На Ближнем Востоке европейцев до самого последнего времени называли «франками», как было еще со времен Византии, когда подразумевали западных христиан. Это название подхватили в остальных местах и до сих пор используют в различных вариантах произношения от Персидского залива до Китая. Оно представляется больше чем просто любопытным историческим фактом и служит полезным напоминанием о том, что неевропейцев с самого начала поражало единство, а не разнообразие западных народов, и они долгое время считали его одной общностью.

Истоки такого восприятия можно проследить до самых отдаленных начал затянувшегося, зато победного штурма Европой всего мира, когда наконец-то ощутилось ослабление нажима на ее восточную сухопутную границу и северные побережья. К 1000 году н. э. внешних врагов удалось остановить; с того времени европейцы приступили к их обращению в христианство. В пределах короткого промежутка времени Польшей, Венгрией, Данией и Норвегией стали управлять христианские монархи. Правда, Европу ждала еще одна и последняя большая угроза в виде кровавого нашествия монголов, но в то время ее никто даже вообразить не мог. К XI веку также уже началось отступление ислама. В 1071 году после 250 лет мусульманского правления Палермо покорили только что обращенные в христианство норманны. Исламское влияние на Южную Европу больше не распространялось из-за упадка, поразившего халифат Аббасидов в VIII и IX столетиях.

Жаркой схватке с исламом предстояло продолжаться вплоть до XV века. За это время сложилось единство и воспиталось рвение носителей христианства, ставшего глубочайшим источником европейского самосознания. Такое же религиозное рвение появлялось среди мусульман во время объявления священной войны, или джихада, но его симптомы выглядели не такими далекоидущими и глубокими, как среди европейцев, которых религия объединяла великим нравственным и духовным делом. Христианская вера питала их чувство своеобразия. Но при этом речь идет об одной только стороне медали. Вера к тому же служила созреванию хищного аппетита военного сословия, возвысившегося над светским обществом. Крестовые походы предусматривали возможности грабежа чужого добра и свободу действий в масштабе, немыслимом во время ведения войн внутри христианского мира. Они могли обирать язычников до нитки без малейших угрызений совести. В авангарде крестоносцев шли непревзойденные хищники норманны, к 1100 году успешно отнявшие у арабов Южную Италию и Сицилию. (Как бы по ошибке они к тому же прихватили последние владения Византии.) Еще один сюжет великой борьбы с исламом в Европе представлен эпопеей испанской истории под названием «Реконкиста», кульминационный момент которой пришелся на 1492 год, когда последняя мусульманская столица Испании город Гранада пала перед армиями католических монархов.

Испанцы дошли до того, что стали смотреть на Реконкисту как на богоугодное дело, и для него с самого начала в XI веке они сподобились собрать безземельных воинов со всех концов Европы. Но действия испанцев вызвали не меньший религиозный подъем и повышенную решительность со стороны жителей Запада, что выразилось в череде крупных предприятий в Сирии и Палестине, запомнившихся как Крестовые походы. В строгом смысле под данным названием подразумевается намного более продолжительный по времени и географически более распространенный ряд событий, чем те парочка веков, которые обычно считаются эпохой крестоносцев. Суть крестового похода заключалась в благословении папой его участников и даровании им индульгенции, обеспечивавшей крестоносцам сокращение периода пребывания в чистилище после смерти, а в некоторых случаях даже статус мученика, если кто-то погибал во время фактического участия в крестовом походе. На таких условиях крестовые походы все еще предпринимались и в XV веке, часто ради целей, сильно отличавшихся от великого дела на Святой земле, которая дала первых участников таких походов – против мавров в Испании, язычников-славян на прибалтийских землях, христианских еретиков во Франции и даже против христианских монархов, вызвавших гнев папы римского.

В качестве формирующей силы тем не менее первые четыре крестовых похода сыграли несравнимо большую роль, чем все последующие. Пусть даже крестоносцам не удалось достичь поставленной цели – они не вернули на Святую землю христианское правление, зато глубокое наследие после себя все-таки оставили. В Леванте они на короткое время основали новые колониальные сообщества; они нанесли серьезное, возможно смертельное, поражение христианской Восточной империи; главное же, крестоносцы навсегда определили психологию и самосознание западных европейцев. Первый и самый успешный крестовый поход предпринимался в 1096 году. В течение трех лет крестоносцы вернули Иерусалим, где отпраздновали триумф Евангелия Мира ужасной резней своих пленников, включая женщин и детей.

Второй крестовый поход (1147–1149 гг.), напротив, начался с успешного избиения (евреев в Рейнланде), но после него, невзирая на участие в нем императора и короля Франции, придавших походу особое значение, наступила настоящая катастрофа. Крестоносцы не смогли вернуть город Эдесу, потеря которого по большому счету вызвала эту катастрофу и во многом послужила дискредитации святого Бернара как самого пылкого их апологета (хотя нашелся побочный эффект некоторой важности, когда англичане со своим флотом отобрали у арабов Лиссабон, и он перешел в распоряжение короля Португалии). Потом в 1187 году Саладин вернул Иерусалим в лоно ислама. Третий крестовый поход, предпринятый следом (1189–1192 гг.), по социальному составу считается самым наглядным. В нем приняли участие германский император (утонувший во время него), а также короли Англии и Франции. Монархи никак не могли договориться, и крестоносцы не смогли вернуть себе Иерусалим. Никто из великих монархов не откликнулся на призыв папы Иннокентия III пойти в следующий крестовый поход, хотя многие безземельные феодалы это сделали; венецианцы финансировали экспедицию, участники которой отправились в путь в 1202 году. Им сразу же пришлось отклониться от намеченного курса из-за вмешательства в династические проблемы Византия, что пошло на пользу венецианцам, которые помогли вернуть Константинополь свергнутому императору. Пришло время ужасной осады этого города в 1204 году, и с ней наступил конец Четвертого крестового похода, памятником которого служит учреждение «латинской империи» в Константинополе, просуществовавшей там всего лишь полвека.

Еще несколько крестовых походов состоялось в XIII веке, и пусть они помогли отсрочить на некоторое время угрозу, стоящую перед Византией, последняя христианская цитадель в Палестине – Акра пала перед мусульманами в 1281 году, и впредь крестовые походы по освобождению Святой земли прекратили существование как самостоятельная сила. Религиозный порыв мог все еще двигать людьми, но первые четыре крестовых похода слишком часто демонстрировали истинную неприятную суть алчности их участников. Они служат первыми примерами европейского зарубежного империализма с характерным сочетанием благородных и порочных целей, а также их неудавшегося поселенческого колониализма. Тогда как в Испании и на болотах язычников Германии европейцы двигали границу поселения, в Сирии и Палестине крестоносцы пытались пересадить западные учреждения в удаленные и диковинные условия, а также захватить земли и товары, каких было не найти в самой Европе. Крестоносцы делали это с чистой совестью потому, что своих противников они считали неверными, которые силой оружия обосновались в самых больших святынях христианства. «Христиане правы, а язычники не правы», – говорится в «Песне Роланда», и в этом, вероятно, излагается суть ответа рядового участника крестового похода на любые сомнения по поводу всего им содеянного.

Мимолетные успехи Первого крестового похода обусловлены случайным периодом ослабления и анархии в исламском мире. Немощные саженцы франкских государств и латинской империи Константинополя не приживались. Зато появились более долговечные последствия, прежде всего, в отношениях христианства с исламом, когда на столетия вперед возникло ощущение непреодолимого идеологического отторжения между двумя вероисповеданиями очень схожего происхождения. То, что один ученый метко назвал «потоком искажения» ислама, уже шло полным ходом в западном христианском мире с самого начала XII века. Наряду с прочими мерами такое искажение лишило возможности сосуществования двух религий, как это иногда наблюдалось в Испании, а также послужило прекращению разложения христианской культуры в этой стране мусульманскими учеными. Но раскол христианского мира опять усугубился из-за тех же крестовых походов; осаду Константинополя устроили крестоносцы. У крестовых походов появилось, кроме того, наследство в виде нового характера западного христианства, воинственного и агрессивного, которое будет часто прорываться в предстоящие века (когда появится возможность воспользоваться техническим превосходством). В этом наследии лежат корни мировосприятия, которое применительно к светской сфере порождает тягу к покорению мира в современной эпохе. Реконкисту едва ли можно было завершить прежде того, как испанцы обратятся к Южной и Северной Америке как полю боя для нового крестового похода.

Все-таки Европа постоянно подвергалась влиянию ислама. В борьбе религиозных воззрений европейцы заимствовали и изобрели новые привычки и общественные атрибуты. Где бы они ни сталкивались с приверженцами ислама, на землях крестовых походов, на Сицилии или в Испании, западные европейцы всегда находили поводы для восхищения врагом. Иногда они забирали себе предметы роскоши, отсутствовавшие у них на родине: шелковые ткани, парфюмерию и новые для них блюда. Кое-кто из рыцарей приобрел привычку принимть чаще, чем прежде, ванну или просто мыться. Тяга к телесной чистоте большой радости не доставляла, так как считалась нарушением церковного канона, закрепленного в сознании рядового европейца, считавшего бани местом для телесных утех. Телесная чистота к тому времени еще не относилась к категории благочестивых дел.

Одним из учреждений, воплощавших воинственность христианства времен Высокого Средневековья, считался военный рыцарский орден. В нем объединялись солдаты, взявшие на себя обет членов религиозного ордена и подчинившиеся дисциплине борьбы за веру. Некоторые из этих орденов превратились в очень богатые предприятия, получавшие подношения из многих стран. Рыцарям ордена святого Иоанна Иерусалимского (существующего до сих пор) на протяжении многих веков пришлось держать передний край обороны в войне против ислама. Орден тамплиеров приобрел такую великую власть и богатство, что французскому королю пришлось его просто разгромить из страха перед рыцарями, а испанские военные ордена Калатравы и святого Иакова постоянно шли в передних рядах войск Реконкисты.

Район военных действий еще одного боевого ордена тевтонских монахов находился на севере, где эти монахи занимались уцерковлением народов, населявших прибалтийские и славянские земли. Здесь тоже миссионерское рвение проповедников соединилось с алчностью нищих монахов, совместными усилиями переиначивших границы и культурное наследие народов всей территории, на которой они побывали. Инерция колонизации, пресеченная на Ближнем Востоке, дальше на севере не угасала еще долгое время. Экспансия германцев в восточном направлении заключалась в большом переселении народов, продолжавшемся несколько веков и сопровождавшемся вырубкой лесов, появлением усадеб и деревень, основанием городов, строительством крепостей для защиты этих городов, а также монастырей и церквей для их обслуживания.

В то время как в результате великой экспансии германского востока между 1100 и 1400 годами появлялась новая экономическая, культурная и этническая карта Европы, одновременно поднимался еще один барьер на пути союза двух сложившихся к тому времени христианских традиций. Папское верховенство на Западе послужило превращению католицизма конца средневекового периода в как никогда бескомпромиссное и непримиримое для православия вероучение. С XII века и дальше Россия все больше отдалялась от Западной Европы в силу ее собственных традиций и особого исторического пути. Взятие монголами Киева в 1240 году послужило таким же сокрушительным ударом по восточному христианству, как потеря Константинополя в 1204-м. К тому же из-за него произошел раскол между князьями Московского государства. В условиях, когда Византия находилась в состоянии упадка, а со спины нависали немцы и шведы, русским пришлось на протяжении нескольких веков платить дань монголам и их татарским преемникам из Золотой Орды. Такое долгое иго кочевого евразийского народа считается еще одним историческим фактором, разлучившим Россию с Западной Европой.

Татарское иго сильнее всего сказалось на жизни населения южных русских княжеств, ведь именно там в основном хозяйничала монгольская орда. На Руси появляется новая расстановка политических сил: после падения Киева происходит возвышение Новгорода и Москвы, хотя их князья остаются данниками татар, расплачивавшимися с ними серебром, ратниками и невольниками. Им, как и остальным русским князьям, полагалось отправлять своих посланников в татарскую столицу Сарай на Волге, чтобы по отдельности договариваться со своими завоевателями о совместных делах. В этот период русской истории наблюдался самый большой сдвиг и неразбериха в порядке наследования власти в княжествах Руси. Интересам татарской политики и борьбе за выживание больше всего подходили самые властные претенденты. Будущая политическая традиция России тем самым приобретала свою форму в общении с татарами с поправкой на унаследованные понятия Византийской империи. Постепенно ядро центростремительных тенденций перемещалось в сторону Москвы. Распознать данный процесс появилась возможность во время правления сына Александра Невского, ставшего князем Московским. Его преемники пользовались поддержкой татар, ценивших их как толковых сборщиков податей. Церковь никакого сопротивления не оказывала, и столичное архиепископство в XIV веке переселилось из Владимира в Москву.

Между тем в Европе возникла новая угроза православию. Последний на континенте исповедовавший язычество народ – литовцы. В конце XIV века они приняли католицизм, и их великий витебский князь Ягайло включил в свои владения просторные территории славянских земель, в том числе значительные области Пруссии, Польши и Украины с городом Киевом, которые литовцы удерживали на протяжении трех веков. С XVI века они сформировали великосветскую республику с выборными королями, называвшуюся Речь Посполитая. На руку русским литовцы тоже воевали с германцами; именно они разгромили Тевтонский орден в битве при Танненберге 1410 года.

Падение Константинополя принесло большие перемены для Руси; центр восточного православия теперь перемещался из Византии на землю русичей. Русскому духовенству не потребовалось много времени, чтобы осознать всю сложность причин тогдашних катастрофических событий. Византийцы, посчитали они, предательски отказались от своего наследия, бросившись искать религиозный компромисс у участников Флорентийского собора. «Константинополь пал, – написал митрополит Московский, – потому что его священники покинули истинную православную веру… Существует одна только истинная церковь на земле – церковь Руси». Несколько десятилетий спустя, в начале XVI века, один монах смог написать правителю Московского государства в совершенно ином тоне: «Два Рима пали, но третий стоит, и четвертому не бывать. Поэтому в мире остался единственный христианский правитель, и он – господин над всеми правоверными христианами».

Конец Византия наступил, когда в силу прочих исторических перемен появилась возможность и закономерность выхода Руси из состояния междоусобной раздробленности и освобождения ее от татарского ига. Золотая Орда распалась из-за внутренних раздоров в XV веке, и литовская экспансия полностью прекратилась. В таких внешних условиях на престол в Москве в 1462 году взошел правитель, обладавший умением ими достойно воспользоваться. Иван Великий (Иван III) добыл для Руси нечто, напоминавшее по определению и в действительности то, что имели Англия и Франция с XII века. Кто-то видит в нем первого национального правителя России. Основой его творения служит объединение собственной территории Русского царства. После присоединения к Московии Псковского и Новгородского княжеств власть Ивана Великого простиралась до самого Урала. Бояр, правивших княжествами, он выслал из Руси, а на их место назначил людей, получивших вотчины в обмен на верную службу царю. Немецких купцов Ганзейского союза, державших в своих руках торговлю на территории русских княжеств, тоже прогнали подальше. Татары в 1481 году предприняли еще одну попытку покорения Москвы, но русские витязи ее успешно отбили, а в результате двух вторжений в Литву Иван Великий в 1503 году приобрел большую часть Белоруссии и Малороссии. Его преемник в 1514 году взял Смоленск.

Иван Великий первым из русских правителей взял себе титул «царь». Он сознательно пошел на воскрешение имперского прошлого, выдвинув свою претензию на наследие цезарей, от которых происходит это слово. В 1472 году Иван Великий взял в жены племянницу последнего византийского императора. Его называли «владыкой волей Божией», и во время его правления вводится государственный герб в виде двуглавого орла, который сохранится в качестве главного символа русских правителей до 1917 года. Так русская монархия и русская история получили дополнительную византийскую окраску и стали еще больше отличаться от монархии и истории Западной Европы. К 1500 году западные европейцы уже признали особый род монархии в России; преемник Ивана Великого царь Василий по всеобщему признанию располагал намного большей властью над своими подданными, чем любой из христианских правителей.

С оглядкой на прошлое уже к 1500 году появилась возможность представить себе в общих чертах будущее Европы. На протяжении веков шел великий процесс переоценки и осмысления событий. Земли Европы теперь заселились до предела; на востоке дальнейшее продвижение остановилось из-за консолидации христианской России, на Балканах – из-за османской империи ислама. Первая волна экспансии за счет крестовых походов фактически выдохлась примерно к 1250 году. С приходом к власти османов в XV веке европейцам снова пришлось переходить к обороне на рубеже Восточного Средиземноморья и Балкан. Правителям несчастных государств с открытыми для нападения территориями на востоке, таких как Венеция, приходилось присматривать за ними как можно тщательнее. Между тем правители прочих стран начинали по-новому присматриваться к своим океанским горизонтам. Назревала новая фаза отношений обитателей Западной Европы с народами остальной части мира.

В 1400 году европейцы все еще смотрели на Иерусалим как центр своего мира. Хотя викинги пересекли Атлантику, люди могли все еще представлять себе мир пусть даже земной сферой, но составленной из трех континентов – Европы, Азии и Африки, расположенных вокруг замкнутого моря, названного Средиземным. Огромный прорыв в познании мира, причем самый значительный со времен монгольского нашествия, лежит уже у очередного порога истории. После него все прежние воззрения навсегда уйдут в прошлое. Путь к нему пролегал через океаны, потому что все остальные подходы казались перекрытыми. Первые прямые контакты европейцев с народами Азии осуществлялись по суше, а не по воде. Главным каналом общения служили караванные пути Центральной Евразии, и по ним поступали товары на Запад для доставки от портов Черного моря или Леванта до конечного потребителя. Где бы то ни было еще вплоть до XV века редкие суда заходили дальше юга Марокко. Затем наблюдается нарастание волны дальних морских предприятий. С ней начиналась эпоха всемирной истории в истинном ее смысле.

Одно из его объяснений лежит в технической плоскости, где удалось приобрести новое оснащение и навыки его применения. Океанское судовождение требовало различных типов судов и новых методов навигации, и в XIV веке они появились. Таким образом, появилась возможность для приложения огромных усилий по исследованию нашей планеты, и XV век стали называть «эпохой Великих географических открытий». В конструкцию судна ввели два решающих изменения. Одним из них была установка руля ахтерштевня; точное время его появления нам не известно, хотя часть судов была оснащена им к 1300 году. Вторым называют более постепенный и сложный процесс совершенствования такелажа парусных судов. Процесс пошел с увеличением водоизмещения судов. Такого рода усовершенствования, безусловно, потребовались в контексте усложнения морской торговли. К 1500 году приземистый средневековый «баркас» Северной Европы, оснащенный одной мачтой с квадратным парусом, пришлось превратить в настоящее судно с тремя мачтами и целым набором парусов. Грот-мачта все еще несла прямое парусное вооружение, но оно состояло из нескольких полотнищ; бизань-мачта оснащалась большим латинским парусом, позаимствованным у моряков Средиземноморья; фок-мачта могла нести несколько прямых парусов, но к бушприту к тому же могли прикрепляться недавно изобретенные продольные кливерные паруса. Вместе с латинским парусом в кормовой части эти передние паруса обеспечивали судну повышенную маневренность; под ними можно было идти почти что против ветра.

С внедрением всех новшеств окончательная конструкция морских судов Европы оставалась практически неизмененной (хотя допускавшей постоянное совершенствование) вплоть до изобретения паровой силовой установки. Х. Колумбу тогдашние суда показались бы слишком маленькими и тесными, зато суда его времени выглядели вполне походящими для этого капитана клипера XIX века сооружениями. Оснащенные пушками, пусть даже крошечного калибра по сравнению с тем, что поступило на вооружение флота потом, эти суда оценил бы сам адмирал Г. Нельсон.

К 1500 году произошли некоторые решающие изменения в штурманском деле. Первыми показали, как в океане выдерживать курс судна, все те же викинги. Они располагали самыми совершенными судами и навыками навигации того времени в Европе. Ориентируясь в северных широтах на Полярную звезду и солнце, высоту которого над горизонтом в полдень к X столетию вычислил по таблице один ирландский астроном, они пересекли Атлантику. Затем в XIII веке обнаруживаются свидетельства двух крупных нововведений. В то время в Средиземноморье начинают широко применять компас (уже существовавший в Китае, но (хотя высказываются определенные предположения) неизвестно, почему или как он попал из Азии на Ближний Восток), а в 1270 году появляется первая ссылка на морскую карту, использовавшуюся на судне, привлеченном в интересах Крестового похода. В следующие два столетия родились современная география и исследование неизведанных земель. Подталкиваемые расчетом на торговую выгоду, миссионерским рвением и возможностями установления дипломатических отношений с заморскими странами, некоторые правители стали давать деньги на исследовательские экспедиции. В XV веке они начинают нанимать собственных картографов и гидрографов. Главную роль среди таких правителей играл брат короля Португалии Генрих Мореплаватель, как позже его назвали пользовавшиеся английским языком ученые (притом что он никогда самостоятельно в море не выходил).

Португальцам досталось протяженное атлантическое побережье. С суши их страну окружали земли Испании, а к средиземноморской торговле их не пускали опытные и прекрасно вооруженные отряды итальянцев, охранявших это море. Португальцам практически ничего не оставалось, кроме как искать новые земли по ту сторону Атлантики. Они уже начали знакомиться с северными водами, когда тот же принц Генрих Мореплаватель приступил к организации и отправке целой серии морских экспедиций. Именно он сыграл решающую роль в португальских открытиях. По ряду причин он обратил внимание соотечественников на южное направление. Всем было известно, что в Сахаре предстояло обнаружить месторождения золота и плантации перца; вероятно, открыли их те же португальцы. Там же отыскалась возможность привлечь на свою сторону союзника в лице легендарного Пресвитера Иоанна, ударившего османам во фланг. Безусловно хватало дела для носителей Креста, занявшихся привлечением на свою сторону новообращенных, поиском славы и покорением земель. Генрих Мореплаватель при всех его заслугах человека, толкнувшего авантюристов Европы на освоение новых земель в дальних уголках земного шара и создание единого мира, по своей сути оставался человеком Средневековья. Он предусмотрительно испрашивал папское благословение и одобрение всех своих экспедиций. Он пошел крестовым походом на Северную Африку, прихватив с собой обломок Животворящего Креста, и принял участие в захвате португальцами Цента в 1415 году, тем самым покончив с мертвой хваткой ислама, державшего под своим контролем морские пути на западе Средиземного моря. Он сыграл первую скрипку на заре эпохи Великих географических открытий, организовав системное казенное финансирование исследовательских экспедиций. Все-таки его душевные струны подверглись настройке по камертону мира рыцарей и участников Крестовых походов, под влиянием которых сформировались взгляды нашего Генриха. Он представляется выдающимся образцом человека, совершившего в своей жизни намного больше, чем мог в силу ограниченности своих познаний.

Португальцы упорно продвигались в южном направлении. Они начали с исследования африканского побережья, но те среди них, кто похрабрее, достигли островов архипелага Мадейра и с 1420-х годов приступили к их хозяйственному освоению. В 1434 году один из их капитанов миновал мыс Буждур, считавшийся важным психологическим рубежом, преодоление которого стало первым большим триумфом Генриха Мореплавателя; 10 лет спустя они обошли Кабо-Верде и утвердились на Азорских островах. К тому времени они усовершенствовали свое судно класса каравелла, оснащенное новым такелажем для хода на встречный ветер и против течения на обратном пути в родной порт с выходом в открытый Атлантический океан на возвратный курс по пологой дуге. В 1445 году португальцы дошли до Сенегала. В скором времени после этого португальцы построили там свой первый форт. Генрих Мореплаватель умер в 1460 году, но к тому времени его соотечественники получили все необходимое для продолжения движения дальше на юг. В 1473 году они пересекли экватор и в 1487-м высадились на мысе Доброй Надежды. Впереди лежал Индийский океан; арабы давно занимались торговлей через этот океан, и лоцманов вполне тогда хватало. Существуют к тому же воспоминания о китайцах, живших двумя поколениями раньше. По ту сторону Индийского океана располагались еще более богатые источники специй. В 1498 году Васко да Гама наконец-то бросил якорь в индийских водах.

К тому времени еще один моряк, известный всем генуэзец Христофор Колумб, в поисках Азии пересек Атлантику, уверенный в правильности Птолемеевой географии и рассчитывавший в скором времени добраться до назначенного места. В своих расчетах он жестоко обманулся. Зато открыл Америку, доставшуюся католическим монархам Испании. Под названием «Вест-Индия» на современной карте увековечена непоколебимая вера Колумба в то, что он совершил открытие островов у побережья Азиатского континента в ходе своего рискованного предприятия, радикально отличавшегося от осмотрительного, хотя не лишенного храбрости, продвижения португальцев в обход Африки. В отличие от них, но неосознанно, ему посчастливилось открыть целый континент, хотя во время своего второго, гораздо тщательнее организованного вояжа, совершенного им в 1493 году, он занялся исследованием только его островов. Португальцы достигли известного континента по новому маршруту. Прошло совсем немного времени (хотя до последнего своего дня Колумб отказывался признавать непреложный факт, даже после еще двух экспедиций и высадки на материк), и до европейцев стало доходить, что Колумб в конечном счете проложил маршрут совсем не в Азию. В 1494 году обнаруженной в Западном полушарии земле впервые присвоили историческое название «Новый свет». (Зато только в 1726 году появилось осознание того факта, что Азия и Америка все-таки разделяются Беринговым проливом.)

Представители предприимчивой части двух атлантических наций пытались прийти к пониманию собственных интересов в мире расширяющихся горизонтов. Первое европейское соглашение о торговле за пределами европейских вод заключили власти Португалии и Испании в 1479 году, когда Гвинейский залив контролировали португальцы; теперь оставалось только продолжать разграничение сфер влияния. Папа римский назначил временную награду в виде раздела мира между Португалией и Испанией по линии в 100 лиг (лига – мера длины, приблизительно равная 3 милям) к западу от Азорских островов, но ее пришлось изменить в соответствии с Тордесильяским договором 1494 года, положениями которого Португалии передавались все земли к востоку от линии долготы, проходящей на 370 лиг западнее Кабо-Верде, а Испании – все земли к западу от нее. В 1500 году португальская эскадра по пути в Индийский океан зашла в Атлантику, чтобы уйти от встречных ветров, и, к удивлению ее командования, перед нею открылась земля, лежавшая к востоку от линии, указанной в договоре. Она принадлежала не Африке. Португальцам открылась Бразилия. С тех пор португальцам принадлежала судьба всей Атлантики, а также Азии. Притом что главные свои усилия они все еще сосредоточивали на восточном направлении, состоявший у них на службе итальянец по имени Америго Веспуччи через какое-то время ушел на юг достаточно далеко, чтобы доказать: между Европой и Азией на западном маршруте лежат не просто острова, а целый незнакомый континент. В скором времени этот континент назвали в честь его первооткрывателя Америкой. Такое название южной части континента позже распространили на его северную половину.

В 1522 году, то есть спустя 30 лет после высадки Христофора Колумба на Багамах, капитан судна на службе испанской короны совершил первое кругосветное плавание. Португальца, под командованием которого был совершен такой подвиг, звали Фернан Магеллан; он дошел до Филиппин, где его убили, а до своей гибели обнаружил и прошел пролив, названный в его честь. Из его спутников выжило и вернулось в Испанию 18 человек. Этим путешествием и доказательством его участников того факта, что все великие океаны связаны между собой, заканчивается пролог европейской эпохи и начинается ее содержательная часть. Всего лишь примерно за 100 лет открытий и изысканий поменялись представления европейцев о мире и изменился курс их истории. С этого времени народам, обладающим выходом в Атлантику, предоставлялись возможности, недоступные отрезанным от морей державам Центральной Европы и Средиземноморья. В первую очередь подразумевались Испания и Португалия, но к ним должны будут присоединиться (и превзойти) Франция, Голландия и, прежде всего, Англия с ее разнообразием гаваней, располагавшихся в центре недавно увеличившегося за счет морских просторов полушария; к ним не составляло большого труда добраться из внутренних районов Британских островов, и из них представлялось удобным наносить удары по основным европейским морским маршрутам на протяжении следующих 200 лет.

Воспользоваться всеми перечисленными изменениями стало возможно в силу развития навыков нижнего звена морского сословия и расширения географических знаний. Новой и определяющей фигурой прогресса в морском деле служил профессиональный исследователь и штурман. Многих из них подарила миру Италия, в том числе самого Колумба. Новые знания тоже лежали в основе не только концепции этих путешествий и их успешного технического исполнения, но также они позволили европейцам по-новому увидеть свои отношения с окружающим миром. Подводя итог, отметим, что Иерусалим прекратил служить центром мира; карты, которые люди начали составлять, при всей их большой приблизительности представляли в общем виде реальный образ земного шара.

В 1400 году один флорентиец возвратил из Константинополя копию «Географии» Птолемея. Представление о мире, описанном в ней, фактически оставалось забытым на протяжении целой тысячи лет. Во II веке н. э. мир Птолемея уже включал Канарские острова, Исландию и Шри-Ланку. Всем им нашлось место на его картах, хотя недоразумением можно считать то, что Индийский океан обозначался как акватория, окруженная сушей. Перевод его текста со всеми допущенными автором ошибками и размножение копий сначала в рукописном виде, а позже полиграфическим способом (между 1477 годом, когда вышел первый оттиск, и 1500-м насчитывается шесть выпусков) послужили мощным стимулом для совершенствования ремесла картографии. Атлас, представлявший собой сборник гравированных и печатных карт, сведенных в том, изготовили в XVI веке; теперь больше, чем когда-либо, человек могло его купить или свериться с картиной своего мира. С усовершенствованием отображения местных предметов на схеме к тому же облегчалась задача прокладки маршрутов. В этом деле выдающимися заслугами отличился голландец Герард Кремер, оставшийся в истории под именем Меркатор.

Он первым напечатал на карте слово «Америка», и ему принадлежит изобретение проекции, наиболее распространенной до нынешнего дня в виде карты мира, перенесенной как будто с развернутого цилиндра с Европой в его центре. Самая поразительная черта этой его прогрессии заключается в интегральной и системной природе. Европейская экспансия на следующем этапе всемирной истории выглядит сознательной и целенаправленной, как никогда прежде. Европейцы издавна мечтали о территориальных приобретениях и золоте; в их алчности, лежавшей в основе всего предприятия, ничего нового не просматривалось. Прежним оставалось и религиозное рвение, которое подчас служило им вдохновением, но чаще скрывало приводные пружины даже от самих участников событий. В качестве новизны следует отметить укрепляющуюся уверенность в себе, основанную на приобретенных знаниях и достигнутых успехах. В XV веке европейцы стояли в начале этапа своей истории, в течение которого их энергия и уверенность будут расти внешне практически безгранично. Окружающий мир оставался на своем месте, зато сами европейцы двинулись на его решительное освоение.

Масштаб такого разрыва с прошлым сразу осознанию не поддается. В Средиземноморье и на Балканах европейцы все еще чувствовали себя перепуганными и агрессию себе не позволяли. Искусство мореплавания и судовождения все еще находилось в зачаточном виде – хронометрист начнет давать достаточно точный отсчет времени для выполнения рейса, например, не раньше XVIII века. Зато открывался путь к налаживанию новых отношений между Европой и остальным миром, а также между теми же европейскими странами. За открытием новых земель последует покорение их населения, а со временем начнется эксплуатация европейцами богатейших зарубежных ресурсов. Поднималась заря коренного преобразования мира. Некое равновесие, просуществовавшее тысячу лет, уходило в прошлое. По мере развертывания следующих двух столетий тысячи судов из года в год, изо дня в день будут покидать причалы Лиссабона, Севильи, Лондона, Бристоля, Нанта, Антверпена и многих других европейских портов. Их экипажи отправятся на поиск новых рынков сбыта и получения барыша на остальных континентах. Причаливать им предстоит в Каликуте, Кантоне, Нагасаки… Со временем к ним должны присоединиться суда из мест, где европейцы утвердились за границей, – из Бостона и Филадельфии, Батавии и Макао. И в течение всего этого времени ни одно одномачтовое арабское каботажное судно не нашло пути в Европу; только в 1848 году китайскую джонку ввели в русло Темзы. Только в 1867 году японское судно пересекло Тихий океан по пути в Сан-Франциско, когда европейцы уже широко использовали накатанные великие морские маршруты.

В 1500 году Европа уже однозначно выглядела центром новой цивилизации; в скором времени этой цивилизации предстояло распространиться на остальные земли. Ее стержнем все еще служила религия. О правовых последствиях всего этого речь уже шла выше; мощным фактором общественного регулирования и управления выступала церковь, несмотря на все превратности, выпавшие на ее долю. К тому же ей досталась роль хранителя культуры и просветителя всего народа, мотора и вместилища самой цивилизации. Начиная с XIII века бремя ведения летописи, просвещения и научных исследований, долгое время лежавшее на монастырских монахах, теперь разделили монахи нищенствующих орденов и, главное, сотрудники новых учреждений, в которых монахи иногда играли заметную роль, – университетов. Первые из них появились в Болонье, Париже и Оксфорде; к 1400 году образовалось еще 53 университета. Важность университетов для будущего Европы тем не менее состояла в том, что своим существованием они обеспечивали такое положение вещей, при котором с появлением образованных мирян в значительном количестве их формирование шло под влиянием ведомства, находящегося под крылом церкви и освященного религией. Кроме того, университетам предстояло послужить великой объединяющей, свободной от национальных предрассудков культурной силой.

Лекции в европейских университетах читали на латыни, то есть на языке церкви. Его былой статус языка просвещения все еще проявляется в рудиментарной латыни университетских церемоний и названиях ученых степеней.

Появление нового учреждения просвещения пошло на пользу с точки зрения популяризации права, медицины, богословия и философии. Философия на заре Средневековья практически растворилась в богословии. Затем в XII веке, когда специалисты приступили к прямому переводу философских трудов с греческого языка на латынь, европейские ученые получили возможность самостоятельно ознакомиться с наследием классических философов. Появился перевод трудов из исламских источников. Когда на латынь переложили произведения Аристотеля и Гиппократа, к ним сначала отнеслись с большим недоверием. Такое отношение сохранялось практически до середины XIII века, но постепенно полным ходом пошел поиск путей согласования между классическим и христианским описанием мира, когда прояснилось, прежде всего благодаря трудам двух доминиканцев – Альберта Магнуса и его ученика Фомы Аквинского, что согласование и синтез на самом деле возможны. Так случилось, что классическое наследие в Западной Европе возвратили к жизни и повторно окрестили. Вместо противопоставления и критического подхода к духо-центрической культуре христианского мира это наследие включили в нее. Классический мир начали рассматривать в качестве предшественника мира христианского. На протяжении многих веков человек станет в делах интеллектуальных обращаться к авторитету религии или классики. Из классиков первым числится Аристотель, наследие которого ценится выше всего. Если его не смогли причислить к лику святых, то духовенство относится к нему по меньшей мере как к своего рода пророку.

Прямое доказательство заключалось в выдающемся системном и рациональном достижении средневековой схоластики. Такое название присвоили интеллектуальному усилию по проникновению в суть христианского учения. Сила схоластики лежит в ее широте охвата явлений жизни, блестяще, как нигде, проявившемся в труде аквинцев Summa Theologica, который выше всего ценится за его конечное достижение и тонкий синтез. Его составители попытались описать все явления. Его слабость лежит в плоскости нежелания авторов обратиться к созерцанию и эксперименту. Христианство обеспечило средневековому уму мощную подготовку в логическом мышлении, но совсем немногие мыслители, обособленные и не похожие на других людей, смогли смутно разглядеть возможность прорыва через авторитет к действительно экспериментальному методу.

Как бы там ни было, внутри христианских культурных достижений можно разглядеть первые признаки освобождения от закрытого мира раннего Средневековья. Как это ни парадоксально, но христианский мир обязан им исламу, хотя на протяжении долгого времени сохранялось глубокое подозрение и страх в отношениях простолюдинов к арабской цивилизации. К тому же не следует забывать о невежестве; перевод Корана на латынь появился только в 1143 году. Непринужденные и терпимые отношения между верующими и иноверцами (обе стороны относились друг к другу именно так) встречались очень редко. Сосуществование двух этих культур наблюдалось, прежде всего, на Сицилии и в Испании. В XII и XIII веках там славно поработали переводчики, совершившие великое дело. К германскому королю и императору Священной Римской империи Фридриху II относились с глубочайшим подозрением потому, что наряду с гонениями на еретиков он одновременно приглашал евреев с сарацинами к своему двору в Палермо. Еще одним особенно важным местом считалась древняя столица вестготов город Толедо. В таких местах писцы переписывали с подлинников и копий труды на латыни, которым предстоит пользоваться огромным спросом на протяжении ближайших шести веков. Работы Евклида сначала переписывали от руки, а потом издавали полиграфическим способом. В конечном счете тираж его трудов превысил тираж любого другого автора, кроме Библии, – по крайней мере, до XX века. Они стали фундаментом математической науки Западной Европы и сохраняли это свойство вплоть до XIX века. Таким манером эллинистический мир снова превратился в источник орошения мышления европейцев.

Проще говоря, исламская передача Античности европейцам началась с астрологии, астрономии и математики, то есть с предметов, близко связанных друг с другом. Как раз этим путем в Европу пришла астрономия Птолемея, и до XVI века она считалась достойным основанием для космологии с навигацией. Исламская картография считалась фактически более передовой, чем европейская, практически на всем протяжении Средневековья, а арабские моряки использовали магнит для судовождения задолго до их европейских коллег (хотя как раз европейцам предстояло осуществить великие океанские открытия). Астролябия числится греческим изобретением, но ее применение получило широкое распространение в Европе благодаря арабским писаниям. Когда Чосер написал свой трактат на тему использования астролябии, он взял в качестве ее образца древнюю арабскую астролябию. Самым важным событием можно назвать поступление из арабских источников новой системы исчисления и десятичной запятой (то и другое индийского происхождения); пользу десятичной запятой в упрощении вычислений можно понять через попытку написания суммы в римских цифрах.

Из всех наук, основанных на внешнем изучении предмета, кроме астрономии, самым главным приобретением Европы, поступившим от ислама, считается медицина. Наряду с трудами по медицине Аристотеля, Галена и Гиппократа (прямым переводом с греческого языка этих авторов занялись после 1100 года) арабские практики и наставники к тому же привнесли в практику европейских лекарей огромный объем знаний по терапии, анатомии и фармакологии, накопленный арабскими врачами. Престиж арабских практических знаний и теоретической науки облегчил восприятие утонченных опасных и подрывных идей; в Европе начали изучать арабскую философию и богословие. Наконец, даже европейское искусство выглядит затронутым исламом, так как изобретение перспективы, преобразившей живопись, как говорят, пришло из арабской Испании XIII века. Европе, со своей стороны, предложить было практически нечего, кроме приемов ведения артиллерийского огня.

В Средневековье Европа обязана была исламу больше, чем любому другому тогдашнему источнику знаний и умений. При всем их величайшем и диковинном интересе путешествия Марко Поло или миссионерское блуждание монахов по Центральной Азии изменению Европы послужили совсем слабо. Объем товаров, предназначавшихся для обмена с другими уголками мира, все еще выглядел крошечным даже в 1500 году. С технической точки зрения Европа в полной мере обязана Восточной Азии не только за переданное ей искусство выработки шелка (который пришел туда из великой Восточной империи) и бумаги, которую изобрели в Китае во II веке н. э., а в Европу она попала в XIII веке, а потом еще раз пришла туда через арабскую Испанию. Новые идеи из ближайших стран Азии, такие как индийская математика, поступали в Европу после тщательной доработки арабскими практиками. Если принять во внимание всепроникающую способность исламской культуры, то получается, что вряд ли тот же ислам в некотором смысле служил преградой между Европой и Востоком, ведь Китай и Индия просто находились слишком далеко от нее. Во времена дохристианской Античности до них, в конце-то концов, просто было трудно добраться, хотя транспортное сообщение уже тогда особого труда не составляло.

Повторное воссоединение классических и христианских воззрений, притом что оно воплотилось в трудах тех же аквинцев, десятью веками позже послужило ответом на насмешливый вопрос Тертуллиана о том, какое отношение Афины имели к Иерусалиму. Важность восстановления родственных связей христианского мира с его предшественником уже отмечается в одном из главнейших произведений искусства Средневековья – кто-то назовет его самым главным – в «Божественной комедии» Данте. Данте описывает свое путешествие по аду, чистилищу и раю, составлявшим вселенную христианской истины. Однако проводником ему служит не христианин, а язычник – классический поэт Вергилий. Вергилий играет далеко не декоративную роль; он выступает в качестве авторитетного проводника к истине, так как еще до рождения Христа предсказал его появление среди смертных. Этот римский поэт превратился в пророка, стоящего в одном ряду с авторами Ветхого Завета. Притом что представление о связи с Античностью существовало всегда (как об этом говорят постоянные попытки восторженных летописцев связать франков или британцев с потомками троянцев), в отношении к ней Данте просматривается нечто эпохальное. Признание классического мира представителями мира христианского при всем схоластическом его окружении послужило предпосылкой для изменения, обычно считающегося более радикальным, так как оно заключалось в мощном возрождении жанра посланий гуманистов XIV–XVI веков. Данный период возрождения проходил под знаком латыни; только в 1497 году появилась первая греческая грамматика, изготовленная полиграфическим способом.

Одной из символических фигур того отрезка культурной истории считается Эразм Роттердамский, который одно время был монахом, а позже в качестве передового представителя исследователей классики стал корреспондентом подавляющего большинства ведущих гуманистов. Причем он все еще рассматривал свои классические произведения как выход на собственное исследование Священного Писания, и его самым важным делом считается издание греческого Нового Завета. Само издание текста Библии, разумеется, можно считать поступком революционным, но Эразм совсем не собирался опрокидывать религиозный порядок, даже при всей живости и остроумии, с какими он дразнил и высмеивал разъевшихся церковников, и призыве к самостоятельному мышлению, чем отличались его книги и письма. Корни его творчества лежат в благочестии мистического движения мыслителей Нидерландов XV века, названного devotio moderna, а не в языческой старине.

Кое-кто из европейских мыслителей, начавших культивировать исследования классических авторов и призывать исключительно к языческим классическим идеалам, изобрели понятие «Средневековья» или «Средневековий», в котором упор делали на суть его новизны. Позже на них, в свою очередь, стали смотреть как на деятелей «возрождения» утраченной традиции, «Ренессанса» классической Античности. Однако их формирование шло внутри культуры, позволившей с XII века внедрить большие изменения в христианскую цивилизацию. Разговор о Ренессансе может быть полезным, если иметь в виду ограничения контекста, в котором мы используем это слово, но было бы искажением истории в случае применения его для обозначения культурных преобразований, обозначающих радикальный разрыв со средневековой христианской цивилизацией. Ренессанс был и остается расхожим мифом, одним из тех предположений, которые помогают людям сделать свой собственный выбор в жизни и действовать с большей отдачей. Чем бы ни был известный всем Ренессанс, четкой линии в европейской истории, отделяющей его от Средневековья, не существует, как бы нам ни хотелось определить его границы.

Зато практически повсеместно тем не менее можно заметить изменение акцента. Это особенно ярко проявляется в отношении представителей текущей эпохи к прошлому. Художники XIII века, как и художники века XVI, изображали великих деятелей Античности в одеждах их собственного времени. Александр Великий в какой-то момент выглядел как средневековый царь; позже шекспировский Цезарь носил не тогу, а камзол и панталоны. Можно сказать, что не существовало никакого реального исторического смысла ни в подобном изображении прошлого, ни в понимании огромных различий между людьми и вещами прошлого и настоящего. Вместо этого история рассматривалась в лучшем случае в качестве школы наглядных примеров. Различие между этими двумя подходами состояло в том, что в средневековом представлении Античность к тому же изучалась как источник признаков божественного замысла, доказательство существования которого в очередной раз победоносно подтвердило учение церкви. Речь идет о наследии святого Августина и о том, с чем согласился Данте. Но к 1500 году в прошлом удалось различить еще кое-что, точно такое же далекое от истории, но людям оно показалось более подходящим для их эпохи и неловкого положения. Кто-то, возможно даже язычник, отличный от христианина, нашел классическое вдохновение и в результате все снова обратили внимание на классические послания.

Идея Ренессанса особыми узами привязывалась к новаторству в искусстве. В Европе позднего Средневековья наблюдаются практически все новшества; она выглядит точно такой же оживленной и созидательной, как любой другой крупный центр цивилизованной традиции с XII века и дальше. В музыке, драме и поэзии появились новые творческие формы и стили, трогающие нас за душу до сих пор. К XV веку тем не менее уже стало ясно, что их ни в каком смысле нельзя сковывать исключительно служением Богу. Искусство становится самостоятельной сферой деятельности человека. Окончательное завершение этого изменения послужило главным эстетическим выражением Ренессанса, безусловно превосходившим его стилистические новшества, хотя и считавшимся революционным. Оно явилось нагляднейшим знаком того, что христианский синтез и духовная монополия культуры разваливаются. Одним из его выражений представляется медленное расхождение классической и христианской мифологии; еще можно назвать появление романской и провансальской любовной поэзии (многим обязанной арабскому влиянию), развитие готического стиля в светском строительстве, например, величественных зданий ратуши в новых городах, или популяризация народной литературы, предназначенной для образованных мирян, ярчайшим примером чего служат «Кентерберийские рассказы» Дж. Чосера.

Такие изменения очень сложно привязать к конкретным датам, так как новшества принимались безоговорочно далеко не всегда. В литературе существовало особенно строгое физическое ограничение на то, что позволялось делать из-за затянувшейся нехватки произведений. Первый выпуск полного собрания сочинений Дж. Чосера удалось напечатать и издать только к середине XVI века. К тому времени уже несомненно полным ходом шла коренная ломка во взглядах, все тенденции которой до сих пор затронуты были по форме, но суммой изменений такую ломку представлять слишком мелко, и практически во всем она обязана приходу печатной книги. Даже народное произведение категории «Кентерберийских рассказов» оставалось недоступным для широкой общественности до тех пор, пока развитие полиграфии не обеспечило издания массовых тиражей. Когда это произошло, воздействие книг на умы народа значительно усилилось. Такой вывод выглядит справедливым для всех категорий книг – поэзии, истории, философии, техники и, прежде всего, самой Библии. Появление массовой книги вызвало самое глубокое изменение в области распространения знаний и идей с момента изобретения письма; его называют самой крупной культурной революцией этих веков. С оглядкой на прошлое ее можно рассматривать в качестве старта ускоренного распространения информации, которое продолжается полным ходом даже в наши дни.

Притом что новый технический прием уже использовался в несколько ином виде, он никак не связан с изобретением печати в Китае, разве что очень косвенно через появление в Европе бумаги. С XIV века для изготовления бумаги приличного качества в Европе использовалась ветошь, и изобретение данной технологии послужило важным вкладом в полиграфическую революцию. Вторым вкладом стало изобретение принципа печати как такового (переведением изображений на текстиль занимались в Италии еще в XII веке), дальше шло использование литья металла для шрифтов вместо деревянных клише (уже использовалось для изготовления клише игральных карт, календарей и изображений святых), затем составление масляных чернил и, прежде всего, использование рассыпного металлического шрифта. Названное последним изобретение представлялось решающим. Хотя подробности всего дела теряются во мраке веков, а эксперименты с деревянными буквами велись в Харлеме с начала XV века, нам достались все основания считать изобретателем полиграфии специалиста по огранке алмазов из Майнца Иоганна Гутенберга, имя которого теперь традиционно связано с ней. Около 1450 года он со своими коллегами создал способ современной печати, и в 1455 году в Майнце появляется признанная всеми первая настоящая напечатанная в Европе книга – Библия Гутенберга.

Собственная деловая карьера Гутенберга к тому времени окончилась неудачей; но нечто пророческое нового века торговли появляется в факте того, что капитал его предприятия не смогли оценить по достоинству. Накопление оборудования представлялось дорогим делом, и коллега, ссудивший ему деньги, привлек его к суду за накопившиеся долги. Вердикт приняли не в пользу Гутенберга, лишившегося печатного пресса, поэтому Библия, вышедшая из-под этого пресса, ему не принадлежала. (К счастью, дело на этом не закончилось; архиепископ Майнца в знак признания великого дела Гутенберга пожаловал ему дворянский титул.) Зато он совершил переворот в своем новом деле. К 1500 году, по имеющимся подсчетам, вышло около 35 тысяч отдельных изданий книг – их называли incunabula. Это могло означать тираж от 15 до 20 миллионов копий; к тому времени тираж всех рукописных книг в мире мог быть гораздо меньше. В следующем столетии насчитывалось 150–200 тысяч отдельных выпусков печатных изданий, а тираж этих книг мог быть в 10 раз больше. Такое количественное изменение сливается с изменением качественным; культура, возникшая с приходом полиграфии с рассыпным шрифтом, настолько же отличалась от любой предыдущей культуры, как она отличалась от культуры, носители которой воспринимают как само собой разумеющееся дело радио и телевидение. Тогда современная эпоха была эпохой печати.

Забавно, но неудивительно, что первой печатной европейской книгой должна была стать Библия, то есть священный текст, лежащий в основе средневековой цивилизации. С помощью печатного станка ее содержание должно было распространиться как никогда прежде широко и с непредсказуемыми последствиями. В 1450 году редкий приходский священник владел собственной Библией или мог ее у кого-нибудь позаимствовать. Сто лет спустя иметь ее должен был каждый священник, а в 1650 году единицы из них не располагали своим собственным томом. Первые печатные Библии представляли собой тексты латинской Вульгаты, но в скором времени появились версии на народном наречии. Библию на немецком языке напечатали в 1466 году; в переводе на каталонский, чешский, итальянский и французский языки она появилась ближе к концу XV века, а вот англичанам пришлось ждать Нового Завета, напечатанного на их языке, до 1526 года. В распространение священных текстов, из которых Библия была только лишь самым важным, набожные миряне и церковники в равной степени жертвовали средства на протяжении 50 или 60 лет; печатные станки устанавливали даже в монастырских домах. Между тем все большими тиражами печатались книги по грамматике, истории и, прежде всего, труды классических авторов (отредактированные гуманистами). Еще одним нововведением из Италии стал более простой, более ясный шрифт, смоделированный с рукописей флорентийских ученых, которые повторили плотное письмо Каролингов.

Процесс пошел безостановочно. Последствия выразились в господстве европейского сознания через печатную среду. В 1501 году папа римский выступил перед епископами с весьма провидческим намеком на то, что ключом к сохранению чистоты веры должен стать контроль над печатным делом. Но большая угроза повисла не только над одной религиозной догмой, какой важной она им ни представлялась бы. Началось изменение самой природы печатной книги. Когда-то редкое произведение искусства, таинственное знание которого было доступно только избранным, книга превратилась в некий инструмент и предмет материальной культуры многих.

Печати предстояло проложить новые каналы связи для правительств, сформировать новую среду для творчества художников (распространение иллюстрированного и архитектурного стиля в XVI веке шло намного быстрее и шире, чем когда-либо прежде, из-за растущей доступности гравированной матрицы печати), а также дать новый стимул распространению технических приемов. Печатью стимулировалось массовое стремление к освоению грамоты, и тем самым набирало популярность образование. Ни одно другое изменение не обозначало так ясно окончание одной эпохи и наступление другой.

Что все это означало для определения роли Европы в предстоящую эпоху всемирной истории, сказать точно очень трудно. К 1500 году совершенно определенно можно было поверить тем немногим европейцам, кому пришло в голову подумать обо всем этом вообще. Корни их цивилизации уходят в религию, отцы которой учили их тому, что они представляют собой народ, блуждающий во времени, их видение будущего позволяло с большей легкостью понять былые опасности и осознавать общую задачу, а также смотреть на них без особого страха. Следовательно, в Европе возникла первая цивилизация, народ которой представлял себе время не как бесконечное (хотя, возможно, цикличное) напряжение, а как непрерывное изменение в определенном направлении, как некий прогресс. Избранный народ Библии, в конце-то концов, куда-то шел; евреи представлены в вечной книге не простыми людьми, с которыми случились необъяснимые происшествия, которые им пришлось терпеливо вынести. От примитивного примирения с изменениями в скором времени возникло желание жить в услових постоянных перемен, что стало характерной особенностью современного человека. Придание мирского характера этим идеям и удаление их от источника происхождения могли сыграть очень важную роль; по мере развития науки тут же появился соответствующий пример.

Еще в одном смысле христианское наследие тоже сыграло определяющую роль в судьбе европейцев после падения Византии, когда те поверили в то, что они одни владеют им (или в действительности одни, поскольку видели мало смысла среди обычного народа славян, несторианцев или носителей коптского христианства). Даже когда пришлось сойтись с османами в 1500 году, Европа оставила позади ощущение о Средневековье как просто о разрозненных остатках Античности. Европейцы обратили взоры на новые горизонты и новые миры. Тем самым европейцы позднего Средневековья освоили бесконечность в большей степени, чем могли на то рассчитывать. Все-таки подобные свершения требовали времени для своего достижения; в 1500 году было мало свидетельств того, что им принадлежит будущее. По тем контактам, которые они осуществляли с другими народами, превосходства их выбора совсем не просматривалось. Португальцы в Западной Африке могли манипулировать коренными народами по своему собственному разумению, отбирая у них золотую пыль и рабов, но в Персии или Индии они встретили великие империи, зрелище которых часто ослепляло их.

В полутьме зари современности лучшим ключом к познанию сути первой цивилизации Европы остается вес религии. Религия в значительной степени обеспечивала стабильность культуры, постепенно подвергавшейся коренному изменению. Но за исключением кратчайшего срока процессы перемен для большинства европейцев XV века остались незамеченными. Для всех людей главным определителем хода их жизни служила все еще медленная, но постоянно повторяющаяся смена времен года, ритм которой определял порядок работы и отдыха, нищеты и процветания, распорядка жизни дома, в цеху и учебы. Английские судьи и университетские учителя до сих пор работают весь год, изначально разделенный по потребности участия в сборе урожая.

Только в совершенно конкретной, долгой перспективе мы можем справедливо говорить о веках, в течение которых все это продолжалось, и о веках «революционных» изменений. Действительно революционные изменения, даже самые очевидные из них, как рост города, начало чумы, смещение одного благородного рода другим, сооружение собора или разрушение замка – все они происходили на удивительно неизменном внешнем фоне. Очертания полей, возделывавшихся английскими крестьянами в 1500 году, оставались такими же, какими их видели чиновники, составлявшие «Книгу Судного дня» больше 400 лет назад, а когда чиновники пришли навестить монахинь Лакокского аббатства, чтобы ликвидировать их дом в 1530-х годах, они обнаружили, к своему изумлению, что эти аристократические особы все еще общаются между собой на нормандско-французском наречии, обычно использовавшемся в благородных семействах тремя веками раньше.

О такой мощнейшей инерции надо помнить всегда; она выглядит тем более впечатляющей и авторитетной на фоне мимолетности жизни подавляющего большинства мужчин и женщин Средневековья. Только в очень толстом культурном слое такого общества может прорасти будущее человечества. Ключ к отношениям того будущего с прошлым может находиться в фундаментальной христианской двойственности этой жизни и мира, земной и небесной. Эта двойственность оказалась возбудителем огромной ценности, в конце концов утвердившейся в мирской жизни в качестве нового решающего инструмента, противопоставлением того, что существует и что может появиться, идеала и действительности. В нем христианство спрятало сущность, которую предстояло использовать против самой себя, так как в конце появится возможность независимой решающей позиции, с полным отрывом от мира Фомы Аквинского и Эразма Роттердамского, известного обоим. Хотя идея автономного критицизма будет зарождаться постепенно; ее можно будет проследить во многих отдельных набросках между 1300 и 1700 годами, но они только помогут показать еще раз, что острые разделительные линии между средневековым и современным являются вопросами описательного удобства, а не исторической действительности.