Глава 22

Доза 3,5 мг. Прежняя доза.

Я спал примерно час, когда Пол открыл дверь в мою комнату. Я увидел его силуэт в дверном проеме и сразу понял, что он нервничает.

Пол никогда не заходил прежде ко мне в комнату. Он старался избегать этого. Если ему было что-то нужно, он просто заглядывал ко мне и разговаривал из коридора. Я сел на кровати.

– У твоей мамы открылось кровотечение, и я должен отвезти ее в больницу. – Слова накатились на меня волной, и в тот же миг мама прошла мимо Пола и приблизилась ко мне.

– Немножко. Когда я была беременна тобой, такое тоже случилось, – сказала она, дотрагиваясь до моего лица. – Все будет хорошо. Если тебе будет что-то нужно, то мама Пола уже в состоянии готовности.

Она сжала губы, будто только что съела дольку лимона. Это ее типичное выражение для ситуации «Я вру, чтобы казаться храброй». Потом она поцеловала меня в щеку.

Пол тоже выглядел неубедительно. Он тоже крепко сжал губы, когда кивал в знак согласия. Мы с ним встретились взглядом лишь один раз, после чего он аккуратно повел маму в гараж. Их автомобиль выкатился из ворот почти бесшумно, но я-то знал, что Пол вдавит педаль газа до предела, как только он вырулит на главную улицу.

В тот момент, когда они уехали, я понял, что не смогу спать. Даже если бы я того захотел, я понимал, что как только я начну засыпать, мне снова придется иметь дело с голосами. Наверное, в это время во мне говорил эгоизм, потому что я в общем-то не должен был думать о том, как тяжело будет заснуть. Следовало сосредоточиться на маме и Поле и малыше, но это я уже не способен контролировать. Я всегда считал бессмысленным беспокоиться о том, что может случиться с кем-то другим, если при этом я все равно ничем не сумею помочь.

А помочь я не мог.

Только что минула полночь, поэтому я послал Майе эсэмэску о том, что происходит. С моей стороны это было немного подло. Она могла уже спать, и мой звонок наверняка разбудил бы ее. А если нет, то она будет читать мое послание, а ведь я побеспокоил ее по такому поводу, где она тоже не может никак прийти на помощь. Свое письмо я закончил словами: «Так что я пишу тебе, потому что не могу заснуть».

Ответа не последовало, и я опять остался один и без сна. Я прочитал наизусть мои любимые строчки из речи в день святого Криспина перед банком «Гринготтс».

Итак, я закрыл глаза и ждал, когда услышу шум подъезжающей машины с мамой и Полом. Я понимал, что ждать придется несколько часов, но нужно было хоть на чем-то сосредоточиться, а мне не хотелось совсем уж распрощаться с мыслью о сне. Если бы я включил телевизор, то о сне можно было забыть. Если бы я открыл книгу или поднял жалюзи, меня наверняка что-нибудь бы отвлекло. А если бы я начал сейчас печь, то остановиться бы уже не сумел. И тогда мама ни за что бы не оставила меня снова в доме одного. Тогда бы к нам переехала мать Пола, а это бы означало конец.

Я начал думать о своем новом маленьком братике или сестричке, и тут у меня внутри похолодело, потому что окно внезапно распахнулось само по себе, и в комнате очутилась пара ног. Я натянул одеяло до самого подбородка и ждал. Мои ночные гости раньше никогда не были настоящими, а спальня моя находится на втором этаже, так что вряд ли кто-то мог вскарабкаться вверх по решетке у дома. Но как только я услышал голос гостя, то меня охватили сомнения.

– Адам? – спросила она в темноте.

– Майя, что ты тут делаешь? – прошептал я.

– Проявляю свой бунтарский дух, – сказала она, и даже в полной темноте я понял, что она улыбается.

Без всякого предупреждения она скинула туфли и проскользнула ко мне в кровать. Мое тело напряглось, а она обхватила рукой мою грудь.

– Ты сказал, что не можешь заснуть, – напомнила она.

– И тебе показалось, что ты можешь помочь?

– Не-а.

Она поцеловала меня, и все вокруг словно окутал туман.

Положив ноги по обе стороны моего тела, она принялась перебирать мои волосы. Майя была не такая девочка. Она не стала бы пробираться в окно к своему бойфренду, чтобы приласкать его. Это было совсем на нее не похоже. Но я понимал, что своему собственному мозгу довериться нельзя, поскольку он может снова начать обманывать меня. Скорее всего, Майя действительно находилась в своей комнате и мирно спала. Поэтому, пока она целовала меня, я протянул руку за ее плечо, взял свой мобильный и отправил ей эсэмэску: «Привет».

Тонкое гудение в ее кармане стало самым желанным звуком, какой я только слышал за всю жизнь. А как еще, вы полагаете, я должен был определить, что она настоящая?

Майя достала телефон и удивленно приподняла бровь.

– Ты действительно отправляешь мне эсэмэску, пока мы тут нежимся?

Разумеется, любой мой ответ прозвучал бы в этот момент как безумный.

– Возможно, – сказал я.

– Идиот, – прошептала она, и ее губы снова сомкнулись на моих.

Мы целовались немножечко, наверное, несколько часов. Мои руки путешествовали повсюду, и в некоторые блаженные моменты мне казалось, что все границы исчезли. Мои пальцы скользили по ее животу, задерживались на грудях. Майя глубоко дышала, но не останавливала меня.

Я никогда не понимал, почему многие зацикливаются на размере женской груди. То есть, конечно, пышная грудь весьма привлекательна, так же, как многих обезьян притягивает ярко раскрашенная задница их соплеменников. Но когда мои пальцы путешествовали по соскам Майи, мне было совершенно не важно, что груди у нее маленькие. От этого я не стал желать их меньше. И чувствовал, как стучит ее сердце, когда обводил вокруг них колечки.

Наступило субботнее утро. Ее не хватятся, пока не проснутся ее братья, а до того времени остается еще несколько часов. И тогда я поступил так, как поступил бы любой другой парень. Я начал искать границу. Ту самую невидимую линию, которую устанавливают все девушки. И эта линия показывает, где девушка уже не позволит до себя дотронуться.

Она обнаружилась прямо на резинке ее трусиков. На секунду я подумал, что Майя сейчас выскочит из кровати и сиганет в окно. Но она просто направила мои руки в другой путь. Достаточно нежно. Нет, еще не время. Я сразу понял ее послание.

Наступила пора нам остановиться. Не потому, что этого хотел кто-то из нас (я лично не торопился заканчивать самую лучшую ночь в своей жизни). Но ее родители могли заметить, что дочки нет дома, а мои – что у меня гостья, как только вернутся из больницы.

– У вас все будет хорошо, – сказала Майя, устраиваясь на моей груди. Я кивнул. Она пришла, чтобы отвлечь меня, и у нее это получилось. Когда она, наконец, выбралась из окна (уже позже мы решили, что в этом не имелось никакой необходимости, поскольку мамы и Пола не было дома), я оставался в постели и думал. Но мысли были тревожными и болезненными, и тогда я стал думать о Майе. О своей идеальной, хотя и нервной подружке, которая выкрутится из любой ситуации, потому что никто никогда не заподозрит ее в чем-то плохом.

Мама и Пол вернулись домой где-то в половине одиннадцатого утра. Все было отлично, как и сказала мне Майя. Пол дотронулся до моего плеча, что должно было означать его заботу, и я принял это. Мама чмокнула меня в макушку, после чего отправилась в кровать немного поспать.

Потом (и снова я не знаю, почему я чувствую необходимость рассказать об этом вам) я ушел к себе в комнату и расплакался, так как испытывал вину за свой эгоизм. Ведь это я хотел отвлечься от того, что сейчас происходило с моей мамой!

Позже Майя прислала мне эсэмэску: «Не закрывай окно».

И тут я услышал гудок паровоза.

Моя мама рассказала мне как-то кое-что. Это было сразу после того, как отец бросил нас. Человек теряет свои тайны, когда слишком близко подпускает к себе других людей. Это было самым страшным для нее в тот момент, когда она начала ходить на свидания.

Теперь я все понимаю. Очень тяжело позволить кому-либо обнаружить твои темные искореженные местечки внутри тебя. Но постепенно тебе приходится уже надеяться на то, что они это сделают, потому что это и есть начало всего остального.

Забавно, что вы спрашиваете меня, почему я ничего не рассказал Майе. Теперь вы знаете обо мне больше, чем кто-либо другой. И хотя вы не сможете мне сказать, как звучит мой голос, вы читаете каждое слово в моих записях и каждую неделю говорите со мной в течение часа. В течение этого времени вы рассказываете мне разные истории из своей жизни. Или же сочиняете их. Мне только что пришло в голову, что все ваши слова могут оказаться ложью, основанной на необходимости контактировать со мной, хотя вы и не в состоянии меня вылечить.

Возможно, в вас говорит самолюбие гарвардского выпускника. Вы пытаетесь доказать себе, что провала у вас и быть не может. И это мне понятно. Наверное, вы подвергались немалому давлению еще в школе. Из изобилия ваших дипломов я понял, что вы самый настоящий «младший». То есть кто-то подумал, что будет здорово, если назвать вас в честь вашего отца. Я этого никогда не понимал и не приветствовал.

Называть кого-то в честь другого человека – большая ответственность. Что, если вы бы стали испорченным наркотиками тинейджером? Но конечно же такого не случилось. Может, в этом случае имя обязывало вас вести себя прилично. Но если и так, понимаете, любой ребенок, названный Уинстон Хавьер Эдмонтон Ш., изначально так и напрашивается, чтобы ему надрали задницу. Так что если вы поступили именно так с одним из своих детей и вдруг случится так, что однажды он придет домой с подбитым глазом, в этом будете виноваты вы сами.

Впрочем, наверное, именно так некоторые люди и поступают со своими детьми. Сначала дают им имя, а потом ожидают, что ребенок вырастет соответственно своему имени, даже не подозревая, что имя может ему совсем не подойти. Но расстраивать своих родителей – дело отвратительное. Нет ничего более ужасного, сжимающего вас изнутри, как смотреть им в глаза и видеть, что вы не оправдали их надежд.

Я не боюсь рассказать Майе про себя. По крайней мере не так, как боюсь потерять контроль над собой. Просто я не хочу об этом слишком много думать. Я хочу держать ее подальше от всего этого, чтобы ей даже не пришлось увидеть меня таким, каков я на самом деле есть. Я не хочу терять свою тайну, потому что она обеспечивает мне безопасность. Мир видит то, что я считаю нужным ему показывать, потому что мне везет, и я прячусь за этим лекарством. Это чудодейственное, меняющее всю жизнь лекарство вернуло мне силы и защитило от меня же самого. Забавно, да? Мне приходится принимать лекарство, чтобы защитить себя от себя же.

Наверное, мне просто не хочется, чтобы Майя узнала правду. Мне страшно представить, как она поступит, получив такую информацию.

Сомневаюсь, что она еще раз пробралась бы ко мне через окно. Может, она вообще испугалась бы оставаться со мной наедине. И не смотрела бы больше на меня вот так, криво улыбаясь одной стороной рта, отчего у меня возникают такие чувства, будто я просыпаюсь в самый первый день летних каникул. Я даже не останавливаюсь на том, как отвратительно это звучит. И мне не важно, сколько еще времени я напрасно потрачу в вашем кабинете, пока вы не поймете, наконец, что все бесполезно.

Мне и вправду нужно пока держать свою тайну при себе.

Я всегда могу определить, когда моя мама достает вас. Ваши вопросы становятся более прямолинейными.

Да. Я чувствовал себя некомфортно на последнем ультразвуковом обследовании. Пол, наверное, не возражал бы, если бы я там не присутствовал, но он всегда и во всем поддерживал мою маму. Как обычно.

Давайте на минуточку исследуем эту ситуацию. Мое состояние дискомфорта не имело ничего общего с моей болезнью. Нет, эта фигня тут ни при чем.

Любой шестнадцатилетний подросток с трудом бы удерживал тошноту, видя, как его уже беременная на последних месяцах мать обнажает свой гигантский живот, а доктор обмазывает его специальным составом. Моя реакция (отвращение) оказалась вполне естественной. Моя мама лежала на столе полуголая, а Пол эротическими движениями массировал ей плечи и время от времени шептал ей что-то на ухо. Затем она покраснела. Честно говоря, мне не нужно всего этого видеть, слышать и/или вообще находиться в радиусе ста метров от данного действа. Одно даже прикосновение – это совсем не то, что я должен наблюдать, на самом-то деле. Если раздутый живот моей матери не явился достаточным индикатором, то я уже знаю о том, что она сексуально активна. И как ее сын-тинейджер, думаю, что действительно сумел мужественно и вполне достойно выстоять всю процедуру.

Я рад, что они счастливы. Здорово и то, что маме не нужно будет выходить на работу после рождения малыша, потому что на этот раз она может позволить себе оставаться дома, если захочет. Да, я говорю вполне искренне. Думаю, все, что происходит сейчас в ее жизни, – это благословение, и она заслуживает того счастья, которое получает. Даже включая то тошнотворное, жеманное романтическое сюсюканье, которым они с Полом могут заниматься часы напролет.

Но господи боже мой! Мне совсем нет необходимости слушать отчет о состоянии маточных стенок моей мамы. Мне не нужно знать, что занятие сексом в нужное время – это вполне здоровый способ вызвать роды. И мне не надо было наблюдать за тем, как рука Пола путешествует вверх-вниз по маминому животу. Эта картина, наверное, навсегда останется перед моим мысленным взором. На самом деле я даже уверен в том, что образы как будто впаиваются в мои веки. Хотя ни один из перечисленных моментов не являлся для меня таким уж обязательным для запоминания.

А знаете, что было самым страшным во всем этом мероприятии? Когда доктор заговорил про кормление грудью, у меня соски заныли. Мои соски.

Моим соскам не придется честно потрудиться ни разу в жизни, и все же они были озабочены моим будущим братиком или сестричкой, и их просто жжет от дискомфорта, если кто-то начинает говорить о грудном вскармливании. Вообще-то у меня имеется диагностированное психическое заболевание, но оно волнует меня меньше, чем мои чуткие соски. Я даже не знаю, можно ли с этим что-нибудь поделать, но мне хотелось бы надеяться, что мои околососковые кружки снова станут выполнять свою исключительно декоративную роль.

И по тому, как вы спрашиваете «Как ты себя чувствуешь?», я могу сказать, что этим интересовалась моя мама. Она хочет знать, что я чувствую в отношении малыша. Это было ее идеей ходить на прием к ее врачу всем вместе. Уверен, что в ее голове все это выглядело куда более живописным. Все собрались вокруг живота, и все такие улыбчивые…

Хотя был там один приятный момент. Мне удалось послушать, как бьется сердце младенца. Четкий кровяной ритм тук-тук-тук, накачивающийся в крошечной жизни, которая и не подозревает, что мы наблюдаем все это на экране. Мы будто замерли. Мама заплакала. Пол чуть не взорвался на месте, а где-то в углу кабинета, за занавесками, Ребекка тихо всхлипывала в свое платье.

Когда я позже рассказал Майе про сердцебиение, она сжала мне ладонь. Сам не знаю почему.