Часть вторая

Все тайные общества имеют некоторую связь с мистицизмом, который сам по себе тайна и находит наслаждение в таинственности, как любящая душа находит наслаждение окружать таинственностью любимый предмет. Сектаторы в некоторой степени отцы мистиков. Безмолвное обожание бесконечного, в котором мистики находят такое наслаждение, соответствует поклонению прогрессу, свободе, истине, которым посвящали себя сектаторы. Прогресс, свобода, истина – атрибуты божества; тот, кто любит эти атрибуты, любит и боится Бога. Мистики – люди мысли, сектаторы – люди действующие. Как ни отдаленны кажутся мысли первых от применения к ежедневной жизни, от политической борьбы, они все-таки имеют положительное влияние на человеческие верования и волю. Мистики усматривают в раю тот самый идеал, преобразованный, расширенный и увековеченный, которого сектаторы добивались на земле.

Мистики продолжают школу древних посвящений, которые для многих народов составляли единственную философию, науку и свободу. Это жрецы бесконечного, самые кроткие из людей; они отличаются большой терпимостью, прощают все, даже дьяволу, постигают все, сожалеют обо всем. Они, в некотором смысле, рационалисты молитвы. Посредством синтеза, видений и экстазов они доходят до чистого и простого понимания сверхъестественного, которое обожают более своим воображением и любовью, чем учеными и софистическими понятиями теологии. Поэтому мистики всех верований похожи друг на друга; их область, общая всем религиям, всеобщее жилище души – высота, с которой виднеется соединение бесчисленных горизонтов совести.

Царь мистиков бесспорно Яков Бёме; действительно, в сравнении с ним все другие мистики становятся совершенно ничтожными, простыми мечтателями, рапсодии которых, хотя иногда поэтичны, всегда фантастичны и бесполезны для света, потому что не основаны на истинах вечной природы. Бёме был мечтателем, но мечтатель вроде Колумба; ему также было дано видеть умственным оком скрытый мир, мир свойств вечной природы, и разрушить великую тайну не только одной этой земли, но и Вселенной. Он был по преимуществу центральный философ, который с того места, где стоял, мог обозревать всю сферу и внутри и извне, а не только внешний сегмент коры. Следовательно, он мог видеть причины вещей, а не одно их действие. Я не опровергаю, что в сочинениях Бёме есть много такого, чего нельзя поддержать или доказать; много такого, что кажется алхимической или каббалистической мечтательностью, недугом века, в котором он жил. Хотя он, может быть, часто ошибается в своих выводах, он, однако, всегда прав в основах. И даже если отбросить все сомнительное или положительно ошибочное, остается много такого, что наука и опыт показывают положительно справедливым, и трудно убедиться, что все это было изъяснено человеком неученым и никогда в жизни не производившим опыта и в такое время, когда ни об одной из ученых истин, изложенных им, не мечтали люди ученые. Даже если бы он сделал известным только семь свойств природы, ключ ко всем ее таинствам, то навсегда занял бы место между величайшими светилами науки. Сознаюсь, что никак не могу объяснить это необыкновенное знание в таком необразованном сапожнике, каким был Бёме. Если бы существовало какое-нибудь сочинение до него или в его время, в котором объяснялись бы семь свойств, я сказал бы, что он заимствовал их оттуда, хотя эта теория все-таки оставляла бы неизвестным того, кто первый их открыл; но нельзя найти никаких следов, ни действительных, ни сохранившихся в предании, о подобном сочинении или о знании этих свойств, кроме подразумевающихся во всеобщем уважении, которое всегда относилось к числу «семь». Откуда же Бёме извлек свое знание? Никто из изучавших подробности этих свойств не может сомневаться в их истине. Никто до него не излагал их. Неужели же возможна интуиция? Неужели Бёме был одарен ею? Это, в сущности, тайна гораздо важнее всякой, которая когда-либо передавалась в тайных обществах, и древних и новейших. Разумеется, так называемые ученые люди смеются над Бёме, как над безумным мечтателем, точно так, как королевское общество смеялось над электрическими открытиями Франклина, – он был типографщиком, что же он мог знать об электричестве? Как мог он решить проблему, ставившую в тупик самых ученых его членов? И как мог Бёме, презираемый и безграмотный сапожник, научить чему-нибудь ученых нашего времени? Но это факт, что в сочинениях бедного сапожника лежит зародыш открытий, сделанных и еще не сделанных в физических науках.

Мне хорошо известно, что это уверение опять встретит насмешки, которые встречало до сих пор. Но читатель, следивший за мной до сих пор, должен приостановиться, прежде чем присоединиться к насмешникам. Он получил доказательства, что я ничего не принимаю на основании одного авторитета, как бы высоко он ни стоял. Мне нужны доказательства, положительные доказательства всякого приводимого факта, прежде чем я приму его как факт. Следовательно, если с этой решимостью с моей стороны и после многолетнего изучения сочинений Бёме, имея к тому такой удобный случай, каким пользуются не многие, потому что иерофант, посвятивший меня в таинства немецкого теософа, бесспорно самый ученый бёмист и в этой, и во всякой другой стране – словом, единственный человек, понимающий его вполне, – если, при этих обстоятельствах, я держусь мнения, выраженного в предыдущем параграфе, оно не может не иметь основания. Но тот, кого не убедят доказательства Бёме в существовании Семи Свойств, не будет убежден никакими доводами. Сочинения Бёме имели глубокое и продолжительное, хотя тайное влияние на современную философию и науку. Даже Ньютон был многим обязан ему. Между бумагами сэра Исаака нашлись большие выписки из сочинений Бёме, сделанные собственной рукой Ньютона, и он оттуда узнал, что тяготение есть первый и основной закон природы. Разумеется, ученая обработка аксиомы принадлежит собственно Ньютону и слава его не уменьшается тем, что он узнал закон от Бёме. Ньютон зашел даже далее: он и доктор Ньютон, его родственник, устроили горны и несколько месяцев прилежно трудились, отыскивая тинктуру, о которой так обширно говорит Бёме. Но влияние этого автора еще поразительнее в сочинениях Франсуа Баадера, современного немецкого философа, который занимался учеными исследованиями открытий Бёме при свете – слабоуловленном, это правда, в зеркале его воображения. Величайшие философские мыслители этого и прошлого столетия упивались из источника сочинений Бёме, а системы Лейбница, Лапласа, Шеллинга, Гегеля, Фихте и др. явно пропитаны его духом, но недостаточно, и поэтому ни одна из систем не удовлетворительна. Гёте хорошо знал Бёме, и многие намеки в его сочинениях, не понятые критиками, были объяснены местами из Бёме. Таким образом, комментаторы и переводчики «Фауста» делали чрезвычайно смешные догадки о значении «матерей», к которым Фауст должен спуститься, отыскивая Елену. «Матери» первые три свойства природы, и все инструкции Мефистофеля Фаусту, прежде чем он спустился ad inferos, высокопоэтическое и в то же время философское описание их. Если бы ученые, вместо того чтобы смеяться над Бёме, изучали его сочинения, у нас не было бы дарвинизма, не было бы теорий об охлаждении сердца и не было бы президента Британского общества, распространяющего чудовищную доктрину о том, что жизнь на земле имеет начало в жизни, внесенной сюда обломками, отбитыми от других планет и небесных тел и упавшими на земной шар. Если бы даже была возможность хотя на одно мгновение допустить эту теорию, то все-таки она оставила бы без ответа вопрос: «Откуда произошла жизнь?» Не было бы у нас и Гёкслеев, и Тиндалей, уверяющих, что жизнь можно вложить в существо после создания материального тела, а это все равно что предположить, будто круг и окружность – две отдельные вещи, что прежде является фигура, потом ее округлость. Бёме, на которого смотрят как на мечтателя, показал бы им, действительным мечтателям, что жизнь заставляет тела обнаруживаться; когда желудь пускает отростки, это жизнь выходит наружу, прокладывает себе путь и облекается материей в своем движении, чтобы двинуться далее. Пусть ученые прочтут великолепную главу, начинающуюся так: «Мы видим, что всякая жизнь существенна: она обнаруживается зародышем существ». Чему теология могла научиться от Бёме, нельзя объяснить несколькими словами; тревожные вопросы о происхождении зла, предназначении плоти и крови Христа, которые должны возродить человечество, их свойство и действие глубоко и ученым образом изложены в сочинениях этого автора. Но так как он не имеет звания академика и даже обыкновенного образования, то его презирают, а между тем некоторые из этих самых людей верят обманам безграмотных спиритов, которые морочат свет ребяческим и нелепым вздором.

Яков Бёме родился в Гёрлице, в Верхней Лузации, в 1575 г. В детстве он пас скот. В этой уединенной жизни, в постоянном созерцании природы он чувствовал себя поэтом и, как вообразил, предназначенным для великих деяний. Он видел таинственное значение во всех голосах земли и, думая, что слышит глас Божий, преклонил слух к открытиям, которые считал исходящими от самого Бога посредством природы. Пятнадцати или шестнадцати лет он поступил учеником к сапожнику в Гёрлице. Сидячее занятие усилило его наклонность к мистицизму. Строгий блюститель нравственности и приличного обращения, совершенно погруженный в самого себя, он считался некоторыми гордецом, другими – сумасшедшим. И действительно, так как он не получил никакого образования, то его идеи были сбивчивы, темны и несвязны. В 1594 г. он женился. Хотя добрый муж и добрый отец, он, однако, все-таки остался мечтателем, и, побуждаемый частыми сновидениями, которые приписывал влиянию Святого

Духа, он наконец решился писать. Его первое сочинение было «Аврора», более всех известное, но самое несовершенное и по слогу, и по содержанию. Оно навлекло на него преследование духовенства, по настоянию которого гёрлицкие власти запретили ему писать, чему он повиновался несколько лет; но потом он не мог долее сопротивляться побуждениям своей души и вполне предался сочинению своих многочисленных творений. В последние шесть лет своей жизни он написал Mysterium Magnum, Signature Rerum, «Тройственную жизнь», «Шесть теософских пунктов», «Божественное созерцание», «Сверхчувственную жизнь» и пр., в которых заключается между многими нелепыми, причудливыми и темными местами такое глубокое знание и обширный смысл, что ни один истинный философ не смеет их презирать, и, в сущности, они еще будут признаны единственными прочными основаниями всякой истинной науки. Время от времени мы встречаем в его сочинениях такие поэтические красоты, такие великие понятия о божестве и природе, которые превосходят все, что было задумано величайшими поэтами всех веков. Его сочинения, написанные по-немецки, ходили по рукам только в рукописях при его жизни, потом они были переведены на голландский язык, а с этого языка на английский. Немецкое издание его сочинений, наполненное ошибками, появилось не прежде 1682 г. Во Франции, Сен-Мартене, le Philosophe inconnu перевел некоторые на французский язык. Его главным комментатором был Дионисий Андрей Фрегер, немец, долго живший в Англии, сочинения которого, все написанные по-английски – за исключением двух, написанных по-немецки и переведенных автором, – существуют только в рукописях; копии с некоторых находятся в Британском музее, а оригиналы составляют собственность частного лица. Уильям Ло, ученый, английский теолог, пользовавшийся этими рукописями, самый замечательный из английских комментаторов Бёме; его «Воззвание», «Путь к божественному познанию», «Дух молитвы» и «Дух любви» показывают, как хорошо он усвоил основные идеи системы Бёме. Бёме умер в 1624 г., его последние слова были: «Теперь я иду в рай».

Сам Бёме не основал никакой секты. Он был так поглощен своими светлыми видениями, что не думал набирать учеников и увековечить свое имя подобными способами; как солнце, он проливал свой свет повсюду, потому что это было в его натуре, не обращая внимания, на плодоносную или бесплодную почву падал он, и предоставляя ему оплодотворять сообразно врожденным ему свойствам. Оплодотворение еще предстоит, потому что Общество филадельфов, основанное в конце XVII столетия Иоганной Лид, пустые видения которой, вероятно, были следствием изучения сочинений Бёме, не привело ни к какому результату, ни духовному, ни ученому. Общество существовало только семь лет, и его члены имели смутное и неполное понятие о значении и направлении сочинений их великого учителя.

Мистик, наделавший большого шума в свете, хотя совершенно недостойный сравнения с Яковом Бёме, потому что последний оставил прочные и продолжительные ученые познания, основанные на необыкновенных сведениях в природе и ее действиях, между тем как второй не оставил ничего, кроме поэтических идей с разным вздором, какой писали сотни признанных безумцев. Все-таки он был человек многосторонний. В нем соединялись противоположные дарования ученого, поэта и мечтателя. Жажда познаний сделала его обладателем всех наук его века, и, когда

ему минуло двадцать восемь лет, он был один из самых ученых людей в своем отечестве. В 1716 г. он посетил Англию, Голландию, Францию и германские университеты. В 1721 г. он осмотрел рудники в Европе и сделал им описание в своем большом сочинении Doedalus Hiperboreus. Потом он занялся теологией и неожиданно обратился к мистицизму, часто отвергающему теологию. Ему было пятьдесят пять лет, когда он стал заглядывать внутрь самого себя и примечать чудеса идеального мира; после земных рудников он исследовал глубины души и в этом последнем исследовании забыл о науке. Его мнимые откровения навлекли на него ненависть духовенства, но он пользовался таким уважением в своем отечестве, что это не могло повредить ему. На сейме 1751 г. граф Гопкен объявил, что самые полезные сочинения о финансах были произведением пера Сведенборга. Мистика, сведущего в финансах, свет еще не видал и, быть может, никогда не увидит. Он умер в Лондоне. Одно английское общество издает его сочинения, наполняющие пятьдесят больших томов, и у него есть в Англии много последователей. Он, кроме того, сделал много открытий в астрономии, химии и медицине и был предшественником Галля во френологии.

Многое в его сочинениях, конечно, нелепо, но все-таки мы думаем, что смысл, не сразу заметный, однако превращающий бессмыслицу в смысл, найти можно. Кто внимательно прочтет «Новый Иерусалим» или «Путешествие в звездные миры», должен видеть, что в его темном языке есть скрытое значение. Нельзя предположить, чтобы человек, который выказывал такую силу ума в своих многочисленных произведениях: поэтических, философских и по естественной истории, который постоянно говорил о «соотношениях» и в силу их приписывал малейшему предмету скрытый смысл, ученость которого была неограниченна и глубока, – чтобы такой человек писал, не придавая настоящего значения своему фигуральному языку.

Его религия – филантропия, и те, которые стремятся к совершенству, должны быть ангелы или духи; их союз становится небом, а противоположное тому – ад.

С самой отдаленной древности мы встречаем учреждения, – что достаточно показали предыдущие страницы, – постоянно стремящиеся к политическим, религиозным и умственным реформам, но аллегорически излагающие свои идеи о другом мире и будущей жизни, о Боге и ангелах или употребляющие архитектурные выражения. Этот обычай, встречаемый во всех тайных обществах, имеет целью нравственность в поступках, правосудие в правлении, всеобщее счастье и прогресс, но стремится ко всему этому сообразно некоторым философским идеям – то есть что все люди свободны и равны; но, понимая, что эти идеи при разнообразных условиях настоящего общества с его различными сословиями встретят могущественных противников, эти учреждения берут свою фразеологию из воображаемого мира, чтобы достигнуть с успехом своей цели. Поэтому наружное поклонение похоже на наше, но становится иным через науку соотношений и таким образом выражено Сведенборгом: «В небесах есть богослужение, по наружности похожее на наше, но внутренне другое. Мне было дозволено войти в небесный храм (может быть, в ложу), где можно видеть гармоническое божество и божественное человечество».

Одна из главных идей Сведенборга, выраженная в «Новом Иерусалиме», есть нечто божественное в сердце каждого человека, перетолкованное человечеством, что составляет одно из основных верований (настоящего) масонства. «Хотеть и поступать справедливо без всяких корыстных целей – значит восстановлять небо в себе, жить в общении ангелов. Совесть каждого человека есть умаленное небо; там есть все, понятие и освящение всех обязанностей и всех прав». Сведенборг говорит о жизни мистика или сектатора таким образом: «Между добром и злом такая же разница, как между небом и адом. Живущие во зле и в заблуждении похожи на ад, потому что любовь к аду составляет противоположность с любовью к небу, и обе эти любви смертельно ненавидят друг друга и ведут войну друг с другом. Человек был создан для того, чтобы жить душой в духовном, а телом в естественном мире. Следовательно, во всяком человеке есть две индивидуальности: духовная и естественная, внутренняя и внешняя. Внутренний человек живет в небе и пользуется сношениями с небесными духами, даже во время земной жизни, которая не есть истинная, а только поддельная жизнь. Человек, будучи двояким, имеет две мысли, высшую и низшую, два действия, два языка, две любви. Следовательно, естественный человек лицемерен и фальшив, потому что он двойствен. Духовный человек по необходимости искренен и правдив, потому что он прост и един; в нем дух возвысил и привлек естественное, внешнее слилось с внутренним. До этой возвышенности счастливо достигли древние, которые в земных предметах продолжали свои небесные отношения». Он постоянно возвращается к науке соотношений, намекая на посвящение древних, на истинную жизнь, сменяющую притворную смерть при посвящении; на мистическое небо, которое для египтян и греков было не что иное, как храм. «Наука отношений была самой высокой наукой между древними. Жители Востока и египтяне выражали ее иероглифами, которые, сделавшись непонятными, породили идолопоклонство. Одни соотношения могут раскрыть глаза души, разоблачить духовный мир и сделать понятным то, что не подходит под ведение чувств». Опять он говорит: «Я покажу вам, что такое вера и любовь к ближнему. Вместо веры и любви к ближнему думайте о теплоте и свете – и вы поймете все. Вера есть сущность истины, то есть мудрость; любовь к ближнему есть сущность привязанности, то есть любовь. Любовь и мудрость, или милосердие и вера, добро и истина составляют жизнь Бога в человеке».

В описании небесных полей ангел-проводник – может быть, надзиратель ложи – говорит Сведенборгу, что окружающие его предметы суть соотношения ангельской науки, что все, что он видит, – растения, плоды, камни, – все имеет соотношения точно так, как в масонских ложах. Как в жизни есть три степени, так есть и три неба, и условия их жителей соответствуют состоянию посвященных в три масонские степени. «Новый Иерусалим» можно считать также протестом против папского правления, которое Сведенборг ненавидел, как и все сектаторы. Он искал конца этому правлению в апокалипсисе, как прежде альбигойцы, и уверял, что развращенное римское духовенство должно уступить место лучшим священнослужителям, а пришедшая в упадок идолопоклонническая церковь – новому храму. Для усиления авторитета своих слов он прибавляет: «Тому, что я говорю вам, я научился на небе». Вероятно, в небе сектаторов, в которое он был посвящен. Можно было бы привести еще более выписок, но вышеприведенного достаточно, чтобы уяснить дух сочинений Сведенборга; их достаточно, чтобы показать, что необходимо соображать двойственный и даже тройственный смысл различных изображений, для того чтобы войти в скрытные мысли многих эмблем, обрядов и тайных обществ. Каждый символ есть тайна; что делалось и говорилось в тайных обществах, достойно исследования – имена, члены, формы; все служит указанием, намеками на скрытые истины, опасные истины и, следовательно, покрытые двойными и тройными покрывалами.

Из этих сочинений возникли разные секты; одна из них состояла из людей, ожидавших Нового Иерусалима, веривших в удивительные пророчества, в разговоры с ангелами, в серафимские браки с избранными и считавших себя истинными учениками Христа, потому что Сведенборг называл Солнцем Милосердия, разливающим свет и теплоту по всей Вселенной, Спасителя мира. Эта секта имела многих последователей в Англии. Другие секты хвалятся тем, что обладают величайшими тайнами своего учителя. Из них можно упомянуть о следующих.

Пернетти, бенедиктинский монах, и Габриенка, польский дворянин и масон, первые окружили причудливыми обрядами и церемониями учение и грезы шведского мистика. В 1760 г. они основали в Авиньоне Общество иллюминатов, которое не следует смешивать с иллюминатами баварскими. Папский город сделался крепостью раскольников, с присоединенными к обществу ложами в главных городах Франции. Члены занимались философией, астрономией и той общественной химией, которая тогда подчиняла грозному разбору все элементы, из которых состоит политическое общество.

Париж захотел иметь свой собственный Сведенборгский орден, не будучи доволен тем, что ввел орден Пернетти. Франкмасон Шатанье, который в 1766 г. был мастером парижской ложи «Сократ», изменил Авиньонский орден и назвал орден «Иллюминаты-теософы»; после деятельной пропаганды во Франции он переехал в Англию и открыл ложу в Лондоне, где сначала имел большой успех; но устав был скоро брошен.

Другое изменение Авиньонского устава было введено в 1770 г. аббатом Пернетти, который был вполне предан алхимии. Он назвал обряд герметическим; но, как показывает название, он был более алхимический, чем масонский. Буало, парижский врач и ревностный последователь Пернетти, преобразовал герметический обряд, сделал его более масонским и дал ему название Философский шотландский устав. Оба обряда были впоследствии соединены в двадцать степеней; члены последней степени – великий мастер светящегося кольца – хвалились, что она взята у Пифагора. В 1780 г. была учреждена во Франции Академия великих мастеров светящегося кольца, в которую посвящение состояло из предполагаемых философских доктрин самосского мудреца.

Еще обряд, основанный на масонских соображениях Сведенборга, был изобретен в ложе Соединенных друзей в Париже. Члены, между которыми находились Кондорсе и Антуан Курт де Жебелен, автор «Первобытного мира», назывались филалетами, или Искателями истины, а основателем ордена был Лавалет де Ланж, хранитель королевской казны. Орден разделялся на двенадцать степеней, или храмин; первые шесть степеней назывались малым, а последние шесть – великим масонством. Как почти все общества, основанные на масонстве, филалеты старались вести человека к первобытной добродетели и свободе; они чувствовали приближение революции и следили за событиями и стремлениями. Ложа Соединенных друзей, центр системы, имела богатую коллекцию сочинений и рукописей о тайных обществах, большую химическую лабораторию, кабинет естественной истории, все под надзором Ланжа, но после его смерти в 1788 г. драгоценная коллекция рассеялась и ложа распалась.

Ложа в подражание вышеприведенной была основана в Нарбонне в 1780 г., но со значительными изменениями. Братья назывались филадельфами, которых нельзя смешивать с Обществом филадельфов, основанным в Лондоне около столетия назад, хотя, по их уверениям, они заимствовали свои обряды из Англии. Они разделялись на три категории, или храма, и десять классов, или округов. После первых трех масонских степеней следовали: совершенный мастер, избранный и архитектор, составляя четвертую. Пятую составлял великий шотландец, шестую – рыцарь Востока и князь Иерусалимский. Четыре остальные степени предполагались хранительницами масонских познаний, философских и физических, и мистической науки, способной укреплять и воспламенять разум человека. Эти четыре степени назывались первой в четвертых капитулах розенкрейцеров.

То, что, собственно, известно под названием Сведенборгского устава, было изменение ордена Авиньонских иллюминатов, введенное маркизом де Томом в 1783 г., где он старался восстановить настоящее значение доктрин шведского мистика. Это был критический труд, довольно ценный, и устав еще употребляется в разных ложах Северной Европы. Он состоит из шести степеней: ученик, подмастерье, мастер-теософ, иллюминат-теософ, голубой брат и красный брат.

В том же 1783 г. в Париже был основан орден Всемирной Авроры, главной целью которого было поддерживать месмеризм. Калиостро принимал в нем деятельное участие.

Влияние сочинений Якова Бёме, хотя ощутительное во всех мистических орденах, основанных после него, всего более виднеется в мистическом масонстве, называемом мартинизмом, по имени его основателя Мартинеса Паскалиса и преобразователя маркиза Сен-Мартена, Неизвестного философа. Мартинес Паскалис был португальский жид; но, сделавшись христианином, подобно гностикам первых столетий, он начал в 1754 г. собирать учеников в разных французских городах, преимущественно в Марселе, Бордо, Тулузе и Лионе; из этих учеников ни один не возвысился до степени эпопта и не знал тайн мастера, хотя Мартинес внушал всем величайшее уважение и преданность к себе. Его тайная доктрина, кажется, была смесью гностицизма и христианства с иудейством, не исключая каббалистики, которая, в сущности, более или менее находится во всех философских умозрениях, даже у Бёме, хотя его последователи, так же как и противники, не понимая его, приписали ему много ошибочных мнений, которых он никогда не имел. Паскалис сильно напирает на всемогущество волн, – он постоянно настаивает на этом, так как эта истина явствует из глубочайших оснований Бёме. Вместе с этим писателем он учит, что разум и воля суть единственные деятельные силы природы, явления которой человек может сдержать энергичной волей, и что таким образом человек может возвыситься до познания верховного существа. В силу этих начал Мартинес осуждал все государства, основанные на насилии, и все общества, основанные на договоре. Он желал возвращения патриархальных времен, которые люди более просвещенные считают временами сущего тиранства; он также изложил другие понятия, которые мы увидим более подробно развитыми в иллюминатах.

Жизнь Мартинеса, подобно его доктринам, исполнена пропусков и таинственности. Он приезжал неизвестно откуда и уезжал неизвестно куда, и вдруг его видели там, где менее всего ожидали. С 1768 г. Паскалис жил или в Париже, или в Лионе, потом вдруг переплыл океан и умер в Сан-Доминго, в 1779 г. Эти внезапные появления и исчезновения были, может быть, необходимы для поддержания его обаяния. Де Метр, имевший много сношений с его учениками, заявляет, наверное, что орден, основанный им и называемый Устав избранных когенов или пресвитеров, имел высшие степени, неизвестные членам низших степеней. Мы знаем названия девяти степеней, хотя не их обряды; вот они: ученик, подмастерье, мастер, великий избранник, ученик Коген, подмастерье Коген, мастер Коген, великий архитектор, рыцарь Командор. Усердие некоторых членов, между которыми мы находим Гольбаха, Дюшанто и Сен-Мартена, способствовало продолжению существования ордена некоторое время после смерти основателя.

Мы видели, что Сен-Мартен был учеником Паскалиса; он также для своего времени был глубоким истолкователем доктрин Бёме, несколько сочинений которого перевел. Он до некоторой степени преобразовал устав Паскалиса, разделил его на десять степеней и два храма. В первом храме заключались степени ученика, подмастерья, мастера, старшего мастера, избранника, великого архитектора и мастера тайны. Степенями второго храма были: иерусалимский князь, рыцарь Палестины и рыцарь Кадош. Орден, измененный им, распространился из Лиона в главные города Франции, Германии и России. Ныне он не существует.

Matter. Saint-Martin, le Philosophe inconnu, sa Vie, et ses Ecrits son Maître Martinez et leurs Groupes. Paris, 1862.

Swedenborg. Works passim.

Matter. Emmanuel de Swedenborg: sa Vie, ses Ecrits et sa Doctrine. Paris, 1863.

Böhme. Works passim.

Gérard de Nerval. Les Illumines. Paris, 1852.