У хищников, рыскающих тогда по Ближнему Востоку, не одна только Византия вызывала искушение; эта империя на самом деле манила их внимание дольше, чем ее заклятый враг в лице халифата Аббасидов. Данная арабская империя пришла в упадок с сопровождающимся распадом, и с X века мы вступаем в эпоху большой смуты, при которой любые попытки даже внешнего осознания происходящего превращаются в совершенно бесполезное занятие. Не случилось никакого прорыва к устойчивому росту, который могли бы обещать процветание торговли и появление состоятельных людей за пределами вне правящих и воюющих инстанций. Главным объяснением упадка империй можно назвать неподъемные и волюнтаристские поборы, назначенные правительством, но ведь правители приходят и уходят, совершенно не касаясь опор исламского общества. Население всей территории от Леванта до Гиндукуша впервые в истории прониклось общей для всех единственной религией, и причем надолго, если не навсегда. Внутри той зоны христианское наследие Рима как главной культурной силы держалось только до XI века, да к тому же закупоренным по ту сторону Торосских гор в Малой Азии. Вслед за этим христианство тоже пережило свой закат на Ближнем Востоке, и от него остались только редкие общины, едва терпимые приверженцами ислама.

Чрезвычайную важность представляли устойчивость и глубокая укорененность общественных и культурных атрибутов ислама. Они с лихвой компенсировали слабости, проявлявшиеся по большому счету разве что в политической и административной сфере полуавтономных государств, появившихся ради исполнения властных полномочий в условиях формального диктата халифата в декадентский его период. Распространяться по их поводу особой нужды не возникает. При всем интересе, испытываемом к ним со стороны арабистов, об этих государствах стоит упомянуть как о наглядных исторических ориентирах, а не о явлениях как таковых. Самым заметным и мощным из них правили представители династии Фатимидов, под властью которых находились Египет, большая часть Сирии и Леванта, а также побережье Красного моря. На их территории находились великие святыни Мекки и Медины, где процветала торговля, высокую рентабельность и огромный объем которой обеспечивали паломники. На границах Анатолийской и Северной Сирии между Фатимидами и Византийской империей правили представители еще одной династии – Хамданиды. А в это время центр халифата, Ирак и Западный Иран вместе с Азербайджаном находились под властью Буидов. Наконец, северо-восточные области Хорасана, Систана и Мавераннахра достались Саманидам. Перечислением данных четырех властных группировок далеко не исчерпывается сложность не устоявшегося в X веке арабского мира. Зато их вполне хватает, чтобы вообразить себе декорации, на фоне которых разворачивался процесс появления внутри ислама двух новых империй: одной на территории Анатолии и второй в Персии.

Путеводную нить нам предлагает один из народов Центральной Азии, уже упоминавшийся в нашем повествовании, – тюрки. Части этого народа предоставили дом Сасаниды в последние годы своего правления в обмен на помощь. В те дни тюркская «империя», если это слово можно употребить для обозначения их племенной конфедерации, простиралась на всю территорию Азии; тогда они переживали период своей первой великой эпохи. Как и для остальных кочевых народов, их власть в скором времени оказалась совсем не прочной. Так случилось, что внутриплеменной раскол у тюрков совпал по времени с возрождением китайской державы, и как раз на момент расчленения народа пришелся большой натиск со стороны арабов. В 667 году эти арабы вторглись в Мавераннахр, а в следующем веке они окончательно расшатали остатки империи тюрков в Западной Азии. Их удалось остановить только в VIII веке, и получилось это у еще одного тюркского народа – хазар. Перед этим случился раскол тюркской восточной конфедерации.

На фоне такого краха все случившееся представляло большую важность. Впервые своего рода государство кочевников раскинулось на всю Азию, и оно просуществовало больше века. Правители всех четырех современных ему великих цивилизаций – Китая, Индии, Византии и Персии – увидели для себя неизбежную необходимость наладить отношения с тюркскими ханами, подданные которых многое почерпнули из контактов, обусловленных такими отношениями. Среди того многого, что они приобрели, – искусство письма; древнейшие дошедшие до нас тюркские надписи датируются началом VIII века. Однако, несмотря на это, сведения о протяженных отрезках тюркской истории нам приходится черпать из летописей и дневников других народов.

Из-за раздробленности тюркских племен судьба их представляется весьма туманно вплоть до X столетия. Потом наступил крах династии Тан в Китае. Из-за такого крупного события появились благоприятные возможности у восточных и китаизированных тюрков как раз в тот момент, когда в исламском мире стали множиться признаки ослабления власти. Одним из них стало появление государств, идущих на смену империи Аббасидов. Тюркские рабы, или мамелюки, издавна служили в армиях халифатов; теперь их использовали в качестве наемников при династиях, правители которых пытались заполнить возникающий вакуум власти. Беда в том, что к X веку тюркские народы снова двинулись в путь за лучшей судьбой. В середине этого века представители новой династии восстановили китайскую державу и ее единство; возможно, отсюда исходил решающий импульс для новых протяженных переселений, на которые среднеазиатские народы толкали друг друга и отправлялись на чужие земли сами. Какой бы ни была причина переселения, среди тех, кто нависал над северо-восточными землями старого халифата, а потом образовал там свои собственные новые государства, оказался народ под названием тюрки-огузы. Среди них выделялся клан сельджуков, считающихся теперь предками современных турок Анатолии. Некоторые из них, располагавшие тесными контактами с хазарами, сначала приняли иудаизм, но в 960 году, когда они все еще жили в Мавераннахре, усилиями усердных миссионеров империи Саманидов сельджуки обратились в ислам.

Многие из предводителей новых тюркских режимов в прошлом служили солдатами арабов и персов; одну такую группу называли Газневидами, династия которых на недолгое время создала огромный доминион, простиравшийся на часть территории Индии (то был к тому же первый после Аббасидов режим, в котором полководцев избирали султанами или главами государства). Но их, в свою очередь, оттеснили с приходом новых захватчиков из числа кочевников. Огузы пришли в достаточном количестве, чтобы произвести существенные изменения в этническом составе Ирана и также в его экономике. С их приходом к тому же произошло более глубокое изменение, чем все предшествующие, и открылась новая фаза исламской истории. В силу того, что совершили Саманиды, часть тюрков-огузов уже приобщилась к исламу и уважала достижения единоверцев. Теперь начался перевод на различные наречия тюркского языка основных трудов арабских и персидских ученых, которые должны были открыть тюркским народам широкий, как никогда раньше, путь к освоению арабской цивилизации.

В начале XI века сельджуки тоже переправились на противоположный берег Амударьи. Все шло к появлению еще одной тюркской империи, которая просуществовала до 1194 года, а в Анатолии – до 1243-го. После изгнания Газневидов из Восточного Ирана сельджуки взялись за Буидов и захватили Ирак. Таким образом, они стали первыми среднеазиатскими захватчиками исторических времен, проникшими дальше Иранского плато. Возможно, из-за их принадлежности к мусульманам суннитского крыла сельджуков с большой радостью встречали бывшие подданные Буидов, исповедовавших шиизм. После покорения Сирии и Палестины они вторглись в Малую Азию, где в 1071 году нанесли византийцам одно из самых тяжелых поражений в их истории при Манцикерте. Обратите внимание на то, что сельджуки назвали учрежденный ими султанат Ромом в честь того, что считали себя с тех пор наследниками древних римских территорий. Сам факт появления цитадели ислама внутри древней Римской империи вызвал в Европе порыв незамедлительно отправиться в крестовый поход; к тому же произошло открытие Малой Азии для заселения ее тюрками.

Тогда сельджуки сыграли во многих отношениях выдающуюся историческую роль. Мало того что начинали обращение народов Малой Азии из христианства в ислам, они еще спровоцировали крестоносцев на новые походы и длинное время оказывали им достойное сопротивление на направлении главного удара. Оно дорого им обошлось на остальных фронтах. К середине XII века власть сельджуков на иранских землях уже едва держалась. Тем не менее империи сельджуков отмерен был достаточно долгий век, чтобы во всех исламских центрах успела окончательно выкристаллизоваться общая культура и органы власти, в состав которых теперь приглашали представителей тюркских народов.

Этого казалось недостаточно, потому что правительство сельджуков тогда обновлялось в силу признания им социальных (и в исламе это означало религиозных) реалий. Сутью сельджукской структуры оставалось выбивание наибольшего объема дани, а не административная деятельность. Иногда она напоминала нечто вроде конфедерации племен и стойбищ, в отличие от своих предшественников не способной больше к продолжительным испытаниям на прочность. Центральный аппарат империи составляли его армии и то, без чего им было не обойтись; на местном уровне власть принадлежала наставникам и богословам ислама или знаменитым улемам. Они обеспечивали консолидацию власти и племенного обычая, которому суждено было пережить халифаты и стать скрепляющей субстанцией исламского общества на всей территории Ближнего Востока. С оглядкой на них велись все дела до самого прихода нацизма в XX веке. При всем разнообразии школ внутри улемов они обеспечили на местных уровнях общую культурную и общественную систему, которая гарантировала лояльность масс новым режимам, которые сменяли друг друга наверху и могли казаться чужеродными по происхождению. Из такой системы выходили политические представители, способные удовлетворить население на местном уровне и узаконить новые режимы своей поддержкой.

Отсюда возникло одно из самых наглядных различий между исламским и христианским обществом. Ключевую роль в улемах играли представители религиозных элит; они организовали жизнь в местных религиозных общинах, так что в бюрократии западного толка необходимость там отпадала. В условиях политического раскола исламского мира периода упадка халифатов эти элиты обеспечили социальное единство. Опыт сельджуков получил распространение во всем арабском мире, им пользовались правители последующих империй. Еще одним атрибутом государства стало использование рабов, причем кое-кого на административных должностях, но в основном в войсках. Притом что сельджуки даровали несколько крупных вотчин за большие воинские заслуги, именно рабы – часто тюркского происхождения – представляли реальную силу в виде армии, на которую мог опереться правящий режим. Наконец, власть, где появлялась возможность, опиралась на сохранявшуюся местную персидскую или арабскую знать.

В годы наступившего упадка режима сельджуков в его структуре выявились слабые места. В деле управления подданными их режим в огромной степени зависел от наличия способных личностей, пользовавшихся авторитетом среди соплеменников. Правда, тюрков было совсем не много, и им постоянно приходилось демонстрировать большие достижения, без которых лояльность подданных быстро сходила на нет. Когда инерция первой волны переселения мусульман в Анатолию иссякла, данная область все еще поверхностно выглядела тюркской, а мусульманские города окружала сельская местность, жители которой общались совсем на другом языке; местные наречия арабизировать не получилось, как это произошло дальше на юге, и вытеснение греческой культуры из области шло очень медленно. Дальше на востоке первые мусульманские земли, которые предстояло утратить, отошли к язычникам в XII веке; правитель кочевников (в Европе многие считают его христианским царем пресвитером Иоанном, на пути из Центральной Азии оказавшим помощь крестоносцам) отобрал у сельджуков Мавераннахр.

Движение крестоносцев считается одним из проявлений реакции на учреждение державы сельджуков. Турки, возможно из-за их более позднего обращения в ислам, не обладали большой терпимостью, присущей арабам. Они начали обижать христианских паломников, направлявшихся по святым местам. Прочие причины появления крестоносцев принадлежат скорее европейской, чем исламской, истории, и подобное явление можно встретить где угодно, но к 1100 году исламский мир переходил к обороне даже притом, что особой опасности франки для него не представляли. Тем не менее повторное завоевание Испании началось, и арабы уже лишились Сицилии. Первый крестовый поход (1096–1099 гг.) проходил в благоприятных условиях раздробленности мусульман, позволивших захватчикам образовать в Леванте четыре католических государства: Иерусалимское королевство и три его феодальных владения – графство Эдесса, княжество Антиохия и графство Триполи. Светлого будущего им не досталось, зато в начале XII века их появление показалось поборникам ислама зловещим предзнаменованием. Изначальный успех крестоносцев вызвал соответствующую реакцию со стороны мусульман, и один полководец сельджуков занял Мосул, чтобы провозгласить его центром, на основе которого создал новое государство, занявшее территорию Северной Месопотамии и Сирии. В 1144 году он снова отбил Эдессу, а в это время его сын решил воспользоваться враждебностью по отношению к христианам со стороны местного мусульманского населения. Племянник этого принца по имени Салах ад-Дин захватил власть в Египте в 1171 году и провозгласил образование халифата Фатимидов.

По национальности Салах ад-Дин принадлежал к курдам. Он вошел в историю в качестве героя, возвратившего мусульманам Левант, и остается обаятельной фигурой, даже после напряженных усилий лишенных романтики и веры в добро ученых опорочить его идеал сарацинской галантности. Восхищение, которое он внушал своим современникам-христианам, уходило корнями в парадоксы, имевшие по-настоящему поучительное значение. Он бесспорно относился к врагам христианства, но при этом о нем говорили как о добром человеке, человеке слова, справедливом в поступках; его отличало великодушие, и вообще в мире не существовал второй такой идеал благородства. (Французов репутация этого человека раздражала настолько, что им пришлось прибегнуть к измышлениям: будто бы в рыцари его посвятили пленные христиане и что он даже окрестился на смертном одре.) На более приземленном уровне первую крупную победу Салах ад-Дин одержал, когда в 1187 году вернул исламу Иерусалим, что послужило поводом для нового, третьего по счету похода крестоносцев (1189–1192 гг.). Большими достижениями на поле брани хвалиться им не пришлось, зато усилилось раздражение мусульман, теперь начавших проявлять совершенно новую, невиданную до сих пор жестокость и идеологическую враждебность к христианству. Настало время гонений на христиан, и с ним началось медленное, но необратимое сокращение ранее многочисленного христианского населения мусульманских земель.

Салах ад-Дин основал мусульманскую династию султанов Айюбидов, которые правили Левантом (за пределами анклавов крестоносцев), Египтом и побережьем Красного моря. Она просуществовала до тех пор, пока ее не сменили правители, отобранные из состава дворцовой гвардии, то есть тюрков-мамелюков. Им предстояло ликвидировать последние завоевания крестоносцев в Палестине. Восстановление халифата, случившееся позже в Каире (его передали под управление одному из членов дома Аббасидов), по сравнению с этим выглядит событием малозначительным. На него тем не менее обращают внимание, так как ислам все еще остается преобладающим вероисповеданием и сосредоточием культуры, в настоящее время обнаруживаемым в Египте. Багдаду не было нужды что-либо восстанавливать. К тому времени за мамелюками, к их чести, числилось совсем другое достижение. Именно им наконец-то удалось остановить волну завоеваний со стороны куда более опасных, чем франки, племен, когда эта волна катилась по просторам Евразии на протяжении больше полувека. Речь идет о пресловутых монголах, историю которых с точки зрения хронологии событий и территориального деления распутать до сих пор не получилось. За поразительно короткий срок этот кочевой народ вовлек в орбиту своего влияния Китай, Индию, Ближний Восток и Европу, а также оставил после себя неизгладимые отметины своего присутствия. Только очагов их истории, кроме войлочных шатров правителей при лагерных стоянках, не сохранилось; их нашествие случилось неожиданно, как ураган, напугавший полудюжину цивилизаций, погубивший многих и много разрушивший, а также покоривший и организовавший народы по-своему в масштабе, повторенном в XX веке. Монголы требуют, чтобы их считали единственными в своем роде последними и изменившими ход истории завоевателями-кочевниками.

В поисках места происхождения этих кочевых племен нам следует отправиться в восточный угол Центральной Евразии, каким он был в середине 1-го тысячелетия н. э. Занятые своей экспансией тюрки оттеснили остальные народы на периферию цивилизации, причем те, кто отказался им подчиняться, отправились в южном направлении, где осели внутри и у границы империи, в то время находившейся под властью династии Хань. Группа народов, общавшихся на наречиях монгольской языковой семьи, давно добивавшихся внимания со стороны китайских правителей, постепенно втягивалась в запутанный клубок политики Китая V и VI веков. Кто-то из них сыграл ключевую роль в установлении новых династий – правители династий и Суй, и Тан по происхождению считаются наполовину монголами. Остальные прижились за пределами китайской сферы прямого правления. Можно поискать монголоидные элементы во многих великих федерациях кочевников 1-го тысячелетия н. э. – среди аваров, турок и, вероятно, к тому же гуннов. Во второй половине IX века и первых годах X века на основе группы племен под общим названием кидани возникло самостоятельное государство, войско которого ворвалось в Северный Китай, где кидани приводят к власти династию Ляо, которая управляла Маньчжурией, Восточной Монголией и значительными территориями китайского севера с 916 по 1125 год.

Династия Ляо, несомненно, подала вдохновляющий пример другим монгольским племенам, живущим на севере Китая, переставшим считать себя простыми пастухами, слугами или ремесленниками. Но в начале XII века, когда государство династии Ляо с треском рухнуло под натиском ее врагов, всем монгольским племенам пришлось на собственной шкуре ощутить негативные последствия этого краха. Под гнетом их этнических соперников вспыхнула ожесточенная борьба за власть между выживающими монгольскими кланами, подтолкнувшая одного молодого человека по имени Темучжин к крайностям на поприще самоутверждения. Дата его рождения доподлинно не известна, зато все знают, что с 1190-х годов он встал во главе своего народа в качестве хана. Несколько лет спустя ему присвоили титул кагана племен, которых он назвал монголами, и такое признание сопровождалось присвоением ему имени Чингис (дословно «повелитель воды» или, что точнее, «повелитель бескрайнего как море»). Он распространил свою власть на остальные народы в Центральной Азии, а в 1215 году разгромил войско удельного царства Цзинь в Северном Китае и Маньчжурии, образованного чжурчжэнями (предками маньчжуров). Для великого завоевателя это было только началом. Ко времени его кончины в 1227 году когда-то мальчик из восточной степи превратился в величайшего покорителя народов, когда-либо известного нашему миру.

Он явно отличался от всех предыдущих военачальников кочевых народов. Чингисхан искренне видел свою миссию в завоевании всего мира. Покорение других народов, а не военная добыча или колонизация, стало его целью, а все, что он завоевал, часто подвергалось организации в соответствии с определенной системой. При этом появлялась своего рода структура, заслуживающая названия «империя» в большей степени, чем это получалось у подавляющего большинства правителей кочевых государственных образований. Был он человеком богобоязненным, терпимым к приверженцам вероисповеданий, отличных от его собственного язычества, и, если верить одному из персидских историков, «обычно привечал пользовавшихся любовью и уважением мудрецов и отшельников всех племен, считая такой подход к делу угодным Богу». Само собой разумеется, что он считал себя исполнителем священного предназначения. Такая религиозная эклектика Чингисхана играла большую роль, как и тот факт, что он и его сподвижники (за исключением некоторых турок, которые присоединились к ним) не были мусульманами, как сельджуки, когда они вторглись на Ближний Восток. Тут дело не только в принадлежности к христианам и буддистам – среди монголов встречались и несториане, и буддисты, а в том, что монголы не принадлежали к религиозному большинству, образовавшемуся на Ближнем Востоке.

В 1218 году Чингисхан повернул на запад, и эра монгольских вторжений открылась для Мавераннахра с Северным Ираном. Он всегда действовал продуманно, осмотрительно и заранее оценивал свои намерения, но могло случиться так, что свое первое наступление он предпринял из-за безрассудного поступка одного мусульманского принца, приказавшего перебить его посланников. Оттуда Чингисхан продолжил истребительный поход на Персию с последующим поворотом на север через Кавказ в южные пределы Руси и возвратился оттуда, замкнув кольцо вокруг Каспийского моря.

Все это он совершил к 1223 году. Бухару и Самарканд ратники Чингисхана взяли, устроив резню горожан только ради того, чтобы объятые ужасом жители других городов не посмели оказать им сопротивление. (Капитуляция всегда считалась самым безопасным курсом в политике с монголами, и после нее несколько мелких народов продолжало спокойно жить, ограничиваясь принесением положенной дани и подчинением присланному монгольскому губернатору.) После того поражения Мавераннахру так никогда и не вернулось его место в исламском Иране. Христианская цивилизация подверглась испытанию отважными монголами, закончившемуся поражением грузин в 1221 году и южных русских князей два года спустя. Причем эти зловещие события послужили всего лишь увертюрой к тому, что случилось дальше.

Чингисхан умер на востоке в 1227 году, но его сын и преемник Угэдэй снова послал свои войска на запад сразу после завершения покорения народов Северного Китая. В 1236 году полчища его орды ринулись на территорию Руси. Под управлением внука Чингисхана хана Батыя и военного стратега Субудая они взяли Киев и обосновались в низовьях Волги, откуда монголы организовали систему сбора податей с русских княжеств, куда не дошли. Между тем они ворвались на территорию католической Европы. Рыцари Тевтонского ордена, поляки и венгры – все встали перед ними на колени. Краков спалили дотла, а Моравию стерли с лица земли. Передовой отряд монгольской конницы вторгся в Австрию в то время, как короля Венгрии преследовали на дорогах Хорватии, и в конце концов вышли на границу Албании, но там их нагнал гонец с приказом возвращаться.

Главные силы Батыя покинули Европу в 1241 году, когда пришло сообщение о смерти Угэдэя, монголы отправились, чтобы отдать почести почившему хану и принять участие в выборе его преемника. Нового хана никак не получалось назначить вплоть до 1246 года. На той церемонии присутствовал францисканский монах (находившийся там в качестве посланника папы римского); а также великий князь Руси, султан сельджуков, брат египетского султана Айюбидов, посланник халифа Аббасидов, представитель царя Армении и два претендента на христианский престол Грузии. Выборы не позволили решить проблемы, возникшие из-за разногласий среди монголов, и это случилось только с избранием в 1251 году другого хана (после того, как со смертью его предшественника закончилось короткое того правление), когда удалось подготовить сцену для нового монгольского похода.

Новым вождем монголов стал еще один из внуков Чингисхана по имени Мунке. Ему предстояло стать одним из величайших ханов монголов. Свои первые завоевательные походы он почти полностью направил на мусульманские земли, и по этой причине появился ничем не оправданный оптимизм среди христиан, которые к тому же отметили повышение несторианского влияния при монгольском дворе. Область номинально все еще подчинявшаяся халифату пребывала в состоянии неустроенности с начала походов Чингисхана. Сельджуки Рома потерпели поражение в 1243 году, и они никак не могли восстановить свою власть. В условиях сложившегося безвластия относительно малочисленные местные монгольские войска проявили свою эффективность, а монгольская империя опиралась главным образом на вассалов среди многочисленных местных правителей.

Очередную военную кампанию тогда поручили провести младшему брату хана, и начал он с переправы через Амударью в день наступления нового, 1256 года. Разгромив по пути печально известную секту ассасинов (исмаилитов и низаритов), он двинулся на Багдад, где призвал халифа сложить оружие. Город взяли штурмом и подвергли разграблению, последнего халифа Аббасидов убили. Так как существовало суеверие по поводу пролития его крови, халифа якобы завернули в ковер и затоптали до смерти лошадьми. То был тяжелый момент в истории ислама, так как по всему Ближнему Востоку христиане набрались храбрости и рассчитывали на свержение своих мусульманских повелителей. Когда в следующем году монголы начали свое наступление на Сирию, мусульманам пришлось кланяться кресту на улицах капитулировавшего Дамаска, а мечеть превратилась в христианский храм. Мамелюки Египта стояли следующими в списке подлежащих покорению народов, когда умер Великий хан. Монгольский военачальник на западе предпочел передачу власти своему младшему брату Кубилаю, находившемуся в далеком Китае. Но его сбили с толку и отозвали многих его ратников в Азербайджан, где они должны были ждать развития событий. Как раз на корпус ослабленной армии монголов напали мамелюки у Эйн-Джалуд (родник Голиафа) под Назаретом 3 сентября 1260 года. Монгольский полководец погиб, мамелюки посрамили легенду о непобедимости монголов, и во всемирной истории наметился поворотный момент. Для монголов эпоха завоеваний закончилась и пришел черед их консолидации.

Единству империи Чингисхана пришел конец. После гражданской войны наследие поделили между принцами его дома, оставив под номинальным верховенством его внука Хубилая, тогда хана Китая, которому досталась судьба последнего из Великих ханов. Русский улус разделили на три части: улус Золотой Орды, простирающийся от Дуная до Кавказа, на северо-востоке от него улус Хулагуидов (имя ему присвоили в честь первого его хана), а также Чагатайский улус на юге. Персидское ханство, где сначала правил брат Мунке по имени Хулагу, включало большую часть Малой Азии и простиралось по территории Ирака и Ирана до Амударьи. За его пределами лежало Туркестанское ханство. Из-за ссор между этими государствами у мамелюков оказались развязанными руки, чтобы ликвидировать анклавы крестоносцев и отомстить христианам, скомпрометировавшим себя сотрудничеством с монголами.

Возвращаясь к древней истории, все еще трудно понять, почему монголам на протяжении столь долгого времени сопутствовал успех. На западе их преимущество состояло в совершенном отсутствии там хоть какой-то великой державы, такой как Персия или Восточная Римская империя, способной противостоять им. Зато на востоке они одержали победу над несомненно великим имперским государством Китаем. На руку им сыграло к тому же то, что им достались враги, между которыми не было единства; христианские правители тешили себя надеждой на использование в шкурных интересах монгольской военной мощи в борьбе с мусульманами и даже друг против друга, в то время как любой союз христианских цивилизаций с Китаем против монголов представлялся немыслимым из-за контроля монголами над каналами общения между ними. Терпимость к религиозному разнообразию, кроме периода неукротимой ненависти к исламу, тоже пошла монголам на пользу; тем, кто подчинился им мирно, бояться было нечего. Потенциальные участники сопротивления могли обратиться к руинам Бухары или Киева или пирамидам черепов на месте персидских городов; своего успеха монголы во многом добились с помощью откровеннейшего террора, позволившего им победить многих своих врагов еще до попытки выйти на поле сражения.

Тем не менее их победы объясняются военной выучкой ратников и организационным талантом военачальников. Монгольский воин отличался жестокостью, безупречной выучкой, и в бой его вел воевода, умевший использовать любые преимущества, предоставлявшиеся стремительными действиями конницы. Маневренность конницы в известной степени являлась результатом тщательного ведения разведки и планирования боевых действий перед выходом в поход на врага. Дисциплина их конницы и мастерство в применении приемов осады крепостей (которые тем не менее монголы предпочли избегать) придавали монгольскому войску стойкость большую, чем располагала ватага кочевых разбойников. По ходу продолжавшихся завоеваний в монгольское войско к тому же призывали специалистов из числа пленников; к середине XIII века в его рядах находились представители всех этнических групп. Лучшим из них поручали важные задачи, когда проводилась реорганизация завоеванных территорий для привлечения новых мобилизационных ресурсов и податей.

При всей непритязательности его армии империя Чингисхана, и в несколько меньшей степени его преемников, представляла собой административную реальность на обширной территории. Одним из первых нововведений Чингисхана стал перевод монгольского языка на письмо с применением тюркского алфавита. Осуществил этот перевод один из его пленников. Монгольские правители всегда с готовностью перенимали навыки, становящиеся доступными для них в результате захватов новых территорий. Китайские государственные служащие организовали на завоеванных территориях систему сбора податей; с изобретением китайцами бумажных денег, когда монголы пустили их в обращение персидской экономики в XIII веке, произошел катастрофический спад в торговле, но эта неудача не стала типичным примером, делающим применение иностранных методов менее полезным.

В такой великой империи ключом к власти служили пути сообщения. О максимально быстром движении курьеров и уполномоченных лиц заботились работники сети почтовых станций. Дороги способствовали еще и развитию торговли, и при всей их жестокости к жителям городов, оказавшим сопротивление, монголы обычно поощряли возрождение и оживление торговли, от налогообложения которой они получали денежные поступления. Азия познала своего рода режим Pax Mongolica. Караваны с товарами купцов охраняли от разбойников патрули самих монголов, и таким образом преступники вставали на путь истинный. Самые успешные кочевники из всех, они не собирались позволять другим кочевникам испортить свою игру. Сухопутная торговля между Китаем и Европой на протяжении монгольской эры оставалась такой же беспрепятственной, как в любое другое время; Марко Поло считается самым известным из путешественников Европы, посетившим Восточную Азию в XIII веке, и к тому времени, когда он отправился туда, монголы покорили Китай, но еще до его рождения отец и дядя Марко Поло начали ездить в Азию, и их путешествия продолжались годами. Оба они считались венецианскими купцами, причем достаточно преуспевающими, чтобы снова отправиться в путь сразу после возвращения, прихватив с собой юного Марко. Морским путем торговля Китая с Европой осуществлялась через порт на острове Ормуз в Персидском заливе. Но львиная доля шелков и специй на запад шла караванными сухопутными маршрутами в Крым и Трапезунд, обеспечивавшие оптовую торговлю Византийской империи в последние века ее существования. Сухопутные маршруты контролировали ханы, и, стоит отметить, купцы всегда выступали убежденными сторонниками монгольского режима.

В отношениях с остальной частью мира Монгольская империя послужила фактором, определившим фундаментальные предпосылки дальнейшего развития Китая. Ее ханы считались представителями на земле одного небесного бога по имени Тенгри; власть хана требовала подтверждения, причем поклонение прочим божествам воспринималось вполне терпимо. Зато дипломатия в западном ее понимании относилась к занятиям совершенно немыслимым. Наравне с китайскими императорами, которых им предстояло сменить на престоле, ханы считали себя олицетворением абсолютного единодержавия; все те люди, которые добивались их аудиенции, должны были являться к ним в качестве челобитчиков. Послы считались посланцами данников, а не представителями правителей держав равного с ханом положения. Когда в 1246 году эмиссары, прибывшие из Рима, передали папские протесты по поводу бесчеловечного обращения монголов с жителями христианской Европы и совет ему покреститься, ответ нового Великого хана прозвучал предельно откровенно: «Если вы не будете исполнять волю Бога и если вы пропустите мимо ушей мое распоряжение, то я буду относиться к вам как к своему врагу. И в таком качестве я заставлю вас осознать свое место». По поводу крещения папе римскому приказано было прибыть лично, чтобы служить хану. Такое послание касалось всех на земле, и уже другой папа римский получил точно такой ответ от монгольского губернатора Персии год спустя: «Если ты не боишься лишиться собственной родины, тогда приезжай к нам лично и отсюда продолжишь путь к тому, кто является хозяином всей земли. Если ты не приедешь, нам не дано знать, что тогда приключится: будущее ведает один только Бог».

Культурное влияние на монгольских правителей и их окружение оказывали не одни лишь китайцы. Сохранилось множество доказательств сильного влияния несторианского крыла в христианстве на вельмож монгольского двора, и поэтому европейцы все-таки питали надежды на сближение с ханами. Одному из самых знаменитых европейцев, удостоившихся аудиенции хана, монаху-францисканцу Гильому де Рубруку один армянский монах сразу после наступления нового, 1254 года пообещал, что Великого хана покрестят через несколько дней, но его обещание не осуществилось. Такая неудача нисколько не смутила Гильома, он продолжал побеждать в спорах, которые вели перед ханом, защищая христианскую веру от мусульманских и буддистских представлений, проявляя при этом большую сноровку в искусстве риторики. В то время монголы как раз накапливали силы для штурма сразу двух мировых держав: Китая под властью династии Сун и мусульман, которых в 1260 году мамелюки наконец-то остановили на территории Сирии.

Не то чтобы монголы прекратили попытки покорения Леванта. Ни один из завоевательных походов монголов успехом не увенчался – увлекшись ссорами между собой, они слишком надолго предоставили мамелюкам свободу действий. По логике вещей христиане сожалели о смерти Хулагу-хана, который был последним правителем, представлявшим реальную угрозу Ближнему Востоку на протяжении многих десятилетий. После него Персией, сменяя друг друга, правили несколько ильханов, или подчиненных ханов, занятых спорами с правителями Золотой и Белой Орды. Персия постепенно приходила в себя после вторжений иноземцев, пережитых в начале века. Как и на востоке, монголы здесь управляли с привлечением местных сановников, а также проявляли терпимость к христианам и буддистам, хотя первоначально прибегали к гонениям на мусульман. Ясный признак перемен в относительном положении монголов и европейцев появился, когда ильханы предложили папе римскому участие в союзе против мамелюков.

Когда в 1294 году в Китае умер Хубилай-хан, оборвалась одна из нескольких еще остававшихся связей, которые скрепляли Монгольскую империю. В следующем году ильхан по имени Газан позволил себе радикальный отход от монгольской традиции: он принял ислам. С тех пор правителями Персии всегда назначались мусульмане. Но его поступок надежд не оправдал, и сам ильхан умер молодым, оставив многие проблемы нерешенными. Приобщение к исламу выглядело смелым ходом, но далеко не достаточным. Многие монголы почувствовали себя оскорбленными, и ханам оставалось рассчитывать на своих полководцев. Тем не менее от состязания с мамелюками никто отказываться не собирался. Хотя в конце потерпев поражение, армии Газан-хана взяли Алеппо в 1299 году; в следующем году за него молились в мечети Омейядов в Дамаске. Он числится последним ханом, попытавшимся воплотить в жизнь план завоевания монголами Ближнего Востока, составленный полвека назад, но в конечном счете потерпевшим поражение, когда мамелюки в 1303 году сорвали последнее монгольское вторжение в Сирию. Этот ильхан умер в следующем году.

В скором времени оказалось, что в Персии тоже, как и в Китае, монгольскому правлению представилась всего лишь краткая, образно говоря, золотая осень консолидации, прежде чем оно стало сходить на нет. Газан-хан вошел в историю как последний достойный ильхан. За пределами своих земель его преемники смогли оказывать совсем слабое влияние; мамелюки терроризировали прежних союзников монголов, христианских армян, а Анатолия превратилась в яблоко раздора между различными турецкими князьями. Не приходилось уповать на помощь из Европы, где таяла иллюзорная мечта крестоносцев.

Хотя держава монголов угасала, на Ближнем Востоке случились предсмертные судороги террора с появлением завоевателя, практически равного великому Чингисхану. В 1369 году правителем Самарканда становится Тамерлан по прозвищу Тимур Хромой (Тимур-э Лянг). На протяжении 30 лет история ильханов представлялась сплошной чередой междоусобиц и споров относительно престолонаследования; в 1379 году Тамерлан покорил Персию. Новый хан во всем стремился подражать Чингисхану. По масштабам завоеваний и жестокости поведения он своему кумиру не уступал; Тамерлана можно назвать столь же великим вожаком войска. Однако таланта государственного деятеля, присущего его предшественникам, ему явно не хватало. В искусстве созидания он тоже себя не проявил. Притом что он со своим войском разорил Индию и разграбил Дели (с родными ему мусульманами он обходился так же жестоко, как с христианами), победил ханов Золотой Орды, разгромил мамелюков с турками и присоединил к своей вотчине Месопотамию, а также Персию, после него мало что осталось. Его историческая роль, за исключением двух моментов, представляется ничтожной. Одним пагубным достижением следует назвать практически полное истребление азиатского христианства в форме Несторианской и Якобитской церкви. Вразрез с монгольской традицией Тамерлан по происхождению был в равной мере тюрком и монголом. Причем он совсем ничего не знал о кочевой жизни народов Центральной Азии, из которых вышел Чингисхан с его потворством христианскому духовенству. Единственное созидательное достижение Тамерлана представляется неумышленным: на какое-то время он продлил существование Византии. Нанеся решительное поражение одному анатолийскому тюркскому народу, то есть османам, в 1402 году, он помешал им на некоторое время отправиться в смертельный поход против Восточной империи.

Так выглядело направление, в котором двигалась история с тех пор, как монголы утратили способность к сохранению крепкой хватки на горле сельджуков Анатолии. Захватывающее зрелище монгольского нашествия на просторах от Албании до Явы до самой смерти Тимура в 1405 году трудно охватить глазом. Зато потом все представляется совершенно ясно. Перед тем монголов уже свергли с престола в Китае. Собственное наследие Тамерлана рассыпалось: Месопотамия в конечном счете превратилась в эмират Кара-Коюнлу (в переводе забавно звучащий как «чернобаранный»), в то время как его преемники некоторое время все еще держались за Персию и Мавераннахр. К середине XV века Золотая Орда стремительно катилась к своему распаду. Хотя золотоордынцы все еще могли терроризировать население Руси, монгольская угроза Европе ушла в прошлое.

К тому времени Византия находилась на последнем издыхании. На протяжении двух с лишним веков византийцы вели безуспешную борьбу за выживание, причем не только с могущественными исламскими соседями. Как раз европейцы первыми обкарнали Византию до крошечного клочка земли и разграбили ее столицу. После получения смертельного ранения в 1204 году она вообще превратилась в небольшое балканское государство. Один болгарский король воспользовался случаем, предоставившимся в тот год, чтобы обеспечить независимость своей стране как одному из нескольких эфемерных государств-преемников, появившихся тогда. Кроме того, на руинах византийского государства образовалась новая западноевропейская морская империя Венеция. И выглядела она как кукушка в гнезде, пребывание в котором надо было еще оплатить. Этот бывший клиент к середине XIV века вытащил из византийского наследия целый Эгейский архипелаг островов с Родосом, Критом, Корфу и Хиосом. В течение того времени правители Венеции к тому же продолжали жестокую торговую и политическую борьбу со своим конкурентом в лице Генуи, которой самой к 1400 году достался контроль над южным побережьем Крыма и его богатая торговля с внутренними областями Руси.

В 1261 году византийцы отбили свою столицу у франков. Они справились с этим с помощью османов, то есть державы, сделавшей Анатолию тюркской. Два фактора могли бы сыграть на руку этой империи: решающая фаза агрессии монголов прошла (хотя об этом никто не мог знать, так как продолжались нападения монголов на народы, которые служили для нее преградой), а на Руси существовала великая православная держава, служившая источником военной помощи и денег. Но нельзя игнорировать источники новой угрозы, перевесившей благоприятные факторы. Византийскому возрождению в Европе в конце XIII века бросил вызов сербский принц, вынашивавший планы создания империи. Смерть настигла его прежде, чем ему удалось взять Константинополь, и он оставил империю в пределах всего лишь внутренних районов столицы и с осколком Фракии. В борьбе против сербов правителю империи еще раз пришлось обратиться за помощью к османам. Уже надежно укрепившись на азиатских берегах Босфора, в 1333 году турки овладели плацдармом в Европе у Галлиполи.

Лучшим из всего, что могли предпринять последние 11 императоров из династии Палеологов при этих обстоятельствах, было ведение арьергардных боев. Они в 1326 году отдали османам все, что оставалось от Малой Азии, а дальше их ждала смертельная опасность. В Восточном Черноморье у них появился союзник в лице греческой Трапезундской империи, представлявшей собой крупное торговое государство, которому предстояло пережить саму Византию, но в Европе они могли рассчитывать только на небольшую помощь. Венецианцы и генуэзцы с их амбициями (к тому времени доминировавшие в торговле даже самой столицы), а также король Неаполя предоставили Византию короткую передышку. Один император от отчаяния принял папскую власть и пошел на воссоединение с римской церковью; такая политика дала мало хорошего, зато собственное духовенство настроилось против своего монарха, и его преемник отказался от нее. Религия все еще служила причиной раскола христианского мира.

По мере того как истекал XIV век, у византийцев все больше углублялось чувство обособления от остального мира. Они сознавали себя брошенными на волю язычникам. Попытка использовать западных наемников из Каталонии закончилась только тем, что они напали на Константинополь, и к тому же в 1311 году образовалось еще одно отколовшееся государство – каталонское герцогство Афины. Редкие победы, когда удавалось вернуть какой-нибудь остров или провинцию, не меняли ни общую тенденцию этих событий, ни пагубность последствий случайной гражданской войны внутри империи. Верным своим традициям грекам удавалось даже в таких крайностях придавать проявлениям текущей борьбы за выживание теологическое измерение. На эти беды наложилась чума, в 1347 году уничтожившая одну треть остававшегося населения империи. В 1400 году, когда император отправился по дворам Западной Европы в поисках помощи (а получил он совсем немного денег), ему подчинялись только Константинополь, Салоники и Морея (средневековое название полуострова Пелопоннес). Многие в Европе теперь говорили о нем как об «императоре греков», забывая о том, что он все еще номинально оставался императором римлян.

Турки окружили его столицу со всех сторон и уже предприняли было первую попытку штурма. Вторая попытка случилась в 1422 году. Император Иоанн VIII Палеолог предпринял последнюю попытку преодоления мощнейшего барьера на пути сотрудничества с Западной и Центральной Европой. В 1439 году он отправился к Вселенскому собору, заседавшему во Флоренции, и там согласился на папское первосвященство и договорился о союзе с Римом. Западный христианский мир предался ликованию; звонили во все колокола приходских церквей Англии. Но православный Восток их ликования не разделял. Решения того собора прямо противоречили православной традиции; слишком много стояло на их пути – папская власть, равенство епископов, обряд и догмат. Влиятельнейшее греческое духовенство отказалось от участия в том Вселенском соборе; большое число тех, кто участвовал, подписали формулу унии, кроме одного (его, обратите внимание, позже причислили к лику святых), но многие из них покаялись, когда вернулись домой. «Лучше, – заявил один византийский сановник, – видеть в городе власть турецкого тюрбана, чем диктат латинской тиары». Покорность папе римскому большинству греков казалась актом вероотступничества; ведь теперь они отрекались от истинной церкви, традиции которой сохранялись в православии. В самом Константинополе избегали священников, известных тем, что одобрили решение собора; императоры проявляли лояльность к соглашению с римлянами, но прошло тринадцать лет, прежде чем они посмели публично объявить о союзе с Римом. Единственная польза от подчинения Риму состояла в поддержке папой римским последнего Крестового похода (завершившегося катастрофой в 1441 году).

Представители западного и восточного христианского мира не могли действовать сообща. Мир язычников пока еще сохранялся где-то на дальних задворках Европы. Французов и немцев полностью поглотили их собственные дела; в Венеции и Генуе усматривали собственные интересы в союзе с османами, направленном против тех же французов с немцами. Даже русичи, измотанные татарами, мало чем могли помочь Византии, так как их отрезали от прямого контакта с империей.

Османами в Европе называли один из тюркских народов, появившийся в результате краха Румского султаната. Когда пришли сельджуки, в приграничных областях между распущенным халифатом Аббасидов и Византийской империей они нашли множество неприкаянных набожных и идейных мусульман, называвшихся газиями, иногда тюрками по происхождению, независимыми людьми, извлекавшими выгоду из ослабления великой державы. Их жизнь была полна опасностей, и во время возрождения Византийской империи в X веке кое-кому из них досталось место в этом процессе. Беда в том, что они слабо поддавались навязываемой им власти. Многие пережили эпоху сельджуков и извлекли пользу из поражения тех же сельджуков, нанесенного им монголами в то время, когда Константинополь находился в руках католиков.

Одним из этих гази считается турок Осман, принадлежавший, возможно, к племени огузов. Он продемонстрировал редкие лидерские способности и предприимчивость, поэтому к нему потянулся народ. Его качества вожака проявились в преобразовании значения слова «гази»: оно стало восприниматься как «борец за веру». Фанатично преданных жителей пограничной полосы, ставших последователями Османа, отличал совершенно определенный духовный напор. Некоторые из них находились под влиянием особенной мистической традиции внутри ислама. Они к тому же создали в высшей степени характерные для них собственные атрибуты власти. У них существовала военная организация наподобие купеческих гильдий или религиозных орденов средневековой Европы, и существует предположение о том, будто европейцы набрались опыта в таких делах у османов. Их положение на интересном стыке полухристианской и полуисламской культуры должно было служить стимулом для формирования их честолюбивых намерений. Откуда бы ни исходил их наступательный порыв, список покоренных османами народов выглядит весьма убедительным в сравнении с достижениями арабов и монголов. В конце им предстояло снова собрать под властью одного правителя все земли прежней Восточной Римской империи и добавить к ним кое-что от себя.

Первый турецкий султан появился в начале XIV столетия. Его звали Орхан I, и он приходился сыном Осману I. При нем началось заселение отвоеванных земель, которым в конечном счете предстояло служить основой османской военной мощи. Как и образованные им корпуса «янычар», появление нового корпуса пехоты, необходимого Орхану для ведения войны в Европе, ознаменовало важный этап в эволюции Османской империи с отходом от традиций кочевого народа как прирожденных конников. Еще одним сигналом к тому, что обстановка входила в обычное русло, следует назвать выпуск Орханом первых османских чеканных денег. К концу жизни он правил мощнейшим государством Малой Азии после свержения сельджуков, которое выглядело могущественнее некоторых европейских. Орхан I пользовался достаточным авторитетом, чтобы его три раза просил о помощи византийский император, и в жены он взял одну из дочерей этого императора.

Два его преемника постепенно поглотили Балканы, покорили Сербию и Болгарию. В 1396 году они провели очередной «крестовый поход» против них и продолжили овладение Грецией. В 1391 году османы начали свою первую осаду Константинополя, которую успешно вели на протяжении шести лет. Между тем Анатолию османам удалось поглотить с помощью комбинации войны и дипломатии. Но случилась и одна большая осечка, когда османы потерпели поражение от Тамерлана, из-за которого возник тупик престолонаследования и чуть не произошло расползание Османской империи. Тогда получилось достигнуть прогресса, а страдания теперь достались Венецианской империи. Но для византийца и турка, без разницы, та борьба по существу была борьбой религиозной, и ее целью ставилось овладение Константинополем, тысячу лет служившим столицей христианской веры.

Как раз при Мехмеде II, названном Завоевателем, в 1453 году Константинополь перешел под власть турок, а западный мир при этом содрогнулся. Эта великая победа была достигнута в силу истощения ресурсов Византии и благодаря личным достижениям Мехмеда, преодолевшего все стоявшие перед ним препятствия. К тому времени уже наступила эпоха оружейного пороха, и Мехмед Завоеватель нанял инженера-венгра, построившего для султана гигантскую пушку, обслуживание которой представляло такую сложность, что для ее перевозки требовалась упряжка из 100 волов, и выстреливать из нее можно было всего лишь семь снарядов в день (помощь венгра христиане категорически отрицают, хотя плата, которую он запросил, составляла четверть того, что ему дал Мехмед). С применением артиллерии у султана получилось не очень ловко. Мехмеду лучше удавалось обходиться общепринятыми методами, безжалостно подгоняя своих солдат в наступление и подвергая беспощадному истреблению тех, кто уклонялся от штурма позиций врага. Наконец, он приказал вынести на сушу семьдесят судов, чтобы расположить их позади императорского эскадрона, охраняющего бухту Золотой Рог.

Решающий штурм Константинополя начался в первых числах апреля 1453 года. Спустя без малого два месяца вечером 28 мая римские католики и православные вместе сошлись в соборе Святой Софии, являя фантастический сюжет религиозного воссоединения. Император Константин XI, восьмидесятый правитель династии Палеологов, после вошедшего в историю Константина Великого, принял причастие перед тем, как обрести достойную смерть в бою. Вскоре после этого все закончилось. Мехмед вошел в город, направился к собору Святой Софии и там приказал установить триумфальный трон. Церковь, когда-то служившая вместилищем души православия, превратилась в мечеть.

Это был только первый шаг, знамени османских побед предстояло подниматься все выше и выше. За вторжением на территорию Сербии в 1459 году практически тут же последовало покорение Трапезундской империи. Каким бы неприятным это покорение ни показалось его жителям, оно удостоилось бы всего лишь сноски в конце свитка с перечислением турецких завоеваний, не ознаменуй к тому же конец эллинизма. В этой отдаленной точке на юго-восточном побережье Черного моря в 1461 году мир греческих городов, появившихся ратными трудами Александра Великого, издал свой последний вздох. Так закончилась эпоха, о котором один гуманист из пап римских сожалел как о «второй смерти Гомера и Платона» (свои слова он подкрепил действием, приняв на себя командование армией крестоносцев, но умер он прежде, чем она покинула лагеря в провинции Анкома).

Турецкие завоевательные походы продолжались из Трапезунда. К 1463 году турки берут под свое крыло Пелопоннес, Боснию и Герцеговину. Албания и острова Ионического моря последовали за ними в ближайшие 20 лет. В 1480 году они захватили итальянский порт Отранто и удерживали его в течение почти года. В 1517 году случилось покорение турками Сирии и Египта. С остатками Венецианской империи пришлось повозиться подольше, но в начале XVI века турецкая конница стояла под Виченцей. Белград капитулировал перед ними в 1521 году, а год спустя покорился Родос. В 1526 году в битве при Мохаче турки истребили армию венгерского короля, и то сокрушительное поражение до сих пор вспоминается как черный день венгерской истории. Еще через три года турки впервые организовали осаду Вены. В 1571 году перед ними пал Кипр, а без малого через 100 лет – Крит. К этому времени турки проникли глубоко внутрь территории Европы. Они снова осадили Вену в XVII веке; их вторая неудача с взятием этого города стала высшей точкой прилива турецких завоеваний. Но они все еще завоевывали новые территории в Средиземноморье до 1715 года. Между тем они отобрали Курдистан у Персии, с правителями которой никак не могли прекратить споры с самого момента появления там новой династии в 1501 году, и посылали армии далеко на юг до Адена.

Османской империи предназначалась уникальная роль в судьбе Европы. Османы, как никто другой, смогли разделить этот континент на части, обозначив траекторию истории ее восточной и западной половины. Решающим моментом следует назвать то, что в Османской империи сохранилась церковь, и отношение к ней было терпимое. При этом удалось сберечь наследие Византии для ее подданных славян (и, разумеется, покончить со всеми поползновениями на верховную власть патриарха Константинополя одновременно со стороны католиков и священников национальных православных церквей Балкан). За пределами прежней Римской империи остался только один главный центр православия; обратите внимание – православная церковь теперь стала наследием Руси. С учреждением Османской империи Европа на какое-то время оказалась запертой и лишенной выхода к Западной Азии и Черному морю. То есть ей в значительной мере перекрыли сухопутные пути, ведущие в Восточную и Центральную Азию. Винить европейцам оставалось только самих себя; у них не получилось (и никогда не получится) объединяться на деле борьбы против турок. Византию просто бросили на произвол судьбы. «Кто заставит англичан любить французов? Кто объединит генуэзцев и арагонцев?» – в отчаянии вопрошал один из римских пап; чуть позже очередной его преемник выяснял возможность обращения за турецкой помощью в противостоянии Франции. Все же такой вызов пробудил совсем новую реакцию, так как даже еще до падения Константинополя португальские суда брали курс на юг вдоль африканского побережья, и их капитаны искали морской путь за специями Азии, а также по возможности африканского союзника, чтобы обойти турок с юга. Люди размышляли по поводу возможного пути в обход исламской преграды с XIII века, только необходимыми транспортными средствами для этого они еще не обладали. Один из парадоксов истории заключается в том, что такие средства должны были появиться, когда османская держава достигла своего максимального могущества.

В османских границах образовалась новая многонациональная империя. Мехмед I был человеком широких и совсем непостоянных симпатий, и туркам было трудно понять его попустительство по отношению к неверным. Он приказал убить мальчика, крестника императора, только потому, что тот отверг его домогательства, зато позволил отряду критян, отказавшихся капитулировать, уплыть морем после падения Константинополя, из-за того что те заслужили его восхищение своим мужеством. Он вроде бы не возражал по поводу поликонфессионального общества. Он вернул греков в Константинополь из Трапезунда и назначил нового патриарха, при котором грекам в конечном счете предоставили своего рода самоуправление. Отношения к евреям и христианам отличались в лучшую сторону по сравнению с отношением испанских христиан к евреям и мусульманам. Константинополь остался великим космополитическим городом (и при населении 700 тысяч человек в 1600 году самым большим городом во всей географической Европе).

На заре своего правления османы к тому же не противились ассимиляции редких народностей того времени, предоставив им возможность присоединения к османскому государству и – часто в процессе этого – к превращению в турков. Вероятно, что это дело имело непосредственное отношение к смешению народов как явлению, характерному для тюркской самости уже при прежних тюркских империях. В некоторых случаях в интересах ассимиляции применялась сила, за счет которой формировалась новая национальная идентичность. Но в подавляющем большинстве случаев ассимиляция продолжалась на протяжении долгого времени, которое потребовалось, когда у большинства жителей Анатолии сначала сформировалось тюркское, а затем турецкое национальное самосознание, вне зависимости от наличия тюркской родословной или ее отсутствия. Для остальных жителей превращение в турка означало обращение в мусульманство и переход в услужение османской династии. Последний римский православный градоначальник Канина в Южной Албании по имени Георгий провозгласил себя турком в 1398 году, так что в итоге за его семьей эта должность сохранялась до 1943 года. Причем османы предоставили его родственникам и потомкам массу должностей местных чиновников плюс трех территориальных губернаторов, четырех фельдмаршалов (двух турок, одного египтянина, одного грека) и заодно великого визиря.

Таким образом, османы восстановили великую державу в Восточном Средиземноморье, и XVI век стал великим для исламской империи столетием. Подобное происходило не только в Европе и Африке; пока османы восстанавливали нечто похожее на Византийскую империю, новая держава, тоже напоминавшая о прошлом времени, появилась в Персии. Между 1501 и 1722 годами в Персии правила династия Сефевидов, объединившая все персидские земли впервые с времен вторжений арабов, свергших Сасанидов. Сами Сефевиды, как и их предшественники, персами не были. Со времен Сасанидов получалось так, что завоеватели приходили и уходили. Непрерывность персидской истории между тем обеспечивалась культурой и религией. Границы Персии определялись географией, ее языком и исламом, а не сохранением национальных династий. Сефевиды вели свое происхождение от тюрков, точнее, гази, как и османы, и преуспели одинаково: сторонясь возможных соперников. Первым правителем, которого они дали Персии, был Исмаил (Сефевид), он приходился потомком племенному вождю XIV века, подарившему имя всему роду.

Сначала Исмаил слыл всего лишь самым успешным вожаком группы воинственных тюркских племен и совсем не походил на тех военачальников с запада, пользовавшихся точно такими же возможностями. Наследие Тимуридов с середины XV века растаскивали по частям. В 1501 году Исмаил нанес поражение племенной конфедерации, известной как Ак-Коюнлу (дословно «белобаранные»), вошел в Тебриз и объявил себя шахом. За двадцать лет он сформировал устойчивое государство и к тому же вступил в затяжную конфронтацию с османами, при этом даже обращался за поддержкой в борьбе против них к Священной Римской империи. В его борьбе существовало религиозное измерение, поскольку Сефевиды относились к шиитам и в Персии тоже внедрили шиизм. Когда в начале XVI века халифат перешел к османам, они возглавили мусульман-суннитов, которые видели в халифах истинных толкователей и наставников своей веры. Таким образом, шииты автоматически стали врагами османов. Учреждение Исмаилом вероисповедания своего толка в Персии придало новую особенность цивилизации Персии, которой отводилась великая роль в ее предохранении.

Его ближайшим преемникам пришлось несколько раз отбивать нападения турок, прежде чем в 1555 году удалось заключить мир, после которого Персия осталась нетронутой, зато открылся путь в Мекку и Медину для хаджа персидских паломников. Не обошлось к тому же без внутренних проблем и борьбы за престол, но в 1587 году на него взошел один из самых одаренных персидских правителей – шах Аббас I Великий. При его правлении династия Сефевидов достигла зенита славы. Он добился больших успехов с политической точки зрения и в военном отношении, победив узбеков и турок, а также возродив старые племенные привязанности, из-за отсутствия которых ослабла власть его предшественников. Аббас сумел воспользоваться предоставленными ему важными преимуществами: османы погрязли в проблемах на Западе, потенциал Руси сошел на нет в силу внутренних невзгод, и могольская Индия клонилась к закату. Ему хватило ума, чтобы увидеть, каким образом настроить Европу против турок. И все же благоприятное стечение обстоятельств с точки зрения расстановки внешних сил не породило у него честолюбивых намерений по завоеванию мирового господства. Сефевиды отказались последовать примеру Сасанидов. Они никогда не предпринимали наступательных походов против Турции с другой целью, кроме как ради возвращения ранее утраченного, и они не двинулись на север через Кавказ на Русь или дальше Мавераннахра. Персидская культура пережила захватывающий расцвет при шахе Аббасе, построившем новую столицу в Исфахане. Ее красота и роскошь поражали воображение европейских гостей. Литература пережила небывалый творческий подъем. Единственную зловещую ноту привносила религия. Шах настоял на отмене религиозной терпимости, которой до тех пор характеризовалось правление Сефевидов, и ввел принудительное обращение в шиитскую веру. Введение системы религиозной нетерпимости его решение пока не означало; все произошло несколько позже. Но это на самом деле свидетельствовало о том, что сефевидская Персия сделала значительный шаг в сторону упадка и в направлении передачи власти в руки религиозных деятелей.

После смерти шаха Аббаса в 1629 году события стремительно приняли поворот к худшему. Его никудышный преемник явно ничего не замечал, предпочтя уединение гарема и его телесные удовольствия, в то время как традиционный блеск наследия Сефевидов маскировал фактический крах престола. Турки в 1638 году снова взяли Багдад. В 1664 году поступили первые предзнаменования новой угрозы: казаки своими набегами начали терзать Кавказ, а в Исфахан прибыла первая русская миссия. Западные европейцы уже давно познакомились с Персией. В 1507 году португальцы утвердились в порту на острове Ормуз, где Исмаил обложил их данью. В 1561 году один английский купец по суше добрался до Персии из России и открыл англо-персидскую торговлю. В начале XVII века эти отношения укрепились, и к тому времени англичане находились на службе у шаха Аббаса. Это было проявлением его поощрения отношений с Европой, где он надеялся найти поддержку в борьбе против османов.

Растущее английское присутствие там пришлось совсем не по душе португальцам. Когда началась деятельность Английской Ост-Индской компании, они совершили нападение на ее агентов, но потерпели неудачу. Чуть позже англичане с персами объединили усилия, чтобы прогнать португальцев с Ормуза. К этому времени представители остальных европейских стран тоже стали проявлять интерес к Персии. Во второй половине XVII века французы, голландцы и испанцы стали проникать в сферу персидской торговли. Персидские шахи даже не догадывались о возможности стравливания иноземцев в игре друг против друга.

В начале XVIII века Персия внезапно подверглась сразу двум кровавым нашествиям иноземцев. Афганцы подняли восстание и образовали независимое суннитское государство; подпитка мятежа во многом происходила за счет религиозного антагонизма. С 1719 по 1722 год афганцы находились в состоянии войны с шахом Сефевидов. В том же году он отрекся от престола, и на него взошел афганец по имени Махмуд, тем самым на какое-то время покончив с шиитским правлением в Персии. Как бы там ни было, но в нашем повествовании нам придется забежать немного вперед, так как русские с большим интересом наблюдали за процессом ослабления Сефевидов. Русский властитель направлял свои посольства в Исфахан в 1708 и 1718 годах. Затем в 1723 году под предлогом вмешательства в процесс престолонаследия русские захватили Дербент и Баку, а также получили от побежденных шиитов обещания намного большего. Османы решили не отставать от русских и, захватив Тифлис, договорились с ними в 1724 году о разделении Персии. Этому когда-то великому государству грозил кошмарный конец. В Исфахане по приказу шаха, к тому времени лишившемуся рассудка, случилась резня жителей, сочувствовавших Сефевидам. В ближайшее время предстояло заключительное персидское возрождение при последнем великом азиатском завоевателе Надир-кули (Надир-шахе Афшаре). Но притом что он вроде бы восстановил Персидскую империю, дни, когда на Иранском плато находилась держава, от которой зависел ход событий далеко за ее пределами, прошли, и только в XX веке к ней вернулось былое влияние, но не армии будут служить Ирану рычагами политики.

По сравнению с Византией или исламским халифатом Европа к западу от Эльбы на протяжении многих веков после краха Римской империи представляла собой практически ничтожное захолустье всемирной истории. Города, в которых проживало ничтожное меньшинство ее народа, европейцы построили между городами, оставленными римлянами, или на их развалинах; ни один из этих городов нельзя даже близко поставить по великолепию с Константинополем, Кордовой или Багдадом. Немногочисленные выдающиеся деятели европейских народов чувствовали себя загнанными в угол, остатками былой роскоши, кем они в известном смысле и были. Поборники ислама отрезали их от Африки и Ближнего Востока. Арабы своими набегами опустошали их южные побережья. С VIII века участились набеги на северные побережья, долины рек и острова со стороны скандинавских народов, проявивших странную и неожиданную для них тягу к насилию. Мы привыкли называть этих разбойников викингами. На востоке повсюду появились новые народы из Центральной Евразии, вторгавшиеся в пределы или проходившие транзитом. Европе пришлось формироваться в мире, где все казалось в постоянном движении.

Основание для новой цивилизации приходилось закладывать во времена, когда очень многое от прошлого казалось утраченным, а то, что пришло ему на смену, представлялось вызывающим и враждебным. Европейцам предстояло долгое время заниматься заимствованием культурных достижений из-за рубежа. Потребовались века, прежде чем европейская архитектура достигла такого уровня, что ее можно было сравнить с архитектурой классического средиземноморского прошлого, с архитектурой Византии или азиатских империй, когда европейцы смогли позаимствовать стиль византийской Италии и стрельчатую арабскую арку. Ведь до сих пор ни одна наука, ни одна школа в Европе не могла достойно сравниться с наукой и любой школой арабской Испании или Азии. Неспособным оказался западный христианский мир и на то, чтобы создать толковое политическое единство или теоретическое обоснование державы, такой как Восточная Римская империя и халифаты; в течение многих веков даже величайшие европейские короли оставались всего лишь дикими воеводами, к которым люди шли за защитой и из страха оказаться в худшем положении.

Под влиянием ислама хоть что-то вполне могло выглядеть лучше. Временами такой результат должен был казаться возможным, так как арабы утвердились не только в Испании, но и на Сицилии, Корсике, Сардинии и Балеарских островах. И долгое время казалось, что они способны двинуться дальше. Они могли предложить намного больше, чем скандинавы, однако в конечном счете эти северяне оставили больше своих отметок на телах королевств, провозглашенных древними переселенцами. Что же касается славянского христианского мира и Византии, то их по культурному признаку разделила католическая Европа, а вклад их выглядит совсем незначительным. Зато они послужили буфером, оградившим Европу от ужасов нашествия восточных кочевников и ислама. Мусульманская Русь сыграла бы совсем иную роль в истории всего мира.

Западный христианский мир перед X веком н. э. занимал приблизительно половину Пиренейского полуострова, всю территорию современной Франции и Германии к западу от Эльбы, Богемию, Австрию, итальянский материк и Англию. По краям этой области лежали дикие, но христианские Ирландия с Шотландией и скандинавские королевства, которые находились – и будут находиться ближайшие двести лет – в состоянии постоянного изменения. Слово «Европа» применительно к этой области начало звучать в X веке; в испанской летописи о победителях в 732 году написали как о «европейцах». Область, которую они занимали, совсем не имела выхода к морю; притом что Атлантика считалась широко открытой, норвежские поселения к западу от Исландии ушли под воду, в то время как Западное Средиземноморье, служившее путем к остальным цивилизациям и торговле с ними, числилось «арабским озером». Один только узкий канал морского сообщения со все более враждебной Византией нес Европе некоторое освобождение от внутренней замкнутости существования ее народов. Люди там больше привыкли к лишениям, чем к неограниченным возможностям. Они теснились под властью разношерстой воинственной прослойки, нужной им для защиты их жизни и имущества.

К X веку жизнь в Европе вроде бы наладилась. Мадьяры угомонились, арабам можно было бросить вызов на море, а викинги встали на путь приобщения к христианству (хотя все еще представляли собой сложную и необузданную воинственную силу). Приближение 1000 года не означало ничего знаменательного для большинства европейцев; они даже не ведали о таком факте, поскольку отсчет лет с момента предполагаемого рождения Христа никаким правилом не признавался. Тот год может служить, пусть даже очень приблизительно, меткой наступления новой эпохи, независимо от значения этой даты для современников или его отсутствия. Можно было наблюдать не только начало ослабления влияния на Европу угнетающих факторов, но и некоторые признаки возрождения. Вроде бы вставала на свое место кое-какая основополагающая политическая и социальная структура, и у европейской христианской культуры уже появился особый колорит. В XI столетии ожидалось начало эпохи революционного развития и приключений, для которой на протяжении столетий, иногда называемых Темными веками Средневековья, готовились расходные материалы. Для понимания всего того, что тогда происходило, воспользуемся в качестве наглядного пособия картой.

Задолго до этого уже полным ходом шли три великих процесса, которые должны были послужить формированию европейской карты, известной нам сегодня. Одним из них считается культурный и нравственный отход от традиций Средиземноморья, служившего центром классической цивилизации. Между V и VIII веками сам центр европейской жизни, поскольку таковой существовал, переместился в долину Рейна с его притоками. Увлеченные грабежами на морских путях в Италию и отвлеченные на Византию в VII и VIII веках, арабы к тому же посодействовали перемещению ядра Европы назад – туда, где позже появится центр новой энергичной цивилизации.

Второй процесс потребовал больше времени. Он состоял в постепенном наступлении христианства и заселении Восточной Европы. Далекое от завершения к 1000 году наступление христианства продолжалось, и его передовые отряды к тому времени вышли далеко за пределы старой римской границы. Третий процесс определялся ослаблением нажима извне. Мадьяр начинали вовлекать во все процессы в X веке; норманны, которым предстояло в конечном счете поставлять правителей Англии, Северной Франции, Сицилии и некоторых народов бассейна Эгейского моря, пришли с последней волной экспансии скандинавов, заключительная фаза которой пришлась на начало XI века. Европа перестала выглядеть простой добычей пришельцев извне. Правда, даже 200 лет спустя, когда Европе угрожали монголы, такое ощущение приходило с большим трудом. Тем не менее к 1000 году она лишалась своей былой эластичности.

Западный христианский мир можно представить разделенным на три крупные группы. В центральном районе, сформировавшемся вокруг рейнской долины, предстояло появиться будущей Франции и Германии. Еще тогда существовала западная средиземноморская прибрежная цивилизация, охватывавшая сначала Каталонию, Лангедок и Прованс. Со временем и по мере возрождения Италии с постримских веков данная цивилизация распространилась дальше на восток и юг. Третья Европа представляла собой что-то наподобие многообразной периферии на западе, северо-западе и севере, где можно отыскать первые христианские государства Северной Испании, появившейся после вестготского периода, Англии с ее независимыми кельтскими соседями, Ирландии, Уэльса и Шотландии; и последними следует назвать скандинавские государства.

Категоричность при оценочном взгляде на такую картину неуместна. Встречались области, которые можно бы отнести к тому или другому из этих трех регионов. Среди них: Аквитания, Гасконь и иногда Бургундия. Тем не менее существование таких различий нам представляется полезным. Существенное отличие между названными регионами сложилось на основе исторического опыта, а также в силу богом данного климата и этнической группы. Разумеется, подавляющее большинство населяющих их людей даже не подозревали, на территории которого из трех они живут; их конечно же больше интересовали различия между ними и их соседями в ближайшей деревне, чем те же различия между их областью и той, что по соседству. Смутно представлявшие свою причастность к христианскому миру, очень немногие задумывались даже о самой приблизительной концепции того, что лежало в пугающей тьме, окружающей их утешительную веру.

Своим происхождением центр средневековой Западной Европы обязан наследию франков. Там было меньше городов, чем на юге, и они не играли большой роли; жителей поселения типа Парижа крах торговли беспокоил меньше, чем, скажем, жителей Милана. Жизнь протекала на земле, и аристократами становились успешные воеводы, превратившиеся в землевладельцев. С такой основы франки начали колонизацию Германии, они отстояли свою церковь, укрепили и передали по наследству традицию монархии, ведущей родословную от магических полномочий правителей династии Меровингов. На протяжении веков государственные структуры оставались хрупкими и зависящими от сильных королей. Управление выглядело исключительно личным занятием.

Методы и атрибуты государственного управления франков устарели. После Хлодвига, притом что династическая преемственность сохранялась, сменявшие друг друга обнищавшие и поэтому никчемные короли довели дело до того, что укоренившиеся на земле аристократы, постоянно устраивавшие междоусобицы, чуть ли не вышли из подчинения; они располагали богатством, которое позволяло купить власть. Одна семья из восточных районов даже затмила королевский род Меровингов. Из нее вышел Карл Мартелл, прославившийся тем, что развернул нашествие арабов в обратном направлении при Туре в 732 году, а также как сторонник проповедника христианства в Германии святого Бонифация. Так он оставил две значительные отметины в анналах европейской истории (святой Бонифаций признался в том, что без поддержки Карла вряд ли у него получилось что-то толковое) и тем самым подтвердил союз дома Мартеллов с церковью. Его второго сына, Пипина Короткого, знать франков избрала королем в 751 году. Три года спустя папа римский прибыл во Францию и помазал его на королевский престол, как Самуил помазал Саула и Давида.

Папству требовался влиятельный наперсник. Притворства императора в Константинополе никакими делами не подкреплялись, и в глазах римлян он в любом случае впал в ересь тем, что примкнул к иконоборцам. Присвоение титула «патрикий» Пипину, как это сделал папа римский Стефан, на самом деле выглядело неправомерным присвоением имперской власти, но все дело было в лангобардах державших Рим в страхе. Папство получило отдачу от своих вложений практически без промедления. Пипин разгромил лангобардов, и в 756 году основал папские государства будущего, передав Равенну «святому Петру». Так начинались 1100 лет мирской власти папы римского, то есть светского правления, осуществлявшегося папой римским над его собственным доминионом в качестве правителя, не уступавшего любому другому властелину.

От новой романо-франкской оси происходила реформа франкской церкви, дальнейшая колонизация и миссионерское обращение в Германии (где велись войны против язычников-саксов), оттеснение арабов назад за Пиренеи и покорение Септимании и Аквитании. Это стало большим приобретением для церкви. Совсем не удивительно, что папа Адриан I больше не ставил на официальных документах дату по году царствования императора в Византии и чеканил монеты от своего собственного имени. У папства появилось новое основание для независимого поведения. Не приносила никакой пользы новая магия помазания одним только королям. Притом что этот ритуал мог своей загадочностью затмить древние чудеса Меровингов и поднять королей над простолюдинами в чем-то большем, нежели их власть, папа римский приобрел авторитет, скрытый в праве даровать сакральный елей.

Пипин, как все франкские короли, перед смертью разделил свою землю, но его старший сын в 771 году снова объединил франкское наследие в полном его виде. Речь идет о Карле Великом, коронованном императором в 800 году. Именно так вошла в историю его династия Каролингов, о которой в скором времени стали слагать легенды. Из-за них в истории Средневековья возникли новые трудности, всегда казавшиеся огромными, так как происходит искажение биографии человека. Действия Карла Великого совершенно определенно говорят о его устойчивых предрасположениях. Он все еще безоговорочно оставался традиционным государем-воителем франков; он покорял соседние народы и своим главным делом считал ведение войны. Новым в его поведении можно назвать ту серьезность, с которой он относился к христианскому освящению этой роли. К своим обязанностям в области покровительства деятелям науки и искусства Карл тоже отнесся со всей серьезностью; он стремился повысить величие и авторитет двора за счет наполнения его свидетельствами познания христианского учения. С точки зрения приращивания новых территорий Карл Великий проявил себя великим собирателем земель, свергнув лангобардов в Италии и став их королем; их земли тоже вошли в наследие франков. На протяжении 30 лет он усердно вел военные кампании в саксонских приграничных районах и все-таки добился принудительного обращения в христианство язычников-саксов. В войнах с аварами, венедами и славянами он завладел Каринтией и Богемией, а также, что, быть может, не менее важно, открыл путь вниз по Дунаю до Византии. Чтобы справиться с датчанами (данами), на противоположном берегу Эльбы он учредил «данскую марку» (пограничную землю). В Испанию Карл Великий продвинулся в начале IX века; в Пиренеях вниз к Эбро и побережью Каталонии он установил «испанскую марку». Только вот до моря он не дошел; вестготы остались последней морской державой Западной Европы.

Таким образом, Карл Великий объединил земли, по территории превосходившие любые государственные формирования Европы со времен Рима. Практически с тех самых пор между историками не утихает спор, что тогда на самом деле происходило и что фактически означала коронация Карла Великого папой на Рождество 800 года (и его возвеличение как императора). «Благочестивейший Август, коронованный волей Божьей, великий и мир несущий император», – звучал распев на той службе в храме. Однако на тот момент уже существовал безоговорочно признанный всеми император, и находился он в Константинополе. Неужели появление второго правителя с тем же самым титулом означало существование двух императоров разделенного христианского мира, как это произошло ближе к завершению римского периода истории? Это явная претензия на власть над многими народами; своим новым титулом Карл Великий давал всем понять, что считает себя правителем не одних только франков. Возможно, нагляднее всего поведение Карла Великого можно объяснить фактором Италии, поскольку скрепляющим материалом могла послужить связь с имперским прошлым, сохранившаяся среди итальянцев как нигде больше. Элемент папской благодарности – или целесообразности – тоже следует учесть; Льва III вернули в его столицу как раз солдаты Карла Великого. Однако говорят, что Карл Великий якобы заявил, будто не вошел бы в храм Святого Петра, знай он заранее о намерениях того папы. Ему могло не понравиться нарочитое самоуправство папы, допустившего превышение своих полномочий. Он вполне мог предвидеть раздражение, которое коронация вызвала бы в Константинополе. Он должен был прекрасно сознавать, что для его собственого народа франков и многочисленных северных подданных понятнее было воспринимть его как традиционного германского государя-воителя, чем как преемника римских императоров. И все-таки в скором времени на его печати появилась гравировка Renovatio Romani imperii, означавшая сознательное возвращение к великому прошлому.

Фактически отношения Карла Великого с Византией складывались сложно, хотя несколько лет спустя его новый титул признали на западе в обмен на согласие считать Венецию, Истрию и Далмацию сферой влияния Византии. Еще с одним великим государством, то есть с халифатом Аббасидов, у Карла Великого складывались несколько формальные, но весьма дружественные отношения; говорят, что Гарун ар-Рашид подарил ему чашу с изображением шахиншаха Хосрова I Ануширвана, при котором сасанидская держава и цивилизация достигли вершины их влияния (важным представляется то, что о таких контактах мы узнаем из франкских источников; похоже, арабским летописцам они показались недостаточно важными для упоминания). Отношения с Омейядами Испании складывались совсем по-другому; их заклеймили как врагов христианского правителя потому, что они вполне могли представлять для него угрозу. Одной из задач христианской монархии была защита своей веры от язычников. При всей его поддержке и покровительстве церковь тем не менее безоговорочно подчинялась власти Карла Великого.

Когда люди Карла Великого (Шарлеманя) принесли материалы и сюжеты из Равенны, чтобы украсить его столицу город Ахен, византийское искусство тоже стало гораздо свободнее внедряться в северную европейскую традицию, и классические модели все еще оказывали влияние на творчество его художников. Но именно его ученые и писцы придали двору Карла Великого непревзойденную импозантность. Здесь возник центр интеллектуальной жизни. От него исходил порыв к копированию текстов в новой, отточенной и преобразованной манере под названием «каролингский минускул», которому суждено было стать одним из великих инструментов культуры в Европе (а позже даже образцом для современных шрифтов). Карл Великий рассчитывал за счет этого обеспечить подлинной копией устава святого Бенедикта каждый из монастырей в своей вотчине, но главное выражение нового потенциала рукописи впервые проявилось в копировании Библии. Император ставил нечто большее, чем религиозную цель, так как библейское повествование следовало толковать как божественное обоснование правления Каролингов. Еврейская история Ветхого Завета полна примеров правления набожных и помазанных государей-воителей. Библия была главным текстом в монашеских библиотеках, которые теперь начали собирать всюду на просторах всех земель франков.

Империя Карла Великого обозначила смещение центра культурного влияния в Европе из классического мира на север континента. Важную роль в этом процессе играла личность самого императора. Он стремился к тому, чтобы осуществить превращение воеводы в правителя великой христианской империи, и в этом деле еще при жизни добился замечательных достижений. Характерно, что, не овладев письмом, он приучил себя говорить на приличном романском языке. Его физическое присутствие совершенно очевидно производило большое впечатление (можно предположить, что он возвышался над всем своим окружением), и люди видели в нем воплощение королевской души, оптимизма, справедливости и великодушия, а также качеств героического рыцаря, которого поэты и менестрели будут воспевать на протяжении многих веков. Его авторитет представлял более величественное зрелище, чем что-либо еще, появившееся в Западной Европе после падения Рима. Когда он пришел к власти, его двор оставался прибежищем последователей Аристотеля; они обычно на протяжении года подъедались то в одном поместье, то в другом. Когда Карл Великий умер, дворец и казначейство остались в месте, где его предстояло похоронить. Он смог провести реформу мер веса и длины, а также внедрил в Европе деление фунта серебра на 240 пенсов (динарий), которое сохраняется на Британских островах больше 1100 лет.

О своем территориальном наследии Карл Великий мыслил традиционными категориями франков. Он строил планы его раздела между наследниками, и только несчастный случай со старшими его сыновьями, умершими раньше отца, повлиял на то, что империя в целостном виде перешла в 814 году к младшему сыну – Людовику Благочестивому. С территорией к нему перешел императорский титул (который Карл Великий присвоил своему сыну) и союз монархии с папством; спустя два года после престолонаследования папа венчал Людовика на царство во время церемонии второй коронации. Территориальный раздел тем самым удалось только отсрочить. Преемники Карла Великого не пользовались отцовским авторитетом, так как не располагали его опытом и не горели большим желанием заниматься обузданием центробежных сил. Вокруг ярких личностей образовывались группировки местных сторонников, и в конечном счете все завершилось несколькими разделами империи. Причем один раздел произошел между тремя внуками Карла Великого в соответствии с положениями Верденского договора 843 года, имевшего значительные последствия. Главную территорию королевства земель франков, сосредоточенных на западной стороне рейнской долины со столицей Карла Великого городом Ахен, передали Лотарю I как правящему императору (таким образом, ее назвали Лотарингией) и добавили к этому королевство Италия. К северу от Альп объединили Прованс, Бургундию, Лотарингию и земли между реками Шельда, Мёз, Сона и Рона. На востоке лежала вторая группа земель, заселенная племенами, говорящими на тевтонском наречии, между Рейном и немецкими приграничными зонами; они отошли Людовику II Немецкому. Наконец, на западе участок территории, включавший Гасконь, Септиманию и Аквитанию, примерно равную остальной части современной Франции, отошел к единокровному брату этих двух деятелей по имени Карл II Лысый.

Такое перераспределение земель вскоре закончилось большими бедами, но оно сыграло решающую роль в более широком и важном смысле; оно послужило обоснованному политическому разделению между Францией и Германией, корни которого лежат в Западной и Восточной Франкии. Между этими двумя областями уже появились важные различия. Однако у третьей единицы языкового, этнического, географического и экономического единства наблюдалось гораздо меньше. Лотарингию пришлось образовать только потому, что империю надо было разделить на трех сыновей. Будущая история франко-немецких отношений развивалась на путях разделения данной области между соседями, всегда желавшими ею поживиться и поэтому постоянно находившимися в состоянии спора вокруг нее.

Ни один августейший дом не мог обеспечить постоянную преемственность толковых правителей (периодически случался сбой). Не могли верховные правители навсегда купить преданность своих сторонников через раздачу земли. Постепенно власть Каролингов убывала, как это случалось со всеми их предшественниками. Множились признаки ее распада, появилось самостоятельное королевство Бургундия, а народ начал с тоской вспоминать о великих днях Карла Великого. А это – верный показатель разложения и недовольства подданных своим правящим режимом. Исторические пути западных и восточных франков все больше расходились в стороны.

На западе Франкия Каролингов после Карла II Лысого просуществовала еще чуть больше века. К концу его правления Бретань, Фландрия и Аквитания пользовались полнейшей во всех отношениях самостоятельностью. Таким образом, монархия западных франков вступала в X век в ослабленном положении, и к тому же приходилось как-то отражать нападения викингов на ее территорию. В 911 году Карл III Простоватый из-за собственной неспособности отразить скандинавов уступил их предводителю Роллону земли, на которых позже появится Нормандия. Окрещенный в следующем году Роллон принялся за построение герцогства, ради чего признал сюзеренитет Каролингов; его скандинавские соотечественники продолжали прибывать и обосновываться там до конца XI века, однако они скоро стали французами, переняв новый язык и право. Дальше единство западных франков стало распадаться еще стремительнее. По причине неразберихи вокруг престолонаследия появился сын некоего парижского графа, который упорными трудами создал вокруг владения Иль-де-Франс державу своей собственной семьи. Ей предстояло послужить стержнем появившейся позже Франции. Когда последний правитель западных франков династии Каролингов умер в 987 году, королем избрали сына этого человека по имени Гуго Капет. Его семья находилась у кормила верховной власти на протяжении без малого 400 лет. Остальные земли западных франков поделили на десяток или около того территориальных единиц, которыми управляли феодалы разного масштаба и степени самостоятельности.

Среди сторонников избрания на престол Гуго следует особо отметить правителя восточных франков. На противоположном берегу Рейна несколько последовательных разделов наследия Каролингов оказалось фатальным для их династии. Когда в 911 году умер последний король династии Каролингов, на том же берегу случилось дробление еще и по политическому признаку, и такая политическая фрагментация будет характеризовать Германию вплоть до XIX века. Настойчивость местных феодалов в сочетании с племенными привязанностями, оказавшимися сильнее, чем на западе, послужили появлению здесь полудюжины мощных герцогств. В качестве короля остальные герцоги, к удивлению многих, избрали одного из них – по имени Конрад из Франконии. Тем герцогам нужен был сильный предводитель в борьбе против мадьяр. При смене династии выглядело желательным придание новому правителю некоторого особого положения; поэтому епископы во время коронации Конрада провели его помазание на престол. Он вошел в историю в качестве первого правителя восточных франков, подвергшегося данной процедуре, и как раз в тот момент, можно считать, появляется немецкое государство, по всем признакам отличное от Франкии Каролингов.

Но в борьбе с мадьярами Конрад проиграл; он потерпел поражение и не смог вернуть Лотарингию, и ему пришлось при поддержке церкви превозносить свой собственный род и должность. Практически машинально его герцоги собрали вокруг себя свои народы, чтобы защитить собственную независимость. Четырьмя из них, самость которых имела наибольшее значение, были саксы, баварцы, швабы и франконцы (так стали называть восточных франков). Местные отличия, кровное родство и природные притязания великих вельмож отпечатали на Германии во времена правления Конрада узор ее истории на протяжении тысячи лет: перетягивание каната между центральной и местной властью, долгое время проходившее с переменным успехом, но, в конечном счете, не в пользу центра, как это было повсеместно, хотя в X веке какое-то время выглядело несколько иначе. Конраду грозил мятеж герцогов, но он назначил самого активного из них своим преемником, и герцоги угомонились. В 919 году монархом Восточно-Франкского королевства становится герцог Саксонии Генрих I Птицелов. Он и его потомки (Людоль-финги) правили восточными франками до 1024 года.

Генрих I Птицелов от церковной коронации отказался. Он обладал великими наследственными достоинствами, пользовался племенной привязанностью к нему саксов и привлек на свою сторону феодалов тем, что зарекомендовал себя стойким воином. Он отвоевал Лотарингию у западных франков, создал новые приграничные районы на Эльбе после победоносных кампаний в борьбе с вендами, превратил Данию в вассальное королевство и приступил к обращению его подданных в христианство. Наконец, он разгромил мадьяр. Его сын Оттон I Великий тем самым получил значительное наследство и сумел достойно им распорядиться. Он продолжил дело своего отца по обузданию ретивых герцогов. В 955 году он нанес венграм такое поражение, что навсегда ликвидировал опасность, которую они представляли. Он снова колонизировал восточную приграничную территорию Карла Великого в виде Австрии.

На этом Оттон свои честолюбивые планы не исчерпал. В 936 году он прошел обряд коронования в древней столице Карла Великого Ахене. Мало того что он согласился на церковную службу и помазание, от которых отказался его отец, к тому же потом по случаю коронации устроил пир, на котором ему в качестве вассалов прислуживали немецкие герцоги. Все повторяло старый стиль Каролингов. Спустя 15 лет он захватил Италию, женился на вдове претендента на итальянскую корону и водрузил эту корону на свою голову. Все же папа отказал ему в помазании на престол империи. Еще через 10 лет – в 962 году Оттон I Великий вернулся в Италию снова в ответ на обращение папы за помощью, и на этот раз папа его короновал.

Великая Римская империя считается замечательным достижением династии Оттонидов. Сын Оттона I Великого и будущий Оттон II Рыжий женился на византийской принцессе. Правление его и Оттона III омрачалось мятежами, но они успешно поддерживали традицию, заложенную Оттоном Великим в сфере исполнения властных полномочий к югу от Альп. Оттон III Чудо Мира назначил папой своего кузена (первого немца, восседавшего на троне святого Петра), а вслед за ним назначил папой первого француза. Рим явно очаровывал его своим величием, и он обосновался там. Наполовину византиец по происхождению, он ощущал себя новым Константином Великим. На диптихе складного Евангелия, изготовленном ближе к концу X века, его изобразили в торжественном одеянии при короне и с державой в руке во время поклонения ему четырех коронованных женщин: они представляют Склавонию (славянскую Европу), Германию, Галлию и Рим. Свое представление Европы как организованной иерархии королей, подчиняющихся императору, он явно позаимствовал на Востоке. В этом проявилась мания величия Оттона III Чудо Мира, а также истинное религиозное убеждение; реальным основанием власти Оттона служил его немецкий королевский сан, а не Италия, к которой он чувствовал одержимость и которая сковывала его. Как бы там ни было, после его кончины в 1002 году бренные останки императора перевезли в Ахен в соответствии с его распоряжением, чтобы похоронить рядом с Карлом Великим.

Наследника он не оставил, но прямую саксонскую династию продолжили его родственники; Генрих II, избранный после некоторой борьбы за престол, приходился правнуком Генриху I Птицелову. Но его коронация в Риме едва ли скрывала действительное положение вещей; ведь в глубине души он оставался немецким правителем, а не римским императором. Надпись на его печати читалась так: «Обновление королевства франков», и свое внимание он сосредоточивал на усмирении и обращении в христианство жителей германского востока. Притом что предпринял три военные экспедиции в Италию, Генрих II рассчитывал там не столько на правительство, сколько на местных политиков, группировки которых он стравливал друг с другом. При нем начал сходить на нет византийский стиль империи Оттонидов.

Между тем Италия постепенно стала приобретать собственные черты, все больше отличные от черт территорий к северу от Альп. С VII века она все больше удалялась от возможности интеграции с Северной Европой и приближалась к возрождению в составе средиземноморской Европы. К середине VIII века большая часть Италии находилась под гнетом лангобардов. Однако, как только Карл Великий разгромил королевство лангобардов, ни одного соперника папского государства на Апеннинском полуострове не осталось, хотя после ослабления державы Каролингов римским папам пришлось иметь дело и с укрепляющейся властью итальянских феодалов, и с их собственной римской аристократией. Западная церковь находилась у крайней нижней черты упадка ее сплочения и единства, и представители династии Оттонидов своим отношением к папству показали, насколько слабой властью оно располагало.

Анархия на итальянской территории служила еще одним результатом возникновения такой ситуации. Север представлял собой набор разрозненных независимых карликовых государств. Только Венеция оставалась в полном порядке; на протяжении 200 лет она прибирала к рукам Адриатику, а ее правитель только что удостоился титула герцога или дожа. Она скорее заслуживает того, чтобы ее считать левантийской и адриатической державой, чем средиземноморской. Города-государства с республиканской формой управления существовали на юге в Гаэте, Амальфи и Неаполе. Через середину полуострова проходили папские владения. На всю эту территорию падала тень вторжений приверженцев ислама, доходивших на севере до самой Пизы, в то время как войска эмиратов в IX веке появлялись в окрестностях Таранто и Бари. Завоеватели приходили не надолго, но арабы закончили покорение Сицилии в 902 году и продолжили весьма успешно управлять там на протяжении полутора веков.

Арабы определили судьбу еще и остальных западных средиземноморских побережий Европы. Мало того что они закрепились в Испании, но даже и в Провансе у них имелись более или менее постоянные базы (одной из них служила коммуна Сен-Тропе). У жителей европейских побережий Средиземноморья складывались, да и то по необходимости, сложные отношения с арабами, которые казались им одновременно флибустьерами и купцами; такое смешанное отношение мало чем отличалось от отношения к потомкам викингов за исключением того, что арабы демонстрировали слабую склонность к оседлости. Южная Франция и Каталония служили областями попеременного завоевания франками и готами, но по многим факторам они отличались от франкского севера. Физические напоминания о римском прошлом встречались в этих областях сплошь и рядом, им же служило средиземноморское земледелие. Еще одной отличительной особенностью следует назвать появление на юге семьи романских языков, из которых самыми стойкими оказались каталанский и провансальский язык.

Наиболее мощное влияние на Европу до 1000 года н. э. оказывалось с севера, откуда язычники-скандинавы отправились менять историю Британских островов и северного рубежа христианского мира. По причинам, которые, как в случае с многими другими переселениями народов, остаются совершенно неясными (но, возможно, уходящими корнями в перенаселенность их бесплодных земель), скандинавы начали переселяться в чужие пределы с VIII века и позже.

Оснащенные двумя совершенными техническими изобретениями в виде драккара, на котором с помощью весел и паруса можно было пересекать моря и ходить по мелким рекам, и развалистого грузового судна, позволявшего взять на борт большие семьи, их пожитки и скотину для морского похода в течение нескольких недель, они бороздили воды на протяжении четырех веков и оставили после себя цивилизацию, которая в конце этого срока простиралась от Гренландии до Киева.

Все искали что-то свое, отличное от других. Норвежцы, переселившиеся в Исландию, на Фарерские острова, в Оркни и на далекий запад, рассчитывали на образование своих колоний. Шведы, проникшие на территорию Руси и сохранившиеся в летописях под названием варяги, проявляли большую склонность к торговле. Датчане приняли самое активное участие в грабежах и пиратстве викингов, за что и остались в памяти народов. Но все эти разговоры о переселениях скандинавов сводились к тому, что куда-то они приезжали, а откуда-то выезжали. Ни одна из ветвей этих народов не держала монополии над другими народами. После выезда первого поколения скандинавов, везде, куда бы эти переселенцы ни отправились, торговля явно становилась главным мотивирующим фактором для всех – как остальные пороговые народы, скандинавы превращались в опытных купцов, торговавших на большие расстояния.

Наиболее наглядным достижением викингов считается колонизация ими отдаленных от континента островов. Они полностью вытеснили пиктов с Оркнейских и Шетландских островов, а оттуда распространили свою власть на Фарерские острова (до того практически необитаемые за исключением нескольких ирландских монахов и их овец) и остров Мэн. На островах поселения викингов сохранялись дольше и в большем количестве, чем на материке в Шотландии и Ирландии, где они начали приживаться в IX веке. Однако в летописях на ирландском языке просматривается заимствование древненорвежских слов для сферы торговли, а на ирландской карте освещается ситуация в области торговли в Дублине, основанном викингами и в скором времени превращенном в важное деловое поселение.

Самая удачная колония викингов образовалась на Исландии. Ирландские затворники, обитавшие там, ждали прибытия викингов, и только в конце IX века случилось их массовое переселение на территорию этого островного государства. К 930 году там могло обосноваться 10 тысяч скандинавских исландцев, существовавших за счет земледелия и рыбной ловли. Причем часть промысловой рыбы они могли потреблять сами, а остальную засаливать на продажу. В том году провозгласили исландское государство и впервые провели заседание тинга (данное учреждение романтически настроенные любители старины позже назвали первым европейским «парламентом»). Оно представляло собой скорее совет авторитетных мужей общины, чем современный представительный орган власти. Такие советы существовали у норвежцев еще в старину, но летопись их деятельности как раз в Исландии представляет большую историческую ценность.

В X веке вслед за исландскими поселениями скандинавов их колонии появились в Гренландии; они там могли существовать на протяжении 500 лет. Потом они исчезли, вероятно, потому, что этих поселенцев истребили эскимосы, двинувшиеся на юг из-за наступления ледника. Об открытиях и поселениях дальше на западе можно сказать гораздо меньше. В сагах или героических поэмах средневековой Исландии говорится об освоении «Винландии», то есть земли, где скандинавы нашли растущий дикий виноград и где случилось рождение ребенка (чья мать впоследствии возвратилась в Исландию и снова уехала за границу, в сам Рим в качестве паломника перед тем, как отправиться на освященный свыше заслуженный отдых на собственной ее родине). Мы располагаем вполне надежными основаниями считать так, что поселение, обнаруженное в Ньюфаундленде, основали викинги. Но в настоящее время нам не дано в поиске следов предшественников Колумба двигаться дальше этого момента.

В западноевропейской традиции деятельность викингов в сфере заселения новых для них территорий и купечества с самого начала заслонялась их чудовищной репутацией прославленных мародеров. Никто не спорит с тем, что их отличали весьма отталкивающие привычки, но тут придется допустить присутствие греха некоторого преувеличения, прежде всего, потому, что свои главные свидетельства мы черпаем из писаний церковников, переживших двойное потрясение и как христиане, и как жертвы нападений на церкви и монастыри. Как язычники викинги конечно же не видели особой святости в сосредоточениях драгоценных металлов и продовольствия, находившихся в таких местах. Зато считали их особенно привлекательными объектами для разграбления. К тому же викинги не были начинателями в сжигании монастырей Ирландии.

Как бы там ни было, однако можно считать бесспорным такое рассуждение, что роль викингов в формировании северного и западного христианского мира представляется весьма значительной, причем повергающей в ужас. Их первое нападение на Англию относится к 793 году, когда жертвой викингов пал монастырь на острове Линдисфарн; это нападение потрясло церковный мир (все-таки этот монастырь просуществовал еще 80 лет). Ирландию они штурмовали два года спустя. В первой половине IX века датчане начали разорение Фризского королевства, продолжавшееся из года в год, когда одни и те же города грабили снова и снова. Потом подверглось нападению французское побережье; в 842 году викинги предприняли штурм города Нант, завершившийся большой резней его обитателей. Через считаные годы один франкский летописец посетовал: «Непрекращающийся поток викингов постоянно нарастает». Подверглись их нападению такие расположенные в глубине континента города, как Париж, Лимож, Орлеан, Тур и Ангулем. Некоторые из викингов превратились в профессиональных пиратов. В скором времени пострадала Испания, и над арабами тоже нависла угроза нападений; в 844 году викинги предприняли штурм Севильи. В 859 году они даже совершили набег на Ним и разграбили Пизу, хотя на пути домой они понесли большие потери от рук моряков арабского флота.

В худшем случае, считают некоторые ученые, нашествие викингов вело к уничтожению цивилизации в Западной Франкии; разумеется, западным франкам пришлось вынести больше невзгод, чем их кузенам на востоке, и те же викинги помогли очертить различия между будущей Францией и будущей Германией. На западе их опустошительные походы послужили появлению новых обязанностей, возложенных на местных феодалов. Зато роль центральной и королевской власти в то же самое время сошла на нет, и люди все большие свои надежды на защиту от викингов связывали с местным владыкой. Гуго Капет взошел на престол как первый среди равных в феодальном обществе, к тому времени уже располагавшем всеми положенными ему атрибутами.

Взаимодействие с другими обществами, отличавшимися жестокостью или гуманизмом, оказало соответствующее воздействие и на самих скандинавов. К наступлению нового тысячелетия данная область становилась все больше интегрированной с остальной частью Европы, и на ней образовывались государства, больше напоминавшие те, что можно было отыскать повсюду. Постепенное внедрение христианства, пусть даже в условиях мощного влияния язычества, могло способствовать данному процессу точно так же, как появление в Скандинавии представления о рыцарском идеале. Лучше всех остальных роль переходной фигуры сыграл король Норвегии Олаф II Святой, который предпринял не до конца честную попытку обращения в христианство народа своей страны и в 1030 году был за это убит. В своей юности Олаф служил викингом, совершал набеги на балтийское и французское побережье, а также возглавил нападение на Лондон в 1009 году. Своей мученической гибелью он заслужил честь причисления к лику святых; папа канонизировал его в XII веке как святого Олафа, покровителя Норвегии, Rex Perpetuus Norvegiae. Свою роль в прекращении набегов викингов могла сыграть их измотанность войной; из отправлявшихся на дело мужчин мало кто возвращался домой. Родители одного викинга из Южной Швеции X века распорядились выгравировать на камне надпись «в память о Банки, нашем сыне. Он владел собственным судном и на нем отплыл на восток с ватагой Ингвара. Да примет Бог душу Банки».

Основным местом переселения скандинавов в скором времени стали Британские острова. Сюда стали прибывать викинги, чтобы осесть навсегда и начать торговать. Не забывали они и о грабительских набегах на местных жителей. После германских вторжений здесь образовалась небольшая группа королевств; к VII веку вместе с сообществами новых поселенцев продолжали сосуществовать народности романо-британско-го происхождения, а в это же время остальных переселенцев вытеснили к холмам Уэльса и Шотландии. Ирландские миссионеры продолжали распространять христианство из римской миссии, образованной архиепископом Кентерберийским. Она состязалась с кельтской, возрастом постарше, церковью до 664 года, оказавшегося для нее решающим рубежом. В том году нортумберлендский король в синоде, проводившемся в Уитби, высказался в пользу назначения дня Пасхи, установленного римской церковью. Тем самым был сделан символический выбор, определивший будущее Англии, придерживающейся римских, а не кельтских традиций.

Время от времени то или иное из английских королевств набирало достаточно сил, чтобы склониться к другому вероисповеданию. Однако только одному из них удалось успешно противостоять волне нападений викингов, накатывавшейся с 851 года и приведшей к оккупации ими двух третей территории страны. Это королевство называлось Уэссекс, и оно дало Англии ее первого национального героя, который к тому же числится исторической фигурой – Альфредом Великим.

Ребенком четырех лет от роду отец отвез Альфреда в Рим, и там папа оказал ему почести, положенные консулу. Монархия Уэссекса была неразрывно связана с христианством и Европой Каролингов. Когда остальные английские королевства сдались на милость захватчиков, эта монархия предохранила свою веру от язычества, а всю Англию – от иноземного народа. В 871 году Альфред нанес датской армии первое решающее поражение на территории Англии. Обратите внимание на то, что несколько лет спустя датский король согласился не только вывести свои войска из Уэссекса, но и согласился на обращение в христианство. Тем самым было принято решение о том, что датчане остаются в Англии (они осели на севере), а также появлялась возможность для их отделения друг от друга. Через некоторое время Альфред становится предводителем всех сохранившихся английских королей; в конечном счете остался только он один. Он возвратил Лондон, а когда умер в 899 году, худший период набегов викингов уже прошел, и его потомкам досталось управлять объединенной страной.

Даже поселенцы такой области датской колонизации, как Данелаг, пределы которой определил Альфред Великий, согласились с их правлением. На этом все не закончилось. Альфред также основал серию цитаделей («бургов»), вошедших в новую систему национальной обороны для содержания за счет местных податей. Они не только послужили основой для его преемников, продолживших сокращение Данелага, но к тому же по большому счету стали образцом урбанизации в Англии начала Средневековья; на их месте выросли города, заселенные до сих пор. Наконец, располагая совсем тощими ресурсами, Альфред сознательно предпринял культурное и интеллектуальное духовное возрождение своего народа. Ученые его двора точно так же, как придворные ученые Карла Великого, продолжили заниматься копированием и переводом трудов зарубежных мыслителей: англосаксонским дворянам и священнослужителям предписывалось изучать работы монаха Беды Досточтимого и философа Боэция на их собственном просторечном английском языке.

Новаторские внедрения Альфреда представляли собой творческие усилия правительства, единственные в своем роде для всей Европы. Им ознаменовалось для Англии начало великой эпохи. Тогда сформировалась структура графств, и между ними определились границы, просуществовавшие до 1974 года. Англиканской церкви в скором времени предстояло пережить период невиданного подъема иночества, а датчан пришлось удерживать в соединенном королевстве на протяжении всех 50 лет смуты. Англосаксонская монархия хлебнула горя и подверглась новому наступлению викингов, только лишь когда в роду Альфреда попался никчемный правитель. Колоссальные суммы дани в датских деньгах вносились до тех пор, пока датский король (на этот раз христианин) не сверг английского короля и затем не умер, оставив малолетнего сына, которому предстояло править. Речь идет о знаменитом Кнуде Великом, при котором Англия короткое время входила в состав великой датской империи (1006–1035 гг.). Последнее великое скандинавское вторжение в Англию случилось в 1066 году при Харальде III Суровом (сводном брате Олафа Святого), но его войско потерпело сокрушительное поражение в битве при Стамфорд-Бридже всего лишь за три недели до того, как англичане встретили армию праправнука Роллона по имени Вильгельм I Завоеватель, который пришел в Гастингс из Нормандии.

К тому времени все скандинавские монархии приняли христианское вероисповедание, а культура викингов принимала христианские формы. Она оставила множество доказательств своей индивидуальности и силы одновременно и в кельтском, и в континентальном искусстве. Ее атрибуты сохранились на Исландии и других островах. Скандинавское наследие на протяжении многих веков оставляло заметные отметины в английском языке и образцах общественного поведения, в виде появления герцогства Нормандия и, прежде всего, в литературном приеме саги. Однако, переходя на оседлую жизнь, скандинавы постепенно сливались с остальной частью местного населения. Когда потомки Роллона и его последователей предприняли завоевательные походы в Англии в XI веке, они уже на самом деле выглядели французами, и при Гастингсе распевали военный марш, посвященный паладину франков Карлу Великому. Они покорили Англию, где люди Данелага к тому времени считали себя англичанами. Точно так же викинги утратили свою индивидуальность этнической группы в Киевской Руси и Московии.

В качестве единственных западных народов начала XI века, заслуживающих внимания с точки зрения уготованного им будущего, следует упомянуть жителей христианских государств Северной Испании. Выживанию христианства на этом полуострове, и в известной мере степени этого выживания, способствовали его географическое положение, климат и мусульманский раскол. В Астурии и Наварре христианские князья или воеводы по-прежнему держались за власть еще в начале VIII века. Воспользовавшиеся учреждением Карлом Великим «Испанской марки» (область между Францией и владениями арабов в Испании) и ее последующим расширением при новых графах Барселоны, они успешно обкорнали территории исламской Испании, пока ее правители отвлеклись на подавление гражданской войны и религиозной ереси. В Астурии появилось королевство Леон, занявшее место этой бывшей провинции рядом с королевством Наварра. В X веке, однако, христиане начали нападать друг на друга, а арабы снова двинулись на них, добившись при этом больших успехов.

Самый черный момент для них наступил на рубеже веков, когда великий арабский завоеватель аль-Мансур взял Барселону, Леон и в 998 году святыню – Сантьяго-де-Компостелу, где якобы похоронен святой апостол Иаков. Почивать на лаврах триумфа ему пришлось недолго, так как здесь тоже оказалось неискоренимым то, что было положено в основание христианской Европы. В течение нескольких десятилетий христиане Испании сплачивали ряды, а исламская Испания распадалась на части. На Пиренейском полуострове, как повсюду в Европе, начавшийся период экспансии принадлежит другой исторической эпохе, но основа ее формировалась на протяжении долгих веков конфронтации с другой цивилизацией. Для Испании в первую очередь христианство служило суровым испытанием национального единства.

На иберийском примере можно себе представить, в какой степени карта Европы вычерчивалась на основе карты вероисповедания, но делать акцент только на деятельности соответствующих религиозных миссий и роли влиятельных монархов не совсем правомерно. В судьбе ранней христианской Европы и христианской жизни свою роль сыграли еще многие факторы. Прежде всего Западная церковь, хотя ее предводители между концом античного мира и XI–XII веками чувствовали себя обособленными и осажденными внутри языческого или полуязыческого окружения. В условиях усиливавшихся противоречий, в конце концов практически совсем отрезанное от восточного православия, западное христианство культивировало агрессивную непримиримость, являвшуюся почти что защитным рефлексом. Так проявлялась его незащищенность.

И при этом ему угрожали не просто внешние враги. Внутри западного христианского мира церковники тоже чувствовали себя припертыми к стенке и в осаде. Они стремились в гущу все еще полуязыческого населения, чтобы сохранить в нетронутом виде свое учение и обряд, подвергая таинству крещения все достойное внутри культуры, в которой им приходилось жить, тонко чувствуя при этом уступки, допустимые с точки зрения местных обрядов или традиции, причем четко отделяя их от фатального компромисса в принципиальных вещах. Все это им приходилось делать совместно с корпусом духовенства, многие из представителей которого, возможно, подавляющее большинство, были людьми абсолютно неграмотными, подчинялись с большой неохотой и отличались сомнительной духовностью. В этой связи не приходится удивляться тому, что предводители церкви иногда упускали из виду огромное преимущество, которым они располагали; у них в Западной Европе не оставалось никакого духовного соперника после того, как Карл Мартелл обратил в бегство ислам; им оставалось разве что утверждаться перед лицом остаточного язычества и суеверия, и церковники прекрасно знали, как это делать. Между тем великие и влиятельные мужи этого мира окружили церковь, то помогая, то внушая надежду, всегда представляя потенциальную, а часто реальную угрозу церковной независимости общества, которую оно должно было стремиться отстоять.

Так получается, что общая история Европы неизбежно проистекает из истории папства. Папство представляется центральным и правдивее всего снабженным документальными свидетельствами атрибутом христианства. Документальное обоснование его существования служит одной из причин того, почему ему такое большое внимание. И этот факт должен навести нас на размышления о том, что можно узнать о религии тех веков. Невзирая на то, что папская власть пережила тревожные взлеты и падения, разделом прежней империи подразумевалось, что единственным на Западе защитником интересов религии выступал только Рим, так как духовного соперника у него не существовало. После папы римского Григория I Великого все прекрасно осознали немыслимость сохранения теории одной христианской церкви в одной империи, даже если имперский епископ проживал в Равенне. Последний император, прибывший в Рим, сделал это в 663 году, и последний папа римский, убывший в Константинополь, отправился туда в 710 году. Потом наступило время иконоборчества, принесшего новый идейный раскол. Когда Равенна пала перед возобновленным нашествием лангобардов, папа Стефан II отправился ко двору Пипина, а не в Византию.

За два с половиной века после коронации Пипина случилось несколько очень неблагоприятных ситуаций. У Рима явно не хватало сильных карт на руках, и время от времени оставалось только менять одного господина на другого. Его претензия на первенство оставалась делом уважения в силу предохранения Римом мощей святого Петра и того факта, что его престол числился бесспорно единственным апостольским на Западе: речь шла об истории, а не о практической власти. Долгое времня папы едва ли могли по-настоящему управлять даже в пределах временных владений, так как они не располагали ни достаточными вооруженными силами, ни какой-либо гражданской администрацией. Как владельцы крупной итальянской недвижимости, они выглядели привлекательно для любителей легкой добычи и шантажистов. Карл Великий видится всего лишь только первым и, возможно, самым благородным из нескольких императоров, который прояснил служителям папства их представления о соответствующем положении папы римского и императора как покровителей церкви. Выше всех в деле назначения и свержения римских пап преуспели представители саксонской династии Оттонидов. Но папы тоже обладали властью. Нагляднее всего она проявлялась способами, легко понятными в эпохи, когда народ привыкал к символам: папа жаловал корону и печать божественного признания императору при помазании его елеем. Возможно, что он мог сопроводить такой обряд кое-какими условиями. Коронация Карла Великого папой Львом Третьим, как и Пипина папой Стефаном, могла казаться вполне целесообразной, но в ней содержалось мощное зерно. Когда, что случалось часто, личные недостатки и споры по поводу наследования ослабляли франкские королевства, в игру мог вступать Рим и добиваться успеха.

В IX веке папство используется в качестве мощного инструмента приведения Европы к общему стандарту. С точки зрения власти равновесие преимуществ и недостатков долго склонялось то в одну, то в другую сторону, а границы фактических полномочий пап то расширялись, то сужались. Главное, что после дальнейшего дробления наследия Каролингов, когда корону Италии сняли с Лотарингии, папа Николай I успешнее других навязал папские претензии на власть. Он написал претендентам со стороны франков так, «как будто он был господином мира», напомнив им о своем праве назначать и смещать правителей. Он использовал догму папского первенства также против восточного императора ради поддержки патриарха Константинополя. Так была достигнута высшая точка притязаний, которую папство на практике не смогло долго удерживать, так как в скором времени стало ясно, что сила в Риме будет решать, кто должен пользоваться имперской властью, которую папа римский якобы даровал. Что показательно, первым папой, умершим не своей смертью, стал преемник папы Николая. Тем не менее в IX веке появились прецеденты, пусть даже их иногда игнорировали.

В частности, крах папской власти в X веке, когда престол стал добычей итальянских крамольников, схватка которых иногда прекращалась из-за вмешательства Оттонидов, означал, что ежедневная работа по предохранению христианских интересов могла находиться только в руках епископов местных церквей. Им приходилось уважать полномочия, существовавшие в то время. В поисках сотрудничества со светскими правителями и помощи с их стороны они часто скатывались к положению, при котором практически не отличались от королевских слуг. Они находились под пятой своих светских правителей зачастую точно так же, как приходской священник находился под каблуком местного господина, – и им приходилось делиться с ним церковными поступлениями. Такая оскорбительная зависимость впоследствии привела к некоторым самым острым папским вмешательствам в дела местных церквей.

Участники великого движения христианских реформаторов X века были кое-чем обязаны епископату и ничем папству. Возглавило это движение монашество, пользовавшееся поддержкой некоторых правителей. Его сущность заключалась в возрождении идеалов монашеского служения; небольшая часть дворянства основала новые дома, предназначавшиеся для восстановления выродившегося монашества в его исконном виде. Самым знаменитым из этих учреждений считалось бургундское аббатство у виллы Клюни, основанное в 910 году. На протяжении без малого двух с половиной веков оно служило ядром реформирования церкви. Его монахи следовали подвергнутому ревизии бенедиктинскому уставу и добавили в него кое-что совершенно новое – монашеский орден, основанный не просто на универсальном для всех образе жизни, а на подчиняющейся центру дисциплинированной организации. Бенедиктинские монастыри представляли собой самостоятельные общины, но все новые клюнийские ордены подчинялись аббату монастыря Клюни; он считался воеводой рати численностью (в конечном счете) в несколько тысяч монахов, которых принимали в их собственные монастыри только после периода обучения в этом главном ордене. На вершине его власти, достигнутой в середине XII века, больше 300 монастырей по всей Европе – и даже некоторые в Палестине – подчинялись указаниям из Клюни, в чьем аббатстве находился величайший собор западного христианского мира после храма Святого Петра в Риме.

До всего этого было еще слишком далеко относительно рассматриваемого нами периода. Еще на заре своего появления тем не менее клюнийское монашество служило источником новых обрядов и представлений, распространявшихся по всем приходам. Тут перед нами не встают вопросы церковного построения и права, хотя трудно что-то говорить с большой долей уверенности обо всех аспектах христианской жизни на заре Средневековья. История религии особенно часто подвергается искажению авторами летописей, и поэтому иногда становится очень трудно разглядеть за их крючкотворством духовность паствы.

Они тем не менее дают ясно понять, что церковь служила атрибутом недосягаемым, единственным в своем роде, и что она пропитала всю ткань общества. Ей принадлежала своего рода монополия на культуру. Классическое наследие подверглось ужасному сокращению из-за иноземных вторжений и бескомпромиссной отстраненности от жизни раннего христианства. «Какое отношение имеют Афины к Иерусалиму?» – задался вопросом Квинт Септимий Флоренс Тертуллиан, но былая непримиримость сошла на нет. Все, что еще осталось из классического прошлого к X веку, сохранили церковники, прежде всего бенедиктинцы и изготовители копий для дворцовых школ, которые передали потомкам не только Библию, но и компиляции трудов греческих ученых на латыни. Через их версии Плиния и Боэция тонкая линия соединила раннюю средневековую Европу с Аристотелем и Евклидом.

Грамотность фактически шла рука об руку с духовенством. Римляне могли развешивать свои законы на специальных досках в общественных местах, так как питали уверенность в существовании достаточного слоя грамотных людей, способных их прочитать; зато в Средневековье даже короли грамотой не владели. Духовенство фактически полностью контролировало доступ ко всем таким письменам, сколько бы их там ни было. В мире, где еще не существовало университетов, только при дворе или церковно-приходской школе появлялся шанс расширить свой кругозор сверх того, что предписывалось исключительно конкретными духовными наставниками. Эффект от этого для всех видов искусства и интеллектуальной деятельности оказался весьма высоким; культура не только привязывалась к религии, но шла на подъем исключительно в условиях преодоления религиозных воззрений. Лозунг «искусство ради искусства» никогда, возможно, не нес меньшего смысла, чем в раннем Средневековье. История, философия, богословие, просветительство все вместе играли свою роль в подпитке обрядовой культуры, но, как бы ни заужалась их роль, передававшееся ими наследие в той части, которая не относилась к еврейству, считалось классическим.

Дабы не испытать головокружение от подобных вершин культурного обобщения, представляется полезным помнить, что мы можем очень мало знать, чтобы рассуждать о самом важном во всей деятельности церкви. А речь идет об обычном деле, заключавшемся в наставлении, обучении, бракосочетании, крещении, исповеди и молитве, всей религиозной жизни рядового духовенства и прихожан, объединившихся вокруг положения о главных таинствах. Духовенство в эти столетия пользовалось властью, которую верующие подчас не могли отличить от обычной магии. Оно использовало ее для подтверждения мощи цивилизации. Духовенство добилось громадных достижений, и все же мы практически располагаем прямой информацией не о самом процессе, а только о его наиболее драматических моментах, когда захватывающее обращение или крещение раскрывается самим зафиксированным фактом того, что перед нами является нечто нетипичное. О социально-экономической действительности церкви нам известно намного больше. Духовенство и его иждивенцы были представлены многочисленным сословием, и у церкви под контролем находилась большая часть общественного богатства. Церковь числилась крупным землевладельцем.

Поступления на финансирование трудов духовенства шли из его земли, а монастырь или капитул канонов мог располагать просторными поместьями. Корни церкви прочно погрузились в экономику того времени, и для начала подразумевалось кое-что на самом деле совсем примитивное.

По точным меркам в Европе к завершению периода Античности существовало множество признаков экономического возврата к исходной точке. Такой откат всеми ощущался по-разному. Полнейшее разорение постигло наиболее развитые секторы экономики. На смену деньгам пришел натуральный обмен, а товарно-денежное хозяйство восстанавливалось совсем медленно. Меровинги начали чеканить серебряные монеты, но в обращении в течение долгого времени находилось совсем небольшое количество монет, особенно мелкого номинала. Со столов простолюдинов исчезли специи; вино превратилось в непозволительную роскошь; практически весь народ питался хлебом с кашей, запивая их пивом и водой. Летописцы обратились к использованию пергамента, который можно было приобрести на месте, и отказались от папируса, доставать который стало трудно; такая замена обернулась большим преимуществом, так как на пергаменте можно было писать мелким почерком, технически невозможным на папирусе, требовавшем размашистых непрактичных линий букв. Как бы там ни было, во всем этом отразились сложности, возникшие внутри старой средиземноморской системы хозяйствования.

Притом что рецессия часто подтверждала самодостаточность отдельного поместья, города из-за нее рухнули в пропасть несостоятельности. Из-за войны к тому же часто переживало распад единство мировой торговли. Сообщение поддерживалось с Византией и дальше на восток с Азией, но торговая деятельность Западного Средиземноморья на протяжении VII и VIII веков приходила в упадок из-за арабов, захвативших североафриканское побережье. Позже благодаря тем же арабам ее удалось частично восстановить (одним из признаков этого служила оживленная работорговля, причем много рабов пригоняли из Восточной Европы, где проживали славянские народы, давшие название целой категории принудительного труда). На севере тоже отмечался некоторый объем обмена товарами со скандинавами, числившимися великими торговцами. Но все это не касалось большинства европейцев, живших за счет земледелия.

На протяжении долгого времени они могли рассчитывать исключительно на пропитание практически без излишеств. В общем виде можно сказать, что на заре Средневековья главной заботой европейцев оставалось добывание пропитания для себя и детей. Навоз из-под скота или освоение новых, более плодородных земель долгое время оставались фактически единственными способами повышения урожайности семян и производительности труда, которые по современным стандартам выглядят насмешкой над тружеником.

Для изменения такого положения в земледелии потребовались сотни лет кропотливых трудов селян. Скот, находившийся в ведении истощенных и больных цингой животноводов нищей сельской местности, страдал от недокорма и поэтому не набирал веса. Однако селянин позажиточнее владел свиньями или, на юге, плантацией маслин. Только с внедрением в X веке растений, дающих продовольствие с повышенным содержанием белка, началось реальное увеличение отдачи землей запасов энергии для жизни. Внедрялись некоторые технические нововведения, прежде всего, повсеместно возводились мельницы и применялся усовершенствованный плуг, но производительность земледелия повысилась по большей части за счет освоения целинных земель. А осваивать было что. Большую часть территории Франции, Германии и Англии все еще покрывали леса и пустоши.

Рецидив хозяйственного спада в конце античного периода оставил после себя совсем немного областей, где процветали города. Главным исключением была Италия, там всегда сохранялись некоторые торговые отношения с внешним миром. Нигде не наблюдалось значительного разрастания городов до тех пор, пока не закончился 1100 год; но даже после того оставалось еще много времени, прежде чем в Западной Европе появится хоть один город, сопоставимый с крупными центрами классической исламской и азиатской цивилизации. В этом мире высшим детерминантом общественного порядка выступало право собственности на землю или разрешение на ее возделывание. Хозяевами жизни стали землевладельцы, и постепенно их потомственный статус принимал осязаемые формы, а практическое мастерство и умение в качестве воевод затушевывались (хотя в теории сохранялись долго) как достоинство, позволившее им выдвинуться в сословие вельмож.

Вотчины некоторым из этих мужей пожаловал король или великий князь. В свою очередь они должны были оплатить такое благодеяние преданной ратной службой. Кроме того, предстояла децентрализация всей системы управления государством, когда прошли времена империй; монархи варваров не позаботились о привлечении необходимых бюрократов и грамотеев, способных управлять населением на просторных территориях. Таким образом, получило широкое распространение предоставление извлекаемых хозяйственных благ в обмен на конкретные обязательства по службе, и такая затея легла в основу того, что адвокаты, позже оглядываясь на европейское Средневековье, выбрали в качестве ключа к осмыслению того времени понятие «феоом». Он стал широко распространенным, но не универсальным, явлением.

В феодальный поток вливались многочисленные притоки. Носители римской, германской и центральноевразийской традиции одобрили разработку такой идеи. При Каролингах началась практика принесения «вассалами» феодальной присяги своему королю; то есть они признавали с исполнением положенных обрядов, часто публичных, конкретные обязательства служить ему. Он становился их господином, а они – его собственностью. Старые привязанности по признаку кровного родства воинов-соратников воеводы начали смешиваться с понятиями благодарности в новом нравственном идеале лояльности, верности и взаимных обязательств. Ниже свободных земледельцев стояли рабы, более многочисленные, возможно, в Южной Европе, чем на севере, но везде они проявляли тенденцию к эволюционированию незначительно вверх к положению смерда или несвободного человека, от рождения связанного с землей его поместья, но тем не менее наделенного некоторыми правами.

Позже представители некоторых народов говорили, будто бы отношениями сюзерена и вассала можно объяснить состояние всего средневекового общества. Так не было никогда. Притом что большую часть пахотных земель Европы поделили между феодальными владениями – феудами, и от этого слова происходит «феодализм», представлявшими земельные владения, обремененные обязательствами перед сюзереном, всегда оставались важные области, особенно в Южной Европе, где «смешение» германского перекрытия с римским фоном давало совсем разные результаты. В этом смысле большую часть Италии, Испании и Южной Франции к «феодальной» отнести нельзя. К тому же всегда оставались некоторые фригольдеры (белопашцы) даже на землях, в большой степени «феодальных». Эта прослойка считалась важной и в некоторых странах была достаточно многочисленной. Белопашцев не принуждали служить на их земле, так как они владели ею напрямую. В «феодальном порядке» существовало много причин для сложностей и двусмысленностей: кое-кто мог одновременно числиться и сюзереном, и вассалом, свободным гражданином и смердом. Но центральный факт обоюдных обязательств угнетателей и угнетенных пронизывал всю структуру и лучше всего объясняет ее в глазах современных исследователей. Господин и смерд привязывались друг к другу взаимными обязательствами. «Смерд да повинуется своим хозяевам со страхом и дрожью; хозяева да позаботятся о своих смердах по справедливости и делам их», – так звучало назидание одного французского священника, в котором емко сформулирован принцип по конкретному делу. На таком логическом обосновании строилось усложняющееся общество, долгое время позволявшее любое толкование без каких-либо существенных дополнений.

И к тому же оправдалось изъятие у крестьянина средств на содержание воеводы и строительство его замка. Из него же выросла аристократия Европы. Главной функцией системы, обеспечивавшей существование этой аристократии, долгое время оставалась военная функция. Даже когда потребность в индивидуальной службе на поле боя отпала, службу вассала-воина никто не отменял (хотя позже с вассала потребуют деньги на оплату услуг воина). Но в запутанной сети вассалитета у короля осталось меньше средств контроля над своими собственными вассалами, чем у его вассалов над своими вассалами. Вельможа, будь то феодал или местный епископ, всегда должен был занимать главное место и влиять на жизнь простолюдина больше, чем король или князь, живший где-то далеко и которого он мог вообще никогда не видеть. Однако сам король считался единственным в своем роде правителем; помазание на престол церковью подтверждало его священную, божественную власть. Короли находились на недосягаемой высоте в глазах подавляющего большинства простолюдинов из-за окружающих их особой роскоши и обряда, которые играли такую же важную роль в средневековом правительстве, как официальная бумага в нашем нынешнем. Если к тому же король располагал преимуществом в виде принадлежащих ему крупных владений, тогда у него возникал превосходный шанс действовать по собственному усмотрению.

Далеко не всегда в юридическом смысле, зато фактически в каждодневной жизни одни только короли и великие феодалы на заре средневекового общества располагали практически неограниченной свободой. Но даже их жизнь была стесненной и скудной из-за отсутствия многого того, что мы считаем само собой разумеющимся. Заняться им особенно было нечем, кроме того, чтобы молиться, воевать, охотиться и управлять делами своего поместья; нынешних интересных профессий для мужчин тогда еще не придумали, и им оставалось заниматься делами духовными, а также внедрять мелкие нововведения в повседневной жизни. Выбор для женщин выглядел еще уже, следовательно, они опускались еще ниже по шкале социальной полезности. Только с постепенным возрождением торговли и восстановлением городской жизни из-за расширения сферы хозяйственной деятельности эта ситуация начала меняться. Понятно, что линия раздела в подобных делах никакой роли не играет, но заметного подъема экономики не наблюдалось до окончания 1100 года, и только тогда у нас возникает ощущение того, что на большей части европейского континента появляется общество пусть все еще полуварварское, зато с претензиями (но не больше) на цивилизацию.