Глава 38

Трус.

Именно это я и думал.

Да, Майя по-прежнему звонит, пишет эсэмэски и пытается навестить меня, но я не отвечаю. И сказал сестрам, чтобы ее ко мне не пускали. Только последний раз, когда я проснулся, то обнаружил, что она сидит у моей кровати.

Я был под кайфом от чего-то такого, что мне дали, поэтому с минуту не знал, что и думать. И решил, что лучше всего – это проверить.

– Ты настоящая? – спросил я.

– Да, – ответила она. Я заметил, что она плакала. Глаза у нее покраснели, и она ломала лежавшие на коленях руки так, словно пыталась выдавить кровь из кончиков пальцев. Потом она подняла на меня глаза, и тут я увидел… Еле заметный проблеск понимания, которого до бала там не было. Та крошечная вспышка осознания, говорившая о том, что теперь ей все известно. А я ничего не мог поделать, чтобы хоть что-то повернуть вспять.

– И давно ты знаешь, что со мной что-то неладно? – спросил я. Мы оба знали, что отрицать это бессмысленно. Майя быстро вытерла рукавом уголки глаз.

– Я не знала, что это на самом деле, – ответила она. – Я просто заметила, что у тебя головные боли. А иногда глаза у тебя были такие, словно… ты что-то видел.

Она снова поглядела на меня, и в горле у меня засвербело, но как бы мне ни хотелось, я не собирался реветь у нее на глазах. Ни за что.

– Почему ты ничего мне не сказал? – спросила Майя.

– Я не хотел, чтобы ты знала, что я псих.

Мне вдруг стало совершенно ясно, как я выгляжу перед ней. Вчера у меня были налитые кровью глаза. Интересно, а сегодня они такие же? Волосы у меня спутались на одну сторону, и сзади на шее я ощущал липкое потное пятно.

– Но как ты мог хранить это втайне от меня? – спросила Майя.

– Я от всех это скрывал.

– А я-то думала… – Она замялась. – Я-то думала, что я не такая, как все остальные.

Она взглядом искала что-то в моем лице. Здравый рассудок. Понимание. Я сам толком не знал, что именно, но когда Майя снова опустила глаза и принялась плакать, я понял, что она этого там не нашла. Я сделал глубокий вдох.

– Нет, – произнес я. – Ты ничем не отличаешься от остальных. Ты бы всегда меня боялась.

– Адам, это несправедли…

– Несправедливо?! – крикнул я. – Ты и вправду думаешь, что хоть что-то из этого справедливо? Или ты думаешь, что справедливость имеет отношение к тому, что со мной происходит?

Она покачала головой, и по ее щекам потекли слезы. Я ее напугал. Я понял это в ту же секунду, когда поднял на нее голос. Она вздрогнула. И я осознал, что виноват в этом я. Я действительно чудовище.

– Пожалуйста, Адам, давай об этом поговорим, когда тебе станет лучше. Тебе и так много пришлось пережить.

– Станет лучше, – пробормотал я. – Психованность – это то, что не лечится, Майя.

– Просто позволь мне помочь тебе.

– Нет! – крикнул я, и снова нарочно. – Я уже и так тебе слишком много позволил.

– Пожалуйста, Адам… – произнесла Майя, и впервые ее голос прозвучал так же робко, как она и выглядела.

– Просто уходи, – ответил я. – Лучше всего, если ты просто уйдешь.

Не имело никакого значения, что я внезапно услышал все голоса, затараторившие одновременно, или что выпущенные из пистолетов мафиози пули заставили меня задергаться на кровати. Я нажал кнопку вызова сестры, а Майя встала и ушла, продолжая плакать.

И вот тогда-то до меня дошло, что на самом деле я не был психом. До того момента, как заставил ее расплакаться.

Вообще-то я вздохнул с облегчением оттого, что Майе все рассказала мама. Значит, мне не придется этого делать. Не придется снова видеть ее, если я сам не захочу. Я могу даже притвориться, что никогда ее и не видел. В конечном итоге это не имеет значения. Я уж никак ей не гожусь.

Очень приятно, что ваши вопросы по-прежнему довольно-таки тупые. Вы просите меня рассказать, что говорят голоса. Это похоже на нечто такое, что хочет знать мама. И я не уверен, что смогу вам это передать, поскольку иногда это даже не слова. Просто какие-то скрипучие звуки, переходящие в ничто. Иногда голоса просто звучат злобно, и я не могу перевести эти звуки. Даже Ребекка ведет себя по-другому.

Я пробуду в больнице еще несколько дней, и она, похоже, по-настоящему из-за этого переживает. Она долго и упорно прячется, когда в палату заходят люди. Я внушаю ей, что ее никто не видит, а она просто качает головой.

Хорошо здесь то, что я снова могу спать. В свое удовольствие. Я уж и забыл, как же здорово дать себе умереть на десять часов. Единственное, что хреново, – это когда просыпаешься.

Да, я переживаю из-за того, что не вернусь в школу. Ужасно переживаю. Меня прямо рвет на части при мысли о том, что мне не придется высиживать лицемерно-наставительные лекции о воображаемой духовности и людях, пожертвовавших собой во имя Бога.

Нет, мне не грустно. Я не какой-то там плакса-размазня. Я не жалею себя и совершенно не собираюсь рассказывать вам то, о чем сейчас думаю, потому что, во-первых, я не знаю, как вы распорядитесь этой информацией, и во-вторых, я просто не хочу.

Я снова дома, что вам уже известно. В понедельник ко мне заявился Дуайт в теннисном костюме, выглядя, как всегда, бледным.

– Хочешь подавать первым? – спросил он.

А я лишь уставился на него.

– Эй, алло? – произнес Дуайт.

– Братан, я не могу сегодня выйти сыграть в теннис. Разве мама тебе… все не рассказала? – Я знал, что наши мамы уже успели поговорить, но момент настал жутковатый. Нет, я не могу выйти поиграть. Сейчас я сумасшедший.

– Рассказала.

– Тогда зачем ты пришел?

– Сегодня понедельник. По понедельникам мы играем в теннис. – Он поставил на пол свой рюкзачок и начал выгружать из него всякие штуки.

– Ладно, но ты и понятия не имеешь…

– Очень даже имею.

– Тогда зачем ты здесь?

– Сегодня понедельник, – повторил Дуайт таким тоном, словно ничего и не случилось, и это оказалось самым логичным и разумным ответом в мире.

– А я – психованный шизофреник, у которого галлюцинации и который слышит голоса.

– Я знаю. Мне мама все рассказала. – Он вздернул брови.

– Дуайт, я не пойду играть в теннис.

– Хорошо, – согласился Дуайт. – Поэтому-то я вот это и принес. – Он вытащил из рюкзачка игровую приставку и начал подключать ее к телевизору в гостиной. – Здесь поиграем.

– Я хреново в видеоигры играю, братан.

– И в теннис тоже не лучше. Хочешь подавать первым?

Не успел я и рта раскрыть, чтобы ответить, как он запустил игру и протянул мне белый пультик. Я секунд двадцать таращился на Дуайта, прежде чем взял в руки пульт.

Так что мы какое-то время играли в теннис посреди гостиной. Джейсон сидел позади нас, вмявшись голым задом в диванные подушки. Ребекка расположилась рядом с ним. Оба следили за нашей игрой так, словно это самый потрясающий матч, который они только видели.

Потом мы поели шоколадных бисквитов «Орео», и Дуайт собрал свои вещи. Он ни слова не проронил о том, что я псих. Как будто это не имело никакого значения.

Мне очень не хватает готовки. Все ножи и острые предметы убрали и спрятали где-то в неустановленном месте. Прямо как по программе защиты свидетелей.

Исчезло все, чем, по их мнению, я могу пораниться. Не совсем понимаю, что, как им кажется, я могу сотворить с кисточкой для обмазки пирожков и прочей выпечки, но она тоже исчезла.

Они каждый вечер заказывают еду на дом, потому что маме нельзя долго находиться на ногах. Пиццу. Тайские, итальянские блюда. Это неплохо, но я люблю готовить себе сам. Мне нравится выбирать ингредиенты. Мне от этого становится хорошо. Я догадываюсь, почему мне этого нельзя. И все понимаю. Я просто жалею, что мне нечем заняться. Я чувствую себя бесполезным, и именно поэтому я сорвал зло на Поле.

Не удивляйтесь. Это оскорбительно для нас обоих. Я не из тех храбрецов, которые страдают в одиночестве и в молчании. Когда мне плохо, об этом знают все, и я сам так устраиваю. Пол пытался объяснить, почему я не могу приготовить ужин, и, по-моему, я заявил, что еда, которую он мне дает, отравлена. Он спросил, с чего я взял, что он на такое решится.

– Потому что ты мне не отец! У тебя родится нормальный и здоровый ребенок, и у него не будет никаких отклонений. Тогда какого черта тебе хотеть рядом кого-то вроде меня? На твоем месте я бы тоже меня отравил!

Когда я орал на Пола, я понял, что я сволочь, и вот по каким причинам. Самая главная – что я до сих пор не ответил ни на одно из сообщений Майи с того момента, как она навещала меня в больнице. Мама пока с уважением относилась к моим желаниям, и я сказал ей, что не хочу никого видеть. Но я знал, что надо делать. И хотя писать ей по электронной почте – малодушие, однако это самое лучшее, что я мог сделать в сложившихся обстоятельствах.

Дорогая Майя!

Прости меня. Мне нечего сказать, чтобы все выглядело хоть чуточку лучше, но мне все-таки захотелось это высказать.

Я не хотел, чтобы ты что-то узнала, потому что не желал, чтобы ты боялась. Эгоистично, конечно, но я не мог вынести мысли, что ты станешь вести себя по-другому, осторожно и аккуратно. Особенно потому, что именно мне требовалось быть осторожнее. Было ошибкой влюбиться в тебя, и мне следовало бы это знать с самого начала. Ни одно лекарство никогда меня не вылечит.

Не надо мне было ничего от тебя скрывать. Ты заслуживаешь лучшего, и я искренне надеюсь, что ты это лучшее обретешь.

Я люблю тебя.

Адам.

Я впервые за все время сказал ей, что люблю ее. Какой же я урод.

Когда я нажал «Отправить», то сделал вид, что писал кому-то, кого я раньше никогда не видел. На какое-то время это почти сработало. Я уселся на пол в своей комнате рядом с Ребеккой, Рупертом, Бэзилом и еще несколькими знакомыми безымянными галлюцинациями. Джейсон прислонился к двери гардероба, а босс-мафиози расположился за моим письменным столом, внимательно меня изучая, потому что сам никогда бы не сел на пол.

Мне хотелось сказать им, что все они нереальны. Мне хотелось наорать на них и обвинить их в том, что я потерял Майю, но я слишком устал.

– Эй, Ру? – произнес я.

– Да, дружище? – отозвался он, подаваясь ко мне.

– Ребята, вы можете мне спеть?

Тут мои голоса ушли, и я толком не знал, когда они вернутся. Я даже не был уверен, смогут ли Руперт с Бэзилом принимать заявки, или же они в состоянии спеть что-нибудь другое, кроме «Мальчика Дэнни». Мне не очень-то много известно о личной жизни моих воображаемых спутников. Но я попросил, потому что мне так захотелось, и подумал: Какого черта? Я просто собирался ощутить всю чертовщину, до какой только мог дотянуться.

Поэтому я стал тихонько подпевать себе под нос, когда Руперт завел песенку под названием «Стаканчик на прощание». Что-то такое, что я однажды услышал в старом фильме. Бэзил насвистывал. Ребекка держала меня за руку. А босс-мафиози впервые не пытался ни во что стрелять.