По всему западному средиземноморскому побережью и на протяжении обширных областей Западной Европы, Балкан и Малой Азии можно до сих пор встретить реликвии великих достижений Римской империи. Больше всего их находится в некоторых известных местах – особенно на территории самого Рима. Причина их появления там объясняется тысячелетней историей великой империи. Если не оглядываться на достижения римлян, как часто делали наши предки, завидуя этому народу, все равно не оставляет ощущение замешательства и даже восхищения тем, как много способен сотворить человек. Понятно, что чем пристальнее историки присматриваются к величественным останкам былых достижений и чем тщательнее они анализируют сохранившиеся документы, в которых разъясняются римские идеалы и умения римских мастеров, тем нагляднее мы осознаем простую истину того, что римляне все-таки не обладали сверхчеловеческими способностями. Великолепие, присущее Риму, иногда кажется показной мишурой, а достоинства, провозглашенные его публицистами, могут во многом звучать политическим лицемерием точно так же, как и подобные лозунги сегодня. Все-таки, когда все уже сказано и сделано, нам остается поразительный и мощный стержень творческой изобретательности. В завершение следует обратить внимание на то, что римляне поменяли декорации греческой цивилизации. Тем самым они обозначили контуры первой цивилизации, охватывающей всю Европу. К такому достижению римляне шли вполне осознанно. Оглядываясь на пройденный путь, когда позже все вокруг них уже рушилось, они по-прежнему ощущали себя такими же римлянами, как их предки, сотворившие свою цивилизацию. Они и были римлянами, пусть даже по ощущению, в которое верили. А все остальное было пустое. При всей его объективной внушительности и эпизодической грубости стержень римского успеха состоял в идее, идее самого Рима, в ценности того, что в нем воплотилось и через него передалось другим, в понятии того, что однажды назовут romanitas (признаками римского духа).

У всего этого просматриваются глубокие корни. Римляне говорили, что их город основал некий Ромул в 753 году до н. э. Всерьез воспринимать такую выдумку не стоит, но легенда о волчице, вскормившей своим молоком Ромула и его брата-близнеца Рема, заслуживает внимания; она являет собой наглядный символ долга Древнего Рима перед его прошлым, принадлежащим народу под названием этруски, среди культов которого прослеживается особое преклонение перед волком.

При всем богатстве археологических находок, украшенных многочисленными письменами, и всех добросовестных усилиях ученых по установлению их смысла, этруски остаются для нас таинственным народом. На текущий момент удалось с некоторой достоверностью очертить в общем плане природу этрусской культуры и в значительно меньшей степени его историю или хронологию. Ученые до сих пор не договорились о времени появления этрусской цивилизации, историки указывают самый широкий период от X до VII века до н. э. Не могут они прийти к единому мнению о происхождении этрусков; сторонники одной из гипотез называют их переселенцами из Азии, двинувшимися в путь сразу после краха Хеттской империи, но находятся сторонники и других гипотез. Уверенно можно лишь утверждать, что они не были первыми итальянцами. Когда и откуда бы они ни пришли на Апеннинский полуостров, Италию уже тогда населяли самые разные народы.

В то время вполне могли еще среди них проживать кое-какие коренные местные племена, к предкам которых присоединились индоевропейские захватчики, прибывшие во 2-м тысячелетии до н. э. На протяжении последующих тысяч лет некоторые из этих итальянцев создали свои разновидности передовой культуры. Обработка железа, вероятно, велась уже около 1000-х годов до н. э. Этруски могли перенять такое умение от народов, осевших там раньше их, возможно, у представителей культуры, названной культура Вилланов (по месту археологических раскопок под современной Болоньей). Они довели металлургию до высокого уровня и активно осваивали месторождения железной руды на острове Эльба недалеко от побережья Этрурии. Располагая железным оружием, они могли установить этрусское господство, в период максимального расцвета охватывавшего всю центральную часть Апеннинского полуострова от долины реки По до области Кампания. Политическая организация Этрурии до конца не выяснена, но можно предположить, что она представляла собой свободный союз городов под управлением царей. Этруски владели грамотой и использовали алфавит на основе греческого языка, который, возможно, позаимствовали у жителей городов Magna Graecia (хотя из их письма трудно что-либо разобрать). К тому же их можно считать относительно состоятельными людьми.

В VI веке до н. э. этруски закрепились на важном плацдарме южного берега реки Тибр. Там находился городок Рим, бывший тогда одним из многочисленных небольших городов латинцев, давно обосновавшихся в области Кампания. Через этот город кое-что из сохранившегося от этрусков передалось в европейскую традицию и потом в ней затерялось. Ближе к концу VI столетия до н. э. римляне покончили с этрусским господством во время восстания населения латинских городов против своих господ. Но до тех пор этим городом управляли цари, последнего из которых, согласно традиционной легенде, прогнали в 509 году до н. э. Какую бы точную дату ни называли, все определенно случилось приблизительно в то время, когда этрусской власти, занятой упорной борьбой с западными греками, успешно бросили вызов латинские народы, выбравшие после того свой собственный путь. Тем не менее Риму досталось много полезного от его этрусского прошлого. Как раз через Этрурию Рим впервые получил выход на греческую цивилизацию, с которой римляне продолжали жить в контакте и по суше, и по морю. В Рим сходились главные сухопутные и водные пути вдоль по течению Тибра, хотя морские суда в город войти не могли.

Важнейшим наследованием Рима можно назвать его обогащение влиянием греков, но римляне к тому же сохранили еще многое от этрусского прошлого. Одним из этрусских наследий можно считать то, как народ сводили в «центурии» для ведения боевых действий; больше несерьезных, но поразительных примеров находим в гладиаторских схватках, городских торжествах и толковании предзнаменований – в виде обсуждения внутренностей жертвенных животных ради определения контуров будущего.

Римской республике суждено было просуществовать больше 450 лет, и даже после падения сохранились названия ее учреждений. Римляне всегда любили порассуждать по поводу преемственности и их всеподданнейшей приверженности (или предосудительного отвержения) старым добрым традициям своей древней республики. И дело касается не просто исторических выдумок. В подобных утверждениях кроется известная истина. Например, в утверждениях по поводу преемственности парламентской формы правления в Великобритании или мудрости отцов-основателей Соединенных Штатов Америки, согласившихся на утверждение конституции, которая до сих пор себя вполне оправдывает. Разумеется, по мере прохождения веков в традиции вносились заметные изменения. Они нарушали правовую и идеологическую преемственность, и историки все еще спорят о том, как их правильно истолковать. Как бы там ни было, при всех этих изменениях с помощью непременных римских атрибутов созданы условия для того, чтобы римское Средиземноморье и Римская империя простирались далеко за пределы того, что должно было стать колыбелью Европы и христианства. Таким образом, Рим, как и Греция (традиции которой пришли к многим последующим поколениям людей только через тот же Рим), в большой степени сформировал контуры современного мира. Причем не просто в физическом значении существования людей среди его развалин.

Если не вдаваться в подробности, изменения республиканских времен выглядят признаками и результатами двух главных процессов. Одним из них был распад; учреждения республики постепенно прекращали функционировать. Ими больше нельзя было сдержать развитие политических и социальных реалий, и в конечном счете такая неконтролируемость событий уничтожила атрибуты республики, даже когда сохранились их названия. Второй процесс состоял в пространственном напряжении римского правления, сначала за пределами городов, а потом – Италии. И на протяжении около двух веков оба процесса проходили весьма медленно.

Внутренняя политика коренилась на договоренностях, изначально предусматривавших предотвращение возврата к монархии. Учредительная теория в кратком виде выражена в девизе, украшавшем памятники и штандарты Рима, когда уже давно наступили времена империи: SPQR, то есть первыми буквами латинских слов «Римский сенат и Народ». Теоретически, безусловный суверенитет всегда определялся народом, который действовал через сложную систему собраний, открытых абсолютно для всех граждан (разумеется, не все жители Рима считались гражданами). Точно такая же система применялась во многих греческих городах-государствах. Общим ведением практических дел занимался сенат; сенаторы принимали законы и регулировали функционирование избиравшихся магистратов. Самые острые политические проблемы римской истории обычно выражались как раз в форме напряженных переговоров между полярными группировками сената и народа.

Отчасти вызывает удивление то, что внутренние распри в начале становления республики выглядят относительно бескровными. Их последствия представляются неоднозначными, а кое в чем даже мистическими, хотя результат состоял в том, что гражданское сообщество получило возможность активно участвовать в делах своей республики. Сенат, в стенах которого сосредоточились рычаги политического руководства государством, к 300-м годам до н. э. стал представлять интересы правящего сословия, в котором объединились прежние патриции дореспубликанских времен с состоятельными представителями плебса, как называли остальную часть граждан. Члены сената составили некую воспроизводящуюся олигархию, хотя некоторых из них обходили во время очередной переписи населения (проводившейся раз в пять лет). Стержнем сената служила группа дворянских семей, происхождение которых можно было иногда проследить к плебейскому сословию, но среди их предков были консулы, то есть высшие должностные лица магистрата.

Последних царей в конце VI века до н. э. как раз сменили два консула. Назначаемые на один год, они правили через сенат и числились его самыми важными чиновниками. Кандидатов на такие посты подбирали из людей опытных и пользующихся авторитетом в обществе, ведь перед избранием на должность им предстояло пройти обсуждение как минимум на двух подчиненных уровнях избираемых депутатов, таких как квесторы и преторы. Только после этого они получали право на использование всех своих полномочий. Квесторы (двадцать из которых переизбирали каждый год) к тому же автоматически становились членами сената. С помощью такой процедуры обеспечивалось предельное единство римской правящей верхушки и необходимые профессиональные навыки, так как продвижение по карьерной лестнице регулировалось тщательным подбором кандидатов из многочисленных претендентов, прошедших необходимую проверку и подготовку в ходе исполнения служебных обязанностей. То, что такое устройство себя вполне оправдывало на протяжении долгого времени, бесспорно. Риму всегда хватало способных мужчин. Парламентом маскировали естественное стремление олигархов к формированию фракций, поскольку, какие бы победы ни одерживали плебеи, функционирование системы гарантировало такое положение вещей, что государством управляли богачи, и богачи спорили за право занять ту или иную государственную должность исключительно между собой. Даже в коллегии выборщиков, вроде предназначавшейся для представления всего народа, существовали comitia centuriata (центуриатные комиции), с помощью которых подавляющее влияние переходило в распоряжение граждан весьма состоятельных.

Слово «плебеи» в любом случае нами воспринимается обманчиво упрощенно. Этим словом в разное время обозначались различные явления общественной реальности. По мере территориальных приобретений и предоставления избирательных прав новым гражданам происходило медленное расширение границ гражданства. Даже в старинные времена эти границы простирались далеко за пределами конкретного города и его окрестностей, так как в состав республики включались все новые города. В то время типичным гражданином считался некий сородич. Фундамент римского общества всегда составляли земледельцы и селяне. Важно отметить, что латинское слово для обозначения денег – pecunia – происходит от слова, обозначавшего отару овец или стадо крупного рогатого скота, а римской мерой земли был iugerum – площадь поля, которую можно было вспахать за день на паре волов. Земля и общество, существовавшее за счет этой земли, во времена республики связывались постоянно меняющимся образом, но основой республики всегда служило ее сельское население. Сложившееся позже в умах людей представление об имперском Риме как великом городе-паразите уводит от истинного положения вещей.

Вольные граждане, составлявшие основу населения на заре республики, относились к земледельцам, некоторые из которых были гораздо беднее других. В соответствии с законом существовала сложная система их подразделения на группы, уходившая корнями в этрусское прошлое.

Имевшиеся различия большой экономической роли не играли, хотя с точки зрения избирательного права их структурной важностью пренебрегать не стоит, и по ним более сложно судить об общественных реалиях республиканского Рима, чем по различиям, предполагаемым римской переписью, между теми, кто был в состоянии приобрести для себя оружие и доспехи, необходимые для службы в качестве ратников, и теми, чей вклад в государство состоял исключительно в производстве детей (proletarii – неимущие, дающие только потомство), а также теми, кого просто считали по головам, так как они не владели собственностью и не заводили семьи. Ниже их всех по положению в обществе, разумеется, находились рабы.

Существовала устойчивая тенденция, стремительно нарастающая в III и II веках до н. э., которая касалась многих плебеев, которые на первых порах сохраняли за собой некоторую вольность в силу владения собственной землей, а потом скатывались в нищету. Между тем новая аристократия увеличила свою относительную долю земли, поскольку завоевания чужих территорий принесли ей еще большее богатство. Такой процесс затянулся надолго, и за это время появились новые подвиды общественных интересов и политических акцентов. Ко всему прочему следует добавить еще один усложняющий фактор, когда вошло в широкую практику предоставление гражданства союзникам Рима. В республике фактически наблюдалось постепенное увеличение сословия граждан с одновременным реальным ослаблением ее полномочий с точки зрения влияния на происходящие события.

Дело даже не в том, что в проведении римской политики теперь приходилось всецело учитывать интересы богатого сословия. К тому же все вопросы теперь приходилось решать в Риме, притом что никто не позаботился о передаче представительских функций на места для учета пожеланий даже тех римских граждан, которые жили в перенаселенной столице, не говоря уже о гражданах на остальной обширной территории Италии. На таком фоне стала складываться тенденция направления угроз по поводу отказа от военной службы или вообще выхода из-под власти Рима и основания города в другом месте, при этом плебеи смогли несколько ограничить полномочия сената и магистратов. После 366 года до н. э. к тому же одного из этих двух консулов стали избирать в обязательном порядке из сословия плебеев, а в 287 году до н. э. решениям плебейского собрания придали преимущественную силу закона.

Но главное ограничение для традиционных правителей ввели с помощью десяти выборных народных трибунов, то есть избираемых всеобщим голосованием должностных лиц, пользующихся правом законодательной инициативы или вето на обсуждаемые законы (одного вето было достаточно), и они круглые сутки вели прием граждан, считающих, что с ними несправедливо обошлись в магистрате. Наибольший вес трибуны приобретали в случае обострения социальных противоречий или расхождения личных взглядов в сенате, ведь тогда их начинали всячески обхаживать политики. В самом начале существования республики, но и гораздо позже трибунам, принадлежавшим к правящему сословию и даже носившим дворянские титулы, как правило, было гораздо проще находить общий язык с консулами и остальными членами сената. Административный талант и опыт этого коллектива и повышение его престижа, благодаря руководству войной и мероприятиями по ликвидации последствий чрезвычайных ситуаций, невозможно было поставить под сомнение до тех пор, пока социальные изменения не достигли достаточно серьезной степени, чтобы составить угрозу крушения республики как таковой.

Учредительное устройство Римской республики с самого ее начала тем самым представлялось очень сложным, но зато функциональным. Оно служило предотвращению насильственной революции и содействию последовательным переменам. Но все-таки нам оно виделось бы не таким важным, как устройство Фив или Сиракуз, если не сыграло бы решающую роль в первой фазе победоносной экспансии римской власти на соседей. Судьба республиканских учреждений представляется важной и в более поздние периоды из-за того, во что превратилась республика сама по себе. Практически весь V век до н. э. ушел на подчинение соседей Рима, и в ходе этого территория империи увеличилась в два раза. Затем признали верховенство Рима остальные города Латинского союза; когда жители некоторых из них в середине IV века до н. э. поднимали мятежи, их насильно возвращали на место, причем на более жестких условиях. Это походило на приземленный вариант афинской империи, существовавшей на сто лет раньше; политика римлян состояла в том, чтобы поручать своим «союзникам» осуществление самоуправления, но им вменялось в обязанность подчиняться внешней политике Рима и предоставлять контингенты в распоряжение римской армии. Кроме того, римские политики в остальных итальянских общинах высоко ценили устоявшиеся господствовавшие кланы, и выходцы из римских аристократических семей умножили с ними личные связи. Гражданам таких общин к тому же предоставляли право на получение гражданства, если они переселялись в Рим. Этрусскую гегемонию в центральной Италии, считавшейся самой богатой и наиболее развитой частью Апеннинского полуострова, тем самым заменили гегемонией римской.

Римская военная мощь выросла пропорционально числу покоренных Римом государств. В основе собственной армии республики лежал принцип всеобщей воинской повинности. Каждый гражданин мужского пола, владевший собственностью, был обязан служить по призыву, и эта обязанность выглядела не такой уж легкой – 16 лет для пешего ратника и 10 лет для кавалериста. Организационно армия состояла из легионов по 5 тысяч ратников каждый. Вооруженные длинными копьями ратники сражались в плотном строю под названием фаланга. Такая армия не только подчинила Риму соседей, но и отбила ряд вторжений галлов с севера в IV веке, хотя в одном случае галлы взяли сам Рим (в 390 году до н. э.). Последние вооруженные схватки этого периода формирования империи приходятся на конец IV века до н. э., когда римляне завоевали народы самнитов, жившие в области Абруцци. Фактически теперь республика могла выставить союзное войско со всей Центральной Италии.

Наконец Рим остался один на один с западными греческими городами. Сиракузы были, безусловно, самым важным из них. В начале III века до н. э. греки попросили помощи у великого военачальника материковой Греции короля Эпира по имени Пирр, который вел кампанию и против римлян, и против карфагенян (280–275 гг. до н. э.), но достиг только дорого ему обошедшихся и сомнительных побед. С тех пор такие победы стали называть «пирровыми». Он не мог устранить римскую угрозу, нависшую над западными греками. В течение нескольких лет они волей-неволей ввязались в борьбу между Римом и Карфагеном, в которой на кону стояло все Западное Средиземноморье, – в Пунические войны.

Поединок между ними продолжался больше столетия. Их название происходит от римского произношения слова «финикийский», и, к сожалению, мы располагаем одной только римской версией происходившего в ходе той войны. Речь идет о трех вспышках вооруженного противостояния, и в ходе первых двух решился вопрос превосходства. Вначале (264–241 гг. до н. э.) римляне впервые приступили к военно-морской операции крупного масштаба. Располагая новым флотом, они взяли Сицилию и утвердились на Сардинии с Корсикой. Сиракузы покинули прежний союз с Карфагеном, а Западную Сицилию и Сардинию в 227 году до н. э. провозгласили первыми римскими областями. Важный шаг был сделан.

Так закончился всего лишь первый тур. Конец III века до н. э. приближался, а окончательного результата все еще не просматривалось, зато напрашивается масса предположений по поводу того, какая из сторон в этой опасной ситуации несет ответственность за развязывание Второй Пунической войны (218–201 гг. до н. э.), ставшей величайшей из трех. Война разворачивалась на огромном по протяженности театре вооруженного противоборства, ведь когда она начиналась, карфагеняне уже обосновались в Испании. Некоторым тамошним греческим городам римляне обещали покровительство. Когда один из них подвергся осаде с последующим разрушением карфагенским войском во главе с полководцем Ганнибалом, война как раз и началась. Она получила широкую известность благодаря протяженному переходу Ганнибала в Италию и преодолению его войском Альп вместе со слонами, а также своей кульминации в виде сокрушительных карфагенских побед у Тразименского озера в 217 году до н. э. и при Каннах в 216 году, где погибла римская армия, в два раза превосходившая численностью ратников войска Ганнибала. В этот момент хватка Рима, которой он держал Италию, серьезно ослабла; некоторые его союзники и вассалы начали приглядываться к карфагенской мощи как символу лучшего будущего. Фактически весь юг перешел в войне на противоположную сторону, только Центральная Италия осталась преданной Риму.

В отсутствие прочих ресурсов, кроме собственных усилий, и благодаря великому преимуществу, состоявшему в том, что Ганнибалу остро не хватало войск для осады Рима, римляне выстояли и спаслись. Ганнибал вел свою кампанию во все более оголенной во всех отношениях сельской местности в отрыве от своих тыловых складов. Римляне беспощадно разгромили мятежного союзника в лице жителей города Капуя, без Ганнибала прибывших на помощь, а потом храбро перешедших к тактике набегов на Карфаген, находившийся под властью Рима. Такую тактику ратники Капуи применяли в Испании. В 209 году до н. э. «Новый Карфаген» (Картахена) сдался римлянам. Когда в 207 году до н. э. попытку младшего брата Ганнибала привести ему подкрепление удалось отбить, римляне перенесли свои наступательные действия на территорию самой Африки. Туда наконец-то вслед за ними пришлось отправиться Ганнибалу и в 202 году до н. э. потерпеть от римлян поражение в битве при Заме. На том война и закончилась.

Этой битвой не просто закончилась война, ею решилась судьба всего Западного Средиземноморья. Когда же римляне поглотили долину реки По, Италия во всех очертаниях ее границ превратилась в субъекта власти Рима. Мир, навязанный Карфагену, выглядел оскорбительным и хрупким. Мстительные римляне продолжали преследовать Ганнибала и принудили его к изгнанию при дворе Селевкидов. Поскольку Сиракузы снова вступили в союз с Карфагеном во время этой войны, их самонадеянность была наказана лишением независимости; Сиракузы были последним греческим государством на острове. Вся Сицилия теперь принадлежала римлянам, как и Южная Испания, где была образована еще одна провинция.

В конце Второй Пунической войны возникает соблазн вообразить Рим на развилке при выборе пути. На одной стороне лежал путь к умеренности и предохранению спокойствия на западе, на другом – экспансия и политика оголтелого империализма в отношении востока. Беда в том, что мы пытаемся чересчур упрощать действительность; восточные и западные проблемы слишком перепутались, чтобы позволить делать какой-то выбор. Уже в 228 году до н. э. римлян допустили к участию в греческих Истмийских играх; так проявилось признание, пусть даже только формальное, что для части греков римляне представлялись цивилизованной державой и государством эллинского мира. Через Македон тот мир уже включился непосредственно в войны Италии, так как этот Македон находился в союзе с Карфагеном; Рим поэтому принял сторону греческих городов, настроенных против Македона, и таким образом начал развлекаться греческой политикой. Когда в 200 году до н. э. поступил прямой призыв из Афин, с Родоса и от царя Пергама о помощи в противостоянии с Македоном и Селевкидами, римляне уже морально подготовились посвятить себя восточному предприятию. Вряд ли, однако, кто-то из них думал, что это могло стать началом ряда приключений, из которых появится эллинистический мир под властью Римской республики.

Еще одна перемена в римских настроениях пока окончательно не сформировалась, но начинала давать плоды. Когда сражение с Карфагеном только началось, подавляющее большинство римлян высшего сословия могли усмотреть в нем исключительно оборонительное мероприятие. Кое-кто из них продолжал опасаться даже потрепанного врага, покинувшего поле боя у Замы. Призыву Катона, прозвучавшему в середине следующего века: «Карфаген должен быть разрушен!» – суждено было приобрести известность как выражение непримиримой враждебности, порожденной страхом. Как бы там ни было, в провинциях, приобретенных в ходе войны, у людей начало пробуждаться осознание других возможностей, и скоро появились новые причины для продолжения дела. Рабы и золото с Сардинии, из Испании и с Сицилии скоро стали открывать глаза римлян на то, какие выгоды обещает им империя. Отношение к этим странам как союзникам отличалось от отношения к материковой Италии. В них римляне видели источник ресурсов, которым необходимо по-хозяйски распорядиться и который требовалось с толком освоить. При республике к тому же укреплялась традиция, когда генералы занялись раздачей крох военных трофеев среди ратников.

При всех сложных зигзагах и поворотах политики главные этапы римской экспансии на востоке во II веке до н. э. представляются вполне очевидными. Завоевание и сведение Македона до статуса провинции завершились после серии войн, закончившихся в 148 году до н. э.; их фаланги были уже не теми, что раньше, македонские полководцы тоже измельчали. По ходу дела города Греции низвели до статуса вассалов и заставили прислать в Рим заложников. Из-за вмешательства сирийского царя римские войска впервые перешли на территорию Малой Азии; потом настала очередь царства Пергама, которое прекратило свое существование, римского господства в бассейне Эгейского моря и учреждения в 133 году до н. э. новой азиатской провинции. Повсеместно покорение остальной территории Испании, кроме северо-запада, провозглашение зависимой конфедерации в Иллирии и разделение на провинции Южной Франции в 121 году до н. э. означали то, что побережье от Гибралтара до Фессалии теперь находилось под властью Рима. В 149 году до н. э. появился шанс, которого ждали враги Карфагена. Началась Третья, и последняя, Пуническая война. Три года спустя этот город лежал в развалинах, на его месте распахали поля и вместо царства Карфаген основали новую римскую провинцию, включающую Западный Тунис (Африка).

Так возникла империя, образованная властью республики. Как все империи, но, возможно, с большей очевидностью, чем предыдущие, появилась она по воле случая и настолько же благодаря человеческим замыслам. Страх, идеализм и в конечном счете алчность одновременно служили побуждениями, гнавшими легионы все дальше от родного дома. Единственной опорой Римской империи оставалась ее военная мощь, и подпитывалась она за счет непрерывной экспансии. Перевес в силе решил исход карфагенской кампании: защитникам Карфагена хватало опыта и упорства, зато римская армия взяла численным превосходством. Римляне располагали возможностью наращивать свою военную мощь за счет первоклассных ратников, поставлявшихся их союзниками и сателлитами, а республиканский режим обеспечивал порядок и постоянное управление новыми субъектами их государства. Основными административными единицами Римской империи числились ее провинции, каждой из которых управлял губернатор с проконсульскими полномочиями, формально назначаемый на один год. При нем числился налоговый чиновник.

Внутри возникшей империи неизбежно возникли политические последствия от смены режима. Прежде всего, стало еще труднее обеспечивать участие широких масс народа – то есть привлекать к решению общих вопросов бедных граждан – в управлении государством. Затянувшаяся война послужила укреплению обыденной власти и морального авторитета сената, и нужно сказать, что его послужной список выглядит убедительно. К тому же расширение территории добавило новые недостатки к уже имевшимся после распространения римской власти на всю Италию недочетам. Один из недостатков заключался в милитаризации общества и соответствующем положении военачальников. В 149 году до н. э. пришлось созывать специальный суд для рассмотрения уголовных дел, касающихся откровенного лихоимства чиновников и военачальников. Вне зависимости от природы этого лихоимства единственную возможность получить обещанные им богатства можно было приобрести через участие в политике, так как именно в сенате для новых провинций подбирали губернаторов, и как раз в сенате назначали сборщиков податей, сопровождавших губернаторов, причем их кандидатуры искали среди людей состоятельных, но не относящихся к дворянскому сословию equites, или «всадников».

Еще одна слабость государственного организма возникла потому, что принцип ежегодных выборов членов магистратов все чаще и чаще на практике старались обходить стороной. Война и мятежи в провинциях служили источниками обострения ситуации, разрешение которой консулы, выбранные за их политические умения, могли счесть непосильным для себя делом. Понятно, что проконсульская власть неизбежно переходила в руки тех, кто по роду деятельности привык преодолевать чрезвычайные ситуации, то есть в руки проверенных военачальников. Не стоит видеть в республиканских полководцах профессиональных солдат в современном толковании этого понятия; они принадлежали к правящему сословию и вполне могли преуспеть на поприще карьерного государственного служащего, судьи, адвоката, политика и даже священника. Одним из ключей к административной сноровке в Риме было согласие с принципом отсутствия у его правителей какой-либо специальности. Зато некий полководец, находившийся при своем войске на протяжении многих лет, становился совсем иной разновидностью политического творения по сравнению с проконсулами Римской республики на заре ее существования, которые командовали армией на протяжении всего одной кампании и снова возвращались в Рим к политике. Существовала даже своего рода укоренившаяся в обществе продажность, ведь все римские граждане получали выгоду от империи, в которой появлялась возможность освобождения от любых прямых поборов; жителям провинций приходилось платить дань за родную землю. Осознание такого рода пороков не требует особого осуждения со стороны записных морализаторов и разговоров о закате империи в I столетии н. э., когда они уже превратились в фатальный фактор.

Еще одно изменение, привнесенное империей, состояло в приобщении новых народов к греческой культуре и религии (эллинизация). Здесь возникают сложности с определением масштаба ее распространения. Еще до того, как римляне приступили к завоеванию территорий за пределами Италии, римская культура уже в известной мере подверглась эллинскому влиянию. Неким показателем этого представляется сознательная поддержка республикой дела независимости греческих городов Македона. При этом, чем бы Рим уже ни обладал, он мог приобрести еще очень многое только после непосредственного общения с народами, привлеченными к греческой культуре и религии. На худой конец, многим грекам Рим представлялся еще одной варварской державой, ничуть не лучшей, чем Карфаген. Обратите внимание на символизм легенды о смерти Архимеда при падении Сиракуз, которого во время решения им геометрической теоремы на песке поразил мечом римский ратник, представления не имевший, кто находится перед ним.

В условиях империи общение между народами стало прямым, а влияние греческой культуры и религии многогранным и частым. В наступившие позже эпохи вызывает удивление страсть римлян к омовениям в ваннах; эту привычку они переняли у жителей подвергшегося греческому влиянию Востока. Первые произведения римской литературы были переводами на латинский язык греческой драмы, а первые комедии на латинском языке выглядят подражанием греческим образцам. Произведения искусства начали поступать в Рим в виде трофеев, награбленных ратниками, однако с греческим стилем, прежде всего в архитектуре, римляне уже познакомились на примере западных греческих городов. Не следует сбрасывать со счетов еще и переселение народов. Одного из тысячи заложников, направленных в Рим из греческих городов в середине II века до н. э., звали Полибий, он составил для римлян их первый учебник истории, основанный на научной традиции Фукидида. Его история Рима периода с 220 года по 146 год до н. э. представляет собой осмысленное исследование явления, которое, по его ощущениям, должно было ознаменовать новую эпоху: успех Рима в разрушении Карфагена и покорении эллинского мира. Он первым среди историков признал дополнение к былым заслугам Александра Македонского по внедрению цивилизации в новом единстве, навязанном Средиземноморью Римом. Он к тому же восхитился атмосферой бескорыстия, которую римляне создали в правительстве империи – служащей напоминанием римлянам, которые сами осуждали собственные пороки в период республики ближе к ее закату.

Величайшие достижения Рима зиждились на установлении мира. Во второй великой эллинской эпохе люди могли путешествовать от одного конца Средиземноморья до другого без помех. Неотъемлемые свойства конструкции, на которой держался Pax Romana (мир внутри Римской империи), уже присутствовали при республиканском режиме и выражались, прежде всего, в космополитизме, поощряемом римской администрацией, стремившейся не навязывать некий общий образ жизни, а только собирать подати, охранять мир и разрешать ссоры мужчин в соответствии с общим для всех правом. Великие достижения римской юриспруденции ждут еще далеко впереди, но на заре республики около 450 года до н. э. зарождалось Римское право с его историей определения через консолидацию Двенадцати таблиц, которые маленькие римские мальчики, счастливые тем, что им выпало пойти в школу, все еще должны были заучивать наизусть сотни лет спустя. На них в конечном счете выстроился каркас, на основе которого могли сохраниться многочисленные культуры, внесшие вклад в общую цивилизацию.

Повествование о распространении республиканского режима правления до его пределов целесообразно закончить перед тем, как вывести заключение о том, как такое достижение в конечном счете привело к гибели республики. Заальпийская Галлия (Южная Франция) в 121 году до н. э. числилась римской провинцией, но (как и всей Северной Италии) ей продолжали досаждать кельтские племена, время от времени совершавшие грабительские набеги. Долине реки По присвоили статус провинции одновременно с Цизальпийской Галлией в 89 году до н. э., и без малого 40 лет спустя (в 51 году до н. э.) остальная часть Галлии (грубо Северная Франция и Бельгия) покорилась римлянам. После этого с кельтской угрозой удалось покончить навсегда. Между тем на востоке продолжались захваты новых территорий. Последний царь Пергама передал свое царство в распоряжение Рима в 133 году до н. э. За Пергамом в начале I века до н. э. последовало приобретение римлянами Киликии, и потом серия войн с правителем Понтийского царства на Черном море Митридатом. Итогом стало перекраивание границ государств Ближнего Востока. Рим получил побережье, простиравшееся от Египта до Черного моря, причем расположенное между зависимыми княжествами или провинциями (одну из которых назвали «Азией»). В 58 году до н. э. аннексии подвергся остров Кипр.

Как ни странно, в противоположность постоянным и неопровержимым успехам на иноземных территориях внутри империи нарастали распри. Суть дела состояла в том, что представителям правящего сословия запрещалось наниматься на государственную службу. Избирательное право и политические соглашения вступили в противоречие из-за двух серьезных перезревших проблем. Прежде всего следует назвать неуклонное обнищание итальянского земледельца, являвшегося характерной фигурой республики на заре ее появления. Причин этого было несколько, но корень зла лежал в ужасных издержках Второй Пунической войны. Мало того что мобилизованные ратники на многие годы отлучились для проведения практически безостановочных колониальных кампаний, так еще Южной Италии был нанесен огромный физический ущерб. Между тем те, кому все-таки улыбнулась удача и удалось накопить на имперских предприятиях некоторое состояние, тут же вложили его в единственное надежное и достойное инвестиций дело – в покупку земли. Конечный эффект состоял в сосредоточении собственности с образованием крупных поместий, на которых обычно трудились рабы, значительно подешевевшие из-за войн; мелким землевладельцам никакого места при таких поместьях не оставалось, и им приходилось переезжать в города и как-то устраиваться там, оставаясь римскими гражданами на словах, но превратившись в пролетарии на деле. При этом за гражданами сохранялось право голоса. Для обладателей состояний и политических амбиций римский гражданин стал объектом подкупа или запугивания. Так как путь к доходному местечку на государственной службе лежал через всеобщие выборы, политика республики все больше упиралась во власть денег. Власть денег к тому же распространилась на всю Италию. Как только голосу избирателя присвоили цену в деньгах, граждан-пролетариев Рима вряд ли обрадовала его постоянная девальвация за счет предоставления гражданских прав новым итальянцам, даже притом, что союзникам Рима приходилось брать на себя воинскую повинность.

Очередную проблему вызвало изменение в армии. История легионов под властью республики насчитывает больше 400 лет, и их развитие едва ли можно выразить простой формулой, но, если эту формулу все-таки поискать, возможно, лучше всего сказать, что армия становилась все более профессиональной организацией. После Пунических войн невозможно было больше полагаться исключительно на ратников, на какое-то время отвлеченных от земледелия. Бремя воинской повинности всегда было тяжелым для них, а теперь полностью утратило популярность среди народа. Когда в ходе военной кампании мужчины из года в год уходили все дальше от дома, а гарнизоны в захваченных провинциях иногда приходилось держать на протяжении нескольких десятков лет, даже римский мобилизационный запас рекрутов начал демонстрировать признаки истощения. В 107 году до н. э. случилось формальное признание всего происходящего: отменили имущественный ценз для призыва на военную службу. Данную реформу предложил консул по имени Гай Марий, который таким способом решил проблему комплектования легионов ратниками, так как теперь вполне хватало нищих добровольцев, а в призыве необходимость отпала. На военную службу по-прежнему брали исключительно граждан Рима, но зато их было в достатке; в конечном счете, однако, желающим поступить на военную службу предоставлялось гражданство. Еще одним нововведением Мария была выдача легионам их «орлов», то есть штандартов, служивших символом esprit de corps («духа воинского единства») или чем-то между предметом слепого поклонения и современной полковой эмблемой. По причине таких изменений римская армия постепенно превращалась в политическую силу нового вида, которой могли воспользоваться такие деятели, как Гай Марий, считавшийся талантливым полководцем и пользовавшийся большим спросом, когда требовалось навести порядок в той или иной провинции. Он требовал у всех ратников, поступавших под его командование, принимать личную присягу верности.

Растущая пропасть между богатыми и бедными в Центральной Италии по причине того, что наделы земледельцев уступили место крупным поместьям, приобретенным за деньги (причем вместе с рабами) из осколков империи, и новые возможности, открывшиеся для политизированных военачальников, в конечном счете оказались фатальными для республики. Ближе к завершению II века до н. э. народные трибуны братья Гракхи попробовали решить социальную проблему Рима единственным возможным для земледельческой системы хозяйствования способом – через земельную реформу, а также ограничения произвола сената и предоставления equites (сословию всадников) больше полномочий в правительстве. Они попытались фактически провести передел богатства империи, но их попытки закончились гибелью. На примере братьев Гракхов можно судить о росте ставок в политике; в последнем столетии республики фракционная борьба достигла своего пика, потому что ни для кого не было секретом, что участие в политической борьбе может стоить жизни. К тому же наступало время того, что назовут римской революцией, так как конвенции римской политики пришлось отбросить в сторону, когда тогдашний консул Тиберий Гракх (старший брат) убедил плебеев сместить трибуна, наложившего вето на его законопроект о земле, и тем самым заявил о своем неприятии традиционной уловки в виде права трибуна на запрет формальной воли народа.

Сползание республики в неразбериху ускорилось в 112 году до н. э. из-за новой войны, когда один североафриканский царь вырезал множество римских торговцев. Чуть позже волна захватчиков-варваров с севера создала угрозу римскому правлению в Галлии. В сложившейся опасной ситуации на передовые позиции выдвинулся консул Гай Марий, который успешно разделался с врагами республики, но сделал это ценой конституционных нововведений, приведших к тому, что его пять лет подряд избирали на должность консула. Он был фактически первым в череде военачальников, правивших республикой на протяжении последнего ее столетия, так как стремительно следовали одна война за другой. Нарастали требования по поводу распространения римского гражданства на остальные латинские и итальянские государства. В конечном счете эти союзники (socii) в 90 году до н. э. подняли мятеж, не совсем справедливо называемый «Союзнической войной». Усмирить их удалось только с помощью уступок, которые свели на нет представление о том, что римские народные собрания являются показателем абсолютного суверенитета; гражданство присвоили практически всему населению Италии. Потом пришло время новых азиатских войн – на фоне которых появился еще один полководец с политическими претензиями по имени Луций Корнелий Сулла. Прошла гражданская война, Гай Марий умер, еще раз заняв должность консула, а Сулла в 82 году до н. э. вернулся в Рим, чтобы установить диктатуру (одобренную сенатом), причем править начал с безжалостного объявления вне закона своих противников (вывесили списки их имен с наделением правом всех, кто их встретит, немедленно с ними расправиться), отмены конституционных норм о правах населения и попытки восстановления прав сената.

Одним из бывших соратников и протеже Суллы считается молодой человек по имени Гней Помпей. Сулла двигал его по карьерной лестнице через назначение на должности, обычно принадлежавшие только консулам, и в 70 году до н. э. Помпея тоже выбрали на эту должность. Три года спустя его отправили на восток, чтобы он покончил с пиратами из Средиземноморья и продолжил завоевание огромных азиатских территорий в ходе войн против Понтийского царства. Юного, успешного и талантливого Помпея стали бояться как потенциального диктатора. Но разобраться в хитросплетениях римской политики было дано немногим. Годы шли, а порядка в столице оставалось все меньше, зато продажность в правящих кругах только расцветала. Страх перед наступлением диктатуры нарастал, но эти страхи терзали участников одних олигархических фракций по отношению к другим, а так как существовало их немало, откуда исходит настоящая угроза, разобраться было сложно. Более того, на одну опасность никто долго не обращал внимания, а потом уже было поздно.

В 59 году до н. э. еще одного аристократа, приходящегося племянником жене Гая Мария, избирают консулом. Им оказывается молодой Гай Юлий Цезарь. Какое-то время он пользовался поддержкой Гнея Помпея. В должности консула он встал во главе армии и за последующие семь лет провел в Галлии череду блистательных военных кампаний, закончившихся полным покорением данной провинции. Все эти годы Цезарь внимательно следил за политическими событиями, находясь вдали от Рима, где из-за бандитизма, казнокрадства и убийств общественная жизнь выглядела уродливой, а сенат утратил доверие граждан. За годы отсутствия в столице он сказочно разбогател и воспитал преданное, опытное и уверенное в себе войско, рассчитывавшее на его руководство, достойную оплату их ратного труда, продвижение по службе и новые победы в будущем. Он к тому же зарекомендовал себя как хладнокровный, упорный и немилосердный человек. Сохранилась притча о том, как он шутил во время игры в кости с несколькими пленившими его пиратами. Цезарь вроде бы в шутку пообещал распять их на кресте, когда освободится. Пираты посмеялись, а он все-таки приказал их распять.

Кое-кто из сенаторов забеспокоился, когда Гай Юлий Цезарь, этот загадочный мужчина, изъявил желание задержаться в Галлии во главе своей армии и провинции, хотя ее покорение завершилось, сохранив за собой должность командующего до очередных выборов консула. Его противники требовали отозвать Цезаря в столицу для предъявления обвинений в попрании закона во время пребывания в должности консула. Тогда Цезарь предпринял шаги, которые, притом что ни он сам, ни кто-либо еще не мог об этом догадываться, означали начало конца республики. Он повел свою армию на форсирование реки Рубикон, обозначавшей границу его провинции, тем самым начав поход, закончившийся в Риме. Это произошло в январе 49 года до н. э. Тем самым он допустил откровенное предательство, хотя и клялся, будто защищал свою республику от ее врагов.

В такой ситуации Помпею поступило обращение сената с просьбой защищать республику. В отсутствие вооруженных сил в Италии Помпей отправился через Адриатику собирать новое войско. Консулы и чуть ли не весь сенат составили ему компанию. Гражданская война теперь казалась неотвратимой. Цезарь организовал стремительный переход в Испанию, чтобы разгромить там семь легионов, преданных Гнею Помпею; с ними тогда обошлись достаточно мягко, чтобы привлечь на свою сторону как можно больше солдат. Он мог проявлять немилосердность и даже жестокость, но считал благоразумным и дальновидным обращаться со своими политическими противниками сдержанно; Цезарь заявил, что не собирается подражать Сулле. Потом он двинулся за Помпеем, нагнал его в Египте, но Помпей был предательски убит заговорщиками. В Египте Цезарь оставался достаточно долго, чтобы поразвлечься участием в египетской гражданской войне и практически случайно вкусить любви легендарной Клеопатры. Потом он вернулся в Рим, чтобы почти сразу же отправиться в Африку и разгромить там римскую армию, выступавшую против его власти. Наконец, он снова возвратился в Испанию и разгромил войско, мобилизованное сыновьями Помпея. Это случилось в 45 году до н. э., спустя четыре года после переправы через Рубикон.

Блистательность таких деяний одними только победами на поле боя не ограничивалась. Какими бы краткосрочными ни были последние посещения Рима Цезарем, он сумел ловко организовать себе политическую поддержку и назначить в сенат своих людей. Одержанные победы принесли ему великие почести и реальную власть. Его избрали пожизненным диктатором, и Цезарь превратился в фактического монарха, пусть под иным названием. Своей властью он пользовался без какой-либо оглядки на чувства других политиков и без создания видимости того, что его правление обеспечит успехи на долгую перспективу, хотя навел должный порядок на римских улицах и предпринял шаги, чтобы покончить с влиянием ростовщиков на политику. Мы в долгу перед ним за одну важную реформу, определившую будущее Европы, – за введение юлианского календаря. Как и еще очень многое, что мы считаем римским, новый календарь пришел из эллинской Александрии, где некий астроном намекнул Цезарю на то, что в году насчитывается 365 дней с дополнительным днем, приходящимся на каждый четвертый год, и с введением такого календаря можно будет избавиться от сложностей традиционного римского календаря. Такой новый календарь внедрили с 1 января 45 года до н. э.

Пятнадцать месяцев спустя 15 марта 44 года до н. э. на пике своей карьеры Цезарь погиб от рук группы сенаторов. Причины покушения на его жизнь у участников заговора были разные. На выбор момента для его убийства, несомненно, повлияло сообщение о его намерении организовать грандиозную восточную кампанию против парфян. Если бы он возглавил свое войско, то мог вернуться с новой великой победой и еще более недосягаемым для врагов, чем когда бы то ни было раньше. Шли разговоры о переходе к монархии; кто-то видел признаки наступления эллинской деспотии. Сложным побуждениям его врагов придавало благоприличие отвращение тех, кто ощущал возмутительное унижение республиканской традиции в фактической деспотии одного человека. Мелкие акты пренебрежения конституцией побуждали к сопротивлению некоторых других граждан, и в конечном счете его убийцы представляли собой сложное сочетание обиженных ратников, лелеющих свой интерес олигархов и оскорбленных консерваторов.

Его убийцы не могли дать рецепта решения проблем, на которые у Цезаря не нашлось времени, а их предшественники откровенно потерпели неудачу, взявшись за их решение. Долгое время чувствовать себя в безопасности им не пришлось. Республику провозгласили восстановленной, но действие актов Цезаря тоже подтвердили. Заговорщики у всех вызывали чувство отвращения, и в скором времени им пришлось бежать из столицы. В течение двух лет всех их умертвили, а Гая Юлия Цезаря объявили богом. Республика, получившая смертельное увечье задолго до пересечения Цезарем Рубикона, тоже отживала свой век, ведь душа покинула ее конституцию, невзирая на все попытки по ее восстановлению. Однако ее мифы, ее идеология и формы продолжали жить в латинизированной Италии. Римляне не могли заставить себя повернуться спиной к формальному наследию и признать, что они сделали с ним нечто непоправимое. И все-таки они это сделали и уже могли напоминать римлян республики разве что по названию и устремлениям.

Если вклад греков в цивилизацию можно назвать по сути интеллектуальным и духовным, то вклад граждан Рима выглядел структурным и практичным; по сути, этим вкладом была сама их империя. Притом что ни одному человеку нельзя приписать заслугу создания империи, даже великому Александру Македонскому, ее характер и режим правления в удивительной степени выглядят творением одного человека выдающихся способностей – внучатого племянника Юлия Цезаря и приемного наследника по имени Октавиан. Позже ему присвоят почетное звание цезаря Октавиана Августа. В его честь назвали целую эпоху; от его имени образовано прилагательное для последующих поколений. Возникает ощущение, будто он изобрел практически все, что характеризовало имперский Рим, от новой преторианской гвардии, которая стала первым воинским подразделением с постоянным расквартированием в столице, до обложения податью холостяков. Считается, что он владел совершенным мастерством подавать информацию о своей деятельности в самом выгодном свете; обратите внимание на то, что до наших дней о нем дошло гораздо больше хвалебных реляций, чем о любом другом римском императоре.

Октавиан происходил из незнатной богатой семьи. От Юлия он в возрасте восемнадцати лет унаследовал аристократические связи, большое состояние и поддержку в военной среде. Какое-то время он сотрудничал с одним из приверженцев Гая Юлия Цезаря по имени Марк Антоний, помогавшим ему в жестоких гонениях на участников покушения на жизнь великого диктатора. С отъездом Марка Антония на восток, где ему предстояло одержать победы над врагами, чего не случилось, и заключением им неуместного брака с Клеопатрой, когда-то отдавшей предпочтение Юлию Цезарю, у Октавиана появились новые неожиданные возможности. От имени республики он противостоял угрозе того, что Антоний мог вернуться с претензией на кресло консула, привезя в обозе восточную монархию. После победы Октавиана у мыса Акциум (31 год до н. э.) случилось легендарное самоубийство Антония и Клеопатры; царству Птолемеев пришел конец, а Египет после аннексии стал провинцией Рима.

Так закончилась гражданская война. Октавиан вернулся, чтобы стать консулом. У него на руках находились все карты, и он рассудительно повременил их раскрывать, предоставив противникам возможность признать свою силу. В 27 году до н. э. Октавиан осуществил то, что сам же назвал восстановлением республики при полной поддержке сената, республиканское членство в котором, выхолощенное и ослабленное в ходе гражданской войны и гонений, он уладил к своему фактическому первенству в нем с тщательным выполнением формальностей. За фасадом республиканского благочестия он возродил полноту власти на уровне своего двоюродного деда. Он стал императором только на том основании, что командовал войсками пограничных провинций – но именно там располагалась большая часть римских легионов. По мере того как ветераны его войска и армии его двоюродного деда возвращались со службы домой, их должным образом обеспечивали земельным наделом и соответственно награждали за заслуги. Срок его нахождения в кресле консула продляли из года в год, а в 27 году до н. э. ему присвоили почетный титул Август, с которым он вошел в историю. В Риме тем не менее его формально и обычно называли по семейному имени или обращались как к princeps – первому среди граждан.

Шли годы, а власть Августа только укреплялась. Сенат наделил его правом на вмешательство в дела тех провинций, которыми он формально управлял (то есть там, где не было никакой потребности в размещении гарнизонов римской армии). Все проголосовали за предоставление ему полномочий трибуна. Его особый статус укрепился и получил формальное признание с присвоением ему звания dignitas, как римляне назвали его; он восседал между двумя консулами после его отставки с того поста в 23 году до н. э., и его предложения в первую очередь рассматривались на заседаниях сената. В довершение всего в 12 году до н. э. он становится главным жрецом – pontifex maximus, – главой официального культа, каким был его двоюродный дед. Формальности республики с их всеобщими выборами и выборами состава сената сохранялись, но Август сам называл, кого и куда следует избирать.

Политической действительностью, замаскированной с помощью такого верховенства, предусматривалось восхождение к господству в кругах правящего класса мужчин, обязанных своим положением цезарю. Но представителям новых элит нельзя было позволить вести себя так, как вели себя представители элит прежних. Относящийся к эпохе Августа доброжелательный деспотизм послужил упорядочению провинциального управления и армии, посредством передачи их в руки послушных людей, чей труд оплачивался за счет казны. Свою роль при этом сыграло к тому же сознательное возвращение к жизни республиканских традиций и праздников. Относящееся к эпохе Августа правительство проявляло большую заботу по поводу нравственного возрождения народа; добродетели Древнего Рима в глазах многих вроде бы оживали снова. Поэта Овидия, воспевавшего удовольствия и любовь, из-за несоответствия пропагандируемых им идеалов любви официальной политике императора Августа в отношении семьи и брака сослали из Рима в Западное Причерноморье, где он провел последние годы жизни. Если к такому официальному аскетизму добавить мир, сохранявшийся практически весь период правления Августа, и великие, притягивающие взор памятники римских архитекторов и инженеров, то заслуженная репутация, относящаяся к эпохе Августа, едва ли вызовет удивление. После кончины Августа в 14 году н. э. его стали обожествлять точно так же, как Юлия Цезаря.

Август хотел, чтобы ему на смену пришел кто-либо из членов его собственного рода. Притом что он уважал республиканские формальности (и эти формальности все чтили с завидной последовательностью), Римская республика превратилась в настоящую монархию. Этот факт наглядно продемонстрировала череда сменявших друг друга пяти членов той же семьи. Единственным ребенком Августа была дочь; его прямым преемником числился приемный сын Тиберий, рожденный его дочерью от одного из трех мужей. Последним из его правивших потомков был Нерон, умерший в 68 году н. э.

Правителям классического мира обычно доставалась нелегкая жизнь. Кое-кто из римских императоров приказывал устанавливать большие зеркала в углах коридоров их дворцов так, чтобы потенциальные убийцы не могли проникнуть через эти коридоры. Сам Тиберий вряд ли умер естественной смертью, и все четыре его преемника погибли от рук наемных убийц. Этот факт представляется важным свидетельством слабости плебейского происхождения Августа. Оно служило источником многочисленных булавочных уколов вельмож сената, который формально продолжал назначать первых магистратов, а также поводов для интриг и заговоров при дворе и в доме императора. И все-таки у сената не оставалось ни малейшей надежды на возвращение власти, так как единственной основой власти всегда служили военные. Если в центре возникал беспорядок, то окончательное решение принимали военачальники. Так произошло во время первой большой вспышки гражданской войны, потрясшей империю в 69 году н. э. – в Год четырех императоров, из которых выделился центурион Веспасиан, бывший далеко не аристократом. Первая магистратура уплыла из рук великих римских семей.

Когда младшего сына Веспасиана убили в 96 году н. э., о его внезапно возвысившемся роде все забыли. Его преемником стал пожилой сенатор Нерва. Он решил проблему наследования, отказавшись от попыток обеспечения естественной династической преемственности. Вместо этого он официально оформил практику усыновления, к которой шел Август. В результате к власти по очереди пришли четыре императора: Траян, Адриан, Антонин Пий и Марк Аврелий, подарившие империи сотню лет достойного правления; этому периоду присвоили (в честь третьего из них) название эпоха Антонинов. Все эти императоры происходили из семей с провинциальными корнями; они послужили доказательством той степени, до которой империя была космополитической в действительности, структурой постэллинского мира Запада, а не просто достоянием, порожденным итальянцами. Усыновление облегчило поиск кандидатов, на которых могли согласиться военачальники, руководители провинций и члены сената, но этот Золотой век закончился с возвратом к принципу родового наследования с императора Коммода, приходившегося сыном Марку Аврелию. Его убили в 192 году н. э. Подобное случилось в 69 году н. э., когда на следующий год на арену вышли четыре императора, поддержанные собственными армиями. В конечном счете верх одержала Иллирийская армия, навязавшая своего полководца. Очередного и последующих императоров тоже назначали военные; впереди ждали тяжкие времена.

К этому времени римские императоры правили подданными на много большей территории, чем та, которой располагал цезарь Август. На севере Гай Юлий Цезарь провел разведку территории Британии и Германии, при этом границу провел по Галлии с каналом Ла-Манш и Рейну. Август вошел на территорию Германии и также поднялся по Дунаю с юга. Впоследствии Дунай превратился в границу империи, но вторжения за Рейн оказались неудачными, и установить границу по Эльбе, как рассчитывал Август, не получилось. Зато в 9 году н. э. серьезный удар пришелся по самоуверенности римлян, когда войско херуского племени во главе с Арминием (в ком немцы последующих поколений увидят своего национального героя) в Тевтобургском лесу уничтожило три легиона. Вернуть отнятые земли и восстановить разбитые легионы больше не удалось, так как численность херусков считалась настолько огромной, что их противник заранее обрекался на поражение. Поэтому херуски больше не появлялись в военных летописях римлян. Восемь легионов остались стоять гарнизонами вдоль Рейна на страже наиболее надежно охраняемого участка границы из-за угрозы, нависавшей с противоположного берега.

На остальных направлениях римская власть все еще надвигалась на земли соседей. В 43 году н. э. Клавдий приступил к покорению Британии, и северную границу отвоеванных земель лет через сорок обозначили Валом Адриана. В 42 году н. э. римской провинцией объявили Мавританию. На востоке Траян в 105 году н. э. покорил Дакию (позже Румыния), но это случилось спустя полтора с лишним века после затянувшегося спора, начавшегося в Азии.

Римляне впервые встретились в воинами Парфянского царства на Евфрате, когда армия Суллы в 92 году до н. э. вела там военную кампанию. Последующие 30 лет ничего важного не происходило до тех пор, пока не началось выдвижение римской армии против Армении. Там наложились друг на друга сферы влияния правителей двух царств, а Помпей одно время выступал в качестве посредника в пограничном споре между армянским и парфянским царями. Затем в 54 году до н. э. римский триумвир Марк Лициний Красс затеял вторжение на территорию Парфянского царства с форсированием Евфрата. Через считаные недели сам он погиб, а римскую армию численностью 40 тысяч человек противник разгромил. Так случилась одна из тяжелейших в римской истории военных катастроф. Всем стало ясно, что в Азии появилась новая великая держава. Парфянская армия состояла из более чем приличных верховых лучников того времени. У нее в распоряжении к тому же находилась тяжелая конница непревзойденного качества с всадниками (катафрактами), защищенными кольчугой и вооруженными тяжелыми пиками. Слава об их прекрасных боевых лошадях дошла даже до далеких китайцев и вызвала у них зависть.

Дальше на протяжении сотни лет восточная граница Рима на Евфрате оставалась спокойной, но парфяне особой любви у римлян не вызывали, так как подстрекали к проведению политики гражданской войны, угрожающей Сирии и поощряющей волнения среди палестинских евреев. Марку Антонию, потерявшему 35 тысяч ратников, пришлось позорно отступить на территорию Армении после поражения в злополучном походе на парфян. Но Парфянское царство тоже пострадало от внутреннего раскола, и в 20 году до н. э. Август смог добиться возвращения римских штандартов, отобранных у легионов Красса. Тем самым он устранил какую-либо необходимость нападения на парфян ради восстановления репутации своей империи. Но угрозу конфликта устранить полностью не получилось из-за той щепетильности, с которой каждая из держав относилась к Армении, и из-за неустойчивости династической политики Парфянского царства. Один из императоров по имени Траян захватил парфянскую столицу Ктесифон и прошел войной до самого Персидского залива. Однако его преемник Адриан мудро снискал доверие парфян, возвратив им большую часть завоеваний Траяна.

Римляне гордились тем, что их новые подданные получали благо от распространения на них Pax Romana, или имперского мирового порядка, при котором исчезала угроза вторжения варваров или международной напряженности. В пределах границ империи царил мир и порядок, какого никогда не бывало прежде. В некоторых местах при этом постоянно менялись образы поселений, так как на востоке основывались новые города, или потомки ратников Цезаря оседали в новых военных колониях Галлии. Иногда последствия оказывались еще более далекоидущими. Установление границы по Рейну сказалось на истории Европы из-за разделения германцев этой рекой. Между тем по мере того, как все входило в обычную колею, повсеместно шла романизация местной знати. Ей прививали критерии общей цивилизации, распространение которой заметно облегчалось за счет невиданного ускорения сообщения по новым дорогам, прокладывавшимся в первую очередь для перемещения легионов. Курьеры Наполеона не могли домчаться от Парижа до Рима быстрее, чем это делали императоры I столетия н. э.

Римская империя занимала огромное пространство, и потребовалось решение проблем управления ею, которых не стояло перед греками или которые решили персы. Появилась сложная бюрократическая машина с огромным объемом задач. В качестве небольшого примера приведем тот факт, что послужные списки всех офицеров звена центурии и выше (командиры сотен и выше) велись централизованно в Риме. Управленческим каркасом служил корпус провинциальных государственных служащих, основанный на практической зависимости во многом от армии, в сферу деятельности которой входило не только ведение войны. Управление бюрократией осуществлялось через постановку весьма ограниченного круга задач. К ним, прежде всего, относился сбор налогов; при поступлении податей римские правители иным образом не вмешивались в местные обычаи. В Риме взяли за правило проявлять терпимость. Правители обеспечивали внешние условия, при которых пример их цивилизации отлучал варваров от врожденного образа жизни. Административная реформа началась при Августе. Назначение на многие посты все еще осуществлялось через сенат на ежегодной основе, но легатов императора, выступавших от его имени в пограничных провинциях, подбирал он сам по своему усмотрению. Все доказательства говорят о том, что, какие бы средства ни использовались для достижения такого положения, управление государством при империи подверглось заметному совершенствованию по сравнению с продажностью чиновников последнего века республики. Оно стало намного более централизованным и консолидированным, чем система сатрапий Персии.

К сотрудничеству подчиненные народы склоняли соответствующими посулами. Сначала территорию республики, а затем империи расширяли через предоставление гражданства все большему количеству подданных Рима. Гражданство считалось большой привилегией; среди прочего, как сказано в Деяниях святых апостолов, гражданством предусматривались права обжалования приговора местных судов перед императором в Риме. С помощью предоставления гражданства можно было добиться преданности местной знати; шли века, в сенате и в Риме появлялось все больше неримлян. Наконец, в 212 году н. э. гражданство предоставили всем вольным подданным Римской империи.

В этом проявилась замечательная способность римлян к ассимиляции остальных народов. Империя и принадлежащая ей цивилизация отличались откровеннейшим космополитизмом. Административная ее структура содержала в себе поразительное разноцветье противоположностей и отклонений. Они держались вместе отнюдь не за счет беспристрастной деспотии, навязывавшейся римской правящей верхушкой или профессиональной бюрократией, а конституционной системой, служившей механизмом романизации местной элиты. С I столетия н. э. среди самих сенаторов оставалась лишь тонкая прослойка мужчин итальянского происхождения. Римская терпимость в этом смысле прививалась остальным народам империи. Империя никогда не была расовым единством, иерархия которого становилась неприступной для неитальянцев. Только один из ее народов, то есть евреи, чувствовал себя отверженным с их самостью, и эта самость определялась его религией и навязанными ею традициями.

Заметное смешение традиций Востока и Запада было достигнуто уже при эллинской цивилизации; теперь этот процесс продолжали римляне, но на территории значительно обширнее. Первичным элементом нового космополитизма, наиболее в нем заметным, служил, разумеется, грек, ведь сами римляне большую часть своего культурного наследия позаимствовали у греков, хотя именно с греками в эллинскую эпоху им жилось уютнее всего. Все образованные римляне в равной степени владели двумя языками, и это служит иллюстрацией традиции, которую они свято хранили. Латынь была официальным языком и всегда оставалась языком армии; на ней общались многие народы на Западе, а если судить по военным донесениям, то грамотой в армии владели многие люди. Греческий считался языком межэтнического общения в восточных областях, понятный всем чиновникам и купцам, а также использовавшийся в судах по желанию участников процесса. Образованные римляне воспитывались на греческой классике и заимствовали из нее нормы морали и существования в обществе людей; сотворение литературы, равной старинным образцам, всегда было похвальным стремлением большинства римских писателей. В I столетии н. э. они ближе всего придвинулись к этой благородной цели. Следует отметить совпадение по времени культурных и имперских достижений, представленных с поразительной силой в произведениях Вергилия, считающегося сознательным рационализатором эпической традиции, воспевшим в поэзии миссию императора.

Здесь можно искать один из ключей к разгадке специфического уклада римской культуры. Возможно, как раз очевидность и широкая распространенность греческого происхождения лишает римскую культуру атмосферы новизны. Вес греческого фактора усиливается статичным, консервативным подходом к философским проблемам римских мыслителей. Все внимание этих мыслителей почти исключительно поглощалось двумя этими очагами, доставшимися от греков по наследству, а также нравственными и политическими традициями их республики. Оба очага существовали причудливо и отчасти искусственно в материальных условиях, которые все меньше им подходили. Систематическое образование, например, из века в век мало менялось по содержанию. Великий древнеримский историк Тит Ливий снова попытался сформулировать республиканские добродетели в своей частично сохранившейся «Истории Рима от основания города», но не решился подвергнуть их критике и дать им новое толкование. Даже когда римская цивилизация безвозвратно приобрела городскую суть, практически потухшие добродетели вольного земледельца по-прежнему пользовались широкой популярностью, и богатые римляне мечтали (по их собственным словам) бежать от городской суеты и искать спасения в простых условиях сельской жизни. Мастера римской скульптуры предлагали снова только то, что греки уже сделали, причем лучше римлян. Философская система Рима тоже принадлежала грекам. Центральное место в ней занимали эпикурейство и стоицизм; новым явлением считался неоплатонизм, но его завезли с Востока, точно так же, как таинственные религии, которые должны были в конечном счете дать римским мужчинам и женщинам нечто такое, что их культура не могла им дать.

Только в двух практических областях римляне проявили свои новаторские способности – в законотворчестве и техническом проектировании. Достижения адвокатов пришли относительно поздно; случилось это во II веке и начале III века н. э., когда римские правоведы приступили к накоплению комментариев, которые послужат бесценным наследием в будущем с передачей кодификации юристам средневековой Европы. В техническом проектировании – а римляне не отличали его от архитектуры – качество их достижений производит большое впечатление сразу же. Это источник гордости римлян, и в этой, одной из немногих областей они определенно превзошли греков. В его фундаменте лежал дешевый труд: в Риме им занимались рабы, а в провинциях – зачастую незанятые делом ратники легионов, которыми комплектовались гарнизоны в мирные времена. Им поручали выполнение масштабных работ по возведению гидротехнических сооружений, мостов и прокладке дорог. Но речь идет не только о материальных факторах. Римляне фактически основали градостроительство как художественное и административное мастерство, распространившееся к западу от Инда, а с изобретением цементного раствора и сводчатого купола они коренным образом изменили очертания строений. Впервые внутреннее пространство зданий перестало считаться только лишь вместилищем нескольких поверхностей для художественного оформления. Архитекторы обратились к пространству и освещению внутри строения, что заметно в поздних христианских базиликах.

Памятники технических достижений римлян встречаются на территории, протянувшейся от Черного моря на востоке до Вала Адриана на севере и Атласских гор на юге. Самые впечатляющие реликвии римской архитектуры сосредоточены конечно же в столице империи. Процветание империи выразилось в роскошной отделке и богатом художественном оформлении шедевров, сосредоточенных здесь в таком количестве, как нигде больше на планете. В ту пору, когда мраморную отделку еще никто не повредил, а покраска и лепные украшения были столь пышными, что почти не оставляли чистой поверхности камня, Рим, должно быть, превосходил Вавилон. Однако вся эта показная роскошь свидетельствовала о некоторой вульгарности, и в этом легко почувствовать качественную разницу между Римом и Грецией; римская цивилизация отличалась грубостью и материальностью, заметной даже в ее величайших монументах.

В какой-то мере речь шла о простом выражении общественных реалий, служивших опорой империи; Рим, как весь древний мир, строился на острых разногласиях между богатыми и бедными, и в самой столице эти разногласия приобрели форму пропасти, причем не скрываемой, а сознательно выставляемой напоказ. Контраст между великолепием домов нуворишей, которые обратили себе на пользу достижения империи, взяли в услужение множество рабов в месте проживания и отправили сотни их в поместья, за счет которых жили сами, и муравейниками съемных комнат, где прозябал римский пролетариат, выглядел вопиющим. Римляне легко мирились с таким делением; подобное положение было в большинстве цивилизаций вплоть до наших дней, хотя мало кто из них демонстрировал такое деление настолько откровенно, как граждане имперского Рима. К сожалению, реальные масштабы богатства в Риме все еще остаются смутными для историков. Финансовое состояние только одного сенатора – Плиния-младшего – известно нам во всех подробностях.

Римский стиль жизни нашел отражение во всех крупных городах империи. Он был главным для цивилизации, которую римляне насаждали повсюду. Провинциальные города стояли как острова греко-римской культуры в исконных сельских местностях подданных народов. Соответствующие поправки делались на климат, в них находили отражение особенности образа жизни среди замечательной однородности, демонстрировавшей римские приоритеты. В каждом городе были свой форум, храмы, театр, термы, либо достроенные в старых городах, либо специально предусмотренные проектом в основанных заново. Планы застройки предусматривали прямоугольное расположение улиц по направлениям частей света. Управление городским хозяйством находилось в руках местных воротил – куриалов, или отцов города, которые по крайней мере до времен Траяна пользовались большой самостоятельностью в ведении муниципальных дел, хотя позже за ними установили более жесткий надзор. Некоторые из этих городов, такие как Александрия, Антиохия или Карфаген (который римляне основали заново), разрослись до огромных размеров. Самым крупным из всех городов считался сам Рим, население которого в поздние времена насчитывало больше миллиона человек.

В этой цивилизации постоянным напоминанием о допустимой жестокости и грубой силе служили представления, проводившиеся в амфитеатрах, понастроенных повсюду. Важно не выпустить их из поля зрения просто потому, что не стоит слишком напирать на «декаданс», о котором часто упоминают в своих трудах будущие реформаторы, занимавшиеся восстановлением нравственных устоев. Одним из изъянов, по которому мы можем судить о настрое общественного сознания римской цивилизации, следует назвать такие массовые народные развлечения, как бои гладиаторов и представления с дикими зверями, радикально отличавшиеся от греческих театральных представлений. Развлечения народа в любую эпоху сложно найти высоконравственными, и римляне формализовали их наименее привлекательные аспекты, построив просторные арены для представлений и поставив воротил массовой индустрии развлечений на службу политического аппарата; проведение зрелищных представлений служило одним из способов применения богачами своего состояния ради сохранения и укрепления политического превосходства. Тем не менее мы не можем знать, как в древности развлекали себя народные массы, скажем, Египта или Ассирии, нам остаются единственные в своем роде гладиаторские ристалища; речь идет об эксплуатации жестокости в качестве развлечения в большем масштабе, чем когда-либо прежде, и что считается одним из непревзойденных зрелищ до XX века. Это стало возможным благодаря урбанизации римской культуры, в условиях которой собиралась более многочисленная, чем прежде, аудитория. Изначальные корни таких «игр» тянутся к этрускам, но их развитие ускорилось за счет нового масштаба урбанизации и потребностей римской политики.

Еще один аспект жестокости, лежавшей в основе римского общества, конечно же заключается в распространении рабовладения (в греческом обществе рабовладение отличалось таким разнообразием форм, что говорить о нем в обобщенном виде не получается). Многие римские рабы трудились за деньги, кое-кто из них купил себе свободу, и пользовались определенными правами по закону. Появление крупных землевладений, отведенных под плантации, вызвало усиление роли рабовладения примерно в I веке, однако вряд ли стоит говорить, будто римское рабство выглядело более жестоким, чем в остальных древних государствах. Те немногие, кто сомневался в справедливости рабства, встречались в Риме редко: моралисты смирились с существованием рабства примерно так же, как позже это сделали христиане.

Большая часть знаний о массовом сознании, существовавшем в древние времена, пришли к нам через религию. В римской религии со всей очевидностью отразилась жизнь народа при Римской империи, но если рассуждать о ней с применением современных понятий, то легко впасть в заблуждение. Римская религия не имела никакого отношения к спасению отдельных душ или определению поведения индивидуума; прежде всего, она считалась общим делом. Она входила в понятие res publica и представляла сабой набор ритуалов, исполнение которых шло на пользу римского государства, а игнорирование – грозило неизбежной карой. Никакой касты жрецов, обособленных от остального народа, в Риме не существовало (разве что оставалась парочка пережитков в храмах, посвященных нескольким особым культам), а исполнение обязанности жрецов перепоручалось магистратам, должностные лица которых видели в исполнении священных ритуалов мощный рычаг общественного и политического воздействия на плебс. Никакого символа веры или догмы тогда тоже не существовало. От римлян требовалось разве что посещение предписанных служб и исполнение привычным способом ритуалов; для неимущего пролетария все ограничивалось тем, что по праздникам он ничего не делал.

Гражданские власти повсеместно отвечали за проведение обрядов, а также за содержание храмов в приличном состоянии. Надлежащее соблюдение обрядов имело мощное практическое предназначение: Тит Ливий сообщает о консуле, говорящем, что боги «смотрят доброжелательно на добросовестное соблюдение религиозных обрядов, которые принесли нашей стране ее нынешнее ведущее положение». Мужчины искренне считали, что мир Августа был pax deorum, то есть пророческим вознаграждением за надлежащее почитание богов, которое восстановил Август. Отчасти даже цинично Цицерон отметил, что боги нужны ради предотвращения первозданного Хаоса в обществе. Таким образом выражался практичный подход римлян к религии. В этом нет никакой неискренности или неверия; судить об отношении к религии римлян можно хотя бы по обращению за помощью к предсказателям, толковавшим предзнаменования, и потому, что они прислушивались к решениям прорицателей относительно важных политических действий. Но в понимании официальных культов ничего таинственного не наблюдалось, все было весьма приземленным.

По содержанию эти культы представляли собой смесь греческой мифологии, а также праздников и обрядов, восходящих к первобытной римской практике, и поэтому в них выпукло отразились традиции земледельцев. Одной из них, сохранившейся в прекрасных символах другой религии, была декабрьская вакханалия сатурналии, дошедшая до нас в виде празднования Рождества. Но религия, практиковавшаяся римлянами, одними только официальными обрядами не ограничивалась. Самой поразительной особенностью римского подхода к религии были ее эклектика и космополитизм. В Римской империи находилось место для всех без исключения разновидностей религиозных убеждений, при том условии, что их носители не нарушали общественный порядок и не мешали исполнению официальных ритуалов. В большинстве своем земледельцы повсеместно сохраняли безмерное суеверие к своим местным природным культам, горожане время от времени подвергались новым повальным увлечениям, и грамотное население проповедовало поклонение классическому пантеону греко-римских богов и вело народ к их официальному признанию. В каждом клане и семье, наконец, приносили жертвы своему собственному богу с исполнением соответствующих ритуалов в важные моменты человеческой жизни: при рождении ребенка, заключении брака, в случае недуга и смерти. При каждом доме сооружался свой алтарь, а на каждом углу улицы ставился свой идол.

При императоре Октавиане Августе предпринималась попытка возродить старую веру, подвергшуюся некоторому ослаблению более близким знакомством с эллинским Востоком, к которой несколько скептиков уже во II веке до н. э. отнеслись с недоверием. После Августа римские императоры всегда оставляли за собой пост pontifex maximus (верховного понтифика), политическое и религиозное первенство таким образом объединялось в одном лице. Так начиналось повышение роли и насаждение культа императора как такового. В этом отразился врожденный римский консерватизм, почитание римлянами традиций и привычек предков. Культ императора связал уважение к традиционным покровителям, умиротворение знакомых божеств или призыв к ним, а также поминовение великих мужей и событий с идеями божественного начала монархии, пришедшими с Востока, из Азии. Именно поэтому первые алтари соорудили в честь Рима или сената, а в скором времени их посвятили императору. Культ императора распространился на всю империю, хотя только в III веке н. э. такой порядок полностью признали в самом Риме. Такими сильными в столице оставались республиканские настроения. Но даже там вожди империи уже тянули в сторону возрождения официального благоговения, достойного культа императора.

С Востока пришло еще много полезного и не очень. Ко II веку н. э. отличить исконно римскую религиозную традицию от завезенных в империю иноземных верований стало практически невозможно. Римский пантеон, как и греческий, полностью растворился в почти неразличимой массе верований и культов, слившись неуловимо по шкале опыта, простирающейся от абсолютной магии до философского единобожия, внедренного в народное сознание носителями философской системы стоиков. Представители интеллектуального и религиозного мира империи проявляли всеядность, доверчивость и крайнюю иррациональность. Тут главное не обольщаться внешней практичностью римского ума; практичные люди часто оказываются людьми суеверными. Греческое наследие тоже не подверглось полному рациональному осознанию; в I веке до н. э. греческие философы воспринимались как мужчины вдохновленные, святые люди, мистическое учение которых охотно осваивалось по их трудам, и даже греческая цивилизация всегда покоилась на широкой основе народного суеверия и местной культовой практики. Племенные боги встречались всюду на территории римского мира.

Все это в значительной мере сводится к прагматической критике древнего римского уклада. В него явно больше не помещалась городская цивилизация, сколь бы численно ни преобладали земледельцы, опиравшиеся на него. Многие традиционные праздники были пасторальными или сельскохозяйственными по происхождению, но иногда забывалось даже божество, которому они посвящались. Городские жители, обитавшие во все более усложнявшемся мире, постепенно приходили к потребности в чем-то большем, чем простая набожность. Люди отчаянно хватались за все, что могло придать значение их миру и некоторую степень управления им. Это шло на пользу древним суевериям и новым повальным увлечениям. Доказательства можно рассмотреть в привлекательности для римлян египетских богов, поклонение которым охватило всю империю, так как их покровительство облегчало путешествия и общение (их даже опекал император Луций Септимий Север). Цивилизованный мир достиг большей сложности и единства, чем любой из предыдущих миров, к тому же он отличался все большей религиозностью и практически безграничной пытливостью. Говорят, что один из последних великих проповедников языческой старины Аполлоний Тианский жил с брахманами Индии и учился у них. Люди искали новых спасителей задолго до того, как его обнаружили в I веке н. э.

Еще одним признаком восточного влияния можно назвать популяризацию мистерий в виде культов, основанных на общении носителей конкретных добродетелей и сил с посвященными людьми через тайные обряды. Одним из наиболее известных был жертвенный культ незначительного зороастрийского божества Митры, особо почитаемого легионерами. Практически во всех мистериях отмечается нетерпимость поклонников к гнету материального мира, предельное недовольство им и страх перед смертью (и возможное обещание жизни после нее). В этом кроется их способность дать психологическое удовлетворение, больше не получаемое от старых богов и никогда на самом деле не обещавшееся официальным культом. Они притягивали к себе индивидуумов; они обладали привлекательностью, позже увлекшей людей в христианскую веру, которая в самом начале часто виделась в большой степени новым таинственным культом.

Римское правление устраивало далеко не всех подданных Римской империи, и даже жителей самой Италии. Уже к 73 году до н. э., в период беспорядочной последней эпохи республики, на разгром крупного восстания рабов потребовалось три года, на протяжении которых велась военная кампания, после чего 6 тысяч мятежников распяли на крестах, установленных вдоль дорог от Рима до южных рубежей. В провинциях вспыхивали бунты местного масштаба, и их причиной всегда могли служить проявления жестокого или несправедливого правления местных властей. Таким было известное восстание Боудикки в Британии или чуть раньше великое паннонское восстание при императоре Августе. Иногда корни такого рода бедствий лежали в местных традициях независимости прошлого, таковые имели место в Александрии, где мятежи случались весьма часто. В одном особом случае, когда дело касалось евреев, затрагивались темы, мало чем отличающиеся от мотивов более позднего национализма. Выдающаяся летопись еврейского неповиновения и сопротивления возвращает нас во времена до римского правления, к 170 году до н. э., когда они оказывали непримиримое сопротивление методам «вестернизации» эллинских царств, правители которых предвосхитили политику, позже проводившуюся Римом. Внедрение культа императора только усугубило все дело. Даже те евреи, которые не возражали против действий римских сборщиков налогов, так как считали, что кесарю следует воздавать кесарево, рассматривали как факт богохульства подношение жертвы к его алтарю. В 66 году н. э. настало время великого восстания; мятежами отметились периоды правления Траяна и Адриана. Еврейские общины походили на пороховые бочонки; их щепетильность служит объяснением нежелания прокуратора Иудеи около 30 года н. э. решительно настаивать на строгом соблюдении законных прав одного приговоренного человека, когда еврейские вожди потребовали его казнить.

Существование империи поддерживалось за счет налоговых поступлений. В спокойные времена налоги, когда их вполне хватало на оплату администрации и поддержание общественного порядка, большой обузой не казались. Но вызывали гнев населения, когда время от времени поборы увеличивали за счет натуральных сборов, реквизиций и принудительных работ. В течение долгого времени их изымали из процветающей и растущей системы хозяйствования. Дело даже не в таких удачных приобретениях императора, как золотые рудники Дакии. Рост в торговом обращении и стимул в виде появления новых рынков больших приграничных лагерных стоянок войск также способствовал появлению новых отраслей и поставщиков товаров. Огромное число винных кувшинов, обнаруженных археологами, – всего лишь признак оживленной торговли продовольствием, текстилем, специями, от которых осталось гораздо меньше следов. При всем этом хозяйственной основой империи всегда служило земледелие. По современным стандартам римское земледелие не было богатым, так как его техническое оснащение оставалось примитивным; ни один римский фермер никогда не видел ветряную мельницу, а водяные мельницы были все еще большой редкостью, когда на Западе с империей было покончено. При всей ее идеализации сельская жизнь была суровым и трудоемким делом. Поэтому для нее большую важность представлял Pax Romana: римский мир означал, что налоги можно было собирать с небольшого произведенного излишка, а землю нельзя было губить.

В крайнем случае, практически все, как нам представляется, возвращается к армии, от которой зависел римский мир. Тем не менее она служила инструментом, который изменился за шесть с лишним веков точно так же, как само римское государство. Римское общество и культура всегда были военизированными, однако инструменты прежнего милитаризма изменились. Со времен Августа римская армия была регулярными, постоянного состава вооруженными силами, официально отсутствовала всеобщая воинская повинность мужского населения. Рядовой легионер служил 20 лет в регулярном войске, 4 года в запасе, и со временем все большее их число набиралось в провинциях. Как бы удивительно это ни казалось с учетом доброй славы римской дисциплины, добровольцев, по всей видимости, вполне хватало, так как с потенциальных новобранцев истребовались рекомендательные письма и заверения покровителей. После поражения в Германии в 9 году н. э. вдоль границ обычно размещалось 28 легионов общей численностью около 160 тысяч человек. Они составляли стержень армии, в которой насчитывалось еще столько же человек, служивших в коннице, вспомогательных и других родах войск. Легионами продолжали командовать сенаторы (кроме Египта), и главным вопросом политики в самой столице оставался все еще доступ к возможностям, которые давали эти легионы. Так получалось, а это становилось все яснее по мере прохождения веков, что именно в лагерях легионов находился ключ к империи, хотя преторианская гвардия в Риме иногда оспаривала их право избирать нового императора. Все же военные представляли собой всего лишь одну силу, определявшую ход истории Римской империи. Не меньшую роль играла в ней горстка мужчин, бывших последователями и учениками человека, которого прокуратор Иудеи передал стражникам для распятия на кресте.