32
В определенном возрасте почти все вопросы, которые человек ставит перед собой, сводятся к одному: как я живу эту жизнь?
Если зажмуриться достаточно крепко и надолго, можно вспомнить почти все. Все, что делало тебя счастливой. Мамин запах, когда тебе было пять лет, и вы, смеясь, вбежали в подъезд, спасаясь от внезапного ливня. Холодный папин нос, прижатый к твоей щеке. Шершавый мех игрушечного зверя, которого ты не дала забрать в стирку. Звук, с которым волны накатывали на скалы во время последних каникул на море. Аплодисменты в театре. Волосы сестры, беззаботно развевающиеся на ветру, когда вы потом шли по улице.
А еще? Когда она бывала счастлива? Несколько мгновений. От звука ключа в замке. Оттого, как стучало под ее ладонью сердце спящего Кента. От смеха детей. Ветра на балконе. Запаха тюльпанов. Первой любви. Первого поцелуя.
Несколько мгновений. Шансы пережить хоть одно из них у человека – любого человека – исчезающе малы. На то, чтобы оторваться от времени и нырнуть в пространство. Чтобы потерять голову от любви. Взорваться от страсти. У детей этих шансов несколько больше – они те избранные, кому это дано. А потом? Сколько вдохов и выдохов мы сделаем, не помня себя? Сколько чистых чувств заставят нас ликовать откровенно и не стыдясь? Сколько у нас шансов на благодать беспамятства?
Страсть – как детство. Она банальна и наивна. Ей нельзя научиться, она – инстинкт, она накатывает сама. Переворачивает нас. Увлекает с собой. Все прочие чувства родом с Земли, а страсть – из космоса. Тем она и ценна: она ничего нам не дает, но позволяет рискнуть. Забыть о приличиях. Не побояться непонимания окружающих, снисходительно покачивающих головами.
Когда Бен забил гол, Бритт-Мари вопила не помня себя. Ее ноги оторвались от пола Дворца спорта. Мало кого он оделяет своей благодатью в январе, космос.
За это футбол и любят.
Поздно вечером, через несколько часов после того, как закончился матч, Бритт-Мари снова была в больнице. Она отстирывала от крови белую футболку, а Вега сидела рядом на унитазе, и в ее голосе все еще пузырилась эйфория. Словно девочке не сиделось на месте. Словно она вот-вот взлетит в небо.
Сердце Бритт-Мари колотилось как сумасшедшее, она не понимала, как можно дальше жить, если дети утверждают, что готовы собрать команду и участвовать в матчах каждую неделю. Кто согласится подвергать себя подобному испытанию на еженедельной основе?
– Я категорически не понимаю, как ты могла повести себя подобным образом, – просипела Бритт-Мари: криком она сорвала себе голос.
– Но иначе они забили бы гол! – в тысячный раз объяснила Вега.
– Ты бросилась прямо на мяч. – Бритт-Мари укоризненно указала на раковину с испачканной кровью футболкой.
Вега моргнула. Видимо, моргать ей было больно: половина лица отекла и стала темно-лилового цвета. От разбитой брови отек спускался на покрасневший глаз, на нос, кровь запеклась вокруг рта с разбитой губой; губа распухла, как будто Вега пыталась съесть осу.
– Я не пустила мяч в наши ворота, – упрямо твердила девочка.
– Да, лицом. Вообще-то ворота лицом не защищают, – проворчала Бритт-Мари, сердясь то ли из-за крови у Веги на лице, то ли на футболке.
– Иначе они бы забили нам гол, – пожала плечами Вега.
Бритт-Мари втирала соду в футболку.
– Я, наверное, никогда в жизни не пойму, почему ты любишь этот самый футбол настолько, что готова вот так рисковать жизнью.
Вид у Веги сделался задумчивый. Потом нерешительный.
– Вы когда-нибудь что-нибудь любили очень-очень сильно? – спросила она.
Бритт-Мари, застигнутая врасплох, втерла в футболку еще соды.
– Ах-ха. Нет. Я… мм. Я не знаю. Правда не знаю.
– Когда я играю в футбол, мне не больно. – Вега не сводила глаз с цифры на футболке в раковине.
– А от чего тебе больно? – спросила Бритт-Мари.
– От всего.
Смутившись, Бритт-Мари замолчала. Включила горячую воду. Закрыла глаза. Вега, запрокинув голову, рассматривала потолок ванной.
– Футбол снится мне по ночам, – сказала она, словно это все объясняло, а потом спросила, искренне не понимая, что еще можно видеть во сне: – А вам что снится?
Бритт-Мари понятия не имела, почему это у нее вырвалось:
– Иногда мне снится Париж.
Вега понимающе кивнула:
– Тогда футбол для меня – это как для вас Париж. Вы часто туда ездили?
– Никогда, – прошептала Бритт-Мари, злясь, что вообще об этом заговорила.
– Почему? – удивилась Вега.
– Такие сны не сбываются. Иди умойся. – Бритт-Мари попыталась закрыть тему.
– Почему не сбываются? – упорствовала Вега.
Бритт-Мари регулировала воду, чтобы Вега не обожглась. Сердце продолжало стучать так, что хоть считай удары. Она посмотрела на Вегу, отвела волосы у нее со лба и осторожно дотронулась до ее припухшего глаза, точно ей было еще больнее, чем Веге.
– Понимаешь, – шепнула она, – когда я была маленькой, мы всей семьей ездили на море. Моя сестра залезала на высокие скалы и прыгала с них в воду. Она ныряла, потом выныривала, а я так и стояла на скале, и сестра кричала: «Прыгай, Бритт-Мари! Просто прыгни – и все!» Понимаешь, когда стоишь там, наверху и смотришь вниз, то несколько секунд ты действительно готова прыгнуть. И если просто взять и сделать это – ты победила. Но если ждать дальше, то никогда не прыгнешь.
– И вы прыгали? – спросила Вега.
– Я не из тех, кто прыгает, – ответила Бритт-Мари.
– А ваша сестра?
– Она была как ты. Бесстрашная, – ответила Бритт-Мари.
А потом сложила бумажное полотенце и добавила шепотом:
– Но даже она не стала бы бросаться на мяч прямо лицом, как сумасшедшая!
Вега поднялась, чтобы Бритт-Мари промыла ей раны.
– И вы поэтому не едете в Париж? Потому что вы не из тех, кто прыгает?
– Я уже старая для Парижа.
– А сколько лет Парижу?
Хорошего ответа на этот вопрос у Бритт-Мари не было. Хотя такие вопросы встречаются в приложениях с кроссвордами. Бритт-Мари мельком глянула в зеркало. Все это совершенная нелепость. Она, взрослая женщина, второй раз за несколько дней оказывается в больнице. На унитазе сидит ребенок с разбитым в кровь лицом, еще один лежит со сломанной ногой в палате в конце коридора. Потому что они не дали забить гол. Кто захочет так жить?
Из зеркала на нее глянула Вега. И засмеялась так, что кровь из губы залила зубы. От этого она засмеялась еще громче. Безумие какое-то.
– Но если вы не из тех, кто прыгает, кой черт вас в Борг вообще занес?
Бритт-Мари, прижав полотенце к ее губе, просипела, что это совершенно неподобающий лексикон. Вега сердито бурчала сквозь полотенце, Бритт-Мари прижала его к губе еще крепче и, прежде чем девочка успела что-нибудь сказать, потащила ее в приемную.
Весьма необдуманно, потому что там был Фредрик. Он в ярости прохаживался туда-сюда перед дверью туалета. Жабрик, Дино, Бен и Омар спали на банкетках в углу. Фредрик тотчас наставил обличающий палец на Бритт-Мари:
– Если Макс сломал ногу и не попадет в элитную команду, я прослежу, чтобы вас близко не подпускали к… – Он вдруг осекся и завел глаза к потолку, собираясь с силами.
Тут впереди Бритт-Мари протиснулась Вега и стукнула его по пальцу:
– Да помолчите вы. Ногу лечат. Макс не пропустил мяч!
Фредрик, сжав кулаки, попятился, словно боясь от отчаяния учинить что-нибудь ужасное.
– Я запретил ему играть в футбол до элитной команды. Я говорил ему, что если он получит травму, то вся его карьера пойдет прахом. Я гово…
– Какая на хрен карьера? Он же, блин, еще шко-ольник! – рубанула Вега.
Фредрик снова наставил палец на Бритт-Мари – и упал на банкетку, словно его туда уронили.
– Вы понимаете, что значит элитная команда для того, кто играет в хоккей? Вы понимаете, чем мы пожертвовали, чтобы у него появилась такая возможность?
– А вы Макса спрашивали, хочет он этого или нет? – злобно поинтересовалась Вега.
– Ты что, слабоумная? Элитная команда! Разумеется, хочет! – рявкнул Фредрик.
– Незачем кричать на человека за то, что он хочет играть в футбол! – рявкнула Вега в ответ.
– Вот бы на тебя кто-нибудь прикрикнул! – завопил, вскакивая, Фредрик.
– ВОТ БЫ У ВАС В ДОМЕ ХОТЬ КАКАЯ-НИБУДЬ МЕБЕЛИШКА ОСТАЛАСЬ! – завопила Вега и бросилась на него.
Они застыли лоб в лоб, тяжело дыша; оба вымотались. У обоих в глазах стояли слезы. Оба никогда не забудут этот матч. Никто в Борге не забудет.
Свой второй матч кубка они, естественно, проиграли со счетом 5:0. Матч пришлось прервать на несколько минут, потому что Жабрик испугался пенальти, и всем пришлось ждать, пока он не закончит описывать круги по полю, словно самолет. Банк тогда рассмеялась и крикнула, мол, публика шумит так, будто Борг выиграл чемпионат мира, который, как Бритт-Мари уяснила после долгих разъяснений, тоже считается исключительно важным соревнованием по футболу – для тех, кто понимает, конечно.
На третьем и последнем матче крик во Дворце спорта стоял такой, что Бритт-Мари под конец слышала только гулкое эхо, сердце билось так, что тело утратило чувствительность, и руки взмахивали сами собой, словно больше ей не принадлежали. Команда противника вела со счетом 2:0, но в оставшиеся несколько минут Вега всем телом вбросила мяч в ворота соперника. Сразу после этого Макс, применив силовой прием, завладел мячом у ворот Борга; поднявшись на ноги, он бросил взгляд на трибуну – туда как раз вошел его отец. Фредрик остановился, угрюмо сунув руки в карманы куртки; он встретил взгляд сына. Макс провел мяч мимо всей команды соперника и забил гол. Когда его голова вынырнула из кучи-малы рук и ног товарищей по команде, Фредрик разочарованно повернулся и вышел.
Макс стоял у бортика и смотрел ему вслед; судья снова дунул в свисток. Когда вопли публики вернули мальчика в игру, противник отправил мяч в штангу, еще один – в перекладину. Вся команда, кроме Веги, валялась на полу. Игрок из команды противника собрался отправить мяч в незащищенные ворота, и тут Вега бросилась вперед и отбила мяч. Лицом. Окровавленный мяч отскочил назад, к сопернику. Лишь один удар «щечкой», и исход матча был бы решен, но противник вынес голеностоп вперед. Макс врезался в кучу разнообразных конечностей и тоже выставил ногу. Он попал по мячу, чужой игрок попал ему по ноге. От криков Макса Бритт-Мари показалось, что это у нее что-то сломалось.
Матч закончился со счетом 2:2. В первый раз за очень, очень долгое время Борг не проиграл. В машине скорой помощи Вега сидела рядом с Максом и всю дорогу до больницы распевала в высшей степени неуместные песни.
В дверях стояла мама Бена. Она посмотрела на Вегу, потом – на Бритт-Мари и кивнула, как кивают люди в конце длинной смены.
– Макс хочет вас увидеть. Только вас двоих.
Фредрик принялся громко сквернословить, но мама Бена была непреклонна:
– Только они вдвоем.
– Я думала, у вас сегодня выходной, – заметила Вега.
– Выходной. Но когда Борг играет в футбол, больница вызывает дополнительный персонал, – строго сказала мама Бена, хотя почему-то казалось, что она еле сдерживает смех.
Она укрыла одеялом Бена, спящего на банкетке, и поцеловала его в щеку. Потом повторила то же с Дино, Жабриком и Омаром, которые спали на других банкетках.
Когда они с Вегой шли по коридору следом за мамой Бена, Бритт-Мари спиной ощутила ненавидящий взгляд Фредрика. Она пропустила Вегу вперед и пошла за ней, заслоняя девочку от злобных взглядов. Макс лежал на койке с ногой, задранной к потолку. При виде опухшего лица Веги Макс ухмыльнулся:
– Отлично выглядишь! Гораздо лучше, чем накануне!
Вега фыркнула и кивнула на его ногу:
– Как думаешь, врачи смогут на этот раз прикрутить тебе ногу куда надо, чтобы ты мог бить по мячу как положено?
Макс усмехнулся. Вега тоже.
– Батя что, злится? – спросил Макс.
– А дерьмо что, воняет? – ответила Вега.
По мнению Бритт-Мари, пришла пора положить этому конец.
– Вега, ну в самом деле! Ты считаешь этот лексикон подходящим для больницы?
Вега рассмеялась. Макс тоже. Бритт-Мари сделала глубокий вдох, чтобы взять себя в руки, и оставила их наедине с их лексиконом.
Фредрик так и стоял в приемной. Бритт-Мари в нерешительности остановилась, борясь с порывом протянуть руку и снять волос Веги с его рукава – волос попал туда, когда Вега с Фредриком стояли лоб в лоб и кричали друг на друга.
– Ах-ха, – едва слышно произнесла Бритт-Мари.
Фредрик злобно смотрел в пол; он не ответил. Поэтому Бритт-Мари собрала то, что осталось у нее в горле от голоса, и спросила:
– Вы когда-нибудь что-нибудь любили сильно-сильно, как эти дети?
Фредрик поднял голову, уперся взглядом в Бритт-Мари:
– У вас есть дети?
Бритт-Мари, тяжело сглотнув, покачала головой. Фредрик снова уставился в пол.
– Тогда не вам меня допрашивать, умею я любить или нет.
Потом они молча сидели на стульях; наконец снова вошла мама Бена. Бритт-Мари поднялась, папа Макса остался сидеть, словно у него не хватало сил встать. Мама Бена, утешая, положила руку ему на плечо:
– Макс просил передать вам – скорее всего, в течение полугода он снова сможет играть в хоккей. Нога полностью восстановится. Его карьере ничто не угрожает.
Папа Макса не шевелился, уперев в грудь подбородок. Мама Бена кивнула Бритт-Мари. Бритт-Мари прикусила щеки. Мама Бена пошла обратно, когда папа Макса наконец поднес ладони к глазам, два раза, торопливо, капли упали между пальцами и повисли на щетине. Платка у него не было. На полу останутся пятна.
– А футбол? Когда он сможет снова играть в футбол?
В определенном возрасте почти все вопросы, которые человек ставит перед собой, сводятся к одному: как я живу эту жизнь?
