XIX столетие отмечено событием исторической важности: Османская империя утратила свои территории в Европе и Африке. На обоих континентах главными причинами называли одно и то же: разъединяющее влияние национализма и захватническую политику европейских держав. Совпадение сербского восстания 1804 года и провозглашения Мохаммедом Али себя в качестве султана Египта в 1805 году означало наступление эпохи, следует отметить затянувшейся, ослабления власти тюрков в мире. В Европе следующей вехой периода заката Османов считается греческий мятеж; с этого момента историю Османской империи в Европе можно свести к перечислению дат учреждения новых государств до тех пор, пока в 1914 году Турция в Европе не сжалась до территории Восточной Фракии. В исламской Африке закат Османской державы к тому времени шел все стремительнее; в начале XIX века от власти султана освободилась практически вся Северная Африка.

Один из результатов становления национализма в исламской Африке заключался в его враждебности скорее к европейцам, чем к османам. Тамошний национализм к тому же связывали с новациями в культурной сфере. Все опять начинается с албанца Мохаммеда Али, прибывшего в Египет в качестве османского военачальника в 1801 году. Притом что Мохаммед Али лично никогда не бывал на Западе дальше места своего рождения в Кавале (область Румелия на территории современной Греции), он восхищался европейской цивилизацией и считал, что египтяне могли бы многое перенять у европейцев. Он распорядился привезти в Египет инструкторов по технической подготовке, нанять иноземных консультантов по мерам народного здравоохранения и санитарии, опубликовать переводы трудов европейских авторов и наставлений по техническим предметам, а также отправить юношей на учебу во Францию и Англию. Однако полученные результаты его совсем не устраивали. Практические достижения Мохаммеда Али даже расстраивали, хотя он открыл Египет для европейского (особенно французского) влияния как никогда прежде широко. Это влияние в основном происходило через образовательные и технические учреждения, а отражало все ту же заинтересованность французов в торговле и деловых связях с Османской империей. Французский язык в скором времени стал вторым языком общения образованных египтян, и многочисленная французская община выросла в Александрии, считавшейся одним из крупных многонациональных городов Средиземноморья.

Немногим государственным деятелям, занявшимся модернизацией за пределами европейского мира, посчастливилось втиснуть заимствования у Запада в технические знания своих народов. В скором времени молодые египтяне к тому же начали приобщаться еще и к европейским политическим воззрениям; во Франции их оказалось в избытке. Начали прорастать зерна идеологии, которой предстоит в конце-то концов способствовать преобразованию отношений Европы с Египтом. Египтяне были обречены на тот же самый урок, который уже извлекли индийцы, японцы и китайцы: европейскую болезнь следует перенести хотя бы для того, чтобы в организме выработались необходимые антитела для ее предотвращения в будущем. Итак, модернизация и национализм на Востоке оказались неразрывно переплетенными. Именно отсюда происходит непреодолимая слабость ближневосточного национализма. Она долгое время возводилась в разряд убеждения передовых элит, утративших связь со своим обществом, массы которого продолжали существовать в лоне исламской культуры, все еще оберегаемой от тлетворного влияния европейской идеологии. По иронии судьбы в качестве националистов на Ближнем Востоке обычно выступали наиболее европеизированные члены египетского, сирийского и ливанского общества, и ничего здесь не менялось вплоть до середины XX века. Но все-таки их фантазиям уготован был более широкий отклик со стороны простого народа. Именно среди арабов-христиан Сирии, видимо, впервые появилась мысль о панарабском или арабском национализме (в противоположность египетскому, сирийскому или любому другому), сводившаяся к утверждению о том, что все арабы, где бы они ни жили, составляют единую нацию. Панарабизм представлял собой идеологию, стоящую особняком от братства ислама, охватывающего не только миллионы народов, не принадлежащих к арабам, но к тому же отвергающую многих арабов, не исповедующих ислам. Потенциальные осложнения от вышесказанного для всех тех, кто предпринимал фактические попытки воплотить арабскую национальную идею в жизнь, как и все прочие недостатки панарабизма, проявились опять же ближе к середине XX века.

Еще одной вехой в истории принадлежавших когда-то Османам земель считается открытие в 1869 году Суэцкого канала. Из-за него по большому счету (надо признать – косвенно), а не по какой-то еще конкретной причине Египет обрекли на вторжение иноземцев. Все-таки не этот канал послужил непосредственным поводом для начала в XIX веке вмешательства европейцев в управление данной страной. Все приключилось по вине Исмаила (первого правителя Египта, получившего от султана звание хедива, или вице-султана, дарованное ему в знак признания его весомой фактической самостоятельности). Получивший образование во Франции Исмаил симпатизировал французам и актуальным идеям. В свое время он много путешествовал по Европе. В историю он вошел как человек весьма экстравагантный. Когда в 1863 году его назначили правителем, цена хлопка, числившегося главным предметом вывоза из Египта за рубеж, взлетела из-за американской гражданской войны. Поэтому финансовые перспективы Исмаила выглядели вполне благоприятными. К несчастью, распоряжение финансами с его стороны оказалось далеким от общепринятых приемов. Итог ярко проявился в увеличении египетского государственного долга: 7 миллионов фунтов стерлингов при вступлении Исмаила в должность и без малого 100 миллионов фунтов стерлингов всего лишь 30 лет спустя. Обслуживание такого долга обходилось ежегодно в 5 миллионов фунтов стерлингов. Причем в ту эпоху такие суммы означали огромное состояние.

В 1876 году египетское правительство обанкротилось и прекратило платить по долгам, что послужило поводом прислать в эту страну иноземных управляющих делами. Из Британии и Франции прислали по одному надзирателю затем, чтобы Египтом правил сын Исмаила, перед которым стояла приоритетная задача по привлечению поступлений и погашению накопившегося долга. Националисты не заставили себя ждать и тут же обвинили этих внешних управляющих в изобретении огромного гнета, свалившегося из-за них на беднейших египтян, вынужденных теперь расплачиваться за свое правительство, обязанное обслуживать государственную задолженность, а также в введении карательных экономических мер, таких как сокращение оплаты услуг государственных служащих. Европейские чиновники, исполнявшие свои обязанности от имени хедива, в глазах националистов представлялись агентами иноземного империализма. Нарастало негодование привилегированным правовым статусом многочисленных иностранцев в Египте и их особых судебных коллегий.

На недовольство народа националисты ответили заговорами и, в конечном счете, революцией. Наряду с последовательными противниками европеизации (названными на Западе ксенофобами) в Египте хватало активистов, выступавших за реформирование ислама, единство исламского мира и панисламского движения, приспособленного к условиям современной жизни. Кого-то из египетских националистов на борьбу с режимом толкало засилье турок в окружении хедива. Но роль такого деления на категории значительно ослабла после провала революции из-за британского вмешательства в 1882 году. Финансовых соображений за тогдашним вмешательством не просматривалось. На него пришлось пойти исключительно потому, что британские политики даже при либеральном премьер-министре, одобрявшем национализм во всех остальных уголках Османской империи, не могли допустить ни малейшей опасности со стороны враждебного правительства в Каире, способного угрожать беспрепятственному перемещению товаров по Суэцкому каналу между Европой и Индией. В то время это представлялось немыслимым, но британские солдаты в конечном счете все-таки покинули Египет в 1956 году, а держали их там в силу соображений стратегического порядка.

Итак, после 1882 года самая лютая ненависть египетских националистов предназначалась британцам. Британцы обещали уйти из Египта, как только в этой стране появится надежное правительство, а пока не могли оставить ее на произвол судьбы, не видя достойных кандидатур министров. Тем временем британским официальным распорядителям приходилось брать на себя все больше функций правительства Египта. И плоды их деятельности выглядели отнюдь не прискорбными; участники внешнего управления Египтом погасили долг и занялись обводнением пустыни, позволившим накормить растущее народонаселение (удвоившееся между 1880 и 1914 годами, достигнув без малого 12 миллионов человек). Британцы настроили египтян против себя тем, что не пускали представителей коренного населения к государственной службе ради экономии средств, что вводили высокие ставки по налогам и что просто были иностранцами. С 1900 года в Египте начинается нарастание массовых волнений и насилия. Британцы и министры марионеточного египетского правительства продолжали придерживаться своей политики вопреки всем волнениям в народе, по пути занимаясь поиском выхода из тупика через реформу. Сначала опробовали реформу административную и в 1913 году внедрили новую конституцию, которой предусматривались расширенные с точки зрения представительства выборы в Законодательное собрание с большими полномочиями. К сожалению, депутаты этого собрания заседали на протяжении считаных месяцев, а потом объявили перерыв из-за новой войны. Египетское правительство принудили к войне с Турцией, хедива, на которого пало подозрение в подготовке заговора против Британии, сместили, а в конце года британцы объявили о своем протекторате над Египтом. Хедив теперь присвоил себе титул султана.

К тому времени османское правительство уступило Триполитанию итальянцам, которые вторглись на ее территорию в 1911 году. При этом свою роль сыграло преобразование национализма, на этот раз случившееся в самой Турции. В 1907 году в этой стране началось победоносное восстание, организованное активистами движения младотурок, отличавшегося сложной судьбой, зато ясной целью. Один младотурок сформулировал ее таким образом: «Мы следуем путем, проложенным народами Европы… даже в нашем отказе от иноземного вмешательства». Первой частью этой фразы обозначалось их желание покончить с тираническим правлением султана Абдула Хамида и восстановить действие либеральной конституции, дарованной народу в 1876 году, но впоследствии отмененной. Но они хотели всего этого не как такового, а потому, что рассчитывали за счет его на восстановление и преобразование империи, на появление перспективы модернизации и прекращения процесса распада. Одновременно такую программу и подрывные методы младотурки во многом позаимствовали у революционеров Европы; для прикрытия, например, они использовали масонские ложи и создавали тайные общества, напоминавшие те, что расплодились в среде европейских либералов в дни существования Священного союза. Но их крайне раздражала активизация вмешательства в османские внутренние дела со стороны европейцев, особенно заметное в распоряжении финансами, так как (вспомним Египет) ассигнованием процента по ссуде на внутреннее развитие страны всегда предусматривалась утрата государственной самостоятельности. Младотурки считали, что европейцы принудили османское правительство к затянувшемуся, унизительному отступлению из долины Дуная и с Балкан.

После серии мятежей и восстаний тогдашний султан в 1908 году пошел на уступки и разрешил действие конституции. Либералы за границей порадовались возвращению Турции ее конституции; казалось, что негодное правление наконец-то уходит в прошлое. Однако предпринятая попытка контрреволюции привела к перевороту, осуществленному младотурками, свергшими Абдула Хамида и установившими фактическую диктатуру. С 1909 по 1914 год эти революционеры правили страной все более диктаторскими способами, прикрываясь фасадом конституционной монархии. Один из них грозно объявил о том, что «больше не существует булгар, греков, румын, евреев, мусульман… мы гордимся принадлежностью к османам». В его словах прозвучало кое-что совершенно новое: этот младотурок объявил о завершении существования прежнего многонационального режима.

Задним числом действия младотурок представляются более разумными, чем они выглядели в то время. Они столкнулись с проблемами, стоявшими перед многими реформаторами в странах за пределами Европы, и их силовые методы позаимствовали тоже многие в силу реальной или воображаемой необходимости. С большим рвением они занялись реформированием всех ветвей власти (пригласив многочисленных европейских советников). Попытка (например) усовершенствовать образование девочек в исламской стране выглядела уже показательным жестом. Только вот пришли они к власти в империи с откровенными признаками отсталости и во время сокрушительной череды дипломатических унижений, ослабивших их авторитет и принудивших к применению силы. После аннексии Боснии австрийцами правитель Болгарии добился подтверждения болгарской независимости, и жители Крита объявили о своем союзе с Грецией. Вслед за мимолетной паузой тогда пришло время нападения итальянцев на Триполи, а потом Балканских войн и новых военных поражений.

В условиях таких политических перекосов в скором времени все увидели, что послереформенная гармония в отношениях между народами, на которую рассчитывали либералы, оказалась химерой. Религия, язык, народный обычай и национальность по-прежнему служили расколу всего, что осталось от империи. Младотурки все больше откатывались назад, к насаждению одного национализма среди многих его разновидностей – к национализму османскому. Отсюда появлялось негодование среди остальных народов. А тут уже было не обойтись без освященных веками инструментов правления в Константинополе в виде повторной резни, тирании и заказных убийств; с 1913 года они применялись триумвиратом младотурок, правивших под видом коллективной диктатуры до начала Первой мировой войны.

Притом что они разочаровали многих своих почитателей, будущее принадлежало именно этим троим мужчинам. Они выдвинули идеи, которые однажды послужат восстановлению османского наследия в новом виде: в виде национализма и модернизации. Они волей-неволей сделают кое-что в этом направлении, утратив все то малое, что оставалось от Османской империи в Европе, зато тем самым освободив себя от ненужного бремени. Но их наследие в 1914 году все еще оставалось слишком обременительным. Им не досталось лучшей альтернативы в качестве двигателя реформы, чем национализм. Насколько мало значили идеи панисламизма, обнаружится в событиях, случившихся после 1914 года в самой крупной сохранившейся вотчине османской территории в основном в виде мусульманских провинций Азии.

В 1914 году они покрыли просторную и стратегически очень важную область. От гор Кавказа границы с Персией простирались до Персидского залива рядом с Басрой в устье Тигра. На южном берегу Персидского залива власть османов обходила Кувейт (с независимым шейхом и под британским протекторатом) и затем простиралась назад к побережью на юг до самого Катара. Отсюда побережья Аравийского полуострова непосредственно до входа в Красное море так или иначе находились под британским влиянием, но вся внутренняя территория и побережье Красного моря считались османскими. Под британским нажимом Синайскую пустыню за несколько лет до этого пришлось уступить Египту, но древние земли Палестины, Сирии и Месопотамии числились все еще полностью турецкими. Здесь находился центр исторического ислама, и султан все еще назывался калифом и служил его духовным предводителем.

Этому наследию суждено было погибнуть в ходе стратегической и политической игры участников мировой войны. Даже в историческом центре ислама до 1914 года существовали признаки того, что там появились и функционировали новые политические силы. В известной степени они происходили из давно признанных источников европейского культурного влияния, сказывавшихся на жизни народов Сирии и Ливана намного активнее, чем в Египте. Французское влияние в тех странах подкреплялось усилиями американских миссионеров, а также образованием школ и колледжей, в которых учились арабские мальчики, как мусульмане, так и христиане, причем прибывавшие со всех концов арабского мира. Передовым в культурном плане и с точки зрения грамоты населения считался Левант. Накануне Первой мировой войны в Османской империи за пределами Египта выходило больше газет на арабском языке.

Важная кристаллизация сопровождала триумф младотурок и их усилия в направлении османизации своих народов. Арабы в изгнании, осевшие в основном в Париже и Каире, формировали тайные общества и открытые группы диссидентов. Подоплекой их деятельности служил еще один фактор неуверенности: существование правителей Аравийского полуострова, преданность которых султану казалась шаткой. Самым важным из них считался шариф Мекки Хусейн, к кому у турецкого правительства к 1914 году не осталось доверия. Годом раньше к тому же состоялся съезд арабов в Персии, обсуждавших возможность предоставления независимости Ираку, показавшийся туркам зловещим предзнаменованием. В этой связи туркам оставалось только надеяться на противоположность интересов разных групп арабов, обещавших сохранение сложившегося положения вещей.

В заключение скажем, что последними к культуре территориального национализма приобщились евреи, в то время еще не представлявшие прямой опасности соседям. Ход их истории принял новый оборот, когда в 1897 году в Базеле провозгласили образование Всемирного сионистского конгресса, целью которого ставилось создание для еврейского народа родины в Палестине. Таким образом, в долгой истории евреев навязывавшуюся им ассимиляцию, редко достигавшуюся во многих европейских странах после освободительного этапа Французской революции, теперь заменяли в качестве идеала национализмом. Предположительное местоположение этой родины определили не сразу (в разное время предлагали Аргентину и Уганду), но к концу XIX века сионисты в конечном счете остановили свой выбор на Палестине. Туда и начали переселяться евреи, сначала небольшими группами. С увеличением размаха войны переселение евреев приобрело совсем иное значение.

Любопытные параллели существовали в 1914 году между империями Османов и Габсбургов. Представители обеих династий желали войны и видели в ней некоторое решение своих проблем. Причем обе обречены были пострадать от нее, потому что слишком много народов внутри и снаружи их границ видели в этой войне возможность поживиться за их счет. В итоге обеим империям предстояло погибнуть в ее огне. Даже в самом начале войны историческому противнику Турции в лице России обещалась большая выгода, так как с вступлением Анкары в войну испарялась последняя надежда на сопротивление британцев и французов учреждению власти русского царя в Константинополе. Французы в свой черед пытались, образно говоря, словить рыбку, чтобы поджарить ее на сковороде Ближнего Востока. Притом что их раздражение по поводу британского присутствия в Египте несколько спало после заключения многостороннего соглашения и развязывания рук властей Франции для проведения своей политики в Марокко, не следует забывать о традиционной особой французской роли в судьбе Леванта. Вызывание духов святого Людовика и крестоносцев, чем баловались некоторые энтузиасты, нельзя было воспринимать серьезно, но нельзя спорить и с тем, что французские правительства на протяжении сотен лет пытались оказывать особое покровительство католицизму в Османской империи, прежде всего в Сирии, куда Наполеон III в 1860-х годах посылал французскую армию. Там к тому же существовало культурное господство галлов, проявлявшееся в широком использовании французского языка среди образованных обитателей Леванта, и в него вложен мощный французский капитал. И с этими факторами следует серьезно считаться.

Как бы то ни было, но в 1914 году главными военными противниками Турции за пределами Европы должны были бы выступать Россия на Кавказе и Великобритании в зоне Суэцкого канала. Оборона данного канала считалась фундаментом британской стратегической оценки его зоны, но прошло совсем немного времени, и все убедились в том, что никакой большой опасности ей не угрожает. Затем произошли события, обнаружившие новые факторы, которые в конечном счете послужили кардинальному изменению ситуации на Ближнем Востоке. В конце 1914 года подразделения британско-индийской армии высадились в районе Басры с целью предохранять отгрузку нефти из Персии. Так начиналось переплетение нефти с европейской политикой в исторической судьбе данного района планеты, хотя в полной мере оно проявилось намного позже того, как Османская империя прекратила свое существование. С другой стороны, предложение, сделанное британским губернатором Египта шарифу Хусейну в октябре 1914 года, очень скоро принесло свои плоды. Тогда-то как раз была предпринята первая попытка использовать оружие арабского национализма в политических целях.

Соблазн, заключавшийся в нанесении удара союзнику Германии, все больше возрастал из-за того, что сражения на территории Европы оставались кровопролитными, но решающего перевеса ни за одной из сторон не наблюдалось. Попытка форсирования пролива Дарданеллы в ходе совместной операции военно-морских сил и сухопутных войск 1915 года в надежде на взятие Константинополя провалилась. К тому времени в Европе созрели силы, готовые в один прекрасный день развязать там гражданскую войну. Но помощь арабским союзникам можно было предоставлять только до известного предела. Условия сотрудничества с Хусейном не удавалось согласовать до начала 1916 года. Он потребовал предоставления независимости всем арабским землям, расположенным южнее 37-й широты, пролегавшей приблизительно в 130 километрах к северу от линии между Алеппо и Мосулом, а также включавшим фактически всю территорию Османской империи без учета Турции и Курдистана. Требования выглядели слишком серьезными, чтобы англичане согласились на них с наскока. Требовалось согласование их еще и с французами, обладавшими особыми интересами в Сирии. После заключения соглашения британцами и французами по поводу сфер влияния в расчлененной Османской империи оставалось еще много нерешенных вопросов, определяющих ее будущее, в том числе статус Ирака. Вместе с тем политическая программа арабских националистов выглядела обретающей плоть.

Будущее такого рода предприятий в скором времени подверглось сомнению. Арабский мятеж начался в июне 1916 года с нападения на турецкий гарнизон Медины. Само это массовое выступление свелось всего лишь к отвлечению внимания от основных театров войны, зато оно удалось и обросло всевозможными легендами. Чуть позже британцы чувствовали, что к арабам следует относиться с большей серьезностью; Хусейна признали королем Хиджаза. Их собственные войска в 1917 году вторглись на территорию Палестины и взяли Иерусалим. В 1918 году они должны были вместе с арабами войти в Дамаск. Перед этим, однако, произошло новое усложнение ситуации из-за еще двух событий. Одним из них следует назвать вступление в войну американцев; в заявлении о своих военных целях президент США В. Вильсон высказался о своем намерении обеспечить «абсолютную без вмешательства извне возможность развития» для терпящих гнет турок народов Османской империи. Вторым событием стало опубликование в Советском Союзе тайной переписки по дипломатической линии свергнутого русского царя; она касалась англо-французских предложений по назначению сфер влияния на Ближнем Востоке. Предложенным соглашением предусматривалось назначение внешнего управления Палестиной под эгидой некоего международного учреждения. Очередной раздражитель добавился после объявления о том, что британские политики поддерживают идею учреждения в Палестине национальной родины для еврейского народа. Величайшим достижением сионистов к тому времени можно считать Декларацию А. Бальфура. Сионистские победы никак не противоречили тому, что европейцы обещали арабам, и президент США Вильсон славно потрудился на общем поприще, предложив критерии для защиты интересов палестинцев, не относящихся к евреям. Однако практически немыслимо было ожидать, что все дело пойдет без срывов, особенно когда в 1918 году британцы и французы продолжили выражение своей доброжелательности к агрессивным устремлениям арабов. После поражения турок виды на перспективу выглядели предельно запутанными.

В тот момент власти Великобритании признали Хусейна королем всех арабских народов, но такое признание помогло совсем не сильно. Карту современного арабского мира предстояло составить не арабским националистам, а британцам и французам за ширмой Лиги Наций. На протяжении бестолкового десятилетия британцам и французам пришлось возиться с арабами, которых они сами заманили на сцену мировой политики, в то время как арабские предводители еще как следует не разобрались между собой. Мираж исламского единства развеялся в очередной раз, но, к счастью, то же самое произошло с русской угрозой (пусть даже совсем ненадолго), и только две великие державы продолжали заниматься Ближним Востоком. Их правители ни на грош не верили друг другу, но их дипломаты могли договориться на какое-то время на взаимовыгодной основе: если британцы собираются гнуть свою линию в Ираке, французы получают право на то же самое в Сирии. Узаконить такую сделку поручалось чиновникам Лиги Наций, выдавшим ее участникам мандаты на распоряжение арабскими землями. Палестина, Иордания и Ирак отошли британцам, а Сирия – французам, с самого начала чинившим полный произвол, так как пришлось утверждать свое право на власть силой оружия после того, как Национальный конгресс Сирии потребовал независимости, как вариант британского или американского мандата. Французы отстранили от власти короля, то есть избранного арабами сына Хусейна, и после этого им пришлось иметь дело с участниками полномасштабного народного восстания.

Французы силой продолжали цепляться за свое колониальное наследие в 1930-х годах, хотя к тому времени появились указания на то, что им придется поделиться властными полномочиями с сирийскими националистами. К сожалению, ситуация в Сирии в положенное время подверглась расчленяющему воздействию национализма, когда сирийские курды воспротивились перспективе присоединения к Арабскому государству, тем самым доставив европейским дипломатам новую ближневосточную головную боль, лечить которую придется очень долго.

Аравийский полуостров между тем пребывал в состоянии упорной борьбы между Хусейном и еще одним королем, с которым британцы договорились о заключении соглашения (его последователи, еще больше усложнявшие ситуацию, принадлежали к крайней пуританской исламской секте, придававшей религиозный аспект тогдашнему династическому и племенному конфликту). Хусейна сместили с престола, и в 1932 году вместо Хиджаза появилось новое королевство под названием Саудовская Аравия. Очередные проблемы возникли из-за сыновей Хусейна, занимавших в то время престолы королей Ирака и Иордании. В ходе упорных сражений убедившись в предстоящих трудностях, британцы занялись отзывом у них мандата по Ираку столь поспешно, насколько позволяла тогда обстановка. Для защиты стратегических интересов британцы рассчитывали на сохранение в регионе своих баз сухопутных войск и военно-воздушных сил. В 1932 году Ирак приняли в Лигу Наций соответственно как независимое и полностью суверенное государство. Чуть раньше в том же 1928 году британцы признали независимость Иордании, и снова с сохранением на ее территории военных и финансовых учреждений.

Урегулирование ситуации в Палестине шло со значительно большим трудом. С 1921 года, когда возникли массовые антисемитские выступления арабов, встревоженных еврейской иммиграцией и приобретением евреями арабских земель, спокойная жизнь в Палестине никогда не задерживалась надолго. На кону стояло нечто большее, чем одни только религиозные или национальные чувства. С переселявшимися в Палестину евреями пришла новая волна европеизации и модернизации, а, вместе с ней возникла необходимость изменения экономических отношений и предъявления современных требований к традиционному обществу. Британские мандатные полномочия нужно было разделить между арабами, требовавшими прекратить переселение на их земли евреев, и евреями, настаивавшими на обеспечении их законных прав. Требования арабских правительств теперь тоже следовало принимать во внимание, и они заняли земли, представлявшие экономическую и стратегическую важность для обеспечения британской безопасности. Наметилось вмешательство в дело носителей мирового общественного мнения. Еврейский вопрос обострился как никогда после того, как в 1933 году у власти в Германии оказался режим, устроивший гонения на евреев, а также началась ликвидация юридических и социальных завоеваний, которых они добились со времен Французской революции. К 1937 году в Палестине начались ожесточенные сражения между евреями и арабами. В скором времени к подавлению арабского восстания пришлось привлекать подразделения британской регулярной армии.

Крах верховной власти в арабских странах в прошлом часто сопровождался периодом восстановления должного порядка. При этом вопрос состоял в том, последует ли за восстановлением порядка (в древности в такие периоды истории наступала полная анархия) учреждение новой имперской гегемонии. Британцы на роль гегемонов не соглашались; пережив краткий период имперского опьянения, пожиная победу, они хотели всего лишь сохранить свои собственные интересы в этом районе, то есть предохранить Суэцкий канал и нарастающий поток нефти из Ирака и Ирана. Между 1918 и 1934 годами успели проложить мощный трубопровод из Северного Ирака через Иорданию и Палестину до Хайфы, тем самым на будущее здесь заложили повод для очередного зигзага истории этих территорий. Потребление нефти в Европе еще не достигло такого большого объема, чтобы возникла какая бы то ни было зависимость от ее поставок. Не случилось и крупных геологических открытий, способных повлиять на существующее политическое положение. Изменения придут в 1950-х годах. Но почувствовать себя заставил новый фактор; за нефтью обратилось командование Королевского британского флота для заправки топливом своих кораблей.

Британцы считали, что надежнее всего охранять Суэц войсками, расквартированными в Египте, но при таком варианте возникали дополнительные проблемы. Из-за войны у египтян усилилось чувство ненависти к иноземцам. Солдаты оккупационных армий любовью местного населения никогда не пользуются, а когда из-за войны растут цены, винят в этом иноземцев. Предводители египетских националистов попытались в 1919 году внести свое дело в повестку дня Парижской мирной конференции, но им предложили не соваться куда не следует; тут же началось восстание против британского гнета, которое удалось оперативно подавить. Но британцы уже начали отступление с занимаемых ими позиций. Действие протектората над Египтом закончилось в 1922 году ради успокоения националистических чувств. Причем в новом королевстве Египта существовала избирательная система, обеспечивавшая возвращение к власти одного националистического большинства за другим. Тем самым египетское правительство лишалось возможности договориться об условиях предохранения британских интересов, приемлемых для любого британского правительства. Результатом стал затянувшийся конституционный тупик и перемежающиеся беспорядки до тех пор, пока в 1936 году британцы наконец-то не согласились с разрешением на размещение гарнизонов в зоне Суэцкого канала на оговоренное заранее количество лет. К тому же объявили об отмене привилегий иностранцев, предусмотренных юрисдикцией.

Все это происходило на фоне общего британского отступления от империи, обнаруживавшегося повсеместно после 1918 года и служившего отражением перенапряжения власти и ресурсов в условиях, когда проводники британской внешней политики начали заниматься решением иных задач. Изменения в мировых отношениях вдали от Ближнего Востока по-своему послужили приданию очертаний событий на исламских землях после краха Османской империи. Еще одним новым фактором служил марксистский коммунизм. На протяжении всех лет между войнами на волнах советского радиовещания на арабские страны пропагандировалась поддержка первых арабских коммунистов. Но при этом доставлявший им беспокойство коммунизм продемонстрировал полную неспособность потеснить мощнейшее революционное влияние в арабском мире, остававшееся за арабским национализмом, причем сосредоточилось оно к 1938 году на Палестине. В том же году на территории Сирии проводился съезд в поддержку палестинского арабского дела. К тому же стало откровенно проявляться негодование арабов по поводу жестокости французов в Сирии, а также ответ арабов на протест египетских националистов, адресованный британцам. В панарабских ощущениях заключалась сила, которая, по мнению людей осведомленных, могла бы в конце-то концов послужить преодолению раскола хашимитских королевств.

Союзнические соглашения, заключенные во время войны, к тому же усложнили историю самой османской родины – Турции (так ее в скором времени должны были назвать). Британцы, французы, греки и итальянцы единогласно согласились со своими долями в виде трофеев; единственное упрощение, принесенное войной, состояло в устранении с арены России с ее претензиями на Константинополь и черноморские проливы. Перед лицом вторжения французов, греков и итальянцев султан подписал унизительный мирный договор. Греции предоставили обширные концессии, Армении обещали государственную независимость, в то время как все, что не досталось Турции, поделили на британскую, французскую и итальянскую сферы влияния. Так выглядел оскал откровенного империализма, оказавшегося гораздо свирепее того, что рвал Германию в Версале. Главное заключалось в восстановлении европейского финансового контроля над планетой.

Затем наступило время первой успешной ревизии мирного урегулирования. Оно стало делом по большому счету одного человека в лице бывшего младотурка и единственного победоносного генерала османов Мустафы Кемаля, который по очереди прогнал французов и греков после того, как просто припугнул итальянцев. С помощью большевиков он подавил сопротивление армян. Британцы предложили сесть за стол переговоров, и в результате в 1923 году появился второй договор с Турцией. Так выглядела победа национализма по решениям в Париже, и она касалась раздела мирного урегулирования, согласованного между равноправными участниками переговоров и не навязанного побежденному участнику войны. К тому же в переговорах принимали участие делегаты от Советского Союза и выполнялся этот договор дольше всех остальных соглашений о мире. Положения о капитуляции и средствах финансового контроля из договора исчезли. Турки отказались от своих притязаний на арабские земли и острова в Эгейском море, от Кипра, Родоса и архипелага Додеканес. Последовал крупный обмен греческим и турецким населением (380 тысяч мусульман перебрались из Греции в Турцию, и почти 1,5 миллиона православных христиан переселились из Турции в Грецию), и тем самым усилилась ненависть этих народов друг к другу. Все же в свете последующих событий данное мероприятие можно считать одной из наиболее плодотворных этнических чисток в регионе, когда окончательная ситуация выглядела такой опасной, какой она представлялась вначале. И таким манером после шести веков ее существования от Османской империи за пределами Турции ничего не осталось. Новая республика тогда в 1923 году появилась как национальное государство. Соответственно, в 1924 году за империей в небытие последовал и халифат. Так наступил конец османской эпохи; начиналась турецкая история. Анатолийские турки теперь в первый раз за пять или шесть столетий превратились в национальное большинство своего государства. Символическим моментом следует назвать то, что свою столицу они перевели в Анкару.

М. Кемаль, как он сам себя называл (это имя значит «Совершенный»), во многом напоминал русского Петра Великого (после успешной ревизии навязанных условий мирного договора его нисколько не интересовала территориальная экспансия) с добавлением просвещенного деспотизма. К тому же его считали одним из признанных самых толковых реформаторов своего века. Право подверглось секуляризации (по примеру наполеоновского кодекса), от мусульманского календаря отказались, а в 1928 году в конституцию внесли поправку с изъятием провозглашения Турции исламским государством. По сей день Турция остается единственной ближневосточной страной с мусульманским населением, где юридически провозглашен принцип светскости государства. Многоженству там положен конец. В 1935 году день отдыха на неделе, раньше приходившийся на пятницу как исламский выходной день, перенесли на воскресенье, и в турецкий язык вошло новое слово: уик-энд (период с 13:00 субботы до полуночи воскресенья). В школах прекратили преподавать религиозное учение и запретили ношение фески; притом что она пришла из Европы, ее считали мусульманским головным убором. Кемаль прекрасно осознавал радикальную суть модернизации, которую затевал, и такие символы прошлого имели для него большое значение. Они служили приметами преобразований очень важных: замены традиционного исламского общества обществом европейским. Один исламский идеолог призвал своих соплеменников турок «сохранять принадлежность турецкой нации, исламской религии и европейской цивилизации», и при этом он явно не видел больших затруднений на пути к достижению всего им предложенного. Турецкую письменность переложили на латинский алфавит, и такого рода реформа представляла великую роль образования, впредь обязательного для всего турецкого населения на уровне начальной школы. Национальное прошлое в учебниках подали в переписанном виде; утверждалось, будто Адам по национальности относился к туркам.

Мустафа Кемаль, которому депутаты Национального собрания присвоили имя Ататюрк, или Отец турок, считается безмерно значительной фигурой в судьбе его страны. Он являл собой того деятеля, каким хотел бы считаться Мохаммед Али, числящийся первым преобразователем исламского государства путем придания всем его атрибутам современного вида. Его личность представляет живейший интерес; до самой своей кончины в 1938 году Кемаль Ататюрк делал все, чтобы не допустить свертывания начатых им революционных преобразований. Итогом его жизни стало создание государства, занявшего по некоторым показателям достойное место среди самых передовых стран мира своего времени. В Турции наблюдался гораздо более радикальный разрыв с прошлым с точки зрения поручения новой роли женщинам, чем в самой Европе, и в 1934 году турецким женщинам предоставили право голоса на выборах. Женщин к тому же стимулировали на занятие профессиональной деятельностью.

Самой важной исламской страной, избежавшей прямого имперского господства и европейцев, и османов до 1914 года, была Персия. Британцы и русские после согласования сфер влияния в 1907 году нескладным дуэтом вмешивались в ее внутренние дела, но Русская держава рухнула волей большевиков с их социалистической революцией. Британцы продолжали содержать свои войска на персидской территории до конца Первой мировой войны. Негодование и обида на британцев возникла у персов, когда их делегации не предоставили возможность для изложения своих доводов на Парижской мирной конференции и наступил период большого конфуза, на протяжении которого британцы всеми силами искали пути стимулирования сопротивления большевикам после вывода британских войск. (С учетом перенапряжения всех британских сил речи об удержании Персии идти не могло.) Практически случайно, однако, один британский генерал уже отыскал человека, которому предстояло это сделать, пусть даже совершенно неожиданным способом.

Человека звали Реза Хан. Этот офицер в 1921 году осуществил государственный переворот и сразу использовал страх большевиков перед британцами, чтобы заключить договор, положениями которого признавалась неприкосновенность всех русских прав и объектов недвижимости в Персии, а также предполагался вывод иностранных войск. Затем Реза Хан занялся подавлением сепаратистов, пользовавшихся британской поддержкой. В 1925 году Национальным собранием ему предоставляются диктаторские полномочия, а через несколько месяцев его провозглашают шахиншахом. Ему предстояло править до 1941 года (когда советское правительство и британцы совместными усилиями свергли его с престола) в стиле иранского Кемаля. Отмена чадры и духовных училищ указывала на цели придания государству светской сути, преследовались они мягче, чем в Турции. В 1928 году от уступок в этих сферах отошли, что рассматривалось важным символическим шагом; между тем индустриализацию и совершенствование путей сообщения продолжали с прежним напором. Официально культивировалось тесное сотрудничество с Турцией. Наконец в 1933 году главный персидский мужчина продемонстрировал первую обратившую на себя всеобщее внимание победу на поприще нового для себя искусства в виде нефтяной дипломатии, когда шахиншах отменил концессию, находившуюся в распоряжении Англо-персидской нефтяной компании. Когда министры британского правительства подняли этот вопрос в Лиге Наций, символом величайшей победы иранского шаха стала концессия на более благоприятных условиях. Весь мир тогда убедился в независимом статусе Персии. В Персидском заливе наступила новая эра, соответственным образом ознаменованная в 1935 году официальным изменением названия государства: Персия стала Ираном. Два года спустя жена шаха впервые появилась на публике с открытым лицом.