После бесславного отречения от престола в 220 году н. э. последнего императора династии Хань Китай на протяжении 350 с лишним лет оставался разделенным на самостоятельные царства. С учетом более далекой перспективы, скажем в 13 веков, оказывается, что с 700 г. до н. э. Китай удавалось объединить в рамках имперского предприятия на 400 с небольшим лет. И тем не менее в IV и V веках н. э., когда правители трех царств выясняли, кто из них главный, в народе уже существовало понятие того, что это значит – быть китайцем. Политическое разъединение и вторжения врагов извне не коснулись оснований китайской цивилизации, которая точно так же поднималась (кто-то скажет, что даже мощнее), когда страну разорвали на несколько частей.

Большая выдержка требуется тем, кто собрался давать оценку периоду раздробленности Китая в середине 1-го тысячелетия н. э. как отклонению от генеральной линии китайской истории. При всей чехарде с приходом и уходом царств и династий китайский стержень практически не подвергся обвальному разрушению со стороны иноземных полчищ, которое предстояло пережить Европе после краха Римской империи. Китайский народ на самом деле подвергался вторжениям иноземцев. Некоторые из них образовывали свои собственные государства или – в подавляющем большинстве случаев – воссоединялись с китайцами ради построения стран со смешанным наследием. Называемый на китайском языке Троецарствием, а также эпохой Северных и Южных династий, данный период характеризовался войнами и стремительными политическими изменениями. К тому же то была эпоха культурного расцвета и социальных перемен.

Безусловно самым важным изменением, произошедшим в период с 220 по 580 год, следует назвать распространение китайской культуры и населения на территории, сегодня относимой к Южному Китаю. В связи с этим приходится радикально пересматривать концепцию того, что представлял собой Китай с географической точки зрения. В период правления династии Поздняя Хань три четверти китайского населения проживало на равнинах бассейна Хуанхэ; 500 лет спустя три четверти того же населения обитало вдоль русла реки Янцзы или к югу от нее. Такие фундаментальные изменения привели в действие китайцы, начавшие переселение на юг из-за вторжения в их районы иноземцев с севера. Эти китайские переселенцы обосновались на юге, отобрали или расчистили земли. Таким образом, они постепенно вытесняли или поглощали местное население. В течение относительно короткого в масштабах истории периода времени китайцы практически удвоили площадь своей территории.

Еще одно крупное событие, случившееся в Китае в течение этих веков, состояло в том, что китайцев познакомили с буддизмом. Теперь нам известно, что буддистские миссионеры проникали в Китай по маршрутам Великого шелкового пути во время правления династии Хань. Но только после свержения этой династии приход редких буддистских миссионеров превратился в полноводный поток. Кушанское царство, включавшее территории сегодняшнего Афганистана, Пакистана и Северной Индии, образовал народ юэчжей, относившийся к индоиранской группе, изначально обосновавшейся в средней части Центральной Евразии на территории нынешнего Синьцзян-Уйгурского автономного района КНР. Подчинив себе обширную территорию, правители Кушанского царства управляли народом, принадлежащим к смешанной индийско-эллино-среднеазиатской культуре, буддистским по вероисповеданию. На территории их царства повсеместно встречались скульптуры Будды, но в образе греческого героя. Кушанские миссионеры приступили к переводу священных откровений Будды на китайский язык, а потом отправились в Китай, в том числе по опасному пути через Каракорум, чтобы познакомить китайцев с буддизмом Махаяны. К 500 году н. э. буддизм стремительно распространялся по территории Китая, и оттуда он выплеснулся на Корею и Японию. Огромные массы новообращенных могли иметь некоторое отношение к неугомонности, отличавшей ту эпоху; точно так же, как параллельное распространение христианства в Европе, буддизм в Китае отвечал запросу на уверенность бытия во время происходивших тогда перемен, тем более что снова начало проворачиваться колесо судьбы империи.

Династия Суй и империя Тан, которой позже предстояло выстроиться на наследии ее краткого правления, представляются самыми главными отклонениями от основного курса китайской истории. Появление этой династии явилось большим сюрпризом своего собственного времени. В конце VI века Китай находился в раздробленном состоянии на протяжении больше 350 лет, и даже при этом большая часть китайцев все еще считала его единой страной, и практически никто не помышлял о политическом объединении снова. И тут во второразрядном государстве на севере страны под названием Северная Чжоу появляется династия Суй, правители которой в пределах краткого периода, продолжавшегося меньше сорока лет, не только снова собрали вместе большую часть территории династии Хань, но и восстановили капитальные сооружения, реформировали правовую базу землевладения, воссоздали центральное управление, обновили материально-техническую основу системы хозяйствования и возродили мощную военную державу. Для такого краткого периода правления достижения династии Сун выглядят вполне достойными. И неудивительно, что правители Суй закончили тем, что их ненавидели многие китайцы. Они считали, что своей жестокостью уступают разве что гневно осуждаемому Цинь Шихуанди, то есть императору, возглавившему еще одну недолговечную династию и объединившему свою страну в III веке до н. э.

Происхождение династии Суй прослеживается в Северной Чжоу или одном из многих управляемых иноземцами государств, появившихся в Северном Китае после крушения империи Хань. Род древнемонгольского племени сяньби, правивший Северной Чжоу, привлек на службу несколько китайских военачальников, и самым толковым из них считался Ян Цзянь, взявший себе монгольское имя Пулюжу и женившийся на дочери влиятельного генерала Дугу Синя. Ян Цзянь выдал свою дочь замуж за сына императора, и, когда его зять умер вскоре после восшествия на престол, он пришел к власти в результате дворцового переворота 581 года н. э. Он присвоил своей династии имя Сун и себе титул императора Вэнь-ди – «культурный император» (вероятно, чтобы показать, что он был китайцем, а не варваром). Новый император незамедлительно приступил к истреблению всех своих врагов, как истиных, так и мнимых, затаившихся внутри и снаружи его новой империи.

Династии Суй досталась империя, сформированная в ходе войны, хотя с самого начала большинство войн велось против других китайцев. Вэнь-ди хватило ума на разработку стратегии предотвращения крупного конфликта с восточной тюркской империей, лежавшей на северо-востоке, которой платила дань династия Чжоу. Новый император решил сосредоточить свои усилия на завоевании юга и блестяще с этим справился. Ловко сочетая войну и дипломатию, он по одному перехитрил южных властителей, и к началу 590-х годов большая часть империи династии Хань снова сплотилась под властью императора Суй. Китай воссоединился при императоре, на которого в этом деле мало кто мог рассчитывать.

В качестве командующего и управленца проявил себя великолепно, правда, его иногда посещали вспышки неконтролируемого гнева, часто сопровождавшиеся горьким раскаянием. Одержимость Вэнь-ди буддизмом, ставшим в Китае новой религией, можно рассматривать в свете его индивидуальности; Вэнь-ди глубоко верил в принципы буддизма и сомневался в истинности старинного китайского склада мышления, включая положения конфуцианства. Он проповедовал тяжкий труд; каждый вечер его можно было видеть за перетаскиванием огромных тюков с документами в жилые покои. Вэнь-ди мало интересовали превратности и интриги придворной жизни; наоборот, у него сложился долгий и счастливый брак с монгольской аристократкой Дугу Цело, которую он сделал императрицей по имени Веньсянь – «Дар, ниспосланный Вэню». Она служила ему главным советником в делах, и только после ее смерти в 602 году дурной характер императора взял над ним верх.

Вэнь прекрасно осознавал свою роль в восстановлении величия Китая. «Алчущему славы одной главы в учебнике истории хватит за глаза», – часто говорил он своим помощникам. Свой главный вклад в это дело он видел в административной реформе: ведь империя способна существовать исключительно за счет толкового управления и на прочном финансовом фундаменте. Основатель династии Суй организовал чеканку монет по единому образцу и расширил сферу финансового управления, назначив сборы и подати с различных видов доходной деятельности, в том числе налог на доход и недвижимость. Скупой по своей природе человек, Вэнь-ди постоянно находился в поиске новых путей пополнения государственной казны. К началу VII века Китай располагал системой государственных финансов, далеко превосходившей по совершенству такую систему любой другой страны мира, что называют одной из главных причин, почему эпоха Суй и Тан длилась больше 300 лет.

Вэнь-ди и его непосредственные преемники неоднократно обращались к причинам краха империи Хань, как они их сами понимали, и старались не повторять ошибок правителей этой династии. Важным недостатком династии Хань Вэнь-ди называл кумовство (непотизм), приведшее ее к катастрофе. «Подавление в себе всех чувств привязанности к родственникам означает полное уяснение принципа служения чьему-то господину», – говорится в настольной книге правителей династии Суй. Идеальный государственный служащий в подходе к порученному делу должен проявлять дотошность и вести практически пуританский образ жизни. Достойнейших людей выбирал лично император или пользующиеся наибольшим его доверием придворные вельможи. Срок пребывания на любом государственном посту ограничивался четырьмя годами, а по его завершении чиновников обычно переводили служить в другую область империи. Вернулась к жизни система государственных испытаний госслужащих, а под нее сформировали мощный штат инспекторов. На военные и гражданские посты принимали всех даровитых мужчин империи; главные места в сфере торговли, строительства и ведения войны, как правило, доставались представителям иноземных народов, в то время как стержень государственной службы в основном находился в надежных руках китайцев.

Крупнейшая задача, которую правители династии Суй поставили перед собой, состояла, по их разумению, в том, чтобы избавиться от главной причины краха династии Хань и слабости центрального правительства, сохранявшейся с тех пор: системы земельной собственности, служившей укреплению положения местных элит и вызывавшей негодование среди земледельцев и безземельных селян. Вэнь-ди навязал своему народу радикальную земельную реформу. При этом все земельные владения поделили на две категории: распределенная земля, выданная государством людям в возрасте от 17 до 59 лет в пожизненное пользование с последующим возвращением властям для перераспределения; и наследственная земля, на которой выращивались стратегические продукты для империи или исключительно частные семейные сады. Видные семьи, члены которых содействовали восстановлению империи, получали земли по квоте в соответствии с приобретенным правом. Но император мог передавать их новому владельцу по собственному усмотрению, и высокопоставленные чиновники могли оставлять себе часть дохода с земель, по статусу их государственной должности. Как и во всех империях, такая концепция оставалась скорее идеалом, чем превращалась в систему, зато государство получало в свое распоряжение инструмент, который можно было использовать для устранения несправедливости и ликвидации казнокрадства.

Вэнь-ди хотел построить приемлемую для всех империю, но препятствием на пути стояли и особенности его собственного характера, и некоторые меры его же политики. Он не совсем представлял, как соединить его собственную веру в буддизм с конфуцианством народа. Его приобщение империи к буддистским принципам, попытку которого он предпринял в 601 году, когда, подражая индийскому императору Ашоке, после роскошной церемонии отправил монахов с реликвиями во все административные центры провинций, выглядело большим перебором. Многие ведущие деятели его двора в государстве Суй чувствовали себя очень неуютно; круг элиты казался им слишком узким, а правление императора чересчур жестким. Император Ян-ди, пришедший на смену отцу после его кончины в 604 году, предпочитал южан и чувствовал себя неловко в общении с соратниками Вэнь-ди происхождением из северных областей Китая. Ко второму десятилетию VII века у правителей династии Суй накопилось множество проблем.

Одним из источников бед стало перенапряжение империи из-за войн. Конфликт с вьетнамцами в первом десятилетии VII века закончился провалом, впрочем, как это часто случалось со всеми желающими посягнуть на независимость Вьетнама. Война в Корее тоже принесла поражение. Правитель династии Суй явно зарвался; казна была пуста, а пространство для маневра ограничено, отчего император Ян-ди впал в глубокоподавленное состояние и отошел от политики. Под нажимом со стороны Кореи, Вьетнама и тюрков, а также местных воевод, поднявших мятеж на севере, даже царедворцы императора потеряли терпение. В 618 году Ян-ди задушили в его же бане.

Однако вместо того, чтобы позволить Китайской империи развалиться на части, как это произошло в III веке н. э., династия Суй послужила предшественницей, возможно, самой величественной из всех китайских эпох, в которой империя Тан просуществовала до 907 года н. э. Династия Суй для династии Тан во многих отношениях напоминала династию Цинь перед династией Хань; многие важнейшие реформы, составившие славу империи Тан, провел все тот же император Вэнь-ди. И когда убили его сына, ему на смену пришел человек, которого звали Ли Юань, и происходил он из того же северного племени, что и Вэнь-ди. Действительно, мать нового императора приходилась сестрой императрице Веньсянь. Но Ли Юань хотел начать все заново. Он провозгласил династию Тан, а себя назначил ее первым императором-основателем под именем Гаоцзу.

Династия Тан вошла в долгую историю Китая как одна из самых памятных династий этой страны. При ней наступило время, когда Китай открылся для внешнего мира, чего практически никогда раньше не наблюдалось, и тогда же оформилось положение Китая в качестве центра Восточной Азии. То было время, на протяжении которого большая часть из того, что мы сегодня считаем китайским ядром, подверглось китаизации, включая области к югу от реки Янцзы и на юго-западе вдоль Тибетского нагорья. Правители династии Тан оказывали покровительство искусствам и наукам, а их пестрая по национальному составу столица Чанань безоговорочно считалась крупнейшим городом на земле. Глубокое культурное влияние Китая распространилось на Корею, Японию и Юго-Восточную, а также Центральную Азию, и тогда же сформировались принципы литературы и эстетики, доминирующие в Китае до нынешних дней. Неудивительно, что даже в наше время люди на всей территории Южного Китая и их многочисленные потомки за границей считают себя народом Танской эпохи, вспоминая о блистательной династии, прекратившей существование 1100 лет назад.

С самого начала Тан представляла собой еще более сложную династию с точки зрения этнического контекста, чем была династия Суй. Века, на протяжении которых иноземные племена переселялись на территорию Китая или вступали в отношения с его населением, оставили четкие отметины на составе двора – императорская семья была наполовину монгольской по крови, а некоторые высшие чиновники вышли из тюрков, корейцев и киданей. На государственной службе к тому же состояли иранцы, тибетцы, индийцы и люди из Юго-Восточной Азии. Интерес династии к иностранным государствам служил в известной степени отражением ее пестрого по национальному составу двора, но свою роль играли религиозное рвение и этнографическая любознательность. Буддистский монах Сюаньцзан, живший в середине VII века и ставший главным персонажем бесчисленных китайских легенд, отправился в Индию и, пробыв там 17 лет, возвратился домой с ценными санскритскими трактатами и большим запасом общих знаний. Остальные путешественники посетили западные части Центральной Евразии, малайский мир, Персию и земли, расположенные еще дальше.

Достижения культуры империи Тан служат свидетельством благотворности контактов с внешним миром, но особенно с Центральной Евразией, ставшей как никогда близкой Китаю при династии Тан. В столицу империи Чанъань прибывали персы, арабы и представители царств Центральной Евразии, приносившие с собой свои легенды, свою поэзию и свои музыкальные инструменты. В этом городе понастроили несторианские церкви, зороастрийские храмы, мусульманские мечети, и он совершенно определенно превратился в самую знатную и роскошную столицу своего времени, из которой до нас дошли достопримечательности, заслуживающие всеобщего внимания. Во многих из них воплотилось признание китайцами вкусов других народов. В качестве примера можно привести воспроизведение иранского столового серебра, в то время как атмосфера торгового перевалочного пункта сохраняется в глиняных фигурках всадников и нагруженных товаром верблюдов, в которых отражается жизнь Центральной Азии, кипевшая на улицах. Такие фигурки часто покрывали новой многоцветной глазурью, изобретенной гончарами танского периода истории Китая; их манере стали подражать в далеких странах, таких как Япония и Месопотамия. Участие двора во всех делах империи играло такую же важную роль в поощрении высокого мастерства ремесленников, как и в стимулировании притока купцов из-за границы, а о жизни тогдашней аристократии можно судить по изображениям на стенах их склепов. Мужчины искали развлечения в охоте с участием слуг, набираемых из народов Центральной Азии; женщин изображали в моменты праздного времяпрепровождения одетыми в роскошные наряды, а их слуги предстают с изысканными опахалами, коробками с косметическими средствами, чесалками для спины и другими принадлежностями будуара. Знатные дамы тоже предпочитали среднеазиатские модные штучки, позаимствованные у своей челяди.

Как это часто случается в истории любого народа, такое утонченное и сложное состояние китайского общества выросло на крови и убийствах. Ли Юань, ставший императором Гаоцзу, правил до 626 года, когда его сместил с престола его сын Ли Шиминь, который к тому времени уже успел расправиться со своими родными братьями. Этот не останавливающийся ни перед чем в своих честолюбивых замыслах человек, в качестве императора известый как Тайцзун, оказался исключительно талантливым предводителем государства, со временем научившись выслушивать мнение светлейших из своих советников. Он правил на протяжении 23 лет, и многие историки считают его одним из величайших китайских императоров. Тайцзун не только разгромил тюркскую державу на востоке, превратив Китай в доминирующую державу в восточных областях Центральной Евразии, но и установил китайскую гегемонию над Кореей и Тибетом, а также контроль над торговыми путями, ведущими на запад и юг. Он положил основание под длительное правление своей династии, причем не в последнюю очередь за счет собственной политики, а также благодаря политике остальных императоров на заре империи Тан, прекрасно отвечавшей текущему моменту истории: они обеспечили одновременно и содержание, и внешнее восприятие того, что практически все китайцы в то время ждали от своих правителей.

Одним из ключевых аспектов великих достижений династии Тан считается их правовая реформа. По прошествии веков, на протяжении которых большинство народа, живущего в Китае, так и не смогло уверовать в принципы закона, первые императоры династии Тан построили правовую систему, доведенную до совершенства и основанную на здравом смысле, что далеко не всегда удается совместить. С точки зрения управления государством при династии Тан удалось возвести надстройку на нововведениях династии Суй, которые ее правоведы расширили. Вразрез с их приверженностью буддизму, подавляющее большинство правителей на заре династии Тан увидело преимущества конфуцианской образовательной системы и разработало синкретический подход одновременно и к религии, и к общественной идеологии. Эпоха Тан знаменует начало периода в тысячу с лишним лет, когда подавляющее большинство императоров исповедовали вроде бы все религии без разбора и при этом не придерживались ни одной из них: они молились у всех алтарей до тех пор, пока религиозные авторитеты ревностно служили их государству.

В своей внешней политике императоры династии Тан делали упор на связях возрожденного Китая с окружающими его областями, так как населявшие их народы признали «мягкую силу», которую Китай мог использовать через свое культурное воздействие и торговлю товарами, пользовавшимися там высоким спросом. Они к тому же нуждались в союзниках для ведения бесконечных военных кампаний против выскочек в Центральной Евразии, мечтавших о провозглашении собственных династий. В этот период тесные связи с Китаем сложились у Кореи одновременно и с культурной, и с политической точки зрения, благодаря союзу династии Тан с корейским королевством Силла в конфликте с могущественной империей Когурё, которой принадлежала власть в Северной Корее, Восточной Маньчжурии и на ряде участков северного тихоокеанского побережья. Когда в 668 году империя Когурё потерпела поражение и господство в Корее перешло к королю Силла, с ним укрепилось там китайское решающее влияние.

Мощное культурное влияние империи Тан, которое распространялось даже на такие страны, как Япония, к тому времени находившуюся в неясных отношениях с Китаем, имело непосредственное отношение к стремительной урбанизации и развитию торговли внутри этой империи. Купцы со всего региона съезжались в китайские города, в которых начали формироваться усложняющиеся по составу сообщества. Их развитие способствовало формированию новой коммерческой системы; первые китайские бумажные деньги выпустили в обращение в 650 году. Рост благосостояния народа порождал спрос на новые общественные блага, в том числе на произведения литературы, перераставшей классические и приобретавшей новые формы – поэты династии Тан по имени Ли Бо и Ду Фу до сих пор пользуются популярностью наряду с самыми именитыми деятелями китайской литературы. В условиях городской жизни постепенно зародилась грамотная прослойка, создавшая культуру, альтернативную официальной, и, поскольку эта прослойка отличалась высокой образованностью, она впервые описала жизнь простого народа Китая, о которой мы теперь можем составить некоторое представление. Тогдашее народное увлечение литературой стало возможным удовлетворить благодаря двум величайшим изобретениям – бумаги во II веке до н. э. и наборного шрифта около 700 года н. э. Об этом можно судить по стертым изображениям на камне времен династии Хань. Оттиски с деревянных клише стали изготавливать при династии Тан, а печатный станок появился в XI веке н. э. В скором времени в Китае начали издавать огромное количество книг, которые в других странах появились гораздо позже. В китайских городах к тому же процветали позаимствованные за рубежом стили популярной поэзии и музыки, смешавшиеся с классической традицией.

Первый большой переломный момент ждал империю Тан в конце VII века, когда императрица У, считающаяся самой замечательной правительницей Китая, попыталась провозгласить свою собственную династию. После того как императора Гаоцзу в 655 году сразил паралич, эта молодая женщина, появившаяся при дворе в качестве наложницы низкого разряда, заняла положение одного из его ключевых советников и постепенно начала принимать важные решения самостоятельно. Притом что китайские историки часто осуждали императрицу У за ее жестокость и злокозненность, она вошла в историю своей страны как женщина исключительного таланта и неуемной энергии, вставшая во главе правительства после кончины Гаоцзу в 683 году. В 690 году ее провозгласили полновластной императрицей, и она правила Китаем до 705 года.

Споры по поводу ее политики не утихают до сих пор, ведь она высоко ценила буддизм как государственную религию, но ее гений правителя очевиден всем.

После отстранения императрицы У от власти император Сюань-цзун попытался направить политику династии Тан в более спокойное русло, и при его правлении династия достигла максимальных вершин с точки зрения развития экономики и культуры. Однако к концу правления, продолжавшегося 44 года, борьба за власть среди его высокопоставленных военачальников стала причиной завершения периода стабильности, и поднявший восстание Ань Лушань поставил империю на колени. Беспредельно честолюбивый военачальник Ань Лушань (наполовину турок, наполовину согдианин) и его преемники на протяжении почти десяти лет сражались с набиравшей авторитет коалицией, сформировавшейся для борьбы против них. В ходе этой междоусобицы противники полностью разорили огромные области Китая. Когда в конце VIII века империя кое-как оправилась от постигших ее бед, она представляла собой бледную тень былого величия: периферийные территории утрачены, экономика в упадке и крупные города в развалинах. Можно сказать, что великую империю разрушили из-за маниакальной алчности, и, возможно, заодно покончили с величайшим культурным подъемом, когда-либо наблюдавшимся в Китае.

Но на этот раз, в отличие от периода истории после краха династии Хань, наблюдается настоящее возрождение Китая как единой империи, хотя данный процесс происходил на протяжении жизни практически двух поколений китайцев. После того как последнего императора династии Тан, семнадцатилетнего юношу, в 907 году принудили к отречению от престола, Китай внешне находился на пути к повторению его предыдущего опыта, полученного в период, который историки выразительно именуют «периодом пяти династий и десяти царств». Но опыт империи Тан носит живительное отличие от судьбы Европы после крушения Римской империи; Китай теперь располагал наследием в виде продолжительного и успешного существования в качестве единого государства, чтобы возвратить такой статус. В то время как Римская империя для европейцев ушла в прошлое навсегда в X веке, китайцы находились намного ближе к такому идеалу. Исторический опыт послужил воеводе Чжао Куанъиню надежным фундаментом для предстоящего построения империи, когда собственные солдаты в 960 году внезапно провозгласили его императором.

Чжао Куанъинь основал династию Сун. В качестве императора его упоминают под титулом Тайцзу («Великий Предок»), и он вошел в историю с репутацией строгого правителя, видевшего в управлении империей прежде всего великий долг. Он утверждал, что ратники провозгласили его императором вопреки собственному желанию. Как правителя его отличала прагматичность; он использовал образцы, наработанные в период правления династий Хань и Тан, когда видел в них прок, и при необходимости внедрял новые административные приемы. Сломав сопротивление всех остальных претендентов на престол, Тайцзу утихомирил народ страны отправкой своих противников на заслуженный отдых от государственных дел. К тому же он отправил в отставку своих собственных военачальников времен междоусобных стычек; легенду о том, как он пригласил их к себе на пир, а потом поздравил с окончанием их славной ратной карьеры живыми и здоровыми, знает каждый китаец. Тайцзу стремился к установлению централизованного управления страной. Он предвидел, что большие задачи еще ждут его самого и его преемников.

Даже притом, что со своей династией Сун Тайцзу перехитрил ближайших врагов, он понимал, что управлял империей, меньшей по размеру, чем империи Хань и Тан. С севера над империей Сун нависал мощный соперник в лице империи Ляо, сформированной киданями (от них пошло европейское слово Cathay – «Китай»), то есть монгольским племенем, находившимся под мощным влиянием одновременно тюрков и китайцев. Династия Ляо представлялась стойким противником, и скоро стало ясно, что династия Сун, даже на вершине славы, не могла вытеснить ее со своей территории, простиравшейся южнее Пекина. Более того, к XI веку императоры династии Сун платили империи Ляо дань, оправдывая себя тем, что им приходится откупаться от новых вооруженных нападений и войны в целом. Изо всех великих династий Китая династия Сун считается единственной, при которой постоянно существовала угроза вторжения извне, даже когда она находилась на вершине внутренних достижений.

Первые императоры династии Сун прилагали неимоверные усилия по восстановлению административной системы Китая, и они полагали, что для завершения этого дела китайский народ необходимо возвратить к его конфуцианским корням. В этом процессе им несказанно повезло: при дворе и в крупнейших городах наблюдалось повальное увлечение неоконфуцианской теорией. Как многие зачинатели великих реформаторских движений, неоконфуцианцы повели пропаганду возвращения к изначальной, рафинированной форме конфуцианского мышления. Но в действительности их представления больше относились к настоящему, чем к прошлому, и они послужили внедрению великих новшеств. Символом обновления служит деятельность человека по имени Оуян Сю. Оуяна, жившего в середине XI века, можно с полным на то основанием назвать человеком своей эпохи. Он находился в центре оплодотворения великих идей: помогал в выработке моделей и методов, которым предназначалось определять ход истории Китая вплоть до XIX века. Оуян выдержал испытания на право занимать высшие посты в администрации императора в смехотворно юном возрасте 23 лет от роду, и его назначили на должность в Лояне, то есть одной из старинных столиц династии Тан. Там он написал работы, которые перевернули всю китайскую философию, составил историю династии Тан, насочинял поэм, отредактировал справочник по принципам военной стратегии и дипломатии, а также разработал толковое предложение по реформированию налоговой системы. Оуян и подобные ему мужи сделали династию Сун самой важной из всех китайских династий с точки зрения обогащения национальной философии.

Еще один китайский реформатор по имени Ван Аньши развил воззрения Оуяна, когда в 1058 году выпустил в свет свою «Летопись из 10 000 иероглифов». Ван Аньши возражал по поводу того, что его страну следует вернуть в ее славное прошлое, но в душе выступал в пользу проведения перемен, прежде всего, в плане построения единой, централизованной империи. Ради этого, полагал Ван Аньши, правителям династии Сун следует укрепить власть своей столицы над провинциями посредством уравновешивания частных и общественных интересов. Только если это им удастся, утверждал он, император добьется единства народа и контроля над всей империей. Он выстроил толковую систему государственных закупок, в соответствии с которой заказы размещались по принципу доступности цены и наличия товара, а не по блату и положению в обществе. Гильдии получили государственное признание, а представителям их ключевых отраслей назначили официальный статус, которого прежде в Китае они никогда не имели. Тогдашние реформаторы к тому же определили, что следует отнести к сферам государственной и частной торговли, начали выдавать ссуды фермерам и внедрили систему баоцзя, сохраняющуюся в Китае до настоящего времени: все домашние хозяйства свели в десятки и эти десятки – в сотни, на которые возложили коллективную ответственность за поддержание порядка и предоставления мужчин для ополчения. Реформаторы эпохи династии Сун создавали оживленную новым вдохновением тружеников экономику, интегрированное правительство и ясно прописанные законы, основанные на обязательствах и ответственности, и им удалось воплотить на практике многое из задуманного.

Хотя корни системы испытаний на право получения претендентами государственной должности лежат в глубокой старине китайской истории, именно в период правления династии Сун она заняла достойное место в административной структуре и просуществовала до XX века. Неоконфуцианские ученые того времени определили также содержание этих испытаний, которым со временем суждено превратиться в китайскую ортодоксию. В то же самое время административные посты доставались тем, кто прошел курс обучения в соответствии с данным каноном. Больше тысячи лет через такую систему пропускались губернаторы провинций Китая, обладавшие набором положенных нравственных принципов и литературной культурой, приобретенными упорной зубрежкой. Испытания, которым они подверглись, предназначались для выявления кандидатов, лучше других ухватывающих суть нравственных традиций, переданных авторами классических трудов; также проверялись их способности и умение сопротивляться нажиму. За счет этого китайское чиновничество превратилось в один из самых эффективных и идеологически однородных бюрократических механизмов, когда-либо существовавших в мире, к тому же сложившейся системой предусматривались достойные вознаграждения тем, кто успешно воспринял ценности конфуцианской ортодоксии как свои собственные убеждения.

Чиновничий класс в принципе отличался от остальной массы общества всего лишь только образовательным цензом (приобретенной степенью грамоты в необходимом объеме). Подавляющее большинство государственных служащих вышло из среды землевладельцев-дворян, но теперь они стояли особняком от них. На своей должности, полученной по итогам испытаний на профессиональную пригодность, они пользовались статусом, уступавшим только статусу императорской семьи, а вдобавок еще огромными материальными и социальными привилегиями. Обязанности чиновников выглядели скорее общими, чем конкретными, зато раз в год им поручалось выполнение двух архиважных заданий: доклад результатов переписи населения и составление земельных кадастров, на основе которых функционировало китайское налогообложение. Еще одна сфера их деятельности лежала в плоскости отправления судебной и контролирующей функции, так как решение дел на местах по большей части оставлялось на откуп местному дворянству, действия которого находились под контролем около 2 тысяч окружных судей, назначавшихся из сословия чиновников. Каждый из них жил в квартале чиновников – ямынях – вместе со своими секретарями, посыльными и домашней прислугой под рукой.

Со времен династии Сун и дальше принцип состязательности служил гарантией того, что постоянный поиск талантов не сужался до категории подданных посостоятельнее и устоявшихся дворянских кланов; Китай представлял собой меритократию, в которой известную степень социальной мобильности всегда обеспечивало просвещение. Время от времени встречались рецидивы продажности чиновников и примеры покупки государственных должностей, но такие признаки государственного упадка обычно появляются к концу периода правления изжившей себя династии. По большей же части императорские чиновники демонстрировали замечательную заслуженность своего происхождения. Их следует назвать не представителями какого-то сословия, а сливками такого сословия, настоящей элитой, назначенной на должности в соответствии с личными достоинствами, обновляемой и продвигаемой по службе на конкурсной основе. Как раз их усилиями создавалось государство.

Таким образом, имперский Китай вряд ли можно отнести к категории аристократического государства; политическая власть в нем не даровалась по наследству внутри благородных семейств, хотя благородное происхождение тоже играло свою роль в китайском обществе. Наследуемая возможность поступления на государственную должность сохранялась только в узком закрытом кругу двора, но и там дело касалось престижа, титулов и положения, а не реальной власти. Для императорских советников, поднявшихся на высшую ступень власти по официальной иерархической лестнице и ставших больше, чем просто чиновники, единственными соперниками считались придворные евнухи. Эти существа часто облечались императорами огромной властью потому, что по определению евнухи не могли завести семью. Следовательно, они представляли собой единственную политическую силу, не связанную ограничениями официального протокола.

В период правления династии Сун к тому же расцвело великое изобразительное искусство; в самом начале северный период истории империи Сун отмечен произведениями в дошедшей до нас цветной, шаблонной традиции, в то время как южные мастера эпохи Сун предпочитали монохроматические (однотонные), простые произведения. Обратите внимание на то, что они обратились к еще одной традиции: к формам, пришедшим от великих мастеров бронзового литья Древнего Китая. При всей красоте керамики эпохи Сун, однако, она больше известна многочисленными высочайшими достижениями китайской живописи, главным сюжетом для творцов которой служил пейзаж. В качестве этапа китайского развития тем не менее эпоха Сун больше прославилась радикальным усовершенствованием системы хозяйствования. В известной степени это можно отнести на технические нововведения – порох, подвижная литера и ахтерштевень: их появление можно проследить до эпохи Сун. Но свою роль сыграло применение уже давно изобретенной к тому времени техники.

Технические новшества на самом деле могли служить одновременно как признаком, так и поводом для подъема в хозяйственной деятельности, наблюдавшегося между X и XIII веками. Этот подъем принес подавляющему большинству китайцев реальное увеличение доходов, несмотря на продолжающийся прирост населения. На этот раз еще до наступления новейшей истории экономический рост в течение длительного периода времени опережал формирование тенденций изменения структуры и численности народонаселения. Одним из событий, обеспечивших такой экономический рост, конечно же следует назвать открытие и внедрение разновидности риса, дающего два урожая в год на щедро обводненных полях и один урожай на холмистой местности, увлажненной только весной. Свидетельство растущего объема производства в еще одном секторе экономики наглядно просматривается в вычислениях одного мудреца, сообщившего нам о том, что на протяжении нескольких лет сражений при Гастингсе в Китае выплавлялось без малого столько же железа, сколько во всей Европе шесть веков спустя. Текстильное производство тоже подверглось радикальному обновлению (прежде всего, через внедрение прядильного оборудования с водяным приводом), и не грех уже говорить об «индустриализации» эпохи Сун как очевидном для всех явлении.

Трудно сказать (доказательства все еще оспариваются), почему произошел этот замечательный экономический скачок. Несомненно, свой вклад в китайскую экономику внесло государство, то есть правительство, в виде инвестиций в общественные работы, прежде всего в прокладку путей сообщения. Длительные периоды времени без вторжения иноземцев и внутренних массовых беспорядков должны были сыграть свою позитивную роль, хотя отсутствие мятежей объясняется тоже экономическим ростом, как их возникновение – экономическим спадом. Главное объяснение тем не менее состоит в расширении рынков и подъеме денежной экономики, происходивших в силу факторов, уже упомянутых выше, но которые во многом опирались на небывалое повышение производительности земледелия. Притом что темпы роста опережали темпы увеличения населения. Появился капитал для привлечения дополнительной рабочей силы и совершенствования технологии через инвестиции в механизмы. Реальные доходы росли до тех пор, пока не возникали политические проблемы.

В то время как династия Сун часто и справедливо восхваляется китайскими историками, северную династию, с которой ей приходилось иметь дело, часто обходят стороной только потому, что она была этнически не китайской по своему происхождению. Империя Ляо представляется мощным государством, которому принадлежит значительный вклад в дело интеграции остальной части Северо-Восточной Азии в китайскую сферу влияния. Такой вклад получился в силу конкретной модели правления, с которой императоры династии Сун в ее более поздние годы могли брать пример. Принцип династии Ляо заключался в управлении многочисленными народами своего государства главным образом в соответствии с собственными принципами этих народов. Тем самым предотвращались конфликты и стимулировалась преданность правящей династии. Точно так же, как при династиях Юань и Цин в Китае, которые тоже образовали иноземцы, императоры династии Ляо построили мультикультурное государство, состоявшее из народов, принадлежащих к разным культурам, у которого на вершине его развития существовала самая победоносная армия ее времени. Когда для династии Ляо наступило время бед, их источником послужило не этническое разнообразие подданных, а намерения экспансии на юг с захватом столицы империи Сун города Кайфын.

Пытаясь подорвать мощь своих противников в лице правителей династии Ляо, придворные императора династии Сун заключают союз с племенем чжурчженей (среди которых находились предки тех, кому предстоит основать династию Цин). Сибирская группа племен чжурч-женей двинулась на восток ради нанесения поражения империи Ляо и замены ее новым собственным государством. Союз правителей династии Сун с вождями чжурчженей вполне себя оправдывал. К 1125 году от империи Ляо практически ничего не оставалось. Но, как это часто случалось раньше в истории человечества, чжурчжени не захотели останавливаться на границах империи Ляо. Вступив на территорию империи Сун, они взяли штурмом столицу Кайфын и захватили в плен императора и практически всех его придворных. Оставшиеся войска династии Сун удалось собрать южнее от реки Янцзы, а потом основать государство под властью нового императора, но теперь его назвали империей Южная Сун. Практически все достижения той эпохи сохранились и продолжались к югу от великой китайской реки еще 150 лет, но на радикально сократившейся территории.

Когда династии Сун все-таки пришел конец, его принесла сила, которой никто не мог ничего противопоставить, – монголы. После сокрушения царства чжурчженей на севере монголы потратили без малого 20 лет, непрерывно нанося удары южнее, и в 1279 году сопротивление династии Сун все-таки удалось сломить. Последний император этой династии, а им был восьмилетний мальчик, покончил с собой вместе с 800 наложившими на себя руки членами августейшего клана. Монголы провозгласили династию Юань под дланью хана Хубилая, приходящегося внуком Чингисхану. Хубилай правил всем Китаем и много чем еще; в начале его правления его власть простиралась от Тихого океана до Урала. Для Китая, как и для большей части всего мира, монголы открыли абсолютно новую эпоху, означавшую разрыв с прошлым и указывающую на касающееся всех будущее.

Но на примере эволюции монгольской династии Юань еще раз подтвердилась непреходящая власть китайцев над своими завоевателями. Китай изменил монголов гораздо больше, чем монголы изменили Китай, и результатом изменений стало великолепие, о котором сообщает пораженный им Марко Поло. Хубилай порвал со старинным консерватизмом степей, недоверием к цивилизации с ее достижениями, а его последователи медленно становились приверженцами китайской культуры, несмотря на их изначальную настороженность к умудренным чиновникам. В конце-то концов, они являли собой тонкую прослойку национального меньшинства правителей в океане китайских подданных; чтобы выжить, им нужны были коллаборационисты. Хубилай провел в Китае почти всю свою жизнь, но китайский язык он освоил слабовато.

Однако отношения между монголами и китайцами долгое время оставались далеко не братскими. Точно так же, как британцы в Индии XIX века, заключившие социальные соглашения по поводу предотвращения собственной ассимиляции их же подданными, монголы тоже искали однозначные запреты, чтобы держаться особняком. Китайцам запретили учить монгольский язык или жениться на монголках. Им не позволялось носить при себе оружие. Где только возможно, на административные посты назначали иностранцев, а не китайцев, точно так же, как это делалось в западных ханствах монгольской империи: Марко Поло в течение трех лет служил чиновником при великом хане; один несторианин возглавлял имперское управление астрономии; мусульмане из Мавераннахра управляли Юньнанью. На несколько лет к тому же приостановили функционирование традиционной системы испытаний претендентов на занятие государственных должностей. Постоянную китайскую враждебность к монголам, особенно на юге, можно в известной степени объяснить подобными фактами. Когда монгольское правление в Китае спустя 70 лет после смерти Хубилая рухнуло, у китайцев появилось еще более утрированное уважение к традиции и возрожденное недоверие к иностранцам внутри китайского правящего сословия.

Текущие достижения монголов, как бы там ни было, можно назвать весьма внушительными. Нагляднее всего они проявились в восстановлении единства Китая и воплощении его потенциала в виде великой военной и дипломатической державы. Покорение династии Сун на юге досталось с большим трудом, но эту цель удалось достигнуть, ресурсы Хубилая увеличились в два с лишним раза (они включали мощный военный флот), и он начал восстанавливать китайскую сферу влияния в Азии. Только в Японии ничего не получилось сделать. На юге монголы вторглись на территорию Вьетнама (Ханой они брали трижды), а после смерти Хубилая на какое-то время они заняли Бирму. Эти завоевания на самом деле были временными и служили выколачиванию из покоренных народов дани после ухода победителя. На Яве монголам тоже сопутствовал военный успех; они высадились на побережье острова и в 1292 году взяли штурмом его столицу. Однако удержать ее не смогли. К тому же наблюдалось дальнейшее развитие морской торговли с Индией, Аравией и Персидским заливом, открытой еще при династии Сун.

Раз уж монгольский режим пал, его нельзя считать совершенно успешным, но делать такой вывод не совсем справедливо. Практически все позитивное монголам удалось осуществить всего лишь за столетие с небольшим. Внешняя торговля процветала, как никогда прежде; Марко Поло сообщает, что беднота новой столицы – города Пекина питалась от щедрот великого хана, и это уже был большой город. Наш современник увидит также много привлекательного в обращении монголов с религией. Даже притом, что носители некоторых вероисповеданий, ислама и иудаизма особенно, попали в беду при династии Юань из-за их предполагаемой «обособленности», большинство религиозных обрядов положительно поощрялось. Например, буддистские монастыри освободили от податей (понятно, что при этом утяжелялось бремя на других подданных, как при любой государственной поддержке той или иной религии; за религиозное просвещение платили земледельцы).

В XIV веке выразительными признаками упадка династии послужили стихийные бедствия в сочетании с вымогательством монголов, грозящим новой волной мятежей в сельской местности. Их положение могло и дальше ухудшиться из-за уступок монголов в пользу китайского нетитулованного мелкопоместного дворянства. Предоставление землевладельцам новых прав в отношении арендаторов их угодий едва ли способствовало укреплению общественной поддержки режима. Началось появление тайных сообществ, и одно из них под названием «Красные повязки» получило поддержку со стороны нетитулованного мелкопоместного дворянства и чиновников. Отряд мятежников одного из вожаков – монаха по имени Чжу Юаньчжан – в 1356 году захватил Нанкин. Спустя 12 лет Чжу Юаньчжан изгнал монгольских правителей из Пекина, объявил себя императором Хунъу и основал династию Мин.

Мины отличались от трех своих великих предшественников в лице Юаней, Сунов и Танов, а также от преемников Цинов тем, что в культурном плане были ближе ко всему китайскому и (возможно, поэтому) с точки зрения идеологии больше внимания уделяли укреплению стабильности и равновесия. Именно во время правления Минов многие иноземцы приезжали в Китай, чтобы познакомиться с неподвижным, не подверженным никаким переменам и всегда корректным государством. Строгое следование процедуре, соблюдение иерархии и уважение статуса в эпоху Мин проявились наиболее рельефно за всю историю Китая. Наравне с остальными китайскими революционными предводителями император Хунъу превратился в последовательного блюстителя традиционного порядка. Представители основанной им династии способствовали небывалому культурному расцвету своей империи и сумели сохранить политическое единство Китая со времен монгольского владычества до XX века, зато практически всегда навязывали своему народу консервативное правление, хотя интенсивное социально-экономическое развитие в их стране шло уже с X века. Политика Минов во многих отношениях выглядела достойной реакцией на то, что рассматривалось в качестве отрицательных проявлений нестабильности.

Лишить китайца дерзновенности его ума до конца ни у кого никогда не получалось, понятное дело, и к тому шел этот процесс очень неторопливо. Сын Чжу Юаньчжана император Юнлэ, который пришел к власти после мимолетной гражданской войны в 1402 году, поручил своему флотскому начальнику мусульманского происхождения адмиралу Чжен Хэ построить гигантский новый флот для решения задач на заморских территориях. Получив буквальное задание собрать дань с четырех концов света, Чжен Хэ фактически предпринял экспедицию по исследованию вод иностранных государств, в ходе которой собрали массу полезных сведений для своего правительства. Располагая самыми крупными судами своего времени (а его флагманский корабль был 440 футов, или 134 метра, длиной), адмирал Чжен за семь плаваний достиг берегов Восточной Африки. Свой последний вояж он завершил в 1433 году или за год до того, как первый португальский морской капитан обошел мыс Буждур южнее Марокко. Нам остается только гадать, что произошло бы, если китайские морские исследовательские путешествия продолжились; флот Чжен Хэ состоял из 250 судов с больше чем 10 тысячами матросов и солдат на борту. Когда Васко да Гама прибыл в Малинди на территории нынешней Кении через 80 лет после посещения этого порта адмиралом Чженом, этот португальский флотоводец располагал четырьмя судами с командами в 170 человек.

Но императоры, последовавшие за Юнлэ, особого интереса к зарубежным экспедициям не питали. Они стремились к совершенствованию империи изнутри и укреплению ее сухопутных границ. Главные участки Великой китайской стены, которые мы видим сегодня, сохранились со времен династии Мин; неудивительно, что они могли появиться там, откуда происходила угроза нападения захватчиков. Чтобы контролировать северную границу, Юнлэ перенес столицу ближе к северу – в Пекин, в «северную столицу», где с тех пор, как правило, и находилась столица Китая. Притом что Мины переняли на удивление большую часть положений и административных систем у Юаней, им не было чуждым новаторство: они развивали централизованную бюрократию, причем более совершенную, чем все, что когда-либо существовало в Китае прежде. Даже при всем этом их реформы по большому счету выглядят весьма консервативными – более поздние императоры династии Мин свято верили в свое предназначение, состоявшее в восстановлении идеального Китая, сошедшего на нет из-за нерадивых собственных правителей и вмешательства во внутренние дела варваров-захватчиков.

При Минах подверглась централизации не одна только бюрократия. К тому же произошло значительное сосредоточение богатства в руках нескольких кланов или семей, и у них часто существовали официальные связи на провинциальном или центральном уровне. Поскольку члены императорской семьи пользовались преимуществом с точки зрения оказания влияния при дворе по сравнению с высокопоставленными чиновниками или военачальниками, к концу правления этой династии компетентных людей ей явно не хватало. Целая череда императоров фактически заперлась в своих дворцах, а в это время их фавориты и отпрыски императорского рода вели вокруг них обсуждение роскоши императорских поместий, приходивших в упадок. В это время власть в правительстве начали прибирать к рукам евнухи. Кроме Кореи, где поползновения японцев удалось отбить в конце XVI века, Мины не могли удерживать в своем полном подчинении периферийные области китайской империи. Индокитай из сферы китайского влияния выпал, из-под контроля китайцев более или менее освободился Тибет, а в 1544 году монголы спалили пригород Пекина.

Опять же, при Минах прибыли первые европейцы, искавшие нечто большее, чем возможность торговли или научных открытий. В 1557 году в Макао укоренились португальские купцы; многого из того, в чем нуждались китайцы, они предложить не могли, кроме серебра. За купцами последовали иезуитские миссионеры, и в условиях официальной терпимости конфуцианской традиции у них появились возможности, которыми они в полной мере воспользовались. Они приобрели решающее влияние при дворе Минов после того, как один из них, по имени Маттео Риччи, утвердился там в 1602 году. Но одновременно с тем, что кое-кто при дворе восхищался ученостью его и остальных иезуитов, нашлись китайские чиновники, отнесшиеся к ним с подозрением. К тому времени, наряду с механическими безделушками и часами, добавившимися к императорским коллекциям заботами миссионеров, китайских интеллектуалов заинтересовали научные и космографические знания иезуитов. Большая роль принадлежит иезуитам, скорректировавшим китайский календарь, ведь пожервования император обязан был приносить в соответствующие их предназначению дни. От иезуитов китайцы научились также отливать тяжелые артиллерийские орудия: ремесло весьма полезное в беспокойном мире.

Глядя сквозь века на китайское государственное строительство (независимо от того, касается это отдельных царств или в целом империи), можно сделать несколько общих наблюдений. Невзирая на все значение государства, глубочайшие корни китайской самости по-прежнему уходили в кровное родство. Во все исторические времена сохранялась важнейшая роль клана, потому что он служил мобилизующим началом многочисленных связанных родством семей, пользующихся общими атрибутами вероисповедальной и подчас экономической категории. Распространение и роль семейного влияния облегчались и возвеличивались еще и потому, что в Китае не признавали права первородства; наследство отца обычно подвергалось разделу после его смерти. Но в океане общества, роль промысловой рыбы в котором играла семья, правил один библейский левиафан – государство. Только в нем и в семье конфуцианцы искали власть; те атрибуты безоговорочно признавались всеми, так как в Китае не существовало никаких учреждений типа церкви или общины, из-за которых в Европе так надежно удалось запутать вопросы права и правления.

Существенные особенности китайского государства сложились уже к временам Танов. Им предстояло сохраняться до наступления XX века, а характерные для них отношения существуют до сих пор. Особая роль в их формировании принадлежит объединяющей деятельности династии Хань, но положение императора как обладателя мандата Небес можно считать само собой разумеющимся еще во времена династии Цинь. Приход и уход династий никак не сказывался на статусе императора, так как свержение всех династий можно было всегда оправдать отзывом их мандата Небес. Литургическая роль императора, как ничто иное, укрепилась через предоставление ему права при династии Хань приносить жертвы, позволенные только ему одному. Все же его положение также изменилось в самом положительном смысле. Постепенно правитель, по существу представлявшийся великим феодальным магнатом (его власть служила продолжением власти его семьи или владения), превращался в правителя, руководящего централизованным, бюрократическим государством. Прочность его административной конструкции обеспечивали многие сотни чиновников.

Начало всему этому было положено в глубокой старине. Еще во времена династии Чжоу пришлось приложить громадные усилия по прокладке каналов для транспортного сообщения. Высочайшая квалификация в организации дела и многочисленные человеческие ресурсы требовались для решения такой задачи, и только при наличии мощного государства их можно было мобилизовать. Несколько веков спустя первый император династии Цинь оказался в состоянии соединить участки Великой китайской стены в непрерывный барьер протяженностью 1400 миль (2600 км) от проникновения врагов извне (согласно легенде, его достижение стоило жизни миллиону человек; верно это или вымысел, в легенде освещается реальный взгляд на китайскую империю). При его династии продолжалась стандартизация мер и весов, а также произошло своего рода разоружение подданных, зато у империи появилась армия численностью миллион солдат. Правители династии Хань ввели государственную монополию на чеканку монет и стандарт для своей валюты. При них также начался прием на государственную службу через конкурсное испытание; хотя такая инициатива оказалась недолговечной, конкурсную практику возобновили во времена Танов, так как она представляла большую важность. Территориальная экспансия потребовала большего количества управленцев. Появившейся бюрократии предстояло пережить многочисленные периоды разобщения (вот вам доказательство ее живучести), и она до конца оставалась одним из самых наглядных и характерных атрибутов имперского Китая. Она, можно предположить, послужила ключом к успешному выходу Китая из эпохи, когда на смену рухнувшим династиям приходили постоянно пребывающие в междоусобной сваре мелкие и местечковые государства, раскалывавшие достигнутое было единство. Бюрократия соединяла Китай воедино через идеологию, а также методы управления. Государственные служащие обучались и экзаменовались на конфуцианской классике. Грамота и политическая культура тем самым переплетались в Китае, как нигде более.

Ясно, что в китайском государстве не следовало искать смысла в европейском различии между правительством и обществом. Чиновник, ученый и дворянин обычно соединялись в одном человеке, сочетавшем множество ролей, которые в Европе предстояло поделить между государственными специалистами и неформальными авторитетами общества. Он сочетал их черты также в рамках идеологии, которая намного очевиднее считалась более важной в обществе, чем где-либо еще, кроме, возможно, ислама. Предохранение конфуцианских ценностей представлялось совсем не легким делом, тем более им нельзя было заниматься только на словах. Китайская бюрократия заботилась о тех ценностях посредством личного нравственного примера, как это издавна практиковало духовенство в Европе, – а в Китае не было никакой церкви, чтобы выступать в качестве альтернативы государству. Сами мысли, вдохновлявшие бюрократию, часто выглядели консервативными; преобладающей административной задачей рассматривалось поддержание установленного порядка; цель китайского правительства состояла в наблюдении, сохранении, укреплении и от случая к случаю внедрении новшеств в практических делах через выполнение масштабных общественных работ. Наиважнейшими целями бюрократии ставилось сохранение единообразия и поддержка единых стандартов на территории огромной и разнообразной по составу империи, где многие окружные судьи при исполнении своих обязанностей отделялись от народа даже отсутствием общего языка. В достижении своих целей бюрократия весьма преуспела, и ее нравственный облик сохранился в нетронутом виде после всех переломных моментов в судьбе династий.

На ступеньку ниже конфуцианской ортодоксии чиновников и мелкопоместного дворянства важность имели несколько иные убеждения.

Даже некоторые представители высших социальных сословий обратились к даосизму или буддизму. Буддизму суждено было приобрести большую популярность после краха династии Хань, когда в условиях раскола империи у буддистов появилась возможность проникновения в Китай. В традиции махаяны буддизм представлял большую угрозу Китаю, чем любая другая идеологическая сила до прихода христианства, так как, в отличие от конфуцианства, ею проповедовалось отрицание мирских ценностей. Махаяну не удалось искоренить совсем, несмотря на гонения при династии Тан; нападки на ее сторонников в любом случае предпринимались скорее по финансовым, чем идеологическим соображениям. В отличие от гонений на неверных, поощряемых властями Римской империи, китайское государство больше интересовала недвижимая собственность, чем исправление религиозной чудаковатости отдельных подданных. При императоре, отличившемся от остальных владык самыми рьяными гонениями на представителей неугодных конфессий (говорят, он исповедовал даосизм), упразднили больше четырех тысяч монастырей, а больше четверти миллиона монахов и монахинь из них пустили бродить по свету. Тем не менее, невзирая на такой ущерб для буддизма, конфуцианцам пришлось мириться с буддистами. Ни одна другая иноземная система взглядов не повлияла на правителей Китая так сильно до появления марксизма в XX веке; императоры и императрицы вплоть до XX века иногда исповедовали буддизм.

Задолго до всего этого даосизм развивался в мистический культ (по пути позаимствовавший кое-что у буддизма), привлекательный одновременно и для тех, кто искал личное бессмертие, и для тех, кто считал симпатичной для себя отрешенную созерцательность как спасение от усложняющейся китайской жизни. Даосизм как таковой никогда не утрачивал своего значения. Признание его сторонниками субъективности человеческой мысли придает даосизму видимость смирения, которое некоторые представители других культур, отличающихся более агрессивными интеллектуальными отношениями, находят привлекательным для себя сегодня. Такого рода религиозные и философские понятия, важные сами по себе, касались непосредственно жизни крестьянина лишь немного больше, чем конфуцианство, кроме ренегатских его форм. Жертва опасностей войны и голода искала выход в магии или суеверии. То немногое, что можно узнать о жизни такой жертвы, служит пищей для предположения о том, что подчас она казалась невыносимой, а иногда – просто ужасной. Знаменательным симптомом представляется появление при династии Хань крестьянских восстаний, то есть явления, ставшего главной темой китайской истории, сопровождающей ее практически в том же ритме, что и смена династий. Угнетаемое чиновниками, действующими от имени императорского правительства, требующего подати для ведения военных кампаний за границей, или исходящих из собственных шкурных интересов как спекулянты зерна, крестьянство обратилось к тайным обществам, тоже постоянно всплывающим в китайской истории. Их восстания часто принимали формы религиозных мятежей. Эсхатологическое, манихейское напряжение красной нитью пронизывало китайскую революцию, вспыхивавшую в разных образах, но всегда после нее устанавливался мир, дуалистически разделенный на добро и зло, благочестивых и искусителей. Иногда восстания угрожали общественному строю, но крестьяне редко пользовались плодами побед на протяжении долгого времени.

Еще одна всеобъемлющая историческая тема касалась демографии. На протяжении периода разброда, наступившего после свержения династии Хань, наблюдалось коренное смещение демографического центра тяжести в направлении юга, и с приходом династии Тан еще больше китайцев стало жить в долине Янцзы, чем на прежней равнине реки Хуанхэ. Эти китайцы обеспечивали себе пропитание за счет истребления южных лесов и обработки новых земель для выращивания риса, но к тому же в их распоряжении появились новые зерновые культуры. Сложенные вместе, эти факторы определили возможность общего роста численности населения, который еще ускорился при монголах и Минах. Судя по некоторым расчетам, население Китая, в XIV веке оцененное в 80 миллионов человек, за следующие 200 лет могло увеличиться в два с лишним раза и к 1600 году достигло около 160 миллионов подданных империи. По сравнению с численностью населения во всех остальных уголках планеты такое количество китайцев представляется огромным, но дальше их будет гораздо больше.

Ощутите громадный вес данного факта! Отдельно от громадной потенциальной важности, придаваемой им Китаю в мировой истории народонаселения, он открывает перспективу для великих достижений китайской культуры и имперской власти, опиравшихся на огромную массу отчаянно бедных крестьян, совершенно равнодушных к таким вещам. Практически вся их жизнь ограничивалась собственной деревней; совсем немногие из них могли надеяться сбежать из нее или хотя бы замыслить такой поступок. Подавляющее большинство крестьян мечтало лишь о приобретении сомнительной, но надежнейшей доступной им гарантии жизни: права на собственность небольшого участка земли. Однако достижение такой цели становилось все более трудным, поскольку численность населения росла, и постепенно всю плодородную землю разобрали. Обработка постоянно сокращавшихся наделов становилась все более интенсивной. Из ловушки голода у земледельцев осталось только два выхода: бороться или бежать – бунтовать или переезжать в другое место. На определенном уровне активности и успеха они могли рассчитывать на поддержку со стороны мелкопоместного дворянства и чиновников, проникшихся благоразумием или сочувствием. Когда такое случалось, речь могла идти о приближающемся закате династии, так как конфуцианскими принципами предусматривалось следующее положение: мятеж или переселение считались явлениями порочными, если у власти находился достойный царь, зато правительство, спровоцировавшее и не способное справиться с восстанием, следовало менять в силу самого факта противозаконности произошедшего.

Больше других во времена бед или голода страдали среди прочих категорий женщины. О них нам известно очень мало, даже в литературе их обходят стороной, а упоминают о женщинах разве что в печальных коротеньких стихах и любовных романах. При этом они составляли половину населения Китая, или, возможно, немного меньше в трудные времена, когда девочек-младенцев в нищих семьях обрекали на смерть. Такой факт, возможно, служит показателем места женщин в Китае до совсем недавнего времени еще нагляднее, чем более знакомая и загадочно поразительная практика бинтования ступней ног, существовавшая с X века, которая вызывала уродливые деформации костей, когда дамы знатного происхождения практически утрачивали способность к ходьбе. Хотя время от времени в Китае появлялись сильные женщины во власти от императриц до предводителей клана, как и в Европе, женщинам отводилось место зависимых от мужчин созданий. Однако существовали важные местные отклонения в этом отношении – женщины на юге Китая занимали более почетное положение в обществе, чем на севере, – но стандарт выглядит одинаково уныло по времени и по месту.

Еще труднее сказать, почему после временного возврата к отправной точке в конце эпохи Сун и последующего возобновления роста тогдашний интенсивный экономический подъем, который обусловил повышение объемов потребления большим числом подданных, все-таки закончился? Как бы там ни было, но экономический рост не возобновлялся в прежнем масштабе вплоть до наступления XX века. Однако экономический рецидив после завершения эпохи Сун нельзя считать единственным фактором для объяснения причин, почему в Китае больше не случилось революционных преобразований в экономической и технической сферах, отмеченных в Европе. Несмотря на изобретение книгопечатания, масса китайцев оставалась неграмотной практически до конца XX века. Крупные города Китая при всем их росте и торговой оживленности не обеспечили свободы и неприкосновенности личности, которые послужили приютом для людей и идей в Европе; не обеспечили они культурную и интеллектуальную жизнь, которая в конце коренным образом изменила европейскую цивилизацию; не появилось в них тех людей, что высказали сомнение в установившихся порядках.

В распространении этих расхождений на всю систему хозяйствования следует соблюдать должную осторожность. По результатам новых исследований можно сделать вывод о том, например, что уже в XVIII веке производительность сельского хозяйства Китая сравнялась с производительностью аграрного сектора любой другой ведущей державы мира. Точно так же уровень жизни на селе в самом плодородном районе Китая (область нижнего течения реки Янцзы) достигал приблизительно уровня самых плодородных регионов Европы (Англия и Нидерланды) в тот же самый период истории. В то время как экономический рост и прирост населения ложились большим бременем на освоенные ресурсы, экологическая ситуация в Китае была не намного хуже, чем в Европе (а в некоторых областях намного лучше, благодаря эффективному и дешевому транспорту). И техника, находившаяся в распоряжении аграриев и ремесленников, считалась достаточно современной для обеспечения одновременно высокой производительности (в глобальном сравнительном отношении) и высокого уровня выпуска сельскохозяйственных товаров и изделий кустарного промысла. Даже притом, что Китаю не было нужды до XX века возвращать себе позиции страны с самой динамичной экономикой в мире, техническая база и производительные силы в целом снабжали его население по более высоким стандартам в целом, чем в Европе, далеко за пределами империи династии Мин.

Однако совершенно ясно, что период от Тан до Сун послужил особенно динамичной эпохой в китайской истории. Его объяснение может находиться в самом успехе китайской цивилизации в достижении иной цели, обеспечении последовательности и предотвращении коренного изменения. Ни бюрократический аппарат, ни социальная система не одобряли новатора. Кроме того, горделивая приверженность конфуцианской традиции и самоуверенность, возникшая в силу огромного богатства и удаленности, мешала изучению опыта зарубежных стран. И китайская нетерпимость тут ни при чем. Ее как таковой не существовало. Евреи, христиане-несториане, персы-зороастрийцы и арабские мусульмане давно исповедовали свою собственную религию без малейших ограничений, а последние даже привлекли в свою веру некоторых новообращенных, образовавших устойчивое мусульманское меньшинство. Даже когда официально объявили об отсутствии интереса ко всему иностранному (как это наблюдалось к концу правления династии Мин), Китай остался открытой империей для идей, технических новинок и народов.

В начале XVII века Мины нуждались в любых новых идеях, которые только можно было приобрести, особенно в военной области. С севера им угрожала группа врагов, формировавшаяся на территории Маньчжурии, которой они позже присвоили это имя, но как маньчжуры они получили известность только после покорения Китая. Путь им открыли в 1640-х годах крестьяне, поднявшие мятеж, и заговорщики, предпринявшие попытку силового захвата китайского престола. Один военачальник императора попросил у маньчжур помощи, и они преодолели Великую китайскую стену, но только для того, чтобы в 1644 году водрузить на китайский престол свою собственную династию Цин (и походя ликвидировать собственный клан этого военачальника). Как и остальные иноземцы, маньчжуры давно восхищались цивилизацией, которой сами же угрожали, и уже подверглись культурной китаизации еще до вторжения. Они освоили китайскую административную систему, которую воспроизвели в собственной столице – городе Шеньян, и видели свою задачу в возвращении империи к незыблемым конфуцианским основам. В свое время Цинам предстоит открыть в Китае первую новую эру и построить империю, превышающую по площади территорию любой из предыдущих династий.