Глава 37

Доза: неизвестна.

22 мая 2013 года

Случилось много чего плохого.

Больницы пахнут просто жутко. Вроде как мочой пополам с антисептиком.

Должен вам сказать, что я больше не тот парень, с которым вы встречались. Вы уже знаете, но я чувствую себя обязанным все вам об этом сообщить, чтобы вам стало известно, что и я в курсе. Другой препарат, который мне назначили, вызывает какие-то странные вещи. Когда я только-только сюда прибыл, я обмочил постель. Это один из классных побочных эффектов. Ты на самом деле не ощущаешь, когда тебе надо отлить.

Я не знал, что вы рассказали маме о наших с вами молчаливых беседах, однако мне кажется, это вполне логично. Она вообще-то никому не позволяет иметь от нее секреты. Я просто уверен, что, если бы вы захотели сохранить в тайне от нее эту часть наших отношений, вам бы это не удалось. Мама все знает. Вот почему я посылаю эту запись по электронной почте, вместо того чтобы протянуть вам через стол исписанные листки.

Мне надо любить маму. Даже когда все идет к чертям собачьим, она хочет, чтобы я продолжал свои сеансы с психиатром. Это ее нескончаемый путь, чтобы вновь сделать меня здоровым. Наверное, потому, что она чувствует себя в ответе за то, что дела мои плохи.

– Как там мой мальчик? – спросила она. Как будто ничего и не случилось.

Мама принесла мне мой лэптоп и велела делать то, что я всегда делаю. Я ей ответил, что обычно просто отвечаю на вопросы, которые вы мне задали во время нашего последнего сеанса. А она мне сказала, чтобы я просто придумал эти вопросы.

Я ответил ей как-то так:

– Ну, я уже всю жизнь себе придумал. Почему это должно чем-то отличаться?

Тут мама заплакала, и я тоже. А Ребекка, которая уже ревела, была совсем никакая.

– Я не знаю, что ты хочешь, чтобы я написал.

– Просто расскажи ему о том, что произошло.

– А ты разве ему еще не докладывала?

– Пусть он услышит это от тебя.

– Вообще-то он никогда не слышал…

– Просто напиши, Адам, и все.

Это было ближе всего к тому, до чего она доходила, ругая меня. И я очень огорчился, когда она подняла на меня голос, но появился Пол и увел ее куда-то по коридору попить чаю. Травяного чаю. Она по-прежнему не хочет пить черный чай, пока не родится ребенок. Кофеин, знаете ли. Мамы от многого отказываются ради своих детей.

Закончилось все тем, что мне в конечном итоге ничего не пришлось выдумывать. Между прочим, спасибо вам, что зашли навестить меня. Я толком не знаю, чем они меня сейчас пичкают, но, судя по тому, как вы читали мою историю болезни и качали головой, это что-то очень сильнодействующее, и именно от этой штуки мне не по себе. Я по-прежнему восторгаюсь вашей способностью говорить, пока я молчу. Вы еще не махнули на меня рукой. Паузы после ваших вопросов такие оптимистичные и учтивые, что мне становится почти грустно. Планшетки со стиралками – вещь очень коварная.

Когда вы дали мне такую штуку, а сами начали писать на другой, я на самом деле немного поразился. В том смысле, что вы, наверное, могли бы проделать это несколько месяцев назад и добились бы какого-то большего прорыва, но ведь лучше поздно, чем никогда, верно? Писать вам, когда вы сидели напротив меня, оказалось как-то жутковато. Кстати сказать, почерк у вас ужасный. И еще, вы можете дать мне знать, происходило ли это на самом деле.

Я: Вы настоящий.

Врач: Да.

Я: А как я могу в этом убедиться?

Врач: Никак.

Я: Зачем вы здесь?

Врач: Просто проверить, как у тебя дела.

Я: Но теперь-то я не ваш пациент, доктор.

Врач: Я знаю.

Я: Но вы чувствуете вину?

Врач: Не совсем верное слово.

Я: Боязнь?

Врач: Нет.

Я: Разочарование?

Врач: НЕТ!

Я: Тогда что?

Врач: Злость.

Я: На меня?

Врач: Конечно нет.

Я: Тогда на кого?

Врач: На всю Вселенную.

Я: Я тоже злюсь?

Врач: Хочешь об этом поговорить?

Я: Нет.

Когда мы оба рассмеялись, я впервые улыбнулся с тех пор, когда попал в больницу. Спасибо вам за это, доктор.

Но возможно, нам уже пора смириться с тем фактом, что лучше мне не становится. Чудесный препарат, который изменил мою жизнь, оказался не таким волшебным, как все мы надеялись.

Вы хотите узнать, что произошло на школьном балу, но вам уже все известно. Вам покажется, что я сделаюсь раздражительным, рассказывая вам о том, что вы и так знаете, но теперь я парю в небесах, так что я вам все выложу. Полагаю, вы хотите, чтобы я рассказал об этом своими словами, дабы вы могли раз и навсегда закрыть историю болезни и отметить меня ярко-красной буквой «С», что значит «Сумасшедший». Ну так вот, слушайте.

Я знал, что вскоре препарат у меня снимут, поэтому перед балом я сделал себе небольшой запасец «тозапрекса». Я могу протянуть день, не ощущая эффекта пропущенной дозы, так что в течение двух недель я то и дело пропускал денек-другой.

Я залез в дальний угол шкафа, вытащил все «сэкономленные» дозы и проглотил их разом, потому что мне казалось, будто они избавят меня от подступавших галлюцинаций.

Мама с Полом уже решили, что мне нельзя идти на бал. Это оказалось из той серии, что «для твоего же блага». Мама плакала и внушала мне, что я должен сказать об этом Майе. Вместо этого я отрапортовал им, что уже все ей объяснил. Просто я никак не мог так ее разочаровать.

Я всем наврал и пошел.

Я уговорил Майю заехать за мной, когда мама прилегла вздремнуть. Майя не поинтересовалась, почему мама не просила нас слезно сделать там миллион фоток, как она поступила бы в обычных обстоятельствах. По-моему, ее мысли занимало что-то другое.

Мы вовсе не представляли собой воплощение гламура, подъехав к школе в зеленой «Хонде Одиссей», однако Майю подобные вещи совершенно не волнуют. Она не проявила никакого интереса к тому, чтобы подкатить в наемном лимузине. От всех этих светских штучек ей становится не по себе, так что минивэн вполне сгодился. Там нас встретили Дуайт и Клара. Майя сказала, что потом мы все отправимся куда-нибудь, чтобы поесть сладкого.

Давайте сделаем здесь паузу и обратим внимание на тот факт, что я не заметил, в чем она была одета, и даже не удосужился проверить, прямо ли у меня расположен галстук. Я изо всех сил старался, чтобы меня не вырвало. Моя на удивление отзывчивая подружка этого не заметила, потому что в тот вечер ей было о чем беспокоиться, кроме меня. Нельзя ее за это винить. У девчонок танцы забирают намного больше сил и нервов, чем у ребят. Наверное, она целый день готовилась. Я же выскочил за дверь через двадцать минут после того, как мама прикорнула на диване.

Когда мы вышли из машины, я обогнул капот, чтобы прицепить ей на корсаж букетик цветов (я спрятал его в глубине морозилки, чтобы мама с Полом его не заметили). И собирался сказать какую-нибудь банальность о том, что надо бы занять очередь, чтобы нас сфотографировали, или о том, чтобы положить билеты в ее сумочку, но запнулся на полуслове.

Множество женщин прекрасно выглядят в вечерних платьях, поэтому не совсем справедливо утверждать, что Майя была самой красивой девушкой во Вселенной, но в общем и целом это правда. Она походила на ангела.

Я опишу ее вам на тот случай, если вы никогда не видели ангелов, а еще потому, что настроение у меня очень уж приподнятое, а разговор об ангелах как-то странно греет душу.

Каким-то образом ей удалось сделать так, что ее обычно прямые волосы стали обрамлять ее лицо мягкими ниспадающими локонами. На ней было светло-голубое платье безо всяких там ярких и сверкающих заморочек. Элегантное и с открытыми плечами. Под лифом шла полоска из блестящей ткани, завязанная на спине бабочкой, которая под определенным углом и вправду походила на сложенные крылья.

И я явно был не единственным, кто так думал. Множество голов поворачивалось в нашу сторону. Разумеется, некоторые, наверное, бормотали нечто вроде того, что Майю нужно спасать от шедшего за ней урода-великана, но в большинстве своем люди ахали от восторга.

Вам врачи говорили, что сегодня первый раз за два дня, когда меня не привязывают к кровати и не накачивают успокоительным?

В любом случае я смирился с тем фактом, что кругом наврал, дабы попасть на бал. Я не знал, сколько времени пройдет, прежде чем проснется мама или Пол вернется домой и поймет, что я исчез. Однако я знал наверняка, что они не станут смущать меня, когда сюда приедут. Они просто появятся и станут ждать на задворках спортзала, метая в меня глазами молнии. Это будет страшнейшим проявлением их гнева. Я просто не понимал, что мне в первую очередь нужно беспокоиться о своей реакции.

Майя делала вид, что ее не интересуют танцульки, платья и прочие девчоночьи штучки, но она мертвой хваткой вцепилась в мою руку. Она была счастлива.

Можно закончить рассказ на этом самом месте?

Мне бы хотелось. Поскольку это мои записи, и у меня явно серьезные проблемы и еще чтобы эта история завершилась именно здесь. Потому что мы оба были счастливы и все шло прекрасно. Однако на самом деле все закончилось совсем не так. Если я выправлюсь и стану вести себя хорошо, как думаете, сможем мы провернуть все так, будто после этого момента началась чистая галлюцинация? Может, мы все сделаем вид, что бал еще не состоялся, а? Если все притворятся одновременно, то окружающее станет реальностью.

Я почти вижу ваше лицо. Печальную улыбку, которую вы на себя напускаете, когда читаете нечто, явно свидетельствующее о том, что меня надо упрятать под замок на веки вечные. Вам нужно поработать над тем, чтобы сохранять нейтральное выражение лица. Я был бы доволен, если бы вам вообще стало на все наплевать. Вообще-то мне нравится, когда люди принимают нейтральное выражение лица. По-моему, тогда они ближе к тому, что ощущают на самом деле. Наверное, никто не смог бы так сильно переживать.

Я действительно сумасшедший, но даже я знаю, что на этом месте история закончиться не должна. Я начал ощущать воздействие лекарства через несколько минут после того, как проглотил его. Как-то внезапно и слишком сильно. Майя подумала, что я просто нервничаю, поскольку не люблю большие скопления людей, но я весь покрылся потом, и мне стало тяжело дышать. Это было предупреждение. Мне следовало бы уже отправляться в больницу, но тут объявили медленный танец, и та часть меня, которая хотела, чтобы я оставался нормальным парнем, потащила Майю на танцпол. Мы помахали Дуайту и Кларе, которые неуклюже раскачивались неподалеку.

Танцы в католических школах очень скучные и унылые. С потолка свисали цветные ленты и светящиеся в темноте лампочки-звезды, а нанятый дирекцией диджей включил бивший брызгами в стену стробоскопический фонарь и мониторы, проецировавшие картинки на танцпол. То и дело кто-то из монахинь разводил парочки подальше друг от друга, сердито внушая парням и девчонкам, что между ними нужно оставить место для Святого Духа. И все же Майя прильнула ко мне, а я попытался забыть, что я ненормальный. Это почти удалось, но в конечном итоге они меня все-таки разыскали.

Там собрались все мои воображаемые друзья. Гораздо приятнее называть их так, а не галлюцинациями, верно? Я заметил, как они выстроились вдоль стены, пока я танцевал с Майей. Лица у них, как на подбор, были унылые, и я понял, что им грустно за меня. Никому из них не хотелось становиться тем, чего я боялся. Им даже вовсе не хотелось находиться там.

Этого хотелось голосам.

Во время танца с Майей я услышал, как что-то разбилось. Может, бокал, но я не видел, где именно. Я дернул головой в том направлении, откуда донесся звук, и, наверное, по чистой случайности потянул за собой Майю, потому что она спросила, все ли со мной в порядке.

– Все нормально.

– Пойдем-ка присядем. Тебе нехорошо, – сказала она.

– Нет, хочу дальше танцевать.

– У тебя разболелась голова. Нам надо на минутку присесть.

– Да нормально все со мной.

Я позволил ей дотащить себя до стола у края зала, когда от звука, похожего на рев прибоя, у меня заложило уши и перехватило дыхание. Я рухнул на оказавшийся ближе всех стул.

– Мы уходим. Что-то случилось. Ты весь мокрый от пота.

– Все нормально. Ничего не случилось.

Даже говоря эти слова, я знал, что Майя мне ни за что не поверит. Для нее одно дело – не знать, что именно со мной происходит, и совершенно другое – не обращать внимания на чьи-то проблемы. К тому же у меня уже затряслись руки, когда в противоположном конце танцпола я заметил Йена, пристально смотревшего на нас.

И вот тут обрамлявшие танцпол мониторы прекратили вспыхивать и сверкать. На всех десяти дисплеях запустилось совсем другое видео, когда перестала играть музыка. На видео был я.

Я высветился на всех экранах, блюя в писсуар и молотя кулаками по раковине, крича «ПОШЕЛ ВОН!» третьекласснику с вытаращенными глазами и трясущимися руками. Кто-то все это записал.

И внезапно я не смог дышать.

– Адам? – прошептала Майя, пытаясь положить мне руку на спину. – Что происходит?

И тут вступили голоса.

Чего он ждет? Ему же надо бежать. Теперь все всё знают. Ему нужно мотать отсюда.

Это все Йен сделал. Он ведь намекал, что знает мою тайну, а теперь у него появились доказательства! И видела их вся школа. Вот он я. Урод, выставленный на всеобщее обозрение. И в первую очередь – Майи.

Я увидел, как к нам побежал Йен, и мое тело мелко задрожало. Я четко знал, что надо шевелиться, но не успел хоть что-то сделать, как Йен превратился в нечто иное, что-то темное и неестественное, плавно скользнувшее по полу и бросившееся мне на грудь.

Мне тяжело излагать подробности того, что произошло дальше, поэтому я перескажу вам то, что говорила мне мама. Видимо, она все узнала от сестры Катерины, которая прибыла, чтобы вознести надо мной молитвы, когда я впервые здесь оказался. Я был не в себе, так что ничего особо не помню.

Услышать это от мамы было куда хуже, чем припомнить самому. Мне пришлось постоянно выпытывать у нее подробности, пока она не поведала мне всю историю.

– Ты долго кричал и визжал, прежде чем позволил кому-то к себе приблизиться, – сказала она.

Этого я вообще не помню, поэтому очень странно, что я все еще могу сгорать от стыда, верно?

– А на кого я кричал?

– Не знаю. – Однако по тому, каким тоном мама это произнесла, я все понял. Она хотела сказать, что знает: я кричал в пустоту.

– Я кого-нибудь ударил?

– Нет, – прошептала она, прикоснувшись к моему лицу.

– Врунья, – заявил я. Она состроила свою фирменную гримасу «разжеванный лимон».

– Ты столкнул ее на пол, милый. Но с ней все в порядке.

Я помню, как выставил руку, чтобы не дать чему-то в меня врезаться. Я отшвырнул это от себя и со всех ног бросился бежать в противоположную сторону. И я понятия не имел, что это оказалась Майя.

Я потерял над собой контроль и столкнул Майю на пол! И пока я был поглощен «схождением с ума», не нашлось никого, кто сказал бы ей, что происходит. Никого, кто смог бы все объяснить.

– Она все знает? – спросил я. Мама кивнула, смахнув слезы с моей щеки. Она долго держала меня за руку.

– Я ей рассказала, дорогой мой.

Плакал я долго, но не сердился на нее. Я не говорил маме, что не ее это дело – хоть что-то рассказывать Майе. Она предоставила мне массу возможностей сделать это самому, а я так и не смог, поэтому в конечном итоге маме выпало сделать грязную работу. Мне хотелось одного – чтобы она постоянно твердила мне, что с Майей все нормально и я ее не ударил. Казалось, что каждый раз, когда мама это повторяла, все это нереально, и мне нужно услышать ее слова вновь и вновь. О бале мама больше ничего не говорила. Как и о том, что я выпил лекарство, когда мне нельзя было этого делать. О том, как я наврал ей с Полом и подверг себя опасности. Я уже говорил вам, что мама из тех людей, которые заставляют тебя ощутить свою значимость. Именно так. Но она также и из тех, кто заставляет тебя захотеть почувствовать беспомощность, потому что очень приятно, когда о тебе заботятся.

Через некоторое время мама сказала мне, что ребенок внутри нее шевелится, и спросила, не хочу ли я поговорить с ее животом. Я лишь отрицательно покачал головой и поинтересовался, где Пол. Он ждал в коридоре. Давал нам побыть наедине.

Наверное, не очень легко держать кого-то за руку, когда тот весьма ограничен в движениях. И в списке хреновых обязанностей, которые приходится выполнять как родителю, на одном из первых мест стоит то, что нужно рассказывать своему ребенку, что произошло в те минуты, когда он лишился рассудка.

Мама сообщила мне, что Майя пыталась навестить меня, когда я лежал в палате интенсивной терапии, но это запрещено внутренним распорядком больницы. Только члены семьи. Когда меня перевели сюда, я не захотел ее видеть. На самом деле мне просто не хотелось, чтобы она видела меня.

Но вот ее маму я увидел.

Помните, я говорил вам, что она работает медсестрой? Она зашла проверить мои капельницы, но не произнесла ни слова, пока управлялась с ними. Мне не хотелось ей ничего говорить, но сдержаться я не смог. У нее были глаза Майи.

– Можете ей передать, что я очень жалею о случившемся? – прошептал я.

– Ты можешь сам ей это сказать.

– Я не могу больше с ней видеться. Не в таком состоянии.

Она взглянула на меня.

– Твое состояние никак не влияет на речь. Ты сам можешь ей это сказать.

– Послушайте, – отозвался я, – теперь вы знаете, что со мной. Вы знаете, что это не лечится. Я на всю жизнь таким останусь. Я действительно тот бойфренд, какого бы вы хотели для нее?

Она несколько секунд внимательно рассматривала меня, а потом направилась к двери, катя перед собой тележку с инструментами. И произнесла:

– А вот это зависит не от меня.

Потом она закрыла за собой дверь, оставив меня в одиночестве, дабы я в полной мере мог оценить, насколько Майя «белая и пушистая» по сравнению со своей мамой.

Чуть позже я смог отрывочно припомнить то, что произошло. Даже своим затуманенным таблетками и уколами разумом я вспомнил выражение лица Майи, когда я толкнул ее. Забавно, когда в памяти всплывают такие мелкие детали. Как у нее вытянулось лицо, когда она упала. Как расширились ее глаза, как вытянулись вперед руки, когда она глядела на меня уже с пола. Наверное, я походил на жуткое чудовище. И вот тогда-то я и побежал.

Далеко мне уйти не удалось, это факт. Сам удивляюсь, как я исхитрился домчаться до туалета между церковью и залом, чтобы там меня вырвало. Слова по-прежнему красовались на стене сортира, и я еще задался вопросом: то ли их не могли отскрести, то ли монахини оставили их в качестве напоминания.

ИИСУС ЛЮБИТ ТЕБЯ.

Не будь гомиком.

Это все как-то сходилось. Вместе они звучали как условная фраза. По отдельности получалось так, что один парень хороший, а другой – придурок. Но самое поразительное то, что лишь одним словом весь смысл можно переиначить. «Иисус любит тебя, но не будь гомиком». Вся штука в том, как ты это прочитаешь.

«Иисус любит тебя» по существу означает «Будь самим собой». «Не будь гомиком» – несет осуждение. Фразы противоречат друг другу, как, похоже, и все остальное в жизни. Слышишь одно, и это вселяет в тебя надежду, слышишь другое – и оно лишает тебя ее.

Будь тем, кто ты есть.

Но не так. Чем или кем угодно, кроме самого себя.

Вот что я подумал, когда меня снова вырвало. Но после этого я однозначно отключился.

Раздались шаги. Я помню, что Ребекка держала меня за руку в машине «Скорой», и подумал: как же странно, что я не услышал маминого голоса. А услышал голос Пола. Что-то на задворках сознания уверило меня в том, что он плачет.

Он беспрестанно твердил, что все будет хорошо.

– Я позвоню маме, когда мы приедем в больницу. Тебе не нужно ни о чем волноваться. Я с тобой.

Я позволил ему взять себя за руку, потому что – что мне еще оставалось делать? Пол взял меня за ту руку, которую уже держала в своей Ребекка. Она бросила на меня быстрый взгляд, словно хотела, чтобы я что-то сказал. То, что, как мы оба знали, я хотел спросить.

– Ты ведь не настоящий, да?

Вот глупость-то. Но когда Ребекка покачала головой, мне стало тяжело, словно я в первый раз усваивал это.

– Я настоящий, Адам.

Ответил, конечно же, Пол. Я больше ничего не говорил, а просто позволял ему крепко сжимать мою руку.

Держу пари, вы думаете, что все эти месяцы терапии и экспериментального лечения пошли псу под хвост, поскольку в конце концов я сделался еще безумнее прежнего. Если вам будет приятно это услышать, то вам по-прежнему платят. И вправду очень любезно с вашей стороны, что вы навестили меня в больнице. Это я уже говорил, так? А еще очень хорошо то, что я всегда могу определить, что вы не галлюцинация. Моему воображению не под силу сотворить такую прическу или штаны.