Когда Вероника вернулась в Лондон, королева была во дворце и приняла ее в личном кабинете. Девушка решила, что ее что-то тревожит, но Елизавета улыбнулась.

– Хорошо, леди Вероника, что вы вернулись. Вы привезли хрустальный шар?

– Да, мэм.

При Веронике был саквояж, в котором под двумя свитерами и ночной сорочкой лежал кристалл.

– Замечательно! – обрадовалась королева. – В моем кабинете он в полной безопасности. От двери нет ключа ни у кого, только у меня.

Елизавета повернула ключ в замке и подергала за ручку, дабы убедиться, что дверь надежно заперта.

– Роуз и Олив придут сегодня вечером, – сказала она. – Пока отдохните. Я приду за вами, как только смогу.

В королеве что-то изменилось. Вероника заметила это, но окончательно убедилась, когда Елизавета пришла в полночь: в ней чувствовалось напряжение, она двигалась быстро, как будто спешила начать работу.

Ведьмы уже ожидали в коридоре подвала, и Елизавета молча открыла дверь в комнату. Они вошли, и при свете тусклого огня королева объявила:

– Вероника принесла хрустальный шар для гадания, он здесь.

– О, как это прекрасно… – прошептала Роуз.

Олив ничего не сказала, шагнула к алтарю, сдернула с него шелковое покрывало и хмыкнула, что означало удовлетворение. Потом скрипучим низким голосом спросила:

– Кому он принадлежал?

– Не знаю, – ответила Вероника. – Полагаю, он весьма древний.

– Он великолепен!

Олив жестом попросила разрешения приблизиться к кристаллу. Девушка кивнула, и ведьма поблагодарила ее, перед тем как опустить на шар свои грубые пальцы. Потом закрыла глаза и что-то повелительно прошептала.

Воздух в сыром подвальном помещении потрескивал от прибывающей энергии, даже волоски на руках встали дыбом. Елизавета и Роуз ахнули и приблизились к алтарю, чтобы стать частью магического действа. Внутри шара вспыхнул огонек, осветив комнату, морщинистое лицо Роуз и гладкие щеки Елизаветы. Вероника застыла в изумлении.

– Покажи нам ведьм семейства Оршьер.

Вероника чуть дыша наблюдала, как шар повинуется приказу Олив. Сначала это была сплошная вереница лиц, потом они поплыли медленнее. Каждое появлялось в мерцающей дымке, останавливалось, чтобы Вероника могла рассмотреть и узнать его, и словно выцветало, уступая место следующему. Сердце Вероники дрожало при виде этого парада лиц, темных волос и глаз, гладких и морщинистых щек, всех этих предшественниц, которые были мамами, бабушками и прабабушками, но не остались в ее памяти. Процессия завершилась знакомым обликом.

– Мама… – выдохнула Вероника.

– Это Морвен? – спросила Олив.

– Да.

– Хм, хорошо…

Олив убрала руки с шара, свет в нем замелькал и погас.

– Откуда ты узнала имя моей матери?

– Я не знала наверняка. Ходили слухи… Но мы опасались, что ваш род оборвался.

– Ох… – вздохнула Вероника. – Олив, вы должны научить меня этому.

– Для этого я и пришла, – ответила старшая ведьма. – Для этого и для того, чтобы выиграть войну.

Вероника думала, что они раньше работали усердно, но теперь их труды достигли небывалого напряжения. Шабаш проходил каждую ночь, четыре ведьмы проводили ритуалы вокруг временного алтаря. Они взывали к Богине. Они вызывали предшественниц. Они молили забытых богов Британских островов, имена которых Вероника едва ли знала. Каждая ведьма выбирала заклинания из собственного гримуара и произносила их, пока остальные покачивались в ароматной дымке и пламени свечи. Уна сидела в углу, прислушиваясь к голосам женщин. Ее глаза блестели в темноте, а уши стояли торчком.

Олив объяснила Веронике, что ее предшественницы были связаны с хрустальным шаром, что они пронесли частицы себя в нем через столетия, дабы иметь портал для будущих поколений женщин, которые будут продолжать их род и учиться колдовскому ремеслу. Она разъяснила Веронике, что это ремесло является одновременно средством и обычаем, чем-то вроде религии, хотя и без традиционно сложившихся догматов; показала, как сосредоточиться и слушать; научила ее пользоваться силой, чтобы изменить судьбу и достойно принимать неудачи.

Олив принесла ей книги, которые предупреждали об опасности огласки. Это были жуткие книги, содержащие ужасные иллюстрации, целью которых было показать всю неприглядность колдовского ремесла. Там было полно историй о том, как женщин, а иногда и мужчин, сжигали на костре при малейшем подозрении. Большинство жертв, как говорила Олив, не являлись ведьмами вообще. Многие были знахарями, чьи незамысловатые снадобья пугали невежественных людей.

– Они боятся нас, Вероника. Никогда не забывай об этом. Им страшно, и оттого они опасны.

– С чего бы им бояться? – спросила Вероника.

– Подумай о силе нашего ремесла. Женщины, подобные нам, могут лечить болезни, не подвластные врачам, и – чего я никому не советовала бы делать! – могут их навлечь. Мы можем стать невидимыми, если это потребуется. Можем изменить погоду или мысли человека. Мы проживаем жизнь так, как этого желаем. Нам не нужно, чтобы мужчины заботились о нас, что многие считают неестественным. Это ужасает как мужчин, так и женщин.

Олив подняла голову от алтаря, с которого сметала пепел. Загадочная улыбка расплылась по ее лицу, и она удовлетворенно добавила:

– Так они и должны думать.

Днем они изучали военные сводки, а ночью предпринимали ответные меры. Поначалу Вероника сомневалась, что их действия в подвале дают какой-либо результат, но со временем осознала, что они обладают настоящей силой.

Узнав о приближении немецких бомбардировщиков в сопровождении истребителей, Олив прошла к алтарю. Пламя свечи озарило каждую черточку ее лица, превратив его в подобие лика древних богов.

Для Олив важно было произносить заклинания трижды по три раза. Никто не мог оспаривать этот способ. Всем стала понятна ее сила, когда вражеские бомбардировщики попали под обстрел и утонули в море, так и не достигнув цели.

Гигантская бомба упала на Бристоль, но не взорвалась. Такие бомбы были особенно опасны, так как могли взорваться в любую секунду. Роуз узнала, что немцы называли их Сатаной и писали это слово на фюзеляже. Она составила заклинание на обход бомбы, и ведьмы не спали всю ночь, чтобы предотвратить взрыв. Они добились своего: бомба не взорвалась, став символом немецкого поражения и британской целеустремленности. А для ведьм это было еще и знаком надежды.

Они молили о защите городов, военных судов и самолетов. Они просили вдохновения шифровальщикам и хорошей погоды для конвоев. Они были незаметными воинами, вовлеченными в тайную битву, и боролись, мобилизовав все свои силы. Иногда, несмотря на их усилия, бомбы падали, а бои проигрывались, хотя они и старались сорвать вражеские планы. Эти потери были горестными, но терпимыми. Они не имели права сдаваться, как и те, кто были на передовой.

Происходящее не оставляло Веронике времени, чтобы тосковать по дому, отцу, Яго и Мышонку. И слишком мало времени, чтобы томиться по Валери.

Она переживала их ночь сотни раз. Она ощущала в себе появление новой магии, древней силы, о которой не подозревала. Сила дремала внутри нее, но пробудилась от поцелуев Валери, его горячего дыхания у ее щеки, его губ, ласкающих ее грудь, пальцев, трепетно сжимающих ее бедра…

Слезы хлынули из глаз Вероники при воспоминании об их последнем объятии. Все случилось так, как ей и представлялось. Девушка смотрела, как он уходил, и сердце ее болезненно трепетало, как будто Валери забрал его кусочек с собой.

В момент, когда их губы и руки отпустили друг друга, он положил ей на ладонь что-то круглое и холодное. Вероника сжала пальцы, и Валери поцеловал их перед тем, как уйти. Он не оглянулся.

Она закрыла дверь и долго стояла, упершись в нее лбом. И только потом решила взглянуть на то, что Валери оставил. Это было тонкое золотое кольцо с зеленоватым камнем, которое он носил на мизинце правой руки. Она на мгновение прижала его к сердцу, потом стиснула зубы и отправилась паковать вещи, чтобы уехать в Лондон.

В Лондоне Вероника, как и раньше, писала бодрые письма отцу и Филиппу, в которых рассказывала о веселом времяпрепровождении в обществе королевы и ее окружения, о преданных деятельности во имя победы принцессах, о храбрых жителях Лондона.

Реальное положение дел было иным. Лондонцы, конечно, были отважными, но им явно не хватало оптимизма. Принцесса Елизавета наслаждалась своей работой, а вот принцесса Маргарет жаловалась на военные ограничения и молила, чтобы ей позволили ходить за покупками, кататься на лошадях и устраивать вечеринки. Королева Елизавета улыбалась подданным и произносила перед ними речи, полные оптимизма, но, когда не была на виду у публики, позволяла себе трезво оценивать ситуацию.

Вероника не следила за датами в календаре, разве только за теми, что были связаны с военными действиями. Проснувшись в холодное, моросящее дождем мартовское утро, она подумала, что ее усталость является результатом ночных бдений, ведь и королева выглядела утомленной. Девушке было не по себе, и она, опасаясь заболеть гриппом, решила принять теплую ванну в надежде, что это принесет облегчение.

Лежа в ванне, она окинула себя взглядом и, хотя вода была теплой, почувствовала озноб. Потом села прямо, рассматривая свою изменившуюся фигуру. Не может быть, чтобы она поправилась! Нет, только не на таком питании, какое она получала в Лондоне. Ее руки до того исхудали, что она перестала носить платья без рукавов, а лодыжки были хрупкими, как у жеребенка. Но, вне всякого сомнения, вид ее тела настораживал. Ее живот едва заметно выпирал вперед, представляя собой милую, но все же предательскую выпуклость под ребрами.

Вероника задрожала. Не может быть! Это не с ней происходит! Она прижала ладони к лицу, закрывая глаза, чтобы не видеть постыдного доказательства случившегося, как будто это могло изменить реальное положение вещей.

Но даже так нельзя было спрятаться от очевидного. Множество девушек на ее месте испытывали ужас и безысходность, не понимая, что это значит и что за этим последует. Они, как и она, вынуждены были столкнуться с правдой лицом к лицу.

Вероника опустила руки, чтобы еще раз посмотреть на себя. Отчаяние охватило ее. Это несправедливо! Она потратила столько сил, чтобы работать с ведьмами, учиться ремеслу и участвовать в скрытой войне.

Она ощущала приливы то жара, то холода, как будто действительно заболела. Ее руки задрожали, и она осторожно вылезла из ванны, опасаясь, как бы ноги не подкосились.

Ее отец умер бы со стыда. Это обидело бы Филиппа. А Валери так об этом и не узнает. Но хуже всего, наверное, было то, что она предала королеву в самый ответственный момент.

Так не могло продолжаться. Нужно было принимать какие-то меры.

Леди Вероника Селвин, дочь лорда Давида Селвина, помощница королевы Елизаветы и невеста офицера королевской авиации, которого она месяцами не видела, просто не могла быть беременной.

Разбирать тексты гримуара на французском было легче, ведь она проштудировала учебник, чтобы общаться с Валери на его родном языке, а сейчас создавала заклинания для защиты или на отвлечение, требуемые для работы шабаша.

Вероника вновь и вновь пролистывала ветхие страницы гримуара, просматривая выцветшие тексты и рисунки. Она удивительно быстро справилась и нашла нужную страницу. В самом верху ее был написанный неразборчивым почерком заголовок «La fausse couche». Список трав для разных случаев оказался длинным, но в свое время Вероника заказала практически весь набор, который теперь хранился на полках подвальной комнаты. Взяв фонарик, она спустилась по лестнице и направилась туда.

Лист малины нашелся без труда. И корица тоже. Она никогда не сталкивалась с черным стеблелистом, но нашла целую пачку в глубине полки, на ней еще сохранился ярлычок с указанием канадского производителя. Мята болотная, пижма и ламинария – все это тоже там было. Вероника сложила травы в мешочек и обвязала его вокруг талии под платьем на случай, если ей встретятся слуги.

Уна наблюдала, как она смешивала ингредиенты для зелья на низком столике в своей спальне. Когда она отмеривала пижму, собака заскулила.

– Не тревожься, Уна, – сказала Вероника. – Я знаю, что это опасно.

Она истолкла в ступе листья пижмы, поломала стеблелист и добавила его. Уна, усевшись на задние лапы, тихонько завыла.

– Уна, тихо, – умоляла Вероника. – Я не хочу, чтобы кто-то пришел проверить, все ли в порядке.

Собака притихла, встряхнулась и улеглась на пол, опустив голову на лапы и пристально следя за каждым движением хозяйки. Выглядела она несчастной.

Вероника зажгла свечу, побрызгала водой и приложила руки к шару, запретив себе думать о том, что делает. Она не могла позволить себе сожалеть, печалиться или стыдиться. Она не смела этого делать. Ей нужно было выполнить работу. Ее чувства ничего не значили. Ее выбор был понятен, пусть и трагичен.

Она поместила чашу со снадобьем на стол у хрустального шара и произнесла нужное заклинание:

Трижды по три раза она произнесла его. Когда ритуал был завершен, Вероника задула свечу, накрыла шар и, взяв чашу, в темноте поднесла ее к губам. Зелье застряло в горле, но она все же проглотила его и зажала рот рукой, чтобы сдержать приступ рвоты. Уна подскочила и, подвывая, прижалась к ее ногам.

Ко времени, как прислуга приступила к работе в коридоре, она уже ощущала спазмы, подобные родам. Уна скулила и бегала вокруг нее. Вероника легла на кровать, не раздеваясь и натянув на ноги одеяло. Собака прыгнула к ней и лежала рядом, облизывая ее руку, и, поскуливая, вторила Веронике, когда та стонала. Прислуга постучалась в дверь, и Вероника выкрикнула, что ее нехорошо. На вопрос, не нужна ли помощь врача, она ответила, что нуждается только в отдыхе.

Уна придвигалась к хозяйке все ближе, как будто хотела впитать или разделить ее боль. Иногда Вероника крепко сжимала тело собаки, упираясь лбом в ее бок. Тогда Уна поворачивала голову и облизывала ее лицо. Это было необычным видом утешения, но больше она ничего не могла предложить. Они пролежали в постели много часов. Когда же боли достигли апогея, Вероника поднялась и, пошатываясь, направилась в ванную комнату. Уна неотступно следовала за ней.

Едва все закончилось, Вероника приняла душ, оделась и спустилась в сад внутреннего двора. Уна бежала впереди нее. Вероника шла медленно, ее тело изнывало от боли. Садовник с любопытством посмотрел на нее, но подходить не стал.

Вероника села на каменные ступеньки, подставив разгоряченное лицо под ласковые лучи солнца. Только сейчас она позволила себе задуматься над серьезностью и последствиями того, что произошло. Того, что она натворила.

Она согрешила, как она полагала. Действительно, за минувшие месяцы она сделала много чего, что можно было бы назвать грехом. Прелюбодеяние. Обман. Колдовство. И наконец – аборт.

Темная туча вины сгустилась над ее душой. Вероника дрожала и размышляла, где найти силы, чтобы жить дальше. Она долго сидела, обхватив себя за плечи и пытаясь разглядеть свое будущее.

Она встрепенулась, когда Уна потерлась о ее ноги, напоминая о себе. Вероника тяжело вздохнула и поднялась. Она двигалась осторожно, ощущая боль в животе и шум в голове, но настало время взять себя в руки.

То, что произошло, было плохим, но мир переполнен такими вещами. От этого становилось грустно, но грусть и так кружила над ней. Она сделала то, что должна была. Ее не поймали на горячем. Нужно быть благодарной за это и продолжать жить.

Она должна. Если она поддастся угрызениям совести, то никогда не оправится.

Она нужна Филиппу, Томасу и отцу. Ее королева нуждалась в ней. И ее страна. Нужно было выполнять свою работу. И она не смела думать ни о чем другом.