Мало кто из любезных читателей настоящей книги мог слышать об Авгаре, а еще меньше о его царстве Осроены на востоке Сирии; тем не менее этот малоизвестный и затерявшийся в глубине веков монарх издавна считался первым христианским царем. На самом деле повесть о его обращении в христианство остается легендой (ведь он почил в бозе в 68 году до н. э.); скорее всего, правил Осроенами его потомок Авгарь IX, когда это царство стало христианским в конце II века н. э. Обращение в христианство могло даже не коснуться самого царя, но это совершенно не беспокоило агиографов или составителей житий святых. Они поставили Авгаря и его набатийско-арабское царство во главе длинной и великой традиции; в конце-то концов, она должна была включить фактически всю историю монархии в Европе. Оттуда она должна была распространить свое влияние на правителей в других частях света.

Все эти монархи будут вести себя по-разному, так как они видели себя христианами, и тем не менее важно отметить то, что в этом состояла всего лишь крошечная часть различий, внесенных христианством в историю человечества. Фактически до прихода индустриального общества христианство представляется одним из немногих достойных нашего внимания исторических явлений, созидательная сила и роль в формировании нашего мира которого сопоставимы с великими детерминантами предыстории. Христианство сложилось внутри канонического мира Римской империи, сплавившись в конце с ее непременными атрибутами и распространившись посредством его общественных и интеллектуальных структур, чтобы стать самым важным нашим наследием данной цивилизации. Часто маскируемое или затушевываемое его влияние распространяется вглубь стран, сформированных христианами; практически случайно христианство послужило нравственным лекалом для Европы. Этот и остальные континенты представляются тем, чем являются сейчас, потому что горстка евреев видела, как распяли их учителя и наставника, а также поверила в его воскрешение из мертвых.

Еврейство христианства считается фактором основополагающим, и оно могло послужить ему спасением (выражаясь мирским языком), так как шансов на историческое выживание, оставим в стороне вселенские достижения, у малочисленной секты, почитавшей святого человека, в Римской восточной империи практически не было. Матрицей и защитной средой в течение долгого времени, а также источником самых основательных христианских идей служил иудаизм. В свою очередь, еврейские идеи и мифы подверглись обобщению через христианство, чтобы превратиться в движущие силы мира. В основе всего этого лежали еврейские представления о том, что история являла собой чудесно обретенное многозначительное повествование, космическую драму, представленную единым всемогущим Богом для избранного им народа. Через Его завет этому народу можно обрести руководство к правильному поступку, и все зависит от приверженности Его закону. Нарушение закона всегда влекло кару, как ту, что постигла весь народ в пустынях Синая и в водах Вавилона. В следовании ему лежит обещание спасения для всей общины. Эта великая драма дала вдохновение автору еврейского исторического писания, в котором евреи Римской империи увидели образец, который придал смысл их жизни.

Такой мифологический образец имел глубокие корни в еврейском историческом опыте, который после великих дней Соломона представляется совсем не сладким и к тому же воспитывает в еврейском народе устойчивое недоверие к иноземцу и железную волю к жизни. В жизни этого замечательного народа можно вспомнить много замечательных моментов, среди них сам факт его продолжающегося существования. Вавилонское пленение, начавшееся в 587 году до н. э., когда вавилонские завоеватели увели с собой многих евреев после разрушения иерусалимского Храма, было последним решающим событием в формировании их национального самосознания, завершившемся задолго до нынешних времен. Через это самосознание выкристаллизовалось еврейское видение истории. Вавилонские пленники слышали предсказания таких пророков, как Иезекииль, о Новом Завете; жителей Иудеи наказали за их грехи изгнанием и разрушением иерусалимского Храма, а теперь Бог снова повернется лицом к Иуде, и евреи опять вернутся в Иерусалим, отпущенные из Вавилона, как колено Израилево отпустили из Ура и из Египта. Иерусалимский Храм предстоит восстановить. Вероятно, это было нужно только меньшинству евреев, находившихся в вавилонском плену, но меньшинство было значительным, и к нему принадлежала религиозная и управленческая элита Иудеи, если судить по тем (опять же предположительному меньшинству), кто при появлении возможности это сделать вернулись в Иерусалим. В пророчестве им дано название «спасительный остаток».

Прежде чем это произошло, жизнь находившихся в плену евреев поменялась, зато укрепились еврейские воззрения. Ученые разделились во мнении по поводу того, имели ли место более важные события среди изгнанников или среди евреев, которых оставили в Иудее оплакивать все, что с ними случилось. Так или иначе, еврейская религиозная жизнь тем не менее претерпела глубокие сдвиги. Самое серьезное изменение состояло во внедрении чтения Священного Писания как центральный акт поклонения иудаизму. В то время как для завершения формирования Ветхого Завета в его нынешнем виде оставалось еще три или четыре сотни лет, составление первых пяти томов, или «Пятикнижия», традиционно приписываемое Моисею, удалось практически закончить вскоре после возвращения евреев из вавилонского плена. В них содержалось обещание по поводу будущего и руководство к его достижению посредством следования Закону Божьему с учетом новых подробностей и единства. Свою роль сыграл фактор медленной работы толкователей и писцов, которые должны были выверить и объяснить текст священных книг. В какой-то момент из их еженедельных встреч должны были вырасти одновременно такой непременный атрибут, как синагоги, а также освобождение религии от места отправления культа и обряда. Однако евреи упорно и долго продолжали тосковать по восстановлению иерусалимского Храма. Отправлением еврейской веры можно было заниматься везде, где для евреев имеется возможность собраться вместе, чтобы почитать Священное Писание; им была уготована роль первых народов по Священному Писанию, а христиане и мусульмане должны были следовать за ними. По этому писанию образ Бога представлялся более абстрактным и общим достоянием.

Притом что иудаизм можно отделить от культа Храма, некоторые пророки видели искупление и очищение, которые могли предшествовать прикосновению к тому, что в наше время считается законами Моисеевыми. Самоизоляция евреев приобрела большее значение и с особенной очевидностью проявилась в городах в ходе очищения еврейских общин, когда потребовалось, чтобы все евреи, женатые на язычницах (и таких могло быть много), с ними развелись.

Все это началось после разгрома персами Вавилона. В 539 году до н. э. часть евреев воспользовалась представившейся возможностью и возвратилась в Иерусалим. Иерусалимский Храм восстанавливали в течение следующих 25 лет, и Иудейское царство стало при персидском правлении своего рода теократической сатрапией. В V веке, когда Египет восстал против персидского владычества, Иудея служила стратегически деликатным районом, ею правили аккуратно с помощью местной иерейской аристократии. Тем самым до римских времен здесь существовала политическая нация еврейского свойства.

С окончанием персидского правления новые проблемы возникли после прихода наследников Александра Македонского. Пережив власть Птолемеев, евреи перешли в подчинение Селевкидам. Общественное поведение и представления высших сословий Иудеи подверглись эллинизации; в результате углубилось разделение общества по признаку состоятельности, более острыми стали различия между горожанами и селянами. К тому же произошло отторжение жреческой семьи от народа, который остался преданным приверженцем традиции Закона Божьего и Пророков, как это проповедовалось в синагогах. Вспыхнуло великое восстание маккавеев (168–164 гг. до н. э.) против царя Селевкидов эллинской Сирии Антиоха IV, а также культурной «вестернизации», одобренной священниками, но отвергнутой массами. Антиох, недовольный еврейской изолированностью и отказом от предлагаемого евреям примера эллинской цивилизации, вмешался в порядок исполнения еврейских обрядов и осквернил иерусалимский Храм тем, что решил превратить его в храм олимпийского бога Зевса. Быть может, однако, он всего лишь хотел открыть храмовый комплекс для всех прихожан, что считалось обычным для любого храма в эллинском городе. После подавления этого восстания, давшегося с большим трудом (а партизанская война продолжалась еще очень долго), селевкидские цари стали проводить более мягкую, примиренческую политику. Многих евреев она не устроила, и в 142 году до н. э. они смогли воспользоваться благоприятным для них стечением обстоятельств, чтобы добиться независимости, которой пользовались на протяжении без малого 80 лет. Затем в 63 году до н. э. Помпей навязал римское правление, и тогда последнее независимое еврейское государство на Ближнем Востоке исчезло почти на две тысячи лет.

Независимость для евреев оказалась не слишком успешной. Сменявшие друг друга цари избирались из кланов священников, и своими нововведениями и своеволием никак не могли навести должный порядок. Они и священники, безропотно соглашавшиеся с их политикой, возмущали оппозицию. Их власти угрожали представители новой, более последовательной школы толкователей Закона Божьего, жестко придерживавшиеся его положений, а не культа Дома Господня как стержня иудаизма, и давали ему новую и испытующе строгую интерпретацию. Их называли фарисеями, представлявшими реформистскую ветвь. Они снова и снова выражали свои воззрения в еврейских общинах и указывали на опасность ползучей эллинизации. К тому же они мирились с прозелитизмом среди неевреев, распространяя веру в восстановление из мертвых и божественный Страшный суд; в их позиции уживался дуализм национальных и общечеловеческих устремлений. Они навязывали всем суть еврейского единобожия.

Большая часть всех этих изменений происходила в Иудее, представлявшей собой крошечный район когда-то великого царства Давида; во времена Августов там проживало меньше евреев, чем в остальной империи. Начиная с VII века до н. э. они расселились по всему цивилизованному миру. В армиях Египта, Александра Македонского и Селевкидов существовали свои еврейские полки. Остальные осели за границей, где занимались торговлей. Одна из крупнейших еврейских колоний образовалась в Александрии, куда евреи переезжали приблизительно с 300-х годов до н. э. Александрийские евреи говорили по-гречески; там впервые на греческий язык перевели Ветхий Завет, а когда родился Иисус, в этом городе могло насчитываться больше евреев, чем в Иерусалиме. В Риме жили еще 50 тысяч или около того евреев. Такие скопления евреев служили расширению возможностей обращения в свою веру приверженцев иных верований, а тем самым еще и повышению опасности разногласий между общинами.

Евреи многое предложили народам мира, где традиционные культы постепенно приходили в упадок. Препятствиями для них служило обрезание мальчиков и ограничения в рационе питания, но для новообращенных их многократно перевешивала привлекательность величайшей подробности кодекса поведения, форма религии, не зависящей от храмов, алтарей или духовенства, служащего для отправления религиозных обрядов, и, прежде всего, обещание спасения души. Один из великих библейских пророков Исаия, почти наверняка переживший вавилонское пленение, уже объявил послание, несущее свет язычникам, и многие из них увидели этот свет задолго до христиан, которые должны были придать ему новый смысл. Прозелиты (новообращенные) могли отождествить себя с избранным Богом народом в их великом деле, послужившем вдохновением для авторов великого еврейского исторического писания, единственного достижения в данной сфере, заслуживающего сравнения с изобретением греками научной истории и того, что придало значение трагедиям мира. В своей истории евреи увидели пример, на фоне которого они прошли очищение огнем Судного дня. Основообразующий вклад евреев в христианство будет состоять в ощущении народа порознь, видении вещей по отдельности, а не мира в целом; христианам предстояло продолжить развитие представления об искуплении грехов человечества. Происхождение обоих мифов коренится глубоко в еврейском историческом опыте и в удивительном, хотя очевидном факте выживания данного народа.

Крупные сообщества евреев и еврейских прозелитов служили важными общественными факторами политики римских губернаторов, так как выделялись из общей массы подданных не только размером, но и неуступчивой обособленностью. Археологические свидетельства того, что синагоги представляли собой отдельные строения особого назначения, появляются уже после надежного перехода к христианской эпохе, однако еврейские кварталы в городах выделялись на общем фоне, так как их обитатели селились вокруг собственных синагог и зданий судов, действовавших по нормам статутного и общего права. Притом что обращение в христианскую веру приобрело широкое распространение и еврейская вера пришлась по душе даже некоторой части римлян, следует отметить в самом Риме первые признаки общественной неприязни к евреям. Массовые беспорядки были частым явлением в Александрии, причем они легко перекидывались на другие города Ближнего Востока. Еврейские волнения вызывали недоверие к этому народу со стороны властей и (по крайней мере, в Риме) к расселению еврейских общин.

Сама Иудея считалась особенно опасной областью, и такое отношение подпитывалось религиозным брожением последних полутора веков до н. э. В 37 году до н. э. царем Иудеи через сенат назначили еврея Ирода Великого. Этот монарх популярностью в народе не пользовался. Разумеется, народ чувствовал отвращение к любому правителю, назначенному из Рима, и правителю, стремившемуся по понятным причинам к сохранению дружбы с Римом. Ирод, однако, заслужил особую неприязнь евреев эллинским образом жизни при своем дворе (хотя и старался демонстрировать преданность иудаизму) и обременительными налогами, ставки по которым поднял, а поступления тратил на грандиозное строительство. Даже если бы не случилось легендарного избиения младенцев и ему не досталось места в христианской демонологии, Ироду все равно не нашлось добрых отзывов в исторических анналах. С его кончиной в 4 году до н. э. царство разделили между тремя его сыновьями. Такая мера себя не оправдала, и в 6 году н. э. Иудею передали в состав римской провинции Сирии, которой управлял наместник из Кесарии. В 26 году н. э. прокуратором был назначен Понтий Пилат, в обязанности которого входил сбор налогов и фактическое исполнение полномочий губернатора. Данную хлопотную и обременительную должность он занимал в течение 10 лет.

Ему пришлось управлять данной неспокойной провинцией в неблагоприятный период ее истории. Волнения без малого двух столетий тогда достигли своего кульминационного момента. Евреи пребывали в натянутых отношениях со своими соседями самаритянами и негодовали по поводу притока сирийских греков, особенно заметного в приморских городах. Они ненавидели римлян, как последних своих завоевателей в длинной их череде, и также из-за требований вносить подати; сборщики налогов – «публиканы» из Нового Завета – не пользовались популярностью не только из-за того, что брали чужое, но и потому, что брали ради иноземного господина. Но беда состояла к тому же в мучительном расколе между самими евреями. Великие религиозные праздники часто отмечались кровопролитием и беспорядками. Между фарисеями, например, и саддукеями, представляющими бюрократию аристократической касты жрецов, вообще существовал непримиримый антагонизм. Представители остальных сект отвергали и тех и других. Об одной из самых интересных этих сект нам стало известно только в последние годы, когда посчастливилось обнаружить и расшифровать Свитки Мертвого моря (Кумранские рукописи), из которых прояснилось, что их представители обещали своим сторонникам очень многое из того, что предлагалось ранними христианами. Они ждали окончательного избавления, которое должно было наступить после апостазии (впадения в ересь) Иудеи, и тогда поступит сообщение о пришествии Мессии. Евреи, соблазненные таким учением, искали письмена Пророков с описанием провозвестников таких событий. Другие искали путь чуть прямее. Зилоты обратились к националистическому движению сопротивления, ведущему их к цели.

В условиях как раз такой наэлектризованной атмосферы приблизительно в 6 году до н. э. родился Иисус. Он пришел в мир, где тысячи его соотечественников ждали прибытия Мессии, или вождя, способного повести их к военной или символической победе, открывающей последние и величайшие дни Иерусалима. Очевидность фактов его жизни содержится в летописях, помещенных в Евангелиях после его смерти, они увековечены в утверждениях и традициях, которые ранняя церковь обосновала свидетельствами тех, кто непосредственно знал Иисуса. Евангелия сами по себе не могут служить достаточными доказательствами пришествия на землю Мессии, однако содержащиеся в них несоответствия не стоит преувеличивать. Их написали с совершенно очевидным намерением показать сверхъестественную власть Иисуса и утверждения через фактические события его жизни справедливости пророчеств тех, кто давно обещал пришествие Спасителя. Такое заинтересованное и агиографическое (житийное) происхождение Христа требует абсолютного доверия ко всем приведенным в Евангелиях фактам; многие из них обладают врожденным правдоподобием в том, что в них отразились черты, ожидавшиеся от еврейского религиозного вождя того периода истории. Не стоит их отвергать с порога; ведь люди подчас приводят гораздо более неадекватные доказательства существования субъектов. Трудно привести какие-либо основания для применения более строгих или жестких канонов приемлемости к ранним христианским анналам, чем, скажем, к свидетельствам Гомера, когда тот освещает жизнь Микен. Как бы там ни было, подтверждающие доказательства фактов, приведенных в Евангелиях, найти в других анналах удается с большим трудом.

Из них складывается такая картина, что Иисус как человек принадлежал к скромной, хотя и не нищей семье с претензией на наличие царской крови. Такого рода претензии его враги, несомненно, отрицали бы, не находись в них некие основания. Галилея, где вырос Иисус, представляла собой своеобразную пограничную область для иудаизма, где носители этой веры чаще всего соприкасались с сирийскими греками, что часто вызывало раздражение религиозных рецепторов. Там по соседству вел свои проповеди человек по имени пророк Иоанн, к которому стекались толпы народа до тех пор, пока его не схватили по приказу тетрарха Галилеи и не обезглавили. Ученые пытаются связать Иоанна Крестителя с общиной Кумран, после которой остались Свитки Мертвого моря; хотя он представляется отшельником, человеком весьма самодостаточным, наставником, бравшим пример с великих Волхвов. Один из евангелистов утверждает, будто он приходился Иисусу двоюродным братом; такое близкое родство вполне возможно, но не настолько, насколько важным представляется единство авторов всех вариантов Евангелия по поводу того, что Иоанн крестил Иисуса. Точно так же он окрестил бесчисленное множество народа, обратившегося к нему из страха перед наступлением Судного дня. К тому же сказано, что он в Иисусе признал наставника, равного себе и даже выше: «Ты ли Тот, Который должен прийти, или ожидать нам другого?»

Иисус знал о своем предназначении праведника; его учение и свидетельства его святости, проявившейся в чудесах, в скором времени убедили множество народа следовать за ним в Иерусалим. Его триумфальное вхождение в священный город было основано на их самопроизвольных чувствах. Они пошли за ним, как следовали за другими великими наставниками в надежде на Мессию, который должен был прийти к ним. Конец ему грозило положить обвинение в богохульстве, вынесенное еврейским судом, и либерализация буквы римского закона Пилатом, попытавшимся предотвратить новые проблемы в жестоком городе. Иисус не был римским гражданином, и для таких мужчин в качестве высшей меры наказания назначалось распятие на кресте после бичевания. Надпись на кресте, к которому прибили Христа, звучала так: «Иисус Назарей, Царь Иудейский»; таким манером римский прокуратор Иудеи выразил свою политическую иронию, а чтобы ее значение не прошло незамеченным, надпись нанесли на трех языках: латинском, греческом и иврите. Событие это можно отнести к 33 году н. э., хотя называют также 29 и 30 год н. э. Вскоре после смерти Иисуса его ученики поверили в то, что он воскрес из мертвых, что они видели его и его вознесение на Небеса и что получили божественный дар его власти в Пятидесятницу, которая поддержит их самих и их сторонников до самого Судного дня. Они к тому же верили, что этот день скоро наступит, и тогда Иисус вернется в качестве судьи, сидящего по правую руку от Бога. Все это говорится нам в Евангелиях.

Если первые христиане именно это видели в Иисусе Христе (в переводе с греческого «Помазанник»), к тому же в его учении можно выделить прочие элементы, имеющие намного более широкое применение. Известные религиозные представления Иисуса вполне укладываются в рамки традиции; все, что он назвал, включало службу в еврейском Храме, соблюдение традиционных церковных праздников и угощений наряду с вознесением личной молитвы. В таком истинном смысле он жил и умер евреем. Его учение тем не менее сосредоточено было на раскаянии и избавлении от греха, причем на избавлении от греха, обещанном всем народам, а не только евреям. Определенное место в учении Иисуса отводилось воздаянию за дела свои (в этом фарисеи с ним соглашались); поразительно, что львиная доля наиболее ужасающих вещей, перечисленных в Новом Завете, приписана как раз ему. Главная задача человека состояла в беспрекословном следовании Закону Божьему. Но этого было недостаточно; кроме соблюдения Закона предусматривался долг раскаяния и возмещение ущерба в случае неблаговидного поступка вплоть до самопожертвования. Руководством к пристойным действиям служил закон любви. Иисус решительно отвергал саму роль политического лидера. Политическим молинизмом (пассивностью) обозначили одно из значений, позже обнаруженных в изречении, которое считалось двусмысленным: «Царство Мое не от мира сего…»

Все-таки многие рассчитывали на то, что Спаситель возьмет на себя роль политического лидера. Другие люди ждали вождя для борьбы против еврейского духовного истеблишмента, и тем самым они представляли потенциальную опасность для устоявшегося общественного порядка, даже если нацеливались только на духовное очищение и исправление. Понятно, что Иисус дома Давидова в глазах властей неизбежно стал опасным человеком. Одним из его учеников был Симон Кананит (Зилот), считавшийся беспокойным соратником, так как принадлежал к экстремистской секте. Во многих своих проповедях Иисус поощрял чувства против господствовавших тогда саддукеев и фарисеев, и те в свою очередь старались выискивать в его высказываниях любой намек на недовольство римским правлением, который можно было вменить Иисусу в вину.

Такие факты служат основанием для уничтожения Иисуса и разочарования в нем народа, однако они не объясняют причин живучести его учения. Он пришелся по душе не только разочарованным в политике властей евреям, но и тем евреям, которые чувствовали, что Закон Божий больше не служит в полной мере руководством к действию, а также неевреям, которые пусть даже могли рассчитывать на второразрядное гражданство Израиля в качестве прозелитов, хотели некие надежные гарантии милости Божьей в день Страшного суда. К Иисусу, кроме того, тянулись нищие и обездоленные; таких было много в обществе, разделенном по имущественному признаку на сказочно богатых и невероятно бедных граждан, причем оказавшимся на обочине жизни рассчитывать на милосердие не приходилось. Они стали носителями некоторых обращений и представлений, которые в конечном счете должны были принести поразительный урожай. Однако при всей их относительной эффективности при собственной жизни Иисуса они как бы скончались вместе с ним. К моменту гибели Иисуса его последователи составляли всего лишь крошечную еврейскую секту среди многих подобных сект. Зато они верили в то, что с ними случилось единственное в своем роде событие. Они поверили в то, что Христос воскрес из мертвых, что они видели его и что он предложил им и тем, кто спасся через его крещение, точно такое же преодоление смерти и личную вечную жизнь после Суда Божьего. Обобщение этого послания и его представление всему цивилизованному миру было совершено через 50 лет после смерти Иисуса.

В силу своих убеждений ученики Иисуса остались в Иерусалиме, служившем тогда центром паломничества евреев из всех уголков Ближнего Востока и поэтому ставшем средоточием нового вероучения. Два ученика Иисуса Христа – Петр и брат Иисуса Иаков – возглавляли крошечную группу сторонников, ожидавших неизбежного возвращения Спасителя. Они готовились к данному событию через покаяние в грехах и служение Богу в Храме. Они последовательно придерживались настроений своих единоверцев евреев, отличились разве что обрядом крещения. Однако остальные евреи видели в них опасность; их коренное отличие от грекофонных евреев происхождением из-за пределов Иудеи вызвало сомнения в полномочиях священнослужителей. Первого мученика из их группы по имени Стефан (причислен к лику святых) забили камнями евреи по приговору суда Синедриона. Одним из очевидцев данного трагического события оказался фарисей из Тарсийского колена Веньямина по имени Павел. Возможно, случилось так, что как эллинизированный еврей разбредшегося по миру народа он особенно остро чувствовал потребность в правоверии. Он гордился своим происхождением. К тому же ему принадлежит величайшая заслуга в формировании христианской веры после самого Иисуса.

Неким непостижимым образом изменилось воззрение Павла. Из гонителей последователей Христа он стал одним из них: такая метаморфоза могла случиться после его пребывания в пустынях Восточной Палестины, где Павел предавался размышлениям и созерцаниям. Затем в 47 году н. э. (быть может, раньше – датирование жизни и путешествий Павла представляется сомнительным) он предпринял ряд апостольских путешествий, в ходе которых посетил все Восточное Средиземноморье. В 49 году н. э. участники Апостольского собора в Иерусалиме приняли важное решение отправить его в качестве миссионера к язычникам, которым позволят не подвергаться обрезанию, считавшемуся важнейшим актом приобщения к еврейскому вероисповеданию; неясно, кто отвечает за принятие такого решения: Павел, участники собора или все вместе. В Малой Азии уже тогда возникли небольшие общины евреев, придерживавшихся нового учения, занесенного паломниками. Теперь усилиями Павла началось их великое объединение и сплочение. Особое внимание он уделял новообращенным в иудаизм язычникам, которым мог проповедовать на греческом языке и кому теперь предложили статус полноправных жителей Израиля через подчинение Новому Завету.

Вероучение, которому посвятил свою жизнь Павел, можно назвать новым. Он отрицал Закон Божий (чего никогда не делал Иисус) и стремился примирить фактически еврейские представления, лежащие в основе учения Иисуса, с понятийным миром греческого языка. Он продолжал делать упор на неотвратимости наступления конца всего, но предлагал всем нациям шанс понимания через Христа загадок мироздания и, прежде всего, отношений видимых и невидимых вещей, духа и плоти, а также верховенства первого над вторым. В этом процессе Иисус превратился в нечто большее, чем избавителя человечества, преодолевшего смерть, и служил воплощением самого Бога – и это должно было разрушить шаблон еврейских представлений, внутри которых родилось его вероучение. Внутри еврейства для таких представлений прочного места не нашлось, и христианство теперь вытеснили из Храма. Первым из многих новых его мест отдохновения, которые пришлось искать на протяжении многих веков, оказался интеллектуальный мир Греции. Из-за данного изменения пришлось возводить колоссальную теоретическую конструкцию.

Из Деяний святых апостолов можно почерпнуть многочисленные свидетельства большого шума, который такое учение сподобилось произвести, а также интеллектуальной терпимости римской администрации, когда дело не касалось нарушения общественного порядка. Но нарушения случались часто. В 59 году н. э. римлянам пришлось спасать Павла от возмущенных евреев в Иерусалиме. Когда в следующем году его подвергли судебному преследованию, он обратился к императору в качестве римского гражданина и отправился в Рим, причем вполне удачно туда прибыл. С того времени следы его в истории теряются; возможно, он погиб во время преследований Нероном в 67 году н. э.

На протяжении первой эпохи христианских миссий вероучение Иисуса распространилось по всему цивилизованному миру, пустив корни повсеместно, и в первую очередь в еврейских общинах. Появившиеся церкви в административном отношении совершенно не зависели друг от друга, хотя за общиной Иерусалима признавалось закономерное главенство. Там можно было отыскать тех, кто видел возвысившегося Христа, и их преемников. Единственные связи между церквями, кроме их веры, заключались в организационной сфере крещения, признании в новом Израиле и обрядовой практике евхаристии (благодарения), таинства, которое было установлено самим Иисусом во время тайной вечери с учениками перед лишением свободы. Евхаристия, или Святое Причастие, остается главнейшим, признаваемым всеми христианскими вероисповедованиями, обрядом по сей день.

Настоятели местных церквей осуществляли самостоятельные полномочия, но при этом далеко не заходили. В конце-то концов, их обязанности ограничивались вынесением решений по делам местной христианской общины. Между тем христиане ждали Второго пришествия Христа. Былого влияния Иерусалим лишился после 70 года н. э., когда римляне разграбили город, а многие тамошние христиане разбежались; после этого времени у христианства в пределах Иудеи уже не осталось прежней жизненной энергии. К началу II века христианские общины за пределами Палестины стали многочисленнее, роль их повысилась, и в них уже развилась иерархия чиновников, призванных управлять их делами. Тогда же определились три более поздних церковных чина: епископы, пресвитеры (старейшины) и диаконы. Их жреческие функции на данном этапе были минимальными, а главную роль они играли в административных и управленческих делах.

Реакция римских властей на повышение авторитета новой христианской общины выглядела по большому счету предсказуемой; их главный принцип состоял в том, что в отсутствие какой-либо конкретной причины для вмешательства к новым культам относились терпимо, если они не побуждали к непочтительности по отношению к империи или неповиновению правителю. Сначала возникла опасность того, что христиан могут отождествить с другими евреями в ходе активной римской реакции на еврейские националистические движения, достигшие высшей точки в многочисленных кровавых столкновениях, но собственная политическая пассивность и провозглашенная враждебность к ним со стороны остальных спасли их. В самой Галилее в 6 году н. э. шло восстание (возможно, память о нем повлияла на отношение Пилата к знаменитому делу галилеянина, среди учеников которого был Зилот), но настоящее отличие от еврейского национализма проявилось в великом еврейском мятеже 66 года н. э. Он считается самым важным во всей истории еврейства под правлением Римской империи, когда экстремисты захватили власть в Иудее и взяли Иерусалим.

Еврейский историк Иосиф Флавий описывает жестокую борьбу, развязанную после заключительного штурма иерусалимского Храма, где находился главный очаг сопротивления евреев, и пожар в нем, когда римляне одержали победу. Перед решающим штурмом несчастные жители Иерусалима в борьбе за выживание от голода дошли до людоедства. Археологи не так давно обнаружили в Масаде, расположенном вблизи Иерусалима, возможное место последнего стояния евреев перед сдачей римлянам в 73 году н. э.

Беспокойные времена на этом для евреев не закончились, но поворотный момент все-таки наступил. Крайние элементы еврейского националистического движения былой поддержкой населения больше никогда не пользовались, и доверие к ним пошло на убыль. Формальным признаком принадлежности к еврейству теперь, как никогда раньше, считалась приверженность Закону Божьему, а еврейские ученые и наставники (после этого периода времени их все чаще стали называть «раввинами») продолжили разворачивать его значение в центрах обучения, находившихся уже не в Иерусалиме, все еще терзаемом мятежом евреев. Похоже, благодаря их достойному поведению все-таки удалось спасти этих евреев от разгона по диаспорам. Позже беспорядки никогда не играли такой важной роли, как в случае с великим еврейским восстанием, хотя в 117 году н. э. массовые еврейские беспорядки в Киренаике переросли в полномасштабную вооруженную схватку, а в 132 году последний «мессия» Симон Бар-Козива (Бар-Кохба) поднял свой народ на еще одно восстание в Иудее. Но евреи сохранили свой особый статус, причем закон у них остался нетронутым. Иерусалим у них отняли (Адриан провозгласил его итальянской колонией, на территорию которой евреям разрешалось входить только лишь один раз в год). Однако их вероисповеданию римляне предоставили привилегию – специального чиновника в виде патриарха, пользовавшегося персональным суверенитетом. К тому же евреев освободили от обязательств по положениям римского права, противоречащим их религиозным обязанностям. Здесь том еврейской истории можно закрывать. На последующие 1800 лет еврейская история сводится к повествованию об общинах еврейских диаспор до тех пор, пока среди развалин очередной империи в Палестине не провозгласили национальное государство евреев.

Без националистов Иудеи евреи на протяжении долгого времени вполне безмятежно жили повсеместно на территории Римской империи даже с наступлением беспокойных лет. Христианам жилось похуже, хотя их религию власти не очень-то отличали от иудаизма; для римлян она представлялась, в конце-то концов, одним из вариантов еврейского единобожия, предположительно, с теми же самыми утверждениями. Судя по подвигу первомученика Стефана и злоключениям апостола Павла, как раз евреи, а не римляне первыми придумали казнь через распятие на кресте. Именно еврейский царь Ирод Агриппа, который, если верить авторам Деяний святых апостолов, первым учинил гонения на еврейскую общину в Иерусалиме. Кое-кому из ученых даже казалось вполне правдоподобным то, что Нерон, подыскивавший козла отпущения за великий римский пожар, случившийся в 64 году н. э., заставил враждебно настроенных евреев указать ему на христиан. Кто бы ни организовал массовые казни христиан (в ходе них согласно известной христианской легенде погибли святой Петр и святой Павел), которые сопровождались леденящими душу кровавыми представлениями на арене, все-таки ими на продолжительное время закончились какие-либо официальные гонения римлян на христиан. Христиане никогда не поднимали оружия против римлян во время еврейских восстаний, и власти должны были по достоинству оценить их лояльность.

В начале II века н. э. в административных документах появляются упоминания о христианах как о заслуживающей внимания правительства категории подданных империи. Обоснованием такого внимания служит откровенная непочтительность, которую христиане к тому времени демонстрировали через отказ в пожертвованиях императору и римским божествам. Именно этим они тогда отличались от остальных граждан Римской империи. Евреи обладали правом на отказ; им принадлежал исторический культ, признававшийся римлянами – как они всегда признавали подобные культы, когда взяли Иудею под свое управление. Теперь христиан со всей очевидностью отличали от евреев, и их считали недавним «изобретением». И все-таки отношение римлян к ним состояло в том, что при всей неправомерности христианства его не следовало подвергать всеобщим гонениям. Если же подозревались нарушения закона (а отказ от пожертвований к ним относился), власти применяли наказания, когда в суде такие подозрения удавалось квалифицировать и должным образом обосновать. В результате появились многочисленные мученики, так как христиане отвергали благонамеренные попытки римских государственных служащих убедить их нести пожертвования или отказаться от своего Бога. Однако системных попыток уничтожить христиан властями не предпринималось.

Враждебность властей на самом деле представляла намного меньшую опасность, чем ненависть соотечественников. После завершения II века появляются новые свидетельства массовых погромов и нападений на христиан, не пользовавшихся защитой властей в силу приверженности не признанному по закону вероисповеданию. Иногда их могли использовать в качестве козлов отпущения, когда это было выгодно администрации, или громоотводов, бравших на себя опасные напряжения, возникавшие в обществе. Носителям общественного сознания суеверного века легко было внушить преступления христиан перед богами, обрушившими на народ голод, наводнения, чуму и прочие стихийные бедствия. В мире, где еще не изобрели иные приемы объяснения природных катаклизмов, какие-либо еще одинаково убедительные объяснения таких явлений отсутствовали. Христиан подозревали в черной магии, кровосмешении, даже людоедстве (предположение, несомненно, объяснимое с точки зрения вводящих в заблуждение сообщений о евхаристии – причастии). Христиане собирались тайно по ночам. Более определенно, хотя нам не дано судить о масштабе всего этого, христиане вызывали страх контролем приверженцев их вероучения над всей привычной структурой, которой регулировались и определялись надлежащие отношения родителей и детей, мужей и жен, хозяев и рабов. Они провозглашали, что в учении Христа отсутствовали оковы, но и вольницы не предусматривалось и что пришел Он, чтобы принести не мир, но секущий меч семьям и друзьям. Язычникам хватало прозорливости, чтобы ощутить опасность в таких воззрениях.

Величайший вклад христианства в грядущую западную цивилизацию состоял в последовательном пророческом и индивидуалистическом утверждении того, что жизнь следует строить с оглядкой на нравственный ориентир, независимый не только от правительства, но и любого другого исключительного человеческого авторитета. В этой связи совсем несложно понять причины вспышек гнева в крупных провинциальных городах, таких как случились в Смирне в 165 году или в Лионе в 177-м. Они послужили популярным аспектом усиления оппозиции христианству, у которого был интеллектуальный аналог в виде первых нападок на новый культ со стороны писателей-язычников.

Гонения выглядели не единственной опасностью, грозящей церкви на заре ее существования. Их можно назвать самой мелкой угрозой ей. Гораздо серьезнее представлялась угроза того, что она просто разовьется в еще один своего рода культ, многочисленные примеры которого можно встретить в Римской империи, и в конечном счете ее поглотила бы загадочная трясина древней религии. По всему Ближнему Востоку обнаруживались примеры «таинственных религий», сердцевиной которых было приобщение верующих к тайному знанию посвящения, сосредоточенному на конкретном боге (одним из популярных божеств была египетская Исида, вторым – персидский Митра). Практически всегда верующему человеку предлагали шанс соединить себя с божественным существом во время церемонии с инсценировкой смерти и воскрешения, и таким манером имитировалось преодоление смертности. Служители таких культов предлагали через свои выразительные обряды покой и освобождение от искушения, чего многие и жаждали. Они пользовались большой популярностью.

Реальную опасность развития христианства по такому пути показала роль гностиков, которую они сыграли во II веке. Их название происходит от греческого слова гнозис, означающее «знание»: знание, которое христианские гностики относили к тайной, эзотерической традиции, доступной далеко не всем христианам, а только немногим из них (по одной версии, им владели только апостолы и представители секты, которым впоследствии его доверили). Некоторые из их представлений пришли из зороастрийских, индуистских и буддистских источников, в которых обращалось внимание на противоречие духа и материи в том ключе, из-за которого случилось искажение иудейско-христианской традиции; кое-что пришло из астрологии и даже магии. При такой двойственности всегда возникало искушение причисления добра и зла к противоположным принципам и объектам, а также опровержения благости творения всего сущего.

Гностики выступали хулителями этого света и в некоторых своих системах доходили до уныния, типичного для проповедников таинственных культов; спасение души виделось возможным только лишь через приобретение навыков колдовства, тайн посвященных избранников судьбы. Кое-кто из гностиков даже видел во Христе не спасителя, который подтвердил и обновил обет, а того, кто освободил людей от заблуждения Иеговы. Это вероучение считается опасным в любом проявлении, так как его адепты подрубают корни надежды, служащей душой христианского богооткровения. Они отвернулись от искупления здесь и сейчас, из-за которого христианам не пристало впадать в полное уныние, так как они восприняли иудейский обычай, что Бог создал этот мир и мир был добро.

Во II столетии, с его общинами, рассеянными всюду, где существовала еврейская диаспора, и их вполне основательными организационными фундаментами, христианство тем самым вроде бы оказалось на распутье дорог, каждая из которых могла оказаться фатальной для него. Если бы христианство отвернулось от воплощения в жизнь заветов апостола Павла и осталось просто еврейской ересью, его со временем в лучшем случае опять поглотила бы иудейская традиция; в то же время бегство от еврейства, которое его отвергло, могло толкнуть христиан в объятия эллинского мира таинственных культов или бросить в безысходность гностиков. Благодаря горстке мужчин оно избежало обоих этих вариантов и превратилось в обещание спасения каждому отдельному человеку.

Достижение Отцов Церкви, которые провели свою паству через эти опасности, при всем его нравственном и благочестивом содержании было прежде всего интеллектуальным. Их взбадривала опасность складывавшейся ситуации. Ириней, в 177 году н. э. пришедший на смену преданному мученической смерти епископу Лиона, предложил первый великий набросок христианской доктрины, догму и определение писаного канона. Благодаря его нововведениям христианство удалось отделить от иудаизма. Но он к тому же писал свои наброски на фоне вызовов со стороны еретических верований. В 172 году собрался первый Поместный собор, чтобы отмежеваться от догматов гностиков. Христианская догма подверглась сжатию до интеллектуальной респектабельности в связи с потребностью оказания сопротивления нажиму со стороны соперников. Ересь и православие шли рука об руку, как близнецы по рождению. Одним из кормчих, управлявших судном зарождавшегося христианского богословия в данный период истории, был необычайно образованный христианский платоник Климент Александрийский (вероятно, родившийся в Афинах), через труды которого христиане пришли к пониманию того, что, кроме мистерий, могла означать эллинская традиция. В частности, он направил христиан к изучению наследия Платона. Своему превзошедшему наставника ученику Оригену он передал мысль о том, что правда Бога была разумной правдой, верой, способной привлечь на свою сторону людей, образованных на представлении стоиков о действительности.

Интеллектуальный порыв ранних отцов церкви и врожденная социальная привлекательность христианства позволили использовать его огромные возможности, состоявшие в рассеянности и экспансии паствы, унаследованные от структуры классического и последующего римского мира. Проповедники христианства могли свободно путешествовать, а также общаться и переписываться друг с другом на греческом языке. Великое преимущество заключалось в его появлении в религиозную эпоху; нелепое легковерие II века скрывалось под глубокими вожделениями. Они служат намеком на то, что жизненная энергия канонического мира уже сходит на нет; греческое достояние требовало пополнения, а источник пополнения виделся в новых вероучениях. Философия превратилась в своего рода инструмент духовного поиска, а рационализм или скептицизм сохранил привлекательность только для уходящего в бесконечность меньшинства. Но даже в такой вселяющей надежды обстановке перед церковью стояла одна важная задача; христианство на заре своего существования следует рассматривать в постоянном контексте взаимодействия с процветающими соперниками. Рождение в религиозную эпоху сулило такие же выгоды, как и опасности. То, насколько успешно христианство встретило угрозу и воспользовалось выпавшим ему шансом, будет видно на переломе в III веке, когда канонический мир практически рухнул и сохранился исключительно за счет колоссальных, и в конце губительных, уступок.

После 200 года н. э. появляется множество признаков того, что римляне стали смотреть на свое прошлое по-новому. Они постоянно говорили о золотых веках прошлого, сладострастно впадая в обывательскую ностальгию. Но в III столетии пришло нечто новое, с ощущением упадка в сознании. Историки говорят о каком-то «надломе», но его наиболее очевидные проявления фактически удалось преодолеть. Изменения, проведенные римлянами или согласованные ими к 300 году, послужили возрождению надежд на светлое будущее практически всей классической средиземноморской цивилизации. Они даже могли сыграть решающую роль в передаче многих черт этой цивилизации новым поколениям преемников. Тем не менее эти изменения не обошлись совсем без последствий, так как некоторые из них оказались чрезвычайно разрушительными для самого духа той же цивилизации. Деятели, занимающиеся восстановлением чего-то ушедшего, зачастую всего лишь бессознательно подражают предшественникам. Приблизительно в начале IV столетия мы можем ощутить, что баланс качнулся в сторону, противоположную сохранению средиземноморского наследия. Его легче чувствовать, чем увидеть то, что стало решающим моментом. Такие знаки представляют собой внезапное умножение зловещих нововведений – административная структура империи восстановлена на новых принципах, ее идеология претерпела преобразования, религия некогда никому не известной еврейской секты превращается в формальное православие, а просторные участки территории физически отдаются поселенцам из-за рубежа, иноземным переселенцам. Еще столетие спустя и в качестве последствия от этих изменений происходит явное политическое и культурное разъединение.

В этом процессе важную роль играли взлеты и падения имперского авторитета. К концу II столетия н. э. каноническая цивилизация приобрела общие границы с Римской империей. Господствующее положение в ней занимала концепция романита, означавшая римский подход ко всем делам. Из-за нее первопричиной всего, что в империи шло не так, как надо, можно назвать недостатки системы ее управления. Кабинет императора перестал занимать, как при притворявшемся его хозяином Августе, ставленник сената и избранник народа; в реальной жизни появился полновластный монарх, жестокость правления которого сдерживалась разве что такими практическими соображениями, как умиротворение преторианской гвардии, от которой зависела его жизнь. Серией гражданских войн, разгоревшихся вслед за вступлением на престол последнего, причем не достойного своего чина, императора династии Антонинов в 180 году открылась ужасная эпоха. Этого испорченного человека по имени Коммод задушил раб-атлет по распоряжению любовницы самого императора и управляющего двором в 192 году, но убийство ненавистного правителя ничего не решило. В результате борьбы четырех «императоров», продолжавшейся несколько месяцев после убийства Коммода, появился Луций Септимий Север из провинции Африка, женатый на сирийке, который стремился основывать империю на принципе престолонаследия через попытку связать свою собственную семью родственными узами с Антонинами и тем самым воспользоваться одним из фундаментальных конституционных упущений.

Таким образом он отрицал факт своего собственного успеха. Север, как его соперники, был выдвиженцем одной из провинциальных армий. В III веке императоров на самом деле назначали военные, и их сила коренилась в тенденции империи к дроблению. К тому же без военных было совсем не обойтись; из-за угрозы варваров, теперь нависавшей одновременно на нескольких участках границы, численность армии следовало увеличивать, а ее командование всячески ублажать. В результате возникла дилемма, решать которую предстояло императорам на протяжении следующего столетия. Сын Севера Каракалла, который осмотрительно начал свое правление с щедрого подкупа военных, тем не менее тоже умер не своей смертью.

В теории за сенатом сохранялось право на назначение императора. Фактически же власть его распространялась не дальше одобрения своим авторитетом одного кандидата на престол из многочисленных претендентов. Сильным козырем сенатскую поддержку назвать трудно, но с точки зрения нравственного эффекта сохранения старых форм что-то позитивное все-таки в ней содержалось. Как бы там ни было, подобные маневры служили обострению скрытого антагонизма между сенатом и императором. Север передал больше полномочий чиновникам, набранным из сословия всадников, по социальному положению стоящего ниже клана сенаторов. Каракалла рассудил так, что чистка сената ему поможет, и сделал решительный шаг к авторитарному правлению. Его примеру последовали новые императоры из военного сословия; в скором времени появился первый римский император, не имевший отношения к отряду сенаторов, хотя происходил из сословия тех же эквитов (всадников). Дальше – хуже. В 235 году огромного роста и физической силы бывший ратник рейнского легиона Максимин взошел на престол, на который претендовал восьмидесятилетний кандидат из Африки, пользовавшийся поддержкой африканской армии и даже сената. Многие императоры погибли от рук собственных солдат; один погиб в схватке со своим главнокомандующим в бою (его победителя впоследствии убили готы, а выдал его им предатель из числа командиров). Столетие тогда выдалось ужасное; в общем и целом пришли и ушли 22 римских императора, и в это число не входят претенденты (или такие императоры наполовину, как Марк Кассианий Латиний Постум, который на некоторое время провозгласил себя правителем Галльской империи и тем самым предвосхитил предстоящий раскол Римской империи).

Притом что Север своими реформами на какое-то время сумел поправить дела империи, шаткость положения его преемников послужила ускорению заката в управлении государством. Каракалла последним из императоров попытался расширить базу налогообложения, провозгласив всех вольных обитателей своей империи римскими гражданами, на которых распространялся налог на наследство, но ни на какую радикальную финансовую реформу он не решился. С учетом неотложных дел, которыми необходимо было заниматься, и имевшихся в наличии ресурсов закат империи выглядит по большому счету неизбежным. С утратой надлежащей организованности и импровизациями во всем расцвели жадность и продажность, так как те, кто пробрался к власти или на должность, использовали их исключительно в своих шкурных интересах. К этому прибавилась еще одна проблема: хозяйственная слабость империи, проявившаяся в III столетии.

Особых обобщений по поводу того, что это означало для потребителя и поставщика, не требуется. При всей продуманности и тщательной организации сети городов хозяйственная жизнь империи всецело вращалась вокруг земледелия. Ее основой служило сельское имение с большим или маленьким домом, которое считалось основной единицей производства, а во многих местах к тому же и общественного объединения. Такие имения являлись источником пропитания для всех тех, кто жил на их территориях (а это практически все сельское население). Быть может, поэтому большинство населения сельской местности не ощущало всей тяжести долгосрочных зигзагов экономики, зато страдало от реквизиций и утяжеления бремени налогообложения, ставшего результатом прекращения экспансии империи; армии приходилось содержать на сузившейся базе ресурсов. Иногда к тому же возделанные на полях посевы гибли из-за разворачивавшихся там сражений. Но земледельцы существовали на прожиточном минимуме, не вылезали из нищеты, и ничего в их жизни не менялось, будь они крепостными или вольными. По мере ухудшения их благосостояния, некоторая часть земледельцев соглашалась на положение смердов, предлагавшее такую систему хозяйствования, при которой внесение денег можно было заменить расчетом товарами и подневольным трудом. Смутные времена порождали еще и такие явления, как переселение земледельцев в города или образование шаек разбойников; мужчины искали заступничества везде, где только можно.

Реквизиция и повышение ставок налогов в некоторых местах могли способствовать сокращению народонаселения, хотя в IV веке находится больше свидетельств такого явления, чем в III. И с точки зрения сокращения населения такие меры представляются весьма пагубными для империи. В любом случае реквизиции и обременительные налоги можно назвать мерами пристрастными, так как многие богачи освобождались от налогов, и владельцы поместий не слишком сильно страдали во времена роста цен, если только не теряли благоразумия. Преемственность многих владевших крупными имениями семей в древности не позволяет полагать, что проблемы III века сильно сократили их ресурсы.

Администрация и армия острее других ощущали пагубное воздействие практически всех экономических проблем, и особенно главного зла того времени в виде роста цен. Их источники и глубину сложно определить, и они все еще вызывают споры у историков. Одной из причин бед называют официальное снижение содержания благородного металла в монетах, усугубившееся необходимостью выплаты в слитках дани варварам, которых время от времени надежнее всего умиротворяли с помощью этого средства. Но вторжения варваров сами по себе служили причиной нарушения доставки дани, и это снова шло во вред городам, где росли цены на товары и услуги. Так как денежное довольствие солдатам устанавливалось на фиксированном уровне, его фактическая величина уменьшалась (поэтому солдаты беспрекословно слушались военачальников, предлагавших им щедрые взятки). Притом что конкретные факты оценке поддаются с трудом, высказывается предположение относительно того, что ценность денег в течение того столетия от их изначального уровня могла снизиться в 50 раз.

Такой спад одновременно проявился в делах городов и в финансовой практике властей империи. Начиная с III века и позже многие города ужались в размере и стали более сдержанными во внешнем проявлении богатства; преемники периода раннего Средневековья выглядели бледными отражениями тех величавых мест, которыми они когда-то представлялись. Одной из причин считали повышенную настойчивость императорских сборщиков налогов. С начала IV века из-за обесценивания монет императорским чиновникам пришлось взимать налоги в натуральном виде. И подобные поступления зачастую использовали непосредственно для снабжения местных гарнизонов, но также они шли на оплату услуг государственных служащих. И при таком фискальном выверте все больше теряло поддержку населения не только правительство, но также куриалы, или муниципальные служащие, выполнявшие задачу по сбору таких податей. К 300 году их часто на такие должности назначали принудительно, и это служило верным признаком того, что когда-то желанные почести превратились в требующую напряженного труда обузу. Некоторым городам был к тому же нанесен фактический физический урон, особенно тем, что находились в пограничных областях. Значительным представляется тот факт, что ближе к завершению III века вокруг городов, находившихся в глубине территории империи, начали восстанавливать (или возводить заново) стены для их защиты. В Риме приступили к фортификационным работам вскоре после 270 года.

Между тем армия постоянно увеличивалась в размере. Для того чтобы не пускать варваров внутрь империи, этой армии следовало платить, она к тому же нуждалась в пропитании и вооружении. Однако, если варваров не отгонять от границ силой, им пришлось бы платить дань. Но бороться приходилось не с одними лишь варварами. Только в Африке граница империи с соседями Рима выглядела относительно спокойной (потому что там не было соседей, достойных особого внимания). В Азии дела обстояли гораздо мрачнее. Еще со времен Суллы холодная война с Парфянским царством время от времени перерастала в полномасштабное вооруженное столкновение. К полному и окончательному примирению римляне и парфяне не могли прийти по двум причинам. Первая заключалась в пересечении сфер их интересов. Наиболее наглядно оно просматривалось в Армении, царстве, которое поочередно служило буфером и предметом бесконечных споров между ними в течение полутора веков. Но парфяне к тому же вмешивались в потревоженные воды еврейских мятежей. А они для Рима оставались весьма деликатным делом. Еще один источник беспокойства находился в искушении, постоянно появлявшемся у Рима из-за собственных внутренних династических проблем Парфянского царства.

Такого рода факторы уже приводили во II веке н. э. к кровопролитной схватке за обладание Арменией, подробности которой до нас дошли в очень расплывчатом виде. Север как-то вторгся на территорию Месопотамии, но ему пришлось вывести свои войска; слишком уж далеко находились месопотамские долины. Римляне старались хвататься за слишком много дел сразу и поэтому столкнулись с классической проблемой чрезмерного напряжения империализма. Но их противники тоже утратили былую прыть и пребывали в упадке. Письменные документы парфян сохранились во фрагментарном виде, свидетельства истощении сил и всеохватывающей некомпетентности проявляются даже в чеканке монет, изображения на которых читаются неясно и выглядят как смазанные подобия древних эллинизированнных эскизов.

В III веке Парфянское царство исчезло, но угроза Риму с Востока сохранилась. В истории старой области персидской цивилизации наступил поворотный момент. Около 225 года царь по имени Ардашир Папакан (позже известный на Западе в греческой передаче как Артаксеркс) убил последнего монарха Парфянского царства и взошел на престол Ктесифона. Ему предстояло воссоздать Ахеменидскую империю Персии под управлением новой династии – Сасанидов, выступавшей величайшим антагонистом Рима на протяжении 400 с лишним лет. В этом наблюдается огромная преемственность; империя Сасанидов принадлежала зороастрийской ветви вероисповедания, каким было Парфянское царство, и возродилась ахеменидская традиция, как это произошло во времена Парфянского царства.

Через несколько лет персы вторглись в пределы Сирии, и с тех пор три столетия шла борьба с Римской империей. В III веке не было ни одного десятилетия без войны. Решительная попытка римлян прогнать Сасанидов назад в 260 году закончилась катастрофой. Император Валериан I, возглавивший римское войско, попал в плен к персам и числится единственным римским императором, которому когда-либо выпадала такая судьба: умереть в плену у иноземцев. Персидский шахиншах Шапур I после смерти незадачливого римского императора в плену якобы приказал снять с тела Валериана кожу и хранил изготовленное из него чучело в качестве боевого трофея. Весь остаток III столетия сражения шли то тут, то там, но ни одной из держав не удалось одержать решающего превосходства над другой. Все вылилось в затянувшееся и ожесточенное соперничество. Своего рода равновесие установилось на весь IV и V века. Так что только в VI столетии наметился заметный перелом. Между тем появились коммерческие связи. Хотя торговля на границе официально ограничивалась тремя формально назначенными городами, крупные колонии персидских купцов ожили во всех крупных городах Римской империи. Более того, через Персию пролегали торговые маршруты в Индию и Китай, которые представлялись настолько же жизненно важными для римских экспортеров товаров, как и для тех, кто нуждался в восточном шелке, хлопке и специях. Все-таки такие связи не отменяли наличия остальных факторов. Когда обходилось без войны, эти две империи как-то умудрялись сосуществовать, пряча холодную и благоразумную враждебность; их отношения осложнялись наличием общин и народов, осевших с обеих сторон границы, поэтому постоянно существовала опасность нарушения стратегического баланса из-за любого изменения в одном из буферных царств – в Армении, например. Последний тур открытой борьбы долго откладывался, и его время наконец-то наступило в VI веке.

Но не будем забегать слишком далеко вперед; к тому времени в Римской империи произошли огромные изменения, требующие объяснений. Одним из источников нажима, стимулирующего их, был рациональный динамизм монархии Сасанидов. Второй исходил от варваров, обитавших вдоль границ по Дунаю и Рейну; причину переселения народов, двигавшего ими в III веке и после, следует искать в протяженном развитии, и оно не так важно, как его результат. Эти народы становились все более упорными в своих намерениях, действовали большими массами, и в конце концов им пришлось позволить осесть внутри римской территории. Здесь их сначала использовали в качестве солдат, призванных защитить империю от других варваров, а затем переселенцы постепенно начали прибирать к рукам управление самой империей.

В 200 году все это было еще в будущем; тогда уже не оставалось сомнений, что внешний нажим будет только нарастать. Самыми активными в этом варварскими племенами были франки и аламанны с Рейна и готы из низовий Дуная. Начиная приблизительно с 230 года легионеры империи изо всех сил пытались их сдержать, но война на два фронта дорого обходилась римлянам; сложные персидские дела в скором времени принудили одного из императоров пойти на уступки аламаннам. Когда его ближайшие преемники к персидским трудностям добавили свои собственные разногласия, готы воспользовались потенциально выгодной ситуацией и вторглись на территорию провинции Мёзия, расположенную непосредственно к югу от Дуная, в 251 году мимоходом покончив там с одним из императоров. Пять лет спустя франки переправились через Рейн. Аламанны последовали их примеру и дошли до Милана. Племена готов овладели Грецией, совершили набег на Азию и царства Эгейского бассейна с моря. На протяжении нескольких лет европейские защитные валы варвары преодолевали повсюду и одновременно.

Масштаб вторжений варваров не поддается оценке. Они вряд ли когда-то могли выставить войско численностью больше 30 тысяч воинов. Но такой численности противника в одном конкретном месте для императорской армии было уже слишком много. Ее основу составляли новобранцы из иллирийских провинций; соответственно, ситуацию переломили сменявшие друг друга императоры иллирийского происхождения. В историю они вошли по большей части как толковые полководцы и к тому же отличились интеллектуальной импровизацией. Они умели верно определять приоритеты; главные опасности исходили из Европы, и в первую очередь следовало заниматься именно ими. Благодаря союзу с Пальмирой у них получилось выиграть время и отдохнуть от Персии. Расходы сократились; из задунайской провинции Дакии они ушли в 270 году. Организацию армии поменяли таким манером, чтобы создать боеготовые мобильные резервы на каждом угрожаемом направлении. Все это ставится в заслугу Луцию Домицию Аврелиану, которого в сенате заслуженно называли «воссоздателем Римской империи». Но заслуги его перед империей дорого ей обошлись. Если трудам этих иллирийских императоров не суждено было пропасть даром, тогда требовалось более основательное переустройство всей системы, и такую цель перед собой поставил Гай Аврелий Валерий Диоклетиан. Он зарекомендовал себя храбрым воином и теперь решил восстановить относящуюся к эпохе Августа традицию. А получилось у него полное преображение империи.

У воина Диоклетиана проснулся гений крупного администратора. Не обладающий богатым воображением, он отличался превосходной хваткой, когда дело касалось организации и принципов управления государством, любовью к порядку и умением подбирать нужных людей, а также доверять тем, кому можно было делегировать полномочия. К тому же Диоклетиан был энергичным человеком. Столица Диоклетиана находилась там, где оказывалась императорская свита; она перемещалась по всей территории империи, останавливаясь на год там, на парочку месяцев здесь, а иногда только на день или два в одном и том же месте. Сам смысл реформ, проводившихся при его дворе, заключался в расчленении империи, предназначенном для того, чтобы оградить ее от опасностей внутренних распрей между претендентами на престол из отдаленных провинций, а также от перенапряжения административных и военных ресурсов. В 285 году Диоклетиан назначил соправителем Максимиана (Марк Аврелий Валерий Максимиан Геркулий) и вверил его заботам западную часть империи по линии от Дуная до Далмации. Двум этим августам впоследствии присвоили титул цезарей как коадъюторов; теперь им предстояло помогать друг другу и в случае необходимости наследовать престол. Тем самым создавался вариант упорядоченной передачи власти по наследству. Фактически механизм престолонаследия в соответствии с замыслом Диоклетиана использовался всего лишь один раз при его отречении и отречении его соправителя. Однако практическое разделение системы управления империей на две имперские структуры не отменялось. После этого времени всем императорам приходилось мириться с таким разделением, даже когда номинально оставался один лишь император.

В дополнение к этому появилась совершенно новая концепция императорской канцелярии. Титул принцепс больше уже не использовался; императоров стали назначать военные, а не сенат, и им все подчинялись на условиях, напоминавших полуобожествление царского сана восточных дворов. На практике они действовали через пирамиду власти бюрократии. «Епархии», подчиненные непосредственно императорам через их «викариев», включали области, намного меньшие по размеру и приблизительно вдвое более многочисленные, чем были раньше. Монополия сенаторов на власть правительства ушла в историю; звание сенатора теперь символизировало лишь общественное отличие (принадлежность к состоятельному сословию землевладельцев) или обладание одним из важных бюрократических постов. Сословие эквитов исчезло как таковое.

Военное ведомство тетрархов, как назвали данную систему государственного управления, подверглось значительному укрупнению (и поэтому удорожанию) по сравнению с установленным изначально Августом учреждением. От теоретической мобильности легионов, глубоко пустивших корни в своих долгое время существовавших гарнизонах, пришлось отказаться. Армию на границах теперь разбили на подразделения, часть которых постоянно оставалась в местах своего расположения, в то время как остальные подразделения преобразовали в новые мобильные отряды, меньшей численностью, чем прежние легионы. Снова вводится обязательная воинская повинность. На ратную службу призывалось около полумиллиона мужчин. Их управление полностью отделялось от гражданского правительства провинций, от которого когда-то военные были неотделимы.

В результате получилась система, выглядевшая не совсем так, как ее себе изначально представлял Диоклетиан. Она в значительной мере обеспечила восстановление военной мощи и стабилизацию ситуации, но требовала громадных затрат. Платить за армию, в течение столетия увеличившуюся по размеру вдвое, должно было население, которое к тому времени уже начинало сокращаться. Бремя налогов не только подрывало лояльность подданных империи и поощрило казнокрадство; оно к тому же потребовало строгого контроля мер социального развития в том плане, чтобы сохранить существовавшую налоговую базу. Пришлось принять драконовские меры по пресечению миграции населения; земледельцев, например, обязали остаться там, где их зарегистрировали в ходе переписи. Еще один знаменитый (хотя совершенно очевидно провальный) пример состоял в попытке отрегулировать оклады и цены по всей империи через их замораживание на определенном уровне. Такого рода меры, как и усилия по привлечению большего объема налоговых поступлений, означали укрупнение аппарата государственной службы, и по мере соответствующего роста числа административных работников конечно же то же самое происходило с накладными расходами правительства.

В конце правления Диоклетиан смог добиться величайшего своего достижения, открыв путь к новому представлению о самой канцелярии императора. Так или иначе, в условиях непрерывных попыток узурпации власти и постоянных провалов властей восприятие империи перестало быть однозначным. Дело даже не в бытовой неприязни к повышающимся поборам или в страхе перед растущим числом сотрудников древней тайной полиции. Распалась идеологическая основа империи, а без нее преданность подданных направить было некуда. Цивилизация пребывала в тупике, а с нею там оказалось правительство империи. Духовная матрица канонического мира разваливалась; ни государство, ни цивилизацию больше не считали чем-то само собой разумеющимся, а ведь для их существования требовался новый идеальный образ.

Ответом на эту потребность стал акцент на уникальном статусе императора и его сакральной роли. Диоклетиан действовал сознательно как спаситель, как подобный Юпитеру деятель, сдерживающий хаос. Многое в поступках роднило его с теми мыслителями конца классического мира, которые видели в жизни бесконечную борьбу между добром и злом. Все-таки в таком видении не просматривалось ничего греческого или римского. Его видение мира было восточным. Принятие нового отношения императора к богам и поэтому новой концепции официального культа не сулило ничего хорошего традиционной практической терпимости греческого мира. Теперь определить судьбу империи могли решения относительно вероисповедания.

Таким образом сформировалась история христианских церквей со всеми ее успехами и провалами. Христианству предстояло выступить в качестве наследника Рима. Многие религиозные конфессии поднялись с положения преследуемых меньшинств, чтобы превратиться в самостоятельные духовные учреждения. Отличие от них христианской церкви, стоящей особняком, заключается в том, что ее становление происходило внутри уникально всесторонней структуры заключительного периода Римской империи. Она одновременно принадлежала к классической цивилизации и укрепляла ее спасительную связь. Результатом стали грандиозные последствия не только для христианства, но и для Европы, а также в конечном счете для всего мира.

В начале III века миссионеры уже донесли свою веру до нееврейских народов Малой Азии и Северной Африки. В частности, в Северной Африке христианство добилось своих первых массовых успехов в городах; оно долго оставалось преобладающим городским явлением. Однако все еще в значительной степени считалось вероисповеданием меньшинства, и повсеместно на территории империи старые боги и местные божества пользовались преданной поддержкой селян. К 300 году христиане составляли всего лишь около одной десятой части населения Римской империи. Но уже бросались в глаза признаки благосклонности и даже уступок со стороны официальных властей. Один император номинально числился христианином, а еще один почитал Иисуса Христа наравне с остальными богами, которым поклонялись в частном порядке его домочадцы. Такого рода контакты с придворными служат иллюстрацией взаимодействия еврейской и классической культуры, которое составляет важную часть процесса укоренения христианства в Римской империи. Возможно, старт данному процессу дал апостол Павел, ведь этот еврей из Тарсуса мог общаться с афинянами на понятном им языке. Позже, уже в начале II века палестинский грек Юстин Мученик предпринял попытку показать, что христианство было в долгу перед греческой философией.

Здесь стоит обратить внимание на политический момент; культурное отождествление с классической традицией помогло опровергнуть обвинение христиан в нелояльности империи. Если бы христиане могли стоять в ряду идеологических наследников эллинского мира, их следовало считать добропорядочными гражданами, и рациональным христианством Иустина (даже притом, что он принял мученическую смерть около 165 года) предусматривалось богооткровение промысла Божьего, в котором все великие философы и пророки, Платон в их числе, приняли участие, но который был полным только во Христе. Остальные должны были следовать тем же линиям, особенно проповедник Климент Александрийский, попытавшийся объединить языческую образованность с христианством, и Ориген (хотя его учение как таковое все еще вызывает споры ввиду утраты многих его писаний). Североафриканский христианин Тертуллиан высокомерно вопрошал, какое отношение Академия имеет к Церкви; ему ответили Отцы Церкви, которые сознательно использовали концептуальный аппарат греческой философии, чтобы представить символ веры, который прикрепил христианство к рациональности, чего Павел не удосужился сделать.

Если присовокупить к его обещанию спасения души после смерти тот факт, что христианской жизнью можно прожить целеустремленно и оптимистично, то такие соображения послужат основанием для предположения о том, что христиане к III веку верили в будущее. Благоприятные предзнаменования выглядели намного обыденнее, чем преследования, настолько популярные в истории древней церкви. Наблюдалось два великих рецидива. В одном – середины века – отразился духовный кризис данного учреждения. Дело касалось не только экономической деформации и военного поражения, свалившихся на империю, но и деформации, обусловливающей сам римский успех: космополитизм, казавшийся во многом отметиной Римской империи, неизбежно послужил растворителем романитас, все больше превращавшийся в миф и пустой лозунг.

Император Деций явно уверовал в то, что старый рецепт возвращения к традиционной римской добродетели и ценностям все еще мог подействовать; при этом подразумевалось возрождение служения богам, благосклонность которых обернется на пользу империи. Христиане, как приверженцы остальных вероисповеданий, должны поклоняться римской традиции, сказал Деций, и многие его послушали, судя по пожертвованиям, принесенным ими ради спасения от преследований; кто-то отказался повиноваться и погиб. Несколько лет спустя Валериан возобновил преследование на тех же самых основаниях, хотя его проконсулы занялись скорее управляющим персоналом и имуществом церкви – ее зданиями и книгами – чем массами прихожан. После этого гонения пошли на спад, и церковь возобновила свое подпольное существование чуть ниже горизонта официального внимания.

Гонения на церковь показали тем не менее, что на истребление новой секты потребуются большие усилия и продолжительное время; искоренение христианства уже, возможно, было не по силам римскому правительству. Исключительность и обособленность раннего христианства стали уходить в прошлое. Христиане приобретали все большую значимость в местных делах в азиатских и африканских провинциях. Епископы часто становились общественными деятелями, с которыми чиновники готовы были поддерживать деловые отношения; появление отличительных традиций внутри паствы (традиции церквей Рима, Александрии и Карфагена считались самыми важными) свидетельствовало о той степени, в которой они укоренялись в местном обществе и насколько могли отражать чаяния местной паствы.

За пределами империи также просматривались признаки того, что христианство впереди могут ждать лучшие времена. Местные правители зависимых государств, приютившихся в тени Персии, цеплялись за все источники потенциальной поддержки, причем уважение к получившему широкое распространение вероисповеданию выглядело по меньшей степени благоразумным. В своей миссионерской деятельности христиане преуспели среди населения Сирии, Киликии и Каппадокии, а в ряде городов они даже сформировали социальную элиту. Помогло убедить царей еще и бытовое суеверие; могущество христианского бога можно было как-то доказать, и к тому же практически ничего не стоило застраховаться от его недоброжелательности. Таким образом произошло просветление политических и мирских перспектив христианства.

С некоторым удовлетворением христиане отметили, что их гонители получили по заслугам: Деций сгинул в бою с готами, а судьба Валериана уже изложена выше. Зато Диоклетиан, по всей видимости, должных выводов для себя не сделал и в 303 году приступил к последним великим римским гонениям на христиан. Сначала особой жестокости не проявлялось. Главными субъектами преследования власти назначили верующих во Христа чиновников, духовенство, а также такие объекты, как книги и здания церкви. Священные книги полагалось сдавать для последующего предания их огню, однако казней за воздержание от жертвоприношений в течение некоторого времени не проводилось. (Многие христиане тем не менее на самом деле вносили положенные пожертвования, епископ прихожан Рима в том числе.) Кесарь Запада Констанций отказался от гонений на христиан после 305 года, когда от престола отрекся Диоклетиан, хотя его восточный коллега (преемник Диоклетиана по имени Галерий) имел на этот счет четкое мнение и под страхом смертной казни потребовал всеобщего жертвоприношения. Другими словами, гонения на христиан были жестче в Египте и Азии, где их организовывали на самом высоком уровне на несколько лет дольше. Но до того их прекратили путем сложных политических ходов, послуживших появлению императора Константина Великого.

Он приходился сыном Констанцию, скончавшемуся в Британии в 306 году спустя год после его восшествия на престол под именем Август. Константин в то время находился рядом, и, хотя по отцу звание кесаря ему не полагалось, императором его провозгласили ратники армии в Йорке. Наступило время двух беспокойных десятилетий. Запутанность борьбы за власть обозначила провал задумок Диоклетиана, мечтавшего о мирной передаче империи. Все успокоилось в 324 году, когда Константин объединил империю под властью единоличного правителя.

К этому времени он уже решительно взялся за решение проблем империи, хотя гораздо большего добился как солдат, чем как администратор. Зачастую с привлечением новобранцев из числа варваров он сформировал мощную полевую армию, по всем параметрам отличавшуюся от пограничной охраны; ее он расквартировал в городах внутри территории империи. С тактической точки зрения он принял здравое решение, трезвость которого подтвердилась военной мощью, демонстрировавшейся империей на Востоке на протяжении последующих двух столетий. Константин к тому же расформировал преторианскую гвардию и создал новую личную охрану, укомплектованную германцами. Он восстановил хождение твердой золотой валюты, а также проложил путь к отмене системы натуральных налогов и восстановлению товарно-денежного хозяйства. Его реформы налогово-бюджетных отношений принесли не такие однозначные плоды, зато он сделал попытку перераспределения бремени налогов таким манером, чтобы в большей степени переложить их на богачей. Ничто из описанного выше тем не менее не поражало его современников настолько мощно, как его отношение к христианству.

Константин предоставил церкви официальное пристанище. Тем самым он сыграл в формировании ее будущего более важную роль, чем любой из христианских прихожан, и за это Константина стали называть «тринадцатым Апостолом». Однако его личные отношения с христианством складывались совсем непросто. В интеллектуальном плане он рос с монотеистической склонностью многих деятелей конца классического периода и, несомненно, пришел к твердой вере во Христа (для христиан тогда было обычным делом: точно так же, как и он, они откладывали крещение до восхождения на смертное ложе). Только отдавался он вере исключительно из страха и надежды, так как бог, которому он поклонялся, был богом власти. Сначала он поклонялся богу солнца, изображение которого носил на теле и чей культ официально ассоциировался с культом императора. Затем в 312 году накануне сражения и в результате того, что он верил в нечто, показавшееся ему пророческим видением, он приказал своим ратникам изобразить на щитах христианскую монограмму. На данном примере можно почувствовать его готовность молиться любым подходящим для решения собственных задач богам. То сражение Константин выиграл, и впредь, хотя продолжал публично поклоняться культу солнца, начал оказывать большие предпочтения христианам и их Богу.

Одним из наглядных проявлений такого предпочтения стал эдикт, выпущенный в следующем году другим претендентом на империю после соглашения с Константином в Милане. Христианам возвращалась их собственность и обеспечивалась та же терпимость, которая распространялась на приверженцев остальных вероисповеданий. В такой реабилитации могли раскрываться собственные взгляды Константина, а также его желание сформулировать возможную формулу компромисса с его коллегой, так как в эдикте его положения объяснились надеждой на то, что «какое бы божество ни восседало на небесном престоле, его всегда можно умиротворить и рассчитывать на высшую благожелательность к нам и всем, кто находится под нашей властью». Константин по-прежнему щедро одаривал церкви Рима недвижимым имуществом, проявляя особое к ним расположение. Наряду с предоставлением значительных налоговых уступок духовенству, он передал церкви неограниченное право на завещательный дар. Тем не менее на протяжении многих лет через чеканку своих монет он продолжал чтить языческих богов, особенно Непобежденное Солнце.

Постепенно Константин приходил к ощущению себя как носителя своего рода священной миссии, что сыграло главную роль в дальнейшем преобразовании имперской канцелярии. Он взял на себя ответственность перед Богом за благополучие церкви, которой он все более публично и однозначно поклонялся. После 320 года солнце на его монетах больше не появлялось, а ратников заставляли выстаивать на торжественных построениях перед богослужением. Но он всегда помнил об уязвимости чувств его подданных язычников. Пусть даже позже он обобрал храмы, лишив их золота, которое пустили на украшение строившихся роскошных христианских церквей, и поощрял новообращенных всяческими посулами, он по-прежнему уважал старые культы.

В ряде трудов Константин (как и в своих трудах Диоклетиан) предпринял попытку расширенного толкования прецедентов, скрытых и неявных в прошлом. Он на самом деле допускал вмешательство во внутренние дела церкви. Уже в 272 году христиане Антиохии обратились к императору с просьбой забрать одного епископа, а в 316 году Константин сам пытался уладить разногласия в Северной Африке через назначение епископа Карфагена против воли донатистов. Константин пришел к убеждению, что император был обязан Богу большим, чем предоставлением свободы церкви или даже облечением. Его представление о собственной роли развилось до того, что он увидел себя гарантом, а если потребуется, то и творцом единства, требуемого Богом в качестве платы за свое высшее благоволение. Когда он взялся за донатистов, им двигало собственное видение долга, а донатисты вошли в историю в качестве первых схизматиков (раскольников), подвергшихся гонениям со стороны христианского правительства. Константин числится творцом цезарепапизма, то есть веры в то, что светский правитель одарен божественными полномочиями на регулирование вероисповедания, и представления о государственной религии в Европе на последующие тысячу лет.

Величайшим поступком Константина в упорядочении религии можно назвать формальное объявление себя христианином в 324 году (заявление поступило до того, как он одержал еще одну победу над имперским соперником, который, что забавно, подвергал христиан гонениям). При этом он собирал первый Вселенский собор, вошедший в историю как Никейский собор христианской церкви. Впервые этот собор прошел в 325 году, на нем присутствовало без малого 300 епископов, и Константин вел его в качестве председателя. Перед участниками того собора ставилась задача разработки реакции церкви на появление новой ереси в лице арианства, основатель которого по имени Арий утверждал, будто Бог Сын не обладал божественностью Бога Отца. Технические и теологические по своей сути, эти проблемы все-таки вызвали огромные противоречия в обществе. Громкий скандал устроили оппоненты пресвитера Ария. Константин постарался ликвидировать раскол, и на соборе сформулировали догму с осуждением арианов, но при этом предусмотрели второе воссоединение, во время которого Ария снова пригласили к таинству Святого Причастия после провозглашения подходящих заявлений. Тот факт, что такое решение удовлетворило не всех епископов (и то, что с Запада в Никею прибыло совсем немного делегатов), представляется не таким важным, как председательство Константина на этом решающем событии, когда все узнали об особых полномочиях и обязанностях, возложенных на императора. Сама церковь получила покрывало цвета имперского фиолета.

Заслуживают упоминания и остальные великие свершения. Под маской казуистики богословов скрывался большой вопрос одновременно практики и принципа: какое место следовало отвести в новом идеологическом единстве, приданном империи через официальное учреждение христианства, отклонению от христианских традиций, представлявшихся в общественно-политических, а также литургических и богословских реалиях? Церкви Сирии и Египта, например, отличались мощным налетом унаследованных представлений и обычаев, и принадлежавших эллинской культуре, и происходивших от популярных вероисповеданий тех районов. С учетом таких важных моментов становится легче объяснить, почему практический результат политики Константина в духовной сфере оказался меньшим, чем он рассчитывал. Участники того собора не смогли придумать буферную формулу для облегчения всеобщего примирения в духе компромисса. Отношение самого Константина к арианам в скором времени смягчилось (в конце-то концов, как раз арианский епископ окрестил его, когда он был при смерти), но противники Ария, во главе с самым последовательным их представителем епископом Афанасием Александрийским, оставались беспощадными к арианам. Когда Арий умер, этот спор еще продолжался, а в скором времени скончался и сам Константин. И все равно арианству не дано было прочно прижиться на Востоке. Своего окончательного успеха арианские миссионеры достигли среди германских племен Юго-Восточной России; воспринятому населением стран варваров арианству суждено было сохраняться на Западе до VII столетия.