Глава 15

Доза 2 мг. Доза не меняется.

Каким-то образом оказалось решено, что по вечерам каждый понедельник мы с Дуайтом будем играть в теннис. Я не играю в теннис. И никогда не испытывал желания научиться.

А случилось вот что.

На соревнованиях учебных команд на прошлой неделе моей маме хватило нескольких минут, чтобы поймать взгляд матери Дуайта и дать ей понять, что она лично хочет убедиться в том, что с ним все в порядке после того злосчастного носового кровотечения. Вместе с Полом, который шел позади мамы, она подошла к Дуайту и отыскала в сумочке салфетки, при помощи которых помогла его матери стереть кровь с его лица.

Мама до сих пор носит с собой влажные салфетки. Они обычно высыхают прежде, чем ей предоставляется случай использовать их. Но если такое и происходит, пусть и крайне редко, и она, ловко выдернув салфетку, вытрет что-то липкое со своих пальцев, она после этого обязательно повернется ко мне и торжествующе приподнимет бровь, будто хочет сказать: «Вот видишь? Я же говорила, что это очень полезная вещь!»

Что в тот момент произошло между нашими матерями, я не узнаю уже никогда. Но когда я шел к машине, они успели решить, что теперь я буду много времени проводить вместе с Дуайтом. Я попытался объяснить, что это невозможно, поскольку мы были с ним вместе не только на всех уроках, но еще и после них, в учебной команде. Но моей маме очень понравилась идея о том, что я буду проводить свое свободное время после школы с друзьями. И переубедить ее в обратном не представлялось никакой возможности.

То, что человеку назначают день и время для встреч с товарищем, хотя он сам уже старшеклассник, показалось моей маме вполне уместным, хотя я продолжал делать вид, что шокирован и возмущен таким ее поведением. И хотя даже Пол попробовал возразить, мама оставалась непоколебимой. Значит, я буду играть в теннис с Дуайтом каждую неделю.

Итак, в понедельник вечером мы с Дуайтом встретились на теннисном корте рядом с моим районом. Первое, что я заметил, – это то, что в теннисном костюме он выглядел совсем тощим по сравнению с тем, когда был в школьной форме.

– Ты когда-нибудь раньше играл? – спросил он.

– Не-а.

– А вообще за тем, что происходит на теннисном корте, наблюдал?

– Не-а.

Однако это ничуть его не обеспокоило. Дуайт показал мне, как нужно держать ракетку, и в течение целого часа мы перебрасывали мяч друг другу. Он действительно неплохо соображал в этом деле и рассчитывал свои движения точнее, чем я мог предполагать, в то время как я, со своей стороны, конечно, пока что двигался рывками. Когда мы закончили тренировку, то присели ненадолго на краю теннисного корта и выпили по бутылочке спортивного напитка. Я обратил внимание на то, что Дуайт молчал. Это показалось мне ненормальным.

– Что случилось? – спросил я.

– Скажи, ты пришел сюда только потому, что того потребовала мать? – поинтересовался Дуайт. Вопрос показался мне коварным, и мне стало неловко. Все равно, как если бы он спросил меня: «А ты будешь со мной дружить?»

– Конечно, не из-за этого, – тут же соврал я. – Я раньше никогда не играл в теннис. Мне казалось, это прикольно.

При этих словах его лицо расплылось в широкой придурковатой улыбке.

– Значит, в то же время через неделю?

– Конечно.

Дуайт поднял свою сумку и двинулся прочь с корта, оставляя в воздухе сильный запах солнцезащитного крема. Если я не путаю, это крем «SPF 500».

Вот так все и было. Не знаю, настолько ли жалкими мы кажемся со стороны, что наши матери решили заняться нами всерьез. Или же мы с Дуайтом с самого начала были обречены отважиться на это странное путешествие, называемое дружбой. Но это, наверное, просто здорово.

Я, в общем, никогда не считал, что имею право досаждать кому-либо своими проблемами. Я не хочу, чтобы кто-то еще, кроме меня самого, возился с ними, в то время как внутри каждого из них полным-полно всевозможного дерьма, с которым требуется разбираться. Поэтому получилось бы нечестно загружать кого-то еще. Вот почему я всегда на вопрос мамы «Как дела?» отвечаю «Хорошо». И по той же причине я отвечаю на неловкую улыбку Пола такой же идиотской улыбкой. Я не желаю становиться чьей-то персональной проблемой. Я не хочу быть причиной, по которой другой человек будет вынужден изменить всю свою жизнь.

Сегодня в школе я думал о вас. Но не с издевательской точки зрения. Меня заинтересовали другие ваши пациенты. Другие шизофреники со своей несвязной речью, пузырями у рта и в самодельных шапочках из фольги. Те, которые не принимают «тозапрекс» и которые уже не различают границу между реальностью и тем, что существует только для них и только потому, что они сумасшедшие.

Примерно год назад, когда мама впервые повела меня к врачу, я находился в довольно плохой форме. У меня было чувство, будто мои мозги взяли и выкинули на грязную мостовую, после чего снова засунули в голову, но только уже с остатками мусора и битого стекла. Было только удивительно, как быстро все это произошло. Только недавно я был здоров, а вот теперь уже нет. Приемная доктора напоминала чистилище: все понимают, что уже мертвы, но то, что ждет после жизни, кажется таким паршивым, что об этом даже думать страшно. Это как застрять в транспортной пробке навечно.

Приемная – это то место, которое мне до сих пор снится в кошмарных снах. Только теперь все происходит по-другому. Я как будто цепью прикован к одному из стульев и пытаюсь отбиваться от назойливых ударов другого пациента. Все это время мама наблюдает за мной через окно, потому что какой-то мужчина в белом халате уже объяснил ей: я слишком опасен и ко мне нельзя подходить близко. Я кричу и визжу, но никто меня не слышит или даже, что еще хуже, всем тут все равно. Такую тоску, одиночество и безысходность мне испытывать еще не приходилось…

Так или иначе, но в приемной при этом присутствует только два или три пациента. Все они мужчины. Если не считать Ребекки – она сидела и спокойно собирала конструктор «лего» за специальным столиком. Один из пациентов – примерно моего возраста – тоже пришел с мамой. Казалось, он находился в гораздо худшей форме, чем я, и меня это в каком-то смысле немного успокаивало. Разумеется, я одновременно испытывал за это еще и чувство вины. Почему же тот факт, что кому-то еще хуже, должен был делать меня чуточку счастливей? Ну неважно, в общем. Выбраться отсюда мы с ним не можем. И наши мамы это понимают, что, наверное, и есть самое худшее во всей ситуации.

Я бы лучше страдал в одиночку.

Еще один парнишка в приемной раскачивался взад-вперед и что-то гнусавил себе под нос. Это была какая-то незнакомая мне песня, причем мотив ее то и дело менялся. Его мама по этому поводу ничего ему не говорила. Она читала какую-то электронную книгу на планшете и вела себя так, будто ее сын просто сидел тут и ждал своей очереди, не делая при этом ничего необычного. Будто она понимала, что он больной, но если бы кто-то упомянул об этом, с удовольствием надрала бы задницу такому нахалу. Она была воинственной, как Ксена – принцесса-воин, и со стороны сразу становилось понятно, она боролась за сына всю жизнь. Только когда она потянула его за рукав, то привлекла к себе внимание, а потому сразу же отпустила его. Но я в тот момент уже успел заметить глубокие красные рубцы у парня на руке. Они выглядели страшно – словно этот чудак пытался добраться до мяса на своем предплечье.

Я пялился на него, а его мать, заметив это, уставилась на меня в упор, словно подстрекая меня на действия. Это, в свою очередь, разбудило инстинкты моей мамы защищать своего ребенка. Так они сверлили друг друга взглядами, пока моя мама не сказала: «Вы тоже пришли к доктору Финкельману, да?»

Женщина кивнула, ласково погладила сыночка по голове и вернулась к своей книге. Они уже не были врагами – просто две женщины, ведущие одну борьбу и доверившиеся одному и тому же доктору. Исцелите моего сына.

Я вспоминаю ту приемную чаще, чем любое другое место, потому что для нас это своеобразное место встречи. То самое место, куда отправляются сумасшедшие. Наша небольшая группа, люди, способные видеть то, что не видят другие, люди, исполняющие приказы голосов, которые не слышат другие. Мы делаем это, потому что у нас нет выбора. Наша правда отличается от правды всех остальных.

Я думаю, мне еще крупно повезло, потому что я запросто мог родиться в любое другое время, и меня бы упрятали в сумасшедший дом, где людей сажали в клетки и кормили, как диких зверей. Есть места настолько страшные, что вам и ад представлять совсем не обязательно. Вот такими раньше были сумасшедшие дома.

Вся эта писанина, конечно, полный бред. И все же подумайте, как повезло вам – по крайней мере, вам платят за то, что вы все это читаете.