В клинике наступила мертвая тишина. Коридоры опустели, палаты окутала немота, ни шум телевизора, ни какие другие звуки не просачивались через закрытые двери. Впрочем, один резковатый звук все-таки слышался, и исходил он от включенных ламп дневного света в ординаторской, которая сейчас казалась ярко светящимся островком в океане темноты. Семь часов вечера. Для ординаторской это не самое оживленное время. Здесь жизнь вступает в свои права только в часы, отведенные для медицинских процедур или сна пациентов.

В конце этого дня, такого же напряженного, как и любой другой, Метью поднялся на второй этаж, в столовую. Улыбка на его губах означала удовольствие от ожидания общего еженедельного ужина, ставшего его стараниями уже традиционным. Эта трапеза, которая, по его мнению, имела большое психологическое и педагогическое значение, способствовала эмоциональным всплескам и сплочению пациентов, заключалась в сборе за одним накрытым столом всех его подопечных. Рано или поздно, в таких компаниях робость и застенчивость тают без следа, и все приглашенные, передавая соседям по столу то или иное блюдо, начинают свободно общаться друг с другом. Существовало одно обязательное условие, которое должно было соблюдаться всеми (не всегда, правда, с удовольствием, потому что на одних вид продуктов действовал приятно-возбуждающе, а на других, напротив, отталкивающе), и состояло оно в том, что «шеф-повар» этих ужинов обязан был придерживаться диетологических правил, установленных лечащим врачом, а все остальное зависело от его фантазии и умения.

Однако, увы, едва очередь доходила до «завсегдатая этого заведения», как реальное воплощение идеи доктора кардинально отличалось от его первоначального замысла. Далеко не все с самого первого дня осмеливались открыто протестовать против строгого ограничения в перечне разрешенных продуктов и даже, напротив, афишировали свой энтузиазм в приобщении к правильному питанию, выказывая некий кулинарный аутизм. Зато «завсегдатай», мадам Бензимон, заметно «отрывалась от коллектива». Каждый раз, когда она вновь поступала в клинику на очередной курс лечения, она сразу же, по своей доброте, да и по многолетней домашней привычке, монополизировала кухонную плиту. Пациенты обречены были терпеть ароматы, доносящиеся из кухни, а затем, за едой, поглощать все эти калории, но обуздать порывы мадам Бензимон было невозможно. А потом, рецепт есть рецепт, и из него, как из песни, слова не выкинешь.

Эти уникальные ужины за общим столом Метью использовал для наблюдений за своими подопечными, поскольку именно в такой непринужденной обстановке они чаще всего раскрывают свои психологические особенности. Он должен суметь проникнуть и в другие уголки их душ, помимо тех, которые стали ему ясны после бесед в его кабинете. Сейчас ему надо присмотреться к новеньким пациентам, которых некоторые его коллеги (из ревности, из зависти или из восхищения?) называли фанатами Метью-диетолога, возможно потому, что он, не терпящий шумихи доктор, добивался результатов, приводящих в удивление весь медицинский факультет университета. Он никак не реагировал на эти ироничные уколы, он знал, что его методы, далекие от альтруизма, дают людям радость, а многим – полное выздоровление. И потом, сколько упреков он за все эти годы выслушал от разных зануд: то они ругают одно, то критикуют другое, но в конце концов смирялись и подчинялись заведенному порядку, как и все. Поскольку каждый человек уважает врачебные предписания, то опыты с питанием, наложенные на доброжелательный психологический настрой пациентов, которых никто не заставляет ни голодать, ни мучиться абсурдной диетой, дали свои результаты. Он за свою карьеру вдоволь насмотрелся на тех несчастных, что приходили к нему на консультацию после катастроф, сделанных своими же руками, когда уровень холестерина превышал все допустимые значения, или с таким процентом гемоглобина в крови, который считается смертельным, а все потому, что фанатично увлекались советами шарлатанов, призывающих съедать на завтрак, обед и ужин по жареному стейку в 400 граммов или, например, сидеть на ананасовой монодиете. А его принципы, на которых зиждилось его ремесло, даже не ремесло – а комплекс священнодействий, они брали свое начало из точной и строгой науки, из дотошного изучения всех элементов и этапов питания, из зазубривания всех рекомендаций, справочного материала, ибо он знал, что только этот путь – верный. Именно поэтому он, который умел слушать и понимать, он, до крайности строгий, но всегда человечный, помогал своим пациентам увидеть в итоге свет в конце тоннеля.

Именно такие мысли витали в голове Метью, когда он толкнул дверь, ведущую в обеденный зал. Он постарался обставить свой приход как можно менее заметным, чтобы не выглядеть важной шишкой, этаким божком, которому все поклоняются. Его присутствие на этих обедах – необходимо, но оно должно быть особенно незаметно, а поведение его – особенно деликатно, чтобы не помешать ни дружеским порывам, ни вспышкам раздражительности, естественно рождавшемуся хорошему или плохому настроению всех собравшихся. Так ему самому легче почувствовать момент, когда кто-то вдруг замыкается в себе или же, напротив, другой вот-вот раскроет душу.

Необычность сегодняшнего обеда заключалась в том, что он был первым таким событием в жизни кутюрье Ральфа Фаррелла и Эмили. В отношении Ральфа доктор хотел подметить: удастся ли тому обуздать несдержанность в еде во время стресса из-за увольнения. Что же до Эмили, Метью намеревался проверить, сможет ли она попробовать немного от каждого блюда и не убежать в уборную с рвотными позывами.

Они все уже сидели вокруг накрытого стола, нетерпеливо ожидая его появления.

Метью поцеловал в щеку каждую женщину, причем этот жест в его исполнении был лишен даже намека на амуры и только разрядил немного натянутую атмосферу за столом. Затем он, в сдержанной манере, которая вовсе не ущемляла их социальный статус, пожал мужчинам руки. У каждого были свои предубеждения и опасения, но доктор решил никаким образом не помогать сейчас разрешать их сомнения. Он уселся рядом с Эмили, словно рассчитывая, что этот поступок будет расценен как то, что он берет «шефство» над сим юным розаном, уже потрепанным безжалостным ветром с моря житейского.

Мадам Бензимон, вооружившись ножом, торжественно отрезала первый кусок от своего кулинарного творения. Эта женщина, принадлежащая к психологическому типу «всеобщая мама», с нерешительным радушием, трогательная в своем одиночестве, стала предлагать кушанье всем собравшимся. Говоря по правде, еда – это лучшие мгновения в ее жизни, она создана для того, чтобы кормить и угощать. В эти минуты жизнь, по ее словам, приобретает смысл. В любом случае, эта роль была словно предопределена ей с детства, и она ее отлично выучила. Настоящая мать именно так и должна себя вести. Уяснив свое предназначение, она переосмыслила его по-своему, наполнила любовью, которую она получила когда-то, и теперь стремилась поделиться ей со всеми, даже если это грозило ей устрашающей прибавкой в весе.

– Сегодня я приготовила вам необычное блюдо, но совершенно без жиров. Обязательно поделитесь вашими впечатлениями!

Дельфин де Люзиль, с застывшим лицом, измученная пережитыми ею трудными днями, устало вздохнула. Эта Лилиан, чью навязчивую экстравертность Дельфин ценила невысоко, каждую неделю начинала одну и ту же песню. Дама накинула на плечи подаренный ей на Рождество норковый палантин. В зале было прохладно, окна открыли, чтобы выветривался сигаретный дым: некоторые сотрапезники курили. Такой гармонии во взглядах не встретишь ни в одном ресторане, но здесь пациенты охотно мирились с таким неудобством, потому как их объединяла одна, более неприятная напасть: их привычка и манера питаться.

Усаживаясь за стол, Метью старательно избегал устремленных на него взглядов. Цель этого обеда – возможность познакомиться им получше, начать общаться, приглядеться друг к другу в непринужденной обстановке, когда каждый может попросить передать ему то или иное блюдо, подложить еще кусочек чего-нибудь вкусненького на тарелку соседа. Из кодированного, иносказательного языка их привычных, выполняемых автоматически жестов он пытался сам понять их «историю болезни», определить при этом ту границу, где, говоря его словами, наступает «насыщение физическое» и «насыщение психологическое». Главная линия теории доктора заключалась в расстановке приоритетов среди технических вопросов питания, с которыми он знакомил пациента в порядке вводного курса обучения, затем он старался объяснить суть применяемых им психологических приемов, выбор которых зависел от характера пациента. И очень часто ему наградой за то, что он научил заново понимать вкус пищи, гармонию блюд, за его красочные содержательные педагогические беседы, которые он проводил с подчиненным ему медицинским персоналом, за многократное терпеливое возвращение к исходным позициям, прежде чем те, кто ждет от него помощи, поймут глубокую и часто очень интимную связь своего «я» с продуктами питания, – за все это наградой ему служили их потерянные или приобретенные килограммы.

Он всегда дотошно, не считаясь со временем, объяснял своим пациентам, насколько важно хорошо организовать свое питание, чтобы обязательно были закуска, основное блюдо, десерт. А общий вес продуктов, заготовленных для обеда или ужина, должен составлять один-полтора килограмма. Он не уставал им напоминать, что у этой пищи одна задача: наполнить их желудок и обеспечить работой кишечник, дабы каждый из его «питомцев» избавился от чувства голода и фрустрации – психологического состояния угнетенности и подавленности. Он говорил также, мягко, но убедительно, что достичь контроля над потребностью что-то съесть, имеющей психологические корни, можно, только поняв эмоциональную роль процесса питания, то есть, говоря другими словами, каждому необходимо научиться отыскивать в том, что он ест, кусочек счастья. Вот почему крайне важно составить индивидуальный режим питания, особый, подходящий конкретному больному, чтобы тот всегда получал от такой еды удовольствие.

– И здесь, в клинике, – в сердцах сказал Метью, – мы стараемся, чтобы и процесс приготовления, и процесс поглощения пищи был для вас максимально приятным. Однако, когда вы решаете продолжать этот режим питания у себя дома, вы постоянно разыгрываете из этого какую-то трагедию. Обед, состоящий из одного нежирного стейка, от-

Варной зеленой фасоли и салата из сырых овощей, кажется вам неаппетитным, а неочищенные фрукты на десерт вызывают, видимо, у вас тоску и уверенность в неприемлемости такого рациона. А на самом деле достаточно душистой приправы из разных трав – к салату из овощей, а к стейку – ароматной горчицы, из отварной фасоли приготовить пюре, а фрукты порезать маленькими кусочками, как тут же все станет намного привлекательнее, намного праздничнее. В приготовлении пищи также можно выразить свое «я». Ведь необходимость придерживаться определенного режима питания – это не кем-то назначенное вам наказание. Напротив, вам повезло в том, что вы можете с большим удовольствием съесть блюда, приготовленные с любовью из доброкачественных и здоровых продуктов.

Ральф Фаррелл весь превратился в слух. Умиротворенный этой речью, успокоенный общим ровным отношением к нему – кроме мадам Бензимон никто не обращался к нему как к звезде, – он, казалось, вновь стал самим собой, он смог наконец поразмыслить над тем, чего по-настоящему хочет он сам, а не мучиться, согласно ли своему статусу и известности он думает и ведет себя. Надо сказать, что клиника на своем веку повидала достаточно знаменитостей, и часто они бывали не в лучшей форме, поэтому и персонал, и пациенты довольно равнодушно относились к славе и оставались нечувствительны к обаянию успеха. Кутюрье, наконец сбросивший все оковы, сидел безмолвно и только внимательно разглядывал своих сотрапезников. Толстая дама с насупленным лицом, в фамильных драгоценностях, которые выдавали далеко не бедственное положение их хозяйки, но подчеркивали ее измученный вид. Должно быть, и вправду богатые тоже плачут, подумал Ральф. Что касается хозяйки сегодняшнего ужина, ее благодушные насмешки, ее слишком, пожалуй, показная предупредительность, которая не могла скрыть глубоко запрятанной боли, показались ему искусственными и удручающе наигранными. Остальные все были очень замкнутыми, непроницаемыми, их вид напоминал ему лишь свои собственные несчастья, его собственную болезнь, заключающуюся в избыточном весе. А сам он, он что, может предложить что-то другое? Ах, ну да, в отличие от них, он – новый объект, а это дает некоторое преимущество. Тогда он решил приберечь улыбки для своей соседки – Эмили. Как если бы она была ему предназначена. Как если бы его возрождение было связано с ней, так же как и ее – с ним.

Незадачливая Лилиан Бензимон на закуску приготовила то, что Метью ненавидел больше всего на свете, – салат из сырой свеклы и листьев маш-салата. Он постарался поскорее проглотить первую ложку салата – что ж, и у него тоже есть кулинарные неприязни, – после чего вновь заговорил, на этот раз для того, чтобы отметить необычную манеру сервировки: большая тарелка стояла на маленькой, а не наоборот, как обычно.

– Почему, спрашиваете вы? Потому что натертые на терке сырые или вареные овощи – наши друзья. Именно они помогают нам наедаться. Если бы сверху была маленькая тарелочка, это сильно уменьшило бы нашу порцию, а ведь этот салат – одно из самых низкокалорийных блюд нашего рациона.

Собравшиеся оживленно обсуждали эту хитрую уловку, что рассмешило Метью. Доктор всегда склонялся в сторону умеренности в еде; он сам с детства то и дело набирал лишние килограммы и был вынужден следить за собой, а потому знал, что его рассказы, его конкретные советы дают свои плоды.

Он добросовестно жевал салат, не делая никаких замечаний и даже не глядя в сторону мадам Бензимон, потому что она всегда очень обижалась, если замечала, что кому-то не нравится ее стряпня. Особенно если этим кем-то был он, тут могла разыграться целая трагедия. Но и продолжение удовольствия ему не прибавило. Он боялся ее знаменитого мяса по-арабски, которое он уже пробовал в прошлом году. Тогда его приготовили в пароварке, с очищенными от кожуры помидорами, с острыми приправами, от запаха которых текли слюнки, но, говоря начистоту, всего приготовленного мяса не хватило бы, чтобы удовлетворить аппетит его одного. Даже учитывая рис, поданный на гарнир.

Метью вновь вернулся к наставительным темам, объясняя, что когда говорят о порции овощей, многим она представляется кучкой любого размера. А значит, случайно порция мяса по-арабски может не соответствовать его рекомендациям, то есть она может оказаться меньше 150–200 граммов. Заметив разгневанное лицо Лилиан Бензимон, он понял, что лучше будет побыстрее отступить.

– Но, конечно, недостаток может быть компенсирован рисом, отличным гарниром, – попытался он вывернуться.

На этот раз он не осмелился заикнуться, что в его тарелке недостает овощей, поэтому-то он не наелся.

Под оживленный гул разговоров, звон столовых приборов Ральф, обернувшись к Эмили, похвалил ее пуловер, особенно выделив приятный рисунок ткани.

– В конце концов, самые простые вещи выходят самыми удачными, так как их носит много людей, особенно если этим вещам повезло быть хорошего качества.

Последние слова он произнес, слегка понизив голос, подумав, что это его замечание может показаться неприятным мадам де Люзиль, которая сидела слева от него и внимательно прислушивалась к разговору, не принимая, однако, в нем участия.

– Спасибо, – ответила Эмили, – Но знаете, я его купила не в дорогом магазине, а в Н&М. Там нет ничего похожего на ваши произведения.

– Напрасно вы так считаете, я был бы счастлив, если бы этот торговый центр принял бы на реализацию какие-нибудь мои изделия. Моя мечта: демократизировать элегантность и сделать ее доступной простым людям. Ведь хорошо одеваться – это одна из форм самоуважения и внимания к другим и к самому себе. Редко кто задумывается над этим, тогда как одежда – один из основных элементов нашей жизни, имеющий такое же значение, как вкусный и гармоничный обед, такой, какой сегодня приготовила нам мадам… Бензимон?.. Я не ошибся?

Лилиан с торжествующим видом дождалась конца этого комплимента, в надежде дождаться знака внимания и от своего любимого доктора. Даже в самых смелых мечтах она не могла себе представить, что когда-нибудь будет ужинать в обществе знаменитого кутюрье, а еще меньше – что услышит от него похвалу своему кулинарному таланту.

– Мсье Фаррелл, если вы не против, я могу готовить для вас ежедневно.

Это неожиданное предложение, совершенно в духе Лилиан, было сделано так естественно, что никто и не удивился. А кутюрье оказался перед задачей, впрочем, как и многие другие – до него, как бы вежливо и в не обидной форме отказаться от подобной перспективы, чтобы потом не раскаиваться.

– Мадам, это было бы прекрасно, но, к несчастью, доктор Сорин установил строгие расценки на пребывание в своей клинике. Поэтому придется дождаться, когда он позволит нам, за ту же цену, наслаждаться такими кулинарными шедеврами, которыми вы угостили нас сегодня. За исключением, разумеется, тех дней, когда вы снова вздумаете устроить для всех нас подобный праздник.

Метью восхитился, с какой элегантностью Ральф Фаррелл выпутался из щекотливого положения. Все присутствующие наградили блестящего оратора аплодисментами, а Лилиан засияла. Теперь она может подавать десерт: шоколадный мусс!

Было так забавно смотреть на этих взрослых людей, шумно приветствующих появление десерта. Их лица вдруг осветились такой детской радостью и ожиданием счастья, словно им всем стало по четыре года. Неудивительно. У пациентов, пробывших даже недолго в этой клинике, первым делом пропадает сдержанность, свойственная взрослым людям. К ним возвращается простота общения, смахивающая иногда на ребячество.

– Осталась одна порция, кто хочет? – спросила Лилиан, глядя в сторону, держа в руках чашечку с десертом. По комнате поплыл восхитительный аромат горячего шоколада.

Метью удивленно вскинул брови. Решительно, эта женщина неисправима. Как всегда, сколько он помнил, у нее остается добавка, поскольку она убеждена, что кормить людей надо от души, тогда ты завоюешь любовь других.

А в клинике, специализирующейся по проблемам питания, провизия строго дозирована, совсем не так, как у нее дома. И если остается какая-то порция, которую никто не съел, то ее убирают в холодильник до следующего дня. Только великодушная мадам Бензимон, верная своим привычкам, могла поступить по-другому. Оставшаяся чашечка мусса была несведенной порцией самой мадам Бензимон, которую она, по доброте душевной, предложила в качестве добавки. Но присутствующие сразу же раскусили ее хитрость. Даже Дельфин де Люзиль вступила в разговор, уверяя, что если мадам Бензимон откажется съесть свою порцию, то она, вероятно, последует ее примеру.

Последним добродушно высказался Метью:

– Видите ли, даже я способен оказать сопротивление шоколадному муссу!

Атмосфера была очень непринужденной, каждый разговаривал со своим соседом. «Миссия выполнена», – подумал Метью, решив, что ему пора удалиться, оставив всю компанию наслаждаться кофе и обществом друг друга. Он подождал несколько минут и, как только в разговоре возникла небольшая пауза, объявил, что ему пора откланяться и ехать домой, где его ждет семья.

Никто не возражал. Даже Лилиан, занятая наведением порядка на своей территории – кухне, поскольку уборщицу для этих целей доктор не считал нужным приглашать. И все-таки он немного помедлил перед дверью.

– Спокойной ночи, доктор, завтра утром вы опять будете нам нужны, – сказала она ему в своей обычной добродушной манере.

Метью взял свою куртку и поднял левую руку в знак общего прощания.

– Доброй ночи всем, вы можете завтра спать сколько хотите, у нас нет подъема в определенный час. Это – правило нашей клиники. Не забывайте, что вы здесь для того, чтобы думать о себе, только о себе, и для того, чтобы обрести внутренний покой.