Глава 11

Уши болели, но канонада, казалось, не утихала, а только усиливалась. Ничего подобного до сих пор мне ни видеть, ни слышать не доводилось. Мало того, что сюда стянули чуть ли не всю армейскую артиллерию фронта, так еще и добавилось не меньше целой артдивизии резерва главного командования. Судя по мощному гуканью, работал очень серьезный калибр, не меньше восьми дюймов. От такого грохота дерево, служившее мне наблюдательным пунктом, непрерывно дрожало и грозило рассыпаться в щепки. Если залпы на миг стихали, то гул продолжал доноситься с левого берега, где рвались снаряды. Ни одна вражеская позиция, ни один дзот или блиндаж не остались без внимания. Жаль, правда, что для полного счастья не хватало ракетных залпов гвардейских минометов, прозванных с легкой руки Ландышевой «Наташами». Однако, оказалось, что про них тоже не забыли. С приятным, греющим душу воем, потому что знаешь, что ракеты летят в противника, а не в тебя, огненные стрелы взмывали над рекой и устремлялись куда-то на юго-запад.

В бинокль я видел, как вдоль всей Нарвы и в поле за ней взметались темные разрывы, пылали костры и поднимался к небу черный дым. Постепенно с первого рубежа огневой вал сняли, перенеся огонь в глубину обороны, и по наспех возведенным переправам через Нарву потянулась техника. Лед в конце декабря уже достаточно прочный, да и саперы наверняка ночами ползали по замерзшей реке, проводя инженерную разведку. Но на всякий случай, пока шла артподготовка, они положили доски вдоль ледового маршрута.

В прорыв шло не меньше танкового батальона тридцать четверок, за ними следовали трехдюймовые самоходки, которые недавно стояли по соседству с нашим батальоном, а затем ехали легкие танкетки. Пехотинцы шагали по льду пешком, а добравшись до левого берега, залезали на броню и дальше мчались с ветерком. Картина была непривычной. Снега на немецком переднем крае совсем не осталось, и белые танки с десантниками в белых маскхалатах проезжали по совершенно черной, развороченной земле. Впрочем, дальше от берега поле осталось белым, лишь изредка запятнанным темными воронками, но зато танки от покрывшей их копоти становились черными.

Все, пора уже возвращаться. Спустившись с дерева, я пихнул Авдеева, увлеченно рассматривающего в бинокль процесс проламывания укрепленной обороны противника, и отправился в расположение батальона. Однако на полпути я снова остановился, заметив нечто интересное. Ого, оказывается, те танки, которые уже бросили в прорыв, это еще далеко не все. Позади меня послышался мощный гул моторов, без труда доносившийся даже через непрекращающуюся канонаду и, оглянувшись, я увидел, как в соседней роще над кустарником поднимаются подозрительные сизые дымки. Экипажи этих «кустов» расторопно скинули маскировку со своих машин, и они, одна за другой, неспешно поползли к переправе. Когда первая массивная туша тяжелой стосемимиллимитровой самоходки прокатила всего в нескольких метрах, мне на миг стало не по себе. Пока боевая машина спокойно стоит на месте, она выглядит не особо грозно. Но стоим ей, лязгая гусеницами, приблизиться к наблюдателю, то становится понятно, что эта махина даже просто своим весом способна проломить любую преграду, и её ничем не остановить. А если она еще и жахнет из своего орудия, то никакой дзот не устоит. Поэтому на войне при появлении боевой машины в животе сразу что-то непроизвольно ёкает, а по телу бегут мурашки. Не зря танки служат оружием не только боевым, но и психологическим. Одного крика «вражеские танки в тылу» часто бывает достаточно, чтобы противник потерял голову от испуга.

У развилки проселочной дороги висел указатель, показывающий объезд для танков, и самоходки поворачивали направо. Спустившись к берегу, они медленно, по одному, проезжали по настилу. В сотне метров левее от них переправлялась пехота. Если первый батальон форсировал реку с опаской, высматривая затаившегося противника, то теперь бойцы просто шли походными колоннами, как на марше. С вражеской стороны ни одного выстрела так и раздалось. Еще дальше метрах в трехстах уже начали переправляться грузовики.

Тем временем часть артиллеристов уже снималась с огневой, и сразу вслед за саушками потянулась полковая и дивизионная артиллерия. Перед переправой ездовые, сидевшие до этого верхом, спешились и по льду вели коней под уздцы. Выйдя на берег, они снова прыгали в седла и, торопливо подгоняя лошадей, спешили вслед за полками первого эшелона.

Ну вот, наконец, объявили общее построение и отдали приказ выступать немедленно. Собирались бойцы недолго – похватали оружие с вещмешки, и все. Правда, новички рассчитывали на фронтовые сто грамм, но Иванов, как опытный командир, приказал раздать их после боя, к немалому разочарованию новобранцев.

Неширокую реку, не сравнить с Волгой, пересекли быстро, а вот дальше идти было трудно. Вокруг все продолжало дымиться, а в воздухе носилась сажа. Из черных воронок несло вонью сгоревшего тротила. От снега остались лишь мокрые лужи, как будто на всем берегу внезапно началась оттепель. Только оттепель эта была особенной, потому что вместе со снегом заодно растаяли и фортификационные сооружения. Вся земля вокруг, насколько было видно, перерыта и перемешана с закопченными бревнами. Еще недавно накрытые несколькими накатами блиндажи и землянки теперь зияли открытыми ямами. Повсюду валялись обрывки одежды, амуниция, поломанное оружие, бутылки, консервные банки, бумаги, и прочий мусор, оставшийся от немцев. Порой попадались обгорелые и разорванные на куски трупы, но сравнительно немого. В основном, они, должно быть, погребены под развалинами блиндажей или засыпаны в своих окопах. К тому же, введенный в заблуждение противник отвел с переднего края основные силы, бросив их к северу, и тем самым любезно ослабил оборону.

Хотя зрелище полного разрушения, царившего на левобережье Нарвы, было не очень приятным, но если мыслить на стратегическом уровне, то царивший здесь хаос означает, что наши войска смогли почти без потерь вклиниться во вражескую оборону. Настоящий укрепленный рубеж из нескольких полос немцы построить не успели, да и защищать его особо некому. Немецкие дивизии перемолоты по пути к Москве, утонули в болотах, остались навечно лежать в лесах, или доживают свои последние дни в котлах. Переброшенные из Франции части размазаны по всему фронту, а на эстонские батальоны надежды мало.

Пробравшись через полосу разрушений, мы погрузились в ожидавшие нас машины, сразу тронувшиеся в путь. Дым, пыль и копоть еще не успели рассеяться, и водители осторожно вели грузовики по развороченной земле, объезжая обломки деревьев и воронки, пока не выехали на ровное поле. К Агусалу напрямик было не проехать, поэтому мы сначала повернули на юго-запад и, обогнув деревушку с непроизносимым эстонским названием, впрочем, помеченную на карте как «Верхнее село», выехали на наезженный зимник. По нему грузовики могли без труда разогнаться километров до тридцати в час, благо, что танков с нами не было, лишь гремел гусеницами старенький Ганомаг, а из ротных и батальонных кошевок все заранее перегрузили в машины. Повозочные нагонят позже, а пока для нас главное скорость.

Километров через семь батальонная колонна вышли к шоссе, и у перекрестка дорог остановилась, в ожидании приказа следовать дальше. Задержка раздражала и, страдая от безделья, мы начали осматриваться вокруг. Из «достопримечательностей» тут имелся только недавно построенный лагерь, представлявший собой пару бараков, обнесенных колючей проволокой. Интересно, что он тут делает? Концлагерь для евреев? Вряд ли, их в Эстонии жило не так уж и много, к тому же республика находилась дальше от границы, чем Латвия с Литвой, и большинство евреев успели эвакуироваться. Осталось меньше тысячи, и почти всех их немцы уничтожили уже в сорок первом, еще до Ванзейской конференции. Так что эстонцы могут похвастать тем, что они первыми решили еврейский вопрос, и Эстония стала первой территорией «Юдинфрей». Правда, надо заметить, что в отличие от той же Литвы, еврейских погромов в республике не было, эстонцы за двадцать лет независимости еще не успели полностью проникнуться шовинизмом. Однако без дела каратели не сидели, продолжая «воевать» с мирными жителями и военнопленными. Заодно фашисты стали отправлять им эшелоны с литовскими, латвийскими и чешскими евреями. Каратели принимали их с радостью, потому что палачи получали всю одежду и вещи расстрелянных, и постоянно просили прислать еще, на что немцы охотно соглашались. Но что касается вот этого лагеря, то вряд ли жертвы повезут для казни так близко к фронту. Тогда, может, это трудовой лагерь для добычи горючего сланца? Но сланцедобычей немцы озаботились только в середине войны. А, теперь понятно, здесь рубили деревья для строительства укрепрайона, вон и штабеля бревен виднеются. К счастью, работы начались лишь недавно, и соорудить неприступную линию обороны, как в той истории, фрицы не успели. Ага, вот как раз бойцы, выставленные в охранение, кого-то поймали и ведут сюда для допроса. Сейчас все узнаем.

Я выскочили из машины, все равно в фанерной кабине не теплее, чем на улице, и присмотрелся внимательнее. Так это, оказывается, не пленного привели, а наоборот, узника. Вернее, узницу. Полковые разведчики Осипов и Смирнов осторожно вели под руки изможденную женщину, спотыкавшуюся на каждом шагу, на лице которой не отражалось никаких чувств, кроме обреченности и безмерной усталости. Хотя на ней не было полосатой робы, как у заключенных концлагерей, но судя по изодранной одежке, она наверняка была заключенной в этом лагере и валила лес, пока совсем не обессилила. Определить возраст я затруднялся, ведь после пережитого в концлагере даже молодые могли казаться стариками, но под лохмотьями платка у освобожденной виднелись коротенькие, в стиле «ежик», седые волосы.

Кто-то из водителей сочувственно присвистнул:

– Надо же до чего фрицы женщину довели, сволочи. А зачем ей волосы обрили?

Замполитрука Михеев укоризненно покачал головой.

– Боец, в вашей автомобильной роте что, политзанятия не проводят? Так сходите к нам на политинформацию и послушайте. Немцы собирают у заключенных волосы, чтобы набивать ими матрасы и отправлять в Германию для своих фрау.

Сам не так давно побывавший в плену, Михеев отнесся к узнице с сочувствием. Он развязал тесемки своей ушанки, собственноручно надел женщине на голову и усадил её на свое место в кабину грузовика.

Пока несчастную кутали в теплые вещи и кормили шоколадом, подаренным разведчиками, Осипов подошел к комбату и, указав на штабеля бревен, лежавшие на краю леса, тихо доложил:

– Там расстрелянные. Видно, фрицы убили тех заключенных, что послабее, чтобы не мешали им быстрее удирать. И, похоже, что трупы собирались сжечь. Их положили на бревна и сверху еще дрова накидали. А женщина то ли спряталась, то ли её забыли. Она сама ничего не говорит.

Впрочем, политрук не терял надежды разговорить освобожденную узницу:

– Вас за что в лагерь посадили, вы партизанка?

Та лишь помотала головой, однако, её глаза, поначалу пустые и потухшие, уже начинали светиться жизнью.

– Может, вы подпольщик или коммунист?

– Да нет, – наконец, произнесла она первое слово. – Просто обычный учитель Каростельской школы.

– А за что тогда вас фашисты судили? – продолжал расспрашивать Михеев.

Женщина подняла на него глаза и тихо ответила:

– Да суда-то и не было. Эстонцы из Политической полиции назначили мне приговор – отправить в трудовой лагерь, а немцы его утвердили.

Михеев, вытащив из своего вещмешка сухпаек и, прикидывая, что из этого можно дать покушать истощенной узнице, одновременно продолжал расспрашивать.

– Так в чем же вас обвинили?

– Обвинений предъявляли много, – вздохнула учительница, – фашисты мне все припомнили. И то, что стояла за равноправие женщин, и что утверждала, будто в эстонское время угнетали и преследовали русских. А самое главное, что выражала симпатии Советскому Союзу и на митингах радовалась освобождению. Как немцы пришли, так сразу допросы начались, каждый день ждала ареста. Белоповязочники запугивали, грозили убить, мы боялись на улицу выходить. Потом осенью все же арестовали, а мой дом сожгли. Хорошо, семью сразу не схватили, и она успела скрыться. Знать бы, где они сейчас.

– И многих у вас за сочувствие советской власти арестовали?

– К счастью, за митинги особо не наказывали, потому что тогда пришлось бы всех русских посадить, и работать было бы некому. Меня-то посадили, потому что я не просто участвовала в собраниях, а еще восхваляла советский строй. Но вот тех, кого считали родственниками партизан или сочувствующими, немцы расстреливали сразу.

– А колхозных активистов эстонцы преследовали?

– Да у нас в Принаровье колхозов еще мало, – пожала плечами репрессированная, – коллективизация же едва только успела начаться. Помещичью землю раздали, и крестьяне, получив наделы, кто единоличником стал, а кто в ТОЗы объединился. Но если где остались бывшие хозяева, то они при немцах зверствовали страшно, и новоземельцев не щадили.

Вспомнив о пережитом, бывшая узница поникла и печально прикрыла глаза

– Все оккупационное время прожила в страхе, – делилась она грустными воспоминаниями. – Прошло полгода, а кажется, что уже много лет минуло, столько за это время натерпелась. Еще школу жалко. Ее сразу не закрыли, и она еще продолжала работать. Вот только как осенью морозы ударили, так там стало холодно заниматься, дров-то не было. Директор, он тоже в мой лагерь попал, рассказал, что дрова потом нашли, вот только они уже не понадобились.

– Закрыли школу?

– Сожгли.

– Зачем? – не понял Михеев.

– Так вместе со всей деревней и сожгли, – удивленно подняла на него глаза учительница. Когда немцы отступали, то приказали эстонским белоповязочникам все сжечь. Людей – кого насильно на левый берег отправили, кого на принудительные работы в Германию, а директора вот сразу в лагерь. Вы бы, товарищи командиры, поспешили, чтобы немцы не успели наши деревни сжечь.

Иванов мрачно слушал рассказ учительницы, и вдруг буквально подпрыгнул, радостно потирая ладони:

– Ха, легок черт на помине.

И точно, бойцы первого взвода, посланные обыскать барак, выволокли оттуда за ноги какого-то человека и, подтащив к нам, бросили прямо в снег.

– Вот, тащ комбат, поймали коллаборациониста, – ни разу не спотыкнувшись на трудном слове, довольно доложил красноармеец Белов. – Видать, фашиста при обстреле зацепило, или же партизаны подстрелили, а фрицы не стали эвакуировать раненого и бросили подыхать.

Мы с удивлением уставились на пленного. Форма совершенно незнакомая, возможно, довоенная эстонская. Однако, белая повязка, на которой по-немецки было написано, что этот субъект служит германской армии, не оставляла никаких сомнений – это действительно фашист.

– Да он дохлый, – поморщился комбат. – Весь кровью залит и не шевелится

Белов, не говоря ни слова, перевернул карателя на спину, и от души врезал ему ногой под ребро. Белоповязочник тут же охнул и открыл глаза, перестав притворяться мертвым.

Учительница, узнав палача, тоже охнула и машинально закрылась рукой, как бы ожидая удара.

– Это Юксаар из нашей лагерной охраны, – прошептала она. – Этот мерзавец еще похвалялся, как расстреливал родственников партизан, и как отличился на облавах в Польше.

– Зачем местных карателей в Польшу-то отправлять? – не поняв, переспросил Свиридов.

– Так ведь эстонцы своих евреев давно переловили, вот их и направляли в Варшаву для обмена опытом, – растолковал я. – Но, конечно, карателей еще и в Белоруссию, и в Россию посылали. Они много где отличились. Кстати, бойцы, зря вы его притащили. Если у него и были какие-нибудь сведения о расположении частей, то они уже устарели.

Белов тут же признал свою ошибку, вытащил из ножен штык-нож и прищелкнул к Маузеру, намереваясь заколоть недобитка, но Михеев его остановил:

– Вы что же, боец, вот так просто его убьете?

Солдаты растерянно переглянулись, а полицай, решив, что у него появился шанс, вдруг заверещал на вполне понятном русском языке, заверяя всех в своей невиновности:

– Я не никого не сжигал и не расстреливал, – хныкал «отважный» борец с мирными жителями. – Я неблагонадежный, мне расстреливать не доверяли! Я только охранял и проводил экзекуции! Меня свои же бросили! Я больше не буду!

Но бойцы все его аргументы проигнорировали и, уловив, на что намекает замполитрука, споро взялись за дело. Из машин достали толстые веревки, которые ловко накинули на ветки двух березок, стоявших рядом. За каждую схватилось по десятку солдат, и с дружным уханьем они пригнули деревья к самой земле. Предателя привязали за ноги, после чего по команде Белова канаты разом отпустили.

Фашист успел издать только короткий крик, тут же прерванный жутким хрустом, поставившим точку в его карьере карателя. Как бы история не повернула в будущем, но этому белоповязочнику уже никогда не маршировать на параде эсесовцев, и не хвастать своими «подвигами».

Однако, время поджимало. За нами уже остановилась колонна второго батальона, а команды продолжать движение все не было. Ситуация не из приятных. Достаточно атаки эскадрильи «Штук», или артналета, чтобы уничтожить большую часть машин. Да и просто в случае прорыва какой-нибудь танковой роты, просочившейся мимо наших передовых полков, нам нечем их будет встретить. Пушек у нас нет, а из бронетехники у батальона имеется только Ганомаг, и еще один в составе походной заставы укатил вперед.

Мысленно я уже представил картину, как целая танковая дивизия СС утюжит нашу колонну в открытом поле, и начал размышлять о том, что произошло с двумя полками, ушедшими вперед, но долгожданный приказ все-таки поступил. Как нам сообщили по рации, в соприкосновение с противником передовые части до сих пор не входили, потому что немцы оставляли населенные пункты без боя. Оно и немудрено. Как доложила авиаразведка, большую часть гарнизонов германское командование бросило на помощь к городу Нарва. К тому же, грохот мощной артподготовки и вид несущихся по дороге танков не позволяли поредевшим гарнизонам даже думать об организованном отступлении, не говоря уже об обороне. Поэтому они и не пытались организовать бой, а сразу начинали драпать.

И вот комбат подал сигнал продолжать движение, передовой броневик ринулся вперед, вздымая гусеницами снежную пыль, а за ним начал движение на северо-запад и весь батальон. Через несколько километров мы проскочили маленькое селение Соска, а почти сразу же за ним располагалась еще одна деревушка, небольшая, всего в несколько десятков дворов. На небольшой площади перед каменной часовенкой уже собралось с десяток сельчан, настроенных явно доброжелательно к освободителям.

Ганомаг остановился поодаль, а перед делегацией встречающих затормозила полуторка комбата. Торопливо выскочив из машины, Иванов обратился к старшему по возрасту селянину:

– Отец, что это за населенный пункт?

– Овсово, – степенно поглаживая бороду, ответствовал старик.

Капитан озадаченно потеребил в руках карту и, сдвинув вперед шапку, почесал затылок.

– Но где же тогда Агусалу, вроде тут должно быть?

– А, так это оккупанты его так переиначили. Тут-то, в Принаровье, всегда русские жили, а как эстонцы власть захватили, так вдруг стали все названия по-своему коверкать. Мы-то село как раньше, Овсово зовем, а по документам оно теперь Агусалу.

– Вот оно что, – облегченно вздохнул комбат, – проклятая эстонизация, все запутала.

Жители тоже явно испытывали облегчение и, увидев, что машины не следуют дальше, а останавливаются, пожилой овсовец взволнованно предложил:

– Ты, товарищ командир, давай своих солдатиков на постой разводи, мы их радушно примем.

– Благодарствую, батя, но вряд ли мы надолго задержимся, нам надо врага дальше гнать.

И верно, мудрое командование уже прислало новую радиограмму, в которой чуть ли не прямым текстом потребовало быстрого продвижения вперед, к Куремяэ. Вот так всегда на войне. То стоим битый час, то вдруг гонят в страшной спешке.

Батальон опять свернулся в колонну, и на максимально возможной скорости покатил вперед. Резоны спешить у нас были, и очень серьезные, потому что мы проезжали по узкому дефиле между огромными болотами Пухату и Агусалу. Если мы их проскочим, то вырвемся на оперативный простор, и дальше грузовики уже смогут двигаться в любом направлении.

Пятнадцать километров по шоссе мы пролетели всего минут за сорок. Куремяэ встретило нас тишиной. Ни местных жителей, что не удивительно, ведь тут уже начинались эстонские земли, ни вражеских засад. Следов боев нигде не наблюдалось, только в одном месте валялись раскиданные снаряды. Видать, фрицы пытались взорвать артиллерийский склад, но в спешке не успели подорвать как следует, и снаряды лишь разбросало.

В село мы въезжали осторожно, но фрицев, естественно, не осталось, а жители прятались в подвалах. Надо заметить, Куремяэ очень повезло, что немцы не стали держать в нем оборону, и оно удачно избежало обстрелов. Лишь одно здание в центре села пылало, хотя ни воронок вокруг, ни разрушений, вызванных взрывами, вокруг я не заметил. Тушить пожар было бесполезно, но несколько эстонцев спешно растаскивали заборы, чтобы не дать пламени перекинуться на соседние дома.

Когда порыв ветра дунул в нашу сторону, я резко выдохнул и закрыл нос рукавицей, пытаясь спастись от страшного запаха, однако любопытство взяло свое и, попросив водителя притормозить, я попробовал понять, что тут произошло. Груда потемневших бинтов на задворках ясно говорила о том, что здесь располагался госпиталь. Не успев вывезти своих раненых, немцы решили не оставлять их врагу и подожгли здание. Фрицы думали, что с ними поступят также, как они обычно поступали с нашими ранеными. Ну что же, урок для фашистов на будущее – нельзя судить о других по себе.

Дальше Куремяэ мы сегодня уже не поедем. Передовые части расположились на ночь километрах в пяти отсюда, в Иллука, а нашему 215-му полку приказано занимать оборону здесь. Вскоре подтянулись остальные батальоны, вслед за ними в поселок въехали артиллеристы и все тыловые части дивизии, вплоть до походной типографии. Видно, комфронта настроен весьма оптимистично, раз так поспешил подтянуть тылы.

Зимний день короток, и уже смеркалось, когда комбат определил места для создания ротных опорных пунктов. Осмотрев позиции на окраине села, я в целом остался доволен, кое-какие работы до нас здесь уже велись. Немцы явно готовили населенный пункт к круговой обороне, и отрыли ровной цепочкой окопы, кое-где уже соединенные траншеей, впрочем, довольно мелкой. Значит, основательно зарыться в землю фрицам помешали. Ну, вот и славно. Бойцам не придется всю ночь мерзлую землю долбить.

Осматривая окрестности, я разглядывал дома, определяя наиболее крепкие, пригодные к обороне. Каменных домов в селе немного, если не считать величественный пятиглавый собор и первый этаж монастыря, но вдруг я заметил древние крепостные башенки, приземистые и крепкие на вид. Увы, стоило подойти поближе, как «башни» оказались своеобразными поленницами, сложенными из поленьев. Для обороны они явно не годились.

Перед закатом небо нахмурилось, и почти сразу повалил снег. Спать в такую ночь ни мне, ни взводным почти не пришлось, да и комбат постоянно носился туда-сюда, проверяя готовность к обороне. Мы очень боялись, что в такую метель немцы смогут незаметно подползти поближе, забросать гранатами часовых и ворваться в село. По крайней мере, именно так мы бы и поступили на их месте. Но вот снегопад уже заканчивался, а вокруг все тихо. Да, противник уже не тот, что в начале войны. Выходит, зря я мучил себя и сержантов.

Правда, пока я бдел ночью, проверяя посты, мне пришла в голову великолепная идея. Когда я учился в вузе, то к технологии обработки металлов относился как ненужному предмету, полгая, что работать на заводе мне все равно не придется. В общем, так оно и было, и тщательно вызубренные лекции за два десятилетия благополучно выветрились из памяти. Однако, в эту морозную ночь, мысли о горячей печке, у которой я мечтал согреться, незаметно перекинулись на тугоплавкие металлы, и меня вдруг осенило. Ведь вольфрам, вернее, его карбид, входит в состав победита, который, судя по названию, придумали только после войны. А ведь я даже точно вспомнил состав сплава – десять процентов кобальта, и девяносто карбида вольфрама. Это сколько ж теперь миллионов трудочасов можно сэкономить с победитовыми резцами! Вот только вопрос, умеют ли в нашей стране изготовлять вольфрамовые сплавы и, кстати, как их изготавливать? У кого бы спросить? Так, вроде, Леонов в ФЗУ учился.

– Алексей, дело есть, – отзывав его в сторонку, – заговорщицким шепотом спросил я. – Какие у нас в промышленности используются вольфрамовые сплавы?

Не высказав удивления, все-таки сколько мы с ним в Москве по заводам ездили, и внедряли различные «системы Леонова», гэбэшник, не задумываясь, ответил:

– К примеру, победит. Он изготавливается из порошка какого-нибудь тугоплавкого карбида и кобальта или никеля для связки.

– Э, кхм, кхэ, – не нашелся я сразу, что сказать, – а когда его изобрели?

– Год не скажу, – задумался Леонов, – но во время первой пятилетки он уже точно использовался.

– А, понятно, – разочарованно протянул я. – Просто хотел уточнить.

Между тем, суровый арктический ветер нес похолодание, да еще какое. По субъективным ощущениям температура упала далеко за минус двадцать, что, учитывая скорость ветра, было равнозначно сорока градусам мороза. Это очень плохо, ведь вряд ли батальону снова удастся обстроиться в натопленных избах. А немцы сегодня просто не успели в себя прийти, и второй раз подобный подарок они нам не преподнесут. Впредь теплые дома нам придется занимать с боем.

Батальон подняли задолго до рассвета, чтобы успеть добраться до поселка Иллука еще затемно, причем нашей роте «посчастливилось» выступить первой, в качестве походного охранения. Учитывая, что по прогнозам надвигался арктический антициклон, и небо скоро очистится от туч, предосторожность не лишняя. До сих пор непогода спасала наши войска от налетов вражеской авиации, но теперь немецким стервятникам ничто не помешает обнаружить и разбомбить походные колонны. Несмотря на все положительные изменения, произошедшие в этой истории, истребителей у нас все еще маловато, и постоянно дежурить в воздухе над наступающими частями они не могут. Поэтому и отправили нас вперед ни свет ни заря. К тому же Куремяэ требовалось освободить для частей, идущих в следующей волне наступления. Проходя через «бутылочное горлышко» между двумя обширными болотами, войска волей-неволей скучивались и обязательно проследовали через этот поселок, причем всем некогда и надо спешить выполнять свою задачу. Вот дальше пути подразделений разойдутся от полосы главного наступления в разные стороны. Кто-то расширит плацдарм на западном краю болота. Кто-то просто должен сковать противника активными действиями, и не дать ему провести перегруппировку. Поэтому, хотя в наступлении участвует не одна дивизия, но не все они пойдут за нами вперед. К тому же, кому-то ведь придется и ликвидацией разбе-жавшихся мелких групп противника заниматься. Ох ты, а вот и одна такая группа. Видать, фрицы в спешке повыскакивать из домов прямо, в чем были, даже не успев толком одеться и, не решившись зайти в какое-нибудь селение, заночевали в поле. Еще пару дней назад, когда держалась ростепель, у них был бы шанс дотянуть до утра, но тут очень некстати ударили морозы. Им бы зайти в какую-нибудь деревушку, чтобы не окоченеть от холода, но побоялись, что их поймают наши солдаты и сошлют в Сибирь. Да уж, теперь их ловить уже не придется.

Некоторые немцы до последнего пытались согреться, прыгая и притаптывая, да так и остались стоять, по колено в сугробе. Бр-р, жуткая картина. А когда мы подъехали ближе, можно было даже рассмотреть выражение безмерного ужаса и отчаянья, оставшееся на лицах фашистов. Надо же, как их пропагандисты запугали, если они, вместо того, чтобы пойти и сдаться, предпочли такую мучительную смерть. И где тут логика, спрашивается, испугались сибирских морозов, и в результате замерзли насмерть. Ну подумали бы хоть немножко, какого черта они нужны в Сибири, если все разрушенные города, восстанавливать которые пошлют пленных, находятся в европейской части страны. Эх, плохо еще наша пропаганда работает.

Иллука, как я и ожидал, был очень слабо оборудован фортификационными укреплениями. Нигде не было заметно никаких окопов, дзотов и заграждений, лишь пулеметное гнездо из мешков с песком на въезде в село, и все. Поэтому бой тут был скоротечный, почти не оставивший следов. О нем напоминали лишь одиноко стоявший Ганомаг со сбитой гусеницей, весь порыжевший от пламени, да раскиданные на дороге гильзы. Фрицы рванули отсюда столь стремительно, что даже госпиталь не успели сжечь. Вот и хорошо, нам как раз надо куда-нибудь простывшего бойца пристроить, а то он в пути до того кашлем зашелся, что даже шум моторов заглушал.

Конечно, ни санитаров, ни врачей немцы оставить не позаботились, поэтому оказывать помощь раненым и организовать питание пришлось уже нашим медслужбам. Зайдя в здание бывшей управы, лишь на днях наспех переоборудованное в госпиталь, я огляделся и остался доволен. Все чисто, аккуратно, санитары грели воду, ординатор осматривал пациентов – дюжину немцев и несколько красноармейцев, спокойно лежащих на матрацах бок о бок. Поняв, что убивать их не собираются, немчуры повеселели, и как заведенные повторяли любимую фразу – Гитлер капут.

Едва в Иллука успел подтянуться весь полк, как поступил новый приказ – следовать дальше на северо-запад в направлении Ахтме. Это уже не просто поселок, а пригород большого уездного центра Кохтла-Ярве. Сам город, как и расположенный рядом с ним Йыхви, мы благоразумно обошли стороной, помня, что сейчас важнее скорость продвижения, а не победные реляции о взятых населенных пунктах.

В Ахтме немцы гостей не ждали и окопаться не успели, а вот дальше, в Кохтла-Нымме, все-таки сумели организовать оборону и оттуда слышались раскаты артиллерийской канонады. Вот оно, началось! На ближайшем привале комбат немедля собрал ротных и мы, развернув карты, попытались прикинуть, в каком направлении командование решит развивать наступление. Если Кохтла-Нымме не взять в лоб, то можно совершить обходной маневр и обойти с запада, а там еще немного, и будет Нарвский залив. Таким образом, город можно легко окружить, а учитывая, что снежный покров и лесисто-болотистая местность затрудняли движение техники, фронт окружения сможет удерживать всего один полк. Например, наш. Однако, вопреки ожиданиям, посылать нас в атаку командование не спешило. То ли передовые части и сами смогут легко разгромить противника, то ли, наоборот, оборона настолько прочная, что нет смысла пытаться её взломать. В общем, генералы предпочли развивать успех в другом направлении – на юго-запад, о чем вскоре и поставили нас в известность.

В общем-то, все правильно. Сейчас важно поддерживать темп, двигаясь по пути наименьшего сопротивления и обходя сильные опорные пункты. Но, в глубине души, все-таки становилось не по себе от полнейшей неизвестности. Ведь еще недавно мне были ведомы секреты большой политики и планы командования ведущих держав мира, а сейчас я ничего не знаю даже о планах комдива. Все накрыл туман войны, и совершенно непонятно, где противник, где соседи, где наш штаб дивизии, где развернут медсанбат, если его вообще разворачивали.

Получив очередную задачу, я донес её до подчиненных, мрачно добавив от себя:

– Да уж, не наступление, а турпоход какой-то. Опять прошел почти целый день, а вступить в бой нам так и не пришлось.

– Накаркаете, товарищ командир, – вполголоса проворчал и.о. политрука Михеев. – Вы же сами говорили, что восточная мудрость гласит – «избегнутый бой – выигранный бой».

Верно, говорил. Но когда неделями сидишь в тылу и слушаешь сводки об успешных наступлениях Красной армии, то душа просто рвется в битву.

Собирались недолго. Личный состав погрузился в машины, сержанты быстренько обежали место стоянки, проверяя, не оставили ли кто невзначай какое-нибудь письмо, документ, или дивизионную газету, из которых враг сможет узнать о нашем подразделении, и вперед.

Проплутав еще пару часов по безлюдным проселкам, батальон, наконец, добрался до назначенного ему района обороны. Никаких особо важных стратегически пунктов тут, правда, не имелось, лишь развила проселочных дорог и несколько одиноких хуторов, но оно и к лучшему. Ведь в противном случае здесь бы уже засели немцы. Собственно, вся задача заключалась в том, чтобы переждать ночь, а там уже действовать по обстановке – или снова незаметно просачиваться в тыл врага, или же держать оборону.

Нашей первой роте Иванов доверил защищать участок зимника, тянущийся с северо-восток на запад, по которому мы и приехали. Ввиду важности задачи нам даже выделили целое артиллерийское подразделение, а именно, взвод сорокопяток, под командованием сержанта Валикова.

Другую дорогу, идущую на юг, обороняла вторая рота, а третья защищала штаб батальона вместе со всеми тылами и грузовиками.

Так как никто не мог предсказать, сколько нас тут продержат, то к оборудованию позиций, на всякий случай, стоило подготовиться серьезно. Выставив охранение, мы с командирами взводов сразу же провели рекогносцировку, чтобы оценить обстановку. Правда, переднего края противника нигде не наблюдалось, но враг мог появиться с любой стороны, и нам следовало занять круговую оборону. Но основное внимание, конечно, уделялось западному и северо-восточному направлениям, потому что оттуда вели дороги. Совместно с артиллеристами мы наметили позиции огневых точек, позволяющие контролировать все подходы, выбрали ориентиры и определили расстояние до них. Конечно, хорошо бы еще провести пристрелку, но пока немцы еще не знают, что мы здесь, лучше не привлекать их внимание лишней пальбой.

Комбат предложенную систему огня утвердил, и бойцы споро принялись за работу. Устройство огневых позиций много времени не заняло. Долбить твердый, как камень, промерзший грунт смысла не было, и потому окапываться не стали, ограничившись лишь маскировкой. Не было необходимости и в строительстве шалашей, так как в полукилометре находился большой хутор, где можно было расположиться на ночлег.

Условия для работы, учитывая зимнее время года, конечно, были просто идеальные. Противник не мешал, ветер притих, почти полная луна ярко светила с безоблачного неба, инструментов хватало. Впрочем, не мешало бы сгонять в усадьбу в поисках подручного материала, пригодного для маскировки. Взяв пару кошевок, грузовики-то у нас забрали, чтобы не тарахтели ночью на весь лес, но упряжки оставили, я с Михеевым и с десятком красноармейцев отправился искать стройматериалы. От дороги к хутору вела почти прямая наезженная колея, и до цели мы домчались в считанные минуты. Политрук отправился проинспектировать дом, а я, не ожидая подвоха, принялся копаться в сарае, выбирая жердины, куски мешковины, веревки и прочий хлам, пригодный для дела. Однако уже через минуту дикий крик, раздавшийся из дома, заставил меня подпрыгнуть, уронив фонарик.

Чертыхнувшись, ведь судя по крикам, вопил Михеев, распекавший нерадивых подчиненных, я помчался разбираться в конфликтной ситуации. Авдеев с Леоновым, правда, проскользнули в дверь вперед меня, но предосторожность оказалась напрасной. Весь сыр-бор разгорелся из-за стопки пластинок и почти неношеного пиджака, которые, походя, решили приватизировать красноармейцы

– Бойцы, мать вашу, вы что творите? – от души орал на них замполитрука. – Это вам не Германия!

– Как же так, товарищ политрук – изумился молоденький боец. – Тут все надписи не по-нашему, и морды эти по-русски не шпрехают. – Большинство обитателей хутора сбежали, осталась лишь пара стариков, возмущенно что-то лопочущих на своем языке, и показывающих на мародеров.

– Это Эс-то-ния – медленно, по слогам произнес Михеев. – Наша, советская республика! Быстро вернуть все на место, а то вас под трибунал немедля отправят.

Вещи мгновенно вернулись к хозяевам, а политрук, немного подумав, напомнил на будущее, что и за границей без разрешения командира ничего из частных домов брать не дозволяется.

Тем временем пушки и пулеметы расставили на краю опушек, там, где растительность погуще, и хорошенько замаскировали. Над сорокапятками стянули верхушки деревьев к которым, в добавок, подвесили веревку с привязанными хвойными лапками. Кусты, загораживающие ствол, ломать не стали. Вместо этого ветки обвязали веревками, чтобы перед стрельбой можно было быстро отогнуть их в сторону. В довершение маскировки к орудийному щиту привязали пару толстых веток, так что в результате пушку нельзя было заметить, пока она не откроет огонь.

Закончив с маскировкой боевого порядка артиллерии, пушкари с помощью наших бойцов начали готовить ложные позиции. К счастью, макеты устанавливали в расчете на воздушное наблюдение или же дальнее наблюдение с земли, а потому особая деталировка не требовалась. Толстая жердина для ствола, кусок плетня вместо щита, тележные колеса, вот и все, что требовалось для работы. Ну, разве что в качестве бонуса, а это слово уже разошлось по всему полку, добавили найденные на хуторе осколки зеркала и кусочки блестящей жести, отблеск от которых могли заметить вражеские наблюдатели. Конечно, для виду деревянные орудия укрыли, но маскировку соорудили нарочито небрежно.

В отличие от настоящих пушек, стрелять из которых мы не решились, ложным никто не мешал провести пристрелку подступов, и потому артиллерийские расчеты намели перед стволами «орудий» вполне реалистичные задульные конусы, имитирующие следы от выстрела. Не забыли также хорошенько вырубить кустарник в «секторе огня», чтобы подозрительное место сразу бросалось в глаза.

Конечно, макеты, как бы хорошо их не сделали, не должны стоять в гордом одиночестве. Не потому, что им, как снежной бабе из детского стишка, будет скучно. Просто выглядит это совершенно неестественно, и потому к ним обязательно должны прилагаться вспомогательные макеты – гильзы, ящики, штабеля снарядов, мешки, чучела бойцов и подъездной путь от дороги.

Вокруг ненастоящей огневой позиции соорудили такие же фальшивые окопы, благо, что зимой отрыть ложные траншеи не составляет труда. Достаточно просто расчистить снег, накидать веток для утемнения дна, и «окоп» готов. Ну, вот так уже гораздо лучше. Меня все время не покидало чувство, что прогулка окончилась, и завтра к нам в гости нагрянут лаптежники. Сколько бы немцам не дурили голову, но они уже должны сообразить, где главное наступление, а где отвлекающий маневр.

Трудились красноармейцы быстро. И потому, что понимали значимость работы, и чтобы не замерзнуть, и для того, чтобы поскорее завалиться на заслуженный отдых.

Казалось бы, ничего не упустили, но получившаяся «оборона», хотя и выглядела правдоподобной, все равно казалась мне жидковатой. Без долговременных огневых точек ей как-то не хватало солидности. Ну, хочется, так сделаем, благо как раз с западной стороны имеется замечательный заснеженный бугорок. Специально обрабатывать его не требуется, достаточно вырезать кусок брезента в форме амбразуры и уложить на скате холмика. С противоположной стороны будет вход, тут отроем в снегу выемку побольше, с расчетом, чтобы в получившийся «лаз» мог протиснуться боец в зимнем обмундировании. Вот и все, наш ДОТ готов. С северо-востока подходящего холмика нет, но зато присутствует стожок сена, который можно немного примять и закидать снегом.

Естественно, между всеми ложными сооружениями бойцы старательно натоптали тропинки в снегу, и достаточно наследили, чтобы ни у кого не возникли сомнения, что тут все по-настоящему, а следы у настоящих позиций тщательно замели.

Результаты работы меня порадовали. Из ложных объектов уже наметилась настоящая система обороны с окопами, пушками и дотами. Однако, я вошел в раж, и решил, что пока луна еще не зашла, можно заняться продолжением стройки. Теперь мне понадобился не больше, не меньше, чем танк.

Хотя в животе у меня уже давно урчало, глаза слипались, а ноги подкашивались, но я твердо решил соорудить свой ледяной танк. Пусть самый простенький, без особой отделки, но чтобы обязательно усиливал нашу оборону, внушая противнику страх и заставляя его менять свои планы.

Так как ни времени, ни материалов у нас в избытке не имелось, то макет сделали по упрощенной технологии, без особых изысков. Сперва бойцы отодрали плотный наст с тропинок и проселочных дорог, выложив из получившихся «кирпичиков» стены высотой с метр. Дальше в ход пошли доски, жерди и хворост. Положив поперек «гусениц» настил, на нем разложили куски наста, а сверху водрузили большую плетеную корзину, изображавшую башню. Затем снеговые части макета подправили, подрезав, где надо, а деревянные части затерли сырым снегом.

И, наконец, как завершающий штрих – маскировочная окраска танка. Для покраски понадобились три ведра воды – одно с известью, дающей желтоватый оттенок, другое с золой, а третье просто с грязью. «Краску» с помощью веников наносили на поверхность танка, создавая контрастные пятна, как указано в довоенных наставлениях по маскировке. Ну все, танк готов и теперь можно с чистой совестью отправляться на заслуженный отдых.

Утром еще до рассвета меня разбудил приятный, ласкающий душу гул. Это шли с востока наши бомбардировщики, спеша воспользоваться хорошей погодой и отбомбиться по противнику. Но летная погода – вещь обоюдная, она помогает не только нашим летчикам, но и немецким, и поэтому наблюдение за воздухом усилили. Впрочем, появление «штук» мы все равно прошляпили. Дело в том, что возвращались наши бомбардировщики поврозь, небольшими группами, и потому часовые не сразу поняли, что идущая в том же направлении восьмерка самолетов – немецкая, и летит по нашу душу. Мать честная, они же сейчас не только ложные дзоты с пушками, но и хутор утюжить начнут, а личный состав еще спит и просто не успеет рассредоточиться по лесу, как это планировалось на случай авианалета. Сейчас всю роту разом накроет!

– Ну как, майор, продержитесь? Ваши солдаты не побегут в панике от комиссаров? – Генерал сверлил Лютце взглядом, как бы пытаясь проникнуть в закоулки его души, а контрразведчик пытался сохранить невозмутимое выражение лица.

Солдаты? Две роты, недавно сформированные из обозников и писарей, плюс эстонский охранный отряд, на высокое звание солдат Вермахта как-то не тянут. Хотя формально оборону в Эстонии занимает целая армия, но от её прежнего состава ничего не осталось, кроме тылов и штабов. К тому же, помимо строевых частей в котлах остались почти все склады и основной парк машин, а железную дорогу русские начали усиленно бомбить, так что подвоз нарушился. Неудивительно, что автоматического оружия и артиллерии у гарнизона Тапы почти нет, как и боеприпасов и даже обмундирования. Из теплой одежды у солдат в лучшем случае советские шинели с обрезанными, для отличия от русских, рукавами. Вместо удобных вместительных ранцев личному составу выдали простые рюкзаки. Про обувь и говорить нечего. Пищевой рацион – слезы. В общем, в наличии не имеется ни нормальных солдат, ни теплой одежды, ни достаточного количества оружия и боеприпасов, и если к Тапа подойдет даже не полк, а полнокровный батальон красных, то город не устоит.

Однако вслух Лютце произнес совсем другое:

– Паники пока нет, господин генерал, но состояние личного состава нервозное.

О да, это самое мягкое слово, которое можно подобрать. Возможно, единственная причина, по которой ни один немецкий солдат еще не дезертировал, это огромное болото, простирающееся к западу от города, и страшные партизаны, которыми майор до смерти запугал своих подчиненных. Эстонцев, впрочем, ни то, ни другое не пугало. Они точно знали, что партизаны в этих местах не водятся, да и болото зимой вполне себе проходимо, так что почти каждый день батальон недосчитывался двух-трех карателей, рискнувших отправиться в бега.

Затем генерал что-то вещал о величии Германии, о недопустимости отступления и о превращении Тапы в неприступную крепость. Смешно, он даже сулил Лютце внеочередное звание, если тот продержится хотя бы три дня против русских, и грозил трибуналом, если его солдаты дрогнут. Лютце еле удержался от того, чтобы не рассмеяться. Внеочередное звание майора он и так недавно получил, его лично утвердил штурмбанфюрер Леман. А самолично расстреливать виновных в поражении Генриху не впервой, даже генералов приходилось в расход пускать. Собственно, именно для этого начальник контрразведки и попросил своего ценного сотрудника остаться в Эстонии. Ну, а так как по легенде он был обычным пехотным офицером, то заодно временно принял под свое командование сводный батальон, оборонявший Тапу. При том кадровом голоде, что сейчас царил в группе армий «Север», каждый офицер ценился на вес золота, а Лютце по возможности старался честно выполнять свой долг. К тому же речь шла вовсе не о заштатном поселке, не имеющем никакого стратегического значения. Тапа являлась важным железнодорожным узлом, в котором сходились пути, ведущие на восток, к Нарве; на запад, в Таллинн; и на юг, в сторону Тарту и дальше до самой Германии. Поэтому оборонять её стоило, вот только все более-менее боеспособные подразделения, или хотя бы похожие на таковые, командование бросило затыкать дыры, рассудив, что в сотне километрах от фронта можно обойтись и третьесортными силами. Кто же знал, что советы так быстро возобновят наступление. Правда, это же командование вдруг расщедрилось и выдало Лютце разрешение получить со склада грузы, предназначенные для окруженных войск. В связи с некоторыми временными трудностями их пока невозможно доставить по месту назначения, так что майор может забрать для своего батальона все, что угодно.

Проводив генерала, Генрих в задумчивости прошелся по окраине городка, осматривая оборонительные сооружения – окопы, дзоты, а на заболоченной северной окраине, где копать траншеи нежелательно, ограждения из бревен с земляными валами. Почти все укрепления закончены, еще буквально полдня, и все намеченные работы будут выполнены, об этом беспокоиться не стоит. А вот кто будет держать оборону, вопрос риторический. Еще недавно оставалась призрачная надежда на французские дивизии, но на восточный фронт их прибыло слишком мало, а после того, как англичане вдруг зашевелились, подкреплений и вовсе ждать не стоило. Так что, если честно, от прочной обороны не будет никакого толку. Русские просто обойдут город с флангов, отрежут от своих, и все, можно сдаваться в плен. Помощь не придет, ведь резервов у армии не осталось.

Тяжело вздохнув, Лютце все же еще некоторое время понаблюдал, как особое подразделение, состоящее из солдат, осужденных за трусость, вело оборонительные работы. Надо признать, идея привлекать предателей к труду, вместо того, чтобы казнить, весьма здравая. Ну зачем же сразу расстреливать изменников родины, если они еще могут принести пользу. Конечно, речь идет только о рядовом составе, с командиров спрос намного больше.

Вдруг, все зеки по команде побросали инструменты и вылезли из траншеи. Все правильно, ровно пять часов. Присматривать за дисциплиной у штрафников Лютце поручил своему испытанному фельдфебелю Бонке, и тот выполнял свои обязанности строго, не давая подчиненным ни одной секунды отдыха сверх положенного. До семнадцати ноль ноль они даже минутного перекура не могли устроить.

Собравшись в колонну, отряд штрафников, сопровождаемый несколькими конвойными, уныло проследовал мимо Лютце к казарме. Зрелище, которое они собой представляли, было весьма неприглядное. Понурые взгляды, ссутулившиеся плечи, дрожащие руки. Они не шли строем, а брели, как стадо заключенных, которыми, в общем-то, и являлись, под презрительными взглядами местных жителей. Если экипировка у солдат батальона Лютце оставляла желать лучшего, то эти и вовсе выглядели, как бродяги самого низшего пошиба. На ногах соломенные боты, на головы накинуты старые одеяла, руки в порванных перчатках обморожены и покрыты волдырями. Новые перчатки штрафникам Лютце принципиально не выдавал. Не от жадности, нет, просто это входит в наказание, а то, получается, предатели, отказавшиеся идти в бой, слишком легко отделались, оказавшись в безопасном тылу.

Один из солдат, не имевший рукавиц, безуспешно растирал покрасневшие ладони и тщетно дул на пальцы, пытаясь их отогреть. Он был настолько жалок, что пожилая женщина, проходившая мимо немцев, не выдержала, и украдкой сунула ему пару вязаных варежек.

Лютце нахмурился, но конвоир уже заметил нарушение порядка и резким криком остановил колонну. Бонке мгновенно оказался на месте происшествия и, быстро разобравшись, приказал нарушителю выйти из строя. Неторопливо вытащив пистолет, фельдфебель пролаял обвинение, и тут же, на месте, застрелил виновного, упавшего прямо у ног сострадательной старушки. (* реальный случай, только произошедший в русском селе)

Ладно, надо все-таки сходить на склад. У майора на миг шевельнулась надежда, что если не оружие и боеприпасы, то хотя бы амуниция и продовольствие там найдутся. Как там генерал сказал, для окруженных войск мы приготовили все необходимое? Да уж, действительно все! Листовки, плакаты, ящики презервативов, шнурки для ботинок, защитные пакеты для гранат. Продукты тоже имелись, но вызвали лишь горькую ухмылку майора – весь ассортимент состоял из леденцов и нескольких тонн специй. Осматривая грузы, предназначенные для окруженных войск, Лютце потихоньку зверел, и уже искал глазами, кого бы пристрелить. Увы, но виновные в этом бардаке находились далеко в тылу, и их не достать.

– Где теплые вещи?

Лучше бы он не спрашивал. Когда кладовщик подвел его к стеллажам с вещами, майор тихонько заматерился, причем сразу на нескольких языках.

Одежды, правда, было много. Под угрозой лишения продовольственных карточек жители германских городов охотно сдавали теплые вещи для своей армии, но… только те, что не нужны ни им, ни, тем более, солдатам. Причем, мужская одежда по пути к фронту куда-то исчезала, и почти все вещи, дошедшие до передовой, были женскими: Элегантные дамские перчатки и пальто, чепчики с длинными лентами, меховые муфты, вязанные кофты, желтые пуловеры, разноцветные шали, розовые носки, белые полусапожки. Ах, нет, вот попались и мужские вещи – домашние тапочки и туфли. Единственное, более-менее приличное, что нашлось, это английское обмундирование, конфискованное у военнопленных. Вот только для русской зимы оно явно не годилось.

Интерлюдия. Валентина Козлова. Бологое

Казалось, все так хорошо устроилось – Аня Жмыхова помогла разыскать эшелоны отцовского полка, а комбат, хоть и прочитав нотации, разрешил остаться в медвзводе. Но едва только все наладилось и Козлову официально оформили в части, как в вагон медичек заглянул начштаба полка и после краткого, но жесткого разговора на повышенных тонах, Вале пришлось остаться на перроне.

Подавленная пережитой неудачей, Козлова рассеянно брела по станции, изредка останавливаясь, чтобы предъявить документы патрулям, и размышляя, как быть дальше. Жмыхова уже уехала, а больше ждать помощи не от кого. Трудно сказать, на какую авантюру она пустилась бы на этот раз, чтобы попасть на фронт, если бы случайно не заметила на станционном междупутье одинокий состав. На тормозной площадке головного вагона стоял парнишка явно не призывного возраста, от силы, лет шестнадцати, но в полной военной форме и с винтовкой за плечами.

Задумавшись, почему в военизированную службу берут таких молокососов, Валя остановилась и с легкой завистью спросила солдатика:

– Вы с этого поезда, да?

– Ага, – важно кивнул парнишка, – старший кондуктор. А вы что ищете?

– Я от своего эшелона отстала. Мне бы догнать его.

– Пассажиров и зайцев не берем, – с сожалением развел руки юный кондуктор. – У нас с этим строго. Обратитесь к коменданту станции, он поможет.

Ну конечно, диспетчер отправит телеграмму на следующую станцию с запросом, а ему ответят, что такая-то из рядов РККА уволена, и на фронте её не ждут. Эх, если бы Аня осталась здесь, она со своими полномочиями добилась бы чего угодно, хот целый вагон могла бы потребовать. Но Жмыхова вернулась в Москву с первым же попутным поездом.

Убедившись, что опять не вышло, Валя от бессильной злости чуть не заплакала, и лишь присутствие ровесника удержало ее от слез. Но тут снова вмешался счастливый случай. Стоявшие у паровоза женщина в промасленном ватнике и пожилой железнодорожник, до сих пор спокойно беседовавшие, вдруг начали повышать голос, так что их стало хорошо слышно:

– Я дежурный по отделению, а не волшебник, ну где я тебе паровозников возьму, сама подумай?

– Да хоть из движенцев, или из ремонтной бригады берите! А то что же, на полторы сотни осей я одна, да и в кондукторской бригаде нехватка.

– Ловка, однако! Твою машину, значит, починили, а остальные паровозы можно не ремонтировать, так, да?

Прислушавшись к перебранке, Валя вдруг уловила суть спора и поняла, как извлечь из ситуации выгоду для себя.

– Так у вас нехватка персонала, – с неприкрытой радостью вскрикнула девушка. – Товарищ старший кондуктор, так меня и возьмите на эшелон. Кем угодно, хоть кочегаром.

Сдвинув на лоб ушанку, парнишка скептически оглядел Валю, даже для своих пятнадцати лет не отличавшуюся ростом, но не возразил и все-таки позвал начальство:

– Елена Мироновна, – гаркнул он еще не окрепшим, ломким, голосом. – Можно вас на минутку?

Мироновна оказалась совсем еще молоденькой девушкой, возрастом, примерно, как Аня. Видно, она не привыкла, чтобы её величали по отчеству, и потому удивленно обернулась:

– Костя, ты чего так официально?

– Да тут к вам в бригаду просятся, – без малейшей насмешки кивнул старший кондуктор в сторону добровольца. – Кочегаром.

Бригадир, в свою очередь, тоже оценивающе посмотрела на Валю, не насмешливо, а скорее задумчиво:

– У нас с начала войны немало женщин пошли в кочегары, но, красавица, ты хоть семилетку закончила?

– Конечно, закончила, и еще медицинские курсы…. эм, почти.

Торопясь, что ей не поверят, Валя вытащила все документы, которые имела при себе, спасибо Ане, помогла выписать, и даже достала фотокарточку, на которой была заснята вместе с отцом:

– Вот, это я с папой еще до войны, а сейчас он майор и командир полка. Вот в его полку я и служу медсестрой. Мой эшелон номер 45013, он недавно ушел.

– Так я тебя сегодня видел, – вспомнил дежурный. – Ты с хм…, товарищем из госбезопасности искала этот состав.

– Да, мы его разыскали, но пока я оформлялась в канцелярии, поезд опять ушел.

Елена бегло просмотрела документы и остановилась на потрепанной фотографии:

– Что же ты так неаккуратно с ней обращалась?

– Прятала карточку, когда из окружения выходила, – помрачнела Козлова от неприятных воспоминаний, – а все остальные фотографии пришлось уничтожить.

– Понятно, – бригадир уже совсем по-другому смотрела на девочку. – Лет то тебе сколько… на самом деле?

Валя задумалась, как лучше сказать – шестнадцать, или семнадцать, но так как врать не умела в принципе, то промолчала.

– Понятно, – повторила Мироновна. – Что умеешь?

– Все, – не задумываясь, заверила Валя. – Вы не думайте, я хоть и маленькая, но ГТО сдавала, и не лентяйка. С любой работой справлюсь.

– Трудно у нас будет, – предупредила Елена, но по её тону чувствовалось, что решение она уже приняла.

– И пункт назначения у поезда другой, чем у твоего эшелона, – добавил железнодорожник.

– Это неважно, – честно ответила Валя. – Я и в другой части могу служить. Какая разница, где, лишь бы на фронте.

Дежурный по отделению коротко переглянулся с машинистом. Все стороны согласны, но остались формальности, которые никто не отменял:

– Положено сначала у руководителя смены договор заключить на поездку, но времени в обрез, и…

Елена согласно кивнула:

– Времени совсем нет. Может пусть так едет?

– Пускай, – обрадовался путеец. – А ты и так за кочегара зарплату получишь. Так что сочтетесь.

Валя лишь досадливо передернула плечами, удивляясь, как можно в это время вспоминать о деньгах, а дежурный, уже на правах начальника, нетерпеливо скомандовал:

– Тогда быстрей на перегон!

Получив неожиданно долгожданного кочегара, Елена Мироновна наспех представилась Вале:

– Я старший машинист и командир первого взвода третьей роты колонны паровозов особого резерва НКПС N 4. На время рейса ты зачисляешься в мой взвод. Все, теперь бросай вещи в турный вагон и лезь на тендер за дровами, надо пар поднимать.

– Что за вагон? – переспросила новоиспеченная железнодорожница.

– Теплушка, сразу за паровозом. Там подменная бригада должна находиться, да вот только подменять нас некому.

Натянув на варежки выданные ей рукавицы, и сменив ботиночки на сапоги, Козлова притащила в будку дрова и начала подкидывать их в топку.

– Плотнее укладывай, без зазоров, – поучала её машинист, – и дверцу долго открытой не держи. Эх, недолго нам еще с дровами мыкаться. Пожалуй, последний рейс. Видела, составы с донецким углем пришли? Фашистов от Донбасса уже далеко отогнали, и разбомбленные шахты восстановили, так что скоро заживем.

Проверив давление, Елена открыла регулятор, а едва паровоз тронулся, подтянула реверс к центру и еще больше увеличила отсечку пара. Состав медленно вышел со станции, а затем быстро начал набирать скорость.

Работой кочегара – наблюдением за пламенем, чисткой песочницы, проверкой буксов, и прочими делами, роль Вали не ограничивалась, потому что ей одновременно приходилось быть помощником машиниста. В пути Елена показывала ей паровозные премудрости, рассказывала назначение каждого вентиля и каждой ручки. Валя все схватывала на лету, и бригадир даже разрешала ей становиться за реверс, подменяя машиниста. Конечно, им пришлось трудно, работая вдвоем вместо двух паровозных бригад, но к счастью, эшелону дали прямой ход, и его всюду пропускали без задержки. Уже через сутки состав прибыл на последнюю большую станцию перед прифронтовой полосой.

Остановив состава, Елена Мироновна, перед тем, как идти в диспетчерскую, дала последние наставления помощнику:

– Валя, проверяй топку, чтобы была в готовности, и давление держи не меньше десяти атмосфер, а я пойду выясню, какая на линии обстановка.

Переговорив с диспетчером, Елена собрала паровозную и кондукторскую бригады, и кратко обрисовала ситуацию:

– Днем поезда не пропускают, слишком опасно, так что идем ночью. Хорошо еще, впереди успели вторую колею восстановить, а то раньше полночи эшелоны шли к фронту, а полночи в обратном направлении. График движения был такой плотный, что поезда шли с интервалом прямой видимости, и даже светомаскировку хвостовых сигналов отменяли. Сейчас стало полегче, но немцы все равно досаждают, поэтому бдительности не теряйте. И учтите, если на нас навалятся, без моего сигнала вагоны не расцеплять. Если фрицы начнут бросать зажигалки, Костя с Валей бегут по вагонам и сбрасывают их крыши. Валя, ты с зажигательными бомбами дело имела?

– Тушить зажигалки пока не приходилось, но как с ними обращаться, нам на курсах медсестер рассказывали. Мы в Москве даже пару раз дежурили на крышах.

– Хорошо, – подытожила бригадир. – Теперь становимся под экипировку, чтобы взять на борт максимальную загрузку. Вблизи фронта все гидроколонки и водокачки разрушены, ремонтных баз тоже нет, так что, ребята, держитесь. Если дров не хватит, будем добывать в лесу. Закончиться вода – надо носить из ближайшей речки. Ну и, конечно, все ремонтные работы придется проводить самим.

Заправив паровоз, бригада даже успела несколько часов поспать, а вечером все уже снова стояли наготове, ожидая разрешения на отправление.

Хотя они были первыми на очереди, но приоритет диспетчера отдали подошедшему эшелону с горючим. Чтобы не тратить время на заправку паровоза, путейцы просто отцепили его, прицепив к хвосту другой, уже полностью заправленный и, не теряя ни минуты, отправили на перегон.

Проводив его удивленным взглядом, Валя поинтересовалась у машиниста:

– Лен, а почему локомотив прицепили к концу поезда, да еще задом наперед?

– Так там же горючее – самая приоритетная цель для стервятников.

– И что? – недоуменно переспросила Валя. – Я повидала много поездов, но еще ни разу не замечала, чтобы по трассе их вели таким вот странным образом.

– Так ведь цистерны только к фронту везут загруженными, – хихикнула Елена, – а обратным рейсом они пойдут порожними, и бомбить их особого смысла нет. Ну, разве что, фашисту совсем бомбы девать некуда. Поэтому, если появятся самолеты, машинист просто остановит поезд и даст задний ход, притворяясь, что возвращается порожняком.

Но наконец, подошла и их очередь трогаться в путь. Прифронтовой участок пути оказался самым трудным. Даже когда совсем стемнело, над трассой все равно иногда пролетали немецкие самолеты, и поезду приходилось укрываться в лесу.

Когда фрицы, наконец, перестали мельтешить в воздухе, бригада прибавила ход, пытаясь наверстывать упущенное время. Но, как назло, начался затяжной подъем. Елена открыла регулятор до конца, перевел реверс на пятый зуб и поезд резво пошел вперед, натужливо пыхтя паром и лязгая металлическими соединениями. Все было бы хорошо, однако из-за форсировки котла из трубы паровоза вылетали целые фонтаны искр, в темноте заметные за много километров. К несчастью, в это время еще какой-то одиночный самолет начал рыскать вдоль путей, выискивая груженные эшелоны, идущие к фронту. Высматривая добычу, фриц заметил подозрительные отблески и направился к поезду.

Елена среагировала мгновенно, крикнув помощнику:

– Быстро, закрывай регулятор!

Потеряв ход, эшелон остановился, а затем, слегка притормаживая, покатился обратно под уклон. Хитрость удалась, и вернувшийся после разворота немец, не обнаружив поезд, полетел вперед, разыскивая пропажу.

– Все, дальше едем совсем тихо, на малом клапане, – вполголоса, как бы опасаясь, чтобы фашисты не услышали, приказала Елена.

Еще минут двадцать паровоз медленно полз, не решаясь увеличить скорость, но график поджимал, и скоро состав снова мчался на всех парах. Однако к месту выгрузки дойти затемно все же не успели. На востоке уже забрезжил рассвет, а вместе с солнцем появилась целая эскадрилья бомбардировщиков, к сожалению, немецких. При свете дня пилоты сразу заметили состав и немного отклонились от курса, чтобы мимоходом разбомбить паровоз.

Увидев опасность, Елена побледнела. Если даже пикировщики не взорвут локомотив, то так изворотят его бомбами, что полученные повреждения невозможно будет починить. Однако, не зря её в столь юном возрасте назначили старшим машинистом. Немцы только нацеливались на эшелон, а Лена уже придумала план спасения:

– Валя, как только рванут бомбы, сразу разверни винт предохранительного клапана. Все поняла?

Козлова, прикусив до боли губу, молча кивнула и приготовилась, смотря на небо. Девушки не отрывали глаз от самолета, легшего на боевой курс. Вот он уже ринулся в пике, вот от него отделились темные пятнышки, летевшие точно к железной дороге. Ожидавшая этого момента Елена резко затормозила поезд, и бомбы легли впереди. С обеих сторон от насыпи ухнуло подряд несколько взрывов и по локомотиву застучали осколки. Но паровозницы не покинули свой пост, и сразу привели свой план в действие. С первым же взрывом машинист открутила вентили инжекторов, а Валя повернула регулировочный винт, выпустив из котла пар. За считанные секунды паровоз утонул в клубах пара, расползшегося большим облаком и накрывшего не только локомотив, но и ближайшие вагоны. Все выглядело так, как будто у паровоза разорвало котел и, довольные победой, Юнкерсы улетели прочь.

Когда ветер немного развеял облако, а пыль осела, Елена, пошатываясь, поднялась с сиденья и устало скомандовала:

– Все, закрывай клапан и подбрось дрова. Надо давление поднимать.

Несмотря ни на что, эшелон продолжал идти к фронту.