В 1974 году в Румынии прошла первая за все времена Всемирная конференция по проблеме народонаселения. Беспокойство немногих осведомленных ученых по поводу демографической перспективы вынесли на открытое обсуждение, чтобы определить разумную численность рода человеческого. За последующие четверть столетия беспокойство немногих уступило место тревоге большинства; многие люди задавались вопросом, выдержит ли наша планета стремительно растущее народонаселение, к 2050 году грозящее достичь массы в 10 миллиардов человек? В округленных цифрах мировое население, два с половиной века назад составлявшее около 750 миллионов человек, за 150 лет увеличилось в два с лишним раза и в 1900 году оценивалось как 1,6 миллиарда. Потом понадобилось 50 лет, чтобы добавить к нему еще 850 миллионов человек; к 1950 году в нашем мире насчитывалось около 2,5 миллиарда обитателей. Следующие 850 миллионов человек добавились всего лишь за 20 лет, и теперь население в мире оценивается в 7 с лишним миллиардов человек. Такую статистику можно спрогнозировать для еще более продолжительных отрезков времени. На то, чтобы достичь численности в миллиард, у человека разумного ушло как минимум 50 тысяч лет (то есть это случилось приблизительно в 1840 году), тогда как последний миллиард человеческих особей прирос всего лишь за 12 лет. До нескольких последних десятилетий валовый прирост населения Земли постоянно ускорялся и в 1963 году достиг пика, превысившего 2,2 процента в год.

Такой рост народонаселения планеты кое-кому опять напомнил о призраке мальтузианского бедствия, хотя, как сам же Томас Мальтус заметил, «никакие расчеты будущего роста или сокращения численности населения на основе текущих темпов его увеличения или уменьшения не могут служить для нас надежным основанием». Нам все еще не дано знать, что способно поменять сложившуюся модель. В некоторых обществах, например, пытаются контролировать их размер и состав. Подобный подход совершенно новым назвать нельзя. В ряде мест убийства и аборты давно считались распространенными способами регулирования прироста населения в условиях нехватки ресурсов. Младенцев обрекали на гибель в средневековой Японии; убийство девочек в младенчестве получило широкое распространение в XIX веке в Индии, и оно возвратилось (или, можно сказать, открыто признавалось нормой снова) в Китае в 1980-х годах. Новизной можно назвать то, что власти начали ассигновать ресурсы и насаждать гуманные методы регулирования рождаемости. Их целью ставилось решительное улучшение общественного и экономического положения отдельных лиц и семей, над которыми нависала угроза нищеты.

Власти совсем немногих стран взяли на себя такую заботу, а экономические и социальные результаты далеко не везде выглядят одинаковыми, даже при неоспоримом прогрессе в технике и знаниях. Новые приемы предотвращения зачатия получили стремительное распространение, вызвав радикальные изменения в поведении и воззрениях людей, во многих странах Запада в 1960-х годах. Женщинам в остальном мире их еще предстоит освоить с той же самой быстротой. Так выглядит одна из многих причин, почему прирост народонаселения, отмечаемый во всем мире в целом, не везде принял ту же форму или вызвал те же реакции. Притом что народы многих неевропейских стран повторяют европейский опыт XIX века (сначала демонстрируя падение уровня смертности без соответствующего падения уровней рождаемости), было бы опрометчиво рассчитывать на то, что все они тупо повторят следующую фазу истории населения развитых стран. Движущие силы прироста населения представляются чрезвычайно сложными явлениями, отражающими границы, установленные для них невежеством, а также личными и общественными отношениями, с трудом поддающимися оценке, не говоря уже о направлении в нужное русло.

Одним из наглядных грубых индикаторов потенциала для будущего роста населения считается младенческая смертность. За сотню лет к 1970 году этот показатель в развитых странах упал со среднего, составлявшего около 225 смертей на тысячу родов, до меньше 20 фатальных случаев; в 2010 году сопоставимые показатели для Сьерра-Леоне и Сингапура составляли 135 и 2 смертельных случая. Такого рода расхождения в показателях богатых и бедных стран намного увеличились по сравнению с теми, какими были в прошлом. Существуют к тому же сопоставимые различия в средней продолжительности жизни для всех возрастных категорий. В развитых странах эта продолжительность увеличилась с чуть больше 40 лет в 1870 году до немного больше 70 лет век спустя. Тут отмечаются заметные расхождения; по 1987 году, например, 76, 75 и 70 лет соответственно в США, Соединенном Королевстве и СССР (в России затем средняя продолжительность жизни мужчин сократилась до 63 лет). Предельные показатели сегодня выглядят еще поразительнее. Японцы возглавляют список с 83 годами в среднем, в то время как граждане Мозамбика живут меньше 40 лет, то есть столько же, сколько жили французы до 1789 года (в качестве причины приводят эпидемию СПИДа, косящего мозамбикское население).

Такие несоразмерности в ближайшем будущем должны представить новые проблемы. На протяжении практически всей человеческой истории сообщества напомнили пирамиды с большим количеством молодых людей у их основания и немногочисленными стариками у вершины. Теперь же общество развитых стран напоминает круглую колонну, суживающуюся кверху; доля людей весьма преклонного возраста стала значительно больше, чем была в прошлом, – в Италии и Японии, например, граждан моложе 15 лет насчитывается меньше 15 процентов общего населения. В странах более бедных наблюдается диаметрально противоположная картина. Моложе 15 лет около половины населения Нигера и треть граждан Индии. Примитивными разговорами о приросте населения планеты в целом затушевываются очень важные факты. Мировое население продолжает расти бурными темпами, но иными путями, которыми будут определяться совершенно разные исторические последствия.

Среди них пути, на которых происходит деление населения Земли. В 2010 году распределение населения между континентами выглядело приблизительно следующим образом:

Резкое сокращение доли Европы, в середине XIX века составлявшей четверть мирового населения, просто поразительно. Как и прекращение эпохи, продолжавшейся четыре столетия, на протяжении которых толпы европейских переселенцев покидали свой континент и разбредались по всему миру; до 1920-х годов Европа все еще поставляла народ за границу, и особенно много – в обе Америки. Тогдашний отток удалось обуздать ограничениями на въезд в США, введенными как раз в том же десятилетии, дальше он истощился во времена Великой депрессии и с тех пор никогда не восстанавливался в былом объеме. Между тем въезд переселенцев в Соединенные Штаты из стран Карибского моря, Центральной и Южной Америки и Азии стал увеличиваться в последние десятилетия XX века. Кроме того, притом что из некоторых европейских стран все еще прибывали переселенцы (в начале 1970-х годов отток населения из Британии превышал приток из-за границы), сюда с 1950-х годов начали прибывать североафриканцы, турки, азиаты и жители Вест-Индии, рассчитывавшие на работу, которую не могли найти дома. Теперь Европа в целом числится импортером народов.

Однако сложившаяся на текущий момент конфигурация миграции населения не может долгое время оставаться неизменной. В Азии сейчас проживает больше половины человечества, а на Китай и Индию, вместе взятые, приходится больше 37 процентов, но высочайшие темпы его прироста вроде бы начинают падать. В Бразилии, где увеличение населения в начале 1960-х годов превышало мировой уровень в два с лишним раза, такого больше не наблюдается, хотя число бразильцев продолжает расти. Разница между Индией (где на женщину детородного возраста в среднем приходится 2,8 ребенка) и Китаем (1,5) выглядит значительной, а в Нигере, стоящем на первом месте в рейтинге деторождения, на женщину приходится в среднем 7,7 ребенка. Замыкают его Литва и Южная Корея, где женщины в среднем рожают 1,2 младенца. Общая глобальная тенденция роста указывает вниз, однако прирост составляет примерно половину ежегодного показателя для 1963 года.

Даже притом, что обобщения в таких делах представляют известную опасность, в наше время, когда средние доходы на душу населения увеличиваются, рождаемость в подавляющем большинстве стран начинает снижаться. В семьях заводили по многу детей, когда их рассматривали в качестве гарантии на жизнь для родителей в старости или когда наличие многих сыновей давало отцу определенный вес и покровительство в общине. С ростом состояния на большие семьи стали смотреть как на блажь, требующую расточительного вложения ресурсов. Женщины, работающие за пределами домашнего хозяйства, склонны рожать меньше детей, по крайней мере в тех случаях, когда последнее слово принадлежит им самим (а с учетом их экономической самостоятельности оно им, как правило, и принадлежит). Историков и демографов в одинаковой мере зачастую поражает то, с какой стремительностью могут меняться модели демографического поведения; то, что на протяжении нескольких поколений считалось благоприобретенной мудростью, может обесцениться за десятилетие или того меньше. Постулаты учения Римско-католической церкви часто считались причиной высоких уровней рождаемости в Южной Европе или Латинской Америке, но в Италии теперь на женщину детородного возраста приходится всего лишь 1,3 ребенка, а в Чили – 1,8.

Самые высокие средние уровни рождаемости в мире сегодня обнаруживаются в африканских странах южнее пустыни Сахары, то есть в регионе, который можно назвать наименее приспособленным для стремительного увеличения народонаселения, причем ряд мусульманских стран отстает от них совсем недалеко (Ирак – 3,8 и Иордания – 3,4 ребенка на женщину детородного возраста). Такой прирост населения послужит значительным прессом одновременно для имеющихся ресурсов и государственной политики. Но страны со стремительно убывающим населением тоже оказываются в большой беде. Народам многих европейских стран придется рассчитывать на переселенцев из других государств, чтобы они позаботились о состарившемся населении, если только не получится полностью переломить нынешнюю тенденцию, но в некоторых странах естественный уровень рождаемости в настоящее время настолько понизился, что будет очень трудно полностью исправить ситуацию. В Китае навязанная народу коммунистами политика «одна семья – один ребенок», казавшаяся благом, обернулась проклятием: на Западе считают, что население продолжает прирастать, но демографический состав китайского населения меняется очень быстро, и поэтому китайцы состарятся прежде, чем разбогатеют. Самое страшное заключается в том, что в нищете пребывает часть населения КНР, у которой больше детей, и так называемые городские средние классы, прежде всего подчинившиеся официальной политике.

Еще одним ключевым аспектом изменения состава населения сегодня следует назвать урбанизацию. С окончания XX века почти половина из нас обитала в городах. Город становится типичной средой обитания человека разумного. Урбанизация стала выдающимся изменением за время всей истории человечества. Ею знаменуется сам факт того, что города теряют свою изначальную убийственную для человека разумного роль. В прошлом высокие показатели смертности населения городов из-за самого уклада их жизни требовали постоянной демографической подпитки за счет родившихся в сельской местности переселенцев, поддерживавших численность городского населения на высоком уровне. В XIX веке городские жители в некоторых странах стали воспроизводиться в достаточных масштабах, чтобы обеспечить органичный рост городов. Результаты получились потрясающие; теперь можно назвать множество городов, число жителей которых считается буквально неисчислимым. В Калькутте в 1900 году уже насчитывался миллион горожан, а теперь их стало в 15 с лишним раз больше; в Мехико в начале XX века было каких-то 350 тысяч жителей, но в конце его уже 20 миллионов человек. Совсем иные впечатления можно получить от периодов более протяженных. В 1700 году в мире насчитывалось всего лишь пять городов с населением более полумиллиона жителей; в 1900-м к ним причисляли 43 города; а теперь в одной только Бразилии появилось семь городов с населением больше миллиона человек. Процесс в одних странах идет медленнее, чем в других, но приливная волна урбанизации до сих пор не ослабевает.

Динамика народонаселения и урбанизации одновременно требует мощного прироста мировых ресурсов. При грубом упрощении можно сказать, что кто-то голодал, но большинство жило вполне сытно. Миллионы человек могли погибать от голода, но до сих пор всемирного мальтузианского бедствия не случалось. Если бы наша планета была не в состоянии прокормить человечество, его численность была бы гораздо меньше. Насколько долго все это будет продолжаться – совсем другой вопрос. Эксперты пришли к заключению о том, что мы можем на достаточно долгое время рассчитывать на обеспечение продовольствием растущее народонаселение нашей планеты. Но в такого рода делах мы вторгаемся в сферы больших предположений, хотя само существование подобных надежд интересует каждого историка, так как эти предположения свидетельствуют о реальном текущем положении в мире, в котором вера в то, что все возможно, играет важную роль в составлении представления о том, что должно произойти. Рассуждая об этом, нам приходится признать следующий главный экономический факт современной истории, который особенно касается последней половины XX века: он принес беспрецедентное накопление богатства.

Для читателей нашей книги уже привычно видеть на своих телевизионных экранах душераздирающие картины голода и лишений несчастных людей. Однако приблизительно в половине стран мира продолжающийся с 1945 года экономический рост впервые в нашей истории воспринимается как данность. Несмотря на сбои и заминки, такой рост превратился в «норму» нашей жизни. Любое замедление темпов хозяйственного роста наподобие того, что наблюдается с 2008 года, теперь вызывает тревогу. В линейных показателях реальный экономический рост сохраняется во многих местах даже притом, что в силу сохраняющегося неравенства или высокого уровня рождаемости основная часть их населения до сих пор прозябает в нищете. На таком фоне реального уклада жизни даже еще в 1939 году считалось, что в мире можно рассчитывать на революцию.

Тем не менее обогащение человечества начинается отнюдь не с десятилетий после Второй мировой войны, ставших кое для кого золотым веком невиданного роста доходов. Соответствующие исторические корни подъема в сфере накопления богатства, позволившего успешно нести бремя взлета мирового народонаселения, уходят в историю намного глубже. В качестве одного из способов измерения обратимся к историческим фактам: вспомните, сегодня человек среднего достатка располагает приблизительно в девять раз большим богатством, чем такого же положения человек в 1500 году. Кто-то из любознательных экономистов подсчитал, что валовый внутренний продукт (ВВП) в мире сегодня в 185 раз больше, чем был в 1500 году. Но такую оценку следует считать не совсем корректной, так как практически не представляется возможным взвесить «ценность» новых товаров, а сам ВВП конечно же забыли разделить на гораздо большее число людей. Причем во многих странах этот ВВП распределяется крайне неравномерно.

Богатство и численность человечества на самом деле имели тенденцию к увеличению более или менее параллельно вплоть до XIX века. Затем в отдельных системах хозяйствования начался намного опережающий другие страны рост накопления капитала. Еще в начале XX века шло полным ходом накопление капитала, к сожалению пережившее досадные откаты из-за двух мировых войн и массовых выступлений населения, вызванных пресловутой депрессией 1930-х годов, и его предстояло возобновить после 1945 года. Процесс накопления капитала с тех пор не прекращался, несмотря на серьезные препятствия и кричащие контрасты между противоположными системами хозяйствования. При всех громадных диспропорциях и провалах в ряде стран экономический рост приобрел гораздо большие масштабы, чем когда-либо раньше.

Отдельные показатели в приведенной выше таблице следует толковать осмотрительно, ведь они склонны к стремительному изменению, зато дают правдивое представление о пути, ведущем к обогащению на протяжении столетия. Как бы то ни было, но известная часть человечества все еще остается удручающе нищей. Даже с учетом недавних экономических рывков вперед Китай и Индия с точки зрения среднего дохода на душу населения остаются странами бедными. Но к беднейшим странам причисляют те, что подверглись разорению войной или эпидемическими заболеваниями, усугубившими изначальное бедственное их положение. В Бурунди в 2010 году ВВП на душу населения оценивался в 192 доллара США, а в Афганистане – в 362 доллара.

Причина того, что основные державы воздерживаются от военного противостояния друг с другом на протяжении столь длительного периода времени, несколько проясняется, если за главенствующий в мире людей фактор принять накопление капитала. После 1945 года не назвать нескольких лет, когда не возникали бы неоднократные кровавые мелкие или начальные вооруженные конфликты, в ходе которых ежедневно гибли мужчины и женщины, и число жертв войсковых операций или их последствий составляют сотни тысяч человек. Власти великих держав организовали множество вооруженных стычек, науськивая соперников друг на друга и держась в тени. Но все-таки от такого масштабного уничтожения человеческого и экономического капитала, как во время двух мировых войн, удержаться пока удается. Сдерживающим или поощряющим экономическую активность во многих странах фактором служит, как правило, соперничество великих держав на мировой арене, часто вызывающее обострение напряженности между ними. Этот фактор обеспечил множество технических прорывов, а также потребовал крупных капиталовложений и трансфертов по политическим мотивам, некоторые из них славно послужили увеличению реального изобилия.

Первые такие трансферты применялись в конце 1940-х годов, когда американцы своей помощью обеспечили восстановление послевоенной Западной Европы. Для успешного решения поставленной задачи было не обойтись без американской, образно говоря, динамо-машины, подающей энергию для возрождения тех же европейцев, как это случилось уже после 1918 года. Это стало возможным благодаря неимоверному подъему американской экономики в военное время, когда эту экономику удалось наконец-то избавить от довоенного застоя, наряду с недоступностью американской территории для физического воздействия со стороны противника. Объяснение причин применения американской экономической мощи в качестве содействия европейцам следует искать в преобладающих тогда обстоятельствах (важное место среди которых занимала холодная война). Поведение властей Америки определялось послевоенной напряженностью на международной арене; многие государственные деятели и предприниматели США продемонстрировали большие творческие способности в использовании открывшихся перед ними возможностей; на протяжении длительного времени не существовало альтернативного источника заемного капитала в таком масштабе; и наконец, большим подспорьем послужило то, что деятели различных стран уже перед концом войны позаботились об учреждении дееспособных ведомств для регулирования мировой экономики ради того, чтобы предотвратить любой возврат к практически фатальной экономической анархии 1930-х годов. Преобразование конфигурации экономической жизни мира таким образом начинается еще до 1945 года, то есть в военное время создаются Международный валютный фонд, Всемирный банк и принимается Генеральное соглашение по тарифам и торговле (ГАТТ). Экономическая стабильность, обеспеченная США в некоммунистическом мире после 1945 года, дала два десятилетия роста объема мировой торговли на уровне около 7 процентов в год в реальном исчислении, даже притом, что с окончанием холодной войны объем международной торговли вернулся к уровням, существовавшим до 1914 года.

Между 1945 и 1980 годами средний уровень тарифов на промышленные товары упал с 40 до 5 процентов и объем мировой торговли увеличился в пять с лишним раз.

На протяжении еще более долгого срока ученые и инженеры вносили свой вклад в экономический рост больше неформальными, подчас даже едва заметными способами. Продолжавшееся внедрение в практику научных знаний через технику, а также совершенствование и рационализацию технологических процессов и систем с целью повышения эффективности труда играли важную роль еще до 1939 года. С еще большей ролью, как в хорошей драме, они выступили на передний план и начали оказывать решающее воздействие после 1945 года. Общепризнанной считается их значимость в развитии сельского хозяйства, где улучшение началось задолго до того, как индустриализацию признали самостоятельным явлением. На протяжении тысячелетий земледельцы по чуть-чуть прибавляли свои доходы практически полностью с помощью древних методов, прежде всего расчитки и освоения целинных земель. До сих пор остается множество участков земли, которые при надлежащих вложениях труда можно приспособить под выращивание зерновых культур (и за последние 25 лет много было сделано, чтобы такую землю пустить в оборот, даже в столь перенаселенной стране, как Индия). Однако объяснения тому, почему объем мирового сельскохозяйственного производства в последнее время вырос настолько радикально, никто дать не может. Коренное объяснение этому находится в продолжении и ускорении аграрной революции, начавшейся на заре современной Европы и просматривающейся как минимум с XVII столетия. 250 лет спустя ее процесс значительно ускорился, благодаря по большому счету прикладной науке.

Задолго до 1939 года пшеницу удалось успешно выращивать на землях, на которых по климатическим причинам делать этого не удавалось. Специалисты в области генетики зерновых растений вывели новые сорта злаков, что считается одним из первых в XX веке научных вкладов в сельское хозяйство в масштабе далеко выходящем за пределы эмпирического «совершенствования» предыдущих времен; спустя относительно продолжительное время генетическое изменение зерновых сортов стало вызывать недоброжелательную критику. Еще большие вклады в мировые поставки продовольствия к тому времени осуществили регионы, где уже выращивали зерно с использованием усовершенствованных химических удобрений (первое из которых в промышленном масштабе появилось в XIX веке). В странах с передовым сельским хозяйством получила широкое распространение невиданная смена пропорции содержания азота в почве, ставшая основой повышенных урожаев.

Затраты на них включают огромные расходы на потребленную электроэнергию, однако опасения по поводу экологических последствий стали появляться в 1960-х годах. К тому времени наряду с более плодородными удобрениями стали применять еще и действенные гербициды с инсектицидами. В это же время в развитых странах неимоверно выросло использование в сельском хозяйстве машинного оборудования. В 1939 году наиболее механизированное сельское хозяйство в мире в расчете одной лошадиной силы на обработанный акр принадлежало Англии; тогда тем не менее английские фермеры все еще выполняли львиную долю своей работы с помощью лошадей, тогда как уборочные комбайны (уже известные в США) на полях Англии встречались редко. Но механизации подвергались не одни только полевые работы. С приходом электричества внедрялось машинное доение коров, принудительная сушка зерна, молотьба, обогрев помещений для зимовки скота. В наше время облегчение труда человека на селе доверяется компьютеру и средствам автоматизации технологических процессов; сельскохозяйственные трудовые ресурсы в развитых странах мира продолжают сокращаться, а отдача с акра возделываемой земли растет, причем новый прирост урожайности обещают растения, подвергшиеся так называемой генетической модификации.

При всем этом, как ни парадоксально, сегодня в мире натуральным хозяйством на селе занимается больше людей, чем было в 1900 году, просто потому, что народу стало больше. Правда, доля обрабатываемой ими земли и выращиваемых зерновых культур в стоимостном выражении сократилась. Около половины продовольствия в мире поставляют 2 процента фермеров, живущих в развитых странах. Крестьянство в Европе стремительно исчезает, как оно исчезло в Великобритании 200 лет назад. Но такие изменения распространяются неравномерно. Россия традиционно считалась одной из великих стран с мощной аграрной системой хозяйствования, но в 1947 году ее народ подвергся суровому испытанию голодом.

Локальные рецидивы нехватки продовольствия до сих пор угрожают народам стран, отличающихся большим и стремительно растущим народонаселением, где нормальным явлением считается натуральное сельское хозяйство, а его отдача остается низкой. Накануне Первой мировой войны урожайность пшеницы на британских полях в расчете на акр уже в два с лишним раза превышала ее урожайность в Индии; к 1968 году разрыв достиг пятикратного размера. За тот же период времени американцы подняли урожайность риса с 4,25 почти до 12 тонн на акр, тогда как в Бирме, когда-то считавшейся «рисовой кладовой Азии», она увеличилась всего лишь с 3,8 до 4,2 тонны. В 1968 году один земледелец в Египте обеспечивал продовольствием чуть больше одной семьи, зато в Новой Зеландии один работник фермы мог прокормить сорок человек. И пусть даже к началу XXI века отставание в урожайности в ряде стран так называемого развивающегося мира несколько сократилось, в подавляющем большинстве африканских и некоторых южноазиатских регионов сохраняются отчаянно низкие аграрные показатели.

Передовые в остальных сферах экономики страны отличаются и величайшей сельскохозяйственной производительностью. Находящиеся в нужде страны лишены возможности производить зерновые культуры дешевле, чем в передовых промышленных государствах. Одно время наблюдался парадокс: русские, индийцы и китайцы, выращивавшие большое количество хлебного зерна и риса, закупали американскую и канадскую пшеницу. Различия между развитыми и отсталыми странами за десятилетия расширились неимоверно. Примерно половина человечества в наши дни потребляет около шести из семи частей материальных благ, произведенных в мире; на вторую половину приходится все остальное. Самым экстравагантным потребителем, безусловно, остается народ Соединенных Штатов Америки, ушедший далеко вперед от народов остальных стран планеты. В 1970 году пять или около того американцев из сотни остальных жителей планеты потребляли около 40 из 100 баррелей нефти, добывавшихся в мире ежегодно. В год на американца приходилось около четверти тонны бумажных изделий; соответствующий показатель для Китая не доходил до 10 килограммов. Потребление электроэнергии в Китае на все цели без исключения в год в то время приравнивалось (как утверждают) к расходу электричества американцами на свои кондиционеры. Объем выработки электроэнергии представляется одним из нагляднейших показателей для проведения сравнения, так как относительно мало электроэнергии продается за рубеж и львиная ее доля потребляется на территории страны, где она произведена. В конце 1980 года в США объем выработки электроэнергии без малого в 40 раз превышал количество электроэнергии на душу населения в Индии и в 23 раза – в Китае, а вот Швейцария отставала от США всего лишь на 30 процентов.

Разница между богатыми и бедными странами во всех уголках все больше бросается в глаза как раз после 1945 года, и дело даже не в том, что бедные стали еще беднее, а в том, что богатые непомерно разбогатели. Совсем редкие исключения можно обнаружить в относительно богатых (по стандартам мировой бедноты) экономиках СССР и Восточной Европы, где само руководство государств и выверты административно-командной системы тормозили рост и даже сводили его на нет. За этими исключениями даже захватывающее дух увеличение производства (в некоторых азиатских странах, например, сельскохозяйственное производство между 1952 и 1970 годами увеличилось больше, причем намного, чем в Северной Америке) совсем редко служило улучшению положения бедных стран относительно стран богатых из-за неравенства и увеличения народонаселения. Богатые страны в любом случае начали с более высокого уровня развития.

Притом что их положение друг относительно друга могло измениться, страны с высочайшим уровнем жизни в 1950 году все еще по большому счету располагают им сегодня (а ведь к ним присоединилось несколько богатых восточноазиатских стран). Речь идет о ведущих индустриальных странах. Их экономические показатели на душу населения сегодня выглядят самыми щедрыми, а пример побуждает народы бедных стран искать собственное спасение в экономическом росте, который слишком часто толкуется примитивно как индустриализация. Следует признать, что ведущие промышленные державы сегодня не очень-то напоминают своих предшественников из XIX века; прежние предприятия тяжелой и обрабатывающей промышленности, долгое время остававшиеся хребтом экономической мощи, больше не могут служить простыми и достаточными категориями благосостояния такой державы. Некогда основные отрасли промышленности в ведущих странах утратили свою былую роль. Из трех крупнейших металлургических держав 1900 года первые две (Соединенные Штаты Америки и Германия) 80 лет спустя все еще оставались среди пяти ведущих мировых производителей металла, но находились на третьем и пятом местах соответственно; Соединенное Королевство (третья держава в 1900 году) в той же самой мировой шкале стоит на десятом месте совсем рядом с Испанией, Румынией и Бразилией. В наши дни в Польше варят больше стали, чем в Соединенных Штатах Америки столетие назад. К тому же новейшие отрасли промышленности подчас надежнее приживаются в развивающихся странах, где обнаруживаются условия для их более быстрого развития, чем в странах со зрелой экономикой. Таким образом, народ Тайваня к 2010 году заработал для своей страны ВВП на душу населения, почти в 14 раз превышающий ВВП на ту же душу в Индии, а в это время в Южной Корее он был больше в 15 раз.

Экономический рост в XX веке часто наблюдался в новых секторах. Их примерами служит изготовление электроники и пластмассы, то есть товаров, едва ли существовавших даже в 1945 году. Не стоит забывать и о новых энергоносителях. Уголь в XIX веке заменил водяной поток и дрова в качестве основного источника энергии для промышленных предприятий, но задолго до 1939 года наряду с ним нашли такое же применение гидроэлектроэнергия, нефть и природный газ; совсем недавно к ним добавили энергию, выделяющуюся в результате ядерной реакции. Промышленный рост послужил повышению стандартов жизни населения, так как затраты на электроэнергию пошли вниз, а с ними и транспортные издержки. Громадное значение придается одной конкретной новации. В 1885 году люди изготовили первое транспортное средство, приводимое в движение за счет мотора внутреннего сгорания топлива. В этом моторе энергия, полученная от сжигания топливной смеси, использовалась для приведения в движение поршня в его цилиндре вместо того, чтобы передаваться ему через пар, произведенный в котле с подогревом внешним пламенем. Девять лет спустя пришла очередь четырехколесного хитроумного изобретения, изготовленного в мастерской французской компании «Панар», в котором можно разглядеть далекого предка современного автомобиля. Господство в выпуске автомобилей на протяжении следующего десятилетия или около того принадлежало Франции и Германии, и эти автомобили оставались забавой богатых чудаков. Так выглядит предыстория автомобиля. Автомобильная история началась в 1907 году, когда американец Генри Форд наладил поточную линию для сборки своего знаменитого авто под маркой «Модель T». Цену для этого предназначавшегося массовому потребителю товара назначили относительно низкую. К 1915 году с конвейера «Форда» ежегодно сходил миллион автомобилей, и к 1926 году «Модель T» стоила меньше 300 долларов США. Новому товару сопутствовал огромный коммерческий успех.

И социально-экономической революции тоже. Генри Форд изменил сам наш мир. Предоставив в распоряжение народных масс нечто, прежде считавшееся роскошью, и обеспечив им мобильность, недоступную даже миллионеру 50 лет назад, он сыграл такую же значительную роль, как внедрение железнодорожного транспорта. Такому удобству в передвижении суждено было распространиться на весь мир, и тоже с огромными последствиями. Одним из результатов стало появление автомобильной промышленности глобального масштаба, и эта промышленность подчас занимала господствующее положение среди промышленных секторов того или иного государства, а в конечном счете обеспечивала крупномасштабную международную интеграцию; в 1980-х годах восемь крупных производителей выпускали три из четырех автомобилей во всем мире. Автомобилестроение к тому же стимулировало огромные инвестиции в прочие секторы экономики; считаные годы назад половина роботов, используемых в мировой промышленности, стояла на конвейерах автомобильных заводов по сварке кузовов, а еще четверть – на их покраске. На протяжении того же самого периода времени автомобильное производство мощно стимулировало спрос на нефть. Огромное количество народу пришлось занять в сфере поставок топлива и прочих услуг, без которых владельцам автомобилей было не обойтись. Капиталовложение в дорожное строительство превратилось в главную заботу правительств, как это было во времена Римской империи.

Форду, как и многим другим великим революционерам, пришлось самому пускать в дело изобретения других людей. В процессе своей деятельности он к тому же внес изменения в оборудование рабочего места. Следуя его примеру, производители потребительских товаров внедрили конвейерное изготовление на своих предприятиях. На конвейерных производствах Форда кузов автомобиля постепенно перемещался от одного рабочего к следующему, каждый из которых выполнял требующую минимальной затраты строго отведенного времени простейшую операцию, которой он (или позже она) владел в совершенстве. В скором времени обнаружились психологические последствия такой технологии для работников конвейера, но Форд сам увидел, что такая монотонная работа может свести с ума, и платил за нее большие деньги (тем самым он облегчал своим рабочим покупку его автомобилей). Этот великий человек тем самым сделал еще один вклад в прочие фундаментальные социальные изменения неоценимого общекультурного значения – он осуществил подпитку экономического процветания через увеличение покупательной способности населения и одновременно повышение его спроса на товары.

Некоторые сборочные конвейеры в наше время оснащаются исключительно роботами. Величайшее техническое нововведение, сказавшееся на ведущих индустриальных сообществах после 1945 года, внедрено в огромной сфере, получившей по-настоящему всеобъемлющее название «индустрия информационных технологий», которая представляет собой сложную науку по разработке, созданию и применению электронно-вычислительных машин, предназначенных для обработки всевозможной информации. Не многие новаторские волны в истории техники накатывались столь стремительно. Применение изобретений, сделанных во время одной только Второй мировой войны, получило широкое внедрение в сфере услуг и производственных процессах за считаные десятилетия. Самым наглядным примером можно назвать распространение в мире «компьютеров» – электронно-вычислительных процессоров, впервые появившихся в 1945 году. Стремительное повышение скорости обработки данных, сокращение размера процессора и совершенствование визуальных характеристик монитора принесли огромное увеличение объема информации, предназначенной для ввода и обработки за расчетный отрезок времени.

Количественное изменение вызвало качественные преобразования. Технические операции, о которых до настоящего времени даже мечтать не приходилось из-за массы связанных с ними данных, теперь стали возможными. Никогда раньше интеллектуальная активность так сразу не ускорялась. Более того, одновременно с революционным ростом мощности компьютеров наблюдалось повышение их доступности, понижение стоимости и массы. Всего лишь через 30 лет микрочип размером с кредитную карту обеспечил выполнение задания, которое изначально было по силам ЭВМ размером со среднюю британскую гостиную. В 1965 году было замечено, что вычислительная мощность микросхемы удваивается каждые полтора года; две тысячи или около того транзисторов наносилось на микросхему 30 лет назад, теперь же их число приближалось к нескольким миллионам. Преобразовательные воздействия информационных технологий нарастали в геометрической прогрессии, причем в любой сфере человеческой деятельности – от ведения денежного обращения и военных действий до обучения и порнографии.

Компьютеры конечно же занимают только одну главу пространного повествования о развитии и новациях в передаче на расстояние всех наименований, начиная с достижений в физическом и механическом перемещении товаров и людей. Главные достижения XIX века приписывали применению пара на сухопутных и морских путях сообщения, а позже – электричеству и двигателю внутреннего сгорания. В воздух поднимались воздушные шары, и первые управляемые воздушные суда, называемые с тех пор «дирижаблями», бороздили небо еще до 1900 года, но уже в 1903 году удалось совершить первый полет с человеком на борту аппарата «тяжелее воздуха» (то есть аппарата, подъемная сила которого обеспечивалась не с помощью мешков, наполненных газом легче воздуха). Так началась новая эпоха механических перевозок; 100 лет спустя стоимость товаров, перевозившихся через крупнейший аэропорт Лондона, превышала стоимость товаров, проходивших через любой британский морской порт. Миллионы пассажиров теперь регулярно летают на самолете с деловыми и профессиональными заданиями, а также на отдых, и полеты стали доступными для частных лиц, чего нельзя было себе представить в начале XX века.

В области передачи информации усовершенствования продвинулись настолько далеко, что речь пошла об очередной революции. Суть ее состояла в отделении информационного потока от всякого физического соединения между источником и сигналом. В середине XIX века столбы с проводами электрического телеграфа уже превратились в привычные предметы местности, сопровождавшие железнодорожные магистрали, и начался процесс соединения континентов с помощью подводных электрических кабелей. Основой системы передачи информации все еще оставались физические соединения. Затем Генрих Рудольф Герц обнаружил существование радиомагнитных волн, и к 1900 году ученые приступили к использованию теории электромагнитных излучений в надежде на изобретение способа передачи первых буквально беспроводных сообщений. Для передатчика и приемника больше не требовалось какого-либо физического соединения. Знаменательным событием начала XX века стала отправка первого радиосообщения через Атлантику. Именно в 1901 году итальянский изобретатель Г. Маркони представил публике свое творение в виде беспроводного приемопередатчика (воспроизводившего изобретение А.С. Попова). 30 лет спустя практически никто из многих миллионов владельцев радиоприемников уже не заботился о необходимости держать окна открытыми, чтобы мистические «волны» поступали к ним беспрепятственно, а мощные широковещательные системы появились во всех основных странах мира.

За несколько лет до этого состоялась первая демонстрация устройств, на основе которых позже появилось телевидение. В 1936 году открылась первая регулярная служба программного телевещания корпорации Би-би-си; через 20 лет передачи телевещания считались обычным делом в ведущих индустриальных обществах, а теперь ими охвачен буквально весь мир. Как и с приходом печатного станка, у новой среды передачи информации нашлась масса сфер применения, но для получения полного представления об их значении эти применения следует оценивать в контексте современной эпохи развития средств передачи информации в целом. Подобно печатному делу сосчитать сферы применения радиовещания просто невозможно, хотя с политической и социальной точки зрения они выглядят инертными или, наоборот, обоюдоострыми. Телеграфная и радиосвязь неимоверно ускорили процесс передачи информации, что было на руку не только властям, но и их противникам. Двурушничество работников телевидения проявилось еще быстрее. Они могли передавать сюжеты о событиях, которые дальновидные власти хотели бы скрыть от пристального взора сотен миллионов любознательных телезрителей, к тому же телевизионщики всегда занимались формированием общественного мнения в интересах тех, кто их содержит.

К концу XX века к тому же все поняли, что Интернет, ставший последним важным достижением в сфере информационных технологий, тоже может служить далеко не одним только благим целям. Созданная сотрудниками Управления перспективного планирования научно-исследовательских работ министерства обороны США (ARPAnet) в 1969 году, к 2010 году сеть Интернета насчитывала уже 2 миллиарда постоянных пользователей, многие из которых проживали в развивающихся странах. К тому времени благодаря обеспеченной им легкости передачи информации удалось коренным образом изменить конъюнктуру мировых рынков и повлиять на внешнюю и внутреннюю политику как в открытых политических системах, так и в авторитарных государствах. Неугомонные пользователи Интернета умудрились спровоцировать заметные политические изменения и даже революции. Электронная торговля, представляющая собой приобретение и сбыт потребительских товаров и услуг через Интернет, превратилась в главную сферу торговли в США еще в начале 2000-х годов, причем богатейшими и влиятельнейшими на этом рынке числятся такие компании, как Amazon и eBay. К 2005 году электронная почта вытеснила почтовые службы в качестве предпочтительного способа общения в Северной Америке, Европе и ряде стран Восточной Азии. Однако в то же время львиная доля постоянно растущей скорости передачи информации через Интернет используется любителями порнографической продукции или лудоманами, переключившимися на интерактивные игры. И в условиях, когда возможности Интернета по большому счету тратятся впустую, социальные различия между теми, кто проводит свою жизнь в сети этого Интернета, и теми, у кого доступ к нему отсутствует, стремительно увеличиваются.

К 1950 году современная промышленность прямо или косвенно, наглядно или скрытно уже зависела от науки и ученых. Кроме того, воплощение плодов фундаментальной науки в конечные товары происходило к тому времени зачастую очень быстро, и этот процесс продолжал ускорение в подавляющем большинстве технических областей. Заметное расширение сферы применения легкового автомобиля после освоения принципа работы двигателя внутреннего сгорания потребовало около половины столетия; в наши дни с помощью интегральной микросхемы (микрочипа) удалось создать портативные компьютеры приблизительно лет за десять. Технический прогресс все еще остается единственным путем, на котором большое количество народу осознает всю важность для него науки. Однако следует отметить важные изменения в средствах, путем которых наука стала определять контуры его жизни. В XIX веке львиная доля практических результатов научных исследований все еще зачастую оказывались побочными продуктами научной любознательности. Иногда они даже выглядели простой случайностью. К 1900 году в данной сфере начались коренные перемены. Кое-кто из ученых увидел смысл в сознательно направляемых и сосредоточенных на конкретных целях исследованиях. 20 лет спустя руководство крупных промышленных компаний разглядело в научных исследованиях достойную сферу для своих капиталовложений, пусть даже в совсем небольших размерах. Ряд отраслевых научно-исследовательских департаментов в конечном счете разросся до огромных совершенно самостоятельных учреждений, появившихся в областях нефтехимии, производстве пластмасс, электроники и медицинской биохимии.

В наши дни рядовой гражданин развитой страны не в состоянии жить без опоры на достижения прикладной науки. Проникновение ее буквально во все сферы жизни современного человека наряду с производящими глубочайшее впечатление достижениями послужило одной из причин постоянно растущего признания роли науки. Наука нуждается в больших деньгах. Кавендишской лаборатории при Кембриджском университете, например, в которой до 1914 года выполнялись фундаментальные эксперименты в области ядерной физики, в то время выделялась субсидия в размере около 300 фунтов стерлингов в год (приблизительно полторы тысячи долларов США по курсу валют того времени). Когда во время войны 1939–1945 годов британцы с американцами решили, что главные усилия необходимо сосредоточить на изобретении ядерного оружия, на Манхэттенский проект (как его назвали), по имеющимся оценкам, потратили столько же средств, сколько ушло на все научные исследования, проводившиеся человечеством с начала летописных времен.

Такие громадные суммы, а им предстояло существенно увеличиться во времена холодной войны, знаменуют собой еще одно судьбоносное изменение – важность науки стали признавать правительства. Остававшаяся на протяжении многих веков объектом исключительно случайных эпизодов покровительства со стороны государства наука теперь превратилась в предмет главной политической заботы. Одни только власти достаточно богатых государств располагают ресурсами в масштабе необходимом для воплощения в жизнь некоторых открытий, сделанных после 1945 года. Главную пользу от науки эти власти видели в усовершенствовании вооружений, что объясняет огромные капиталовложения в науку Соединенными Штатами и Советским Союзом. Возрастающий интерес и участие властей, однако, не означали, что наука превратилась в ограниченную национальными рамками сферу деятельности. Скорее все было совсем иначе. Традиция международного общения ученых разных стран представляется одним из самых благородных наследий великого века науки, начавшегося в XVII столетии, но даже без этой традиции наука все равно преодолела бы национальные границы в силу чисто теоретических и технических причин.

В очередной раз нам приходится иметь дело со сложным и глубоким историческим контекстом. Уже к 1914 году стало ясно, что границы между отдельными науками, которые определялись понятными и полезными пределами конкретной области исследований с 1600-х годов, начинают размываться, а затем просто исчезать. Последствия этого процесса, однако, появились в полной мере только в самое последнее время. При всех достижениях великих химиков и биологов XVIII и XIX столетий именно физики внесли львиную долю изменений в научную картину XX века. Первый преподаватель экспериментальной физики в Кембриджском колледже Джеймс Клерк Максвелл в 1870-х годах издал труд, посвященный электромагнитным явлениям, с которым он впервые решительно вторгся в области, оставленные не тронутыми последователями Ньютоновой физики. Своей теоретической работой и экспериментальными исследованиями Дж. Максвелл поколебал незыблемые на тот момент представления о том, что Вселенная подчиняется естественным, постоянным и поддающимся наблюдению законам механического рода и что состоит она по существу из непроницаемой материи в различных ее комбинациях и вариантах расположения в телах. В эту картину теперь предстояло втиснуть вновь открытые электромагнитные поля, технические возможности которых сразу произвели на обывателей и ученых одинаково неизгладимое впечатление.

Решающий вклад в основание современной теории физической науки внесли между 1895 и 1914 годами Вильгельм Конрад Рентген, открывший рентгеновское излучение, Антуан-Генри Беккерель, обнаруживший радиоактивность, Джон Томсон, выделивший электрон, супруги Кюри, открывшие радиоактивные элементы полоний и радий, и Эрнест Резерфорд, исследовавший структуру атома. Они позволили по-новому взглянуть на материальный мир. Вселенную ученые начали представлять не в виде кусков материи, а как скопление атомов, которые представляют собой крошечные солнечные системы, состоящие из частиц, удерживаемых электрическими силами на орбитах в различных последовательностях. Эти частицы внешне ведут себя таким манером, что трудно определить различие между материей и электромагнитными полями. Кроме того, обнаруженное расположение частиц подвержено изменениям, поскольку по своей природе одно расположение способно уступать место другому и тем самым одни химические элементы превращаются в совсем другие элементы. Решающая роль принадлежит одному конкретному труду Э. Резерфорда, ведь в нем он поведал о том, что атомы обладают способностью к дроблению, так как их структура включает целую систему частиц. Такой вывод означал, что материя, даже на своем фундаментальном уровне, подвержена изменению. В скором времени ученые обнаружили две такие частицы – протон и электрон; остальные удалось выделить уже после 1932 года, когда Джеймс Чедвик открыл нейтрон. Ученый мир теперь обладал экспериментально подтвержденной картиной структуры атома в виде системы частиц. Но уже в 1935 году Э. Резерфорд заявил, что ядерная физика не будет иметь никакого практического применения, – и никто не поспешил его опровергнуть.

Ученые, занимавшиеся тогда радикально важной экспериментальной работой, не позаботились о том, чтобы сразу же внедрить новую теоретическую структуру взамен Ньютоновой системы. Она пришла только с затянувшейся революцией в теории, начавшейся в последних годах XIX века и достигшей кульминации в 1920-х годах. Дело касалось в основном двух различных комплексов проблем, которые дали начало работе, обозначенной терминами «теория относительности» и «квантовая теория». Пионерами в данной области считается Макс Планк и, несомненно, величайший ученый XX века Альберт Эйнштейн. К 1905 году они представили экспериментальное и математическое доказательство того, что ньютоновские законы движения бессильны объяснить факт, не подлежащий больше сомнению: то есть передача энергии в материальном мире происходит не равномерным потоком, а дискретными скачками – квантами, как их стали называть. М. Планк показал, что инфракрасное излучение (от, например, Солнца) испускается не по правилам физики Ньютона или непрерывно; он утверждал, что его вывод распространяется на передачу всех видов энергии. А. Эйнштейн утверждал, что свет распространяется не непрерывно, а импульсами. При всей огромной важности работы, проведенной за последующие 20 лет, вклад М. Планка считается наиболее заметным, но все равно оставалось множество открытых тем. Воззрения Ньютона объявили ущербными, но заменить их было нечем.

Между тем после проработки квантовой теории А. Эйнштейн в 1905 году издал труд, принесший ему самую широкую славу, в котором он изложил теорию относительности, предназначенную далеко не для средних умов. Речь фактически идет о доказательстве того, что пора отказаться от устаревших представлений, с которыми мы подходим к пространству и времени, а также массе и энергии. Таким образом, созрели условия для революции в науке, хотя потребовалось еще много времени для полного осознания ее последствий. Вместо трехмерной физики Ньютона А. Эйнштейн обратил внимание ученых на «пространственно-временную сплошную среду», в которой можно найти понимание взаимодействию пространства, времени и движения. Всему этому в скором времени удалось подыскать подтверждение астрономическим наблюдением явлений, для которых не нашлось достойного объяснения в ньютоновской космологии, зато обнаружилось место в теории А. Эйнштейна. Одно странное и неожиданное последствие труда, на котором держится теория относительности, представляло собой доказательство уравнения соотношений массы и энергии, которое он представил как E = mc², где E – энергия, m – масса, c – постоянная скорость света. Важность и точность этой теоретической формулировки удалось в полной мере оценить после более подробного изучения ядерной физики. К тому времени стало ясно, что отношения, наблюдающиеся, когда энергия массы преобразуется в тепловую энергию при делении ядер, тоже подчинялись его уравнению.

Как только удалось усвоить данные достижения, ученые продолжили попытки переписать законы физики, но далеко продвинуться у них не получалось до тех пор, пока в результате крупного теоретического прорыва, совершенного в 1926 году, не нашлось математической основы для наблюдений М. Планка и, разумеется, для всей ядерной физики. Это решающее достижение принадлежит в основном двум математикам Э. Шрёдингеру и В. Гейзенбергу, и решение пришло в то время, когда казалось, будто в квантовой механике заключалась безграничная способность объяснения явлений всех наук. Поведение частиц атома, наблюдаемое Э. Резерфордом и Н. Бором, поддавалось этому самому объяснению. Дальнейшая разработка их открытия привела к предположению о существовании новых ядерных частиц, например позитрона, должным образом обнаруженного в 1930-х годах. Открытие новых элементарных частиц продолжалось. С помощью квантовой механики, как казалось, открывалась новая эпоха в освоении физики.

К середине XX столетия в науке исчезло нечто большее, чем просто некогда признанный набор общих законов (и в любом случае оставалось верным то, что в повседневных целях физики Ньютона хватало для объяснения всего). В физике, из которой воззрения распространились на остальные науки, целостное понятие всеобщего закона сменилось концепцией статистической вероятности, лучшим методом, на который еще можно было надеяться. Идеи, а также содержание науки претерпевали изменение. Кроме того, границы между отраслями знаний рушились под натиском новых знаний, оригинальных теорий и новаторского инструментария. Все представители крупных традиционных отраслей науки скоро оказались не в состоянии прийти к единому мнению. Возникшие коалиции, занявшиеся переносом положений физической теории в невралгию или математики в биологию, понастроили новых барьеров на пути сотворения синтеза знаний, служившего мечтой ученых XIX века точно так же, как темпы приобретения новых знаний (некоторые из которых поступали в таких количествах, что переработать их можно было только с помощью компьютеров последних поколений) ускорились, как никогда раньше. Такого рода соображения никак не подрывали престиж ученых или веру в то, что они остаются главной надеждой человечества на достижение лучшего будущего для него. Сомнения, когда пришло их время, появились из иных источников, а не из неспособности произвести всеобъемлющую теорию, причем такую же понятную, какой была теория Ньютона. Между тем поток достижений в науке не убывал.

После 1945 года эстафетная палочка перешла от естественных наук к наукам биологическим или наукам, посвященным «жизни» человека. Их нынешний успех и перспективы корнями уходят в глубокое прошлое. С помощью изобретенного в XVII веке микроскопа впервые удалось обнаружить организацию живой ткани из дискретных элементов, названных клетками. В XIX веке исследователи уже знали, что клетки обладают способностью к делению и что они развиваются по отдельности. Авторы клеточной теории, широко признанной к 1900 году, выдвинули предположение о том, что отдельные ячейки в период их собственной жизни обеспечивают надежный подход к исследованию жизни как таковой, а воздействие на них химическими препаратами стало одним из магистральных направлений биологических исследований. Еще одно магистральное направление в биологической науке XIX века обеспечивалось новой дисциплиной под названием генетика, специалисты которой занимаются исследованием явления наследования потомками черт родителей. Ч. Дарвин назвал наследование механизмом воспроизведения черт, сохраняющихся в ходе естественного отбора. Первые шаги к осознанию механизма, обеспечивающего процесс наследования черт предков, сделал австрийский монах по имени Грегор Мендель в 1850-х и 1860-х годах. По результатам нескольких серий скрупулезных экспериментов по выведению новых сортов гороха Г. Мендель пришел к заключению о существовании передающихся по наследству элементов, несущих в себе черты, присущие родителям и переходящие потомкам. В 1909 году один датчанин присвоил им название гены.

Постепенно приходило понимание самой химии клеток, а на основе этого и признание физической действительности генов. В 1873 году ученые уже установили присутствие в ядре клетки вещества, способного воплотить самый фундаментальный детерминант всей живой материи. Проведенные тогда эксперименты показали видимое глазу местоположение генов в хромосомах, а в 1940-х годах обнаружилось, что через гены регулируется химическая структура белка как наиважнейшего компонента клеток. В 1944 году совершен первый шаг на пути к установлению некоего действующего начала изменений в определенных бактериях и тем самым в регулировании белковой структуры. В 1950-х годах его наконец-то определили как ДНК, физическую структуру которой (в виде двойной спирали) установили в 1953 году. Первостепенная важность этого вещества (его полное название – дезоксирибонуклеиновая кислота) состоит в том, что оно выступает в качестве носителя генетической информации, определяющей синтез белковых молекул в период зарождения жизни. Наконец-то появился доступ к химическим механизмам, лежащим в основе разнообразия биологических явлений. В физиологическом и, возможно, психологическом плане тут потребовалось беспрецедентное преобразование воззрения человека на самого себя, сравнимое разве что с распространением дарвинистских идей в предыдущем веке.

Выявление и анализ структуры ДНК относится к категории заметнейших шагов на пути к подчинению природы человеком, изобретению новых форм жизни. Уже в 1947 году вошло в обращение слово «биотехнология». В очередной раз с новыми научными знаниями в обиход к тому же вошли новые определения областей исследований, а также новые сферы их применения. Как и «биотехнология», во всех языках мира стремительно прижились такие термины, как «молекулярная биология» и «генная инженерия». В скором времени обнаружилось, что гены некоторых организмов подвержены принудительным изменениям, дающим исходным организмам новые, желательные исследователю особенности; через управление процессами их роста дрожжи и другие микроорганизмы можно заставить произвести новые вещества, так же как ферменты, гормоны или другие химические препараты. Так возникли первые сферы применения новой науки; наконец-то появилась возможность для того, чтобы постичь технологию, а также оценить данные, накопленные опытным путем и неофициально в течение тысяч лет в процессе выпекания хлеба, варки пива, изготовления вина и сыра. С помощью генетической модификации бактерий теперь появилась возможность вырастить новые соединения. К концу XX века три четверти соевых бобов, выращивавшихся на территории США, изначально получили из семян, подвергшихся генетической доработке, одновременно в таких ведущих аграрных странах, как Канада, Аргентина и Бразилия, тоже выращивали огромные объемы зерновых культур с доработанным генетическим кодом.

Обращает на себя большое внимание тот факт, что к концу 1980-х годов полным ходом шли международные совместные исследования по проекту изучения генома человека. Практически невообразимой честолюбивой задачей было составление схемы генетического аппарата человека. Предполагалось определить положение, структуру и функцию каждого гена человека, которых, как говорили, в каждой клетке насчитывается от 30 до 50 тысяч, а каждый ген состоит из порядка 30 пар четырех базовых химических элементов, формирующих генетический код. К концу столетия ученые объявили об успешном завершении данного проекта. (Прошло совсем немного времени, и состоялось отрезвляющее открытие, заключавшееся в том, что у человека всего лишь приблизительно в два раза больше генов, чем у мушки дрозофилы, то есть намного меньше, чем изначально предполагалось.) Открылась дверь в великое будущее для управления природой на новом уровне, а что такое будущее означает, можно увидеть в шотландской лаборатории, где успешно вывели первую «клонированную овечку». Уже появилась реальная возможность выявления генов с изъяном и замены некоторых из них на здоровые. Социальные и терапевтические последствия такого открытия выглядят грандиозными, как и его последствия для самой истории.

К началу нового столетия все прекрасно понимали, что генной инженерии суждено во многом сформировать наше будущее, даже невзирая на разногласия, возникшие у многочисленных участников программ исследований в данной области. «Новые» микроорганизмы, созданные генетиками, теперь доведены до патентоспособного уровня, и поэтому во многих странах мира можно заняться их производством в промышленном объеме. Точно так же генетически модифицированные зерновые культуры используются в интересах увеличения их урожайности через создание устойчивых к неблагоприятным климатическим условиям сортов, к тому же повышенной продуктивности. Тем самым у жителей ряда областей впервые появляется возможность обрести самообеспечение основными продовольственными товарами. Однако при всей очевидной пользе биотехнология вызывает большие сомнения с точки зрения абсолютной безопасности для всего рода людского продовольствия, подвергшегося генетической модификации. Совсем не факт, что такое продовольствие не навредит человеческому организму. К тому же в сфере генетики наблюдается укрепление господства крупных транснациональных корпораций, причем как в сфере научных исследований, так и в производстве продовольствия в мировом масштабе. Такого рода опасения по вполне понятным причинам особенно усилились, когда начались генетические исследования человеческого материала, такого как стволовые клетки, извлекаемые из эмбрионов. Многие ученые не могут понять, почему проблемы, с которыми они имеют дело, вызывают большую озабоченность у представителей общественности, связанную главным образом с трагическим опытом истории XX века.

Потрясающей стремительности прогресса в таких делах мы во многом обязаны тому обстоятельству, что постоянно повышается производительность компьютера, то есть еще одному средству ускорения научных достижений, обеспечивающих одновременно подстегивание процесса внедрения в быт новых знаний и наполнение мира устоявшихся представлений и ориентиров новыми идеями, которые должны брать в расчет обыватели. Все-таки нам по-прежнему труднее, чем когда бы то ни было, разглядеть, что такими вызовами подразумевается или обозначается. При всех громадных нынешних достижениях деятелей науки о жизни трудно отказаться от ощущения того, что их заслуги доступны мизерному меньшинству человечества, особенно когда речь заходит о сокровенных вопросах, возникших с самого начала истории: вопросы сотворения жизни и предотвращения смерти.

На короткий период времени в середине XX века внимание ученых, представляющих всю мощь науки, перенеслось с земли на небеса. Исследование космического пространства могло бы однажды затмить по своей важности остальные исторические процессы (подробнейшим образом описанные в настоящем труде), но до сих пор такого не произошло. Тем не менее у нас появились все основания для предположения о том, что род людской по-прежнему располагает потенциалом для преодоления невиданных проблем, и подтверждением этому служит самый наглядный пример человеческого господства над природой. Для подавляющего большинства народа космическая эра началась в октябре 1957 года, когда беспилотный сателлит под названием «Спутник-1» советские ученые вывели с помощью космической ракеты на орбиту Земли, и в скором времени его можно было различить на этой орбите по исходящим с него радиосигналам. Политический резонанс этого события прозвучал на весь мир: с запуском «Спутника-1» рухнуло представление о том, будто Советский Союз в области передовой науки и техники далеко отстал от США. Однако вся важность данного события была затушевана из-за соперничества сверхдержав, отчего на первый план вышли совсем иные соображения для большинства сторонних наблюдателей. На самом же деле закончилась эпоха, когда путешествие человека в космос все еще ставилось под сомнение. Тем самым практически случайно ознаменовался прорыв в исторической непрерывности, не уступающий по важности открытию Америки европейцами или промышленной революции.

Мечты об исследовании космоса можно обнаружить в конце XIX и начале XX века, когда их представили вниманию западной общественности в произведениях литературного жанра фантастики такие писатели, как Жюль Верн и Герберт Уэллс. Истоки космической техники уходят в историю настолько же глубоко. Советский ученый Константин Эдуардович Циолковский спроектировал многоступенчатые ракеты и разработал многие базовые принципы космического путешествия (он к тому же популяризировал свое страстное увлечение в литературных произведениях) задолго до 1914 года. Первая советская ракета, оснащенная жидкостным реактивным двигателем, поднялась в воздух (на 5 километров) в 1933 году, а двухступенчатая ракета – шесть лет спустя. Масштабная ракетная программа у немцев появилась во время Второй мировой войны, а американцы воспользовались ее положениями, чтобы в 1955 году начать воплощение в жизнь собственной подобной программы.

Американская программа стартовала с более скромным аппаратным обеспечением, чем та, которая имелась у Советского Союза (располагавшего определяющей инициативой), и первый американский спутник весил всего лишь чуть больше килограмма («Спутник-1» весил без малого 70 килограммов). Широко разрекламированная в прессе попытка запуска американской ракеты пришлась на конец декабря 1957 года, но ракета не полетела, а загорелась на старте. Американцы в скором времени проведут успешный пуск более совершенной ракеты, но через месяц после «Спутника-1» в Советском Союзе уже поднимут на орбиту Земли «Спутник-2», представлявший собой поразительное достижение в науке и технике весом полтонны, а на борту у него в космос отправится дворняжка черно-белого окраса по кличке Лайка. На протяжении почти полугода «Спутник-2» вращался вокруг Земли на виду у всего обитаемого мира. Причем тысячи любителей собак пришли в ярость, так как возвращения Лайки на Землю программой эксперимента не предусматривалось.

Советская и американская космические программы к тому времени несколько отличались. В Советском Союзе основывались на своем довоенном опыте и делали акцент на мощности и размере своих ракет, способных нести большой полезный вес, и в этом советские конструкторы продолжали сохранять превосходство. Военное предназначение советской космической программы просматривалось с большей очевидностью, чем в (не столь наглядном) сосредоточении американцев на сборе данных и разработке измерительных приборов. Прошло совсем немного времени, и развернулась упорная борьба за престиж, но, когда люди говорили о «космической гонке», сами соперники преследовали несколько отличные цели. За одним большим исключением (желание первыми вывести человека в космическое пространство) их технические решения выглядели не очень-то подверженными влиянию достижений друг друга. Разница вполне прояснилась, когда американский спутник по программе «Авангард», сгоревший на стартовом столе в декабре 1957 года, успешно достиг заданной орбиты в марте следующего года. При всем своем крошечном размере он ушел гораздо глубже в космос, чем все предыдущие спутники, и представил более ценную научную информацию относительно его размера, чем какой-либо другой спутник. Ему суждено провести на орбите еще пару столетий или около того.

В освоении космоса посыпались новые достижения с обеих сторон. В конце 1958 года успешно запущен первый спутник обеспечения связи (его послали на орбиту американцы). В 1960 году американцы опять стали «первыми» – вернули из космоса капсулу. Советские конструкторы ответили запуском и возвращением «Спутника-4» весом 4,5 тонны с двумя собаками на борту, которые стали первыми живыми существами, выведенными в околоземное пространство и вернувшимися на Землю живыми и здоровыми. Весной следующего года, 12 апреля, стартовала в космос советская ракета с человеком на борту. Звали его Юрий Алексеевич Гагарин. Он приземлился 108 минут спустя после одного облета вокруг Земли по космической орбите. Так спустя четыре года после запуска «Спутника-1» началось освоение космоса человеком с помощью обитаемых аппаратов.

Стимулируемый большим желанием компенсировать недавний публичный позор в отношениях США с Кубой президент Д. Кеннеди в мае 1961 года предложил до конца десятилетия подготовить высадку американца на поверхность Луны (первый рукотворный объект уже разбился при посадке на нее в 1959 году) и возвращение его живым на Землю. Его публично объявленные мотивы для постановки такой задачи американским ученым забавно сравнить с тем, что подвигло правителей Португалии и Испании XV века оказывать поддержку своим мореплавателям, прославленным Фердинанду Магеллану и Васко да Гаме. Во-первых, такого рода задумка выглядела приличной национальной задачей; во-вторых, речь шла о большом престиже (президент США вставил в свою речь слова «призванный произвести огромное впечатление на все человечество»); в-третьих, дело представляло большую важность для исследования космического пространства; и, в-четвертых, предусматривались (непонятно зачем) невиданные трудности и финансовые затраты. Д. Кеннеди ничего не сказал по поводу прогресса науки, коммерческого или военного превосходства или о том, что на самом деле казалось его истинной целью – опередить в высадке человека на Луну Советский Союз. Удивительно, но его проект не встретил никаких возражений, и первые деньги в скором времени правительство ассигновало.

В начале 1960-х годов Советский Союз продолжал демонстрировать замечательный прогресс в космической сфере. Народы мира пережили, быть может, самое большое восхищение СССР, когда в 1963 году в космос отправили женщину, но техническая компетентность советских инженеров-конструкторов лучше всего проявлялась в размерах их космических кораблей (экипаж из трех человек русские отправили на околоземную орбиту в 1964 году), а на следующий год они обеспечили осуществление первого «выхода в открытый космос», когда один из членов экипажа покинул борт своего космического корабля и парил снаружи во время нахождения его на орбите (надежно прикрепленным к космическому аппарату посредством «пуповины» жизнеобеспечения). Советские ученые готовились к новым важным достижениям в разработке техники стыковки космических кораблей на орбите Земли, но после 1967 года (в том году космос взял первую человеческую жертву, когда после выполнения задания на орбите, уже во время возвращения на Землю погиб советский космонавт) мировое восхищение досталось американцам. В 1968 году они добились сенсационного успеха, отправив космический корабль с экипажем из трех человек на орбиту вокруг Луны и получив снимки ее поверхности. К тому моменту стало ясно, что проект высадки астронавтов на поверхность Луны под кодовым названием «Аполлон» приближается к успешной кульминации.

В мае 1969 года космический аппарат, выведенный на орбиту десятой по счету ракетой этого проекта, приблизился на расстояние 10 километров до поверхности Луны для оценки приемов заключительного этапа прилунения. Через несколько недель, 16 июля, был произведен запуск в космос ракеты с экипажем из трех человек. Их лунный модуль опустился на поверхность Луны четыре дня спустя. Следующим утром 21 июля первым человеком, ступившим на лунную поверхность, стал командир экипажа Нил Армстронг. Так президент Д. Кеннеди достиг своей цели, причем даже раньше назначенного срока. Потом на Луну отправились новые экспедиции. За десятилетие, начавшееся с политической точки зрения унижением для Вашингтона в Карибском море и заканчивавшееся в болоте позорной войны в Азии, покорение Луны американцами послужило триумфальной переоценкой того, на что была способна Америка (и, соответственно, капитализм). Оно к тому же послужило выдающимся сигналом последнего и величайшего расширения человеком разумным среды его обитания, начала нового этапа его истории, когда человеку предстояло заняться освоением прочих небесных тел.

Даже во времена, когда замечательные достижения в космосе порицали, и тем более теперь трудно избавиться от далеко не радостных ощущений. Клинические пессимисты утверждали, что такое сосредоточение ресурсов, какого потребовала космическая программа, оправдать было нечем потому, что она никак не касалась настоящих проблем на земле. Кое для кого техника космического полета казалась вариантом нашей цивилизации построения гигантских пирамид, требовавших огромных капиталовложений в никуда, тогда как мир остро нуждался в средствах на просвещение, продовольствие, медицинские исследования. И продолжать список актуальных потребностей человечества можно было еще очень долго. Но нельзя отрицать научную и техническую пользу, извлеченную за счет выполненных программ, не стоит забывать и об их важности с точки зрения богатой мифологии. Однако, как это ни прискорбно, члены современных сообществ на Западе проявили совсем не достойный интерес и энтузиазм к сфере применения космических достижений в коллективных целях. Воображение больших масс народа не тронула перспектива незначительного увеличения ВВП или внедрения очередного усовершенствования в систему социального обеспечения, какими бы желательными эти посулы ни выглядели. Джон Кеннеди с большой мудростью определил национальную задачу; в тревожные 1960-е годы перед американцами стояло весьма много проблем, которые их волновали и даже разобщали, но они сделали все, чтобы запуск космических кораблей все-таки состоялся.

По ходу исследования космоса к его процессу присоединялось все больше стран. До 1970-х годов сотрудничество между двумя величайшими государствами, занятыми исследованиями космического пространства, то есть между Соединенными Штатами и Советским Союзом, налаживалось с большим трудом, поэтому наблюдалось много напрасных усилий и пустого расходования ресурсов. За 10 лет до того, как американцы установили свой флаг на Луне, с советского космического аппарата уже спустили на ее поверхность вымпел с изображением Ленина. Все это ничего доброго не предвещало; на фоне национального соперничества в гонке передовой техники национализм мог вызвать «борьбу за космос». Но опасностей соревнования удалось избежать, по крайней мере в некоторых областях; в скором времени все согласились с тем, что небесные тела не могут служить объектом приобретения ни одним государством. В июле 1975 года на высоте около 250 километров над поверхностью Земли имел место потрясающий факт сотрудничества эпохи разрядки международной напряженности, когда советский и американский космические аппараты успешно стыковались, а их экипажи смогли перебираться друг к другу в гости. Несмотря на все сомнения, исследование космоса продолжилось в относительно благоприятной международной обстановке. Исследование дальнего космоса осуществлялось с помощью оптических приспособлений, установленных на беспилотном спутнике, ушедшем за пределы орбиты Юпитера, а в 1976 году впервые удалось посадить атоматический исследовательский аппарат на поверхность планеты Марс. В 1977 году первый полет совершен экипажем корабля многократного использования в рамках программы, выполнение которой завершилось в 2011 году.

Успехи в освоении космоса выглядят по-настоящему грандиозными, правда, сохраняется большая неопределенность в дальнейшем продвижении человека вглубь его пространства. С завершением программы космического челнока «Шаттл» возникли вопросы по поводу того, существует ли будущее у пилотируемого исследования космоса. Все-таки после успешной высадки на поверхность Луны и возвращения на Землю у нас появилось прекрасное подтверждение веры в то, что мы живем во Вселенной, которую нам удастся освоить. Когда-то в нашем распоряжении находились только колдовство и молитва, теперь нам служат наука и техника. А вот преемственность заключается в укрепляющейся на протяжении всей истории человечества уверенности в том, что естественный мир можно подстраивать под себя. Одной из вех этой преемственности можно назвать высадку американцев на лунную поверхность, и это событие стоит в одном ряду с приручением огня, изобретением сельского хозяйства или открытием ядерной энергии. Подобные события еще ждут нас впереди, как показала посадка американской автоматической научной лаборатории на поверхность Марса в 2012 году.

Исследование небес можно еще сравнить с великой эпохой географических открытий, даже притом, что полет в космическое пространство считался намного более безопасным и предсказуемым предприятием, чем покорение морей в XV столетии. Открытия того и другого шли медленно по мере накопления знаний. Васко да Гаме пришлось взять на борт штурмана-араба, чтобы однажды тот проводил его экспедицию вокруг мыса Доброй Надежды. Впереди простирались неизведанные моря. 500 лет спустя космический корабль «Аполлон» американцы запустили, основываясь на широкой совокупности знаний, ничуть не меньшей, чем весь массив научных знаний человечества. В 1969 году ученые уже прекрасно знали расстояние до Луны, а также ожидающие на ней людей условия, практически все подстерегающие их там опасности, количество топлива, предметов снабжения и характер прочих обеспечивающих систем, которые потребуются астронавтам для возвращения на Землю, перегрузки, которые предстоит испытать их телам. Притом что следовало ждать любых неожиданностей, все верили в благоприятный исход экспедиции. В своей предсказуемости, точно так же, как в его суммарном качестве, исследование космоса служит символом нашей основанной на достижениях науки цивилизации. Возможно, именно поэтому космос вроде бы внешне не изменил умонастроения и воображение людей настолько, насколько это сделали былые великие открытия.

Позади укрепляющейся власти человека над природой, достигнутой за 10 тысяч с лишним лет, лежат сотни тысячелетий, на протяжении которых совершенствовались доисторические технические приспособления от открытия того, что, заострив один край камня, можно изготовить рубило, а огнем можно пользоваться себе во благо, в то время как открытие генетического программирования и экологическая нагрузка представлялись сферами, недоступными человеческому пониманию. Главным шагом на пути эволюции человека после того, как его телесная структура приобрела нынешний вид, стало появление у него способности к мышлению. С ним возникла возможность накопления опыта и его практического применения.

Уже в 1980-х годах тем не менее исследование космоса в умах многих активистов уступило место новым тревогам по поводу вмешательства человека в законы природы. Спустя считаные годы с момента запуска на орбиту аппарата «Спутник-1» зазвучали сомнения в идеологических корнях настолько своевольных воззрений по поводу наших отношений с миром природы. Эти тревоги теперь выражались с большой определенностью, основанной на наблюдаемых фактах, раньше недоступных или не осознаваемых в нынешнем свете; именно благодаря науке появился инструментарий и данные, послужившие поводом для обеспокоенности по поводу всего происходящего. Появлялось осознание того, что могло произойти в будущем в результате пагубного вмешательства в окружающую нас среду.

Речь конечно же идет о признании того, что было новым в нашей жизни, а не о явлении, вызвавшем это новое. Человек разумный (а быть может, его предшественники) всегда старался приспособить под себя окружающие его естественные условия, менял их по своему усмотрению, истреблял доступные ему виды животных. За несколько тысячелетий миграции населения в южном направлении и внедрения в севооборот зерновых культур, происхождением из засушливых районов Америки, исчезли великие леса Юго-Западного Китая, из-за чего началась эрозия почвы и ставшее ее следствием заиливание системы сброса воды в реке Янцзы в ее русле. В результате обычным явлением стали повторяющиеся паводки с затоплением обширных территорий. На заре Средневековья исламские завоевания принесли масштабное разведение коз и рубку лесов на северном африканском побережье в масштабе, приведшем к лишению плодородия земель, когда-то служивших источником зерна для амбаров Рима. Но такие радикальные изменения, притом что не заметить их было нельзя, достойного внимания народов не привлекли. Довести дело до логического краха должна была невиданная стремительность вмешательства в окружающую среду, начавшаяся в XVII столетии по инициативе европейцев. Бездумное применение мощной техники, обрушившейся на природу ближе к нашим временам, привлекло внимание человечества во второй половине XX века. Люди начали считать нанесенный ущерб сомнительными достижениями, и к середине 1970-х годов кое-кому из них показалось, что даже если дело укрепления человеческого господства над окружающей средой выглядело эпопеей, то эта эпопея вполне может обернуться трагической стороной.

Настороженность в отношении ученых никогда полностью не исчезала в западных обществах, хотя при этом наблюдалась тенденция к сведению ее к нескольким сохраняющимся примитивным или реакционным анклавам, не тронутым постепенно разворачивавшейся научной революцией XVII века с ее величественностью и тайным значением. В истории можно отыскать массу причин для тревоги по поводу вмешательства в природу и попыток установления над ней контроля, но до недавнего времени такие тревоги выглядели рационально не обоснованными, а исходили из страха вызвать Божественный гнев или возмездие. Время шло, страхи постепенно сменились ощутимыми выгодами и улучшениями, обусловленными вмешательством в природу, наиболее ясно проявившимся в повышении благосостояния народа, выражавшегося во всех категориях товаров, от эффективного лекарства до удобной одежды и разнообразной еды.

В 1970-х годах, однако, все увидели, что очередную волну сомнений во всесилии науки начали поднимать среди меньшинства граждан только в богатых странах. Там, как бы цинично это заявление ни прозвучало, свои дивиденды с вложений в науку уже получили. Как бы то ни было, нигилизм там расцвел бурным цветом в 1970-х и 1980-х годах в форме политических партий так называемых «зеленых», активисты которых пытались пропагандировать благоприятную для окружающей среды политику властей. Притом что никакого политического отклика их шумная деятельность не вызвала, ряды зеленых пополнялись; представители состоявшихся давно политических партий и впечатлительные политики поэтому тоже стали эксплуатировать зеленые темы.

«Экологи», как стали называть защитников окружающей среды, широко использовали последние достижения в области радиосвязи, по каналам которой стремительно распространяли тревожные сообщения из когда-то отрезанных от мира уголков планеты. В 1986 году на украинской атомной электростанции случилась авария. Неожиданно и в самом ужасном виде все осознали зависимость человечества от ошибок друг друга. Радиоактивное загрязнение от аварийных выбросов изотопов из этой электростанции обнаружилось в съеденной овцами Уэльса траве, выпитом поляками и югославами молоке и воздухе, которым дышали шведы. Никому не известно, какому количеству граждан Советского Союза суждено было погибнуть в предстоящие годы от медленного действия пагубных факторов радиоактивного излучения. Сообщение о тревожном событии пришло в дома миллионов жителей планеты по каналам телевидения вскоре после того, как еще миллионы телезрителей наблюдали на своих экранах взрыв американского космического корабля, на борту которого погиб весь экипаж с пассажирами. Трагедии Чернобыля (АЭС) и «Челленджера» (космического челнока) впервые показали огромной массе народу одновременно пределы и возможные опасности передовой в техническом отношении цивилизации.

Такого рода аварии послужили укреплению и распространению возросшей озабоченности человечества по поводу предохранения окружающей среды. Прошло совсем немного времени, и их связали с многим чем еще. Кое-какие проявившиеся в последнее время сомнения связаны с предположением о том, что наша цивилизация обеспечила создание материального благополучия известной части населения планеты, но при этом следует обратить внимание на то, принесло ли оно ему счастье.

Ничего нового в таком вопросе не просматривается, однако его постановка в обществе в целом, а не перед индивидуальным человеком предполагает новую расстановку акцентов. Речь уже идет о широком признании того факта, что улучшение социально-бытовых условий не может полностью ликвидировать человеческую неудовлетворенность жизнью, зато способно на самом деле вызвать у людей острейшее раздражение. Загрязнение, гнетущая разобщенность населения переполненных городов, а также нервное напряжение и переутомление от современных условий труда элементарно перевешивают довольство материальной стороной жизни. И это совсем не новые проблемы: в 1952 году от загрязнения атмосферы за неделю в Лондоне умерло 4 тысячи человек, но слово «смог» вошло в обиход лондонцев за без малого полвека до трагедии. В отдельную проблему в наши дни превратился выросший масштаб городов. Некоторые современные мегаполисы разрослись до такой степени, что представляют в настоящий момент нерешаемые проблемы.

Кое-кто из экологов выражает опасения в том, что ресурсы в наше время расходуются с неразумной расточительностью и что нам угрожает опасность, о которой предупреждали мальтузианцы. Человечество никогда не пользовалось энергоносителями настолько щедро, как это делается сегодня; судя по одному из подсчетов, получается так, что за последнее столетие их использовано больше, чем за всю предыдущую историю, скажем за 10 тысяч лет. От всех этих энергоносителей 87 процентов приходится на ископаемое топливо, состоящее из окаменевших остатков растений, накопленных в земной коре на протяжении миллионов лет. Их запасы истощаются, а тем временем миллиарды человек рассчитывают поднять свое потребление до текущего уровня на Западе. Так складывается абсолютно нетерпимая ситуация. Власти многих стран и руководители ведущих компаний в настоящее время вкладывают большие деньги в разработку «рациональных» источников электроэнергии, таких как геотермические, солнечные, приливные, ветровые электростанции и теплоэлектростанции, топливом для которых служат всевозможные отходы. Но за прошедшие десятилетия особого прогресса в этом на самом деле не наблюдается, особенно в разработке прикладных технологий на основе перечисленных ресурсов. С ядерной энергетикой, все еще вызывающей большое сопротивление со стороны обывателя, с энергетической точки зрения человечеству пока что открывается весьма туманная перспектива.

Мы к тому же могли уже пересечь черту, за которой безоглядное энергопотребление вызывает непреодолимое напряжение естественной среды (в пример можно привести загрязнение или разрушение озонового слоя планеты), а дальнейшее увеличение такого напряжения грозит пагубными последствиями. Социально-политические плоды, обещаемые изменениями окружающей среды, которые уже проявляются, осознать пока не удается, и мы располагаем знаниями, приемами или всеобщим согласием разве что по достижению таких умозрительных целей, как высадка человека на поверхность Луны.

Все намного прояснилось, когда в завершающие десятилетия XX века политики придумали новый призрак – опасность рукотворного и необратимого изменения климата планеты. Не закончился еще 1990 год, а его уже назвали самым жарким за всю письменную историю наблюдения. Кто-то задавался такими вопросами: считать ли данный факт признаком «планетарного потепления», вызванного «парниковым эффектом», произведенным выделением в атмосферу огромных количеств углекислого газа, поступившего от сжигания ископаемого топлива населением планеты, разросшимся как никогда прежде? Кто-то подсчитал, что в наше время доля углекислого газа в атмосфере по сравнению с доиндустриальными временами увеличилась приблизительно на четверть. Представим, что это на самом деле так (и поскольку эмиссия в мире парникового газа, как теперь говорят, составляет 30 миллиардов тонн в год, спорить обывателю по поводу сообщаемых ему данных не приходится). Углекислый газ считается далеко не единственным элементом, вызывающим накопление в атмосфере испарений, присутствие которых затрудняет отдачу тепла планеты в космическое пространство; усугубляют наши беды метан, закись азота и хлорфторуглеводороды (ХФУ).

И если глобального потепления недостаточно для всеобщей тревоги, тогда добавьте к нему кислотные дожди, сокращение озонового слоя с появлением в нем дыр и вырубку лесов невиданными темпами, и вы получите завершенную картину нынешнего экологического положения нашей планеты. Тяжелейшие последствия, если не принять должных эффективных контрмер, ждать себя не заставят, а проявятся они в изменении климата (средняя поверхностная температура на Земле в следующем столетии может повыситься на 1–4° по Цельсию), смене сельскохозяйственной специализации, повышении уровня моря (на 6 с лишним сантиметров в год считается вероятным и вполне возможным) и приведут к масштабному переселению народов.

Киотским протоколом к Рамочной конвенции ООН по глобальному потеплению, вступившим в силу в 2005 году, предусматривается попытка заняться всеми проблемами посредством ограничения объема эмиссии парниковых газов в атмосферу. Власти 38 промышленных стран обязались к 2012 году сократить объемы выбросов таких газов ниже уровней 1990 года. Однако представители Китая, дающего самую большую в мире долю загрязнения атмосферы, освободили свое народное хозяйство практически от всех квот, прикрывшись статусом развивающейся страны, тогда как представители США, занимающих далеко не почетное место сразу за КНР, подписывать Киотский протокол отказались. Даже если стороны, все-таки подписавшиеся под протоколом, полностью выполнят свои обязательства (а говорить о большом их старании на данном поприще не приходится), подавляющее большинство экспертов полагает, что для предотвращения последствий глобального потепления требуется введение гораздо более жестких ограничений. С наступлением XXI столетия людям здравомыслящим стало предельно ясно, что властям крупнейших государств пора переходить от соперничества к сотрудничеству, ведь у человечества назрела масса общих задач, чтобы заняться ими, объединив усилия. Но пока нам остается только ждать, когда власти предержащие договорятся о сферах совместной деятельности.

Историкам не следует слишком увлекаться тем, что происходит в умах большинства населения. Им к тому же нужно проявлять осмотрительность, когда они занимаются досужими размышлениями о воздействии того, что они считают широко распространенными представлениями. Совершенно определенно, как показывает недавняя реакция политиков на экологические проблемы, не успеешь оглянуться, как изменения в представлениях сказываются на нашей коллективной жизни. Но это верно, даже когда лишь меньшинству населения планеты известно, что такое озоновый слой Земли. Представления, пользовавшиеся более широкой поддержкой, и те, не такие определенные и сформулированные нечетко, тоже оказали историческое воздействие; один англичанин викторианской поры придумал выражение «пища традиции» для обозначения отношений, сформированных под воздействием укоренившихся и обычно непререкаемых предположений, определяющих консервативные воззрения в подавляющем большинстве человеческих обществ. Проявить догматизм в том, как такие представления функционируют, еще опаснее, чем говорить о том, как идеи связываются с конкретными материями (такими как изменение окружающей среды), но попытаться все-таки следует.

Сейчас мы можем наблюдать, например, что растущее изобилие товаров в большей степени, чем остальные явления жизни, разрушило представления миллионов жителей Земли о том, что совсем недавно считалось миром постоянных предвкушений. Такое крушение представлений все еще проявляется наиболее наглядно в некоторых самых бедных странах. Дешевые потребительские товары и их изображения во все более навязчивых рекламных объявлениях, особенно транслируемые по телевидению, вносят главные социальные изменения в воспитание народов. Такие товары служат показателем положения человека в обществе; они вызывают зависть и стимулируют амбиции, служат побуждением к поиску доходов, позволяющих их приобрести, и часто поощряют переселение народа в города и центры, где существует возможность заработать необходимые средства. В результате рвутся связи с привычным образом жизни и с дисциплиной упорядоченного, ритмичного существования, зато формируется один из многочисленных притоков, кормящих бурный поток погони за всем тем, что считается новым.

Кое-какие сложные предпосылки и процесс такого рода изменений представляются нескрываемым парадоксом: прошлый век отмечен невиданными по своим ужасным последствиям трагедиями и бедствиями по любым меркам, и все-таки он вроде бы покончил с большей, чем когда-либо, массой народу, верившей в то, что условия человеческой жизни во всем мире можно улучшать, предположим, бесконечно и поэтому таким улучшением следует заниматься. Истоки столь оптимистических отношений лежат в Европе, какой она была несколько веков тому назад; до недавнего времени они ограничивались культурой народов, происходящих с Европейского континента. Повсеместно можно наблюдать большой прогресс в этом деле. Мало кому дано сформулировать такую идею ясно или осознанно, даже по особой просьбе; зато ныне она получила значительно более широкое распространение, чем это было прежде, и из-за нее повсеместно меняется манера поведения.

Почти наверняка такие изменения происходили не столько из-за нравоучительных проповедей (хотя их тоже вполне хватало), сколько в силу материальных перемен, психологическое воздействие которых повсеместно способствовало дроблению «пищи традиции».

Во многих местах они служили первым понятным знаком того, что изменение представляется на самом деле возможным, что положение вещей не должно постоянно пребывать в своем привычном состоянии. Когда-то практически все человеческие сообщества состояли в основном из земледельцев, скованных одним и тем же набором заведенного порядка, обычаев, сезонных изменений, нищеты. В наши дни культурные пропасти внутри человечества (скажем, между европейским фабричным рабочим и таким же тружеником в Индии или Китае) часто выглядят огромными. Между фабричным рабочим и крестьянином пролегла культурная пропасть гораздо шире. Но даже тот же крестьянин начинает ощущать возможность для него перемен к лучшему. Из всех результатов европейского культурного влияния самым важным и неприятным представляется распространение убежденности в том, что перемены к лучшему не только возможны, но и желательны.

Технический прогресс часто способствовал такого рода переменам тем, что подрывал унаследованные привычки в очень широких сферах поведения. Как уже упоминалось выше, нагляднейшим примером считается появление за последние два столетия надежных способов контрацепции, а апогеем изобретенной деятельности в данной сфере называются 1960-е годы, когда наблюдалось стремительное и широкое распространение того, что получило (на многих языках) известность просто как «пилюлька». Притом что женщины в западных странах давно получили в свое распоряжение надежные приемы и знания в деле предотвращения беременности, «пилюльки», представлявшие собой химический препарат, предназначенный для подавления овуляции, подразумевали предоставление женщинам большей роли в сексуальном поведении и регулировании рождаемости, чем любые противозачаточные средства прошлого. Невзирая на то, что женщины за пределами западного мира пользовались ими не так широко, как их сестры на Западе, а также на то, что легально их приобрести было сложнее, чем во всех развитых странах, «пилюлька» одним только своим существованием ознаменовала новую эпоху отношений между мужчинами и женщинами.

Но можно привести еще много иных примеров преобразующей силы воздействия науки и техники на общества. Так, совсем трудно не почувствовать, что изменения, имевшие место на протяжении двух веков в сфере электрической связи, и особенно изменения последних шести или семи десятилетий, сказались на истории культуры значительно заметнее, чем, скажем, изобретение печатного станка. Технический прогресс к тому же проявляет себя в общем виде через доводы, кажущиеся воплощением волшебной силы науки, ведь в наше время яснее, чем когда бы то ни было, видна ее важность для человечества. Нас все плотнее окружают те же ученые; больше внимания уделяется науке в сфере просвещения; научные сведения получает расширенное распространение через средства массовой информации и с большим удовольствием потребляется.

Однако достижения, как это ни парадоксально (вспомним успехи в освоении космоса), принесли убывающую отдачу в виде благоговейного страха. Когда все больше желаний оказываются достижимыми, все меньше верится в последнее чудо. Появляется даже недовольство (ничем не оправданное) и раздражение, когда решение некоторых проблем дается с трудом. И все-таки хватка довлеющего над всем представления нашей эпохи, заключающегося в том, что целеустремленное изменение можно навязать природе при наличии достаточных ресурсов, еще больше укрепилась, несмотря на всю направленную на него критику. Именно европейские понятия и наука, в настоящее время охватывающая весь мир (во всем основанная на европейской экспериментальной традиции), продолжают служить источником новых идей и влияния, подрывающих традиционные, богоцентрические представления о жизни. Весь процесс сопровождался низвержением представления обо всем сверхъестественном, даже в виде великих религий.

Наука и техника тем самым одновременно служили подрыву традиционных авторитетов, привычного уклада жизни и сложившейся идеологии. Тогда как они вроде бы обеспечивали материальную и техническую поддержку сложившемуся укладу жизни, их ресурсы тоже становятся предметом для критики. Совершенствование связи обеспечивало ускоренное распространение новых воззрений в сфере массовой культуры по сравнению с тем, что наблюдалось прежде, хотя восприимчивость научных идей правящей верхушкой разглядеть гораздо проще. В XVIII веке ньютоновская космология естественным образом встраивалась в одну систему с христианской религией и другими богоцентрическими способами мышления, причем совсем не противоречила широкому спектру общественных и нравственных ценностей, связанных с ними. Однако время шло, и науку все труднее становилось согласовать с любым из постоянных верований. Время от времени казалось, что будущее принадлежит релятивизму и прессу обстоятельств, исключающих любые неоспоримые предположения или воззрения.

Весьма наглядный случай можно разглядеть в одной новой отрасли науки под названием психология, получившей развитие в XIX веке. После 1900 года о ней стало известно рядовой публике, и особенно о двух ее выражениях. Одно из них, получившее название психоанализ, можно считать направлением науки, предмет которой – влияние на общество в целом. Заложил ее основы в своих трудах Зигмунд Фрейд, который начинал работать в клинике с наблюдения за пациентами с расстройством психики и применял давно освоенные методы. Его собственное развитие этих методов относительно скоро получило широкое признание из-за их мощного влияния за пределами медицины. Наряду с поощрением массы клинических разработок, претендующих на некоторую научность (хотя их статус оспаривался и по-прежнему оспаривается многими учеными), их авторы опровергли многие устоявшиеся предположения, прежде всего отношение к разделению полов, образованию, ответственности и наказанию.

Между тем еще один психологический подход использовали практики бихевиоризма (как и фрейдизм с психоанализом, этот термин использовался весьма вольно). Его корни уходили к представлениям XVIII века, и с тех пор наработались определенные экспериментальные данные, определенно столь же (если не более) убедительные, как клинические достижения, приписываемые себе психоаналитиками. Первопроходцем в области бихевиоризма считается русский исследователь условного рефлекса Иван Петрович Павлов. Его теория основывалась на применении одной из пары переменных в эксперименте, предназначенных для получения предсказуемой реакции в поведении живого объекта через «обусловленный стимул» (классическим экспериментом предусматривался звонок, звучавший перед подачей корма собаке; через некоторое время звучание звонка вызывало у собаки слюнотечение без фактического появления корма). Такой эксперимент подвергся совершенствованию, позволил собрать богатую информацию и, как считалось, помог пониманию причин поведения человека.

Какие бы выгоды все эти психологические опыты ни принесли с собой, историка не может не поразить вклад, сделанный З. Фрейдом и И.П. Павловым в более внушительные, но с трудом определяемые культурные изменения. Своими теоретическими воззрениями они оба, как сторонники более практических подходов к лечению расстройства психики человека химическим, электрическим и другими физическими воздействиями, призывали к традиционному уважению нравственной автономии и личной ответственности, лежащих в основе пропагандировавшейся европейцами нравственной традиции. В более узком смысле их авторитет теперь добавился к авторитету геологов, биологов и антропологов XIX века, поспособствовавших развенчанию религиозной веры.

В любом случае авторитет прежних воззрений по поводу того, что к явлениям таинственным и необъяснимым практичнее всего подходить со средствами магическими или религиозными, в западных обществах теперь внешне ушел в прошлое, а сохранился разве что среди юго-восточных европейских крестьян и в некоторых американских евангельских христианских общинах. Можно признать, что там, где такое произошло, все развивалось в соответствии с новым признанием того, пусть даже несовершенным и примитивным, что наука теперь открыла путь к распоряжению по большому счету всей человеческой жизнью. Но обсуждение подобных вопросов требует специалиста очень тонкой квалификации. Когда в народе говорят об уходящей власти религии, часто имеется в виду один только формальный авторитет и влияние христианских церквей; поведение и вера считаются весьма непохожими предметами разговора. Ни один английский монарх со времен Елизаветы I, правившей четыре с половиной столетия назад, не обращался за советом к какому-нибудь астрологу по поводу назначения благоприятного дня для коронации. Тем не менее в 1980-х годах мировое сообщество потрясли и встревожили сообщения о том, что жена президента Соединенных Штатов Америки увлекается астрологическими прогнозами и верит в них.

Большим откровением для европейца может показаться то, что в 1947 году время церемонии в честь учреждения индийской независимости власти выбрали только после соответствующей консультации со звездочетом, даже притом, что в Индии существует конституция, в которой данная страна провозглашается теоретически светской республикой без указания каких-либо конфессий. По всему миру конфессиональные государства или государственные религии, если не считать исламские государства, встречаются редко (хотя в Англии и некоторых Скандинавских странах все еще сохранились государственные церкви). Такое вытеснение церкви из государства совсем не означает, однако, будто практическая сила религиозной веры или религий у их поборников подверглась повсеместному истощению. Основатели Пакистана относились к числу людей со светским складом ума, даже к поклонникам Запада, но в борьбе с консервативным улемом после обретения независимости они часто терпели поражение. Кое-что из вышеупомянутого относится и к Израилю как государству, созданному светской верхушкой, но на религиозной основе.

Вполне справедливо будет заметить о том, что сегодня высказываниям религиозных авторитетов уделяется более серьезное внимание, чем когда-либо прежде: в конце концов, в мире проживает много верующего народа, даже если число приверженцев любой официальной религии в странах Запада сократилось. Многие жители Британии испытали большое удивление в 1980-х годах, когда иранские священнослужители осудили модного автора как предателя ислама и приговорили его к смерти; трудно передать словами степень удивления представителей так называемых благонравных и прогрессивных кругов, обнаруживших, что Средневековье в своем каноническом виде все еще сохранилось в некоторых уголках мира, а они этого даже не замечали. Их даже больше напугало то, что многочисленные сограждане-мусульмане открыто поддержали иранскую фетву.

Слово «фундаментализм», однако, пришло к нам из американской религиозной социологии. Внутри христианских церквей им тоже выражается протест модернизации со стороны тех, кто чувствует себя напуганным и обездоленным этой самой модернизацией. Тем не менее кое-кто полагает, что в данном вопросе, как и во всем остальном, западное общество указывает путь, по которому пойдут остальные общества, а общепризнанный западный либерализм победит во всем мире. Может быть. И точно так же может произойти противоположное. Взаимодействие религии и общества представляется процессом весьма сложным, и сочтем за благо проявить предусмотрительность. То, что число паломников в Мекку кардинально увеличилось, можно отнести на счет их невиданного религиозного рвения или просто на появление удобного воздушного сообщения.

Тревогу в последнее время вызывает шумное навязывание своей веры многочисленными мусульманами. И все-таки ислам выглядит неспособным избежать культурного разложения с внедрением новой техники и наступлением по всем фронтам материализма европейской традиции, хотя наблюдается успешное сопротивление идеологическому выражению данной традиции в виде атеистического коммунизма. Радикалы в исламских обществах часто вступают в конфликт с вестернизированными и небрежно соблюдающими исламские обряды представителями своей правящей верхушки. Ислам конечно же привлекает новых апологетов и сохраняет миссионерский порыв, а понятие исламского единства на мусульманских землях только процветает. Ислам вполне способен поднять народ на великое дело, как это случилось в Индии в 1947 году или в Иране в 1978-м. В Ольстере и Эйре ирландские сектанты долгое время практиковались в краснобайстве по поводу предметов своей ненависти и яростно спорили о будущем своей страны на языке Религиозных войн Европы XVII века. Но теперь там соблюдается с трудом достигнутое перемирие. Притом что иерархии и предводители различных религий считают приличным обмениваться любезностями на публике, нельзя сказать, что религия перестала служить источником раздоров. Догматы вполне способны приобретать некоторую аморфность, но ослабляется ли хватка сверхъестественного содержания религии во всех частях мира и следует ли ее сегодня представлять в виде отличительного признака группы единомышленников, однозначно сказать нельзя.

Гораздо определеннее выглядит то, что внутри мира, истоки которого лежат в христианстве и поборники которого сделали так много для формирования облика современного мира, упадок сектантских раздоров сопровождался общим ослаблением христианской веры, а часто и полной утратой к ней доверия. Движение в христианстве под названием экуменизм, самым бросающимся в глаза проявлением которого считается учреждение в 1948 году Всемирного совета церквей (к которому Рим присоединяться не стал), многим обязано укрепляющемуся чувству христиан развитых стран, что они живут во враждебном окружении. Сторонники экуменизма к тому же многим обязаны получившему широкое распространение невежеству и сомнению в том, что представляет собой христианство и на что оно должно претендовать. Единственным бесспорным обнадеживающим признаком жизненной силы христианства выглядит рост (в основном за счет естественного прироста) числа католиков. Большинство из них теперь к европейцам не относятся, и такая перемена усугубилась в 1960-х годах после первых папских визитов в Южную Америку и Азию, а также участием в Ватиканском совете 1962 года 72 архиепископов и епископов африканского происхождения. К 2010 году всего лишь четверть католиков мира жила в Европе, и паства этой веры в Африке росла быстрее, чем где бы то ни было еще на нашей планете.

Что же касается исторического положения папства в римской церкви, вроде бы ослабленного в 1960-х годах, некоторые симптомы неблагополучия просматривались уже на II Ватиканском совете. Среди прочих вопросов, обсуждавшихся на его заседаниях, значилось аггиорнаменто, или обновление, о котором просил папа Иоанн XXIII. Эта просьба подавалась, почтительно говоря, как «истины», ниспосланные в учениях ислама. Но в 1978 году (году трех римских пап) на престол святого Петра возвели Иоанна Павла II, первого за четыре с половиной столетия римского папу не итальянца, а поляка, и его коронация впервые проводилась в присутствии англиканского архиепископа Кентерберийского. Прошло совсем немного времени, и понтификат показал личную приверженность исполнению исторической власти и возможности своего положения в консервативном ключе; причем он стал к тому же первым папой, лично отправившимся в Грецию ради примирения с православными церквями Восточной Европы.

Перемены в Восточной Европе, наблюдавшиеся в 1989 году, и прежде всего в его родной Польше, в большой степени обусловливались активной деятельностью и моральным авторитетом Иоанна Павла II. Когда он умер в 2005 году после пребывания у власти первосвященника на протяжении третьего по продолжительности срока в истории католической церкви, от него осталось неоднозначное наследие: последовательного консерватора, когда дело касалось догмы, этого папу-поляка все больше тревожил бытовой материализм, в котором он видел всепроникающую ересь современного мира, причем охватившую не одни столько страны, народам которых Иоанн Павел II помог избавиться от их коммунистического прошлого. Представляется опасным занятием прожектирование будущих тенденций в истории учреждения, судьба которого отличалась такой изменчивостью на протяжении веков, как судьба папства (пережившего Григорианскую реформу; раскол и концилиаризм; Трентский совет; эпоху Просвещения; I Ватиканский совет). Надежнее всего просто признать то, что одна проблема, возникшая в связи с достижениями XX века в сфере познания, восприятия и приема контрацепции, могла впервые причинять смертельные увечья авторитету Рима в глазах миллионов католиков.

Некоторым самым важным изменениям последнего времени еще предстоит проявить свой полный размах и последствия; в конце-то концов проблема последствия широкого внедрения контрацепции потенциально коснется рода человеческого в целом, хотя мы обычно думаем о ней как о историческом явлении для женщин. Но отношения между мужчинами и женщинами следует рассматривать во всем их единстве, даже если считается традиционным подходить к такому предмету только с одной стороны. Практически все из того, чем определяется судьба многих женщин, поддается тем не менее грубой оценке, и после проведения такой оценки сразу же выясняется: при всем величии уже произошедших перемен челевечеству предстоит пройти в этом направлении еще долгий путь. Радикальные перемены наблюдаются совсем в немногих местах, и даже там они произошли только за последние пару столетий. Наше признание перемен требует сопровождения их тонкими оговорками; жизнь подавляющего большинства западных женщин в наши дни кардинально отличается от жизни их прабабушек, тогда как жизнь женщин в ряде других уголков мира практически не менялась на протяжении тысячелетий.

К величайшим революциям нашего времени причисляют продвижение на пути к полному политическому и правовому равенству женщин с мужчинами, и следует обратить внимание на высвобождение в результате этого громадной интеллектуальной и творческой энергии. Но многое в этой сфере еще предстоит совершить, даже притом, что значительное большинство членов Организации Объединенных Наций в настоящее время признает избирательное право для женщин, а практически во всех странах на протяжении жизни целого поколения, если не больше, осуждают формальные и юридические проявления неравенства между полами. Диапазон законодательных инициатив, авторы которых пытаются обеспечить справедливость в обращении с женщинами, постоянно расширяется (в пример можно привести предложение о признании дискриминации при приеме женщин на работу, на которую долгое время не обращали внимания). Такие примеры заметили и стали приводить в качестве аргументов за пределами Запада даже представители консервативной оппозиции. Они превращаются в новую движущую силу по изменению представлений о современном обществе и конечно же приобретают все большее влияние в странах, где ручной женский труд по старинке применяют в условиях упорно продолжающегося технического и экономического прогресса.

Такого рода проблемы, родившиеся еще на заре европейской индустриализации, продолжают обостряться. Преобразился даже дом, традиционно считавшийся «рабочим местом женщины». Вслед за водопроводом и газоснабжением в него через непродолжительное время провели электричество, а также облегчили жизнь домохозяйки изобретением моющих средств, синтетических волокон и заранее приготовленных блюд. Одновременно на женщину обрушился как никогда огромный вал информации, поступающей по каналам радио, телевидения, кинематографа и подешевевшей прессы. Так и подмывает, однако, язвительно напомнить о том, что все эти бытовые новации весьма бледно выглядят в судьбе женщины по сравнению с появлением в 1960-х годах противозачаточной «пилюльки». В силу удобства и простоты ее применения данная вроде бы мелочь гораздо мощнее, чем все применявшиеся раньше средства и методы контрацепции, вооружила женщину, буквально взявшую свою судьбу в собственные руки. Так произошло открытие новой эпохи в истории отношений полов, даже пусть ее наступление люди заметили в очень немногих странах, причем 30 или 40 лет спустя.

Еще одним направлением борьбы женщин за равноправие стал обновленный феминизм, активистки которого отказались от либеральной традиции, в которую уходили корни идеологии их предшественниц. Аргументы в пользу традиционного феминизма всегда носили либеральный привкус и требовали освободить женщину от положения заложницы законов и традиций, не распространявшихся на мужчин. Причем логической истиной провозглашались свобода и равенство, обеспеченные на пути достижения специфических для разных полов целей. Активистки обновленного феминизма прибегли к иной тактике. Они провозгласили расширенный спектр специфических для женщин задач. Например, покровительство лесбиянок означало особый акцент на женском половом раскрепощении. При этом феминистки поставили перед собой целью определение и обнаружение непризнанных фактов применения психологических, имплицитных и узаконенных форм мужской тирании. Все это очень важно, хотя с радикальными элементами таких идей вряд ли согласится подавляющее большинство женщин, не говоря уже о мужчинах.

В обществах некоторых стран наступление феминисток встретили отчаянным сопротивлением. В ряде стран исламского мира существуют практические меры по сохранению исключительного мужского господства, и сторонники остальных основных религий тоже пытаются сдерживать освобождение женщин. Но все-таки совсем в немногих мусульманских странах женщинам навязывают одежду особого кроя, а в некоторых случаях женщины в никабах или даже в чадрах выступают пламенными защитниками прав женщин. Считать такие факты способом достижения разумного компромисса или неловкого равновесия следует, по-видимому, в зависимости от того или иного конкретного общества. Не нужно забывать о том, что резкие разногласия по поводу того, что следует считать приличным в поведении женщин, существовали до недавнего времени и в обществах европейских стран тоже. Такие парадоксы трудно соотносить друг с другом, так как в них иногда присутствует представление о том, что считать единством веры.

Притом что официальная религия и понятие постоянного, неизменного нравственного закона утрачивает или сохраняет в некотором смысле свою регулирующую роль в жизни общества, государство, считающееся третьим влиятельнейшим историческим созидателем общественного порядка, внешне вроде бы гораздо убедительнее удержало свои позиции. Несмотря на все враждебные выпады со стороны противников, оно никогда раньше не пользовалось такой широкой и однозначной поддержкой населения. В мире появилось больше государств, представляющих собой признанные, географически обозначенные политические единицы, претендующие на правовой суверенитет и монополию на применение силы в пределах собственных границ, чем когда-либо существовало прежде; между 1945 и 2010 годами их число увеличилось с 50 до практически 200. Больше, чем когда-либо прежде, народ видит в правительстве надежду на сохранение свого благополучия, а не просто неизбежное зло. Политика как соперничество по поводу захвата государственной власти иногда явно подменяет религию (иногда она даже затмевает рыночную экономику), играющую роль сосредоточения веры, способной подвигнуть народ на то, чтобы свернуть горы.

Одной из самых заметных на глаз отметин, оставленных Европой во всемирной истории, представляется переустройство международной жизни на основе сообщества суверенных (и теперь по меньшей мере часто по названию республиканских и обычно национальных) государств. Начавшийся в XVII веке процесс уже в веке XIX выглядел реальным намеком на возможный глобальный исход, и закончился он фактически в XX столетии. Параллельно данному процессу шло распространение сходных форм государственного аппарата, иногда внедрявшегося посредством приспособления к местным условиям, но чаще он навязывался имперскими правителями. Он предполагался в качестве сопутствующего обстоятельства модернизации. Суверенного государства, в настоящее время воспринимающегося как данность, 100 лет назад во многих местах не существовало вообще. Оно видится в основном следствием медленного распада империй. Представление о том, что на их месте должны возникнуть новые государства, на Западе практически не подвергалось сомнению ни на одной из стадий общественного процесса. На территории бывшего СССР, распавшегося почти полвека спустя после роспуска европейских империй, процесс узаконения суверенитета народа, представительных органов и разделения властей достиг высшей стадии.

Возвеличивание государства – позволим себе именно так назвать данное явление – столь долго не встречало особенно действенного сопротивления подчиненного ему народа. Даже в странах, где правительству народ традиционно не доверяет или где существуют учреждения для обуздания его своевластия, подданные могут позволить себе иллюзию, будто к ним стали больше прислушиваться, чем несколько лет тому назад. Мощнейшими средствами от злоупотребления властью остаются обычай и ответственность; до тех пор пока избиратели в либеральных государствах могут рассчитывать на то, что их правительство не станет спешить обращаться к силовым методам, опасаться им нечего. Но притом что демократия в наши дни покрыла во всем мире гораздо большие территории, чем когда-либо прежде, все равно в развивающихся странах сохраняется мощное подспудное представление о том, что авторитарный режим гораздо больше подходит для начальной фазы построения народного хозяйства отсталой страны. В качестве примера часто приводятся достижения народа Китая, руководство правящей партии которого скорректировало курс после завершения эпохи Мао Цзэдуна. Однако большинство диктаторских режимов экономически провальны, и почти все развитые страны относятся к демократиям.

Однако приходится признать, что в XIX и XX веках процесс модернизации в ряде стран, несомненно, обеспечило авторитарное правление, даже пусть не всегда этим режимам удавалось обеспечивать непрерывный рост экономики. Роль, которую играет побуждение к модернизации в укреплении государства, чего добились в свое время за пределами Европы Мохаммед Али или Кемаль Ататюрк, указывает на появление новых источников, из которых государство все больше черпало свой нравственный авторитет. Вместо опоры на личную преданность своей династии или сверхъестественные силы, даровавшие власть, современный властитель искал опору в народе, обращаясь к так называемому демократическому и утилитарному аргументу, чтобы убедить его в своей способности удовлетворить желания масс. Обычно речь шла об улучшении материального положения народа, но иногда обещалось нечто иное; теперь среди обещаний звучат посулы свободы личности или достижения относительного равенства.

Если сегодня поискать одну какую-то общую ценность, которая надежнее всего укрепляет правомерность государственной власти, фактически ею окажется национализм, остающийся поводом и мощнейшим двигателем раскола в мировой политике. Как это ни парадоксально, в прошлом национализм часто становился врагом многих государств. Национализм позволял успешно мобилизовывать сторонников этой идеологии, как никакая другая сила; политики, выбиравшие иные пути для объединения мира на основе общей политической системы, прибегали к обстоятельным и существенным, а не сравнительно мощным моральным идеям или мифологии. Национализм к тому же служил величайшим отдельным идейным двигателем в политике самого революционного века нашей истории, таранившим практически все существовавшие многонациональные империи в качестве их главной противоположности. Теперь, однако, национализм одного народа чаще вступает в противоречие с национализмом другого народа, приводя к ожесточенному и пагубному противоборству.

Борьба с национализмом зачастую очень дорого обходится государству, даже когда в его распоряжении вроде бы имеется огромная сила. Оснащенные мощными подпорками в виде традиций коммунистической централизации, и СССР, и Югославия все-таки распались на национальные территориальные единицы. В провинции Квебек кое-кто до сих пор славословит о выходе из состава Канады, а сбежавшие за границу тибетцы – их родного автономного района из состава КНР. Можно привести еще массу наглядных примеров тревожно жестокого потенциала национализма. Однако национализм к тому же послужил мощному укреплению власти правительства и расширению ее реального охвата. И политики во многих странах прилагают огромные усилия на поприще выхаживания ростков национализма в очередных уголках планеты, где его еще не существует, ради поддержания шатких структур, появившихся на развалинах колоний.

Национализм доведен до такого состояния, что его носители готовы взять на себя обязанность поддерживать авторитет государства, обещают принести народу благо для всех, но при одном условии: наведении минимально необходимого общественного порядка. Даже когда возникают разногласия или споры по поводу того, какие конкретно блага должно обеспечивать государство, современное обоснование дятельности правительства лежит в плоскости по крайней мере подразумевающегося обещания по поводу защиты национальных интересов. Обеспечивает ли государство на самом деле существование такого блага, часто вызывает конечно же сомнения. Марксистские ортодоксы когда-то утверждали, и в ряде стран все еще продолжают утверждать, будто бы государство представляет собой аппарат насилия для обеспечения господства находящегося у власти класса и как таковое оно исчезнет по ходу самой истории. Но правители марксистских режимов, однако, обычно ведут себя совсем не так, как будто во все это верят.

Что же касается соображений о том, что государство может существовать в форме частного владения династии или отдельного человека и служить частным интересам, теперь это повсеместно официально отрицается, притом что во многих странах так оно и есть. Подавляющее большинство государств в настоящее время числится участником, в известной степени далеко превосходя любого из своих предшественников, тщательно продуманных систем, союзов и организаций, при этом целью преследуется нечто, выходящее за рамки простого союза и требующее уступки собственного суверенитета. Кто-то присоединяется к группировкам, чтобы совместными усилиями заняться каким-то делом, кому-то достаются новые возможности как участникам такой группировки, тогда как кому-то требуется сознательное ограничение государственной власти. Такие группировки весьма отличаются по структуре и по влиянию на положение дел на международной арене. Организация Объединенных Наций состоит из суверенных государств, но ею организованы или санкционированы коллективные действия против отдельных участников ООН, каких не позволялось Лиге Наций или даже предыдущим ассоциациям государств.

В меньшем, но весьма важном масштабе появились региональные группировки, требующие соблюдения общих для всех участников правил. Некоторые, как те, что возникли в Восточной Европе, просуществовали относительно недолго, но Европейский союз, даже притом, что многие представления о нем, существовавшие при его рождении, остаются неосуществленными, понемногу движется вперед. С 1 января 2002 года для 12 его государств-членов, насчитывающих 300 миллионов человек, введена новая единая валюта. Только официальными организациями все дело не ограничивается. Можно привести примеры нескольких неформальных или находящихся в стадии зарождения наднациональных фактов действительности, которые время от времени появляются ради уступки своей абсолютной свободы отдельными государствами. Иногда в качестве ядра такой организации пугали или поощряли исламом, и расовое сознание панафриканизма, или того, что называют негритюдом – духом чернокожей расы, затрудняло действия некоторых стран. Распространение такой обильной политической поросли в роще международных отношений должно рано или поздно прийти на смену устаревшему прежнему представлению о том, что мир состоит из независимых и автономных игроков, действующих без ограничений исключительно ради личного интереса. Как это ни парадоксально, но первые влиятельные межгосударственные структуры возникли в столетие, на протяжении которого в ссорах между государствами пролилось крови больше, чем когда-либо прежде.

Международное право теперь тоже стремились приспособить к более плотному практическому контролю над поведением властей государств, чем это наблюдалось раньше, несмотря на все печально известные примеры неудач, которых следует избегать. В известной мере дело заключается в том, что атмосфера в обществе все еще меняется медленно и в соответствии с парадигмой случайности. Находящиеся на низкой ступени развития режимы продолжают вести себя в нецивилизованной, варварской манере, но правила приличия им тоже начинают прививаться. Потрясение от обнаружения в 1945 году реалий нацистского режима в военной Европе для всех нас означало, что огромное зло причиняется в нашу эпоху скрытно ото всех, с помощью опровержения фактов или попыток правдоподобного объяснения. В 1998 году представители 120 стран, притом что делегата от Соединенных Штатов Америки среди них не оказалось, договорились учредить постоянную международную судебную палату для ведения уголовных дел по военным преступлениям и преступлениям против человечества. В следующем году высший суд британской юстиции впервые в истории принял вердикт, в соответствии с которым отстраненный от должности руководитель государства подлежит выдаче властям другой страны для дачи показаний по поводу возлагаемых на него обвинений в совершенных преступлениях. В 2001 году соотечественники бывшего президента Сербии выдали его международному суду, и он оказался на скамье подсудимых.

Главное в этом деле не переусердствовать. Сотни, если не тысячи злодеев продолжают по всему свету совершать жестокие и безжалостные поступки, и практически не приходится надеяться на то, что их когда-нибудь удастся призвать к ответу. Международная преступность представляется понятием, идущим вразрез с государственным суверенитетом, и американцы ни при каком своем мыслимом президенте не собираются признавать юрисдикцию международного суда над собственными согражданами. Зато сами американцы в 1990-х годах однозначно приспособились к революционным целям внешней политики под якобы нравственными предлогами, когда активно занялись свержением правительства Саддама Хусейна и Слободана Милошевича. А теперь они взялись за организацию сил против терроризма, причем в Вашингтоне откровенно планируют дальнейшее вмешательство в дела суверенных государств.

Как бы то ни было, во внутренних делах правительства на протяжении 200 или 300 лет пользовались все расширявшимися полномочиями для выполнения всего, о чем их просили. Позже, то есть во времена экономического бедствия в 1930-х годах и великих войн, потребовалась мобилизация громадных ресурсов и очередное расширение властных полномочий правительства. К такого вида силам к тому же добавляются требования того, чтобы правительства косвенно повышали благосостояние своих подданных и занимались предоставлением услуг, либо раньше неизвестных, либо в прошлом доверявшихся частным лицам. Государство всеобщего благоденствия на самом деле существовало в Германии и Великобритании до 1914 года. За последние 50 лет доля ВВП, отчуждаемая государством, резко увеличилась практически повсеместно. К тому же поступил призыв заняться модернизацией. Народы лишь немногих стран за пределами Европы достигли всего этого без направляющих указаний сверху, и даже в Европе народы ряда стран обязаны своей модернизацией по большому счету правительству. Выдающимися образцами великих достижений XX века считаются Россия и Китай, то есть две великих аграрных страны, народы которых искали и нашли путь к модернизации через государственную власть. Наконец, техника посредством совершенствования средств связи, повышения разрушительной силы оружия и практически всеобъемлющих информационных систем позволила получить выгоду тем, кто мог потратить на нее больше всего денег, а именно правительствам.

Совсем не так давно даже величайшая из европейских монархий не располагала возможностью для проведения переписи населения или образования единого внутреннего рынка. Теперь государство, по сути, присвоило себе монополию на основные инструменты физического контроля над своими гражданами. Еще 100 лет назад полиция и вооруженные силы правительства, не затронутого войной или не подточенного заговорами, обеспечивали в стране полный покой; с помощью современных технических средств нарушить такой покой практически невозможно. Новые репрессивные приемы и вооружение тем не менее составляют только вспомогательную часть мощи государства. Вмешательство государства в экономику через свою роль потребителя, инвестора или планировщика, а также совершенствование средств массовой связи в форме, которая оставляет в высшей степени централизованный доступ к населению, в совокупности играют громадную роль. Использование Гитлером и Рузвельтом широковещательных радиоканалов в своих целях (пусть даже совсем не совпадающих) и попытки регулирования экономической жизни так же стары, как само правительство.

И все-таки правительствам подавляющего большинства стран в последнее время приходится активнее заниматься очередной волной интеграции мировой экономики. Тем самым они естественным образом лишаются свободы в управлении собственными хозяйственными делами. Нынешней интеграцией предусматривается преодоление границ функционирования наднациональных учреждений типа Всемирного банка или Международного валютного фонда; речь идет о дальновидной тенденции, часто теперь называемой «глобализацией» в ее свежайших проявлениях. Иногда наделяемая законным статусом через международное соглашение или простой экономический рост крупных компаний, но движимая повсеместно возрастающими ожиданиями, глобализация представляется явлением, предающим надежды политиков, стремящихся направлять общества, которые сами же рассчитывают возглавить. Экономической и политической независимости можно по большому счету лишиться из-за бесконтрольного движения глобальных финансовых потоков и даже деятельности крупных компаний, которые могут потребовать ресурсы, намного превышающие ресурсы рядовых мелких государств. Как это ни парадоксально, жалобы по поводу ограничения государственной самостоятельности, подразумеваемого глобализацией, громче всех провозглашают те, кто призывает к еще более энергичному вмешательству в дела суверенных государств в случаях, например, нарушения прав человека.

Игра таких сил отражена в следующем разделе. Возможно, они вызывают некоторое ослабление государственной власти с одновременным сохранением нетронутыми других сфер, поскольку власть сосредоточивается где-то еще. Это, по крайней мере, вероятнее, чем опасность того, что радикальные силы преуспеют в разрушении государства. Такие силы существуют, время от времени набирают силу и внешне преуспевают в новых делах, таких как экология, феминизм, а также общественное движение противников атомной энергетики и пацифистов, активисты которых оказывают покровительство радикалам. Но за 50 лет своей деятельности они добивались успеха, только когда им позволяли оказывать соответствующее влияние и формировать государственную политику через внесение изменений в законодательство и создание новых учреждений. Мысль о том, что радикального улучшения жизни народов можно достичь повальным отказом от доминантного атрибута общества, все еще представляется такой же далекой от воплощения, как и в эпоху анархических и утопических движений XIX века.