перед собой целью предохранение своей страны от поползновений со стороны Индии вооруженным путем, экономическое развитие (в том числе земельную реформу) и сохранение исламских традиций веры. Но пакистанский эксперимент не очень-то удался. К 1970-м годам, причем задолго до начала войны в Афганистане, Пакистан представлялся страной очень сомнительной в принципе развития.

Властям Пакистана всегда помогало держаться от Индии на расстоянии то, что их страна официально провозглашалась мусульманской, тогда как ее сосед числился по конституции светским государством без предпочтений каких-либо конфессий (на первый взгляд внешне просматривалась «западная» установка, но установка без особого труда примирявшаяся с синкретической культурной традицией Индии). Религиозный статус государства требовал от властей Пакистана укрепления роли ислама в организации внутренней жизни страны. Религиозные различия тем не менее сказывались на внешней политике Пакистана слабее, чем холодная война.

Холодная война внесла еще большую сумятицу в азиатскую политику, когда после съезда представителей 29 африканских и азиатских государств в индонезийском Бандунге в 1955 году появилась ассоциация стран, откровенно придерживавшихся статуса нейтральных и принадлежащих к движению неприсоединения. Практически все делегации, кроме посланников Китая, прибыли с территорий, принадлежавших колониальным империям. Из Европы к ним вскоре должна была присоединиться делегация Югославии, считавшейся коммунистической страной, власти которой искали нового политического пристанища после разрыва с Советским Союзом в 1948 году. Большинство этих стран относилось к категории нищих и нуждающихся государств, а их правители с опаской взирали на США и СССР, хотя идти на конфликт с Советским Союзом не решались. Их стали называть странами третьего мира, видимо с подачи одного французского журналиста, специально напомнившего о пораженном в правах французском третьем сословии 1789 года, составившем основную движущую силу Французской революции.

Под термином «третий мир» больше подразумевался политический, чем географический смысл. К нему причислялись страны мира, отвергнутые великими державами и лишенные экономических привилегий, принадлежащих развитым странам. Как бы благопристойно ни звучало словосочетание «третий мир», на самом деле с самого начала им маскировались важные различия между причисленными к нему странами, не в последнюю очередь с точки зрения планов относительно экономического прогресса. В 1950-х и 1960-х годах жизнеспособность концепции третьего мира придавали принципы взаимной солидарности, развития и неприсоединения, однако, когда в 1970-х годах верх взяли экономические соображения, ассоциация дала трещину.

Сплоченность третьего мира, таким образом, не выдержала испытания временем, и в конце XX века войны с гражданскими вооруженными конфликтами внутри этого мира унесли народу больше, чем в вооруженных стычках за его пределами. Тем не менее спустя 10 лет после окончания Второй мировой войны участники съезда в Бандунге заставили власти великих держав признать очевидный факт того, что слабые страны приобретают силу, если удается ее мобилизовать. Великие державы всегда об этом вспоминали, когда требовалось привлечь союзников для ведения холодной войны и иметь достаточное количество голосов в свою пользу в ООН.

Уже к 1960 году появились ясные признаки того, что интересы советского и китайского руководства расходятся, так как те и другие претендовали на ведущую роль среди слаборазвитых и неопределившихся народов. В конечном счете такое расхождение в политике приведет к соперничеству между Москвой и Пекином в мировом масштабе. Одним из результатов намечавшегося соперничества считается парадокс постепенного сближения Пакистана с Китаем (вразрез с обязательствами перед США) и сближения СССР с Индией. Когда администрация США в 1965 году отказалась поставлять оружие Пакистану во время его войны с Индией, пакистанцы обратились за помощью к китайцам. Пакистанцы получили намного меньше, чем надеялись, но сам факт поставок оружия из КНР в Пакистан послужил первым свидетельством невиданной до тех пор эластичности международных отношений, возникшей в 1960-х годах. В США не стали закрывать глаза на такое изменение на международной арене точно так же, как в СССР или Китае. Действительно, в ходе холодной войны суждено было случиться нелепому изменению роли американцев в Азии; считавшиеся когда-то восторженными покровителями антиколониализма и ниспровергателями империй собственных союзников, они стали больше походить на преемников этих империй, хотя скорее из Восточной Азии, чем из сферы Индийского океана (где долго и напрасно прилагались усилия ради соблазнения подозрительного народа Индии; до 1960 года туда из Соединенных Штатов поступило экономической помощи больше, чем в любую другую страну).

Очень яркий пример новых трудностей, стоящих перед великими державами, продемонстрировал народ Индонезии. На огромных просторах этой страны прижилось множество народностей, зачастую преследующих расходящиеся с соседями интересы. Притом что первым из мировых религий в Индонезии утвердился буддизм, в этой стране находится самое многочисленное в мире мусульманское население, подчиняющееся одному правительству, в то время как остальные религии представлены относительно незначительным меньшинством. В Индонезии к тому же сложилась прекрасно обустроившаяся китайская община, которая в колониальный период пользовалась преобладающей долей богатства и административных постов. Напомним еще о кричащих различиях даже среди мусульманских групп населения. Правители нового, освобожденного от колониального гнета государства хотели создать единую и неделимую Индонезию, но на их пути всегда неприступной стеной стояли нищета населения и убогость системы хозяйствования. В 1950-х годах нарастало негодование по поводу несостоятельности центрального правительства новой республики; к 1957 году началось вооруженное восстание на Суматре, охватившее остальные районы. Испытанный временем прием по отвлечению энергии оппозиции на националистический кураж (ориентированный на затянувшееся пребывание голландцев в западной части Новой Гвинеи) себя уже не оправдывал; общественную поддержку президента Сукарно восстановить не получилось. Его правительство уже отказалось от либеральных принципов, взятых на вооружение в момент рождения нового государства, и он все больше склонялся к авторитарному правлению в союзе с мощной местной коммунистической партией. В 1960 году распустили парламент, а в 1963-м Сукарно провозгласили пожизненным президентом Индонезии.

Американские попытки привлечь Сукарно на свою сторону позволили ему поглотить (к раздражению голландцев) потенциально независимое государство, появившееся на западе Новой Гвинеи (Западный Ириан). Затем он взялся за появившуюся федерацию Малайзии, образованную в 1957 году из осколков Британской Юго-Восточной Азии. С британской помощью власти Малайзии отразили нападения индонезийцев на остров Борнео, штат Саравак и материковую часть Малайзии. Это поражение внешне послужило поворотным моментом в судьбе Сукарно. Сказать точно, что тогда случилось, все еще не представляется возможным, но, когда нехватка продовольствия и инфляция вышли из-под контроля властей, заговорщики предприняли попытку переворота (провалившуюся), и потом военное руководство утверждало, будто за их спиной стояли коммунисты. Генералы обрушили свой гнев на Индонезийскую коммунистическую партию, одно время считавшуюся третьей по величине в мире. Оценки числа жертв приводятся в пределах от четверти до полумиллиона человек, многие из которых приходятся на китайцев или индонезийцев китайского происхождения, по большому счету не имевших ни малейшего отношения к коммунистам. Самого Сукарно в последующие годы отстранили от дел. К власти пришел режим однозначных антикоммунистов, разорвавших дипломатические отношения с Китаем (восстановить их удалось только лишь в 1990 году). Установившейся тогда диктатуре суждено было продержаться до 1998 года.

Пристрастное отношение президента Кеннеди к Сукарно отражало его веру в то, что надежнейшим бастионом против коммунизма могут служить только сильные, процветающие национальные государства. Саму историю стран Восточной и Юго-Восточной Азии за последние 40 лет на самом деле можно истолковать в таком ключе, чтобы она послужила подкреплением принципа американского президента, но применять его в сложных и неоднозначных условиях следует крайне избирательно. В любом случае к 1960 году главным фактом стратегического звучания к востоку от Сингапура следует назвать восстановление Китайской державы. Власти Южной Кореи и Японии успешно отразили натиск коммунизма, но и китайская революция пошла им на пользу – она подарила им рычаги воздействия на политиков Запада. Точно так же, как жители Восточной Азии всегда сдерживали поползновения европейцев с большим успехом, чем народы стран Индийского океана, после 1947 года они продемонстрировали свою сноровку в предохранении собственной независимости одновременно в коммунистическом и в буржуазном ее виде, не уступив попыткам прямой манипуляции даже со стороны китайцев. Кое-кто связывает это с глубоким и многогранным консерватизмом общества стран, на протяжении многих веков пользовавшихся китайским примером. В их вымуштрованных, сложных системах общественных отношений, способности к созидательному коллективному труду, пренебрежении к личному интересу, преклонении перед авторитетом и иерархией, а также глубоком ощущении своей причастности к цивилизации и культуре, величественно сияющих на фоне всего западного, народам Восточной Азии принадлежало гораздо больше достижений, чтобы их развивать дальше, чем у населения прочих территорий, на которые пришли европейцы со своей политикой экспансионизма. Всесторонний подъем Восточной Азии в конце XX века поддается осмыслению исключительно на фоне того, что уже само по себе представляется разнообразным по воплощениям и не помещается в расхожую формулу «азиатские ценности».

С победой китайских коммунистов и приходом их к власти в 1949 году Пекин снова превратился в столицу официально воссоединенного Китая. Мао Цзэдун, возглавлявший коммунистическую партию, поставил перед своими сторонниками целью построение социалистического общества по образцу общественного строя Советского Союза. И со своим первым иностранным визитом председатель отправился конечно же в Москву, выждав парочку месяцев после провозглашения Китайской Народной Республики. Там он заключил союз со Сталиным, хотя вождь советского народа не до конца доверял искренности намерений и безусловной надежности положения китайских товарищей в своей стране. С учетом всеобщей занятости холодной войной и в условиях случившегося краха Гоминьдана новому руководству Китая на самом деле не требовался союзник на случай внешней угрозы. Товарищ Мао нуждался в советской помощи для решения многотрудной задачи модернизации Китая намного острее, чем в гарантиях защиты от поползновений со стороны американцев или японцев. Соратниками Чан Кайши, запертого на Тайване, можно было спокойно пренебречь, даже притом, что на тот момент они пользовались американским покровительством и казались недосягаемыми для расправы. Когда в 1950 году возникла настоящая угроза в виде американских войск, под прикрытием мандата ООН и фигового листа коллективных контингентов приблизившихся к реке Ялуцзян на границе Маньчжурии с Кореей, реакция китайских коммунистов выглядела решительной и незамедлительной: они послали в Корею многочисленную армию. Но главную головную боль новым правителям Поднебесной доставляло положение дел внутри их страны.

Китай находился в состоянии постоянного брожения с тех самых пор, как 35 лет назад свергли Цинскую династию. Даже притом, что особых территориальных потерь китайцы не понесли (если не считать Внешнюю Монголию, представлявшуюся конечно же крупным куском былой империи), политической стабильности и социального прогресса у них по большому счету не наблюдалось. Экономический прогресс, достигнутый на протяжении республиканской эпохи (1911–1949), оказался сведенным на нет в ходе войны с Японией. Народ пребывал в поголовной нищете. Широкое распространение получили болезни и нехватка продовольствия. Материальное и физическое строительство и переустройство находились в запущенном состоянии, возделанных угодий не хватало для обеспечения продовольствием растущего народонаселения точно так же остро, как это было всегда, а к тому же требовалось заполнить нравственную и идеологическую пустоту, возникшую после крушения устаревшей системы, случившегося в предыдущем столетии.

Начинать пришлось с сельских жителей. Экспериментами с земельной реформой китайские коммунисты занимались с 1920-х годов, благо в их распоряжении находились контролировавшиеся ими области, где они пользовались поддержкой беднейших селян, которых вполне устраивала аграрная политика КПК. К 1956 году в ходе социалистического преобразования деревень произошла коллективизация индивидуальных хозяйств с обещанием передачи новых аграрных единиц в распоряжение трудящихся на них местных жителей. Но на самом деле возглавлять их назначили кадровых работников компартии Китая. Свержение местных деревенских старост и землевладельцев зачастую происходило с большой жестокостью; позже председатель Мао якобы докладывал, что за первые пять лет существования народной республики пришлось «ликвидировать» 800 тысяч китайцев… Тем временем полным ходом шла индустриализация, причем помощь китайцам поступала исключительно из Советского Союза, служившего единственным источником братской поддержки, без которой китайским коммунистам было не протянуть и месяца. Модель индустриализации китайцы тоже выбрали советскую: в 1953 году они наметили параметры Пятилетнего плана социально-экономического развития КНР и приступили к его осуществлению, одновременно начался период, на протяжении которого китайские коммунисты ориентировались на сталинистское понимание принципов управления народным хозяйством.

Прошло совсем немного времени, и Китай приобрел первостепенное влияние на международной арене. Однако его настоящую самостоятельность долгое время приходилось прятать под личиной внешнего единства коммунистического блока и затянувшегося исключения из ООН по настоянию США. Китайско-советский договор о дружбе и сотрудничестве, заключенный в 1950 году, на Западе, и прежде всего в США, истолковали как очередное доказательство вступления Китая в холодную войну. Понятно, что режим в КНР относился к разряду коммунистических, в Пекине говорили о революции и свержении колониализма, и выбор китайского руководства ограничивался параметрами холодной войны. Однако с точки зрения нашего времени просматриваются намного более глубокие политические задачи, с самого начала стоявшие перед китайскими коммунистами. Просматривалось главное намерение китайских коммунистов, поставивших перед собой задачу восстановления Китайской державы в границах, существовавших на протяжении многих прошедших веков.

Сохранения за собой Маньчжурии и прочных связей с корейскими коммунистами уже достаточно для объяснения китайского военного вмешательства в корейскую войну, но этот полуостров к тому же долгое время служил предметом спора между имперским Китаем и милитаристской Японией. Китайская оккупация Тибета в 1951 году лишила надежды на собственное государство народ территории, на протяжении многих веков находившейся в вассальной зависимости от Китайской империи. Но сначала самое громогласное требование по поводу восстановления китайского контроля над собственной периферией касалось лишения права гоминьдановского правительства на Тайвань. Цины забрали себе этот остров в XVII веке, в 1895 году его захватили японцы, в 1945-м власти континентального Китая на очень недолгое время восстановили на нем свое правление; контроль над Тайванем превратился в архиважную задачу для руководства КПК. К 1955 году администрация США уделяла настолько большое внимание поддержке режима Гоминьдана, что сам президент заявил о готовности Вашингтона к защите не только самого Тайваня, но прилегающих к нему мелких островов у китайского побережья, считающихся важными для обеспечения его неприкосновенности. По поводу тайваньской проблемы, а также нравственной подоплеки необъяснимой измены китайцев, долгое время пользовавшихся покровительством американцев с их своекорыстной филантропией и миссионерским усердием, взгляды тех же американцев на китайские дела на протяжении больше десятка лет сформировались в буквальную одержимость, доходившую до такого предела, что, образно говоря, гоминьдановский хвост подчас вертел американской собакой. Опять же, в 1950-х годах одновременно власти Индии и СССР поддержали Пекин по проблеме Тайваня тем, что последовательно объявляли тайваньский вопрос исключительным внутренним делом китайцев; а проблема оставалась нерешенной. Тем большее постигло всех удивление, когда китайские коммунисты пошли войной и на Индию, и на Советский Союз.

Разногласия с Индией выросли из китайской оккупации Тибета. Когда в 1959 году китайцы еще крепче сжали свою хватку в этом районе, индийская политика все еще оставалась в основном сочувственной Пекину. Попытку тибетских изгнанников образовать свое эмигрантское правительство на индийской территории пресекли. Однако территориальные споры уже начались и привели к вооруженным столкновениям. Китайцы объявили о своем отказе признавать границу с Индией вдоль линии, проведенной во время британско-тибетских переговоров в 1914 году и никогда официально не признанной ни одним китайским правительством. Какие-то 40 лет существования назначенной кем-то границы едва ли что-то значили в тысячелетней исторической памяти китайцев. В результате осенью 1962 года начались намного более тяжелые бои, когда Дж. Неру послал войска и потребовал вывода китайских пограничников из спорной зоны. Индийцы понесли большие потери, однако вооруженные стычки прекратились в конце того же года по инициативе китайцев.

Практически сразу же, то есть в начале 1963 года, пораженный мир внезапно услышал жесткое осуждение китайскими коммунистами Советского Союза за его якобы помощь Индии и за враждебный жест, выразившийся в прекращении тремя годами раньше экономической и военной помощи Китаю. На самом деле весь сыр-бор начался за много лет до того, хотя редкие наблюдатели из внешнего мира уловили его значение. Ряд китайских коммунистов (Мао Цзэдун в их числе) прекрасно помнили, что произошло, когда китайские интересы в 1920-х годах подчинили международным задачам коммунизма в том виде, как их толковали в Москве. С тех пор постоянно существовала напряженность в руководстве Китайской коммунистической партии между советскими и коренными кадровыми работниками. Сам председатель Мао восхищался Советским Союзом и хотел подражать его примеру, но не терпел диктата со стороны советского руководства. Однако к концу 1950-х годов собственный политический курс товарища Мао стал склоняться влево. Разочарованный казавшимся ему медленным темпом индустриализации Китая, Мао Цзэдун стал проводить разнообразные политические кампании, с помощью которых рассчитывал перебросить отсталый Китай в современность, какой он ее себе представлял. Он боялся, что руководство Советского Союза встанет на пути весьма радикальных инициатив.

Так как китайское негодование по поводу советской политики следовало представить внешнему миру на марксистском жаргоне, истинную причину спора уловить было сложно. Но самую суть дела составлял радикализм председателя Мао и его желание самостоятельно принимать все решения без вмешательства наставников из Советского Союза. Его к тому же возмущало покровительственное отношение Москвы к Пекину, совершенно определенно доставшееся товарищу Мао и Китаю в наследство от прошлого. В 1963 году зарубежным наблюдателям к тому же следовало бы бросить взор на еще более отдаленное прошлое. Задолго до основания КПК китайские революционеры сформировали движение национального возрождения. Одной из его первоочередных задач ставилось возвращение китайцам права определять собственную судьбу, принадлежавшего тогда иноземцам. Теперь власти Советского Союза тоже заняли свое место среди иностранцев, всегда стремившихся эксплуатировать Китай. К своему великому изумлению, а мы ведь знаем огромный вклад Советского государства в Китай в 1950-х годах, советскому руководителю Хрущеву пришлось выслушивать напоминания о территориальных приобретениях СССР царской поры. На протяжении 6 с лишним тысяч километров общей границы (с учетом Монгольской Народной Республики) причин для межгосударственных трений можно было найти сколько угодно.

Советские власти в 1960 году выдвинули претензии по случаю 5 тысяч нарушений границы с китайской стороны. К 1969 году (на протяжении которого зарегистрировано множество вооруженных провокаций, в результате которых погибло много военнослужащих) китайцы официально выдвигали притязания на советскую территорию в одну пятую размера Канады, а в Пекине твердили по поводу «фашистской» диктатуры в Москве и нарочито делали вид, будто готовятся к войне. В советско-китайских раздорах, в которые позже втянулся весь коммунистический мир, известную роль сыграла бестактность тогдашнего руководства Коммунистической партии Советского Союза. Советское руководство явно демонстрировало такое же пренебрежение к своим азиатским союзникам, задевавшее их национальные чувства, как любые западные империалисты: один советский руководитель однажды откровенно отметил, что во время его поездки по Китаю он и сопровождавшие его лица «посмеивались над китайскими примитивными формами организации общества». Прекращение советской экономической и технической помощи в 1960 году китайцы восприняли как глубочайшее оскорбление, ранящее особенно больно в тот момент, когда китайцы зашли в первый внутренний политический тупик правящего режима из-за оглушительного провала придуманной председателем Мао политики «большого скачка».

Значительная роль в том, что отношения между КНР и СССР оказались в тупике, принадлежит лично Мао Цзэдуну. Притом что базой мышления председателя Мао служил марксизм, а категории этой теории представлялись ему полезными для объяснения затруднительного положения его страны, он откровенно разбавлял их прагматизмом и применением силы. Мао Цзэдун не знал жалости, но при этом глубоко понимал, что составляло источник власти в Китае; его суждения по поводу политических возможностей менялись только лишь в годы успехов, когда свою роль начинали играть мания величия, тщеславие и в конечном итоге почтенный возраст. Еще в молодые годы он проповедовал марксизм с китайской спецификой, отвергал при этом европейскую догму, что дорого обошлось КПК. Фундаментом мировоззрения товарища Мао явно служило представление об обществе и политике как ристалище для противоборствующих сил, где представлялась возможность применения человеческой воли и грубой физической силы ради достижения нравственно желательного и созидательного изменения, намеченного конечно же дальновидным вождем народов. Его отношения со своей партией не всегда оставались безмятежными, но политика в отношении крестьянства обеспечила этой партии путь вперед после того, как городской коммунизм потерпел полный провал. После временного ослабления его авторитета в начале 1930-х годов приблизительно с 1935 года власть Мао Цзэдуна в КПК становится абсолютной. Влияние КПК в основном распространялось на сельские районы. Еще один путь к тому же открывался для председателя Мао с точки зрения влияния на события в международном масштабе; концепция затяжной революционной войны, развязанной из сельской местности и перенесенной на улицы городов, выглядела многообещающей в остальных уголках мира, где ортодоксальная марксистская вера в необходимость промышленного развития, создающего революционный пролетариат, выглядела не совсем убедительной.

Пережив поголовную конфискацию вотчин и высвобождение брутальной энергии, которыми отметилось начало 1950-х годов, население сельских районов Китая в 1958 году подверглось очередной встряске. Сотни миллионов жителей деревни загнали в «коммуны», предназначением которых было тотальное обобществление сельской жизни. Коммунисты передали в распоряжение коммун всю частную собственность, новые производственные задачи теперь назначались централизованным порядком, приступили к внедрению современных агротехнических приемов. Некоторые из этих приемов нанесли явный ущерб (кампании по истреблению птиц, питавшихся зерновыми культурами, например, вызвали взрывное увеличение количества прожорливых насекомых, которых раньше пожирали уничтоженные птицы), остальные оказались бесполезными. Партийные кадры, назначенные на управление коммунами, больше занимались очковтирательством и показухой, отчитываясь о выполнении спущенных им указаний, а не производством продовольственных продуктов. Итоги выглядели по-настоящему ужасными; производительность сельского хозяйства упала катастрофически.

«Большой скачок», как назвали тогдашнюю кампанию по одномоментному укреплению народного хозяйства КНР, обернулся величайшей рукотворной катастрофой, уступившей по последствиям разве что двум мировым войнам. К 1960 году население крупных областей оказалось в ситуации полного голода или на грани голода. Такие факты власти тщательно скрывали от народа; не знали реальной ситуации даже многие представители правящей верхушки. Между тем по некоторым оценкам теперь можно судить о том, что за считаные годы погибло 40 миллионов китайцев. Товарищ Мао упорно отказывался признавать провал политики «большого скачка», с которой его связывали напрямую и лично. Пришлось ему заняться поиском козлов отпущения в рядах собственной партии. В 1961 году высокопоставленные кадровые работники стали, невзирая ни на что, собирать неопровержимые доказательства причин случившегося. Положение председателя Мао пошатнулось, так как его подручные начали постепенно возвращать народное хозяйство страны на рельсы модернизации, не афишируя истинного положения вещей.

В 1964 году поразительным символом успеха определенного рода послужил испытательный подрыв китайского ядерного заряда. Тем самым Китай приобрел дорогостоящий входной билет в закрытый клуб избранных. Исключительное основание китайского международного влияния тем не менее связывалось с огромным населением КНР. Даже после спадов во время голода народонаселение этой страны продолжало увеличиваться. По состоянию на 1950 год оно вполне обоснованно оценивалось в 590 миллионов человек; 25 лет спустя эта цифра выросла до 835 миллионов. Теперь она достигла 1338 миллионов человек. Пусть даже доля Китая в общей численности мирового народонаселения в определенные моменты в прошлом достигала большего предела (предполагается, что накануне Тайпинского восстания в Китае проживало почти 40 процентов человечества), в 1960-х годах она была выше, чем когда-либо прежде. Руководство КНР утверждало, будто их совсем не трогает вероятность ядерной войны; китайцев все равно должно выжить больше, чем представителей остальных народов. Речь даже шла о свидетельствах того, что присутствие громадной демографической массы китайцев на границе областей СССР с самым незначительным населением на квадратный километр вызывало большое беспокойство у советского правительства. Демографический фактор самым естественным образом усугублялся идеологической конфронтацией.

Кое-кто из тех во внешнем мире, кто испытывал самые враждебные чувства к коммунистическому режиму в КНР, воспрянули духом от информации об истинном положении дел, сложившихся в Китае на начало 1960-х годов (говорят, что Чан Кайши собрался было предпринять вторжение с Тайваня, но его порыв пресекли американцы). Да и нанесенный своему народу Мао Цзэдуном ущерб тщательно скрывали с помощью цензуры и маоистской пропаганды. Спустя короткое время председатель Мао начал снова искать пути восстановления своего беспрекословного господства. Он просто помешался на стремлении найти оправдание политики «большого скачка» и наказании тех, кого считал виновным в ее провале. Он приступил к критике событий в СССР, происходивших после смерти Сталина. Мао исходил из того, что ослабление железной хватки диктатуры в Советском Союзе, хотя весьма умеренное, открыло путь для нравственного разложения и терпимости к недостаткам в равной степени в государственном аппарате и самой партии. Боязнь того, что подобное может произойти в Китае в случае ослабления дисциплины, подвигла председателя Мао на провозглашение «великой культурной революции», терзавшей расползавшуюся на куски страну и партию между 1966 и 1969 годами. Несколько миллионов человек отправили в заключение, отстранили от работы или подвергли унизительной процедуре покаяния. Около миллиона китайцев в ходе данной кампании погибли.

Культурная революция была очередным поражением для тех, кто пытался модернизировать Китай. За эти годы удалось восстановить и переутвердить культ председателя Мао и его личный престиж, но ведущие активисты партии, кадровые работники и интеллектуалы чувствовали себя загнанными в угол; высшие учебные заведения позакрывали, а всех граждан изнуряли физическим трудом ради избавления их от традиционных воззрений. Главным инструментом гонений на старые кадры служила китайская молодежь. Вверх дном всю страну перевернули отряды хунвейбинов (Красной гвардии), наводивших ужас на старшее поколение во всех сферах деятельности. Присоединиться к хунвейбинам пытались оппортунисты, но все равно становились жертвами распоясавшейся молодежи. Наконец даже сам председатель Мао заговорил о том, что с Красной гвардией он переборщил. Пришлось назначать новые партийные кадры, и делегаты съезда КПК подтвердили его верховенство в стране, но он снова подвел свой народ. Для восстановления порядка потребовалось привлечение армейских подразделений, и на этот раз жертвами подчас становились студенты.

И все-таки душевный подъем хунвейбинов был вполне искренним, и нарочитая нравственность, учредившаяся в их движении, оценивается как явление в некотором смысле загадочное и поразительное. Затевая движение китайской молодежи, Мао вряд ли мог до конца осознавать, на что идет. Помимо жажды мести тем, кто привел к провалу «большого скачка», он должен был почувствовать опасность пробуксовки революции и утраты ею нравственного напора, за счет которого ее до сих пор можно было развивать дальше. В целях предохранения китайской революции требовалось привлекать старинные идеи, и к тому же позитивную роль сыграли рудименты иноземного влияния в Китае. Обществом, правительством и экономикой должна была двигать идеология, а в случае необходимости даже в уединении от всего внешнего мира. Традиционный престиж интеллектуалов и ученых все еще воплощался в старинном укладе жизни точно так же, как в системе государственных испытаний в начале столетия. «Разжалование» и демонизация интеллектуалов применялись как необходимое условие созидания некоего нового Китая. Точно так же нападки на авторитет семейных отношений следует считать не простым стремлением поощрения деятельности информаторов и вероломства, а мерами по разрушению наиболее консервативного атрибута китайского общества. Так называемая эмансипация женщин и пропаганда, направленная на осуждение ранних браков, достигли размаха, далеко превосходящего пределы «прогрессивных» феминистских идей или политики по ограничению рождаемости; они представляли собой решительный штурм прошлого, какого не позволяли себе активисты ни одной предыдущей революции, так как раньше в Китае женщине предназначалось место глубоко подчиненное. Статус женщины в китайском обществе был гораздо ниже, чем в дореволюционной Америке, Франции или России. Нападки на партийное руководство, обвиняемое в увлечении конфуцианскими идеями, далеко выходили за рамки злобного их высмеивания; этим нападкам нельзя найти параллелей на Западе, где на протяжении многих веков не признавали никакого святого прошлого, которое нельзя было бы отвергнуть. Даже если в годы «культурной революции» модернизации практически не уделяли никакого внимания, после нее открывался путь к новому через разрушение старого.

Но отрицание прошлого в Китае видится всего лишь половиной дела. Формирование китайского коммунизма происходило на протяжении двух с лишним тысячелетий, с времен правления династий Цинь и Хань, а быть может, и еще раньше. Одну из подсказок дает нам роль в нем авторитета предводителя. При всех жертвах и жестокости китайская коммунистическая революция несла героический заряд, сравнимый по масштабам с такими гигантскими сдвигами, как распространение ислама или всемирное нашествие европейцев на заре современности. Однако китайская революция отличалась тем, что по меньшей мере с точки зрения намерений ее контролировали и направляли из единого центра. В качестве парадокса китайской революции следует отметить то, что опорой ей служило народное усердие, но управлялась она государством, унаследовавшим весь таинственный авторитет традиционных обладателей Мандата Небес. Носители китайской традиции обязаны уважать власть и предоставлять ей нравственную поддержку, которую долгое время было трудно отыскать на Западе. Народ Китая мог избавиться от своей истории ничуть не больше, чем народ любого другого великого государства, и в результате коммунистическое правительство приобрело парадоксально консервативный внешний вид. Ни одна великая нация не воспитывала так долго свой народ на представлениях о том, что интерес отдельного человека значит меньше интереса общества в целом, что власть имеет полное право на использование услуг миллионов людей, причем любой для них ценой, ради выполнения великих задач на благо государства, что власть не подлежит сомнению до тех пор, пока она осуществляется ради общественного блага. Само существование оппозиции отвергается многими китайцами потому, что им предлагается нарушение общественного спокойствия; тем самым отвергается род революции, связанный с признанием западного индивидуализма, а не китайского индивидуализма или коллективного радикализма.

Режиму, созданному под руководством председателя Мао, китайское прошлое во многом пошло только на пользу, хотя внешне от него вроде бы отказывались, ведь роль самого Великого кормчего легко просматривалась в самой идее его власти. Его представили в качестве мудрого правителя, одновременно наставника народа и политика в стране, где всегда уважали наставников; западные комментаторы не скрывали своего удивления статусом, присвоенным его мыслям, распространенным громадными тиражами в «цитатниках Мао» с красной обложкой (но они позабыли о таком явлении, как буквализм в толковании Библии, захвативший многих европейских протестантов). Мао выступал глашатаем нравственной доктрины, представленной стержнем китайского общества наподобие конфуцианства своего времени. Нечто традиционное просматривается в художественных увлечениях Мао; народ восхищался им как поэтом, и его стихи пользовались уважением у знатоков этого литературного жанра. Но прежде всего Великий кормчий представляется переходной фигурой (хотя и очень значительной): его попытка поженить Китай на коммунизме и все его великие кампании провалились, но он восстановил единство своей страны и освободил ее по большому счету от отживших свое общественных отношений и предрассудков. То есть тем самым Мао Цзэдун расчистил путь для следующего радикального поворота продолжавшейся тогда китайской революции.

Бремя прошлого, к радости или на беду, просматривалось и в китайской внешней политике. Притом что китайцы оказывали покровительство революционерам в мировом масштабе, главное внимание руководство Китая уделяло Восточной Азии и особенно Корее с Индокитаем, когда-то числившимся данниками китайского императора. В Индокитае советская и китайская политика тоже разошлись в противоположные стороны. Еще до начала корейской войны китайцы начали поставлять оружие отрядам коммунистов, партизанившим во Вьетнаме. Расчет делался не столько на успехи в борьбе с колониализмом, судьба которого к тому времени уже решилась, сколько на грядущие события. В 1953 году французы отказались от борьбы за свое господство одновременно в Камбодже и Лаосе. В 1954 году они потеряли базу под названием Дьенбьенфу, когда потерпели поражение в битве, считающейся решающей и для французского престижа, и для желания французских избирателей воевать где-то за тридевять земель. После того поражения оставаться в дельте реки Хонгха (Красная) французы больше не могли. На конференции в Женеве присутствовали представители Китая. Тем самым китайцы через сотрудничество с Советским Союзом официально вернулись на арену международной дипломатии. На той конференции получилось согласовать раздел Вьетнама между вьетнамским правительством на юге и коммунистами, установившими свой контроль над севером. Дальше предусматривались всеобщие выборы с перспективой воссоединения страны. Намеченные выборы провести не получилось. Вместо них в Индокитае в 1945 году не заставили себя ждать ожесточеннейшие бои азиатской войны против Запада, начатой в 1941 году.

Западными претендентами на гегемонию теперь выступали не прежние колониальные державы, а американцы; французы ушли домой, и у британцев повсеместно хватало своих проблем. На противоположной стороне находился крутой замес индокитайских коммунистов, националистов и реформаторов, пользовавшихся поддержкой китайцев и советских представителей, которые вначале совместными усилиями поддерживали радикалов в Индокитае, а затем с 1960-х годов перешли к соревнованию за право влияния на них. Американцы со своим настроем на уничтожение колониализма и убеждением в том, что администрации США следует поддержать коренные власти, взялись за оказание покровительства южным вьетнамцам, противостоящим коммунистам севера. Точно так же американцы заботились о своих южнокорейских и филиппинских правительствах. К сожалению, ни в Лаосе, ни в Южном Вьетнаме, ни даже в Камбодже на самом деле не появилось режимов непререкаемой легитимности в глазах тех, кем они предназначались управлять; американское покровительство отождествляло эти правительства с западным врагом, которого люто ненавидели народы Восточной Азии. Американская поддержка к тому же склоняла марионеток США к отказу от проведения каких-либо реформ, которые могли бы сплотить народ вокруг этих режимов. Прежде всего это касалось Вьетнама, где после фактического расчленения страны на юге так и не появилось толкового или хотя бы устойчивого правительства. Пока же буддисты яростно ссорились с католиками, а земледельцы испытывали все большее раздражение правящим режимом из-за его неспособности заняться земельной реформой. Причем продажный правящий класс проявлял редкую изворотливость в период властной чехарды, когда правительства сменялись одно за другим. Ситуация складывалась на руку коммунистам. Они стремились к воссоединению страны на собственных условиях и с севера оказывали поддержку подпольному коммунистическому движению на юге – Вьетконгу.

К 1960 году бойцам Вьетконга с боями достался контроль над большей частью Южного Вьетнама. Так появились предпосылки для судьбоносного решения, принятого в 1962 году американским президентом Джоном Кеннеди; он постановил посылать не только финансовую и материальную помощь, но также командировать во Вьетнам 4 тысячи американских «советников» для оказания помощи правительству Южного Вьетнама в наведении порядка в его военном хозяйстве. Так администрация США сделала первый шаг к тому, чего Г. Трумэн решительно пытался избежать, то есть участия американской армии в крупномасштабной войне на Азиатском материке, в конечном счете стоившей Вашингтону пятидесяти с лишним тысяч жизней собственных граждан.

В качестве еще одного маневра холодной войны в Азии Вашингтон предпринял максимально долгое сохранение особого положения, сложившегося в результате американской оккупации Японии. Ведь речь шла о фактической американской монополии на решение судьбы Страны восходящего солнца, даже с учетом символического присутствия на ее территории контингентов из стран Британского Содружества Наций. Все так сложилось потому, что в Москве опоздали с объявлением Токио войны и стремительная капитуляция Японии застала Сталина врасплох. Позже американцы твердо отклонили советские запросы на долю в оккупации, участия в которой СССР фактически не принимал. В итоге явился последний яркий пример западного патернализма в Азии и очередная демонстрация поразительного дара японцев, перенимающих у остальных народов планеты только то, что может им пригодиться, предохраняя при этом их собственное общество от ненужных перемен. События 1945 года принудили японцев смириться с европеизированным укладом жизни, которого они уже придерживались с точки зрения экономики и техники. После поражения в войне этот народ искал выход из глубокого нравственного провала, в котором утратились его национальная самобытность и собственное предназначение.

Европеизация эпохи Мэйдзи не оставляла места мечте об «Азии для азиатов»; она представляла собой своего рода японскую «доктрину Монро», в основании которой лежала ненависть ко всему западному, имевшая тогда широкое хождение в Азии и служившая маскировкой истинного японского империализма. От нее ничего не осталось после капитуляции, и с возвращением в Азию колониализма после 1945 года Япония оставалась совсем без какой-либо видимой роли, которую можно было бы доверить ее народу в азиатской действительности. Следует признать, что достойной роли для Японии не просматривалось на весьма удаленную перспективу. Кроме того, большим откровением в ходе Второй мировой войны стало осознание японцами фактической уязвимости их страны; покой их государства, как и Соединенного Королевства, лежал в плоскости господства на море, и с его утратой Страна восходящего солнца обрекалась на подчиненное положение. Напомним еще о некоторых итогах поражения Японии в той войне: утрата территории в пользу России на Сахалине и Курильских островах, а также американская оккупация. Наконец, потребность в восстановлении материальных и людских потерь.

Японцев тем не менее в 1945 году все еще отличало мощное ощущение национального единства, и, даже если центральные ведомства утратили свою законность в результате поражения в войне, оставался авторитет императора, обеспечивший организованную капитуляцию страны. Американский командующий на Тихом океане генерал Д. Макартур хотел сохранить японскую монархию как инструмент мирной оккупации и старался не компрометировать императора выставлением напоказ его роли в определении политики до 1941 года. Он позаботился о том, чтобы принять новую японскую конституцию (с увеличенным вдвое электоратом, теперь включающим женщин) прежде, чем в дело вмешаются республиканские энтузиасты в США; он смог убедить вашингтонскую администрацию в необходимости оказания экономической помощи Японии, чтобы быстрее избавить от нее американского налогоплательщика.

Навязанные американцами реформы сначала пошли на пользу тем подданным микадо, кто в связи с поражением мечтал о коренном переустройстве своего родного общества ради истребления милитаризма и авторитарного правления. Ряд проблем вроде бы удалось смягчить крупной земельной реформой, в результате которой около трети сельскохозяйственных угодий Японских островов от землевладельцев перешло в собственность земледельцев. Но к 1948 году на жителях Японии начала сказываться холодная война одновременно в политике их собственной и в политике американских оккупантов. Совершив то, что называется «повернуть вспять» (пусть даже это покажется преувеличением), американские оккупационные власти перестали оказывать поддержку профсоюзам с радикальными организациями и занялись установлением мира многочисленными отрядами представителей японской бюрократии, предпринимателей и местных руководителей, ввязавшихся в холодную войну, но не получивших в ней заметную роль. Постепенно японские политики вернули себе консервативное господство, сохранившееся за ними до нынешнего дня.

В 1951 году, когда полным ходом шла корейская война, американцы пришли к выводу, что Япония в качестве союзника, помогающего в ведении боевых действий, им гораздо важнее объекта дальнейшего навязывания западной демократии и последовательной демилитаризации. Они предложили заключение мирного договора, обусловленного союзным соглашением с США. Советское и китайское руководство подписывать такой договор, понятное дело, отказались. Так получилось, что полного суверенитета Японии не вернули и в ее конституцию включили постоянную статью с отказом от «войны как суверенного права нации, а также угрозы или использования силы как средства урегулирования международных споров… в этой связи запрещается обладание сухопутными, военно-морскими и военно-воздушными силами». Европеизированные японцы ликовали по поводу пацифистской конституции своей страны и устраивали кампании против ее изменения, даже когда американцы с многочисленными консерваторами пытались внести в нее поправки. Уединенная на собственных островах и в соседстве с Китаем, постепенно приобретающим нерушимое единство, отсутствовавшее на протяжении XX века, Япония все еще не совсем утратила свое выгодное положение. Не прошло и 20 лет, как статус Страны восходящего солнца поменялся снова.

Во времена холодной войны Япония приобрела важность в качестве непотопляемого авианосца США, и к тому же ее экономика получила мощный импульс развития. Ее показатель промышленного производства упорно возвращался к уровню 1930 года. Японские интересы на международной арене представляли США через свою дипломатию. Наконец, защищенной американским ядерным зонтиком Японии первоначально не требовалось тратить деньги на военные нужды, так как этой стране запрещалось содержать какие-либо собственные вооруженные силы. В 1960 году участники уличных массовых протестов по поводу возобновления американско-японского договора безопасности не позволили правящей Либерально-демократической партии Японии (надо сказать, что назвать эту партию либеральной или демократической язык не поворачивается) продолжать нападки на левые силы, профсоюзы и студенческое движение. Власти протащили продление двустороннего соглашения с США, но премьер-министру от ЛДП по имени Киси Нобусуке, побывавшему в заключении после войны в качестве подозреваемого военного преступника категории «А», пришлось уйти в отставку, а его преемники отказались от пересмотра конституции и противостояния с профсоюзами по поводу планов обеспечения экономического роста. За счет государственного стимулирования, приобретения технологии за рубежом, трудовой кооптации, повышения отдачи производства и обширных иностранных рынков (приобретенных благодаря американцам) удалось поднять ВВП Японии на душу населения с 16,2 процента от этого показателя в США по состоянию на 1960 год до 105,8 процента в 1990-м. Надо признать, замечательное преобразование.

Теснейшая привязанность Японии к США, ее соседство с миром коммунизма, а также высокая развитость и устойчивость экономики данной страны с надежным общественным укладом естественным образом позволили Токио занять достойное место в системе американской безопасности, созданной Вашингтоном в Азии и Тихоокеанской зоне. Фундаментом этой системы служили соглашения о коллективной безопасности с Австралией, Новой Зеландией и Филиппинами (получившими независимость в 1946 году). Затем в американские союзники в Азии наряду с гоминьдановским Тайванем набились милитаристский Пакистан и королевский Таиланд. Отказались от союза с США власти Индонезии и (что гораздо важнее) Индии. По всем этим альянсам можно составить представление об условиях межгосударственных отношений в Тихоокеанской зоне и на Азиатском континенте, вызревших после ухода англичан из Индии. Чуть дольше простоят британские войска к востоку от Суэцкого канала, но в ходе Второй мировой войны в Австралии и Новой Зеландии обнаружили, что Соединенное Королевство не способно больше их оборонять, поэтому просить о такой услуге следует администрацию США. Решающим событием стало падение Сингапура в 1942 году. Хотя британские войска обеспечили малайзийцам отражение нападения индонезийцев в 1950-х и 1960-х годах, колония в Гонконге пережила все передряги, но, как всем было прекрасно видно, только волей китайцев, которым такой расклад оказался на руку. Между тем никто не собирался разбираться в сложностях отношений стран в Тихоокеанской зоне с помощью примитивного распределения государств по принадлежности к сторонам, сцепившимся в холодной войне. Сам по себе факт заключения мирного договора с Японией доставлял большую головную боль США, ведь в Вашингтоне Страну восходящего солнца рассматривали как потенциальную державу-союзницу в борьбе с коммунизмом, тогда как в остальных странах, прежде всего в Австралии и Новой Зеландии, помнили 1941 год и опасались возрождения японского милитаризма.

Таким образом, американская политика формировалась под влиянием не одной только идеологии. Тем не менее долгое время господствовало заблуждение о случившемся в Китае крахе коммунизма и китайском покровительстве революционеров по всему миру, в том числе в далекой Африке и Южной Америке. Все прекрасно видели перемену в положении КНР на международной арене и продолжении начавшегося процесса. Но все-таки суть состояла в том, что Китай возродился в виде монолитной державы. В конечном счете не возрождение Поднебесной укрепило двойственность системы времен холодной войны, но зато оно начало сводить ее на нет. Сначала только в бывшей китайской сфере влияния вроде бы появились перемены в соотношении сил; изначально такой признак проявился в Корее, где китайские добровольцы остановили воинские контингенты стран Организации Объединенных Наций, и возникла необходимость рассмотреть целесообразность нанесения бомбовых ударов по КНР. Но укрепление авторитета Китая к тому же имело первостепенную важность для Советского Союза. Утратив роль одного из ведущих игроков двухполярной системы мира, Москве с 1960-х годов постоянно приходилось оглядываться на своих китайских соперников в Пекине.

Китайская революция явила собой одновременно отрицание и утверждение процесса европеизирования Азии. В Китае правила коммунистическая партия, провозгласившая идеи, считавшиеся исключительно европейскими по своему происхождению. Но своей откровенной конфронтацией сначала с Соединенными Штатами, а затем с Советским Союзом китайские коммунисты красноречивее всяких слов заявили о своем отрицании любых форм западного доминирования. И китайское общество, подвергнутое развязанным КПК политическим кампаниям, стремилось к обретению новых принципов организации, позволивших бы соединить старинные ценности со способами мышления и восприятия современности. Китайцы практически наравне со всеми народами Азии порывали с былым господством европейцев, но делали это под влиянием заимствованных у самого Запада атрибутов, будь то промышленный капитализм, участие народа в политической жизни, национализм или марксизм.

Народы Ближнего Востока тоже освобождались от европейского контроля, но способами, которых предыдущее поколение даже представить себе не могло. Факты жизнеспособности Израиля, наступления холодной войны и огромного повышения спроса на нефть коренным образом изменили политику стран Ближнего Востока после 1948 года. Израиль привлек к себе такое пристальное внимание арабов, какого никогда не доставалось даже Великобритании. На фоне ненависти к Израилю панарабизм приобрел хоть какой-то ощутимый смысл. Под предлогом несправедливости захвата земель, считавшихся арабскими, страданий палестинских беженцев и обязательств великих держав, а также Организации Объединенных Наций выступить от их имени арабские массы получили основания для великих стенаний, а их правители для объединения хоть на какой-то почве в отсутствие иных оснований.

Беда заключалась в том, что после поражения 1948–1949 годов арабские государства на некоторое время утратили желание открыто применять свои собственные вооруженные силы. Формального состояния войны никто не отменял, но в результате нескольких соглашений о прекращении огня удалось обозначить фактическую границу Израиля с Иорданией, Сирией и Египтом, которая сохранялась до 1967 года. В начале 1950-х годов продолжались пограничные инциденты и вылазки на территорию Израиля с египетской и сирийской стороны групп молодых партизан, набиравшихся в лагерях беженцев, но приток переселенцев, упорный труд и деньги из США последовательно укрепляли Государство Израиль. Ощущение постоянного осадного положения помогло народу Израиля навести порядок в политике своей страны; престиж партии, обеспечившей само появление этого нового государства, не подвергался ни малейшему сомнению, пока евреи обустраивали свою новую страну. На протяжении считаных лет они могли продемонстрировать огромный прогресс в освоении бесплодной земли, начавшей давать завидные урожаи, и основании новых отраслей промышленности. Пропасть между доходом на душу населения Израиля и доходом на душу населения густонаселенных арабских государств постоянно росла.