Глава 14

В понедельник утром мне звонит Брэд и спрашивает, смогу ли я после работы заглянуть к нему в офис. Весь день я ломаю себе голову, пытаясь догадаться, о чем же он хочет поговорить. Теперь, когда я поднимаюсь в лифте на тридцать первый этаж, догадки перерастают в уверенность. У него наверняка есть новости о моем отце.

Увидев меня, Брэд расплывается в улыбке.

– Привет, Б. Б.! – Он пересекает комнату и обнимает меня. – Спасибо, что приехала. – Отойдя на шаг, он окидывает меня взглядом и хмурится. – Выглядишь не лучшим образом. Устала?

– Ужасно вымоталась. В последнее время я хронически не высыпаюсь. – Я тру свои бледные щеки, надеясь вызвать на них подобие румянца. – Ну, рассказывай, какие новости?

Брэд тяжело вздыхает и указывает на кресло:

– Присядем.

Его напряженный ровный голос не предвещает ничего хорошего, но я отгоняю прочь дурные предчувствия.

– Твой Полонски нашел наконец моего отца?

Брэд садится в кресло напротив меня и снова испускает вздох.

– Он потерпел неудачу, Бретт.

– Что значит – потерпел неудачу? Насколько я помню, у него было целых шесть кандидатов.

– Он позвонил им всем. Один, как ему казалось, может быть тем, кто там нужен. Он жил в Чикаго летом семьдесят восьмого года. Есть лишь одна загвоздка: он не был знаком с твоей мамой.

– Может, он просто забыл? Скажи, а на гитаре этот человек играет? Пусть твой Полонски выяснит, не работал ли он в баре «У Джастина»!

– В то время он был аспирантом в Университете Де Поля. Про бар «У Джастина» даже не слышал. И у него полностью отсутствуют способности к музыке.

– Черт! – Я ударяю кулаком по подлокотнику кресла. – И почему мама не рассказала мне про этого Джонни прежде? Она-то наверняка знала о нем больше, чем мы сейчас. Но она, как выяснилось, думала только о себе. Не хотела вносить в свою жизнь лишних осложнений. А мне теперь приходится все это расхлебывать! – Пытаясь сдержать досаду, я поворачиваюсь к Брэду. – И как теперь намерен действовать Полонски?

– Боюсь, он уже сделал все, что мог. Попытался найти бывших владельцев «У Джастина», но выяснилось, что оба уже умерли. Судя по всему, Джонни получал свой гонорар в конверте, потому что никаких налоговых ведомостей не сохранилось. Он отыскал даже хозяина дома, где жили тогда твои родители и Джонни.

– Но это же здорово! Может, у него сохранился арендный договор. А если нет, все равно он что-то помнит и…

– Ничего он не помнит. Это глубокий старик, который живет в доме для престарелых. Он не каждый день способен вспомнить, как его зовут, не говоря уже о жильцах тридцатилетней давности.

– Но может, если попросить его хорошенько… или заплатить ему… он все же попытается вспомнить… – Скептическое молчание Брэда выводит меня из себя, тем не менее я продолжаю: – А что, если Джонни родился вовсе не в Северной Дакоте? Надо расширить круг поисков. Проверить людей с похожими именами, которые пишутся иначе.

– Бретт, мы должны признать: поиски зашли в тупик. У нас слишком мало информации.

– Этот твой сыщик, Полонски, не вызывает у меня доверия, – заявляю я, скрестив руки на груди. – По-моему, он просто валяет дурака.

– Бретт, разумеется, ты можешь нанять кого-нибудь другого. Но прежде взгляни на эти записи.

Он протягивает мне несколько листов с длиннейшими списками Джонов, Джонатанов и Джонни Мэннсов. Некоторые имена зачеркнуты, другие, напротив, обведены кружком. На полях – пометки с датами телефонных разговоров. Становится ясно, что мои упреки несправедливы. Бедняга Полонски из кожи вон лез, чтобы найти моего отца.

– Хорошо. Тогда скажи ему, чтобы продолжал поиски. Пусть достанет Джонни хоть из-под земли.

– Бретт, послушай. Я хотел тебе сказать… в общем, я решил освободить тебя от достижения этой цели.

– Как это – освободить? – Я резко поворачиваюсь к нему. – Ты что, предлагаешь мне сдаться?

Он забирает у меня листы:

– Нет, сдаваться ты не должна. И целей у тебя остается предостаточно. Я просто думаю, не стоит зацикливаться на этой. Найти человека, о котором мы ничего не знаем, кроме весьма распространенных фамилии и имени, невозможно. И с этим надо смириться. Не стоит впустую тратить время.

– Почему впустую? – кричу я, подавшись вперед. – Рано или поздно мы его найдем. Пусть твой Полонски продолжает работать. Как я сказала, расширяет круг. Возможно, мой отец старше, чем мы предполагали. Или моложе.

– Б. Б., но на такие поиски могут уйти годы. Не говоря уже о том, что они будут стоить целого состояния. Уверен, будет правильнее, если ты переключишься на другие цели и…

– Хватит об этом. Я не отступлю.

Он сдвигает брови:

– Бретт, я знаю, что ты сейчас испытываешь нехватку средств и…

– Уже не испытываю, – перебиваю я.

Взгляд его падает на мое запястье.

– О господи! Где твой «Ролекс»?

Я потираю место, где прежде красовались часы:

– Наручные часы – совершенно ненужная роскошь. Мобильник показывает время точнее.

У Брэда отвисает челюсть.

– Ты что, отдала часы в заклад?

– Нет, продала. На интернет-аукционе. И некоторые свои драгоценности тоже. Скоро настанет очередь дизайнерских костюмов и сумочек.

Брэд закрывает лицо руками:

– Ох, Б. Б., мне так жаль.

Он думает, что я бросаю деньги на ветер. Боится, что я никогда не найду своего отца. Я наклоняюсь и сжимаю его руку:

– Брэд, тебе совершенно ни к чему жалеть о том, о чем не жалею я. Теперь у меня есть деньги. Я могу продолжать поиски. Я непременно найду отца, друг мой. И это стоит любых затрат.

По губам Брэда скользит грустная улыбка.

– Что ж, наверное, хорошо, что ты уверена в победе. Я позвоню Полонски и попрошу его продолжить поиски.

– Как ты провел время в Сан-Франциско? – Я перевожу разговор на другое.

Брэд, уже в который раз, тяжело вздыхает:

– Неплохо. Правда, Дженна была очень занята. Представь себе, она сейчас пишет роман.

Он рассказывает, как они ездили в Халф-Мун-Бей, но я слушаю вполуха. Мысли мои поглощены неведомым отцом. Интересно, он похож на меня? Точнее, похожа ли я на него? Что он за человек? Обрадуется он, узнав, что у него есть взрослая дочь, или, напротив, не испытает ничего, кроме стыда и досады? А что, если он уже умер, приходит мне в голову, и сердце мое сжимается.

– Слушай, а Полонски искал Джонни Мэннса… только среди живых?

– Что?

– Мне нужно найти отца, жив он или мертв. Пусть Полонски поднимет свидетельства о смерти. Может, там отыщется кто-нибудь подходящий.

Брэд смотрит на меня с сочувствием и делает пометку в своем блокноте, скорее всего, только для того, чтобы меня успокоить.

– Как прошел День благодарения? – спрашивает он.

Я рассказываю о разрыве с Эндрю. Брэд пытается не выдать своих чувств, но в глазах его светится одобрение.

– Тебе необходим человек, который разделяет твои мечты, – говорит он, когда я умолкаю. – Ты этого заслуживаешь. И твоя мама никогда не верила, что Эндрю – тот человек, который тебе нужен.

– Может быть. Но теперь, когда я осталась одна, достижение некоторых целей стало особенно проблематичным.

Брэд смотрит мне прямо в глаза:

– Ты не долго будешь одна. Поверь мне.

Сердце мое совершает радостный кульбит. Чему радуешься, тут же одергиваю я себя. Брэд не свободен. Можешь на него не облизываться.

– Хочется верить, что ты прав, – говорю я, глядя в окно. – Так или иначе, после ухода Эндрю мне было невероятно тоскливо. И я решила провести праздник в Джошуа-Хаусе.

– Джошуа-Хаусе?

– Это приют для бездомных женщин. Там живет одна моя ученица. Ты себе не представляешь, как они мне обрадовались, кроме директора, которая в принципе недолюбливает белых. В приюте есть несколько человек, страдающих психическими заболеваниями. Но в большинстве своем там живут совершенно нормальные женщины, попавшие в сложную жизненную ситуацию.

– Вот как? – Брэд смотрит на меня с любопытством.

– Например, Мерседес – мать-одиночка, которая взяла ипотечный кредит с регулируемой процентной ставкой. Не смогла в срок выплатить проценты, лишилась прав на свою квартиру и осталась ни с чем. К счастью, она узнала о Джошуа-Хаусе. Теперь у нее и у детей хотя бы есть крыша над головой. – (Брэд смотрит на меня с улыбкой.) – Чему это ты улыбаешься?

– Ничему. Просто приятно на тебя смотреть. Если хочешь знать, я тобой восхищаюсь.

– Да ну тебя! – отмахиваюсь я. – Кстати, я решила работать в этом приюте волонтером. Буду дежурить каждую неделю, в ночь с понедельника на вторник. Ты должен там побывать и познакомиться с этими женщинами, особенно с Санквитой. Конечно, характер у этой девочки непростой. Но тем приятнее было, когда она попросила меня остаться на праздничный обед.

Брэд многозначительно поднимает указательный палец и встает. Подходит к шкафу и возвращается с хорошо знакомым мне розовым конвертом в руках:

– Прими мои поздравления.

Я различаю на конверте номер двенадцать и надпись: «Помогать бедным». Смотрю на Брэда в полной растерянности:

– Но я же еще… разве я…

– Ты и сама не заметила, как выполнила этот пункт. Действовала по зову сердца, без всяких скрытых мотивов. Именно этого и хотела твоя мама.

Я вспоминаю, как на прошлой неделе сделала пожертвование в «Хейфер интернешнл». У меня ушло на это пять минут, но другого способа приблизиться к получению заветного конверта я придумать не могла. Разумеется, мама хотела от меня иного, но где взять бедняков, которые нуждаются в моей помощи? И тут Провидение воздвигло на моем пути Джошуа-Хаус.

– Открыть? – спрашивает Брэд, указывая на конверт.

Я киваю, не доверяя собственному голосу.

– «Дорогая Бретт, возможно, ты помнишь историю, которую я рассказывала тебе, когда ты была маленькой. Сказку о человеке, который искал свое счастье. Он обошел весь свет и всех, кто ему встречался по пути, спрашивал, не известен ли им секрет счастливой жизни. Но никто не мог ему помочь. Наконец он встретил Будду, который согласился открыть этот секрет. Будда взял этого человека за руки, взглянул ему прямо в глаза и сказал:

– Никогда не делай зла. Всегда делай только добро.

Человек взглянул на Будду в недоумении.

– Но это слишком просто, – сказал он. – Этот секрет я знал, даже когда мне было три года от роду.

– Да, в детстве мы все об этом знаем, – ответил Будда. – А когда вырастаем, предпочитаем забыть.

Девочка моя, ты вспомнила секрет Будды, и я поздравляю тебя с этим. Теперь ты убедилась на собственном опыте: добрые дела наполняют жизнь счастьем».

Я заливаюсь слезами. Брэд опускается на подлокотник моего кресла и гладит меня по голове.

– Я так тоскую по ней, – всхлипываю я. – Так сильно тоскую…

– Знаю, – говорит он. – Мне знакомо это чувство.

Голос его слегка дрожит. Я поднимаю голову и вытираю глаза:

– Ты… ты скучаешь по своему отцу, да?

Он судорожно сглатывает и кивает:

– Да, по тому человеку, каким он был прежде.

Настает мой черед утешать его и гладить по голове.

Я очень быстро устаю. Плачу еще чаще, чем прежде. Мои груди, кажется, стали чувствительнее. Хотя со времени моих последних месячных мы с Эндрю занимались сексом всего два раза, я невольно начинаю надеяться… Нет! Об этом нельзя думать. Иначе я вспугну это чудо. И все же иногда в душе моей начинают бурлить пузырьки радости, и в такие моменты я едва не парю над землей.

Но в среду мне приходится заняться совсем не радостным делом. В четыре часа дня я приезжаю в квартиру Эндрю, нагруженная пустыми коробками, открываю дверь и зажигаю свет. В квартире холодно и безжизненно, и по спине у меня пробегает дрожь. Я кидаю на диван пальто и перчатки и поднимаюсь в спальню. Пока Эндрю не вернулся с работы, надо собрать свои вещи и уйти.

Времени мало, поэтому я бросаю свою одежду в коробки как попало. Сначала опустошаю платяной шкаф, потом принимаюсь за комод. И когда я успела накупить такую пропасть шмотья? На ум мне приходят обитательницы Джошуа-Хауса. В распоряжении каждой всего три ящика комода и половина небольшого шкафа. Меня охватывает чувство стыда за собственную ненасытность. Я загружаю четыре набитых до отказа коробки в багажник, отвожу в мамин дом, оставляю в холле и возвращаюсь за следующей порцией.

К восьми часам вечера я полностью вымотана. В квартире не осталось ни одной вещи, принадлежащей мне. Ни одежды, ни белья, ни косметики, ни шампуня. Вертя на пальце ключи от машины, я в последний раз прохожу через гостиную. Мысленно отмечаю все предметы обстановки, которые когда-то купила, мечтая сделать этот дом уютным. Да, когда-то я мечтала, что это будет мой дом. Я не только выплачивала половину ипотечного кредита и платила за свет и отопление, но и купила диван, кухонный стол, глубокое мягкое кресло и два телевизора. Поднимаюсь по лестнице и вспоминаю, как в первую же неделю после переезда сюда мы с Эндрю приобрели мебель для спальни. Широченную кровать из клена, два ночных столика и антикварный гардероб. Едва увидев эту громадину, я заявила, что не смогу без него жить. В ванной взгляд мой отмечает пушистые полотенца от «Ральфа Лорена» и коврик от «Миссони», которые я купила в магазине «Нейман Маркус». Я качаю головой, выключаю свет и спускаюсь по лестнице. В кухне, открыв шкаф, я любуюсь итальянскими тарелками, сверкающей посудой из нержавеющей стали, кофеваркой «Пасквини». В носу у меня начинает щипать.

Создается впечатление, что все в этом доме куплено мной. Если подсчитать, выяснится, что я потратила десятки тысяч долларов. Но я не могу вывезти всю обстановку, оставив Эндрю голые стены. Он лопнет от ярости. К тому же что мне делать с такой кучей мебели? Отправить на склад до тех пор, пока у меня не появится собственное жилье? Когда это произойдет, спрашивается? А что, если я действительно… Ну, в общем, сами понимаете что. Тогда я должна буду вернуться сюда? Или нет?

Я закрываю кухонный шкаф. Пусть Эндрю пользуется этой посудой. Всем, что я накупила. Я ничего не трону в знак того, что не держу на него зла.

И когда я уже застегиваю пальто, раздается скрип ключа в замке. Вот принесла нелегкая! Я выключаю свет в кухне и выхожу в коридор. Тут дверь открывается и до меня долетает женский голос.

Проскользнув в кухню, я прижимаюсь к стене за холодильником. Сердце колотится так бешено, что я боюсь, они услышат его стук.

– Я повешу твое пальто, – говорит Эндрю.

Его гостья что-то отвечает, но я не могу разобрать слов. Голос женский, в этом нет никаких сомнений. Замерев в своем укрытии, я судорожно решаю, как поступить. Может, просто выйти, как ни в чем не бывало? Нет, это будет выглядеть, словно я за ними подглядывала. Но если они меня обнаружат, то выйдет еще хуже. Покинутая женщина, притаившись в засаде, вынашивает планы кровавой мести.

– Я так рад, что ты пришла, – произносит Эндрю. – Ты освещаешь все вокруг, как солнышко.

В ответ она разражается идиотским хихиканьем. У меня перехватывает дыхание. Я зажимаю рот рукой, чтобы не вскрикнуть.

Судя по доносящимся до меня звукам, Эндрю открывает бар и достает оттуда бутылку.

– Давай поднимемся наверх, в спальню, – предлагает он.

Она снова разражается хихиканьем.

Стоя в темной кухне, я вижу, как Эндрю поднимается по лестнице с бутылкой «Гленливет» и двумя стаканами в руках. По пятам за ним следует Меган.

На следующий день я стою у дверей дома Эндрю и встречаю грузовой фургон. Из фургона выходят четыре дюжих грузчика в синих комбинезонах и кожаных перчатках.

– Ну, что надо перевезти, мисс? – спрашивает один, с козлиной бородкой.

– Я хочу вывезти из квартиры номер четыре абсолютно все.

– Все-все?

– Именно так. За исключением коричневого кресла в гостиной. – Я открываю дверь подъезда. – Так и быть, матрас оставьте тоже.

Я набиваю коробки постельным бельем и полотенцами, тарелками, кастрюлями и столовыми приборами. Грузчики вытаскивают мебель. В поте лица мы трудимся часа три, но успеваем закончить до возращения Эндрю. Удовлетворенно оглядываюсь по сторонам. Теперь здесь ничего не напоминает обо мне. Квартира, так и не ставшая для меня домом, имеет совершенно нежилой вид.

– Ну и куда все это везти? – спрашивает грузчик с козлиной бородкой.

– Кэрролл-авеню, Джошуа-Хаус.

Утром 11 декабря я с полным баком бензина и полным багажником подарков отправляюсь на рождественский обед к родителям Кэрри. Два часа спустя паркую машину у обочины, в длинном ряду других автомобилей. Я устала, меня подташнивает, но при виде симпатичного желтого особняка в душе вспыхивает радость. Во дворе выложена надпись, почти занесенная снегом: «Здесь живет счастливая семья». Кое-что в этой жизни не меняется, и это здорово, думаю я с улыбкой.

Цепочки следов на снегу говорят о том, что гостей сегодня собралось немало. Когда я достаю подарки из багажника, дверь дома открывается и оттуда выходит женщина в джинсах и флисовой жилетке. Она идет по дорожке, поскальзывается и чуть не падает. Мы обе прыскаем со смеху.

– Бретель! – кричит она. – Ты приехала! Поверить не могу!

Мы сжимаем друг друга в объятиях. Глаза мои полны слез.

– До чего я рада тебя видеть, – бормочу я. – Ради этого стоило тащиться в такую даль.

Кэрри отступает на шаг в сторону, разглядывая меня:

– Вау! Ты даже симпатичнее, чем на фотографии в «Фейсбуке».

Я качаю головой и тоже смотрю на нее во все глаза. Каштановые волосы подстрижены коротко, почти по-мужски. Несомненно, она чуть полновата – не меньше пятнадцати фунтов лишнего веса, – но при ее высоком росте это не слишком заметно. Ее гладкая кожа сияет румянцем, огромные голубые глаза за стеклами очков лучатся радостью.

– А ты, ты просто красавица! – выдыхаю я и стряхиваю снег с ее рукава.

– Идем скорей в дом!

– Подожди. Прежде я должна кое-что сделать. – Я беру ее за локоть и смотрю ей прямо в глаза. – Прости меня, Кэрри. Прости за то, что я так с тобой поступила.

Ее румянец становится еще ярче.

– Какая ты смешная! – машет она рукой. – Мне не за что тебя прощать. Идем наконец! – тянет она меня за рукав. – Все уже тебя заждались!

Запах свежесваренного кофе, болтовня и смех, доносящиеся из комнаты, – все это словно возвращает меня в прошлое, в старый дом Ньюсомов на Артур-стрит. Трое детей Кэрри, представители двух рас, сидят за дубовым столом с иголками в руках и нанизывают на длинную нить попкорн и ягоды клюквы. Я опускаюсь на стул рядом с девятилетней Тейлой.

– Помню, как-то на Рождество мы с твоей мамой, бабушкой и дедушкой тоже делали ожерелье из попкорна. Тогда мы все вместе ездили на север, в Эгг-Харбор. – Я поворачиваюсь к Кэрри. – До сих пор помню старый деревянный дом твоих бабушки и дедушки. Там было так уютно.

– Сейчас этот дом принадлежит моим родителям, – сообщает Кэрри. – У нас будет повод вспомнить прошлое. Папа всю неделю пересматривал старые видео, отбирал, что стоит показать в честь твоего приезда. Наверняка там есть кадры, снятые в Эгг-Харборе.

– Да, из твоего папы вышел бы классный кинооператор. Я помню, он никогда не расставался с камерой. Помнишь, он снял, как мы с тобой загораем, а вокруг еще лежит снег?

Мы заливаемся смехом. Тут в комнату входит Стелла с чашкой кофе в руках. Она невысокого роста, худенькая. Коротко подстриженные белокурые волосы, очки в темной оправе. Выглядит она очень серьезной, немного суровой и напоминает тренера по фитнесу. Но, стоит ей улыбнуться, черты ее смягчаются, выражение становится приветливым и дружелюбным.

– Привет, Бретт! Как здорово, что ты приехала!

Она ставит на стол чашку, подходит ко мне и протягивает руку. Сияя улыбкой, смотрит мне в глаза:

– Кстати, меня зовут Стелла.

Я расплываюсь в улыбке, радуюсь тому, что Кэрри сделала такой удачный выбор. Вместо того чтобы пожать руку Стеллы, я заключаю ее в объятия:

– Страшно рада с тобой познакомиться, Стелла.

– Я тоже. Кэрри все утро проторчала у окна, выглядывала, не едешь ли ты. Прежде она так сильно волновалась лишь тогда, когда у нас появлялся очередной ребенок. – Стелла смеется и подмигивает Тейле. – Хочешь кофе? – обращается она ко мне.

– А может, лучше стаканчик «Кровавой Мэри»? – вскинув бровь, предлагает Кэрри. – Еще есть «Мимоза» и мамин фирменный яичный коктейль.

Я смотрю на детей, которые пьют горячий шоколад из больших кружек.

– А еще шоколад у вас есть?

– Шоколад?

Я кладу руку на живот:

– Да, сейчас мне стоит воздержаться от спиртного.

Взгляд Кэрри опускается на мой плоский живот, в котором, как я надеюсь, зародилась будущая жизнь.

– Так ты?.. Неужели?

– Может быть, – смеюсь я. – С уверенностью ничего сказать нельзя, но у меня десятидневная задержка. К тому же я постоянно чувствую себя усталой… и частенько подташнивает…

Кэрри обнимает меня:

– Но это же замечательно! – Она отступает на шаг и пристально смотрит на меня. – Замечательно, правда?

– Не то слово.

С чашкой шоколада в руках я следом за Кэрри иду в гостиную, где собралась куча гостей всех возрастов. В углу возвышается искусственная елка, в камине весело потрескивают самые настоящие дрова.

– Господи боже! – кричит мистер Ньюсом, увидев меня. – Немедленно расстилайте красную ковровую дорожку! К нам пожаловала восходящая звезда Голливуда!

Он подхватывает меня и кружит так, что я едва не теряю сознание. Я смотрю на отца Кэрри сквозь пелену слез. В его бороде поблескивают нити седины, поредевшие волосы, по-прежнему завязанные в конский хвост, тоже посеребрились. Но его улыбка по-прежнему ослепительна.

– Как я рада вас видеть! – говорю я.

К нам подходит мама Кэрри. Они изменилась очень мало, светлые волосы по-прежнему густые и вьются волнами.

– Теперь моя очередь. – Она сжимает меня в объятиях, таких нежных и уютных, что меня охватывает невыразимо приятное чувство. Кажется, я вновь ощущаю близость мамы.

– Ох, как я по вас скучала, миссис Ньюсом! – бормочу я, вдыхая запах ее духов.

– Я тоже по тебе скучала, милая моя девочка, – шепчет она. – Еще бы, ведь мы с тобой знакомы почти тридцать лет. Прошу тебя, зови нас Мэри и Дэвид. Пойду принесу тебе поесть. Дэвид испек чудный пирог с грибами. Да и мой тыквенный пудинг стоит попробовать. С карамельным соусом он так хорош, что за него можно душу отдать.

У меня такое чувство, будто я вернулась домой. Меня окружают любовь и внимание. Господи, как приятно смотреть на эту эксцентричную пару в грубых шерстяных свитерах и сандалиях «Биркеншток»! Мое сердце, где после смерти мамы и ухода Эндрю поселилась пустота, оживает и наполняется любовью.

Через несколько часов у меня от беспрестанной болтовни и смеха начинает болеть горло. Гости разъехались, и мы с Кэрри, Стеллой и Мэри сидим на кухне, доедая остатки пирога. Дэвид зовет нас из своего кабинета:

– Идите сюда, посмотрите, что я для вас приготовил.

Мы входим в его уютный, обшитый сосновыми панелями кабинет. Дети Кэрри устраиваются на ковре перед телевизором, словно предвкушая мультики. Вместо этого на экране появляются две девочки, в которых с трудом можно узнать нас с Кэрри. Мы обе смотрим на экран, не отрывая глаз, подшучиваем друг над другом и покатываемся со смеху.

Дэвид указывает на полки, сплошь заставленные дисками:

– У меня ушло полгода на то, чтобы перевести все старые пленки VHC в формат DVD. Вот этого момента никто из вас точно не помнит!

Он вставляет очередной диск и нажимает кнопку «плей».

На экране – очаровательная молодая брюнетка со стрижкой в стиле Фарры Фосетт. На ней длинное синее пальто, расстегнутое на сильно выпирающем животе. Она ведет за руки двух маленьких белобрысых мальчуганов. Я сползаю с дивана и становлюсь перед телевизором на колени, прижав руку к дрожащим губам.

– Мама… – Голос мой внезапно становится хриплым. – Это же моя мама! Беременная… мной!

Кэрри протягивает мне пачку бумажных салфеток, и я вытираю слезы.

– Какая она красивая, – шепчу я, но если приглядеться, видно, что в ее прекрасных глазах стоит печаль. – Откуда у вас эта пленка?

– Я снял эти кадры, когда мы все жили на Босворт-авеню.

– Босворт? Вы хотите сказать, на Артур-стрит?

– Да нет. Мы познакомились с твоей мамой еще раньше. Представь себе, мы с Мэри были ее первыми клиентами.

Волосы у меня на загривке встают дыбом. Я медленно поворачиваюсь к Дэвиду:

– Прошу вас, припомните точно, когда вы познакомились с мамой.

– Мы переехали на Пасху… Значит, дело было весной… но какой же это был год… – Он вопросительно смотрит на жену.

– Семьдесят восьмой, – подсказывает Мэри.

Ошеломленная, я с трудом перевожу дух. Вопрос, который мне необходимо задать, застревает у меня в горле.

– Джонни Мэннс, – наконец выдавливаю я из себя. – Вы его знали?

– Джонни? Еще бы! – восклицает Дэвид. – Он играл на гитаре в баре «У Джастина».

– Классный был музыкант, – подхватывает Мэри. – И чертовски хорош собой! Все женщины в нашем квартале были в него немного влюблены.

Здесь, в этой комнате, рядом со мной сидят два человека, которые знали моего отца.