«Бывают такие времена, – думал капитан Ганос Паран, – когда ни во что нельзя верить. Какой бы путь ни избрал человек, будущего не изменить, и это будущее остаётся неведомым – даже самим богам. А если почувствуешь эти потоки, грядущую бурю, только утратишь спокойный сон да разуверишься в собственных усилиях, направленных на то, чтобы определить это будущее».

Он гнал лошадей, стараясь держаться в стороне от деревень и поселений, где прошла Госпожа и рассеяла свои смертоносные семена, собрав урожай – силу отравленной крови и десять тысяч вызванных ею смертей. Капитан понимал, что вскоре число жертв вырастет десятикратно. Но несмотря на всю осторожность, скрыться от запаха смерти не удавалось, он являлся снова и снова, будто из ниоткуда, как бы далеко ни находилось ближайшее жильё.

Каковы бы ни были нужды Полиэли, но были они велики, и Паран боялся, ибо не понимал, какую игру затеяла богиня мора.

Когда Паран сидел в Доме Финнэста в Даруджистане, ему казалось, что эта земля, известная под названием Семи Городов, невероятно далека от центра происходящего – точнее, от того места, которое, как он полагал, вскоре станет центром. Среди прочего эта загадка и заставила его пуститься в путь, чтобы выяснить, как местные события станут частью всей огромной картины. Если, конечно, верить, что такая большая картина всё же существует.

Капитан был готов допустить, что с той же вероятностью война богов превратится в воющую бурю хаоса. Когда-то ему сказали, что возникла необходимость в Господине Колоды Драконов. Сказали, что возникла потребность именно в нём. Теперь Паран начал подозревать, что уже тогда было слишком поздно. Паутина разрасталась чересчур быстро, становилась очень уж запутанной, чтобы её мог постичь один-единственный разум.

Разве только – разум Круппа, знаменитого Угря Даруджистана… ох, боги, хотел бы я, чтобы он сейчас оказался здесь, на моём месте. Почему его не сделали Господином Колоды Драконов? Хотя, быть может, неисправимая самоуверенность служила лишь фасадом, за которым настоящий Крупп дрожал от страха?

Представляю себе, что подумал Рейст… Паран улыбнулся воспоминаниям. Ранним утром в двери Дома Финнэста постучался этот краснолицый толстяк – и уставился на распахнувшего их яггутского Тирана, который, в свою очередь, вперился в коротышку чёрными провалами глазниц. А потом, размахивая ручками и громогласно провозглашая что-то про чрезвычайно важную встречу, Крупп каким-то образом просочился мимо стража Азата, ввалился в главный зал и с удовлетворённым вздохом плюхнулся в мягкое кресло у камина.

Нежданный гость к завтраку; похоже, даже Рейст ничего не мог с ним поделать. Или не пожелал. Сам яггут проявил обычную для себя сдержанность по этому поводу.

И вот Паран оказался в кресле напротив знаменитого Прекословщика Каладана Бруда – этого тучного коротышки в выцветшем жилете, который ставил в тупик самых могущественных Взошедших в Генабакисе – сидел и смотрел, как тот ест. И ест. И при этом умудряется ещё и говорить без умолку.

– Крупп прознал о печальной дилемме, коей озадачился печальный Господин Колоды. Дважды печальный? О нет, трижды печальной! Даже четырежды – о, как кульминирует в использовании сие ужасное слово! Но сдержись, благородный сэр Крупп, иначе все мы будем рыдать и рыдать безостановочно! – провозгласил он и воздел к потолку вымазанный жиром пальчик. – Однако же Господин ныне гадает (не так ли?), откуда же человеку навроде Круппа могут быть ведомы подобные материи? «Какие же материи?» спросил бы ты также, возникни такая возможность, каковую вышеуказанный Крупп поспешно уничтожит уместным ответом. Как только у него появится такой ответ, разумеется. Но узрите! У него нет ответа, и не в этом ли величайшее чудо и чудеснейшее диво?

– Худа ради… – вклинился Паран, но закончить не успел.

– Истинно так! Именно ради Худа! О, ты столь прозорлив и столь достоин величественного титулования Господина Колоды Драконов и довереннейшего друга Круппа! Худ стоит в самом центре всего, о да, оттого тебе и дóлжно отправиться со всею поспешностью в Семь Городов.

Паран остолбенело уставился на толстяка, пытаясь понять, какую важную деталь он упустил в этом потоке слов:

– Что?

– Боги, о дорогой и бесценный друг Круппа! Они вступили в войну, так? Ужасная штука – война. Ужасные существа – боги. Но вместе? Ах, куда более наиужаснейше!

– Наиужа… что? Ладно, не обращай внимания.

– Крупп никогда не обращает!

– Но почему в Семь Городов?

– Даже боги отбрасывают тени, о Господин Колоды. Но что же отбрасывают тени?

– Не знаю. Богов?

На лице Круппа отразилась мука.

– Ох, какой бессмысленный ответ. Вера Круппа в его сомнительного друга руит в лежинах. Нет, лжит в развалинах. Нет, в руинах. И не лжит, а лежит. Видишь, как отпотрясся Крупп? Нет, не богов. Как можно отбросить богов? Нет-нет, не отвечай – такова природа и неписанный закон риторики. Так, о чём бишь говорит Крупп? Ах, да. Наиужаснейшие преступленья свершаются в Семи Городах. Яйца отложены, а коварные планы проклюнулись! Скоро расколется одна особенно крупная скорлупа, и уж точно расколется к тому времени, как ты прибудешь туда, так чего же ты ждёшь? В сущности, о недалёкий человек, ты уже опоздал, точнее, опоздаешь, к тому времени, а если и не к тому, то скоро, в самом ближайшем и неминуемом смысле слова. Следовательно, скорей и поскорей тебе дóлжно отправляться в путь, хоть ты и опоздал – Круп рекомендует выступать завтра же утром, а также воспользоваться Путями и иными зловещими тропами неравенства, поспешить, чтоб попытаться успеть, хоть и нет надежды преуспеть в этом. Вовремя же и во время, а также в своё время ты и прибудешь на место, а затем тебе дóлжно идти в некой конкретной тени – и да осмелится Крупп произнести столь роковые словеса – между жизнью и смертью, в волнистой, размытой метафоре, столь бессердечно и равнодушно рассекаемой теми, кому бы знать цену осторожности. Ныне же, ты истощил вместимость ушей Круппа, укрупнил его щедроты до такой степени, что того и гляди кушак разорвётся, а также иными путями исчерпал бездонные колодцы Круппова интеллекта. – Коротышка с кряхтеньем поднялся и похлопал себя по животу. – Премного приятнейшая трапеза, хотя Крупп бы советовал известить твоего повара о том, что инжир просто мумифицирован – будто произошёл из личных запасов яггута, хм-м?

Некоторое время спустя, Паран всё же заключил, что был всё же определённый смысл в этом словесном болоте. Во всяком случае, Крупп напугал его достаточно, чтобы обратиться к Колоде Драконов, в которой Ганос обнаружил куда больше хаоса, чем когда-либо прежде. И в самом сердце хаоса – проблеск тропы, выхода – быть может, лишь воображаемого, иллюзорного, но Паран почувствовал, что должен попробовать, хотя даже сама мысль об этом его приводила в ужас.

Неподходящий он для этого дела человек. Топчется, полуслепой в круговерти сходящихся сил, так что даже иллюзию самоконтроля едва удаётся сохранить.

Новая встреча с Апсалар стала для него нежданным подарком. Уже не девочка, но, похоже, столь же смертоносна, как и прежде. Однако в ней проявилась какая-то человечность, живое чувство то и дело мелькало во взгляде. Что же она пережила с тех пор, как Котильона изгнали из её тела на окраине Даруджистана? Кроме того, о чём Апсалар решила ему рассказать. Удастся ли ей пройти свой путь и в конце – вновь переродиться?

Паран встал в стременах, чтобы размять ноги и вгляделся в южный горизонт, выискивая характерное свечение – место, в которое направлялся. Пока что ничего, кроме жаркого марева и безлесых холмов посреди равнины. Семь Городов – выжженная солнцем земля, даже не бушуй тут мор, она бы ему вряд ли понравилась.

Один из холмов вдруг скрылся в туче пыли и каменных обломков, а потом громовой рокот прокатился по земле, напугав лошадей. Пытаясь их успокоить – в особенности собственного скакуна, который решил воспользоваться моментом, чтобы сбросить седока, а потому брыкался и вставал на дыбы – Паран почувствовал силу, которая катилась из разрушенного пригорка.

Кое-как сдержав норовистую лошадь, Паран собрал поводья и поскакал медленным карьером к взорвавшемуся холму.

Подъехав ближе, он услышал грохот изнутри кургана – а это был курган – а когда до холма оставалось всего тридцать шагов, из дыры в склоне вылетело иссохшее тело, упало и с треском покатилось среди камней. Остановилось. Затем одна рука с дрожью поднялась – и безвольно упала мгновение спустя. Следом вылетел обмотанный космами волос череп в костяном шлеме, рухнул, подпрыгнул и покатился в пыли.

Паран натянул поводья, глядя, как высокая, худая фигура, увитая клочьями старой паутины, выбирается из кургана и медленно выпрямляется. Серо-зелёная кожа, железная кольчужная портупея на серебряных застёжках, ножи в медных ножнах – железо и серебро почернели, медь позеленела от патины. Какая бы одежда ни скрывала прежде тело, теперь она истлела в пыль.

Длинные чёрные волосы яггутки были собраны в длинный хвост, доходивший ей до поясницы. Серебряные накладки на клыках тоже почернели. Женщина медленно осмотрелась по сторонам, затем её взгляд остановился на Паране. Из-под тяжёлых надбровных дуг на Ганоса смотрели янтарные глаза с вертикальными зрачками. Он увидел, как она нахмурилась, затем спросила:

– Что ты за существо?

– Существенное, – ответил Паран и неуверенно улыбнулся.

Она заговорила на языке яггутов, а капитан понял её слова… каким-то образом. Может, это один из даров, пришедших вместе со званием Господина Колоды? Или он слишком долго пробыл рядом с Рейстом и наслушался его бесконечного бормотания? Как бы там ни было, к собственному удивлению Паран ответил на том же наречии.

Яггутка нахмурилась ещё сильнее:

– Ты говоришь на моём языке, как говорил бы имасс… если бы кто-то из имассов удосужился его изучить. Или как яггут, которому вырвали клыки.

Паран покосился на расчленённый труп рядом с собой:

– Имасс вроде этого?

Тонкие губы женщины взметнулись, видимо, это была улыбка.

– Оставленный здесь страж… утратил бдительность. Неупокоенные создания склонны к скуке – и беспечности.

– Т'лан имассы.

– Если остальные близко, они явятся сюда. У меня мало времени.

– Т'лан имассы? Их здесь нет, яггутка. Ни одного поблизости.

– Ты уверен?

– Да. Насколько это возможно. Ты освободилась… зачем?

– А для свободы нужна причина? – спросила она, стряхнула со стройного тела обрывки паутины, затем повернулась к западу. – Один из моих ритуалов распался. Я должна его восстановить.

Паран подумал, затем спросил:

– Ритуал сковывания? Ты заключила кого-то или что-то в узилище, и теперь оно рвётся на волю, как и ты сама?

Это сравнение ей явно не понравилось.

– В отличие от тех, кого я сковала, у меня нет намерения захватить мир.

– Меня зовут Ганос Паран.

– Я – Ганат. Ты выглядишь жалко, как недокормленный имасс – ты явился, чтобы противостоять мне?

Капитан покачал головой:

– Я просто проезжал мимо, Ганат. Желаю тебе удачи…

Внезапно она повернулась, уставилась на восток и вскинула голову:

– Что там? – спросил он. – Т'лан имассы?

Яггутка покосилась на него:

– Не уверена. Возможно… ничего. Скажи, есть к югу отсюда море?

– А оно там было, когда ты… ещё не попала в курган?

– Да.

Паран улыбнулся:

– Ганат, к югу отсюда и правда есть море, к нему я и направляюсь.

– В таком случае, я пойду с тобой. Зачем ты едешь туда?

– Чтобы поговорить кое с кем. А ты? Я думал, ты торопишься восстановить свой ритуал?

– Тороплюсь, но есть и более срочное дело.

– Какое же?

– Мне нужно помыться.

Стервятники слишком объелись и не могли взлететь, поэтому лишь отпрыгивали с пути, хлопая крыльями и испуская возмущённые крики, так что взору открывалась исклёванная человеческая плоть. Апсалар замедлила шаг, она уже сама не была уверена, что хочет продолжать идти по главной улице, впрочем, хриплые вопли падальщиков раздавались и с боковых переулков, и вряд ли альтернативный маршрут был бы чем-то лучше.

Крестьяне умерли в мучениях – чума была немилосердна, она пролагала долгий и мучительный путь ко Вратам Худа. Опухшие железы перекрывали глотку, так что невозможно становилось есть плотную пищу, давили на дыхательные пути, отчего всякий вздох становился смертной мукой. Желудок раздували газы. Не имея выхода, они наконец разрывали стенки желудка, и несчастного разъедала изнутри собственная кислота. Таковы были последние этапы болезни. Прежде приходила лихорадка, жар такой силы, что мозг плавился в черепе, а больные сходили с ума – и даже если бы хворь в этот момент изгнали, от обретённого безумия уже не было спасения. Из глаз сочился гной, плоть становилась студенистой в суставах – такой явилась Госпожа, во всей своей жуткой славе.

Костяные рептилии, спутницы Апсалар, вырвались вперёд. Они развлекались, пугая стервятников и разгоняя тучи мух. Теперь же – трусили обратно, не обращая никакого внимания на почерневшие, полусъеденные трупы, среди которых им приходилось пробираться.

– Эй, Не-Апсалар! Ты слишком медленная!

– Нет, Телораст, – закричала Кердла, – она недостаточно слишком медленная!

– Да, недостаточно медленная! Нам нравится эта деревня – мы хотим играть!

Ведя свою спокойную лошадь в поводу, Апсалар двинулась дальше по улице. Два десятка жителей зачем-то выползли сюда перед смертью, быть может, в последней, отчаянной попытке избежать неизбежного. И умерли, раздирая друг друга ногтями.

– Можете тут оставаться столько, сколько пожелаете, – объявила она рептилиям.

– Так не годится, – возразила Телораст. – Мы ведь твои охранительницы! Твои неусыпные, вечно бдительные охранницы. Мы будем тебя сторожить, какой бы больной и отвратительной ты ни стала.

– А потом глаза выклюем!

– Кердла! Не говори ей такого!

– Ну, мы же подождём, пока она не уснёт. В горячке.

– Именно. Она ведь тогда сама нас попросит остаться.

– Я знаю, но мы уже две деревни проехали, а она до сих пор не заболела. Не понимаю. Все остальные смертные умерли либо умирают, а в ней-то что такого особенного?

– Её избрали узурпаторы Тени – потому она и может тут скакать и держать нос по ветру. Придётся подождать, пока не представится возможность выклевать ей глаза.

Апсалар перешагнула груду трупов. Впереди деревня резко заканчивалась – остались только чёрные пепелища трёх последних домов. Облюбованное ворóнами кладбище раскинулось на соседнем низком холме, вершину которого украшала одинокая гульдиндха. На ветвях дерева в угрюмом молчании восседали чёрные птицы. Несколько наскоро собранных платформ указывали на прежние попытки соблюсти церемонию прощания с мёртвыми, но хватило жителей деревни явно ненадолго. В тени дерева стояла дюжина белых коз. Животные смотрели, как Апсалар в сопровождении скелетов Телораст и Кердлы движется по дороге.

Что-то произошло – далеко на северо-западе. Нет, она даже могла сказать точнее – в И'гхатане. Там произошла битва… и свершилось чудовищное преступление. Жадность И'гхатана до малазанской крови вошла в легенды, и Апсалар опасалась, что город вновь упился ею.

В любой стране можно найти места, в которых битвы происходили снова и снова, словно бесконечная череда кровопролитий, и чаще всего это точки не имели какого-то важного стратегического значения или не обладали превосходными укреплениями. Словно сами скалы и почва насмехались над всяким захватчиком, завоевателем, которому хватило глупости попытаться их покорить. Это его мысли – Котильона. Он никогда не боялся назвать тщету по имени и признать наслаждение, с которым мир втаптывал в пыль человеческую манию величия.

Девушка миновала последнее из сгоревших зданий и с облегчением вздохнула, так как зловоние осталось позади: к запаху подгнивших тел она привыкла, но вонь пепелища проникала во все её чувства тревожным предвестьем. Приближались сумерки. Апасалар снова взобралась в седло и собрала поводья.

Она решила попытаться пройти по Пути Тени, хотя и знала, что уже слишком поздно – что-то уже произошло в И'гхатане; по крайней мере, она взглянет на оставленные этим событием раны и выйдет на след тех, кто выжил. Если, конечно, кто-то выжил.

– Ей снится смерть, – проговорила Телораст. – А теперь она разозлилась.

– На нас?

– Да. Нет. Да. Нет.

– Ой, она открыла Путь! Тени! Безжизненная тропа среди безжизненных холмов – мы же с тоски помрём! Стой, не бросай нас!

Выбравшись из расселины, они обнаружили, что их ждёт пир. Длинный стол, четыре унтанских стула с высокой спинкой, канделябр в центре с четырьмя толстыми восковыми свечами, золотистый свет пламени плясал на серебряных тарелках, наполненных малазанскими деликатесами. Жирная рыба – сантос с отмелей Картула, запечённый в глине со сливочным маслом и специями; полоски маринованной оленины, которая пахла миндалём, по северному рецепту а-ля Д'авор; рябчик с Сэтийских равнин, фаршированный бычьей ягодой и шафраном; печёные тыквы и змеиное филе из далхонской кухни; разнообразие тушёных овощей… и четыре бутылки вина: белое «Остров Малаз» из винокурни Паранов, подогретое рисовое вино из Итко-Кана, красное креплёное из Гриса и янтарное вино «Белак» с Напанских островов.

Калам остановился, уставившись на колдовское наваждение, а Ураган хмыкнул, подошёл к столам, взбивая пыль сапогами, и уселся на один из стульев, а затем потянулся к грисийскому красному.

– Что ж, – проговорил Быстрый Бен, стряхивая с одежды пыль, – это очень мило. Кому предназначается четвёртый стул, как вы думаете?

Калам поднял глаза к заслонявшей небо летающей цитадели:

– Даже думать об этом не хочу.

Послышалось чавканье Урагана, который принялся уплетать оленину.

– Вы не считаете, – продолжил Быстрый Бен, усаживаясь, – что есть некоторое значение в разнообразии поданного нам угощения? – Он взял белоснежный кубок и налил себе паранского белого. – Или это лишь чисто упадническое стремление к избыточности, в которое нас ткнули носом?

– У меня с носом всё в порядке, – заявил Ураган, склонил голову набок и выплюнул кость. – Ох, боги, я бы вообще всё тут сам мог съесть! Может, даже и съем.

Вздохнув, Калам присоединился к ним за столом:

– Ладно, по крайней мере, теперь у нас есть время, чтобы всё обсудить. – Убийца подметил, что чародей с подозрением покосился на Урагана. – Расслабься, Бен. Сомневаюсь, что Ураган хоть что-то услышит – он же так чавкает!

– Ха! – расхохотался фаларец, так что кусочки мяса полетели через стол, и один из них плюхнулся в кубок мага. – Мне до Худовых носков все ваши заносчивые выходки! Хотите болтать – болтайте до посинения, вас слушать – только время зря терять!

Быстрый Бен нашёл серебряную вилочку для мяса и аккуратно выловил в своём кубке кусочек оленины. Затем чародей осторожно отхлебнул, скривился и вылил вино. Заново наполняя кубок, он сказал:

– Впрочем, я не так уж уверен, что Ураган не важен для нашего разговора.

Рыжебородый солдат поднял взгляд, маленькие глазки сощурились, в них внезапно появилась тревога.

– Да я бы не мог стать неважнее, даже если бы очень старался, – прорычал он и снова потянулся к бутылке красного.

Калам смотрел, как ходит вверх-вниз его кадык, пока вино глоток за глотком лилось в ненасытную утробу.

– Дело в мече, – произнёс Быстрый Бен. – Он принадлежал т'лан имассу. Как же этот клинок оказался у тебя, Ураган?

– О, сантос! В Фаларе только бедняки едят эту мерзкую рыбу, а картульцы её за лакомство почитают! Кретины.

Морпех принялся выковыривать красноватую, маслянистую плоть из глиняной скорлупы.

– Его мне дали, – сказал он, – на хранение.

– Кто-то из т'лан имассов? – уточнил Калам.

– Так точно.

– Значит, он собирается вернуться за своим мечом?

– Да, если сможет.

– Но зачем т'лан имассу отдавать тебе свой меч? Они своими клинками обычно пользуются – и часто.

– Но не там, куда он собрался, убийца. А это что? Птица какая-то?

– Да, – подтвердил Быстрый Бен. – Рябчик. Так куда же собрался этот т'лан имасс?

– Рябчик. Это что вообще – какая-то странная утка? Он поднялся в большую рану на небе, чтобы её запечатать.

Чародей откинулся на спинку стула:

– В таком случае, в ближайшее время его ждать явно не стоит.

– Ну, он взял с собой голову тисте анди, и эта голова была ещё жива – только Истин это заметил, а остальные т'лан имассы прошляпили, даже заклинательница. Крылышки махонькие – удивляюсь, как он вообще летал? Явно не слишком хорошо, раз его поймали!

Ураган допил грисийское и отбросил пустую бутылку в сторону. Она глухо упала в пыль. Затем Ураган потянулся за напанским «Белаком».

– Знаете, в чём с вами беда? С обоими? Я расскажу. Разложу по полочкам. Вы оба слишком много думаете, и думаете, что, думая столько, до чего-то дельного додумаетесь, – да только шиш вам. Смотрите, всё просто. Если вам поперёк дороги встанет что-то гадкое – убивайте, а когда убьёте, можно перестать об этом думать, вот и всё.

– Любопытная философия, Ураган, – проговорил Быстрый Бен. – Но что если это «гадкое» слишком многочисленно, слишком велико или даже пострашней тебя?

– Тогда надо его подрубить под правильный размер, маг.

– А если не выходит?

– Тогда найди кого-то другого, кто сможет. Может, они друг друга убьют да и дело с концом. – Морпех взмахнул полупустой бутылкой «Белака». – Думаете, можно разновсякие планы придумывать? Дураки! В задницу засуньте свои планы!

Калам улыбнулся Быстрому Бену:

– Сдаётся мне, Ураган дело говорит.

Чародей нахмурился:

– Что? Вот прямо так и засунуть?

– Нет. Найти кого-то другого, кто за нас сделает чёрную работу. Мы ведь в этом давно поднаторели, а Бен?

– Только это становится всё труднее, – проворчал Быстрый Бен, поднимая взгляд на небесную цитадель. – Ладно, дайте подумать…

– Ну всё, теперь нам конец!

– Ураган, – сказал Калам, – ты пьян.

– Вовсе и не пьян. От двух-то бутылок вина не опьянеешь. Урагана так просто не возьмёшь!

– Вопрос вот в чём, – проговорил чародей. – Кто в первый раз одолел к'чейн че'маллей? И жива ли по сей день эта сила? Когда мы получим ответы на эти…

– Повторяю, – прорычал фаларец, – вы только болтаете, болтаете, болтаете, а толку никакого.

Быстрый Бен развалился на стуле и потёр глаза:

– Ладно. Хорошо. Давай, Ураган, покажи нам, как надо.

– Первое: вы с чего-то вообразили, что эти ящеры вам враги. Третье: если легенды не врут, эти ящеры сами себя одолели, так какого же Худа вы подняли панику? Второе: адъюнкт хочет знать всё о них, куда они собрались, зачем и всё такое. Так вот, летучие крепости никуда не спешат, и мы уже точно знаем, что у них внутри, так что свою работу мы сделали. Вы, дураки, хотите внутрь вломиться – зачем? Да вы же не представляете даже, зачем. И пятое: ты белое допивать будешь, маг? Потому что я к этой рисовой моче даже не притронусь.

Быстрый Бен медленно сел ровнее, а потом подтолкнул бутылку Урагану. Калам решил, что маг не мог бы более явно признать своё поражение.

– Доедайте, – бросил он, – и выберемся с этого треклятого Пути, вернёмся к Четырнадцатой.

– И ещё кое-что, – сказал Быстрый Бен, – я хотел обсудить.

– Валяй, – великодушно бросил Ураган, взмахнув ножкой рябчика. – Ураган тебе все ответы даст – ещё как!

– Я слыхал… о том, что одна группа сопровождения малазанских суден схлестнулась со странными кораблями около Генийского побережья. Судя по описанию, это были тисте эдуры. Ураган, этот ваш корабль, как он назывался?

– «Силанда». Мёртвые серокожие парни, все порублены на палубе, а капитана в каюте насквозь прошили, прибили гарпуном к его треклятому креслу в каюте, – нижние боги, какой же силы рука его метнула…

– И головы… тисте анди.

– Тела внизу остались, на вёслах.

– Эти «серокожие парни» – тисте эдуры, – сообщил Быстрый Бен. – Не знаю, стоит ли это сводить, но что-то они меня тревожат. Откуда пришёл флот эдуров?

Калам хмыкнул, затем сказал:

– Мир большой, Бен. Откуда угодно они могли явиться, шторм их с курса сбил, или это была какая-то разведывательная экспедиция.

– Скорей уж, набег, – возразил Ураган. – Они ведь сходу бросились в атаку. Но там, где мы нашли «Силанду», там тоже был бой. Против тисте анди. Суровое дело.

Быстрый Бен вздохнул и снова потёр глаза:

– Около Коралла во время Паннионской войны мы обнаружили тело тисте эдура. Оно явилось из-под воды. – Маг покачал головой. – Чувствую, мы про них ещё услышим.

– Владения Тени, – сказал Калам, – принадлежали им когда-то, и теперь эдуры хотят их себе вернуть.

Глаза чародея сузились.

– Это тебе Котильон сказал?

Калам пожал плечами:

– Всё возвращается к Престолу Тени, не так ли? Неудивительно, что мне тревожно. Ох уж этот скользкий, коварный ублюдок…

– Ох, Худовы яички! – застонал Ураган. – Передайте мне эту рисовую мочу, раз уже собрались и дальше болтать. Престол Тени не страшный. Престол Тени – это всего лишь Амманас, и Амманас – только Келланвед. А Котильон – Танцор. Видит Худ, Императора мы неплохо знали. И Танцора. Они что-то задумали? Ясное дело. Они всегда что-то задумывали, с самого начала. Я вам обоим скажу вот что, – Ураган отхлебнул рисового вина, скривился, затем продолжил, – когда пыль уляжется, они засверкают, как жемчужины на горе навоза. Боги, Старшие боги, драконы, нежить, духи и даже страшный пустой лик самой Бездны – нет у них всех ни единого шанса. Хочешь нервничать из-за тисте эдуров, чародей? Валяй. Может, они и правили когда-то Тенью, да только Престол Тени их завалил. Он – и Танцор. – Морпех отрыгнул. – И знаете, почему? Я вам скажу. Они никогда не дерутся по-честному. Вот почему.

Калам посмотрел на пустой стул, и его глаза медленно сузились.

Под водоворотом звёзд, спотыкаясь, некоторые на четвереньках или даже ползком по белому пеплу, все они проходили к тому месту, где сидел Флакон. Ни один из солдат ничего не сказал, но каждый повторил один и тот же лёгкий жест: протягивал руку и касался пальцем головы крысы по имени И'гхатан.

Нежно, с величайшим почтением – до того, как она кусала палец, и тогда рука отдёргивалась с тихим проклятьем.

Одного за другим И'гхатан укусила каждого.

Флакон объяснял, что она голодна да к тому же беременна. Так он говорил. Пытался объяснять, но никто его толком не слушал. Казалось, что им всё равно, что этот укус стал неотъемлемой частью обряда, ценой, заплаченной кровью, возмещением или жертвой.

Тем, кто слушал, маг повторял, что его она тоже укусила.

Но это была неправда. Не она. Не его. Их души были теперь неразделимо связаны. А такое куда сложнее, даже фундаментальнее. Чародей взглянул на крысу, которая сидела у него на коленях. Фундаментально, да, вот подходящее слово.

Он погладил её по голове. Крысонька моя. Солнышко… ой! Чтоб тебя! Сучка!

На него смотрели чёрные, блестящие глазки, обрамлённый усами нос подёргивался.

Флакон посадил крысу на землю – пусть бегает хоть по самому краю провала, ему плевать! Но И'гхатан свернулась у его правой ноги и уснула. Флакон оглянулся на их наспех сооружённый лагерь, на череду бледных лиц своих спутников. Никто не разжёг огонь. Забавно это, на грани безумия.

Они прошли. Флакон до сих пор сам не мог в это поверить. А Геслер пошёл обратно, но вскоре вернулся. А следом за ним появился Корабб Бхилан Тэну'алас, который выволок за собой Смычка, а затем сам упал навзничь. Флакон слышал, как он храпел почти половину ночи напролёт.

Сержант был жив. Мёд, нанесённый на его раны, исцелил Смычка не хуже Высшего Дэнула. Теперь уже стало очевидно, что мёд этот был совершенно необычайным, – будто мало было странных видений. Но даже такая сила не могла возместить кровь, которую потерял Смычок, и эта кровопотеря должна была его убить. А всё-таки сержант спал, слишком слабый, чтобы сделать ещё что-то, но он был жив.

Флакон пожалел, что сам так не измотался… именно так, чтобы усталость уводила в тёплый и глубокий сон. Вместо духовного истощения, которое окончательно истрепало ему нервы вновь и вновь возвращавшимися видениями, воспоминаниями о кошмарном пути по могильным костям И'гхатана. А с ними возвращался и горький привкус тех мгновений, когда казалось, что всё потеряно, безнадёжно.

Капитан Фарадан Сорт и Синн припрятали неподалёку запас бочонков с водой и съестных припасов, но, сколько Флакон ни пил, вода не могла смыть с его языка вкус пепла и дыма. И ещё кое-что горело, жгло его изнутри. Адъюнкт их оставила, бросила, чем заставила капитана и Синн дезертировать. Спору нет, разумно было предположить, что никто внутри города не выжил. Флакон понимал, что чувство это иррационально, но всё равно оно грызло его.

Капитан говорила о чуме, которая катится на них с востока, и о том, что армии нужно было срочно уходить от неё. Адъюнкт прождала столько, сколько могла. Всё это Флакон понимал. Но…

– Мы ведь мертвы, понимаешь.

Он поднял глаза на Корика, который сидел рядом, скрестив ноги, рядом со спящим ребёнком.

– Если мы мертвы, – проговорил Флакон, – почему же нам так плохо?

– Для адъюнкта. Мы мертвы. Можем просто… уйти.

– И куда нам идти, Корик? Полиэль шествует по Семи Городам…

– Никакая чума нас не убьёт. Теперь уже не сможет.

– Думаешь, мы стали бессмертными? – спросил Флакон и покачал головой. – Мы выжили, это правда, но это ничего не значит. И уж точно не значит, что следующая же опасность не отправит нас прямиком на коленки к Худу. Может, ты себя и почувствовал неуязвимым – для всего и вся, что может обрушить на нас мир. Но поверь мне, это не так.

– Лучше уж так, чем иначе, – пробормотал Корик.

Флакон не сразу понял, что сэтиец имел в виду.

– Думаешь, кто-то из богов решил нас использовать? Вытащил из пекла для какой-то цели?

– Либо так, Флакон, либо крыса твоя – гений.

– Крыса – это четыре лапки и отличный нос, Корик. Душа её была скована. Мной. Я смотрел её глазами, чувствовал то, что она чувствовала…

– А она спала, когда ты спал?

– Ну, не знаю…

– Она тогда убежала?

– Нет, но…

– Значит, осталась ждать. Пока ты снова не проснёшься. Чтобы ты снова смог сковать её душу.

Флакон промолчал.

– Если какой бог попробует меня использовать, – проговорил Корик, – он об этом горько пожалеет.

– Ты на себя столько фетишей нацепил, – заметил Флакон, – что можно было бы подумать, будто ты бы обрадовался такому вниманию.

– Ошибаешься. Это не для того, чтобы привлечь благословения.

– А зачем тогда?

– Это обереги.

– Все?

Корик кивнул:

– Они меня делают невидимым. Для богов, духов, демонов…

В сумраке Флакон пристально посмотрел на солдата.

– Что ж, может, они не работают.

– Как знать, – отозвался сэтиец.

– В смысле?

– Зависит от того, мертвы мы или нет.

Рядом послышался смех Улыбки.

– Корик с ума сошёл. Неудивительно, ум-то у него крошечный, а вокруг так темно…

– Не как привидения и всякие такие твари, – презрительно бросил Корик. – Ты думаешь как десятилетка, Улыбка.

Флакон поморщился.

Что-то стукнулось о камни рядом с Кориком, и солдат всполошился.

– Что это было?!

– Нож, – сообщил Флакон, который почувствовал, как клинок пролетел мимо него. – Поразительно. Она приберегла его для тебя.

– И не один, – сообщила Улыбка. – Кстати, Корик, целилась я не в ногу.

– Говорю тебе, вовсе мы не неуязвимые, – добавил Флакон.

– Но я… а, ладно.

Геслер присел на корточки рядом с капитаном.

– Волосы все сгорели, конечно, – сказал он, – но в остальном мы в неплохом состоянии. Капитан, не знаю, почему вы решили поверить Синн: настолько, чтобы сбежать из армии, но, будь я проклят, я этому очень рад.

– Вы все были под моим командованием, – сказала Фарадан Сорт. – А потом вырвались слишком далеко вперёд. Я сделал всё, чтобы вас отыскать, но дым и огонь – это было слишком. – Она отвела глаза. – Не хотелось всё так оставлять.

– Скольких потерял легион? – спросил Геслер.

Она пожала плечами:

– Может, две тысячи. Солдаты продолжали умирать. Мы оказались в ловушке – Кулак Кенеб и Баральта, и ещё одиннадцать сотен – по другую сторону пролома, а потом Синн отбила огонь, – не спрашивай, как. Говорят, она что-то вроде Высшего мага. И в ту ночь голова у неё была ясная, сержант, и мне кажется, что когда она попыталась вернуться в город, Синн тоже была в своём уме.

Кивнув, Геслер помолчал, затем поднялся.

– Хотел бы я уснуть… но не могу, и, похоже, не я один. Интересно, почему так…

– Звёзды, сержант, – сказала Фарадан Сорт. – Они светятся.

– Ну, да, может, только в этом и дело.

– Только в этом? Думаю, этого более, чем достаточно.

– Ну, да. – Геслер посмотрел на крошечный след зубов на своём правом указательном пальце. – Всё из-за этой треклятой крысы.

– Вы, идиоты, наверное, теперь все заражены чумой.

Сержант вздрогнул, затем улыбнулся:

– Пусть только попробует, сучка.

Бальзам стёр с лица остатки засохшей грязи, затем хмуро уставился на своего капрала.

– Думаешь, Смрад, я не слышал, как ты там молился и нёс всякую чепуху? Меня не проведёшь!

Тот сидел, прислонившись спиной к камню, и ответил, не открывая глаз:

– Сержант, ты всё стараешься, но мы же знаем. Мы все знаем.

– Что это вы все знаете?

– Почему ты всё говоришь, говоришь и опять говоришь.

– Это ты о чём вообще?

– Ты рад, что остался в живых, сержант. И рад, что твой взвод вышел из этой передряги целым. Единственным, если не считать взвод Скрипа, и, может быть, Хеллиан. Мы заговорённые, вот и всё. Просто заговорённые, и ты до сих пор не можешь в это поверить. Ну так мы тоже, что с того?

Бальзам сплюнул в пыль:

– Только послушайте, как он всё ноет и ноет. Чушь слюнявая. Кто ж меня так проклял, что я с вами тут застрял. Скрипач – это я понимаю. Он же «мостожог». А даже сами боги зададут стрекача, как только увидят «мостожога». Но ты, ты же никто, вот чего я не понимаю. Впрочем, если даже я не понимаю…

– Сержант?

– Чего тебе, Урб?

– Думаю, ты всё ещё хочешь меня убить.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что ты рычишь и зубами скрежещешь, наверное.

Смекалка поуютней устроилась в мягкой ямке, которую её внушительный вес выдавил в песке.

– Здорово было бы, – сказала она.

Подёнка надула губы, затем поправила нос, сломанный уже столько раз, что она сама сбилась со счёта. При этом хрящи издавали хруст, который она находила до странности приятным.

– Что здорово-то?

– Здорово было бы знать всякое.

– Какое всякое?

– Ну, вот Флакона послушай. И Геслера, и Смрада. Они умные. Они про всякое говорят, и про другое тоже. Вот это было бы здорово.

– Ага, ну да, столько мозгов псу под хвост, да?

– Это ты о чём?

Подёнка фыркнула:

– Ты да я, Смекалка, мы же тяжёлая пехота, верно? Мы ноги в землю упрём и там стоим, да и плевать, зачем. Это всё вообще не важно.

– Но Флакон…

– Псу под хвост, Смекалка. Они же солдаты, Трича ради. Солдаты. Разве солдатам нужны мозги? Они только служить мешают, а это дело плохое. Они всякое думают, а от этого появляются мысли, а потом они уже не так и хотят драться.

– Почему это они от мыслей не захотят драться?

– Всё просто, Смекалка. Уж поверь мне. Если б солдаты много думали о том, что делают, они бы больше не дрались.

– Так почему ж вышло, что я устала, а уснуть не могу?

– И это просто.

– Правда?

– Ага, и звёзды тут ни при чём. Мы все солнца ждём. Все хотим увидеть солнце, потому что по всему выходило, что мы его больше не увидим.

– Ну да.

И после долгого задумчивого молчания Смекалка сказала:

– Здорово бы было.

– А теперь-то что здорово?

– Ну, быть такой же умной, как ты, Подёнка. Ты ж такая умная, что у тебя мыслей нет, и прям диву даёшься, чего ты делаешь в тяжёлой пехоте. И вообще в солдатах.

– Я не умная, Смекалка. Уж поверь мне. Знаешь, откуда я это знаю?

– Нет. Откуда?

– Оттуда… вот внутри… ты да я, и Лизунец, и Курнос, и Ура Хэла, и Ханно, все мы тяжпехи. Мы не испугались, никто из нас, вот оттуда и знаю.

– Так не было страшно. Просто темно, и долго мы там ползли, и ждали, пока нас Флакон выведет, ну и скучновато было иногда, вот и всё.

– Вот. А огонь тебя напугал?

– Ну, ожоги-то болят, верно?

– Ещё как.

– Мне это не понравилось.

– Мне тоже.

– Так что мы все делать-то теперь будем?

– Четырнадцатая? Не знаю. Мир спасать, наверное.

– Ага. Наверное. Было бы здорово.

– Ну да.

– Ой, смотри, это солнце встаёт?

– Ну, там же восток, где светлеет, так что, думаю, да. Рассвет.

– Здорово. Я его ждала. Наверное.

Спрут нашёл сержантов Тома Тисси, Шнура и Геслера. Они собрались у подножия склона, который вёл к западной дороге. Их, похоже, рассвет ничуть не волновал.

– Экие вы все серьёзные, – заметил сапёр.

– Идти далеко, – ответил Геслер, – вот и всё.

– У адъюнкта не было выбора, – сказал Спрут. – Тут бушевал огненный смерч – она никак не могла знать, что остались выжившие, которые прокопались прямо под ним.

Геслер взглянул на двух других сержантов, затем кивнул:

– Всё в порядке, Спрут. Мы знаем. Мы никакого убийства не задумывали.

Спрут повернулся к лагерю:

– Некоторые солдаты неправильно обо всём этом думают.

– Ну да, – согласился Шнур. – Но мы им мозги на место вправим ещё до заката.

– Хорошо. Штука в том, – сапёр замешкался, затем вновь повернулся к сержантам, – что я тут обо всём подумал. Кто же нам поверит-то, Худа ради? Скорей уж, мы сами сговорились с Королевой Грёз. С нами же один из офицеров Леомана. А теперь, раз уж капитан и Синн взяли да и оказались вне закона… может так показаться, что мы все тут предатели или что-то в этом роде.

– Но мы же не сговаривались с Королевой Грёз, – возмутился Шнур.

– Ты в этом уверен?

Все трое сержантов уставились на Спрута. Тот пожал плечами:

– Флакон… он странный. Может, он с кем-то и договорился. Может, с Королевой Грёз, может, с каким другим богом.

– Он бы нам сказал, правда? – спросил Геслер.

– Трудно сказать. Он же хитрый сукин сын. Тревожит меня эта треклятая крыса, которая всех нас до единого покусала, будто она-то знала, что делает, а мы – нет.

– Да просто дикая крыса, – бросил Том Тисси. – Она ж не ручная, почему бы ей не кусаться?

Геслер сказал:

– Слушай, Спрут, по-моему, ты просто выдумываешь новые поводы для беспокойства. Зачем это делать? Нам и так предстоит долгая дорога, а у нас ни доспехов, ни оружия. Одежды нет почти – солнце нас просто зажарит.

– Нужно найти деревню, – заявил Шнур, – и надеяться, что Худова чума её раньше нас не нашла.

– Не благодари, Спрут, – ухмыльнулся Геслер. – Теперь можешь и об этом беспокоиться.

Паран начал подозревать, что его конь знал, что их ждёт: он раздувал ноздри, вскидывал голову, шарахался из стороны в сторону, бил копытом и пытался вырвать у него из рук поводья на всём пути по тропе. Пресноводное море лениво катило мутные волны на выбеленные солнцем известняковые утёсы. На илистом мелководье вздымал сухие ветви мёртвый пустынный кустарник, и всюду гудели насекомые.

– Это не то древнее море, – проговорила Ганат, когда они приблизились к берегу.

– Да, – согласился Паран. – Полгода тому назад Рараку было пустыней, и пустыня царила здесь тысячи лет. Затем произошло… своего рода возрождение.

– Оно угаснет. Всё угасает.

Некоторое время капитан молча разглядывал яггутку. Дюжину ударов сердца она неподвижно стояла и смотрела на охряные волны, а затем вышла на мелководье. Паран спешился и стреножил лошадей, чудом избежав укуса от мерина, на котором скакал. Капитан распаковал походное снаряжение и принялся обустраивать очаг. Вокруг было полно плавника, море принесло даже целые, вырванные с корнем деревья, и вскоре он уже развёл костёр.

Выкупавшись, Ганат присоединилась к нему. Вода стекала по её гладкой, зеленоватой коже.

– Пробудились духи глубинных источников, – проговорила яггутка. – Словно эта земля вновь молода. Молода и дика. Я не понимаю.

Паран кивнул:

– Да, молода. И уязвима.

– Верно. Зачем ты приехал сюда?

– Ганат, возможно, тебе безопаснее будет уйти.

– Когда ты начнёшь ритуал?

– Он уже начался.

Яггутка отвела взгляд:

– Ты – странный бог. Скачешь на жалком создании, которое мечтает тебя убить. Разводишь огонь, чтобы готовить на нём пищу. Скажи, в этом новом мире – все боги подобны тебе?

– Я не бог, – возразил Паран. – Вместо древних Скрижалей Обителей – сразу признаюсь, я сам не уверен, что они так назывались, – в общем, вместо них теперь Колода Драконов, оракул, в котором содержатся Высокие Дома. Я – Господин этой Колоды…

– Господин, в том же смысле, что и Странник?

– Кто?

– Хозяин Обителей в мои времена, – ответила яггутка.

– Думаю, что да.

– Он был Взошедшим, Ганос Паран. Ему поклонялись как богу анклавы имассов, баргастов и треллей. Наполняли его уста кровью. Никогда он не знал жажды. Не ведал и мира. Интересно, как он пал.

– Думаю, я бы и сам не отказался узнать это, – пробормотал Паран, потрясённый словами яггутки. – Никто мне не поклоняется, Ганат.

– Скоро начнут. Ты лишь недавно Взошёл. Не сомневаюсь, что даже в этом вашем мире нет недостатка в последователях, в тех, кто отчаянно нуждается в вере. И они отыщут других и сделают их жертвами. Разрежут их и наполнят их невинной кровью сосуды – во имя тебя, Ганос Паран, и так будут взыскивать твоего вмешательства, твоего внимания, поддержки в деяниях, которые сами сочтут благочестивыми. Странник хотел их одолеть, как и ты, вероятно, захочешь – потому стал богом перемен. Он избрал путь нейтралитета, но окрасил его любовью к непостоянству. Врагом Странника была скука, застой. Потому форкрул ассейлы и хотели его уничтожить. Как и всех его смертных последователей. – Она помолчала, затем добавила: – Быть может, они преуспели. Ассейлы никогда легко не отказывались от задуманного.

Паран молчал. В словах Ганат скрывались истины, которые он увидел и осознал, и теперь их груз тяжело лёг на его дух. Бремя рождалось с потерей невинности. Наивности. И хотя невинные стремились утратить свою невинность, те, кто уже это сделал, завидовали невинным, ибо познали горечь в отсутствии того, что утратили. Первые и вторые не могли обменяться истинами. Паран почувствовал завершение некоего внутреннего странствия и понял, что не рад этому чувству, не рад и тому, куда привел его духовный путь. Его не устраивало то, что невежество оказалось неразрывно связано с невинностью и утрата первого неизбежно приводила к утрате второй.

– Я огорчила тебя, Ганос Паран.

Он поднял взгляд, затем пожал плечами:

– Ты явилась… вовремя. К моему великому сожалению, но всё равно, – он вновь пожал плечами, – быть может, это и к лучшему.

Ганат вновь посмотрела на море, и Паран проследил за её взглядом. Небольшой залив перед ними вдруг сковал штиль, хотя за ним продолжали бежать белоснежные барашки пены на волнах.

– Что происходит? – спросила она.

– Они идут.

Издали послышался звон и грохот, поднимавшийся словно из глубокой пещеры, и закат будто ослаб, огонь его покорился смятению, словно тени сотни тысяч закатов и восходов вступили ныне в небесную войну.

А горизонт сомкнулся, окутанный тьмой, дымом и поднятым бурей песком и пылью.

Прозрачные воды залива дрогнули, снизу поднялись клубы ила, и штиль покатился наружу, к югу, смиряя дикость пресноводного моря.

Ганат отступила на шаг.

– Что ты сделал?

Приглушённый шум и рокот нарастали, прорезался мерный топот армии на марше, треск сомкнутых щитов, оглушительный бой железного и бронзового оружия по их краям, скрип повозок и стук колёс по разъезженным дорогам, а теперь и шёпот, гулкое столкновение конской плоти со строем копейщиков, крики животных разорвали воздух, затем стихли, но потом столкновение повторилось, уже громче, ближе, и яростная дрожь прокатилась по заливу, оставив за собой бледную, мутную, алую дорожку, что растекалась в стороны и погружалась на дно. Раздались голоса, выкрики, яростный и жалобный вой, какофония спутанных жизней, каждая из которых жаждала отделиться, получить отдельное существование, стать уникальным созданием с глазами и голосом. Истрёпанные сознания цеплялись за воспоминания, что рвутся из рук, точно изодранные знамёна, с каждым потоком пролитой крови, с каждым сокрушительным поражением. Солдаты умирают, вечно умирают…

Паран и Ганат видели, как бесцветные, мокрые штандарты рассекли поверхность воды, облепленные илом копья взвились в воздух – штандарты, знамёна, пики, увенчанные жуткими трофеями, поднимались теперь по всей линии побережья.

Море Рараку отдало своих мертвецов.

В ответ на призыв одного-единственного человека.

Белые, костяные руки вцепились в древка чёрного дерева, дрогнули предплечья под изрубленными и ржавыми наручами, а затем из чистой воды явились прогнившие шлемы и лишённые плоти лица. Люди, трелли, баргасты, имассы, яггуты. Разные расы и их междоусобные войны. О, если б я только смог притащить всех смертных историков сюда, на этот берег, чтобы они узрели наш истинный путь, дорогу ненависти и взаимного уничтожения.

Сколькие из них ухватятся в отчаянии за фанатизм, начнут охоту за поводами и оправданиями? Правое дело, преступления других, зов справедливости… Мысли Парана прервались, когда он заметил, что вместе с Ганат пятится, шаг за шагом, отступает перед лицом этого откровения. О, эти вестники заслужили столько… недовольства. И поношений. И эти мертвецы, о как бы они смеялись, слишком хорошо понимая защитную тактику отчаянного нападения. Мёртвые смеются над нами, высмеивают всех нас, им ничего даже не нужно говорить…

– У этих мертвецов, – прошептала Ганат, – нет крови для тебя, Ганос Паран. Они не будут поклоняться. Не станут последователями. Не возмечатают о славе в твоих глазах. С этим они покончили, навсегда покончили. Что видишь ты, Ганос Паран, глядя в провалы, где светились прежде очи? Что ты там видишь?

– Ответы, – ответил он.

– Ответы? – От ярости её голос стал хриплым. – На какие вопросы?

Не отвечая, Паран заставил себя двинуться вперёд, сделал один шаг, затем другой.

Первый ряды стояли на самом краю берега, пена билась у костяных ног, а за этими воинами стояли тысячи тысяч других. Сжимая оружие из дерева, кости, рога, кремня, бронзы и железа. Облачённые в остатки доспехов, обрывки шкур и кожи. Безмолвные, недвижные.

Небо над головой потемнело, опустилось низко, будто буря лишь затаила дыхание… лишь на миг.

Паран взглянул на призрачный строй перед собой. Он толком не знал, что нужно делать, – не был даже уверен в том, что его призыв сработает. А теперь… сколько же их тут. Он откашлялся, затем принялся выкрикивать имена:

– Чубук! Бестолочь! Рантер! Дэторан! Бакланд, Вал, Грунт, Пальчик, Тротц!

Новые и новые имена умерших «мостожогов». В Коралле, под стенами Крепи, в Чернопёсьем и Моттском лесу, на севере Генабариса и на северо-востоке Натилога – имена, которые он когда-то разыскал для адъюнкта Лорн, перекапывая мрачную, кровавую историю «Мостожогов». Он называл также имена дезертиров, хоть и не знал, живы они или и вправду погибли, вернулись ли они после смерти в строй или нет. Имена тех, кто сгинул в Чернопёсьих болотах, тех, кто пропал без вести после взятия Мотта.

А когда Паран закончил, когда он уже не смог припомнить ни одного нового имени, капитан начал сначала.

Затем он увидел, как одна из фигур в первом ряду растворяется, тает, превращается в слизь на волнах, которую медленно забирает море. А на месте мертвеца поднялся человек, которого Паран узнал. На обожжённом лице застыла ухмылка – слишком поздно Паран осознал, но никакого веселья в этой жестокой улыбке не было, лишь память о предсмертной гримасе. Память и ужасная рана, оставленная оружием…

– Рантер, – прошептал Паран. – Чёрный Коралл…

– Капитан, – перебил его мёртвый сапёр, – что вы тут делаете?

– Мне нужна ваша помощь.

В первых рядах возникали новые «мостожоги». Дэторан. Сержант Бакланд. Вал, который теперь шагнул из прибрежных волн.

– Капитан. То-то я дивился, что тебя так трудно убить. Теперь понимаю.

– Правда?

– Ага, тебе же на роду написано за нами гоняться, как неупокоенному призраку! Ха! Ха-ха-ха!

За спиной сапёра засмеялись и другие.

Сотни тысяч призраков, все зашлись хохотом, и этого звука Ганос Паран больше не хотел слышать. Никогда. К счастью, смех продлился недолго, словно мёртвые воины разом забыли, что их так развеселило.

– Ладно, – сказал наконец Вал, – как видишь, мы тут немного заняты. Ха!

Паран вскинул руку:

– Нет, Вал, пожалуйста, не начинай снова.

– Вот так всегда. Многих убивать приходится, чтоб у них прорезалось нормальное чувство юмора. Знаешь, капитан, с этой стороны мир выглядит намного забавнее. Хоть, конечно, и по-глупому, по-бессмысленному забавнее…

– Довольно, Вал. Думаешь, я не чувствую здесь отчаяния? Все вы в беде, хуже того – мы нужны вам. Мы, живые, этого вы и не хотите признавать…

– Я так прямо и сказал, – возразил Вал. – Скрипу.

– Скрипачу?

– Так точно. Он отсюда не так уж и далеко, кстати. С Четырнадцатой.

– Он служит в Четырнадцатой? Он что, с ума сошёл?

Вал самодовольно ухмыльнулся:

– Почти свихнулся, но благодаря мне он теперь в полном порядке. Пока что. Мы уже являлись перед живыми, капитан. Нижние боги, ты бы видел, как мы Корболо Дому волосики расчесали – ему и его треклятым «Живодёрам». Вот это была ночка, скажу я тебе…

– Не сейчас. Мне нужна ваша помощь.

– Ладно, будь по-твоему. Чем помочь?

Паран смешался. К этому он шёл с самого начала, но теперь вдруг понял, что совершенно не хочет этого делать.

– Вы все здесь, – сказал он, – в Рараку. Это море – это треклятые врата. Между тем кошмарным миром, из которого вы пришли, и моим. Мне нужно, Вал, чтобы вы призвали… кое-что. С другой стороны.

Армия призраков разом отшатнулась, и это единое движение вызвало порыв ветра с суши к морю.

Мёртвый маг из «Мостожогов», Чубук, спросил:

– Кого именно вы решили вызывать, капитан, и что эта сущность должна сделать?

Паран бросил через плечо взгляд на Ганат, затем вновь обратился к мертвецам:

– Нечто вырвалось на волю, Чубук. Здесь, в Семи Городах. Это создание нужно найти. И уничтожить. – Он неуверенно помолчал. – Не знаю, может, есть и другие силы, которые с этим справятся, но нет времени их искать. Видишь ли, эта… тварь… питается кровью, и чем больше крови она выпивает, тем сильнее становится. Величайшая ошибка Первого Императора: он попытался сотворить собственное подобие Старшего бога – вы ведь знаете, да? Понимаете, о чём – о ком – я говорю. Вы знаете… это создание на свободе и охотится…

– Поохотился он на славу, – сообщил Вал. – Они его освободили – под зароком – и скрепили зарок собственной кровью, кровью шести Высших магов, жрецов и жриц Безымянных. Эти идиоты пожертвовали собой.

– Но зачем? Зачем было освобождать Деджима Нэбрала? Какой зарок они на него наложили?

– Просто ещё одна тропа. Может, выведет, куда они хотели, может, нет. Но теперь Деджим Нэбрал исполнил свой зарок. И… просто охотится.

Чубук спросил очень подозрительным тоном:

– Так кто именно вам потребовался, капитан? Чтобы прихлопнуть это проклятое создание?

– Мне в голову приходит только одна… сущность. Та же, что одолела его в прошлый раз. Чубук, мне нужно, чтобы вы отыскали Дераготов.