Заключение

Что такое процесс, который мы рассматриваем? Что такое этот «мир ЗС» – главный предмет нашего рассмотрения?

Это сетка. В ней есть узлы. Узлов несколько сотен. Часть из них «засвечена». А часть – нет. Мы, естественно, обсуждали засвеченное. Причем в той мере, в которой это для нас и интеллектуально, и политически, и граждански существенно.

Но еще важнее, не ЧТО мы рассматривали, а КАК.

Потому что обычно (причем все чаще и все настойчивее) предлагается не только СУРРОГАТ ПРЕДМЕТА («банды» вместо «мира ЗС»), но и СУРРОГАТ МЕТОДА.

Когда вы подменяете предмет, вы тем самым уже подменяете метод. А подменив метод, вы легализуете (закрепляете и даже аксиоматизируете) изначальную «предметную махинацию».

Вот мы говорим: «Узел в сети».

А кто-то скажет: «Какой узел, какая сеть? Локальный сюжет, требующий локального описания. Локализация – вообще необходимый элемент любого описания. Чтобы описать, надо вычленить».

Но что такое «вычленить»? Оборвать связи? Вам это ничего не напоминает? Вы уже забыли, как во времена оны при расследовании «локальных» криминальных сюжетов обрубались все связи, которые вели к министрам или куда и повыше?

А если даже эти связи не обрубались – то во что они превращались? Может быть, вы до сих пор верите, что борцы с трегубовыми, адыловыми, рокотовыми вдохновлялись «очистительными», антикриминальными мотивами? Может быть, вы до сих пор думаете, что Щелоков и Рашидов были криминализованы, а их оппоненты нет?

Гдлян тоже призывал тянуть криминальные связи вплоть до Кремля. А Ельцин – декриминализировать советское общество. Вы, может быть, до сих пор разделяете не только этот пафос, но и твердую убежденность в наличии «субъекта», вдохновленного декриминализацией как таковой? А также полагаете, что вся сложность реальных процессов может быть редуцирована до криминализации и декриминализации? До разных там «оборотней» в собственном соку?

Если вы так считаете – читайте авторов, адекватных такой установке. Их очень много. Они сначала кого-то разоблачают. Потом разоблачают разоблачителей. Потом их разоблачают другие разоблачители. Вы до сих пор не чувствуете подвоха?

Ах, чувствуете? Но тогда наберитесь мужества и признайте, что дело не в дефектах авторов, а в дефектах подхода.

И постарайтесь понять, в чем состоят дефекты. И чем они вызваны. И что можно этому противопоставить. Ведь легко сказать, что «нечто» обладает дефектами и их надо устранить, а «нечто» очистить. А если дефекты – органическая часть этого «нечто»? Тогда нужно не очищение метода от дефектов, а иной метод.

Эта книга – начало дискуссии по поводу предмета и метода.

Обсуждаем ли мы локальные сюжеты или гештальты? Вырывая узлы из сети, совершаем ли мы нечто процессуально обязательное и естественное? Или же разрушаем реальный предмет? Признаем ли мы «мир ЗС» как этот предмет? Отказываемся ли мы от бездумной криминализации того, что находится, безусловно, за рамками столь безобидной вещи, как «ужасная мафия»? Допускаем ли мы, что бюрократия может работать на себя (то есть играть)? Исследуем ли мы эти игры? Или же верим, что бюрократия ведет себя функционально (исполняет полученное задание)? И пытаемся описать происходящее в рамках этого постулата о всеобъемлющем, чисто исполнительском рвении современной (стремительно глобализующейся) транснациональной мировой бюрократии?

Описания, опирающиеся на «аксиому исполнительства» (бюрократия не играет, а проводит в жизнь решения политиков), противоречат даже пресловутому принципу Питерса: «Бюрократия не решает задачу, она осваивает ресурс». На самом деле, бюрократия не сводится и к освоению ресурса. Жупел коррупции – это еще одна подмена. Бюрократия не просто ворует (хотя, конечно, ворует), она ИГРАЕТ.

Согласившись на описание, игнорирующее ИГРУ, мы постоянно будем латать прорехи такого описания нитками коррупции. Мне это напоминает только бесконечные поправки к геоцентрической модели мира Птолемея. А вам?

Уйдя от описания, игнорирующего ИГРУ (то есть от классической политологии и ее неизбежной спутницы в виде газетного «Отдела расследований»), где мы оказываемся? В объятиях пресловутой конспирологии? Тогда уж лучше «Отдел расследований»! Или политкорректные заявления, что «украинский процесс представляет собой борьбу партий за реализацию своих программных установок». Я не говорю, что это хорошо. Но конспирология еще хуже.

Что остается? С моей точки зрения – только теория элит, социология закрытых систем. И – метод гештальта, метод широкого системного описания, противопоставленный любой и всяческой локализации.

Я утверждаю, что любой другой подход к определенному классу сюжетов (в том числе, безусловно, к тем, которые я рассматриваю в настоящем исследовании) уводит от существа дела. Что игра сети в том и состоит, чтобы через локализацию и подмену сдать свой узел, оказавшийся лишним и уязвимым. Или разменять этот узел на некие «нетранспарентные приобретения» (сдать пешку, получив качество).

Я утверждаю, далее, что «сдача пешек» уже выходит из-под контроля. А сами пешки (то есть «акторы», которые должны передвигаться по доске чьей-то рукой, а не действовать самостоятельно) начинают впитывать в себя субстанцию игровой рефлексии. Игра теряет нормативность.

Осуществляя такую констатацию, я не уподобляюсь до конца Эрнесто Рома, читающему нотации Артуро Уи. Я пытаюсь дать диагноз наличествующему. Ведь вряд ли можно назвать «игрой» процесс, в ходе которого каждый результат одновременно меняет правила, приведшие к его достижению? А значит? ..

Но главное все же в другом. В том, что «узелки», которые сеть изымает из себя, осуществляя самокоррекцию с помощью «ложных локализаций», это «индикативные симулякры». Симулякры – поскольку предъявляются как нечто, прямо противоположное их сути. Индикативные – поскольку дешифровка этих ложных мессиджей позволяет выявить суть.

По таким внешним проявлениям мы можем описать СЕТЕВОЙ ПРОЦЕСС. Если хотите, СЕТЕВУЮ ВОЙНУ. У этой войны свои законы, свои средства (так сказать, свои «ракеты», «танки» и «самолеты»).

Давайте ненадолго мысленно абстрагируемся от нашего национального «я». Давайте (тоже ненадолго и мысленно) оставим за скобками «антироссийский модус» в действиях того же «царя американской разведки» Джона Негропонте. Что мы тогда увидим? Что не нынешняя Россия, а сверхдержава №1 современного мира пытается неадекватными способами решить «проблему отсутствующего». Я говорил об этой проблеме ранее и здесь повторю еще раз в связи с ее особой важностью.

Это отсутствующее – высшая разведка (была, например, когда-то партийная разведка в СССР). Я даже не хочу здесь снова подробно разбирать идеологические, смысловые цели (по отношению к которым и такая разведка инструментальна). Я только хочу сказать, что если политический субъект (президент США, Конгресс США, двухпартийная коалиция, как хотите) узнает о действиях ЦРУ от ЦРУ, а о действиях Пентагона от Пентагона, то этот субъект не может осуществлять кризисное управление. Тем более, если источник кризиса – игры в «мире ЗС». Этот субъект, как минимум, должен обладать возможностью получать независимую информацию.

Но такая информация не может носить чисто аналитический характер. Надведомственная разведка не может сводиться к Совету национальной безопасности и даже ведомству директора Национальной разведки США. Судорожные попытки Негропонте и его вдохновителей противопоставить автономной игре спецведомств США некий бюрократический надведомственный контроль – это попытки с заведомо негодными средствами. В Советском Союзе бюрократия тоже непрерывно боролась с бюрократизацией, превращая эту борьбу в межведомственную, межклановую игру.

Но предположим, что Негропонте и его вдохновители создадут не координационный комитет (чем, по сути, является сейчас ведомство Негропонте), а надведомственную разведку. Так сказать, полный аналог партийной разведки в СССР.

Кого эта разведка будет обеспечивать? И чем?

В первом вопросе («кого?») мы имеем дело пусть с тупиковой, но с очевидной коллизией. Для того, чтобы надведомственная разведка была, нужен постоянный надведомственный субъект. Как сделать, чтобы он не стал ведомством? И к чему он должен быть подключен, если политические партии, стоящие у кормила, сменяются (аксиома демократии)? Понятно, как нечто подобное могло существовать в эпоху КПСС, когда политический субъект не менялся. Понятно, как это может действовать в монархии или в Китае (где опять-таки политический субъект не меняется). Но даже при авторитаризме это уже не может функционировать. А в демократическом обществе по части этого возникают совсем уж серьезные и труднорешаемые проблемы.

Но предположим, что их как-то решат. Что дальше?

Надведомственная разведка – что будет разведывать? Козни ведомств? «Внутренних партий» внутри ведомств? Сюжеты из «мира ЗС»? Но тогда она должна быть наделена иным содержанием. Здесь уместно вспомнить известную коллизию отношений между брахманами («хозяевами смысла») и кшатриями («хозяевами силы»). Я не люблю эту тему, поскольку она размещена в чуждой мне среде кастовой заданности (в обществе, лишенном социальной мобильности). Но я имею право оперировать этим как метафорой.

Слабость такой силы явно вытекает из всего, что я сейчас обсуждаю. Партийная разведка в позднем СССР не могла функционировать потому, что идеология остыла. Если нет огня, нет тех, кто может этот огонь передать в общество, – какой смысл может иметь «коллизия вертикали власти»? И архитектура надведомственных систем как часть именно этой коллизии? Что такое вертикаль власти без вертикали смысла? Что эти надведомственные органы будут отслеживать и транслировать? Они, будучи обесточены во всем, что касается смысла, не смогут даже ничего понять. И уж тем более они в этом состоянии лишены возможности чем-либо управлять. Даже самими собой.

Партийная разведка в позднем СССР – это фантом. Такая разведка, потеряв Коминтерн и все, что касалось «собственно огневых функций», стала деградировать по двум траекториям.

Она стала просто ослабевать, сдавать свои основные надведомственные функции ведомствам. Передача функций идеологического контроля в руки ведомства (КГБ) ознаменовала капитуляцию партии как «смысловой инстанции» («церкви»). Идеологическая «церковь» не может передать в чужие руки функцию инквизиции.

Итак, движение в сторону дистрофии – это первый тренд, первая «негативная траектория».

Вторая – движение в сторону перерождения («превращения»). Когда нет огня – что такое брахман? Мы знаем эту коллизию угасания смысла по судьбе рыцарских орденов феодальной эпохи (когда огонь все же как-то горел). Есть и другие формы, в которых данная коллизия проявляла себя в разных социумах и на разных этапах исторического движения.

Буш с помощью Негропонте хочет разрулить коллизии в «мире ЗС»... Оставим в стороне его (президента Буша) потенциал. Предположим, что он полностью делегирует эту функцию, например, отцу, Бушу-старшему. О чем и говорит появление в качестве «царя разведки» именно Негропонте. Но и Буш-старший – не Наполеон Бонапарт. А Негропонте – не Фуше. Однако к личностям все не сводится! Наполеон Бонапарт – начало Модерна, а Буш – это конец Модерна. А если честно, то уже Постмодерн.

Может ли вообще государство что-то разруливать в этих условиях? Если «руль» апеллирует к национальному, то надведомственный «приводной механизм» не может не быть вмонтирован в национальное. В то время как ведомства уже существенно «пристегнуты» к совсем иному (мягко говоря, к транснациональному). Как надо преобразовывать государство, чтобы оно сохранилось? (Понятно, кто и зачем хочет его шельмовать! Но ведь и охранительная поза тут совершенно бессмысленна).

Охранительность и СЛАБОСТЬ СИЛЫ – это, по сути, одно и то же. Да и вообще, не кажется ли вам, что в рамках описанных мною перипетий охранительность просто смешна? Ведь СЛАБОСТЬ СИЛЫ – это, прежде всего, ее слепота. СЛАБАЯ СИЛА не может не только выпутаться из таких капканов, которые я описал. Она не может даже «увидеть» субъектов сетевых игр. Эти субъекты для нее – абсолютные невидимки. Может ли быть сильным слепец? Негропонте что, займется субъектологией?

Бюрократия может быть функциональной или «нормативно-игровой». Она может исполнять (брать под козырек) или интриговать. Но и ревностный исполнитель, и интриган – части иерархической системы. Бюрократия прикована к иерархии. А сеть – нет. Негропонте выиграет иерархическую борьбу, виртуозно отследит и отстроит интригу (которая имеет смысл только как слагаемое иерархической деятельности) и... натолкнется на сеть.

У него нет государства, которое может конкурировать с сетью. Тут речь не о вертикали! По крайней мере, не только о ней. Тут речь о многом – о гибкости, о динамике. И, конечно же, об огне. Вне огня – инерционно-устойчиво только «общество двух машин». Но инерция подходит к концу. Остывание начинает давать плоды. А эффективно пользоваться этими плодами может только постмодернистская сеть.

Сила пытается отбиться от сети. Но сеть использует остывание. А в рамках остывания СЛАБОСТЬ СИЛЫ очевидна. И от сети она отбиться не может. Конвульсии в Ираке и в других местах – это конвульсии слабеющей силы. А одновременно – экспансия сетевого начала. Одно совпадает с другим. Такое совпадение есть часть сетевой войны. Дергающиеся бюрократы (интригующие или исполняющие – неважно) своими конвульсиями укрепляют мощь сети, питают ее, если хотите. Вот в чем правда, просвечивающая через описание разного рода «непрозрачных коллизий».

Таков вызов. Отговориться от этого с помощью апелляций к «координации и консенсусу» невозможно. Как невозможно это избыть с помощью кумулятивных зарядов и ковровых бомбардировок. СЛАБАЯ СИЛА обязательно сдаст Рим варварам. Порядок – хаосу. Иное качество силы нельзя купить малой ценой. Чем скорее это поймет хоть кто-то – тем больше шансов выстоять.