24
«Воспитанные мальчики не целуются с красивыми девочками», – говаривала мать Бритт-Мари. На самом деле она имела в виду, что красивым девочкам не стоит целоваться с воспитанными мальчиками, поскольку не факт, что те окажутся в состоянии хорошо зарабатывать. «Мы молим Господа, чтобы Бритт-Мари нашла мужчину, который сможет ее обеспечить, иначе она окажется в сточной канаве, ведь девочка совершенно не приспособлена к жизни», – Бритт-Мари регулярно слышала, как мать говорит это по телефону. «Она мне послана за мои грехи», – говорила мать по телефону, если была трезвой, и напрямик Бритт-Мари, если успевала к тому времени выпить хереса.
Родители никогда не будут тобой довольны, если они потеряли твою сестру, которая во всех отношениях была лучше тебя. Бритт-Мари все равно делала все, чтобы угодить родителям. Но когда твой отец приходит домой все позже и позже, а под конец не приходит вовсе, когда мать от тебя вообще ничего не ждет, возможностей остается не очень много. И Бритт-Мари тоже научилась ничего не ждать.
Альф и Кент жили в ее подъезде, они ссорились, как ссорятся братья. Рано или поздно им понравилась одна и та же девушка, у братьев такое случается. Соперничали они за Бритт-Мари потому, что действительно оба влюбились, или потому, что одному брату всегда хочется того же, что другому, – она так и не поняла. Будь Ингрид жива, они бы, разумеется, стали ухаживать за ней, у Бритт-Мари не было иллюзий – не бывает иллюзий у человека, который привык жить в тени. Но юноши оказались настойчивы, хотя добивались ее внимания совершенно по-разному. Один был шумным, другой – застенчивым. Один хвалился, что заработает все деньги мира, другой дарил цветы. Один был с нею слишком жестким, другой – слишком вежливым, а Бритт-Мари не хотела разочаровывать маму. Поэтому выбрала жесткого, шумного, который похвалялся деньгами. И отвергла вежливого. Выбрала Альфа и отвергла Кента.
Кент, закрыв глаза, стоял на лестнице с букетом в руках, когда Бритт-Мари уходила с его братом, а когда вернулась, его уже не было.
С Альфом Бритт-Мари пробыла недолго. Помнится, он был скучным. Он уже тогда устал. Как устают победители, когда из них вытекает адреналин. Однажды утром Альф покинул ее, ушел в армию, и его не было несколько месяцев. В то утро, когда он должен был вернуться, Бритт-Мари впервые в жизни несколько часов провела перед зеркалом, примеряя новое платье. Мать коротко глянула на нее и сказала: «Ах-ха. Если ты решила выглядеть дешевкой, то добилась исключительных результатов». Бритт-Мари попыталась объяснить, что это модное платье; мать ответила, что Бритт-Мари не следует повышать голос, если она не хочет выглядеть дурой. Бритт-Мари попыталась объяснить тихо, что собирается встретить Альфа на вокзале, сюрпризом; мать фыркнула: «Приятный сюрприз, ничего не скажешь!» Она оказалась права.
Бритт-Мари явилась на вокзал в старом платье, со взмокшими ладонями; сердце стучало, как лошадиные копыта по булыжнику. Она, конечно, слышала, будто у солдата в каждом порту есть девушка, но не думала, что это относится и к Альфу. По крайней мере, не предполагала, что у него окажется две девушки в одном порту.
Всю ночь она сидела на кухне и плакала в полотенце; наконец мать встала с кровати и устроила ей разнос из-за шума. Бритт-Мари рассказала, как видела Альфа с другой девушкой. Мать коротко кивнула: «Ах-ха. Сама выбирала, так чего же ты хочешь? А я говорила тебе выбрать другого брата – того, приличного, как там его? Кент?»
Потом мать снова легла. На следующий день она встала позже обычного. А под конец и вовсе перестала вставать. Вместо того чтобы учиться дальше, Бритт-Мари нанялась официанткой, чтобы оплачивать счета. Относила ужин в спальню матери, которая прекратила разговаривать, но время от времени находила в себе силы произнести: «Ах-ха, ну да, официантка. Приятно, наверное, думать, что ты теперь с родителями в расчете за те условия, что они тебе создали, и больше ничего им не должна. Учиться дальше тебя не устраивает, тебе больше нравится сидеть дома и проживать мои сбережения». Со временем в квартире становилось все тише и тише. Наконец настала абсолютная тишина. Бритт-Мари мыла окна и все чего-то ждала.
И вот однажды в подъезде появился Кент. На следующий день после похорон матери. Рассказал про свой развод, про своих детей. Бритт-Мари так давно этого хотелось, что она решила – это сон, а когда Кент улыбнулся ей, то словно луч солнца коснулся кожи. И она стала видеть его сны, мечтать его мечты. Жить его жизнью. Потому что у нее это хорошо получалось, а людям нравится делать то, что у них хорошо получается. Мы хотим, чтобы кто-нибудь знал: мы здесь. Что мы что-то значим.
И вот теперь Кент стоял на ее пороге в Борге, с цветами в руках. Он улыбался, и солнце грело ей кожу. Как откажешься вернуться к прежнему, когда ты понял, как тяжко дается новое? Как не возвратиться к привычной жизни, когда узнал, каких трудов стоит начать все сначала?
– Ты ждала кого-то другого? – растерялся Кент и превратился в того мальчика на лестнице.
Бритт-Мари потрясенно покачала головой. Он улыбнулся:
– Я получил открытку. И я… ну… аудитор проверил, что ты сняла деньги из банкомата, – сказал он почти смущенно и кивнул на дорогу в направлении города.
Бритт-Мари не знала, что ответить, и он продолжил:
– Я спрашивал про тебя в пиццерии. Эта, в инвалидном кресле, не хотела рассказывать, где ты живешь, но там какие-то мужики пили кофе, они и рассказали, с большой охотой. Ты их знаешь?
– Нет, – прошептала Бритт-Мари, не зная, лжет она или говорит правду.
Кент протянул ей цветы:
– Я, дорогая, черт возьми… Прости! Я, она, эта бабенка, она ничего не значит. Все кончено. Ведь я люблю тебя. Черт. Любимая!
Бритт-Мари встревоженно смотрела на палку, на которую он опирался.
– Что, вообще говоря, случилось?
Кент махнул рукой.
– А, да не заморачивайся, врачи хотят, чтобы я какое-то время после приступа походил с палкой – и все. Шасси немного приржавели, человек же простоял в гараже целую зиму, – усмехнулся он и кивнул на свои ноги.
Бритт-Мари так хотелось взять его за руку.
Следовало пригласить его войти, но Бритт-Мари это представлялось чем-то неестественным. Никогда такого не было, даже в пору их отрочества. В родительском доме Бритт-Мари не разрешалось приглашать мальчиков к себе в комнату, мать Бритт-Мари считала это неуместным, так что Кент оказался первым мальчиком, которого Бритт-Мари пригласила войти. После смерти матери. Этот мальчик остался у нее. Сделал ее дом своим, а свою жизнь – ее жизнью.
Так что сейчас обоим естественнее всего показалось покататься по Боргу в БМВ – в машине им всегда бывало лучше всего. Кент сел на водительское место, Бритт-Мари – рядом. Можно сделать вид, что они просто проезжают этот город. Покидают Борг, как покидают места, откуда посылают открытки, потому что открытки посылает только тот, кто собирается уехать; тот, кто живет, посылает письма.
Они прокатились до города, потом обратно. Рука Кента лежала на рычаге переключения передач. Бритт-Мари осторожно положила здоровую ладонь на его руку. Чтобы почувствовать, что они едут в одном направлении. Рубашка Кента была измята, на животе темнели кофейные пятна. Бритт-Мари вспомнились слова Сами – о детях, которые словно живут на дереве. Кент выглядел так, будто свалился с дерева во сне и по пути пересчитал все ветки. Он виновато улыбнулся:
– Я не нашел этот дурацкий утюг. Без тебя дома никакого порядка нет. Сама понимаешь, любимая.
Бритт-Мари молчала. Что люди подумают? Скажут: жена бросила его, когда он ходил с палочкой, и все такое. Безымянный палец похолодел. Слава богу, на нем повязка и Кент его не видит. Бритт-Мари знала, что Кент ее предал, но не может отделаться от чувства, что и она его предала. Чего стоит любовь, если бросаешь того, кто так в тебе нуждается?
Кент кашлянул и сбавил скорость, хотя дорога была пуста. Раньше Бритт-Мари никогда такого не видела. Чтобы он сбавлял скорость без нужды.
– Врачи говорят, что у меня и раньше со здоровьем было неважно. В смысле – задолго до приступа. Я не был собой. Теперь пью какие-то дурацкие таблетки, антидепрессивные или как их там.
Он сказал это так, как озвучивал свои планы: как что-то само собой разумеющееся. Будто то, что заставляло его приходить домой поздно и пахнуть пиццей, было чем-то вроде заводского брака, который удалось легко устранить, и теперь все хорошо.
Бритт-Мари хотелось спросить, почему он просто не позвонил, ведь у нее есть мобильный телефон. Но она понимала: он был уверен, что она не знает, как его включить. Поэтому Бритт-Мари промолчала. Когда они снова въехали в Борг, Кент, глядя в окно, сказал:
– Ну и в дыру тебя занесло! Как твоя мама говорила про такие поселки? «За гранью прекрасного»?
– «За гранью добра и зла».
– Шутница была твоя мама. И какая ирония судьбы в том, что ты сюда попала, а? Ты же сорок лет, считай, из квартиры не выходила!
Кент как будто пошутил, однако Бритт-Мари не поняла юмора. Когда же они остановились перед домом Банк, Кент дышал так тяжело, что Бритт-Мари поняла – ему больно. Слезы у него на глазах – вот первое, что она увидела. Их не было, даже когда он хоронил свою мать. Бритт-Мари тогда держала его за руку.
– Все кончено. С ней. С той бабенкой. Она никогда ничего не значила. Не то что ты.
Он держал ее за здоровую руку, нежно гладя пальцы, и тихо говорил:
– Мне нужно, чтобы ты была дома, любимая. Ты нужна мне там. Не надо выбрасывать на помойку всю нашу жизнь только из-за того, что я один-единственный раз сделал глупую ошибку!
Бритт-Мари смахнула невидимые крошки с его рубашки. Понюхала цветы. Они пахли как обычно.
– Приглашать мальчиков в комнату не положено. В любом возрасте, – прошептала она.
Кент расхохотался. Щеки у Бритт-Мари пылали.
– Завтра? – крикнул он вслед, когда она вышла из машины.
Бритт-Мари кивнула.
Потому что жизнь больше, чем твое место в ней. Чем ты сам. Жизнь – это общность. Частицы тебя в ком-то другом. Это воспоминания, стены, шкафы с ящиками, в которых ты точно знаешь, что и как лежит. Это оптимально устроенная повседневность, так что образуется удобная обтекаемая конструкция на двоих. Это совместное бытие обыденных вещей. Цемента и камня, пульта и кроссворда, рубашек и соды, шкафчика в ванной и бритвы на третьей полочке. Вот для чего нужна Бритт-Мари. Если она не с Кентом, то в доме ничего уже не будет как обычно. Ее ценность, бесценность, незаменимость – именно в этом.
Бритт-Мари поднялась к себе. Открыла ящики. Сложила полотенца. Зазвонил мобильный, на дисплее высветился номер девушки из Службы занятости, но Бритт-Мари выключила телефон. Всю ночь она сидела в одиночестве на балконе. Рядом стояли собранные сумки.
