В 1453 году, или спустя 900 лет после кончины Юстиниана I, Константинополь пал перед полчищами язычников. «Никогда не случалось раньше и никогда больше не случится события ужаснее», – отметил один греческий летописец. На самом деле он стал свидетелем события великого исторического звучания. Никто в Европе не был к нему готов; оно потрясло весь христианский мир. Это событие коснулось не просто государства: наступил конец самому Риму. Наконец-то пришло избавление от цивилизации, унаследованной от классического Средиземноморья; если кто-то видел в этом такую же глубокую перспективу, как записные энтузиасты, которые обнаружили в нем возмездие за разрушение греками Трои, то на самом деле речь шла о прекращении существования традиции, насчитывавшей две тысячи лет. И если абстрагироваться от языческого мира эллинской культуры и Древней Греции, тогда тысяча лет христианской империи в самой Византии производила достаточное впечатление, чтобы видеть в ее кончине нечто глобальное по масштабу, подобное сдвигу земной коры.

Самый удивительный факт, характеризующий Византийскую, или Восточную Римскую, империю, состоит в том, что она существовала на протяжении еще тысячи лет после падения Рима на западе. Кое-кто из историков ошибочно видел в этом периоде тысячелетие вырождения, когда более просвещенный из этих деятелей осмелился язвительно заметить о том, что провести тысячу лет в состоянии постоянной деградации совсем даже не плохое занятие. И он был прав. Даже в последние годы существования византийская репутация и старинные обычаи удивляли странников, ощущавших через них авторитет имперского прошлого. До самого конца ее императоры оставались Августами, а граждане называли себя «римлянами». На протяжении столетий собор Святой Софии считался величайшим из христианских храмов, православная вера, хранимая в этой святыне, нуждалась во все меньших уступках религиозному плюрализму, так как до тех пор доставлявшие тревоги провинции захватили мусульмане. Даже постфактум легко разглядеть неизбежность ослабления и краха Восточной империи, но жившие в то время люди ничего подобного не замечали. Они, сознательно или подсознательно, знали, что их империя располагает великим потенциалом развития. Именно за счет великой консервативной ловкости и изобретательности, сохранившихся после многочисленных крайностей, и архаичного стиля, присущего ей практически до самого конца, в империи не замечались важные перемены.

Как бы там ни было, но за тысячу лет и на Востоке, и на Западе отмечались большие потрясения; исторические процессы боролись внутри Византии, принижались одни элементы в ее наследии, выпячивались другие, уходили в небытие третьи, поэтому империя в конце существования в значительной степени отличалась от империи Юстиниана, сохраняя при этом общие свои нестираемые черты. Четкая разделительная линия между античностью и Византией отсутствует. Еще до императора Константина центр тяжести империи начал смещаться в восточном направлении, и, когда его город превратился в столицу мировой империи, ее наследник уже выдвигал претензии на Рим. Учреждение поста императоров с особой четкостью показало степень сочетания эволюции и консерватизма. До 800 года никто не пытался оспорить теории о том, что император являлся светским правителем всего человечества. Когда в том году одного западного правителя в Риме провозгласили «императором», уникальность императорского пурпурного цвета Византии оказалась под сомнением, что бы там ни думали и ни говорили на Востоке о статусе нового режима.

Но в Византии продолжали лелеять иллюзию вселенской империи; до самого конца этой империей будут править императоры, и их престол будет внушать благоговейный страх своим величием. По-прежнему теоретически избираемые сенатом, армией и народом, эти императоры тем не менее располагали абсолютной властью. Притом что реалии восшествия на престол могли определять фактическую полноту власти того или иного императора – и иногда династическое наследование прерывалось в силу этих реалий – его самовластию мог бы позавидовать любой западный император. Уважение к правовому принципу и групповым интересам бюрократии могло обуздывать свободу действий императора по собственному усмотрению, но его воля в теории всегда ставилась на первое место. Главы важнейших государственных ведомств подчинялись исключительно императору и никому больше. Такого рода верховной властью объясняется то, что меры византийской политики сосредоточились на императорском дворе, где эта власть формулировалась. Политику тогда проводили отнюдь не через корпоративные и представительные учреждения, которые медленно формировались в некоторых уголках Европы для оказания посильного влияния на власть.

У самодержавия, как всегда, проявлялась присущая ему не совсем приятная сторона. Так называемые куриоси, или информаторы охранки, пронизавшие все поры империи, имели свое собственное предназначение. Но природой императорского престола подразумевались к тому же обязательства для самого императора. Венчанный на престол патриархом Константинополя император облечался огромной властью, но к тому же на него возлагались и не меньшие обязательства наместника Бога на земле. Линия раздела между светским и духовным всегда расплывалась на Востоке, где не существовало ничего похожего на западную оппозицию церкви государству, подпитывавшуюся недовольством ничем не ограниченной властью. Однако в византийском представлении о положении вещей предусматривалось требование к вице-регенту Бога, которому предписывалось поступать соответствующим образом, демонстрируя филантропию, или любовь к человечеству. Предназначение самодержавной власти заключалось в предохранении человечества и каналов, по которым оно получало живительную влагу, – правоверие и свою церковь. Соответственно, на заре христианства произошла канонизация практически всех императоров, причем точно так же, как обожествляли императоров-язычников. Вокруг престола нагромождались и прочие, не относящиеся к христианству традиции, предложенные подданными. Византийским императорам полагалось отвешивать ритуальные поклоны, принятые в соответствии с восточной традицией, а на их портретах, изображенных на мозаичных панно, голову императора всегда окружает нимб, с которым изображались последние дохристианские императоры, поскольку он означал поклонение богу солнца. (На портретах некоторых из правителей династии Сасанидов такой нимб тоже присутствует.) Как бы там ни было, таким нимбом в первую очередь обозначалось то, что власть императора дарована ему как христианскому правителю.

Таким образом, в самом имперском престоле получила воплощение большая часть христианского наследия Византии. То наследие к тому же принципиально отделяло Восточную империю от Западной Европы на многих уровнях. В первую очередь, в ней присутствовали духовные особенности того, что стали называть православной церковью. Ислам, например, иногда рассматривался восточным духовенством скорее не в качестве языческой религии, а в качестве ереси. Прочие различия заключаются в православном представлении отношения духовенства к обществу; соединение духовного со светским играло важную роль на многих уровнях общества, подчинявшихся престолу. Одним из символов этого служит сохранение семейного духовенства; православный священник, при всей его предполагаемой святости, никогда не оставался холостяком, в отличие от его западного католического коллеги. Тем самым предлагается огромная роль православной церкви как скрепляющей общество духовной силы, остающейся таковой до наших дней. Самое главное заключается в том, что выше папства никакой священнической власти у человечества пока так и не появилось. Вся земная власть сосредоточивалась на личности императора, чей престол и долг перед Богом венчал расставленных по справедливости ранжира епископов. Понятно, что по мере упорядочения общества православие не избежало гонений, которым подверглась вся церковь средневековой Европы. Трудные времена всегда толковались как доказательства неспособности императора исполнять свой христианский долг. При этом под раздачу попадали уже знакомые нам козлы отпущения в лице евреев, еретиков и содомитов.

Отличие Западной Европы того времени от Центральной в известной степени определялось политической историей, постепенным ослаблением связи между ними после раскола Римской империи, а также изначальным отличием модели построения. С самого начала католические и православные традиции находились на расходящихся курсах, даже если первоначально это расхождение выглядело совсем незначительным. На заре становления латинское христианство казалось вероисповеданием несколько отчужденным в силу уступок носителям сирийского и египетского чина, на которые грекам пришлось пойти. И все-таки при всех этих уступках удавалось сохранить внутри христианского мира некоторый полицентризм. Когда еще три великих патриаршества Востока – Иерусалим, Антиохия и Александрия – оказались в руках арабов, поляризация Рима и Константинополя проявилась с новой силой. Христианский мир постепенно утрачивал свое двуязычие; началось противопоставление латинского Запада греческому Востоку.

Латынь наконец-то перестала служить официальным языком византийской армии и судопроизводства, то есть в двух сферах жизни общества, где она дольше всего сопротивлялась греческому языку, как раз в начале VII века. То, что византийская бюрократия заговорила на греческом языке, представляло большую важность. Когда пастыри Восточной церкви потерпели неудачу среди мусульман, они открыли новую область для миссионерской деятельности и надежно закрепились среди язычников на севере Европы. В конечном счете народы Юго-Восточной Европы и России обязаны своим обращением в христианство Константинополю. В результате – среди многих других вещей – славянские народы переняли от своих наставников не только письменный язык на основе греческого алфавита, но и многие из самых фундаментальных их политических представлений. А так как Западная и Центральная Европа были католическими, отношения со славянским миром иногда складывались враждебные, и поэтому славянские народы стали смотреть на западную половину христианского мира с недоверием. Все это еще предстоит в далеком будущем и уводит нас от темы, актуальной на текущий момент.

Выраженную индивидуальность восточной христианской традиции можно проиллюстрировать самыми разными примерами. Монашество на Востоке, например, осталось ближе к своим изначальным затворническим формам, и роль святого человека здесь всегда ценилась выше, чем в римской церкви, где больше внимания уделяли иерархическому построению. Греки к тому же казались менее сговорчивыми, чем латины; эллинская судьба древней церкви всегда благоволила тем, кто обращал внимание на досужие бредни, а иерархи восточных церквей терпимо относились к господствовавшим на Востоке тенденциям, они не запрещали новизну, приносимую многочисленными традиционными влияниями. И все равно предотврать принятие догматических решений во время религиозных ссор не получалось.

Некоторые из причин этих ссор теперь кажутся пустяковыми или даже бессмысленными. В светский век, каким является наш собственный, причины даже величайших споров неминуемо оказываются непосильными для осмысления просто потому, что нам не хватает ощущения познаваемого мира, лежащего за этими причинами. Требуется определенное усилие для возвращения к мысли о том, что в основу всех изящных определений и софистики богословов положен интерес потрясающей важности, то есть понятие того, что должно спасти человечество от проклятия. Следующее препятствие к пониманию причин появляется из-за теологических различий, в восточном христианстве часто возникали символы и спорные формулировки вопросов, касающихся политики и общества, отношений национальных и культурных групп к власти. Все это напоминало буквоедство представителей светского богословия по поводу отражения политических и экономических различий в подходах коммунистов XX века. В этих вопросах заключалось больше смысла, чем кажется на первый взгляд, и практически все они коснулись всемирной истории точно так же сильно, как движения армий или даже переселение народов. Медленное расхождение двух главных христианских традиций имеет огромное значение; оно ни в каком смысле не могло произойти в результате богословского раскола, но из-за этих богословских споров расходящиеся традиции удалились друг от друга еще значительнее. При этом вызрели обстоятельства, все больше затрудняющие перспективы альтернативного хода событий.

Наглядным примером может послужить один только эпизод – спор по поводу монофизитства или догмы, расколовшей христианских богословов приблизительно с середины V века. Значение данной теологической проблемы в наш богоборческий век на первый взгляд выглядит весьма неясным. Она возникла из утверждения о том, что природа Христа во время его пребывания на земле была единой; она являла собой полностью божественное создание, а не двойственное (то есть одновременно божественное и человеческое), как проповедовали богословы на заре христианской церкви. Изысканные тонкости долгих споров, которые это представление вызвало, придется, причем с большим сожалением, здесь обойти стороной. Достаточно будет отметить существование важного, не относящегося к богословию повода для большого шума, поднятого афтартодокетами, корруптиколистами и теопашитистами (назовем для наглядности несколько соперничавших школ). Одним из элементов происходившего было медленное оформление трех монофизитских церквей (верующих в единую природу Христа), отдельных от восточного православия и римского католицизма. Они превратились в коптскую церковь Египта и Эфиопии, а также сирийскую якобитскую и армянскую церкви; они стали в некотором смысле национальными церквями в своих странах. Тогда предпринимались усилия по примирению таких групп и укреплению единства империи перед лицом сначала персидской и затем арабской угрозы. В результате в теологический спор вступили сами императоры; можно сказать, что дело пошло еще дальше особой ответственности престола, сначала обусловленной тем, что Константин занял кресло председателя Никейского собора христианской церкви. Император Ираклий в начале VII века приложил все усилия, чтобы составить компромиссную формулу для примирения участников спора вокруг монофизитства. Она приняла вид нового теологического определения, в скором времени названного монофелитством, и на нем какое-то время казалось возможным достигнуть соглашения, хотя в конечном счете его подвергли осуждению как монофизитство под новым названием.

Между тем из-за этой проблемы Восток и Запад в своем обособлении на практике разошлись еще дальше. Хотя, как ни странно, окончательным богословским результатом стало соглашение в 681 году на том, что монофизитство послужило причиной сорокалетнего раскола между латинами и греками еще в конце V века. Тот раскол удалось ликвидировать, но потом уже при Ираклии пришла новая беда. Властям империи пришлось оставить руководство Италии справляться с трудностями своими собственными средствами, когда возникла угроза нападения арабов, но и папа римский, и император теперь пытались создать видимость того, что они действуют совместно. Этим в известной мере объясняется одобрение папой римским монофелитства (относительно которого Ираклий спросил его мнение только для того, чтобы успокоить патриарха Иерусалима, обуреваемого дурными теологическими предчувствиями). Папа римский Гонорий, пришедший на смену Григорию Великому, поддержал Ираклия в его попытке добиться компромисса и тем самым так сильно разгневал противников монофизитов, что почти полвека спустя удостоился чести (необычной среди пап римских) быть осужденным на Вселенском соборе, на котором единодушно выступили представитель и Восточной, и Западной церкви.

Византийское наследие включало не только имперский дух и христианство. Оно к тому же имело долги перед Азией. Дело касалось не просто прямых контактов с враждебными цивилизациями, обозначенных прибытием китайских товаров по Великому шелковому пути, но также и сложного культурного наследия эллинского Востока. Естественно, что византийцы сохранили предубеждение, в котором понятие «варвары» смешалось с народами, не владевшими греческим языком, многие интеллектуальные лидеры которых чувствовали свою причастность к традиции Эллады. Причем Элладу, о которой они говорили, давно отрезали от остального мира. Оставались только каналы связи через эллинский Восток. Если взглянуть на эту культурную область, трудно с большой уверенностью сказать, насколько глубоко греческие корни ушли там в почву и насколько азиатские источники напитали их. Греческий язык в Малой Азии, например, использовался по большому счету немногими городскими жителями. Еще один сигнал приходит со стороны имперской бюрократии и авторитетных родовых объединений, даривших истории все больше азиатских имен по мере того, как шли столетия. Азия могла рассчитывать на большее после утраты территории, которую империи пришлось уступить в V и VI веках, поскольку империя все больше сокращалась и представляла собой полосу континентальной Европы вокруг столицы. Арабы обрубили эту полосу до размеров Малой Азии, ограниченной на севере Кавказом и на юге Торосскими горами. По краям этой территории тоже проходила граница, через которую постоянно просачивалась мусульманская культура. Народ, живший у этой границы, естественно, обитал в своего рода мире проходного двора, но иногда появляются признаки более глубокого внешнего воздействия, чем влияние Византии: у самого крупного из всех византийских богословских споров – по поводу иконоборчества – существовали параллели внутри ислама, причем практически в то же время.

Самые характерные особенности сложного наследия Византии просматриваются в VII и VIII веках: самовластная традиция правительства, римский миф, опека восточного христианства и практическая замкнутость на Восток. К тому времени начало появляться средневековое государство, получившее свои очертания при Юстиниане. Беда в том, что об этих столетиях нам известно совсем немного. Кто-то сетует на то, что достойной истории Византии той эпохи написать нельзя из-за скудности источников и скупости арехеологических находок, относящихся к ней. Однако на начало данного беспокойного периода истории ресурсов Византийской империи вполне хватало. В ее распоряжении находился огромный запас дипломатических и бюрократических навыков, традиция военного строительства и завидный авторитет. При пропорциональном сокращении обязательств по предоставлению средств, ее потенциальные налоговые ресурсы выглядели внушительными, как и резервы рабочей силы. Пополнение для армии шло из Малой Азии, и тем самым для Восточной империи отпадала потребность в привлечении на свою сторону германских варваров, без которых не могли обойтись на Западе. Там владели знаменитым приемом ведения войны; речь идет о «греческом огне» как оружии, покрытом большой тайной, которое широко применялось для уничтожения боевых кораблей противника, пытавшегося посягнуть на столицу империи. Даже положение Константинополя играло военную роль. Его мощные городские стены, возведенные в V веке, затрудняли штурм столицы со стороны суши без мощных осадных установок, которых у потенциального противника быть не могло; высадка на побережье со стороны моря воспрещалась византийским флотом.

Зато большую опасность для спокойствия империи представлял ее общественный базис. Сложным делом всегда считалось сохранение мелкоземельного крестьянства и обуздание влиятельных провинциальных землевладельцев, зарящихся на их наделы. Судебные власти далеко не всегда вставали на защиту попранных интересов человека скромного достатка. К тому же постоянно нарастал экономический прессинг на него из-за последовательного расширения церковных владений. С такими факторами было совсем нелегко справляться, пользуясь имперской практикой предоставления земельных участков мелким хозяйственникам на том условии, что они займутся снабжением военного ведомства. Ведь данная проблема достигала масштабов, только на сокращение которых потребовались бы столетия; императорам VII и VIII веков вполне хватало с ней головной боли.

Им досталась слишком большая территория. В 600 году империя все еще включала североафриканское побережье, Египет, Левант, Сирию, Малую Азию, далекое побережье Черного моря за пределами Трапезунда, крымское побережье и территорию от Византии до устья Дуная. В Европе перечислим Фессалию, Македонию и Адриатическое побережье, пояс территории поперек Центральной Италии, анклавы в большом пальце и пятке сапога Апеннинского полуострова и, наконец, острова Сицилию, Корсику и Сардинию. С учетом потенциальных врагов империи и местоположения ее ресурсов настоящему стратегу приходилось крепко поломать голову. История империи в продолжение двух следующих веков отличалась постоянными возвращениями накатывающих волн захватчиков. Тело империи терзали иранцы, авары, арабы, булгары и славяне, в то время как на западе территории, возвращенные полководцами Юстиниана, практически сразу снова отобрали арабы и лангобарды. В конечном счете правители Западной Европы тоже проявили себя как настоящие хищники; тот факт, что Восточная империя в течение многих веков приняла на себя большую часть невзгод, предназначавшихся Европе, ее не спасет. Результат всего этого состоял в том, что Восточной империи пришлось вести нескончаемые войны. В Европе эти войны велись на территории, простиравшейся до самых стен Константинополя; в Азии шли изнурительные стычки за обладание спорными приграничными областями Малой Азии.

Такой сложный вызов выпал государству, в котором уже в начале VII века контроль над вотчиной выглядел поверхностным, а его авторитет по большей части зависел от не совсем ясного влияния, дипломатии, христианства и военного превосходства. Его отношения с соседями можно рассматривать с нескольких точек зрения; то, что позже выглядело как шантаж, к которому прибегали все императоры от Юстиниана до Василия II ради запугивания варваров, в римской традиции считалось даром, предназначавшимся подвассальным союзникам и федератам. Внутреннее разнообразие народов и религий империи маскировалось официальной идеологией. Ее эллинизация часто выглядела неглубокой. Действительность вышла на поверхность в той готовности, с которой многие сирийские христиане приветствовали приход арабов. Точно так же, как (позже) многие жители Анатолии будут приветствовать приход тюрков. Религиозные гонения стали приживаться и входить в норму жизни.

Более того, Византия уже не представлялась великой державой по численности войск среди ее союзников. В беспокойные VII и VIII века самой главной дружественной державой считался Хазарский каганат, представлявший собой огромное по площади, но аморфное государство, основанное тюркскими кочевниками, которые к 600 году доминировали над остальными народами долин Дона и Волги. Их власть распространялась на Кавказ, служивший стратегическим сухопутным мостом, которым хазары отгораживались от персов и арабов на протяжении двух веков. В момент максимального его расширения хазарское государство простиралось на территории вокруг черноморского побережья до Днестра, а потом на север, включая верховье Волги и Дон. Византийцы приложили большие усилия, чтобы поддерживать добрососедские отношения с хазарами и, как кажется, попробовали, но безуспешно, обратить их в христианство. Случившееся можно назвать настоящим чудом, но хазарские вожди, терпимо относившиеся к христианству и нескольким еще вероисповеданиям, судя по всему, около 740 года приняли иудаизм. Причиной могло послужить переселение к ним на территорию евреев из Персии, случившееся после завоевательных походов арабов, и, вероятно, дело тут еще в сознательном шаге дипломатии. Как евреев их вряд ли могли втянуть одновременно в духовную и политическую орбиту христианской империи или в орбиту халифов. Они же пользовались благами дипломатических отношений и торговли с обеими сторонами.

Первым великим героем византийской борьбы за выживание считается Ираклий, который стремился уравновесить угрозы в Европе с помощью союзов и уступок так, чтобы можно было вести энергичную кампанию против персов. При всех его очевидных успехах персы к тому времени успели нанести империи значительный ущерб в Леванте и Малой Азии перед тем, как он их прогнал. Персы, как полагают некоторые ученые, выступали в роли настоящих разрушителей эллинского мира больших городов; археология таинственным образом все еще молчит, но после победы Ираклия находятся знаки того, что когда-то великие города лежали в развалинах, что от некоторых из них остались практически одни только акрополи, служившие их ядром, и что их население резко сократилось.

Именно тогда на подвергшуюся жестоким потрясениям структуру обрушили свой натиск, который продлился два столетия, полчища арабов.

Еще до кончины Ираклия в 641 году фактически все его военные достижения пошли прахом. Некоторые императоры его династии вошли в историю как правители вполне достойные, но им не дано было пойти дальше, чем оказывать упорное сопротивление ударам судьбы, обрушившимся на них сплошным потоком. В 643 году перед нашествием арабов пала Александрия, и ее сдача означала окончание греческого правления в Египте. За несколько лет византийцы утратили Северную Африку и Кипр. Армения как старое поле битвы ушла в следующем десятилетии, а высшая точка достижений арабов пришлась на продолжавшееся пять лет наступление на Константинополь (673–678 гг.); можно предположить, что от флота арабов столицу Византии удалось спасти с помощью «греческого огня». Перед этим, несмотря на личное посещение императором Италии, не удалось достичь никакого прогресса в деле возвращения итальянских и сицилийских земель, отнятых арабами и лангобардами. И так продолжалось все столетие, причем в последней его четверти появилась новая угроза в лице славян, вторгшихся в пределы Македонии и Фракии, а также еще такой этнической группы, которая вошла в историю под названием булгары, которые сами однажды подверглись ославяниванию, переправившись через Дунай.

VII век закончился мятежом в армии и сменой прежнего императора новым. По всем признакам получалось так, что Восточной империи предназначалась судьба ее западного соседа, то есть императорский престол становился заслуженной наградой для полководцев. Сменявшие друг друга никчемные или некомпетентные императоры в начале VIII века позволили булгарам подойти в воротам Константинополя, и в конечном счете в 717 году арабы предприняли вторую осаду столицы Византии. Но эта осада послужила поворотным пунктом, хотя арабы на Босфоре появлялись еще много раз. В 717 году на престол уже взошел один из величайших византийских императоров – анатолиец Лев III Исавр. Раньше он служил провинциальным чиновником и успешно отражал набеги арабов на его территорию. Лев прибыл в столицу, чтобы ее оборонять и принудить тогдашнего императора к отречению от престола. Затем последовало его собственное возвышение к пурпурной мантии, единодушно одобренное духовенством. Он основал Исаврийскую династию, получившую свое название по месту происхождения ее первого императора; так поступил намек на путь, по которому элитам Восточной Римской империи предстояло постепенно преобразовываться в элиту империи Византийской, строившейся по типу восточной монархии.

В VIII веке начинается период возрождения, проходившего не без определенных неудач. Сам Лев III Исавр к удивлению подавляющего большинства его соотечественников освободил Анатолию от арабов, а его сын вернул рубежи империи к границам Сирии, Месопотамии и Армении. С этого времени на границе с халифатом было гораздо больше стабильности, чем раньше, хотя каждый период проведения кампании приносил внезапные налеты на границы и вооруженные стычки. Начиная с этого достижения – в известной мере конечно же благодаря относительному снижению арабской мощи, – открылся новый период прогресса и экспансии, продолжавшийся до начала XI века. На Западе мало что можно было сделать. Равенна опять перешла к врагу, и осталось только несколько плацдармов в Италии и на Сицилии. Зато на Востоке снова произошло расширение империи с базы во Фракии и Малой Азии, которая служила ее центром. Вдоль окраины Балканского полуострова образовалась цепь фем, или военно-административных округов; кроме них, у империи там еще на протяжении двух веков какие-либо точки опоры отсутствовали. В X веке Кипр, Крит и Антиохия вернулись в состав империи. Византийские войска в какой-то момент переправились через Евфрат, и борьба за Северную Сирию с Тавром продолжилась. Положение империи в Грузии и Армении укрепилось.

В Восточной Европе византийцы наконец-то остановили продвижение булгар, которые достигли своей крайней точки в начале X века, когда те же булгары уже обратились в христианство. Василий II, который вошел в историю под прозвищем Болгаробойца, спустя некоторое время разгромил их державу в великом сражении 1014 года, после которого приказал ослепить 15 тысяч его пленников и отослать домой для устрашения их соотечественников. На булгарского правителя такой поступок произвел столь сильное впечатление, что он умер. Через несколько лет Болгария превратилась в византийскую провинцию, хотя до конца ее поглотить так и не получилось. Произошедшее вскоре после этого последнее завоевание Византии касалось Армении, принявшей ее правление.

Вся история этих веков поэтому представляется единым процессом захвата и возвращения территорий. К тому же это были великие периоды византийской культуры. С политической точки зрения наблюдалась стабилизация во внутренних делах, выразившаяся в том, что в общем и целом соблюдался династический принцип престолонаследования. Одной из самых выразительных фигур Исаврийской династии считается императрица Ирина, часто называемая Ириной Афинской, которая правила сначала в качестве регента и затем как самостоятельная императрица между 780 и 803 годами. Она была внушительной исторической фигурой, иногда называемой императором, который сокрушил религиозное инакомыслие и помог упорядочить сложные отношения между Восточной и Западной церквями. Говорят, что она даже сделала предложение о заключении брака с Карлом Великим ради объединения еще и политических сфер. Но ее преемники оказались менее способными и до решения стоящих перед ними задач не дотягивали – ужасный конец Исаврийской династии наступил в середине IX века. Но в 867 году ее сменила Македонская династия, при которой Византии досталась вершина успеха. Когда к управлению этой империей приходили представители национальных меньшинств, внедрялся механизм управления одновременно двумя императорами, служивший целям сохранения династического принципа.

Одним из основных источников раскола и затруднений для империи в начале этого периода оказалась, как это часто бывало прежде, религия. Раскол империи по религиозному принципу ослаблял государство и сдерживал его возрождение потому, что слишком часто к этому присоединялись политические и местные проблемы. Наглядным примером послужило расхождение во мнениях, вызвавшее озлобление, не стихавшее больше сотни лет, и вылившееся в кампанию иконоборцев.

Изображение святых, Пресвятой Девы Марии и Самого Бога превратилось в один из величайших способов проявления православным христианством своей преданности и передачи веры окружающим народам. В поздней Античности такие изображения или иконы были известны и на Западе тоже, но по сей день они занимают особое место в православных церквях, где выставляются, чтобы любой верующий человек созерцал их и прикладывался к ним. Они играли роль не простого украшения, поскольку их расположение передавало вероучение церкви, и (как сказал один авторитет) прокладывали путь к «месту встречи между небесами и землей». Образа стали знаменитыми произведениями искусства в восточных церквях к VI веку. Затем следовали два столетия их признания, и во многих местах росло народное поклонение им, но затем появились сомнения в правомерности их использования. Любопытно то, что такие сомнения возникли сразу после того, как в халифате прошла кампания по развенчанию практики поклонения изображениям в исламе, хотя никто не может достоверно утверждать, будто иконоборцы позаимствовали свои воззрения у мусульман. Критики иконографии считали образы святых по сути идолами, служащими извращению поклонения, предназначенного Богу, поклонением творениям человека. Они потребовали их уничтожения или вычернивания и принялись за это дело с большим рвением, орудуя белилами, щеткой и молотком.

Лев III одобрил действия таких мужчин. До сих пор остается много загадочного в объяснении причин того, почему имперская власть встала на сторону иконоборцев, но Лев Исаврийский ориентировался на советы епископов, а вторжения арабских полчищ и извержения вулкана не оставляли сомнений в немилости Бога. В 730 году такой вывод послужил поводом для указа о запрете на проведение публичных молебнов перед образами. На ослушников посыпались гонения; принуждение в Константинополе всегда выглядело гораздо нагляднее, чем в провинциях. Такое движение достигло своего максимального размаха при Константине V, и его ратифицировали на совете епископов в 754 году. Гонения приобретали все более жестокие формы, и вот появились мученики, прежде всего среди монахов, которые обычно защищали иконы с большим рвением, чем это делало белое духовенство. Но иконоборство всегда зависело от императорской поддержки; разрушительный пыл в следующем веке сошел на нет. При Льве IV и его вдове Ирине гонения почти прекратились, и «иконофилы» (поклонники икон) снова обрели твердую почву под ногами, хотя процесс сопровождался рецедивами гонений. Только в 843 году, в первое воскресенье Великого поста, то есть в день, до сих пор отмечаемый как православный празник в Восточной церкви, образа вернули на прежнее место.

В чем заключался смысл этого странного эпизода? Можно привести его практическое обоснование тем, что обращение в их веру евреев и мусульман, говорят, затруднялось поклонением христиан святым образам, но дело далеко не только в этом. Опять же, религиозный спор нельзя отделять от факторов, лежащих за пределами духовной жизни, а объяснение, предположим, следует искать в некотором чувстве религиозной замкнутости. Причем если взять в расчет азарт, часто проступающий в теологическом противоречии Восточной империи, тогда облегчается понимание того, как все эти споры достигли высокой степени накала. На кону стояло ощущение реформаторов того, что греки впадали в идолопоклонство из-за их крайностей (появившихся в последнее время) в почтении к иконам, а в принесенных арабами бедствиях они увидели первые раскаты грома Божьего; благочестивый царь, как тот, что правил в Израиле времен Ветхого Завета, мог бы спасти народ от наказания за такой грех через разрушение идолов. Иконоборство к тому же стало в известной мере сердитым ответом на тенденцию, долгое время служившую на руку местным властям и монахам, уделившим заметное место иконам в своем учении. Наряду с благоразумным шагом в направлении умиротворения разгневанного Бога, представители движения инокоборцев взяли на себя труд по претворению в жизнь реакции централизованной власти, то есть императора и епископов, направленной на укрепление положения благочестия на местах, независимости городов и монастырей, а также поклонение национальным святым мужам.

Иконоборство оскорбило многих прихожан Западной церкви, но зато оно нагляднее всего остального показало, насколько далеко православие отошло от канона латинского христианства. Западная церковь тоже двигалась в своем направлении; поскольку судьба латинской культуры теперь находилась в распоряжении германских народов, в духовном плане она дрейфовала прочь от церквей греческого Востока. Само существование иконоборческого синода епископов служило прямым вызовом тогдашнему папству, которое уже подвергло осуждению сторонников Льва III.

Из Рима с большой тревогой следили за притязаниями императора на вмешательство в дела духовные. Тем самым иконоборство послужило углублению раскола между двумя половинами христианского мира. Культурное разграничение распространилось на очень больших просторах (что неудивительно, когда на путь морем от Византия до Италии уходило два месяца), и в скором времени между двумя частями христианского мира на суше встал клин славянских народов. Связи между Востоком и Западом на официальном уровне совсем порвать не удалось. Но в ходе истории возникли новые поводы для раскола, особенно когда в 800 году папа римский помазал на престол империи царя франков. И это в качестве вызова на претензию Византии носить титул наследника Рима. Различия внутри западного мира правителей в Константинополе волновали совсем мало; византийские чиновники узнали, что бросивший им вызов царь принадлежит к миру франков, и после этого стали называть всех жителей Запада без разбора «франками». Использование этого названия распространилось на территории до самого Китая. Правители двух этих государств не смогли наладить взаимодействия в борьбе с арабами, зато преуспели в оскорблении друг друга с обоюдным использованием уязвимых мест. Коронация франка на римский престол могла сама по себе служить неким ответом на тот факт, что титул императора в Константинополе присвоила Ирина, оказавшаяся энергичным правителем, да к тому же женщиной.

Конечно, хоть какая-то связь между двумя христианскими мирами должна была сохраниться. Один германский император X века выбрал себе византийскую невесту, а германское искусство того времени во многом находилось под влиянием византийских художников с их сюжетами и творческими приемами. Как раз культурные различия этих двух миров послужили основой плодотворности таких контактов, а с течением веков их отличие становилось все более ощутимым. Древние аристократические кланы Византии постепенно сменялись новыми, из анатолийской и армянской ветвей. Прежде всего, следует обратить внимание на единственную в своем роде роскошь и сложность жизни самого имперского города, где религиозный и светский миры внешне полностью переплелись. Календарь христианского года полностью совпадал с придворным календарем; вместе они задавали ритм огромного театрального зрелища, через обряды одновременно церкви и государства демонстрируя народу величественность его империи.

В Византии существовало своеобразное светское искусство, но это искусство, постоянно стоявшее перед глазами людей, выглядело подавляюще религиозным. Даже в худшие времена оно обладало непреходящим жизнеутверждением, через выражение величия и вездесущности Бога, в качестве вице-регента которого выступал император. Ритуалом поддерживался строгий этикет двора, о котором тогда распространялась слава источника всех зол в виде интриг и заговоров. Публичное представление даже о христианском императоре могло напоминать представление о божестве таинственного культа, театрально появляющемся вслед за тем, как поднимается несколько занавесов. Такой выглядела вершина изумительной цивилизации, которая на протяжении, быть может, половины тысячелетия служила половине мира образцом того, какой должна быть настоящая империя. Когда в X веке в Византию прибыла миссия русичей-язычников, перед которыми стояла задача по изучению византийского варианта христианского вероисповедания точно так же, как они знакомились с остальными религиями, ее участники смогли только сообщить о том, что увиденное ими в Айя-Софии (соборе Святой Софии Премудрости Божией) оставило неизгладимое впечатление. «Здесь Бог живет среди людей», – сказали они.

Что же происходило в основании самой империи, сказать сложно. Можно привести верные признаки того, что в VII и VIII веках численность населения резко сократилась; это можно связать одновременно с нарушениями привычного хода вещей из-за войны и с чумой. В то же самое время заметно сокращение строительства новых зданий в провинциальных городах и уменьшение объема обращения монет. По всем этим признакам можно предположить ослабление экономики, а также активизацию вмешательства в нее со стороны государства. Императорские чиновники рассчитывали удовлетворить насущные потребности государства через введение прямых налогов на товарную продукцию, образование специальных ведомств по снабжению жителей городов продовольствием, а также организацию ремесленников и купцов в формальные объединения типа гильдий и корпораций.

Только за одним имперским городом сохранялась его экономическая роль, и им была сама столица, где зрелище Византии разыгралось во всей его красе. Торговля в империи в целом всегда оставалась весьма оживленной, и вплоть до XII века сохранялась еще выгодная транзитная торговля предметами роскоши из Азии, предназначавшимися для Европы и Ближнего Востока; одно только состояние такой торговли гарантировало Византии ведущую коммерческую роль и стимулировало ремесленные предприятия, поставлявшие прочие предметы роскоши соседям империи. Наконец, на протяжении всего этого периода находятся доказательства продолжающегося укрепления власти и увеличения богатства тех же крупных землевладельцев. Крестьян все надежнее привязывали к их земельным владениям, а в более поздние годы империи можно наблюдать нечто, похожее на появление важных местных хозяйственных единиц, основанных на крупных землевладениях.

Такая система хозяйствования смогла обеспечить одновременно и великолепие византийской цивилизации, и военные усилия по ее возрождению при императорах IX века. Два столетия спустя, однако, неблагоприятное стечение обстоятельств снова привело к обременению империи слишком высокими налогами, после чего началась затяжная эпоха упадка. Все началось с нового наплыва внутренних и личных бед. Многочисленные приходившие на короткий срок к власти императоры и императрицы, недостойные своего положения, ослабили контроль из центра. Представители двух основных соперничавших группировок внутри византийского правящего класса совсем отбились от рук; партия аристократов при дворе, корни которых тянулись в провинции, схлестнулась в борьбе с постоянными чиновниками, представлявшими высшую бюрократию. Отчасти в этой борьбе нашло отражение противостояние военных с интеллектуальной элитой. К несчастью, результатом стало то, что государственные служащие лишили армию и флот необходимых фондов, в которых они нуждались, поэтому военные оказались неспособными к принятию действенных мер при появлении новых проблем.

На одном краю империи эти проблемы возникли из-за последних переселенцев-варваров из Западной Европы, норманнов-христиан, продвигающихся в Южную Италию и на Сицилию. В Малой Азии они появились в результате турецкого натиска. Уже в XI веке внутри территории империи образовался турецкий султанат Ром (то есть его название «Ром» означало «Рим»), где власть Аббасидов ускользнула в руки местных вождей. После сокрушительного поражения, нанесенного турками-сельджуками в сражении при Манцикерте в 1071 году, империя фактически лишилась Малой Азии. Эта утрата стала тяжелым ударом по налогово-бюджетным и трудовым ресурсам Византии. Халифаты, с которыми императоры научились жить в мире, уступали путь новым врагам куда свирепее прежних. Внутри империи на протяжении XI и XII веков случилась череда болгарских восстаний. К тому же в той провинции широко распространилось мощнейшее из раскольнических движений средневекового православия, вошедшее в историю под названием Богомильская ересь. Она представляла собой народное движение, основанное на ненависти к греческому высшему духовенству и их византийским путям богословия.

Императоры новой династии – Комнинов снова объединили империю и сумели удержать узду на протяжении еще одного столетия (1081–1185 гг.). Они выдворили норманнов из Греции и отбили нашествие новой тюркской кочевой конфедерации из Южной Руси, то есть печенегов, но не смогли покорить булгар или вернуть Малую Азию, правда, ради этого пришлось пойти на крупные уступки. Некоторые уступки предназначались их собственным магнатам; остальные – союзникам, которые потом в свою очередь будут представлять опасность.

Одному из них в лице Венецианской республики, когда-то числившейся союзником Византии, достались особенно крупные уступки, так как весь смысл существования этой республики состоял в возвышении над Восточным Средиземноморьем. Она была основным выгодополу-чателем от торговли Европы с Азией, и с самого начала ее власти добивались особого привилегированного положения. В обмен на помощь в борьбе с норманнами в XI веке венецианцам предоставили право на свободную торговлю на всей территории империи; с ними полагалось обращаться как с подданными императора, а не как с иностранцами.

Самость Венеции и ее достижения к тому же строились на конфигурации собственного общества и государства. Созданная беженцами с материка на архипелаге небольших островов в лагуне Адриатического моря, постепенно соединенных мостами и каналами, Венеция с самого начала считалась воинственной республикой с ревностным отношением к форме ее правления и к собственным торговым интересам. Ее правитель, называемый дожем, избирался пожизненно из представителей прославленных семей, состояние которых нажито исключительно за счет торговли. Символ веры венецианцев (и генуэзцев, обитавших в похожей республике, позже появившейся на западном побережье Италии) заключался в их праве торговать беспрепятственно где угодно по собственному усмотрению, и они построили могучий флот, чтобы проводить в жизнь этот принцип. Постепенно венецианские передовые заставы появились на далматинском побережье, спускающемся к греческим островам; в венецианские колонии превратились Корфу, Крит и Кипр, с которых можно было дальше расширять торговлю, прежде всего с Ближним Востоком и дальше вглубь Азии.

Венецианская морская мощь стремительно нарастала, и по мере развала византийского флота господство на море переходило к Венеции. В 1123 году венецианцы потопили египетский флот, и после этого прежний сюзерен им был нипочем. Одна война велась с Византией, но Венеция добилась большего успеха за счет поддержки этой империи в борьбе с норманнами и Крестовых походов. Вслед за этими успехами пошли коммерческие концессии и территориальные приобретения. Причем концессии ценились выше; Венеция, можно сказать, строилась на закате Византийской империи, которая была хозяйственным устроителем, служившим интересам наращивания огромного потенциала для адриатического паразита – в середине XII века, как говорили, в Константинополе проживало 10 тысяч венецианцев. Настолько важную роль их торговля играла там. К XIII веку Киклады, многие остальные острова Эгейского моря и большая часть черноморских побережий также принадлежали им; сотни общин предстояло добавить к уже имевшимся и подвергнуть «овенечиванию» за следующие три века. Так появилась первая со времен Древних Афин торговая и морская империя.

Появление венецианской угрозы с сохранением еще и прежних опасностей должно было беспокоить византийских императоров, а к тому же новые беды, терзавшие их государство изнутри. В XII веке мятежи превратились в более распространенное явление, чем это было раньше. Они представляли вдвое большую опасность, так как европейцы именно тогда предприняли наступление на Ближний Восток в рамках сложного движения, получившего известность как Крестовый поход. Представители различных воззрений на Крестовые походы не должны задерживать нас в этом месте; из Византии эти нашествия с территории Западной Европы все больше выглядели как новые вторжения варваров. В XII веке они оставили позади себя четыре участвующих в Крестовом походе государства в бывшем византийском Леванте как напоминание о том, что теперь на поле боя Ближнего Востока появился еще один соперник. Когда в конце XII века произошло сплочение мусульманских войск под управлением Саладина Курда, а также случилось возрождение болгарской независимости, великие дни Византии казались сочтенными.

Смертельный удар последовал в 1204 году, когда в конце концов пал Константинополь и победители его разграбили. И сделали это христиане, а не язычники, так часто угрожавшие ему. Армию христиан, направившуюся было на Восток, чтобы сразиться с неверными в Четвертом крестовом походе, направили против империи те же венецианцы. Крестоносцы разграбили этот город и подвергли его жителей всяческим бесчинствам (это случилось, когда бронзовых лошадей Ипподрома стащили с постамента и водрузили перед собором Святого Марка в Венеции, где они простояли до начала 1980-х годов), а потом посадили блудницу на место патриарха в храме Святой Софии. Восточный и западный христианский мир просто нельзя было разделить более жестоким образом; взятию Константинополя в 1204 году, осужденному папой римским, предстояло сохраниться в памяти православных людей как большой позор. «Франки», так звали их греки, слишком откровенно игнорировали Византий как достижение их цивилизации, а также отказывали ему в принадлежности к христианскому миру, поскольку раскол сохранялся уже на протяжении полутора веков.

Притом что им придется оставить Константинополь, а в 1261 году императора восстановят на его престоле, франков так и не удастся навсегда прогнать с территории древней Византии до прихода новых завоевателей в лице турок-османов. Между тем дух из Византии вышел вон, хотя империи на окончательное умирание оставалось еще два века. Непосредственными выгодоприобретателями стали венецианцы и генуэзцы, в пользу истории которых теперь аннексировались богатство и торговый транзит Византии.

Между тем наследие Византии – или львиная его доля – уже сохранилось для будущего, хотя, возможно, не в том виде, к какому восточный римлянин почувствовал бы большое доверие или гордость за него. Это наследие заключалось в укоренении православной христианской веры среди славянских народов. Тут всем грозили огромные последствия, многие из которых мы все еще не пережили до конца. Государство русичей и остальные современные славянские страны не присоединились бы к Европе и не считались бы ее частью, если бы их не обратили в христианство, снабженное особенным византийским штемпелем на первом месте.

Многое в этом вопросе до сих пор остается не совсем ясным, а то, что известно о славянах в их дохристианские времена, вызывает еще больше споров. Хотя территория расселения нынешних славянских народов сложилась примерно в то же время, как территория Западной Европы, с точки зрения географии все перепуталось. Европой славян покрывается зона, где из-за вторжения кочевых племен и близости Азии границы государств все еще оставались очень подвижными, когда на Западе давно уже сложилось общество, пришедшее на смену римскому укладу. Большая часть суши в центре и на юго-востоке Европы представлена высокогорьем. Там расселение этнических групп обусловливалось долинами рек. Практически всю территорию нынешней Польши и европейской России, однако, занимает просторная равнина. На протяжении долгого времени эту равнину покрывали леса, но в них нельзя было отыскать подходящего естественного жилища или непреодолимых препятствий для перехода к оседлой жизни. На таких громадных пространствах веками шли споры по поводу права на свою долю. К концу рассматриваемого нами процесса или в начале 2-го тысячелетия в Восточной Европе появились многочисленные славянские народы, каждому из которых предназначено свое собственное будущее. Сложившаяся тогда независимость их судеб сохраняется по сей день.

Тем временем появилась собственная славянская цивилизация, хотя не все славяне полностью ей принадлежали, и в конце народы Польши и современных республик Чехии и Словакии теснее привязались к культуре Центральной, а не Восточной Европы. Государственные структуры славянского мира то появлялись, то исчезали, но две из них, сложившиеся у польского и русского народа, оказались достаточно прочными, чтобы сохраниться в упорядоченном виде. Для их сохранения потребовались огромные усилия, ведь славянский мир время от времени – особенно в XIII и XX веках – находился под мощным нажимом врагов и с Запада, и с Востока. Еще одной причиной того, что славянам удалось отстоять собственную очевидную всем идентичность, следует назвать агрессивность западных правителей-неудачников.

Судьба славян прослеживается как минимум к 700 году до н. э., когда просматриваются вещественные свидетельства того, что их этническая группа обосновалась на территории от Восточных Карпат до Крыма. На протяжении тысячи с лишним лет они медленно осваивали новые для себя территории к западу и северу, то есть заселяли современную Российскую Федерацию. С V по VII века н. э. славяне, представлявшие одновременно западную и восточную группы племен, продвигались в южном направлении на Балканы. Подобно экспансии тюркских народов переселение славян шло практически полностью под влиянием политики Аварского каганата, которому они подчинялись. Властитель аваров (народа из Центральной Евразии), правивший широкой полосой земли, пересекавшей долины Дона, Днепра и Днестра, собиравший дань от южных рубежей Руси до самого Дуная, одновременно направлял и подталкивал славян на запад.

На протяжении всей их истории славяне демонстрировали невиданную стойкость и волю к жизни. Подвергавшиеся опустошительным набегам на Руси со стороны скифов и готов, а в Польше – аваров и гуннов, славяне все равно не покинули своих земель, зато со временем прирастили к ним новые территории; на Западе славян считают убежденными земледельцами, привязанными к родной земле всей душой. По древнейшим образцам славянского искусства напрашивается вывод о хорошем вкусе его ремесленников, перенимавших лучшие сюжеты и приемы представителей культуры других народов; и они всегда превосходили своих западных учителей. Важно отметить в этой связи, что в VII веке между ними и динамичной державой ислама стоял барьер из двух народов – хазар и булгар. Эти мощные народы тоже помогли направить постепенное переселение славян на Балканы и дальше на побережье Эгейского моря. Позже им пришлось подняться по побережью Адриатического моря и дойти до Моравии и Центральной Европы, Хорватии, Словении и Сербии. К X веку народы – носители славянского наречия и культуры должны были по численности доминировать на всех Балканах, даже притом, что результаты современных исследований на основе ДНК указывают в пользу того, что с ранними славянами генетически связаны разве что небольшие группы сербов или македонцев.

В этом процессе первым славянским государством стало Болгарское царство, хотя болгары по своему происхождению относились не к славянам, а к тюркам. Часть этого народа подверглась постепенной славянизации через смешанные браки и контакты со славянами; речь идет о западных булгарах, обосновавшихся на Дунае в VII веке. Болгары выступали в союзе со славянскими народами, предпринявшими несколько крупных набегов на Византию; в 559 году они преодолели оборонительные сооружения Константинополя и расположились лагерем в его пригороде. Как и их союзники, тогда они были еще язычниками. Византийцы использовали различия, существовавшие между булгарскими племенами, и вождя одного из них крестили в Константинополе, причем император Ираклий выступил в качестве его крестного отца. Он использовал византийский альянс, чтобы прогнать аваров с территории, на которой суждено было появиться Болгарии. Постепенно булгарский род подвергся мощному разбавлению славянской кровью и влиянием. Когда болгарское государство все-таки появляется в конце того века, его народ уже можно с полным основанием считать славянским. В 716 году император Византии признал его независимость; теперь инородное тело существовало на территории, долго считавшейся однозначно принадлежащей данной империи. Хотя заранее были заключены все необходимые союзы, Болгарское царство выглядело бельмом на глазу Византии, мешавшим видеть перспективы попыток восстановления территории на западе. В начале IX века болгары в сражении убили императора (и изготовили из его черепа чашу для своего царя); с 378 года в военных кампаниях против варваров не погибал ни один император.

Поворотным пунктом – но еще не концом конфликта – послужило обращение болгар в христианство. После краткого периода, во время которого новый болгарский принц лицемерно заигрывал с Римом и существовала возможность вывода его из игры против Константинополя, он в 865 году принял крещение. В народе далеко не все одобрили такой поступок, но с того времени Болгария считается христианской страной. На какие бы дипломатические выгоды византийские государственные деятели ни надеялись в связи с этим, проблемы с Болгарией для них на этом не закончились. Как бы то ни было, они прошли некий ориентир, сделали важный шаг на большом пути по приобщению к христианской вере славянских народов. К тому же они увидели, как все должно происходить: то есть сверху вниз, и начинать следует с обращения в христианство и правителей.

На кону находилась великая ставка в виде сущности будущей славянской цивилизации. Два великих имени определяли начало ее формирования. Они принадлежали святым братьям Кириллу и Мефодию, священникам, родившимся в Салониках в IX веке. До сих пор этих братьев высоко чтут прихожане православной общины. Кирилл раньше побывал с миссией в Хазарии, и свою работу им предстояло организовывать в общем контексте идеологической дипломатии Византии; православные миссионеры должны были выдавать себя за византийских дипломатических посланников, и эти церковники старались всячески скрывать свое отличие от дипломатов. Но на самом деле они занимались далеко не только обращением в христианство опасного соседа. Имя Кирилла увековечено в названии алфавита из букв кириллицы, который он изобрел. Этот алфавит стремительно распространился среди славянских народов, в скором времени достигнув России. С его помощью появилась возможность не только для изучения христианства, но и выкристаллизовалась славянская культура. Она отличалась восприимчивостью к созидательному влиянию культуры других народов, так как Византия была не единственным соседом славян, но самое глубокое влияние на культуру данной империи в конечном счете оказало как раз восточное православие.

С точки зрения византийцев, более важное обращение еще должно было последовать, хотя продолжится оно не дольше века. В 860 году экспедиционные войска на 200 кораблях совершили набег на Византий. Граждане его пребывали в ужасе. В трепете они прислушивались в соборе Святой Софии к молитвам патриарха: «Некий народ пришел вниз с севера… этот народ жесток и не знает малейшего милосердия, его речь напоминает рев моря… жестокое и дикое племя… разрушает все подряд, ничего не жалея». Это мог быть голос западного монаха, молящего о божественной защите от зловеще длинных кораблей викингов, и, понятное дело, ведь именно викингами, в сущности, были эти налетчики. Но византийцы их звали русами (или росами), а этот набег знаменует первые пробы военной мощи Руси.

Пока еще едва ли за ней стояло что-либо, что можно было назвать государством. Русь все еще находилась в стадии становления. По своему происхождению она представляла собой сплав племен, основной вклад в который сделали славяне. Восточные славяне на протяжении веков заселяли в основном верховья долин рек, впадавших в Черное море. Там они занимались примитивным подсечно-огневым земледелием, после истощения плодородия почвы за два или три года славяне шли дальше на подходящий целинный участок. К VIII веку славян уже стало достаточно много, чтобы наблюдать признаки относительно плотного населения, а на холмах под Киевом возникло нечто, похожее на городскую жизнь. Эти земледельцы жили племенами, хозяйственные и общественные отношения внутри которых просматриваются смутно, но именно таким манером закладывалось основание под будущую Русь. Нам неизвестно, кто были коренные правители на Руси, но они могли жить в защищенных частоколом станах, которые были первыми городами, и собирать подать с жителей окружающих сельских поселений.

Древние славянские племена попали под влияние скандинавов, которые стали ими править или продавали в качестве рабов южным народам. Эти скандинавы занимались одновременно торговлей, пиратством и колонизацией просто потому, что им не хватало плодородных земель. Они принесли с собой необходимые торговые приемы, богатые навыки мореходов и вождения галер викингов, грозную боевую мощь, но, видимо, женщин с ними пришло совсем немного. По примеру своих кузенов викингов в заливе Хамбер и устье Сены они воспользовались реками русичей, которые намного протяженнее и полноводнее, чтобы проникнуть вглубь страны, считая ее своей добычей. Некоторые из скандинавов пересекли Русь насквозь; к 846 году мы слышим о неких «варягах», как их назвали в Багдаде. Одна из их многочисленных вылазок в Черном море пришлась на Константинополь, куда они прибыли в 860 году.

Этим новым правителям славян приходилось состязаться с хазарами, нападавшими с востока. Возможно, сначала они утвердились в Киеве, тогда считавшемся одним из хазарских данников, но русская традиционная история начинается с их учреждения в Новгороде, автором сказания о подвигах скандинавских героев названном Хольмгардом. Здесь, читаем в летописи, князь по имени Рюрик со своими братьями утвердил власть около 860 года. К концу того же века еще один князь викингов взял Киев и переместил столицу нового государства в этот город.

Появление новой державы вызвало в Византии испуг и одновременно заставило власти шевелиться. Характерно, что их ответ на новую дипломатическую проблему выражался в идеологических формулировках; внешне наблюдалась попытка обратить некоторых русичей в христианство, и один их правитель вроде бы согласился на это. Но варяги так и остались северными язычниками – их богами был Тор и Один. А в это время их подданные славяне, с кем они все более смешивались, молились своим собственным богам, возможно, самого древнего индоевропейского происхождения; в любом случае со временем возникла тенденция слияния этих языческих богов. В скором времени стычки славян с византийцами возобновились. Князь Олег (Хельг, Ольг) в начале X века снова осадил Константинополь, а в это время его флот находился в другом месте. Согласно легенде, он приказал вытянуть его корабли на сушу и поставить их на колеса, чтобы обойти с фланга перекрытый цепью вход в бухту Золотой Рог. Как бы там ни было на самом деле, но в 911 году у князя Олега получилось заключить весьма выгодное для себя соглашение с Византией. Он добился от Константинополя исключительно благоприятных торговых привилегий и дал ясно понять, какую огромную важность представляет торговля в судьбе нового княжества.

Через полвека или около того после кончины легендарного Рюрика Русь уже была реальностью: она представляла собой своего рода речную федерацию с центром в Киеве, соединившую Балтийское и Черное моря. Она оставалась языческой, но, когда пришли цивилизация и христианство, это случилось в силу беспрепятственного доступа к Византии по воде молодого княжества, которое в 945 году начали называть Русью. Его единство все еще представлялось очень слабым. Ничем не скрепленная структура государства еще больше ослабла с принятием викингами славянского принципа дробления наследства между сыновьями. Княжны русов, как правило, выходили замуж за правителей соседних центров власти княжества, главными из которых считались Киев и Новгород.

Тем не менее семья правителя Киева стала самой главной.

На протяжении первой половины X века происходило медленное созревание отношений между Византией и Киевской Русью. Ниже уровня, отведенного политике и торговле, происходила фундаментальная переориентация, так как Киев ослабил свои связи со Скандинавией и все больше смотрел на юг. Нажим со стороны варягов заметно слабел, и этот процесс мог иметь некоторое отношение к успеху скандинавов в Западной Европе, где один из их правителей по имени Роллон в 911 году получил в свое распоряжение земли, позже получившие название герцогство Нормандия. Но до настоящего сближения между Киевом и Византием (Константинополь) оставалось еще много времени.

Одним из препятствий на этом пути считается осторожность вершителей византийской дипломатии, все еще озабоченных в начале X века ловлей рыбки в мутных водах через ведение переговоров с дикими племенами тюркских печенегов ради умиротворения русичей, земли которых эти печенеги терзали своими набегами. Печенеги уже выдавили на запад мадьярские племена, которые прежде стояли буфером между русичами и хазарами, и теперь там следовало ждать столкновений. Не прекратились еще и набеги варягов, хотя уже наступило нечто вроде поворотного момента, когда флот русичей в 941 году удалось прогнать с помощью «греческого огня». Вслед за этим удалось заключить соглашение, по условиям которого существенно урезались торговые привилегии, предоставленные 30 лет тому назад. Однако общность интересов проявилась с предельной наглядностью, когда авторитет Хазарии пошел на спад и византийцы увидели в Киеве потенциально ценного союзника в противостоянии Болгарии. Множатся свидетельства укрепления взаимопонимания; императорская гвардия в Константинополе комплектуется варягами, да и купцы из Руси туда зачастили. Считается, что кое-кто из этих купцов принял крещение.

Христиане, иногда проявлявшие к коробейникам презрение, все-таки охотно покупали товары у купцов. К 882 году в Киеве уже появилась одна церковь, но ее могли построить ради иноземных купцов. Заметных свидетельств существования христианства на Руси до середины следующего века найти пока не удалось. Тогда в 945 году вдова киевского князя приняла регентство при его преемнике – ее сыне. Регентшу звали Ольгой (Хельгой). Ее сына звали Святослав, и он первый киевский князь, носивший славянское, а не скандинавское имя. Когда наступил подходящий момент, Ольга нанесла государственный визит в Константинополь, где крестили христианским чином, причем сам император отстоял всю службу в соборе Святой Софии. Из-за сложного дипломатического подтекста данного события понимание его сути представляется делом безнадежным. Ведь Ольга, в конце-то концов, к тому же послала на Запад гонцов за епископом, чтобы сравнить выгоды, обещаемые Римом. Более того, крещение Ольги никакого непосредственного продолжения в практическом плане не имело. Святослав, правивший с 962 по 972 год, проявил себя весьма воинственным язычником, впрочем, как остальные военные высокородцы викингов его времени. Он поклонялся богам севера, и правильность его вероисповедания получила подтверждение через успешные набеги на земли хазар. С булгарами, однако, ему везло меньше, а смерть ему принесли и вовсе печенеги.

Здесь наступает решающий момент. Русь уже существовала, но она все еще была Русью викингов, зависшей между восточным и западным христианством. Ислам в решающий период сдерживался Хазарией, но Русь могла повернуться лицом к латинской Европе. Славяне Польши уже признали вероисповедание Рима, и германские епархии продвинулись на восток в балтийские прибрежные земли и Богемию. Раздел, даже враждебность двух великих христианских церквей уже выглядели свершившимся фактом, и Русь представлялась желанной наградой, ожидавшей одну из них.

В 980 году междоусобная борьба на Руси закончилась триумфальным появлением князя Владимира, крестившего Русь. Представляется вполне правдоподобным то, что его с детства воспитывали в духе христианства, но сначала он проявил нарочитое рвение язычника, положенное достойному военачальнику викингов. Затем он приступил к оценке выгодных сторон остальных религий. Согласно легенде, он якобы обсудил их возможные достоинства со специалистами; в нынешней России любят вспоминать о том, что князь Владимир отверг ислам в силу запрета для его приверженцев на употребление хмельных напитков. Специальное посольство отправили для посещения христианских церквей. О болгарах послы сообщили, что те смердят. У немцев не оказалось, что предложить, вообще. Зато Константинополь им пришелся по душе. Об этом городе послы сообщили словами, которые часто приводятся до сих пор: «Мы не понимали, где находимся: на небесах или на земле, так как на земле не существует ни таких видов видения, ни такой красоты. И нам неведомо, как все это описать». Выбор напрашивался сам собой. Около 986–988 годов Владимир для себя и для своего народа принял православие.

Так наступил решающий поворот в русской истории и культуре, признававшийся православными церковниками с тех самых пор. «Тогда над нами начал растворяться мрак идолопоклонства и встала заря православия», – высказался один из них, превознося заслугу Владимира спустя полвека или около того. При всем рвении, продемонстрированном князем Владимиром в навязывании крещения своим подданным (физическим насилием, когда требовалось), занимался он этим делом отнюдь не из-за религиозного исступления. Свой выбор он сделал еще и из дипломатических соображений. Владимир оказывал военную поддержку императору, а теперь ему пообещали в невесты византийскую принцессу. А тут уже речь шла о невиданном до сих пор признании высочайшего положения киевского князя. Сестру императора ему предложили в жены потому, что Византия нуждалась в союзе с Русью, ориентированном против булгар. Когда в этом деле возникли затруднения, князь Владимир оказал нажим тем, что занял принадлежавшие Византии территории в Крыму. Обещанное венчание состоялось. Киев стоил свадебной мессы для Византия, хотя выбор Владимира определялся гораздо более вескими соображениями, чем просто дипломатия. Двести лет спустя его соотечественники высоко оценили заслуги своего предка: Владимира причислили к лику святых. Он принял единственное решение, которое больше, чем все остальные решения, определило будущее России.

Так сложилось, что культура Киевской Руси X века во многих отношениях представляется гораздо более богатой, чем культура практически всей Западной Европы. Ее города играли роль важных торговых центров, через которые шли потоки товаров на Ближний Восток, где высоко ценились русские меха и пчелиный воск. Таким коммерческим акцентом отмечено еще одно отличие Руси: в Западной Европе замкнутое хозяйство, покрывающее лишь элементарные потребности, появилось в качестве государственного атрибута, несущего на себе оковы краха мира классической хозяйственной системы. Без такого западного типа поместья Русь к тому же не получила дворянина-крепостника того же западного типа. Появление местной аристократии на Руси могло потребовать больше времени, чем в католической Европе; русским дворянам на протяжении долгого времени пришлось мириться с ролью соратников и подчиненных своего воеводы. Опускаясь по социальной шкале, приходим в города, где новая вера постепенно пускала корни, сначала благодаря болгарским священникам, принесшим с собой чин богослужения южной славянской церкви и кириллический алфавит, на основе которого создавался русский письменный язык. В духовной сфере сильно сказывалось влияние Византия, и митрополита Киева обычно назначал патриарх Константинополя.

Киев приобрел известность великолепием своих храмов; то было великое время строительства в стиле, в котором просматривалось влияние греческого зодчества. К несчастью, строительным материалом служила древесина, и немногие из шедевров дошли до наших дней, но добрая слава тогдашнего художественного превосходства Руси над Европой отражает богатство Киева.

Его апогей приходится на период правления сына Владимира Ярослава Мудрого, когда один западный посетитель признал, что Киев превзошел по красоте Константинополь. Русь тогда в культурном отношении была такой же открытой для внешнего мира страной, как и на протяжении многих грядущих веков. Такая открытость в известной мере служила отражением военной и внешнеполитической репутации Ярослава Мудрого. Он обменялся дипломатическими миссиями с Римом, в то время как в Новгороде принимали купцов немецкого Ганзейского союза. Сам женившийся на шведской принцессе, он подобрал мужей женщинам своей семьи среди королей Польши, Франции и Норвегии. При его дворе нашли пристанище члены потрепанной англосаксонской королевской семьи. Связи с западными дворами никогда больше не будут настолько близкими, как при нем. В культурном плане он тоже помог собрать первые плоды византийских семян, пересаженных на славянскую почву. В первом великом русском литературном труде под названием Повесть временных лет обращается особое внимание на славянское наследие и предлагается изложение истории Руси в христианских понятиях.

Слабость Киевской Руси лежала в продолжении действия правила наследования, которым практически гарантировался раскол или спор наследников после смерти великого князя. Притом что еще одному князю XI века удалось утвердить свою власть и обуздать иноземных врагов, после Ярослава киевское верховенство ушло в прошлое. Северные княжества получили большую автономию; со временем главную роль среди них стали играть князья Москвы и Новгорода, хотя во второй половине XIII века образовалось третье «великое» княжество – во Владимире, сопоставимое по авторитету с Киевом. Одной из причин такого смещения центра тяжести в истории России называют новую угрозу, нависшую с юга, где теперь предельно возросло влияние племен печенегов.

Произошедшие изменения имели судьбоносное значение. Просматривается зарождение будущих тенденций в развитии русского аппарата управления и общества в тогдашних их северных княжествах. Медленно с внедрением практики дарования наделов земли князьями происходило превращение прежних прислужников и добрых приятелей воеводы в местное дворянство. Даже оседлым земледельцам начали предоставлять права собственности и наследования. Многие из тех, кто обрабатывал землю, находились на положении рабов (по западным меркам), однако пирамиды обязательств, на манер которой формировалось местное общество средневековой Западной Европы, на Руси не существовало. Такие вот изменения происходили внутри традиции, магистральное направление которой определилось в киевский период русской истории.

Еще одним устойчивым национальным образованием, формирование которого началось приблизительно в то же время, что и Руси, была Польша. Ее происхождение связано с группой славянских племен, впервые появляющихся в исторических хрониках X века, когда они сопротивлялись нажиму со стороны пруссов, населявших ту же самую территорию. Вполне вероятно, политикой был продиктован выбор христианства как религии первым вошедшим в историю правителем Польши по имени Мешко I. Выбор его пал, в отличие от русичей, не на Восточную православную церковь. Мешко отдал свое предпочтение Риму. Тем самым история Польши на всем ее протяжении будет связана с Центральной Европой, тогда как Россия останется преданной Восточной Европе и Центральной Евразии. С крещением в 966 году открывался полувековой период стремительной консолидации территорий в новое государство. Энергичный его преемник начал создание административной системы и расширил свои земли до Балтики на севере, а также захватил Силезию, Моравию и Краков на западе. Один германский король утвердил свой суверенитет в 1000 году, и в 1025 году его помазали на престол Польши как Болеслава I. Политические неудачи и реакция язычников стали причинами утраты многого из того, чего он добился, и пришло время наступления мрачных времен, но Польша уже существовала как некая историческая действительность.

Кроме того, в истории Польши к тому же появились три определяющих ее момента: борьба с поползновениями пруссов на западе, определение своей судьбы интересами римской церкви, а также неуживчивость и гонор польской шляхты в отношениях с престолом. Первые два из них во многом определили все несчастья в истории Польши, ведь они функционировали в качестве разнонаправленных факторов. Как славяне поляки стояли на страже границы славянского мира; они образовали своеобразный волнолом на пути прилива тевтонских переселенцев. Как католики они служили передовыми заставами западной культуры в моменты ее конфронтации с православным Востоком.

На протяжении тех запутанных столетий прочие ответвления славянских народов продвигались на берега Адриатики и в Центральную Европу. Возникали новые страны со своими отличительными особенностями. Славян Богемии и Моравии в IX веке крестили Кирилл с Мефодием, но немцы их заново обратили в католическое христианство. Распри представителей разных вероисповеданий сыграли свою роль также в Хорватии и Сербии, где еще одно ответвление осело и образовало государства, отделенные от восточных славянских масс сначала аварами, а затем немцами и венграми, которые своими вторжениями с IX века практически отрезали православие Центральной Европы от византийской поддержки.

Таким выглядит существование славянской Европы в начале XII столетия. Славян разделили, и это следует признать, по признаку религиозной принадлежности и особенностям областей проживания. Один из этих народов, обосновавшийся на той территории, то есть мадьяры, переселившиеся через Карпаты из Южной Руси, вообще к славянам не принадлежали – их предки появились на азиатской стороне Уральского хребта. Вся данная область находилась под растущим нажимом со стороны немецких земель, где политика, устремления крестоносцев и нехватка свободных плодородных земель служили двигателем движения на восток, причем движения неуемного. Самая крупная славянская держава в лице Киевской Руси лишилась возможности в полной мере проявить свой потенциал; все дело заключалось в политической раздробленности, наступившей после XI века, и в набегах в следующем столетии кипчаков.

К 1200 году русичи утратили контроль над речными путями к Черному морю; Русь отступала на север и становилась Московией. Впереди славян ждали лихие времена. Ураган бедствий надвигался на славянскую Европу, и с нею – на Византию. Как раз в 1204 году крестоносцы взяли штурмом Константинополь, и свет мировой державы, служившей опорой православия, погас. Дальше – хуже. Спустя 36 лет город Киев пал перед полчищами ужасного кочевого народа. Это пришли монголы.