Прищурив глаза в тени козырька тяжёлого шлема, Корабб Бхилан Тэну'алас разглядывал эту женщину.

Чиновники и секретари метались вокруг неё и Леомана Кистеня, точно листва в осеннем паводке. А эти двое стоят, будто камни. Валуны. Словно они… корни пустили. Да, пустили корни в саму скальную породу. Капитан Синица, ставшая теперь третьей после Леомана. Малазанка.

Женщина. И Леоман… что ж, Леоман любил женщин.

Так они стояли, о да, обсуждая детали, завершая приготовления к грядущей осаде. Запах секса, пьянящее самодовольство окутывало обоих, словно ядовитый туман. Он, Корабб Бхилан Тэну'алас, который бок о бок с Леоманом врывался в одну битву за другой, который не раз и не два спасал Леоману жизнь, который исполнил всё, что только командир ни приказал, он был верен. А она – желанна.

Корабб повторял себе, что это не важно. Никакой разницы. Были прежде и другие женщины. Он и сам иногда брал себе женщину, но, разумеется, никогда из тех, которых познал Леоман. И все они, как одна, – ничто перед лицом веры, полное ничтожество перед ликом суровой необходимости, гласом Дриджны Апокалипсиса, пронизанного грохотом разрушения. Так и должно быть.

Синица. Малазанка, женщина, приманка и, возможно, совратительница. Склоняет его к предательству. Почему иначе Леоман Кистень скрывает что-то от Корабба – никогда прежде такого не было. Это она виновата. Она в ответе. Нужно с ней что-то сделать, но что?

Корабб поднялся с прежнего трона фалах'да, который Леоман высокомерно отодвинул в угол, и подошёл к широкому арочному окну, выходившему на внутренний двор. Там тоже происходило мельтешение, солнечные лучи копьями пронзали клубы пыли. За дворцовой стеной – выбеленные солнцем крыши И'гхатана, сушится бельё, ткань навесов дрожит на ветру, высятся купола и цилиндрические хранилища с плоской крышей; последние называют «маэтгары», в них хранятся огромные запасы оливкового масла, которым славится сам город и окружающие его рощи. В самом центре города возвышается восьмигранный, укреплённый чудовищными контрфорсами храм Скалиссары. Его внутренний купол выглядит лоскутным из-за сочетания старой позолоты и позеленевшей меди пластин, размеченных потёками птичьего помёта.

Скалиссара – богиня-мать оливковых деревьев, покровительница города, высокочтимая защитница, культ которой пришёл в последние годы в упадок. Слишком многих захватчиков она не смогла остановить, слишком много врат не спасла от таранов, слишком много стен рассыпались прахом. И хотя сам город, казалось, всегда мог восстать из праха обновлённым, Скалиссаре не удалось воскресать так часто. С последним завоеванием она утратила верховенство. Да что там – она и вовсе не вернулась.

Храм ведь теперь принадлежит Королеве Грёз.

Чужеземной богине. Корабб нахмурился. Ну, может, и не совсем чужой, но всё же…

Гигантские статуи Скалиссары, которые прежде украшали углы городских укреплений, мраморные изваяния с воздетыми к небесам пышными округлыми руками – в одной – вырванное с корнем оливковое древо, а в другой – новорождённое дитя, пуповина которого змеёй обвилась вокруг запястья богини… – эти статуи исчезли. Погибли во время последнего пожарища. Ныне лишь на трёх из четырёх углов остались пьедесталы, босые ноги сломаны сразу над щиколотками, а на четвёртом – и того не осталось.

В годы её верховенства всех найдёнышей в городе отдавали в храм Скалиссары, девочек называли в честь богини, и всех – равно мальчиков и девочек – кормили, воспитывали и обучали таинствам «холодного сна», некоего загадочного ритуала, который утверждал что-то вроде разделения духа; знания о культовой эзотерике не принадлежали к сильным сторонам Корабба, но Леоман был одним из таких найдёнышей, и раз или два рассказывал об этом, когда вино и дурханг развязывали ему язык. Желание и необходимость, война в душе смертного, вот что лежало в сердце «холодного сна». Корабб не очень много понял. Леоман лишь несколько лет прожил под крылом храмовых жриц, а потом его изгнали на улицу за какие-то дикие выходки. С улицы он ушёл в оданы, где жил среди кочевых племён, а там жаркое солнце и пески пустыни Рараку выковали из него величайшего воина, какого только видели Семь Городов. По крайней мере, при жизни Корабба. В давние дни фалах'ды Святых Городов брали на службу великих воителей, но те не годились в предводители, им недоставало коварства, необходимого для того, чтобы командовать другими. К тому же, Дассем Ультор и его воины Первого меча перебили их одного за другим, на том дело и кончилось.

Леоман приказал закрыть ворота И'гхатана, захватив в городе огромное количество оливкового масла. Маэтгары были заполнены до краёв, а торговцы и купеческие гильдии тут же подняли возмущённый вой, но не слишком громкий – особенно после того, как Леоман в приступе раздражения утопил семерых представителей в Великой маэте, пристроенной ко дворцу.

Утопил в их собственном масле. Теперь жрецы и ведьмы наперебой выпрашивали разрешения набрать хотя бы кувшин этой жуткой жидкости.

Синице он поручил командовать городским гарнизоном – сворой пьяных, ленивых головорезов. Первый же смотр казарм показал, что армейский лагерь превратился в шумный гарем, окутанный густым дымом, в котором круглоглазые подростки обоих полов метались в ночном кошмаре рабства и насилия. В первый же день были казнены тридцать офицеров. Старшего убил лично Леоман. Детей собрали и распределили по городским храмам с повелением исцелить и вымарать из их памяти, насколько это возможно, воспоминания об испытанных муках. Солдатам приказали вылизать каждый кирпичик в казармах, а потом Синица принялась муштровать их, чтобы научить сводить на нет обычные малазанские осадные тактики, с которыми она оказалась подозрительно хорошо знакома.

Корабб ей не доверял. Вот и всё. Почему она решилась биться против собственного народа? Только преступница, изгнанница пошла бы на такое – а можно ли доверять подобной женщине? Нет, наверняка в её прошлом таились чудовищные убийства и омерзительные предательства, а вот теперь она раздвигает ноги под фалах'дом Леоманом Кистенём, самым опасным воином известного мира. Нужно внимательно за ней следить и не убирать руки с эфеса своей новой сабли, быть готовым в любой момент разрубить её напополам одним ударом, с головы до паха, а потом по диагонали, дважды – раз-раз! – от плеча до левого бедра, и от другого плеча – до правого, а потом посмотреть, как она на куски развалится. Казнить по велению долга, да. При первом же признаке предательства.

– Что так порадовало тебя, Корабб Бхилан Тэну'алас?

Он оцепенел, затем медленно повернулся и обнаружил, что рядом с ним стоит Синица.

– Третья, – хмуро прохрипел он в знак приветствия. – Я думал о, кхм, о грядущей смерти и кровопролитии.

– Леоман говорит, что ты – самый умеренный и разумный из всех. Я теперь просто боюсь встречи с другими его офицерами.

– Ты страшишься грядущей осады?

– Конечно. Я-то знаю, на что способны имперские легионы. Говорят, у них будет Высший маг, и это – самая тревожная весть из всех.

– Женщина, которая ими командует, грубовата, – заявил Корабб. – До сих пор она не потрудилась выказать ни малейшего воображения.

– Вот именно это я и говорю, Корабб Бхилан Тэну'алас.

Воин нахмурился:

– Что ты имеешь в виду?

– У неё пока не было необходимости показывать своё воображение. До сих пор ей всё удавалось с лёгкостью. Всего-то и следовало – гнать армию в пыли по пятам за Леоманом.

– Мы ей ровня – и даже лучше! – воскликнул Корабб, выпячивая грудь и вытягиваясь во весь рост. – Наши копья и мечи уже пролили грязную мезланскую кровь, и прольют снова. Только больше, гораздо больше.

– Эта кровь, – заметила Синица, помолчав, – такая же красная, как и твоя, воин.

– Неужели? Мне-то кажется, – продолжил он, снова глядя на город за окном, – что предательство тёмным пятном легло на неё, раз одна из их числа так легко перешла на другую сторону.

– Как, например, «Красные клинки»?

– Подкупленные глупцы!

– Ну, разумеется. Но… урождённые жители Семи Городов, не так ли?

– Они отсекли свои корни и плывут теперь в малазанской волне.

– Прекрасный образ, Корабб. Ты их частенько находишь, да?

– Ты была бы поражена, женщина, если б узнала, чтó я нахожу. И я скажу тебе прямо: я защищаю спину Леоману, как всегда защищал. Ничто это не изменит. Даже ты и твоё… твоё…

– Обаяние?

– Коварство! Я за тобой слежу, Третья, лучше не забывай об этом.

– Леоману повезло, что у него есть такой преданный друг.

– Он возглавит Апокалипсис…

– О да, ещё как.

– …ибо никто кроме него не достоин этой чести. И'гхатан станет проклятьем в устах малазанцев на все времена…

– Уже стал.

– Ну, да. Но станет ещё больше!

– Интересно, что же случилось в этом городе, что вогнало так глубоко нож в тело Империи? Почему Когти пошли против Дассема Ультора? Почему здесь, а не в другом месте? Там, где было бы меньше свидетелей, меньше риска? Они, разумеется, всё представили, как случайность на поле боя, но этим никого не обманешь. Должна признаться, этот город меня очаровал, собственно, потому я сюда и приехала.

– Ты – изгнанница, вне закона. Императрица объявила награду за твою голову.

– Правда? Или ты просто гадаешь?

– Я в этом уверен. Ты же воюешь против своего народа!

– Мой народ. А кто мой народ, Корабб Бхилан Тэну'алас? Малазанская империя поглотила множество народов так же, как и Семь Городов. Теперь, когда восстание закончилось, твой народ – он тоже стал роднёй малазанцев? Нет, эта мысль для тебя неприемлема, верно? Я родилась в Квон-Тали, но Империя родилась на острове Малазе. Мой народ завоевали точно так же, как и твой.

Корабб промолчал, сбитый с толку её словами. Малазанцы же… это малазанцы, будь они неладны! Все одинаковые, какого бы там цвета у них ни была кожа, разрез глаз и всякие прочие отличия внутри этой Худом проклятой империи. Малазанцы!

– От меня ты сочувствия не дождёшься, Третья.

– Я о нём и не просила.

– Хорошо.

– А теперь – ты пойдёшь с нами?

«С нами»?! Корабб медленно повернулся. Леоман стоял в нескольких шагах позади них, скрестив руки и опершись о стол с картами. В глазах его поблёскивало лукавое веселье.

– Мы отправляемся в город, – сообщил Леоман. – Я хочу заглянуть в один из храмов.

Корабб поклонился:

– Я буду сопровождать тебя с мечом наготове, о предводитель.

Брови Леомана чуть-чуть приподнялись.

– «Предводитель». Ты никогда не устанешь придумывать для меня новый титулы, Корабб?

– Никогда, о Длань Апокалипсиса.

Услышав такое прозвище, он вздрогнул, затем отвернулся. По другую сторону стола ждали шесть офицеров, к ним и обратился Леоман:

– Начинайте эвакуацию. И без лишнего насилия! Всех мародёров, каких поймаете, убейте, конечно. Но без лишнего шума. Обеспечьте защиту семей и их имущества, включая скот…

Один из воинов не выдержал:

– Но, командир, нам потребуются…

– Нет, не потребуются. У нас есть всё, что нам нужно. К тому же, животные – единственное богатство, которое большинство беженцев смогут забрать с собой. Так что высылайте сопровождение на западную дорогу. – Он взглянул на Синицу. – Посланники вернулись из Лотала?

– Да, с радостным приветствием от фалах'да.

– Радостным от того, что я не двинул войска на его город, ты хотела сказать.

Синица пожала плечами.

– Так что, он пошлёт войска, чтобы прикрыть дорогу?

– Да, Леоман.

Вот! Она уже его зовёт просто по имени! Корабб приложил все усилия, чтобы его голос не прозвучал рычанием:

– Для тебя он «предводитель», Третья. Или «командир». Или «фалах'д»…

– Довольно, – перебил его Леоман. – Собственное имя мне нравится, так что можно им пользоваться. Отныне, друг Корабб, мы обойдёмся без титулов, когда присутствуют только офицеры.

Так я и думал, совращение уже пустило корни. Воин с ненавистью посмотрел на Синицу, но та, не обращая внимания на него, не сводила собственнического взгляда с Леомана. Глаза Корабба сузились. О Леоман Падший.

Ни одна улица, ни один переулок в И'гхатане не шли прямо больше тридцати шагов. Город, выросший на многослойном фундаменте, восходившем, наверное, к лабиринту первого укреплённого поселения, которое возвели здесь десять тысяч лет назад, походил больше на муравейник, каждый проход в котором открывался небу, хотя частенько небо проглядывало только в щель шириной едва ли в сажень.

Каждый шаг в узких переходах И'гхатана вёл в прошлое. Когда-то Леоман сказал Кораббу, что города рождаются не из удобства, не из властолюбия, не из-за рынков и болтливых торговцев. И даже не из-за появления излишка урожая. Нет, говорил Леоман, города рождаются только из нужды в защите. Крепости – и ни что иное, всё остальное – последствия и только. Потому города всегда окружает стена, да от самых древних зачастую только стены-то и остались.

Поэтому, объяснял Леоман, города всегда строятся на костях своих предшественников, выстраивают стены ещё выше, укрепляя защиту. Племена налётчиков и грабителей, со смехом говорил он, вот кто породил города, те самые города, которые стали для них неуязвимы и в конце концов покорили их. Так цивилизация родилась из дикости.

Это, конечно, хорошо, думал Корабб, когда они шагали к центру города, и даже, наверное, правда, но он уже тосковал по открытым просторам оданов, шёпоту пустынного ветра, отчаянной жаре, что может так нагреть мозги человеку под шлемом, что ему даже привидится, будто его преследует орда толстых тётенек и кожистых бабушек, и все они хотят потрепать его за щёчку.

Корабб потряс головой, чтобы отогнать это воспоминание и ужас, который оно в нём вызывало. Он шёл слева от Леомана – с обнажённой саблей – и воинственно хмурился на всякого подозрительного встречного. Синица шагала слева от Леомана, они то и дело задевали друг друга руками и тихо переговаривались. Наверное, обменивались словечками, сальными от похоти, так что Корабб даже радовался, что не мог подслушать. Либо так, либо они сговариваются, как бы его погубить.

– Опонны ведите меня, тащите её! – процедил он сквозь зубы.

Леоман повернул голову:

– Ты что-то сказал, Корабб?

– Я проклинал этот гнусный крысятник, о Мститель.

– Мы уже почти пришли, – проговорил Леоман с несвойственной ему заботой, отчего дурное настроение Корабба только усилилось. – Мы с Синицей обсуждали, что делать со жречеством.

– Правда? Вот это мило. Что ты имеешь в виду под фразой «что делать со жречеством»?

– Они не хотят уходить.

– Я не удивлён.

– Я тоже, но они уйдут.

– Это всё из-за богатства, – заявил Корабб. – Реликварии, иконы, винные погреба – они боятся, что как только окажутся на дороге, их сразу ограбят, изнасилуют и волосы из причёски повыдёргивают.

Леоман и Синица одновременно и странно посмотрели на него.

– Знаешь, Корабб, – проговорил Леоман, – по-моему, тебе лучше снять этот твой новый шлем.

– Да, – добавила Синица. – У тебя по лицу пот ручьём течёт.

– Я в полном порядке! – прорычал Корабб. – Это шлем бывшего Воителя. Но Леоман не захотел его принять. Хотя должен был. На самом деле я его храню только для него. В должный час он осознает необходимость сорвать его с моей головы и надеть, и мир снова выправится, да славятся все жёлтые и голубенькие боги.

– Корабб…

– Я в полном порядке, но нам лучше что-то сделать с этими старухами, которые нас преследуют. Я скорее на собственный меч брошусь, чем дам им себя поймать. «О-ох, какой миленький мальчик»! Хватит! С меня довольно!

– Дай мне этот шлем, – приказал Леоман.

– Как вовремя ты признал своё предназначенье, о Адъюнктогубитель!

Когда они добрались до храма Скалиссары, голова у Корабба гудела. Леоман решил не надевать тяжёлый шлем, даже когда вынул из него насквозь промокший подшлемник, – без которого тот всё равно оказался бы слишком велик. Ну, по крайней мере, старухи исчезли; более того, они шли по практически безлюдному кварталу, хотя и слышали гомон толпы на главных улицах: жителей выводили из города на западную дорогу, которая вела к приморскому городу Лоталу. Среди горожан царила паника, но уже было понятно, что бóльшую часть из четырёх тысяч воинов Леомана отправили на улицы, чтобы поддерживать порядок.

Семь малых храмов, посвящённых каждому из Семи Святых, окружали восьмиугольное здание, освящённое ныне во имя Королевы Грёз. К центральному входу вёл спиральный пандус, проходивший через маленькие, увенчанные куполами строения. Примыкающие к нему стены изуродовали дважды: сперва – когда перепосвящали храм малазанским богам вскоре после завоевания, а потом уже – во время восстания, когда мятежники напали на храмы и иноземное жречество, разгромили святилища и перебили сотни людей. Фризы и метопы, кариатиды и барельефы – всё было разрушено, изображения пантеона – осквернены, обезображены до неузнаваемости.

Все, кроме храма Королевы Грёз, поскольку укрепления делали его практически неприступным. К тому же Кораббу говорили, что Королева – загадочная богиня, да и культ её зародился вроде бы не в Малазанской империи. Богиня Прорицания отбрасывала тысячи отражений на тысячи людей, и ни одна цивилизация не могла назвать её полностью своей. Так что, побившись о стены храма дней шесть, повстанцы заключили, что Королева им как бы и не враг, а потом ушли восвояси. Желание и необходимость – так сказал со смехом Леоман, услышав эту историю.

Но всё равно, Кораббу эта богиня казалась… чужеземной.

– Что за дело, – спросил Корабб, – заставляет нас посещать этот храм?

Леоман ответил вопросом на вопрос:

– Помнишь ли, старый мой друг, как ты поклялся идти за мной, какое бы безумие я ни задумал?

– Помню, предводитель.

– Что ж, Корабб Бхилан Тэну'алас, вскоре твою решимость сдержать обещание ждёт тяжёлое испытание. Ибо я собираюсь поговорить с Королевой Грёз.

– С Высшей жрицей…

– Нет, Корабб, – перебил Леоман, – с самой богиней.

– Нелегко это – убить дракона.

Кровь оттенка зодиакального света продолжала растекаться по выгнутым булыжникам. Икарий и Маппо держались от неё на расстоянии, ибо не стоило касаться такого тёмного обетования. Ягг сидел на каменной плите, которая могла быть прежде алтарём, но теперь оказалась прижата к стене слева от входа. Воин опустил лицо в ладони и уже некоторое время молчал.

Маппо переводил взгляд с друга на огромный труп драконицы и обратно. И то, и другое его печалило. О многом в этой пещере стоило скорбеть: и об ужасном ритуальном убийстве, которое здесь произошло, и о потопе воспоминаний, накрывшем Икария, когда ягг увидел тело.

– Значит, остался лишь Оссерк, – проговорил Маппо. – И если он падёт, Путь Серка останется без правителя. Знаешь, Икарий, похоже, я вижу закономерность.

– Осквернение, – прошептал ягг, не поднимая головы.

– Пантеон становится уязвимым. Фэнера затащили в этот мир, а теперь Оссерк… сам источник его силы оказался под угрозой. Сколько иных богов и богинь оказались ныне в осаде, хотел бы я знать? Слишком долго мы держались в стороне от происходящего, друг мой.

– «В стороне», Маппо? Нет никакого «в стороне».

Трелль вновь посмотрел на мёртвую драконицу:

– Наверное, ты прав. Кто же сумел совершить такое? В драконе скрыто само сердце Пути, его источник силы. Но… кто-то одолел Соррит, загнал её под землю, в эту пещеру внутри небесной крепости, и прибил к чёрному дереву – давно ли это произошло, как думаешь?

Икарий не ответил, и Маппо шагнул чуть ближе к луже крови, а затем поднял взгляд, рассматривая массивный, тронутый ржавчиной железный шип.

– Нет, – пробормотал он через несколько мгновений, – это не ржавчина. Отатарал. Её сковали отатаралом. Но она ведь из Старших – и должна была справиться с его алчной энтропией. Не понимаю…

– Ветхое и новое, – бросил Икарий, и в его устах эти слова прозвучали проклятьем; ягг внезапно вскочил, лицо его было перекошено, взгляд – суров. – Ответь мне, Маппо. Расскажи, что ты знаешь о пролитой крови.

Трелль отвернулся:

– Икарий…

– Маппо, ответь.

Не сводя взгляда с аквамариновой жидкости, трелль молчал, онемел от бури противоречивых эмоций, вскипевшей в его сердце. Затем вздохнул:

– Кто первый окунул руки свои в этот губительный поток? Кто испил из него и тем преобразился? И как отатараловый шип повлиял на это преображение? Икарий, кровь эта осквернена…

– Маппо.

– Хорошо. Всякая пролитая кровь, друг мой, обладает силой. Звери, люди, самые малые птички – кровь есть жизненная сила, поток самой души. В ней заперто время живущих, от начала до конца. Это самая священная сила бытия. Убийцы, чьи руки запятнаны кровью жертв, черпают в ней силу, желают они того или нет. Многих от неё воротит, иные начинают алкать крови и так превращаются в рабов насилия и убийства. Опасность в том, что кровь и её сила окрашиваются страхом и болью. Поток, чувствуя свою гибель, возмущается, и потрясение в нём оборачивается ядом.

– А как же судьба? – глухо спросил Икарий.

Маппо вздрогнул, но не оторвал глаз от лужи крови.

– Да, – прошептал он, – ты угодил в самую суть. Что принимает тот, кто вбирает в себя такую кровь, впитывает её собственной душой? Ждёт ли его самого, в свою очередь, насильственная смерть? Существует ли некий верховный закон, который вечно стремится восстановить равновесие? Если кровь питает нас, что же, в свою очередь, питает её, и скован ли этот источник нерушимыми законами или столь же капризен, как и мы сами? Только ли мы, создания этой земли, вольны так обходиться с тем, чем владеем?

– К'чейн че'малли не виновны в смерти Соррит, – проговорил Икарий. – Они об этом ничего не знали.

– Однако это создание было заморожено, а значит, подверглось воздействию яггутского ритуала Омтоз Феллака. Как могли к'чейн че'малли этого не знать? Должны были ведать, даже если не сами погубили Соррит.

– Нет, они невиновны, Маппо. Я в этом уверен.

– Но… как же?

– Крест. Он из чёрного дерева. Из мира тисте эдуров, из владений Тени, Маппо. В том мире, как ты знаешь, предмет может одновременно находиться в двух местах или начинаться в одном, а затем внезапно проявляться в другом. Ибо Тень странствует и не признаёт границ.

– Значит… это тело… заморозили здесь, призвав из Тени…

– Уловили ледяными тенетами яггутской магии. Однако пролитая кровь и, вероятно, сам отатарал оказались слишком сильны для Омтоз Феллака и разрушили яггутское заклятие.

– Соррит убили во владениях Тени. Да. Теперь всё сходится, Икарий, и становится куда яснее.

Ягг впился в трелля взглядом горящих, лихорадочных глаз:

– Правда? Ты бы обвинил тисте эдуров?

– Но кто ещё имеет подобную власть над Тенью? Явно не самозванец, который сидит сейчас на престоле!

Икарий промолчал. Он прошёлся вдоль края растекающейся лужи крови, словно искал какие-то знаки на неровном полу.

– Я знаю, кто этот яггут. Узнаю её работу. Небрежность в обращении с Омтоз Феллаком. Она была… отчаянной. Нетерпеливой, яростной. Она бесконечно устала от бесконечных попыток к'чейн че'маллей организовать вторжение, основать колонии на всех континентах. Ей было плевать на гражданскую войну, которая разгорелась среди к'чейн че'маллей. Эти Короткохвостые бежали от своих сородичей, искали убежища. Не думаю, что она сподобилась это выяснить.

– Думаешь, она знает о том, что здесь произошло? – спросил Маппо.

– Нет, иначе она бы вернулась. Хотя, возможно, она мертва. Столь многие умерли…

Ягг начал поворачиваться и вдруг замер:

– Я проклят. Этот секрет ты всегда стремишься от меня скрыть, верно? Я нащупал… воспоминания. Обрывки. – Икарий поднял руку, чтобы провести ладонью по лбу, но затем безвольно уронил её. – Я чувству… ужасные вещи…

– Да. Но они не принадлежат тебе, Икарий. Не тому другу, что стоит ныне передо мной.

Икарий помрачнел ещё больше, и от этого у Маппо разрывалось сердце, но трелль не отвёл взгляда, не оставил друга в момент душевных терзаний.

– Ты – мой защитник, – проговорил Икарий, – но защита не в том, в чём кажется. Ты рядом со мной, Маппо, чтобы защищать мир. От меня.

– Всё не так просто.

– Правда?

– Да. Я здесь, чтобы защитить друга, которого вижу сейчас, от… от другого Икария…

– Это должно прекратиться, Маппо.

– Нет.

Икарий снова взглянул на дракона.

– Лёд, – пробормотал он. – Омтоз Феллак. – Икарий повернулся к Маппо: – Сейчас мы уйдём отсюда. Отправимся в Ягг-одан. Я должен найти своих сородичей по крови. Яггутов.

Шестнадцать курганов насыпали в полулиге к югу от И'гхатана. Каждый – в сотню шагов длиной, тридцать шириной, и высотой в три человеческих роста. Грубо отёсанные известняковые глыбы и внутренние колонны должны были поддерживать сводчатую кровлю шестнадцати тёмных обителей, в которых упокоились кости малазанцев. Теперь к ним протянулись свежевырытые канавы, по которым густым потоком текли из города окутанные тучами мух нечистоты.

«Да уж, – мрачно подумал Кулак Кенеб, – яснее не скажешь».

Пытаясь не обращать внимания на зловоние, Кенеб направил коня к центральному кургану, который венчал когда-то каменный памятник в честь павших солдат Империи. Статую повалили, остался только широкий пьедестал. Сейчас на нём стояли двое мужчин и две собаки. Смотрели на неровные, выбеленные стены И'гхатана.

Курган Дассема Ультора и его «Первого меча», в котором не было ни тела Дассема, ни останков его воинов, погибших под этим городом столько лет назад. Большинство солдат знали об этом. Смертоносные, легендарные бойцы Первого меча были похоронены в безымянных могилах, чтобы уберечь их от осквернения, а погребение Дассема, по слухам, находилось где-то на окраинах Унты, в Квон-Тали.

Виканский пёс Кривой повернул массивную голову, когда Кенеб заставил коня взбираться по крутому склону. Глаза с алыми веками, глубоко утопленные в плотном узоре шрамов, взгляд, от которого сердце малазанца похолодело. Кенеб понял, что лишь воображал, будто сдружился с этим зверем. Он должен был пасть вместе с Колтейном. Пёс выглядел так, будто его сшили на глазок из разрозненных, неопознаваемых кусков, так чтобы результат по форме примерно походил на собаку. Бугристые, асимметричные плечевые мышцы, шея толщиной с бедро взрослого мужчины, неровные, увитые мускулами задние лапы, грудь широкая, как у пустынного льва. Под пустыми глазами зверя – мощная пасть, слишком широкая, нос свёрнут набок, три могучих клыка видны, даже когда пасть закрыта, ибо большая часть кожи, которая их прикрывала, пропала при Падении Колтейна, а новая не наросла. Одно ухо обрезано, другое сломано и срослось так, что лежит плоско и под неестественным углом.

Обрубок хвоста Кривого не шевельнулся, когда Кенеб спешился. Если бы этот пёс начал вилять хвостом, Кенеб бы, наверное, на месте умер от потрясения.

Грязный, похожий на крысу хэнский пёс по кличке Таракан подбежал, чтобы обнюхать сапог Кенеба, а потом по-дамски присел и полил кожу струёй мочи. Выругавшись, малазанец отскочил и уже занёс ногу для пинка, но замер, услышав низкое рычание Кривого.

Вождь хундрилов Голл раскатисто захохотал:

– Таракан просто метит эту груду камней, Кулак. Видит Худ, внизу нет никого, так что и обижаться некому.

– Жаль, что нельзя сказать того же о других курганах, – проговорил Кенеб, снимая перчатки для верховой езды.

– Да, но это оскорбление лежит у ног жителей И'гхатана.

– Тогда Таракану стоило бы проявить чуть больше терпения, вождь.

– Худ нас побери, да это же просто треклятая собака! Думаешь, моча у неё скоро закончится?

– Это вряд ли, согласен. В этой крысе больше мерзкой жидкости, чем в бешеном бхедерине.

– Питание нездоровое.

Кенеб обратился ко второму мужчине:

– Кулак Темул, адъюнкт желает знать, объехали ли город твои разведчики-виканцы.

Молодой воин уже не был ребёнком. Со времени выхода из Арэна он вырос на две ладони. Худой, похожий на хищную птицу, в чёрных глазах – память о слишком многих утратах. Старые воины Вороньего клана, которые прежде отказывались ему повиноваться, теперь молчали. Темул не сводил глаз с И'гхатана и никак не дал понять, что вообще услышал слова Кенеба.

Голл говорит, он всё больше и больше походит на Колтейна. Кенеб уже знал о виканцах довольно, чтобы подождать ответа.

Голл откашлялся:

– На западной дороге следы массового исхода, всего за день-два до нашего прибытия. Полдюжины старых конников из Вороньего клана потребовали, чтобы им разрешили им гнать и трепать беженцев.

– И где они сейчас? – поинтересовался Кенеб.

– Ха! Охраняют вещевой обоз!

Темул заговорил:

– Сообщи адъюнкт, что все ворота закрыты. У подножия теля вырыли ров, который рассекает все насыпные дороги. Глубиной около человеческого роста. Однако шириной он лишь в два шага – врагу явно не хватило времени.

«Не хватило времени». Кенеба это удивило. Если подгонять работников, Леоман мог бы за один лишь день вырыть куда более внушительную преграду.

– Хорошо. Разведчики сообщали о боевых машинах на стенах или угловых башнях?

– Баллисты малазанского образца, ровно дюжина, – ответил Темул, – расставлены через равные промежутки. Никакого сосредоточения.

– Что ж, – протянул Кенеб, – глупо было рассчитывать, что Леоман так просто выдаст свои слабые места. А люди на стенах?

– Да, толпы. Все выкрикивали оскорбления моим воинам.

– И голые задницы показывали, – добавил Голл, отворачиваясь, чтобы сплюнуть.

Таракан подбежал, обнюхал блестящую слизь, а затем принялся её лизать.

Кенеба чуть не стошнило, и он поглядел в другую сторону, ослабляя ремешок шлема под подбородком.

– Кулак Темул, ты принял решение о том, как нам лучше всего подступить к городу?

Темул бросил на него холодный взгляд:

– Да.

– И?

– И что, Кулак? Адъюнкт не интересует наше мнение.

– Возможно, но я бы хотел услышать твои соображения.

– Забыть о воротах. Использовать морантскую взрывчатку, чтобы пробить стену ровно посередине между воротами и башней. С любой стороны. С двух сторон – даже лучше.

– А как сапёры выживут, если им придётся работать под самой стеной?

– Пойдём на штурм ночью.

– Это рискованно.

Темул нахмурился, но промолчал.

Голл повернулся и смерил Кенеба недоверчивым взглядом:

– Мы город собираемся штурмовать, а не выплясывать Худом проклятые танцы.

– Знаю. Но у Леомана есть маги, и ночь не скроет от них наших сапёров.

– Чародеям можно ответить, – возразил Голл. – Для этого у нас есть маги. Но мы зря сотрясаем воздух. Адъюнкт всё равно поступит так, как сочтёт нужным.

Кенеб повернулся вправо и посмотрел на огромный лагерь Четырнадцатой армии, разбитый так, чтобы отразить вылазку из города, если Леоман решится на такую глупость. Развёртывание – размеренное, осторожное – займёт два или даже три дня. Дальность малазанских баллист хорошо известна, так что тут неожиданностей ждать не стоит. Но всё равно окружение слишком растянет их ряды. Потребуются передовые редуты, чтобы следить за воротами, а Темуловы виканцы вместе с сэтийцами и Голловыми хундрилами должны будут разделиться на отряды и стоять наготове, чтобы вовремя отреагировать, если Леоман приготовил для них какой-нибудь сюрприз.

Кулак покачал головой:

– Одного я не понимаю. Флот адмирала Нока уже идёт к Лоталу с пятью тысячами морпехов на борту, и как только силы Дуджека заставят капитулировать последний город, он быстрым маршем двинется на соединение с нами. Леоман должен понимать, что его положение безнадёжно. Он не победит, даже если изрядно потреплет нас. Мы всё равно сумеем затянуть петлю вокруг И'гхатана и дождаться подкреплений. Ему конец. Почему же он продолжает сопротивляться?

– Да, – сказал Голл. – Ему бы и дальше скакать на запад, в одан. Там бы мы его никогда не поймали. Там он смог бы начать сначала, привлечь новых воинов в свои ряды.

Кенеб оглянулся:

– Значит, вождь, тебе так же неуютно, как и мне.

– Он хочет нам кровь пустить, Кенеб. Прежде, чем он падёт, хочет пустить нам кровь, – бросил хундрил и резко взмахнул рукой. – Чтобы новые курганы насыпали вокруг этого проклятого города. А он погибнет в бою и станет ещё одним мучеником.

– Выходит, убивать малазанцев – достаточная причина для того, чтобы драться. Что же мы сделали, чтоб заслужить такую ненависть?

– Уязвлённая гордыня, – заявил Темул. – Одно дело потерпеть поражение на поле брани, и совсем другое, если враг раздавил тебя, и ему даже меч обнажить не пришлось.

– Унижение в Рараку, – кивая, согласился Голл. – Как опухоль растёт в их душах. И её не вырежешь. Малазанцы должны познать боль и муку.

– Но это же смешно! – сказал Кенеб. – Неужели этим ублюдкам не хватило «Собачьей цепи»?

– Первой жертвой побеждённых становится память об их собственных преступлениях, Кулак, – сказал Темул.

Кенеб внимательно посмотрел на молодого воина. Найдёныш Свищ часто сопровождал Темула и среди прочих несвязных замечаний поминал славу, – быть может, дурную, – которая в будущем ждёт Темула. Конечно, будущее это может наступить и завтра. Да и сам Свищ вполне может оказаться лишь полусумасшедшим сиротой… ладно, даже я сам в это не верю – слишком много он знает. Если бы только можно было понять хотя бы половину того, что он говорит… Ладно, в любом случае, Темул продолжал удивлять Кенеба суждениями, которых можно было бы ожидать от какого-нибудь старого опытного воина.

– Хорошо, Кулак Темул. Что бы ты сделал на месте Леомана?

Молчание, затем быстрый взгляд на Кенеба, лёгкое удивление на соколином лице виканца. В следующий миг на нём застыла прежняя бесчувственная маска, и Темул пожал плечами.

– Колтейн идёт в твоей тени, Темул, – сказал Голл и провёл пальцами по лицу, словно повторяя движение вытатуированных слёз. – Я его вижу – снова и снова…

– Нет, Голл. Я уже говорил тебе. Ты видишь только обычаи виканцев. Всё остальное – лишь твоё воображение. Колтейн отослал меня; не во мне он вернётся.

– Я видел много виканцев, – прорычал Голл.

Похоже было, что этот спор они затеяли давно и не скоро закончат. Вздохнув, Кенеб подошёл к своему коню.

– Что-то ещё передать адъюнкту? От кого-то из вас? Нет?

Ладно.

Он вскочил в седло и собрал поводья. Виканский пёс Кривой смотрел на него мёртвыми глазами цвета песка. Рядом с ним развалился, расставив лапы, Таракан и с бездумной сосредоточенностью, свойственной лишь собакам, грыз найденную где-то кость.

Уже спустившись на половину склона, Кенеб понял, откуда, скорее всего она взялась. Нужно было пнуть. Да так сильно, чтоб эта крыса в самые Худовы Врата пролетела!

Капрал Смрад, Горлорез и Непоседа сидели за игрой в «корытца». Чёрные камешки отскочили от руля и покатились в ямки, когда подошёл Флакон.

– Где ваш сержант? – спросил маг.

Смрад поднял глаза, затем вновь вперился в игровое поле:

– Краску смешивает.

– Краску? Какую ещё краску?

– Это далхонский обычай, – пояснил Непоседа. – Маска смерти.

– Перед осадой?

Горлорез зашипел – видимо, он так смеялся – и сказал:

– Слыхали? «Перед осадой». Отлично, Флакон, просто отлично.

– Это маска смерти, идиот, – добавил Непоседа. – Он её всегда наносит, когда думает, что умрёт.

– Прекрасный боевой дух, как для сержанта, – саркастически бросил Флакон, оглядываясь по сторонам.

Остальные солдаты девятого взвода – Гальт и Лоуб – ссорились по поводу того, что именно швырнуть в кипящую воду. Оба держали пригоршни приправ, но стоило одному протянуть руку с травой к котелку, другой его отталкивал и пытался подсыпать своего. Снова, и снова, и снова, над кипящей водой. Оба молчали.

– Ладно, где Бальзам смешивает эту свою краску?

– К северу от дороги вроде было местное кладбище, – сообщил Смрад. – Думаю, он там.

– На случай, если я его не найду: капитан хочет посмотреть на всех сержантов своей роты, – заявил Флакон. – На закате.

– Где?

– В овечьем загоне за фермой к югу от дороги – в том, у которого крыша провалилась.

Вода из котелка над огнём напрочь выкипела, и Гальт с Лоубом теперь дрались за вёдра.

Флакон направился к следующей стоянке. Сержант Моук растянулся на груде одеял. Рыжий бородатый фаларец ковырялся в крупных зубах рыбной костью. Его солдат нигде не было видно.

– Сержант, капитан Фарадан Сорт собирает подчинённых…

– Слышал. Не глухой.

– Где ваш взвод?

– В нужнике застряли.

– Все?!

– Я куховарил вчера. А у них желудки нежные – ну и вот.

Сержант срыгнул, и вскоре до Флакона донёсся запах, похожий на вонь подгнившей требухи.

– Худ бы меня побрал! Да где же вы умудрились порыбачить по дороге?

– Мы и не рыбачили. С собой взял. Подзалежалась рыба малость, не спорю, но ничего такого, чтобы настоящий солдат не переварил. В котелке ещё чуток осталось – будешь?

– Нет.

– Неудивительно, что у адъюнкта проблемы. Сборище трусливых нытиков, а не армия.

Флакон направился прочь.

– Эй! – окликнул его Моук. – Передай Скрипу, что пари в силе, пока я дышу.

– Какое пари?

– Между ним и мной, это всё, что тебе нужно знать.

– Ладно.

Сержант Мозель и его солдаты разбирали сломанную повозку в канаве. Доски сложили в кучу, и Смекалка с Подёнкой вытаскивали гвозди и заклёпки, а Таффо и Ура Хэла возились с осью под бдительным присмотром сержанта. Мозель поднял глаза:

– Флакон, да? Четвёртый взвод, Скрипов, верно? Если ищешь Неффария Бредда, то он ушёл уже. Великан просто. Наверное, феннских кровей.

– Нет, я не за ним, сержант. А вы видели Бредда?

– Ну, не сам лично, я только вернулся, но вот Смекалка…

Услышав своё имя, мускулистая женщина оторвалась от работы:

– Ага. Слыхала, мол, он тутай только что был. Эй, Подёнка, кто бишь сказал, мол, он тутай был?

– Кто?

– Да Неффарий же ж Бредд, корова толстая, об ком тут ещё толковать?

– Не знаю, кто такое сказал. Я и не слушала толком. Вроде как Улыбка. Улыбка же? Наверное. Но я всё равно хочу этого мужика под одеялко затащить…

– Улыбка – не мужик…

– Не её. Бредда.

Флакон уточнил:

– Ты хочешь переспать с Бреддом?

Мозель шагнул к Флакону и угрожающе прищурился:

– Ты что, над моими солдатами смеёшься?

– Что вы, сержант! Я просто пришёл сообщить, что капитан собирает…

– Ну да, мне говорили.

– Кто?

Худощавый солдат пожал плечами:

– Не помню. Какая разница?

– Большая, если выходит, что я трачу время даром.

– А у тебя времени нету, чтобы даром потратить? С чего б это? Ты какой-то особенный?

– Ось-то, вроде, не сломана, – заметил Флакон.

– А кто сказал, что сломана?

– Так зачем вы тогда повозку разобрали?

– Мы за ней шли и пыль глотали так долго, что теперь вот решили отомстить.

– А где тогда возчик? И грузчики?

Смекалка злорадно хохотнула.

Мозель снова пожал плечами, затем указал на канаву. Там, в пожелтевшей траве, неподвижно лежали четыре связанные фигуры с заткнутыми ртами.

Взводы сержантов Тагга и Собелонны собрались поглазеть на драку между – как увидел Флакон, когда протолкался поближе – Курносом и Лизунцом. Солдаты швыряли монеты в пыль, а два тяжёлых пехотинца пыхтели и качались, сжав друг друга в захватах. Сверху было видно лицо Лизунца – круглое, красное, потное и вымазанное пылью. Впрочем, происходящее не изменило его обычного выражения воловьего равнодушия. Он медленно моргал и, судя по всему, пытался что-то жевать.

Флакон толкнул локтем Тольса, солдата, оказавшегося от него по правую руку.

– Чего это они сцепились?

Тольс повернулся к Флакону, его узкое, бледное лицо подёргивалось.

– Всё чрезвычайно просто. Два взвода идут на марше – один за другим, затем меняются местами, и первые шагают позади, доказывая, что мифическое чувство товарищества и братства – не что иное как эпический повод для сложения дурных стихов и пошлых песен, предназначенных для услаждения низколобой публики, а проще говоря, – выдумка. Которая, наконец, воплотилась в этом позорном торжестве животных инстинктов…

– Лизунец Курносу ухо откусил, – вклинился капрал Рим, который стоял слева от Флакона.

– Ого. Его он и жуёт?

– Точно. И не особо торопится.

– А Тагг и Собелонна знают про капитанский сбор?

– Ага.

– Выходит, Курнос, которому сперва кончик носа отхватили, теперь ещё и одноухий?

– Ага. Стало быть, Лизунец остался с носом, а Курнос – без носа.

– А это не он женился на прошлой неделе?

– Он самый, на Ханне. Вон она стоит, против него ставит. Но, как по мне, она его не за личико-то полюбила, если ты понимаешь, о чём я.

Флакон приметил невысокий холм к северу от дороги, там росло около двух десятков скрюченных, сгорбленных гульдиндх.

– Это там старое кладбище?

– Вроде да, а что?

Не отвечая, Флакон протолкался через толпу и направился к холму. Сержант Бальзам нашёлся в разрытой грабителями могиле. Он вымазал лицо пеплом, а теперь издавал странный, монотонный стон и танцевал, ходя по крошечному кругу.

– Сержант, капитан собирает всех…

– Заткнись. Я занят.

– На закате, в овечьем загоне…

– Прервёшь далхонское погребальное пенье, и познаешь тысячу тысяч веков проклятий, что навсегда поразят весь твой род. Волосатые старухи выкрадут детей твоих детей и порубят на куски, а затем сварят с овощами и клубнеплодами и добавят несколько бесценных щепоток шафрана…

– Уже всё, сержант. Приказ передал. До свидания.

– …а далхонские колдуны, увешанные гирляндами из живых змей, возлягут с твоей женщиной, и она породит ядовитых червей, увитых курчавыми чёрными волосами…

– Продолжай в том же духе, сержант, и я сделаю твою куколку…

Бальзам одним махом выпрыгнул из могилы и выкатил глаза:

– Злой, злой человек! Оставь меня в покое! Я же тебе ничего не сделал!

Далхонец развернулся и помчался прочь так быстро, что шкура газели хлопала, будто на ветру.

Флакон развернулся и неторопливо пошёл обратно к своему лагерю.

Когда он вернулся, Смычок собирал свой арбалет, а Спрут наблюдал за сержантом с нескрываемым интересом. Рядом с сапёрами стоял ящик морантской взрывчатки – открытый, гранаты лежали в выстеленных мягкой тканью гнёздах, точно черепашьи яйца. Остальные солдаты сидели на некотором расстоянии от них и явно нервничали. Сержант поднял глаза:

– Ну что, Флакон, всех отыскал?

– Да.

– Хорошо. И как держатся остальные взводы?

– Нормально, – ответил Флакон и покосился на остальных, сжавшихся в кучку по другую сторону кострища. – А какой в этом смысл? Если ящик взорвётся, волной сами стены И'гхатана снесёт, а от вас и половины этой армии только розовый туман останется.

На лицах солдат разом возникло чуть смущённое выражение. Корик хмыкнул и наигранно лениво поднялся.

– Я с самого начала тут сидел, – заявил он. – Это потом уже Битум и Улыбка решили укрыться в моей обширной тени.

– Врёт он, – буркнула Улыбка. – Кстати, Флакон, а ты-то почему вызвался разнести приказ капитана?

– Потому что я не дурак.

– Да ну? – вклинился Битум. – Но ты же вернулся, правда?

– Я думал, они уже закончат за это время, – ответил Флакон и отмахнулся от мухи, которая вилась у него перед носом, а затем сел с подветренной стороны от костра. – Сержант, как ты думаешь, что хочет сказать капитан?

– Сапёры и щиты, – проворчал Спрут.

– Щиты?

– Ага. Мы пригибаемся и бежим, а остальные нас прикрывают, как щит, от стрел и камней, пока мы не заложим взрывчатку, а потом, кто уцелеет, бежит обратно так быстро, как только сможет, да только всё одно не успеет.

– Выходит, дорожка в один конец.

Спрут ухмыльнулся.

– Всё будет немного сложнее, – бросил Смычок. – Надеюсь.

– Она рванёт прямо внутрь, это её стиль.

– Может, и так, Спрут. А может, и нет. Ей нужно, чтобы, когда пыль уляжется, бóльшая часть армии осталась в живых осталась.

– Ну, спишет пару сотен сапёров.

– Нас и так уже немного, – заметил Смычок. – Не захочет она нас попусту терять.

– Вот уж новость будет тогда для всей Малазанской империи.

Сержант покосился на Спрута:

– Скажи, почему бы мне тебя не убить прямо здесь, да и дело с концом?

– Даже и не думай. Я хочу забрать с собой всех вас, знойных землекопов.

Неподалёку возникли сержант Геслер и его солдаты и принялись разбивать лагерь. Флакон заметил, что капрала Урагана среди них не было. Геслер подошёл к костру.

– Скрип.

– Калам и Бен вернулись?

– Нет, ушли. С Ураганом.

– Ушли? Куда?

Геслер присел напротив Смычка:

– Давай просто скажем, что я сильно рад видеть твою уродливую рожу, Скрип. Может, они сумеют вернуться, может, нет. Потом всё расскажу. Целое утро проторчал у адъюнкта. Она меня засыпала вопросами.

– О чём?

– О том, что я тебе потом расскажу. У нас, значит, новый капитан.

– Фарадан Сорт.

– Корелрийка?

Смычок кивнул:

– На Стене служила, как нам кажется.

– Значит, не свалится, если ей врезать.

– Ага. А потом врежет в ответ.

– Ну, это просто отлично.

– Она всех сержантов собирает сегодня на закате.

– Я, наверное, пойду лучше и отвечу ещё на пару вопросов адъюнкта.

– Не выйдет от неё вечно бегать, Геслер.

– Да ну? Сам увидишь. А куда перевели капитана Добряка?

Смычок пожал плечами:

– В какую-нибудь роту, которую надо в порядок привести, наверное.

– А нас не надо?

– Нас трудней напугать, чем большинство солдат в этой армии, Геслер. Да и сдаётся мне, он на нас уже крест поставил. И я по старому ублюдку тосковать не буду. Сегодня на сборе скорее всего речь пойдёт о том, что мы будем делать во время осады. Либо так, либо она просто хочет потратить время зря и произнести какую-нибудь пафосную тираду.

– Во славу Империи, – скривился Геслер.

– Во имя отмщенья, – добавил Корик, который привязывал к перевязи новые фетиши.

– Отмщенье славно, только пока это мы его несём, солдат.

– Неправда, – возразил Смычок. – Это всё мерзко, с какой стороны ни посмотри.

– Расслабься, Скрип. Я не очень серьёзно. Ты так напрягся, будто нас осада ждёт. Кстати, почему тут нет пятерни-другой Когтей, чтобы сделать всю грязную работу? Ну, знаешь, пробраться в город, во дворец, зарезать Леомана да и дело с концом. Зачем нам вообще возиться с настоящими боями? Что у нас теперь за империя?

Некоторое время все молчали. Флакон смотрел на сержанта. Смычок проверял натяжение арбалета, но чародей видел, что он размышляет. Спрут сказал:

– Ласиин их всех отозвала. Держит под рукой.

Геслер бросил на сапёра тяжёлый, оценивающий взгляд:

– Такое говорят, Спрут?

– И такое тоже. Откуда нам знать? Может, она унюхала что-то этакое в воздухе.

– Ты-то уж точно унюхал, – пробормотал Смычок, осматривая колчан.

– Узнал только, что несколько опытных рот, которые ещё остались в Квон-Тали, получили приказ выдвигаться в Унту и город Малаз.

Смычок наконец поднял глаза:

– В Малаз? Это ещё зачем?

– Таких подробностей не рассказывали, сержант. Только куда, но не зачем. В общем, что-то затевается.

– Где ты такого наслушался? – спросил Геслер.

– Есть у нас новый сержант – Хеллиан. Она из Картула.

– Пьяненькая?

– Она самая.

– Странно, что она вообще хоть что-то заметила, – бросил Смычок. – С чего её вообще оттуда выставили?

– Об этом она молчит. Оказалась в неудачное время в неудачном месте, думаю – поэтому у неё так рожу сводит, как только об этом речь заходит. В общем, сперва её отправили в город Малаз, а потом перевели на корабль в Напе – ну и в Унту. И она никогда так не напивается, чтоб ослепнуть.

– Ты ей ляжки пощупать собрался, Спрут?

– На мой вкус она слишком молоденькая, Скрип, но бывает и похуже.

– Мутноглазая баба, – фыркнула Улыбка. – На большее тебя, наверное, не хватит, Спрут.

– Когда я ещё пацаном был, – проговорил сапёр, вынимая из ящика гранату – «шрапнель», как с ужасом понял Флакон, когда Спрут начал подбрасывать и ловить её одной рукой, – всякий раз, когда я что-то неуважительное говорил о старших, папаша уводил меня на задний двор и бил до полусмерти. Сдаётся мне, Улыбка, твой отец слишком уж баловал свою любимую дочурку.

– Только попробуй, Спрут, и я тебе нож в глаз всажу.

– Кабы я был твоим отцом, Улыбка, я бы уже давно с собой покончил.

При этих словах она смертельно побледнела, но этого никто не заметил, поскольку все неотрывно следили за взлетавшей и падавшей гранатой.

– Положи на место, – приказал Смычок.

Спрут иронично приподнял бровь, затем улыбнулся и опустил «шрапнель» в ящик.

– Всё одно выходит, что Хеллиан себе подобрала толкового капрала, а это нам подсказывает: она не совсем мозги растрясла, хоть и хлещет бренди, как воду.

Флакон встал:

– Кстати, вот о ней я забыл. Где они стоят, Спрут?

– Возле повозки с ромом. Но она уже знает про сбор.

Флакон покосился на ящик со взрывчаткой:

– Да? Ну, тогда я по пустыне прогуляюсь.

– Далеко не отходи, – сказал сержант, – может, там Леомановы воины бродят.

– Верно.

Вскоре он уже увидел место вечернего сбора. Сразу за обвалившимся хлевом маг приметил поросшую жёлтой травой груду мусора размером с небольшой курган. Поблизости никого не было. Флакон подобрался к горке, и шум лагеря у него за спиной стих. Солнце уже клонилось к закату, но ветер оставался жарким, как дыхание кузни.

Обтёсанный камень и обломки старого фундамента, разбитые идолы, растрескавшиеся доски, кости животных и битая утварь. Флакон вскарабкался по ближнему склону, приметил самые недавние пополнения – малазанская керамика, покрытая чёрной глазурью, приземистая, самые распространённые мотивы: гибель Дассема Ультора под стенами И'гхатана, Императрица на троне, Первые герои и квонский пантеон. Местная посуда, которую Флакон видел в деревнях, что армия миновала в дороге, была куда более изысканной, удлиненная, покрытая белой или кремовой глазурью на горлышке или по краю, буро-красная в основной части, украшенная полноцветными реалистичными изображениями. Флакон остановился, приметив один такой осколок, на котором художник запечатлел «Собачью цепь». Маг поднял его, стёр пыль с изображения. Осколок сохранил часть Колтейна на деревянном кресте, над ним – марево чёрных ворон. Ниже – мёртвые виканцы и малазанцы, и пастуший пёс, пронзённый копьём. По спине чародея пробежал холодок, и он выронил осколок.

На вершине холма Флакон немного постоял, разглядывая раскинувшийся вдоль дороги малазанский военный лагерь. Тут и там мелькали верховые гонцы; в небе парили, точно облако мух, – стервятники, накидочники и ризаны.

Флакон терпеть не мог знамения такого сорта.

Сняв шлем, маг вытер пот со лба и повернулся к одану на юге. Некогда эта земля, возможно, была плодородной, но ныне превратилась в пустыню. Стоит ли за неё драться? Нет, но в мире вообще мало вещей, достойных того, чтобы за них драться. Друзья-солдаты, может быть, – ему об этом столько раз говорили старые ветераны, у которых уже ничего не осталось в жизни, кроме этого сомнительного товарищества. Такие нерушимые связи могли родиться лишь из отчаяния, когда душа сжималась до крошечного пятачка, в котором располагались любимые вещи и люди. Всему остальному ответом служило глухое безразличие, превращавшееся иногда в жестокость.

Не стоило даже думать о том, как жить. Если не считать Спрута и сержанта, его взвод состоял из людей, которые в этом смысле ничем не отличались от Флакона. Юные души, которые страстно желали найти себе место в мире, где они бы не чувствовали себя такими одинокими, или души, преисполненные бравады, призванной замаскировать хрупкое и уязвимое сердце. Но всё это неудивительно. Молодёжь шла напролом даже тогда, когда всё вокруг казалось навеки застывшим, нерушимым и вечным. Юность любит, когда эмоции бьют через край, доходят до предела, она пересыпает их пламенно-острыми специями так, что можно горло обжечь и воспламенить сердце. Юность не мчится в будущее осознанно – ты просто вдруг оказываешься там, усталый, измотанный, и гадаешь, как же здесь очутился. Что ж, это понятно. Не нужно даже эхо бесконечных бабушкиных советов, которое неустанно шелестит в его мыслях.

Если, конечно, этот голос принадлежит его бабушке. Флакон уже начал в этом сомневаться.

Маг перешёл груду мусора и начал спускаться с южной стороны. У подножия в иссохшей земле виднелись выбоины, а в них – куда более древние останки – черепки с красной глазурью, выцветшие изображения колесниц и неуклюжих фигур в пышных головных уборах, со странными крючковатыми клинками в руках. Эти старинные образы сохранились на массивных кувшинах для оливкового масла, ухватившихся почти забытую древность, как будто утраченный ныне золотой век хоть чем-то отличался от текущего.

Это наблюдения его бабушки. Она не ничего доброго не говорила о Малазанской империи, но ещё меньше – об Унтанской конфедерации, Лиге Ли-Хэна, и прочих деспотиях доимперского период Квон-Тали. Она была ребёнком во времена войны между Итко-Каном и Кон-Пором, набега сэтийцев, миграции виканцев, взлёта Квонской гегемонии. «Всё только кровь да глупость, – говаривала она. – Кого ведёт, а кого и тащит. Старики со своими амбициями да молодые с бездумными порывами. Хорошо хоть Император этому конец положил – нож в спину седым тиранам и дальние войны молодым фанатикам. Это не правильно, но что в этом мире правильно? Неправильно, конечно, но лучше, чем было, а я-то помню, насколько было хуже».

И вот Флакон оказался здесь, посреди одной из таких «дальних войн». Но никакого фанатизма в его побуждениях не было. Нет, суть оказалась куда более жалкой. Скука – плохая причина для каких-либо поступков. Лучше уж прикрываться пламенной идеей, какой бы глупой и невозможной она ни была.

Спрут говорил об отмщении. Но он слишком прямо пытается скормить нам эту приманку, и поэтому мы не пылаем праведным гневом, как должны бы. Флакон не был уверен, но ему казалось, что эта армия потеряла свою суть. В самом её сердце поселилась пустота, которая жаждала наполниться, и Флакон боялся, что эта жажда будет вечной.

Маг уселся на землю, начал беззвучно взвывать к жизням вокруг. Вскоре к нему подбежали несколько ящериц. Два ризана сели на его правое бедро и сложили крылья. Огромный – с лошадиное копыто – паук спрыгнул с соседнего валуна и приземлился на его колено – лёгкий, точно пёрышко. Флакон осмотрел пришедших и решил, что их будет довольно. Жесты, поглаживание пальцами, безмолвные приказы – и его разномастные прислужники один за другим двинулись к овечьему загону, где капитан собиралась говорить со своими сержантами.

Полезно знать, насколько широко распахнутся Врата Худа, когда дело дойдёт до штурма.

А потом приблизилось нечто иное.

Внезапно Флакона пробил пот.

Она вынырнула из жаркого марева, двигалась, словно животное – добыча, не хищник, во всём – в каждом сторожком, быстром движении – тонкий мех, буро-коричневый, лицо уже более человеческое, чем обезьянье, на нём застыло какое-то выражение – или, по крайней мере, его задаток, ибо она посмотрела на Флакона с явным любопытством. Не ниже самого мага ростом, стройная, пышная грудь, раздутый живот. Она пугливо приблизилась.

Маг увидел, как она присела, подобрала пригоршню песка и швырнула в него, издав громкий лающий звук. Песок не долетел до цели, несколько мелких камешков отскочили от его сапог.

А может быть, это я – чародейское видение, а не она. В глазах её – чудо встречи лицом к лицу с богом или демоном. Флакон поднял глаза и увидел за её плечом саванну, густые травы, небольшие рощи, диких зверей. Всё изменилось, стало таким, каким было давным-давно. Ох, духи, почему же вы не оставляете меня в покое?

Она шла следом. Шла за ними. За всей армией. Она её чуяла, видела следы марша, возможно, даже слышала далёкий звон металла и треск деревянных колёс по камням на дороге. И отправилась следом. Вперёд её гнали страх и восторг. Она следовала, не понимая, как будущее может отзываться в прошлом, в её мире, её времени. Не понимая? Да он и сам этого не понимал. Словно существует одно лишь настоящее, словно все мгновения сосуществуют одновременно. И вот мы здесь, лицом к лицу, слишком невежественные, чтобы поделиться своей верой, своим видением мира – и мы видим их все, все сразу, и если не будем осторожны, это сведёт нас с ума.

Но пути назад не было. Просто потому, что никакого «назад» не существовало.

Флакон продолжал сидеть, и она подобралась ближе, заговорила что-то на странном гортанном наречии с большим количеством щелчков и твёрдых приступов. Указала на свой живот, провела по нему пальцем, словно рисовала что-то на пушистой шкуре.

Флакон кивнул. Да, ты беременна. Я это понял. Но что мне до того?

Она снова бросила в него пригоршню песка, на этот раз песчинки попали ему к корпус, чуть ниже груди. Флакон отмахнулся рукой от тучи перед слезящимися глазами.

Она рванулась вперёд – на удивление быстро – и перехватила его запястье, вытянула руку вперёд, прижала его ладонь к своему животу.

Флакон встретил её взгляд и был потрясён до глубины души. Не дикое животное, разумное. Эрес'аль. Тоска в этих тёмных, ошеломительно красивых глазах заставила его внутренне отшатнуться.

– Ладно, – прошептал маг и медленно потянулся своими чародейскими чувствами к её чреву, внутрь, чтобы коснуться духа, растущего в ней.

Но почему Эрес'аль? Потому что… ох, нижние боги… потому что она – последнее невинное создание, последний невинный предок в нашей родословной. После неё… началась деградация духа. Изменилась точка отсчёта, мы отгородились от всего остального, прорезали по живому границы – в земле, в собственном видении, в сознании. После неё остались… лишь мы.

Это осознание – признание – было умопомрачительным. Флакон отдёрнул руку. Но было слишком поздно. Теперь он знал слишком многое. Отец… тисте эдур. Нерождённое дитя… единственный чистый претендент на новый Престол Тени – трон, главенствующий над исцелённым Путём.

И у него будет столько врагов. Столько…

– Нет, – сказал он Эрес'али, качая головой. – Не нужно молиться мне. Нельзя. Я не бог. Я только…

Пристыжённый до потери дара речи, Флакон отстранился, вцепившись в склон холма из мусора цивилизации, черепков и кусков окаменевшего раствора, ржавых обломков металла. Нет, он не хотел этого. Не мог постичь такой… потребности. Не мог стать её… её верой.

Эрес'аль подобралась ближе, сжала руками горло мага и потащила его обратно. Оскалила зубы, встряхнула его.

Задыхаясь, Флакон забился в её хватке.

Эрес'аль бросила его на землю, оседлала, выпустила шею и подняла оба кулака вверх, словно для того, чтобы обрушить на чародея.

– Хочешь, чтобы я стал твоим богом? – прохрипел он. – Ладно! Будь по-твоему!

Он смотрел ей в глаза, смотрел на воздетые кулаки, обрамлённые ярким, ослепительным светом солнца.

Вспышка, словно кто-то выхватил меч, сталь радостно зашипела в его голове. Словно яростный вызов… Чародей моргнул и сообразил, что смотрит в пустое небо, лёжа на каменистом склоне. Эрес'аль исчезла, но он по-прежнему чувствовал эхо её веса на бёдрах и жуткую эрекцию, которую она в нём вызвала.

Кулак Кенеб вошёл в шатёр адъюнкта. Там собрали большой стол и расстелили на нём карту И'гхатана, которую на прошлой неделе доставил верховой гонец из Войска Однорукого. Учёный зарисовал город вскоре после гибели Дассема Ультора. Рядом с Тавор стоял Тин Баральта, чертивший что-то на пергаменте палочкой угля. «Красный клинок» говорил:

– …восстановлены здесь и здесь. В малазанском стиле – полуколонны и внешние скобы. Инженеры выяснили, что развалины под землёй представляют собой лабиринт отдельных тупиков, старых комнат, полузасыпанных улиц и внутренних коридоров. Там всё нужно было сровнять с землёй, но по меньшей мере один из горизонтов строительства может соперничать с возможностями современных зодчих. Здесь у них явно возникли трудности, так что четвёртый бастион решили пока не возводить.

– Я понимаю, – проговорила адъюнкт. – Но, как я уже говорила раньше, Кулак Баральта, я не собираюсь штурмовать четвёртый бастион.

Кенеб видел, как это взбесило «красного клинка», но тот смолчал, просто швырнул уголь на стол и отступил на шаг.

В углу сидел Кулак Блистиг, развалился вытянув ноги так, что это уже граничило с нарушением субординации.

– Кулак Кенеб, – приветствовала его Тавор, не отводя глаз от карты, – вы встречались в Темулом и вождём Голлом?

– Темул докладывает, что население эвакуировали из города – жители ушли по дороге к Лоталу. Очевидно, Леоман готовится к долгой осаде и не собирается кормить никого, кроме солдат и необходимых работников.

– Ему нужно пространство для манёвра, – заявил со своего места Блистиг. – Паника на улицах ему ни к чему. Не стоит слишком много смысла вкладывать в это решение, Кенеб.

– Я подозреваю, – заметил Тин Баральта, – мы слишком мало вкладываем в это решение. Мне не по себе, адъюнкт. Вся эта треклятая ситуация меня нервирует. Не может быть, чтобы Леоман явился сюда защищать последний мятежный город. Не для того он пришёл, чтобы защитить последних верующих – клянусь Семью Святыми, он же их из дому выставил, изгнал из родного города! Нет, И'гхатан ему нужен по тактическим соображениям, и это меня тревожит, потому что я в этом не вижу никакого смысла.

Адъюнкт сказала:

– Темул ещё что-то добавил, Кулак Кенеб?

– Он размышлял о ночном штурме. Сапёры взорвут одну из секций стены. По его плану, затем мы войдём внутрь большим числом и ударим в самое сердце И'гхатана. Если пробьёмся достаточно далеко, сможем обложить Леомана во дворце фалах'да…

– Слишком рискованно, – проворчал Тин Баральта. – Темнота не защитит наших сапёров от его магов. Их просто перебьют…

– Рисков избежать невозможно, – заявила Тавор.

Брови Кенеба поползли вверх:

– Темул высказался в том же духе, адъюнкт, когда мы обсуждали опасность этого плана.

– Тин Баральта, – продолжила, помолчав, Тавор, – вы и Блистиг уже получили указания по поводу того, как расположить ваши войска. Советую начинать приготовления. Я поговорила непосредственно с капитаном Фарадан Сорт по поводу того, что потребуется от неё самой и её взводов. Не будем тратить время зря. Атакуем сегодня же. Кулак Кенеб, прошу вас остаться. Остальные свободны.

Кенеб смотрел, как уходят Блистиг и Баральта, читал по множеству мелких знаков – позам, развороту плеч и скованному шагу, – насколько они деморализованы.

– Командование не строится на единодушии, – неожиданно жёстко заявила адъюнкт, поворачиваясь к Кенебу. – Я отдаю приказы, и мои офицеры должны их исполнять. Им бы радоваться, ибо вся ответственность лежит на мне и только на мне одной. Никому другому не придётся отвечать перед Императрицей.

Кенеб кивнул:

– Воля ваша, адъюнкт. Однако ваши офицеры чувствуют ответственность – за своих солдат…

– Многие из которых погибнут, рано или поздно, на том или ином поле боя. Возможно, даже здесь, в И'гхатане. Мы осаждаем город, а осада – дело кровавое. У меня нет времени, чтобы морить их голодом. Чем дольше Леоман продолжает сопротивление, тем выше вероятность новых мятежей на территории Семи Городов. В этом я полностью согласна с Первым Кулаком Дуджеком.

– Тогда почему, адъюнкт, мы не приняли его предложение прислать подкрепление?

Полдюжины ударов сердца она молчала, затем сказала:

– Мне известно о настроениях, которые ходят среди солдат этой армии – и никто из этих солдат, похоже, не знает, в каком состоянии на самом деле Войско Однорукого.

– На самом деле?

Тавор шагнула к нему:

– Почти ничего не осталось, Кенеб. Сердце – самая сердцевина Войска – потеряна.

– Но… Адъюнкт, он ведь получил подкрепления, не так ли?

– Потерянное невозможно восстановить. Новобранцы: генабарийцы, натии, половина гарнизона Крепи… да, пересчитай сапоги, и выйдет армия в полном составе, но, Кенеб, пойми – Дуджек сломлен. И так же сломлено его Войско.

Кенеб был потрясён. Он отвернулся, расстегнул застёжку на шлеме, стащил его с головы, затем провёл рукой по спутанным, мокрым волосам.

– Худ бы нас побрал! Последняя великая армия Империи…

– Теперь – Четырнадцатая, Кулак.

Кенеб недоумённо уставился на неё. Тавор принялась расхаживать по шатру:

– Разумеется, Дуджек предложил помощь, потому что он… потому что он – Дуджек. Впрочем, меньшего нельзя было и ожидать от Первого Кулака. Но он… они пострадали достаточно. Их задание теперь – дать Семи Городам ощутить присутствие Империи. И нам бы молиться своим богам, чтобы их мужество никто… никто не решился подвергнуть испытанию.

– Поэтому вы так торопитесь.

– Леомана необходимо уничтожить. И'гхатан должен пасть. Сегодня.

Кенеб долго молчал, затем спросил:

– Почему вы говорите это мне, адъюнкт?

– Потому что Гэмет умер.

– А Ян'тарь никто из вас не уважает, – проговорила Тавор, затем бросила на него странный взгляд и добавила: – В отличие от тебя.

– Прикажете сообщить об этом другим Кулакам, адъюнкт?

– О Дуджеке? Решай сам, но я бы советовала тебе, Кулак, хорошенько обдумать это решение.

– Но им нужно сказать! По крайней мере, тогда они поймут…

– Меня? Поймут меня? Возможно. Но это не самое важное.

Кенеб этого не понял. Точнее, понял не сразу, осознал лишь потом.

– Они верят не только в вас, не только в Четырнадцатую армию, они верят в Дуджека Однорукого. Пока они считают, что он рядом, готов в любой момент выступить нам на подмогу, они будут исполнять ваши приказы. Вы не хотите отнимать у них эту веру, но молчанием приносите себя в жертву, жертвуете уважением, которое бы заслужили в их глазах…

– Если бы только они сочли это достойным уважения, Кулак, в чём я совершенно не уверена, – Тавор повернулась к столу. – Решение за вами, Кулак.

Кенеб увидел, как она склонилась над картой, и, посчитав, что разговор окончен, вышел вон из шатра.

Его слегка мутило. Войско Однорукого сломлено? Или это только она так решила? Может, Дуджек просто устал… но кто скажет наверняка? Быстрый Бен – вот только его здесь нет. И убийцы тоже, Калама Мехара. Значит, остался… что ж, один человек. Кенеб остановился у шатра, отметил, как высоко стоит солнце над горизонтом. Если поспешить, ещё можно успеть, прежде чем Сорт поговорит с ними.

Кенеб направился к стоянке морпехов.

– Что вы хотите, чтобы я вам сказал, Кулак?

Сержант разложил перед собой полдюжины тяжёлых арбалетных стрел. Он уже прикрепил «шрапнели» к двум из них и трудился над третьей.

Кенеб пристально смотрел на глиняную гранату в руках Смычка.

– Сам не знаю, но давай честно.

Смычок остановился, оглянулся на свой взвод и прищурился.

– Адъюнкт рассчитывает на подкрепления, если всё пойдёт плохо? – тихо спросил он.

– В том-то и дело, сержант. Не рассчитывает.

– Выходит, Кулак, – проговорил Смычок, – она считает, что Дуджек скис. И с ним – Войско Однорукого. Так она думает?

– Да. Ты знаешь Быстрого Бена, а этот Высший маг был там. В Коралле. Я не могу спросить его лично, поэтому обращаюсь к тебе. Адъюнкт права?

Солдат снова принялся прилаживать взрывчатку к наконечнику стрелы. Кенеб ждал.

– Похоже, – пробормотал сержант, – я ошибся.

– В чём?

– Адъюнкт читает знаки лучше, чем я думал.

– Ты хорошо выглядишь, Ганос Паран.

Он сухо усмехнулся:

– Это всё от безделья, Апсалар.

С палубы послышались крики моряков: каракка повернула к гавани Кансу. Крики чаек служили аккомпанементом скрипу снастей и стонам дерева. Холодный бриз всколыхнул солёный воздух, который вливался в каюту через иллюминатор с левого борта, и бриз этот принёс с собой запах суши.

Апсалар ещё некоторое время разглядывала сидящего напротив мужчину, затем вновь принялась водить пемзой по рукояти одного из своих ножей. Полированное дерево, конечно, выглядело красиво, но слишком скользило в потной ладони. Обычно она надевала кожаные перчатки, но всегда полезно было готовиться к разным неожиданностям. В идеальной ситуации убийца сам выбирает, где и когда драться, но такой роскоши ему никто пообещать не может.

Паран сказал:

– Вижу, ты так же методична, как и всегда. Впрочем, теперь твоё лицо живее. Глаза…

– Ты слишком долго пробыл в море, капитан.

– Возможно. Как бы там ни было, я больше не капитан. Годы службы позади.

– Сожалеешь?

Тот пожал плечами:

– Немного. Никогда у меня не получалось быть там, где я хотел, – с ними. Только в самом конца, но тогда… – Он помолчал. – Тогда уже было слишком поздно.

– Может, так оно и лучше, – заметила Апсалар. – Чище.

– Странно вышло: «Мостожоги» для нас значат очень разное. Разные воспоминания, разные точки зрения. Выжившие хорошо со мной обошлись…

– Выжившие. Всегда остаются выжившие.

– Хватка, Мураш, Дымка, Молоток и ещё несколько человек. Совладельцы «К'руловой корчмы» в Даруджистане.

– «К'руловой корчмы»?

– В старом храме, который когда-то был посвящён этому Старшему богу. Да. Не самое подходящее место, конечно.

– Даже больше, чем ты думаешь, Паран.

– Сомневаюсь. Я многое узнал, Апсалар, – и о многом.

Гулкий удар в правый борт: портовый патруль явился собрать плату за стоянку. Щёлкнул линь. Новые голоса.

– К'рул активно вступил в борьбу против Паннионского Домина, – продолжил Паран. – С тех пор его присутствие мне уже не так приятно – Старшие боги вернулись в игру…

– Да, ты уже что-то подобное говорил. Они ополчились против Увечного Бога, и трудно их в этом винить.

– В самом деле? Иногда я тоже так думаю, но бывают дни… – Он покачал головой и поднялся. – Сейчас отдадут швартовы. Мне нужно всё подготовить.

– Что именно?

– Лошадей.

– Паран.

– Да?

– Ты теперь Взошедший?

Его глаза расширились:

– Не знаю! Ничего нового я не чувствую. Да и, признаться честно, я даже не очень понимаю, что значит «Восхождение».

– Значит, тебя труднее убить.

– Почему?

– Ты нашёл в себе силу, личного характера, но с ней… в общем, сила притягивает силу. Всегда. Не обычная земная власть, но нечто иное, природная сила, взаимное притяжение энергий. Начинаешь видеть всё иначе, думать иначе. А другие тебя замечают – обычно это не к добру, кстати. – Она вздохнула, разглядывая его, затем добавила: – Может, и не нужно тебя предостерегать, но я попробую. Быть осторожен, Паран: из всех стран в этом мире две – опаснее прочих…

– Твоё знание или Котильона?

– Котильон знал про одну, я – про другую. Сейчас ты готовишься сойти на сушу в одной из них. Семь Городов – не самое удачное место для путника, Паран, особенно – для Взошедшего.

– Я знаю. Я это чувствую то… с чем мне придётся иметь дело.

– Найди кого-то, кто будет за тебя драться, если сможешь.

Его глаза сузились.

– Да уж, явный недостаток веры в меня.

– Я тебя уже убила однажды…

– Когда была одержима богом – самим Покровителем убийц, Апсалар.

– Который играл по правилам. А здесь водятся те, кому правила не нужны.

– Я об этом подумаю, Апсалар. Спасибо.

– И запомни: торгуйся с позиции силы или не торгуйся вообще.

Он странно улыбнулся и направился наверх.

Из угла послышалось шебуршание – на свет выбрались Телораст и Кердла. Костяные лапки застучали по доскам пола.

– Он опасен, Не-Апсалар! Держись от него подальше… О нет, ты слишком много времени с ним провела!

– Не беспокойся обо мне, Телораст.

– Беспокойство? Ох, нам-то беспокойства самим хватает, да, Кердла?

– На век вперёд хватит, Телораст. То есть, о чём это я? Никакого беспокойства. Совсем.

Апсалар сказала:

– Господин Колоды всё знает о вас обеих, что, несомненно, усугубляет ваше беспокойство.

– Но он же тебе ничего не сказал!

– Ты так в этом уверена?

– Конечно! – Птицеобразный скелет принялся скакать и извиваться перед своей товаркой. – Подумай, Кердла! Если бы она знала, она бы нас растоптала! Верно?

– Если только не задумала ещё более чудовищное предательство, Телораст! Об этом ты не подумала? Не подумала, да? Одной мне приходится думать!

– Ты вообще не думаешь! Не умеешь даже!

Апсалар поднялась:

– Уже опустили трап. Пора идти.

– Спрячь нас под плащом. Обязательно! Там же собаки на улицах!

Девушка убрала нож:

– Ладно, только не вертитесь.

Кансу, убогий порт, четыре из шести причалов которого размозжили месяц назад борта флотилии Нока, не представлял из себя ничего выдающегося, и Апсалар обрадовалась, когда они проехали последний квартал жалких хибар, ютившихся вдоль дороги, и увидели перед собой россыпь скромных каменных строений, приметили пастухов, загоны и красноглазых коз, собравшихся под сенью гульдиндх. А за ними – сады тарока, покрытого серебристой, волокнистой корой, из которой делали прекрасные верёвки. Неровный ряд деревьев казался призрачным, ибо стволы словно мерцали на ветру.

Было что-то странное в городе позади, толпы казались менее многолюдными, чем следовало бы ожидать, голоса – приглушёнными. Несколько торговых лавок оказались закрыты – в самый разгар-то рыночного дня! Скромные посты малазанских солдат обнаружились только у ворот и в порту, где отказали в праве причалить по меньшей мере четырём торговым судам. И приезжим никто не рвался что-то объяснять.

Паран тихо переговорил с торговцем лошадьми, и Апсалар увидела, как куда больше монет, чем следовало, бы перешло от одного к другому, но бывший капитан ничего не сказал, когда они поскакали прочь.

Добравшись до перекрёстка, оба натянули поводья.

– Паран, – сказала Апсалар, – ты ничего странного не заметил в Кансу?

Тот поморщился.

– Я не думаю, что нам следует бояться, – заявил он. – Тебя ведь всё-таки одержал бог, а что до меня – не стоит особо волноваться, как я уже говорил.

– О чём ты?

– О чуме. Ничего удивительного, учитывая, сколько непохороненных трупов оставило после себя восстание. Всё началось примерно неделю тому назад или чуть больше, где-то к востоку от Эрлитана. Все корабли, которые заходили туда или приписаны к этому порту, заворачивают.

Апсалар некоторое время молчала. Затем кивнула:

– Полиэль.

– Да.

– И не осталось достаточно целителей, чтобы вмешаться.

– Барышник сказал, что чиновники отправились в храм Д'рек в Кансу. Там ведь можно найти самых могущественных целителей. И обнаружили, что всех жрецов внутри – перебили.

Девушка покосилась на него.

– Я поеду по южной дороге, – заявил Паран, пытаясь сладить со своим норовистым мерином.

– А мы – на запад, – ответила Апсалар, которой уже стало неудобно в семигородском седле. Ни она сама, ни Котильон никогда не отличались особыми успехами в верховой езде, но её кобыла хотя бы оказалась смирной. Девушка распахнула плащ, вытащила Телораст и Кердлу, а затем бросила их на землю. Размахивая хвостами, скелеты помчались прочь.

– Слишком быстро, – сказал Паран, глядя ей в глаза.

Девушка кивнула:

– Но и так сойдёт, я думаю.

Эти слова ему не понравились.

– Очень жаль это слышать.

– Я не хотела тебя обидеть, Ганос Паран. Просто я… ну, заново открываю для себя многое…

– Например, дружбу?

– Да.

– И думаешь, что не можешь себе этого позволить.

– Потому что она приводит к неосторожности, – закончила девушка.

– Ну, что ж. Как бы там ни было, Апсалар, я думаю, мы ещё свидимся.

Она кивнула:

– Буду ждать встречи.

– Хорошо. Значит, есть ещё для тебя надежда.

Девушка смотрела, как он уезжает, ведя за собой двух вьючных лошадей. Он изменился так, как никто не мог ждать. Он отказался от столь многого… что Апсалар даже ему завидовала. И почувствовала с лёгким уколом сожаления, что уже скучает по нему. Слишком близко. Слишком опасно. Но хоть так сойдёт.

Что до чумы, он, наверное, прав. Ни ему, ни самой Апсалар нечего бояться. А вот остальным я не завидую.

Остатки разбитой дороги не слишком помогали подъёму. Из-под ног сыпались камни, катились вниз, поднимая тучи пыли. Ливневый паводок рассёк тропу многие годы, а то и десятилетия назад, так что на крутых склонах русла показались бесчисленные слои осадочных отложений. Ведя в поводу свою лошадь и вьючных мулов, Самар Дэв разглядывала эти многоцветные слои.

– Ветер и вода, Карса Орлонг, без конца и края. Вечный диалог времени с самим собою.

Шагавший на три шага впереди воин-тоблакай не ответил. Он приближался к вершине, двигаясь по вымоине от прежних ливней, так что зазубренные, выветренные скалы вздымались по обе стороны от великана. Последнюю деревню они оставили позади уже несколько дней назад и выехали в по-настоящему дикие земли. Природа вернула своё, поскольку прежде эта дорога наверняка куда-то да вела, однако никаких других признаков древней цивилизации не сохранилось. Впрочем, Самар и не было особенно интересно то, что было прежде. Её зачаровывало будущее, в грядущем скрывался источник всех её изобретений, её вдохновения.

– Суть проблемы, Карса Орлонг, в чародействе.

– Какой же проблемы, женщина?

– Магия устраняет необходимость в изобретательстве – за пределами самых основных потребностей, конечно. И поэтому мы остаёмся вечно парализованы…

– Ликам в Скалу твой паралич, ведьма. С тем, где мы есть и чем являемся, – всё в порядке. Ты презираешь удовлетворённость и поэтому всегда недовольна и взбудоражена. Я – теблор. Мы живём просто и видим жестокость этого вашего «прогресса». Рабы, дети в цепях, тысячеликая ложь, призванная сделать одного лучше всех прочих, – и нет ей конца. Безумие зовётся мудростью, рабство – свободой. Я всё сказал.

– А я – нет. Ты такой же, раз зовёшь невежество мудростью, а дикость – благородством. Если отречься от желания улучшить то, чем мы являемся, мы обречены вечно повторять один и тот же цикл несправедливости…

Карса взобрался на вершину и повернулся, лицо его перекосилось.

– «Лучше» – всегда не то, что ты думаешь, Самар Дэв.

– Это как понимать?

Внезапно он поднял руку и замер:

– Тихо. Что-то не так. – Великан медленно обернулся, прищурился. – Какой-то… запах.

Самар присоединилась к нему, выволокла лошадь и мулов на ровную землю. По обе стороны виднелись высокие скалы, край гряды, частью которой был и холм, на котором они очутились. Острые, зазубренные скальные выступы, точно клинки кинжалов, ограждали гряду, насколько хватало глаз. На самой вершине скорчилось древнее дерево.

– Я ничего не слышу…

Тоблакай обнажил свой каменный меч:

– Зверь устроил себе логово где-то поблизости, как я думаю. Охотник, убийца. И по-моему, он где-то рядом…

Широко распахнутыми глазами Самар Дэв уставилась на окружающую местность, сердце бешено колотилось у неё в груди.

– Ты, похоже, прав. Тут нет ни одного духа…

Великан хмыкнул:

– Сбежали.

Грудой железных опилок небо опускалось со всех сторон, тяжёлая мгла была сухой, как песок. «Глупость какая-то», – подумал Калам Мехар. Но такие образы рождает застарелый страх, жалкие выверты истерзанной фантазии. Всем телом он цеплялся за отвесную, неровную скалу в нижней части летающей цитадели, в ушах завывал ветер, а дрожь вытягивала силу из рук и ног – и он почувствовал, как истаяли последние нити заклятия Быстрого Бена.

Они не ждали такого внезапного отказа магии – Калам не видел здесь никаких признаков отатарала, никаких прожилок в жестоком, чёрном базальте. Никакого явного объяснения. Камень рассёк кожаные перчатки, по ладоням текла кровь, впереди – гора, на которую нужно вскарабкаться, а вокруг смыкается сухой серебристый туман. Где-то далеко внизу скорчились Быстрый Бен и Ураган, маг наверняка гадает, что же пошло не так, и, хотелось бы верить, быстро соображает, как всё исправить. А капрал, небось, чешется под мышками да вшей давит ногтями.

Ладно, никакого толку ждать неизвестно чего, особенно если известно что произойдёт неизбежно. Застонав от усилия, Калам начал карабкаться вверх по скале.

Последней летающей крепостью, которую ему доводилось видеть, было Лунное Семя, и в трещинах на её склонах гнездились десятки тысяч Великих Воронов. К счастью, здесь их не было. Ещё несколько человеческих ростов – и он выберется на склон, а не будет болтаться, как сейчас, практически вверх тормашками под днищем. Добраться туда – и можно будет отдохнуть.

Треклятый чародей. И треклятая адъюнкт. И треклятые все остальные скопом, никто из них ведь сюда не попал. Поскольку это было явное безумие и таких дураков больше не нашлось. О, боги, плечи горели огнём, а мышцы бёдер свело от боли до онемения. А это мне совсем ни к чему, верно?

Я уже для такого слишком стар. Мужчины его возраста не доживали до его возраста, вляпываясь в такие идиотские планы. Размяк я, что ли? Мозгами размяк.

Калам подтянулся, перевалился за точёный край, поскрёб ступнями по камню, затем всё же нащупал уступы, способные выдержать его вес. Из груди Калама вырвался всхлип, который показался жалким даже ему самому, когда убийца закрепился на скальном склоне.

Довольно много времени спустя он поднял голову и принялся оглядываться по сторонам, выискивая подходящий выступ, на котором смог бы закрепить верёвку.

Потому что, если бы Короткохвостые заметили мошку у себя на шкуре, от Бена было бы больше проку даже внизу, чем от Калама. Арбалетная стрела едва ли долетит так высоко, а если и долетит – её можно будет просто рукой поймать в воздухе. Что до Урагана, – вот им-то куда легче пожертвовать, чем мной, – так он божился, что вообще не умеет лазать по скалам, клялся, будто в детстве никогда из колыбельки не выбирался без посторонней помощи.

Даже вообразить трудно, что этот бородатый громила вообще когда-то влезал в колыбельку.

Отдышавшись, Калам взглянул вниз.

И не увидел ни Быстрого Бена, ни Урагана. Ох, нижние боги, теперь-то что? На засыпанной пеплом равнине негде было спрятаться, особенно от наблюдателя с такой высоты. Но куда бы убийца ни направил взор, он никого не видел. Можно было разглядеть их следы, заканчивавшиеся там, где Калам оставил своих спутников, а на этом месте что-то… чернело, какая-то трещина в земле. Оценить размер отсюда трудно, но похоже… похоже, такого размера, что оба ублюдка могли туда провалиться.

Калам продолжил искать выступ для верёвки. И ни одного не нашёл.

– Ладно, похоже, время пришло. Котильон, считай, что я сейчас резко дёрнул за узел на твоей верёвке. Никаких оправданий, треклятый ты бог, мне нужна твоя помощь.

Убийца ждал. Вой ветра. Скользкий холод мглы.

– Мне не нравится этот Путь.

Калам повернул голову и обнаружил рядом с собой Котильона, который держался за скалу одной рукой и одной ногой. В другой руке бог держал яблоко, от которого только что откусил большой кусок.

– Думаешь, это смешно? – возмутился Калам.

Котильон прожевал, проглотил и ответил:

– До некоторой степени.

– Если ты не заметил, мы висим на летающей крепости, и она тут не одна, вон – рядком подруги выстроились.

– Если ты хотел, чтобы тебя подбросили до дому, – поучительно заявил бог, – лучше бы выбрал повозку или лошадь.

– А она вообще никуда не летит. Остановилась. И я в неё пытаюсь пробраться. Быстрый Бен и морпех меня ждали внизу, но теперь просто исчезли.

Котильон осмотрел своё яблоко, затем снова откусил.

– У меня руки устают.

Прожевал. Проглотил.

– Я не удивлён, Калам. Но всё равно тебе придётся проявить терпение, поскольку у меня есть ряд вопросов. Начну с самого очевидного: зачем ты решил вломиться в крепость, набитую к'чейн че'маллями?

– Набитую? Ты уверен?

– До определённой степени.

– Так что же они тут делают?

– Ждут, по всей видимости. Но сейчас я задаю вопросы.

– Ладно. Валяй, у меня времени полно.

– Впрочем, это, видимо, был мой единственный вопрос. Ах, нет, погоди, вот ещё один. Ты не желаешь вернуться на твёрдую землю, чтобы мы могли продолжить беседу в более комфортных условиях?

– Но тебе же здесь так нравится, Котильон!

– Не так уж часто выпадает возможность повеселиться. К счастью, мы оказались в тени этой цитадели, так что спускаться нам будет сравнительно легко.

– Готов в любой момент.

Котильон отбросил в сторону огрызок, затем потянулся и схватил Калама за плечо.

– Отцепляйся и предоставь остальное мне.

– Погоди-ка. Заклятья Быстрого Бена развеялись – так я, собственно, тут и застрял…

– Вероятно, потому что он потерял сознание.

– А он вырубился?

– Или умер. Нужно бы проверить, верно?

– Опасное дело, – перебил его Котильон, – ругаться так, чтобы звучало как молитва.

Рывок – и Калам заревел, когда бог оторвал его от скалы. Он повис в хватке Котильона.

– Расслабься, проклятый вол, я сказал сравнительно легко.

Тридцать ударов сердца спустя они коснулись ногами земли. Калам вырвал руку и направился к расселине, зиявшей на том месте, где стояли Бен и Ураган. Осторожно подобрался к краю. Крикнул в темноту:

– Бен! Ураган!

Никто не ответил. Рядом возник Котильон.

– Ураган? Это случайно не адъютант Ураган? Волосатый, мрачный, свиные глазки…

– Он теперь капрал, – сообщил Калам. – А Геслер – сержант.

Бог фыркнул, но больше ничего не сказал.

Убийца распрямился и внимательно посмотрел на Котильона:

– Я вообще-то не ожидал, что ты ответишь на мою молитву.

– Я – божество удивительное и непредсказуемое.

Глаза Калама сузились.

– И явился ты молниеносно. Будто… был где-то рядом.

– Возмутительное подозрение, – сказал Котильон. – Но, как ни странно, справедливое.

Убийца снял с плеча моток верёвки, затем огляделся по сторонам и выругался.

Со вздохом Котильон протянул руку. Калам вручил ему конец верёвки.

– Ну, держись, – сказал он, сбрасывая моток с края расселины.

В глубине послышался шлепок.

– Об этом не беспокойся, – проговорил Котильон. – Я её сделаю такой длины, какая понадобится.

Растреклятые боги. Калам перевалился через край и начал спускаться во мрак. Слишком много я сегодня карабкался вверх-вниз. Либо это, либо я разжирел. Наконец его мокасины ступили на камень. Убийца шагнул в сторону от верёвки.

Сверху опустилась небольшая светящаяся сфера, так что из темноты выступила ближайшая стена – отвесная, выстроенная человеком, с большими раскрашенными панелями, фигуры на которых словно плясали в лучах чародейского света. Некоторое время Калам только ошалело пялился на них. Это был не просто декор, но произведение искусства, рука мастера явственно проявлялась в каждой детали. Закутанные в тяжёлые одеяния фигуры – более-менее человекообразные – стояли в возвышенных позах, воздев руки в жесте поклонения или экзальтации, на их лицах был написан восторг. У их ног художник изобразил груду отрубленных частей тел, залитых кровью и обсиженных мухами. Изуродованная плоть тянулась вниз до самого пола и дальше. Калам наконец увидел, что весь пол покрыт изображением кровавого месива, которое уходило во тьму, во все стороны.

Тут и там валялись обломки камня, а в пяти шагах – два неподвижных тела.

Калам подошёл к ним.

С облегчением он обнаружил, что оба живы, хотя трудно было определить, насколько пострадали его спутники. Ясно было только, что Ураган сломал обе ноги: одну над коленом и обе кости голени на другой. На шлеме капрала красовалась внушительная вмятина, но дышал он ровно, что Калам счёл добрым знаком. Быстрый Бен, казалось, вовсе не пострадал – никаких видимых переломов, по крайней мере, и ни капли крови. Что до внутренних повреждений – тут можно было только гадать. Калам некоторое время смотрел в лицо чародею, а затем отвесил ему пощёчину.

Глаза Бена распахнулись. Он моргнул, огляделся, закашлялся и сел.

– У меня половина лица онемела – что стряслось?

– Понятия не имею, – буркнул Калам. – Вы с Ураганом провалились в расселину. Фаларцу пришлось несладко. Но ты как-то умудрился выйти из передряги целым и здоровым – как это у тебя вышло?

– Целым? Да у меня, кажется, челюсть сломана!

– Врёшь. Может, об пол ударился. Малость опухла, конечно, но ты бы не смог говорить, если бы сломал челюсть.

– Хм, логично, – проворчал чародей. Он поднялся на ноги и подошёл к Урагану. – Ого, ноги выглядят паршиво. Нужно их сложить, прежде чем я его исцелю.

– Исцелишь? Чтоб тебя, Бен, ты же никогда никого не лечил во взводе!

– Конечно, это была работа Молотка. Я же работал там мозгами, забыл?

– Ну, помнится, это у тебя не слишком много времени отнимало.

– Это ты так думаешь, – буркнул маг, потом замолчал и огляделся по сторонам. – Где мы? И откуда этот свет?

– Подарочек от Котильона, который держит другой конец этой верёвки.

– Ого. Ну, тогда он и будет целительствовать. Спускай его вниз.

– А кто тогда будет держать верёвку?

– Она нам не понадобится. Так, постой, ты же, вроде, полез на Лунное Семя? Ага, теперь понятно, что здесь делает твой бог. Всё сходится.

– Помяни демона к ночи, – проговорил Калам, глядя, как Котильон планирует вниз – медленно, почти лениво.

Бог опустился на камни рядом с Ураганом и Быстрым Беном. Коротко кивнул чародею, приподнял одну бровь, затем присел на корточки подле морпеха.

– Адъютант Ураган, что же с тобой произошло?

– По-моему, всё очевидно, – ответил Калам. – Он обе ноги сломал.

Бог перевернул морпеха на спину, потянул за ноги, чтобы кости встали на место, затем поднялся:

– Думаю, так сойдёт.

– Вряд ли…

– Адъютант Ураган, – перебил Котильон, – не настолько смертен, как могло бы показаться. Его прокалили огни Тирллана. Или Куральд Лиосана. Или Телланна. Или всех трёх. В общем, как ты сам можешь убедиться, он уже исцеляется. Сломанные рёбра полностью срослись, как вылечились разбитая печень и разбитый таз. И треснувший череп. Увы, мозгу внутри даже магия помочь бессильна.

– Он потерял рассудок?

– Боюсь, рассудка у него никогда и не было, – ответил бог. – Он ведь даже хуже, чем Урко. У того, по крайней мере, были какие-то интересы, пусть даже бессмысленные и эксцентричные.

Ураган застонал.

Котильон подошёл к стене.

– Как любопытно, – произнёс он. – Этот храм посвящён Старшему богу. Не могу наверняка сказать, какому. Похоже, богине Кильмандарос. Или Гриззину Фарлу. Может, даже К'рулу.

– Кровавые у него подношения, – пробормотал Калам.

– Самые лучшие, – заявил Быстрый Бен, смахивая пыль с одежды.

Калам заметил, как Котильон лукаво взглянул на чародея, и удивился. Бен Адаэфон Делат, Котильон ведь что-то знает о тебе, верно? Эх, чародей, слишком много у тебя секретов. Затем убийца заметил верёвку, которая по-прежнему свисала с края расселины.

– Котильон, ты к чему там верёвку привязал?

Бог оглянулся и усмехнулся:

– Сюрприз. Мне пора. Господа…

Фигура Котильона побледнела, а затем и вовсе исчезла.

– Твой бог заставляет меня нервничать, Калам, – проговорил Быстрый Бен, а Ураган вновь застонал, теперь уже громче.

Ну а ты, в свою очередь, заставляешь нервничать его. А сейчас… Убийца перевёл взгляд на Урагана. Об ужасных переломах напоминали теперь только изодранные штаны. Адъютант Ураган. Обожжённый святым пламенем. И по-прежнему мрачный.

Высокие скалы, покрытые неровными полосами отложений, окружали их лагерь, а рядом росло старое дерево. Резчик сидел у небольшого костерка, который они разожгли, и смотрел, как кружит по небольшому пространству, выказывая всё большее возбуждение, Серожаб. Неподалёку Геборик Призрачные Руки вроде бы задремал, туманные эманации на его культях мерно пульсировали. Скиллара и Фелисин Младшая набивали трубки – теперь уже общий для них послеобеденный ритуал. Взгляд Резчика вернулся к демону.

– Нервно. Я чую признаки трагедии, которая быстро приближается. Что-то… обеспокоен и неуверен. Что-то в воздухе, в песке. Внезапная паника. Нужно отсюда уходить. Вернуться. Бежать.

Резчик почувствовал, что на его коже выступают бисеринки пота. Никогда прежде он не видел, чтобы демон был так… напуган.

– Нужно убраться с этой гряды?

В ответ на произнесённые вслух слова обе женщины подняли глаза. Фелисин Младшая покосилась на Серожаба, нахмурилась, затем побледнела. Девушка вскочила.

– У нас неприятности, – заявила она.

Скиллара поднялась и подошла к Геборику, толкнула его носком сапога.

– Проснись.

Дестриант Трича распахнул глаза, моргнул, затем понюхал воздух и одним текучим движением оказался на ногах.

Резчик смотрел на всё это с растущим ужасом. Вот дерьмо. Он принялся забрасывать костерок песком.

– Собирайте вещи, все.

Серожаб замер посреди очередного круга и уставился на спутников.

– Так поспешно? Не уверен. Обеспокоен, да. Но паниковать? Изменять план? Глупить? Не уверен.

– Зачем рисковать? – спросил Резчик. – Света ещё достаточно – посмотрим, может, найдём более защищённый лагерь.

– Обычно… – хрипло проговорил Геборик и сплюнул, – обычно, убегая от одной опасности, выскакиваешь наперерез другой.

– Ну, спасибо, старик, обнадёжил.

Геборик одарил Резчика недоброй ухмылкой:

– Милости прошу.

Обрывистые скалы вокруг были испещрены пещерами, которые за бесчисленные века становились убежищами, гробницами для мёртвых, складами и галереями для наскальной живописи. Узкие уступы, служившие между ними переходами, были завалены мусором; тут и там на нависавших камнях темнели пятна сажи от костров, но все они казались Маппо старыми, а погребальную утварь он вообще определил как относящуюся к эпохе Первой империи.

Они приближались к вершине нагорья. Икарий карабкался к заметной выемке, оставленной в скале былыми дождями. Заходящее солнце слева краснело за пологом повисшей в воздухе пыли, которую подняла далёкая буря. Кровные слепни жужжали вокруг обоих путников, обезумев от ломкого, взвинченного дыхания бури.

Решимость Икария переросла в одержимость, едва сдерживаемую лютую волю. Он желал получить приговор, жаждал познать истину о своём прошлом, и когда приговор будет оглашён, каким бы суровым он ни был, он примет его и даже не поднимет руки, чтобы защититься.

И Маппо никак не мог придумать, как этого избежать, разве только обездвижить его, ударить так, чтобы друг потерял сознание. Быть может, и до этого дойдёт. Но в самой такой попытке коренился риск. Если что-то пойдёт не так, вспыхнет гнев Икария, и всё будет потеряно.

Маппо видел, как ягг добрался до выемки, пролез через неё и скрылся из виду. Трелль быстро последовал за ним. Выбравшись на вершину, он остановился, вытирая с ладоней каменную крошку. Старое дождевое русло пробило канал через соседние слои известняка, так что получилась узкая, извилистая тропа, обрамлённая крутыми стенами. Довольно близко Маппо разглядел другой обрыв, к которому и направлялся Икарий.

В глубине канала густели тени, в немногих столбах света кишели насекомые, вившиеся вокруг искривлённого дерева. Когда до Икария оставалось около трёх шагов, сумрак будто взорвался вокруг трелля. Краем глаза он заметил, как что-то бросило на Икария с верхушки валуна справа от ягга, а затем его окружили тёмные фигуры.

Трелль рванулся вперёд, почувствовал, как его кулак врезался в плоть и кости слева – послышался громкий хруст. Брызнули кровь и мокрота.

Мускулистая рука проскользнула сзади, обхватив шею трелля, вывернула его голову назад, и блестящая кожа на ней скользила, словно умащённая маслом, прежде чем сомкнуться. Спереди возникла ещё одна фигура, взметнулись руки, длинные когти пронзили живот Маппо. Он заревел от острой боли, когда когти рванулись в стороны, чтобы вспороть ему брюхо.

Ничего не вышло: трелльская шкура оказалась крепче прикрывавшей её кожаной брони. Но всё равно брызнула кровь. Противник за спиной усилил хватку. Маппо ощутил его огромный вес и размер. Трелль не мог вытащить оружие, поэтому развернулся на месте, а затем бросился спиной назад на скальную стену. Позади хрустнули кости и череп, зверь захлебнулся пронзительным криком боли.

Тварь, запустившая когти в живот Маппо, тоже оказалась ближе – благодаря рывку трелля. Он сомкнул ладони на её небольшом, костистом черепе, напрягся, а затем диким рывком свернул голову набок. Треснула шея. Вновь крик – на сей раз он будто исходил со всех сторон одновременно.

Заревев, Маппо двинулся вперёд, вцепившись в запястье, охватившее его горло. Масса зверя врезалась в него, чуть не сбила с ног.

Трелль краем глаза заметил, как Икарий упал под весом своры тёмных, извивающихся созданий.

Слишком поздно Маппо почувствовал, как его нога соскользнула с искрошенного края утёса… в воздух. Вес противника толкнул его ещё дальше вперёд, но потом, когда зверь увидел, что они оказались над обрывом, рука на горле ослабила хватку.

Но Маппо держал её крепко и вывернул, чтобы утащить врага за собой в пропасть.

Новый крик, и трелль наконец сумел разглядеть зверя. Демоническая тварь, пасть широко раскрыта, игольно-тонкие клыки замкнуты в пазухах, каждый длиной с большой палец Маппо, блестящие чёрные глаза, вертикальные зрачки цвета свежей крови.

Маппо видел ярость врага, его ужас, когда оба рухнули вниз с утёса.

Они падали.