Глава 13

Вечером накануне Дня благодарения мы с Эндрю загружаем в машину индейку, две бутылки вина, несколько DVD и ноутбук. Все остальное уже ждет нас на кухне в мамином доме, об этом я позаботилась заблаговременно. Но, как только мы выезжаем из гаража, колеса начинают скользить по обледенелому асфальту, и машина едва не врезается в бордюр на другой стороне улицы.

– Господи боже! – Эндрю, вцепившись в руль, нажимает на тормоза. – Не понимаю, почему тебе взбрело в голову устроить праздник в доме твоей матери? Отметили бы здесь, и никаких проблем.

Здесь? Эндрю никогда не говорит «у нас». Никогда не называет квартиру, в которой мы живем, нашей. Собственно, у него нет для этого никаких оснований. Квартира принадлежит не нам, а ему. Именно по этой причине мне хотелось устроить праздник в мамином особняке, единственном месте на земле, где я ощущаю себя дома.

Расстояние в три мили мы преодолеваем за полчаса. С каждой минутой настроение Эндрю неумолимо ухудшается. Погода ухудшается тоже. По крайней мере, так считает Эндрю.

– По прогнозам, скоро пойдет дождь со снегом, – ворчит он. – Лучше нам вернуться прямо сейчас.

– Но я должна все приготовить заранее. А продукты уже в маминой кухне. – (Эндрю беззвучно чертыхается.) – Осталось совсем немного, – пытаюсь снять напряжение я. – А у мамы так уютно. Будем жарить маршмеллоу в камине, играть в карты или скребл.

Взгляд Эндрю неотрывно устремлен на дорогу.

– Ты забыла, что кое-кто должен работать, – цедит он и, не глядя на меня, касается моей ноги. – Кстати, ты уже говорила с Кэтрин?

Всякий раз, когда он заводит речь о своей работе в «Болингер косметик», внутри у меня все сжимается.

– Она сейчас в Лондоне, забыл?

– Они улетели вчера. Ты могла позвонить ей в понедельник.

– Я решила, что время не слишком подходящее. До отъезда ей наверняка надо было переделать кучу дел.

– Хорошо, – кивает Эндрю. – Тогда позвони ей, как только она вернется.

Впереди возникают очертания маминого дома. Я радуюсь, как моряк в штормящем море, увидавший спасительный свет маяка. Машина останавливается.

– Наконец-то добрались! – с облегчением вздыхаю я и открываю дверцу.

Схватив тяжелую сумку, я поднимаюсь по ступенькам крыльца. Хоть бы Эндрю не стал возвращаться к этому неприятному разговору, молюсь я про себя.

Когда я заканчиваю возиться с клюквенным соусом и ставлю в духовку кленовый пекан, в доме пахнет так же вкусно, как при маме. Я снимаю передник и иду в гостиную. Комнату освещает янтарное сияние камина и венецианских ламп, из колонок доносятся затейливые переливы трубы Майлза Дэвиса. Эндрю сидит на диване, уставившись на экран ноутбука. Я опускаюсь рядом с ним:

– Работаешь?

– Просто смотрю, не появилось ли на рынке недвижимости каких-нибудь новых предложений.

Сердце мое начинает тихонько ныть. Он подыскивает дом. Увидав, какие цены его интересуют, я едва сдерживаю вздох, опускаю голову ему на плечо и смотрю на экран:

– Меган говорит, получить ипотеку под залог квартиры будет непросто.

– Словам Меган не стоит слишком доверять, – бросает Эндрю.

– И все же нам лучше подобрать что-нибудь поскромнее. Объединив свои сбережения, мы сможем купить небольшой, но вполне приличный дом.

– Вот уж не думал, что ты такая скряга. Господи, ты же скоро получишь огромное состояние!

Я судорожно сглатываю. Наступило время задать вопрос, который мне ужасно не хочется произносить вслух. Вопрос, который мучает меня уже несколько недель.

– Послушай, Эндрю, а что, если никакого наследства нет? Ты ведь не откажешься помочь мне выполнить все задачи из списка?

Эндрю поворачивается ко мне. Меж бровей у него залегает складка.

– Это что, проверка на вшивость?

– Нет, конечно. Просто мы не можем сбрасывать со счетов подобную вероятность. К тому же выполнить весь список будет не просто. Вдруг я не сумею найти своего отца? Ведь благодаря маминой скрытности я о нем абсолютно ничего не знаю. Вдруг у меня не получится забеременеть?

Эндрю вновь устремляет взгляд на экран ноутбука.

– Тогда мы оспорим завещание в судебном порядке, – произносит он. – И выиграем процесс, можешь не сомневаться.

Остановись, говорю я себе. Не требуй от него слишком многого. Если ты будешь на него давить, это его только разозлит.

– Значит, твоя готовность помогать мне никак не связана с деньгами? – спрашиваю я, чувствуя, как сердце бешено колотится под ребрами.

В глазах Эндрю вспыхивает раздражение.

– Ты считаешь, мне нужны твои деньги? Господи, я прошу об одном – помочь мне получить работу! А ты до сих пор не соизволила это сделать. Бретт, я выполняю все твои желания. Согласился завести собаку. Согласился, чтобы ты работала учительницей. В общем, все твои прихоти – закон для меня. Взамен я прошу об одной-единственной вещи: предоставить мне возможность работать в семейном бизнесе и получать достойную зарплату.

Все-таки речь идет о двух вещах, мысленно поправляю я. Тем не менее Эндрю прав. Он выполняет все мои просьбы. Пусть без всякой охоты, но выполняет. Чем же я недовольна?

– Все не так просто, – говорю я, поглаживая его ладонь. – Маме эта идея не нравилась. А она редко ошибалась в вопросах, связанных с бизнесом.

Эндрю сердито отдергивает руку:

– Я так понимаю, мы до конца дней своих будем жить по указке твоей матери?

Я нервно тереблю цепочку, висящую на шее:

– Нет, конечно. Но пойми, решения теперь принимает Кэтрин.

– Ерунда! Если ты ее попросишь, она тебе не откажет, и нечего делать вид, что это не так! – Взгляд его полыхает яростью. – Повторяю, я готов тебе помогать. Но я должен знать, что ты готова помочь мне! В конце концов, помимо твоих, у меня есть свои собственные жизненные цели!

Слова Эндрю не лишены логики. Может, мне пора наконец внять его доводам? Когда Кэтрин вернется из Лондона, позвонить ей. Через пару недель она наверняка подыщет для Эндрю подходящую должность. Он юрист, знает свое дело и сумеет быть полезным компании. Стоит мне сейчас сказать: «Да, я тебе помогу» – и напряжение, витающее в воздухе, исчезнет.

– Нет, я не могу тебе помочь, – выдавливаю я из себя. – Не могу идти против маминой воли.

Эндрю вскакивает с дивана. Я протягиваю руку, чтобы удержать его, но он уворачивается, словно мое прикосновение ему противно.

– Раньше ты была совсем другой, – цедит он. – Чуткой, доброй, покладистой. В последнее время ты изменилась до неузнаваемости. Ты уже не та девушка, которую я когда-то полюбил.

И снова он прав. Я совсем не та, что прежде. Глаза мои застилают слезы.

– Прости, Эндрю. Я не хотела портить вечер.

Он расхаживает по комнате туда-сюда, запустив руки в волосы. Выражение его лица хорошо мне знакомо. Он принимает решение. Размышляет, достойна ли я оставаться частью его жизни. Словно впав в оцепенение, я смотрю на него, не в силах произнести ни слова. Наконец он останавливается у балконной двери, спиной ко мне. Плечи его опущены, словно он только что сбросил тяжкий груз. Он медленно поворачивается ко мне:

– Ты не просто испортила вечер, детка. Ты испортила собственную жизнь.

Этой ночью мне не хочется спать в маминой кровати. Мама причинила мне слишком много бед. По ее милости я лишилась работы, дома, надежды. Лишилась Эндрю. Да, характер у Эндрю не из легких. Честно говоря, иногда он вел себя как стопроцентный эгоист. Но все же я чувствовала себя увереннее, когда он был рядом. А теперь он меня бросил, и я не смогу забеременеть.

Я устраиваюсь на диване в гостиной, накрывшись пледом. В комнату проникает свет уличных фонарей, и я различаю мамин взгляд, устремленный на меня. Она смотрит с фотографии, сделанной два года назад на церемонии вручения премии «Бизнес-леди года». Ее волосы оттенка «соль с перцем» подстрижены «шапочкой», подобную мальчишескую стрижку могли себе позволить только она и Холли Берри. Мама выглядит очень эффектно – высокие скулы, безупречно-гладкая кожа. Но, помимо внешней красоты, фотография передает особое выражение, которое было присуще маме: выражение спокойной мудрости. Я встаю, пересекаю комнату, снимаю фотографию с каминной полки и ставлю на столик у дивана. Снова ложусь, укрываюсь пледом и смотрю маме в лицо.

– Мама, ты понимаешь, что разрушила всю мою жизнь? Ты действительно этого хотела?

Мамины зеленые глаза, кажется, видят меня насквозь.

Я придвигаю фотографию ближе и буравлю ее взглядом:

– Зачем ты так со мной поступила? Зачем ты лгала мне всю жизнь? Ты знаешь, что из-за тебя я потеряла Эндрю, а вместе с ним – надежду осуществить свои мечты! – Слезы струятся у меня по вискам и затекают в уши. – По твоей милости я осталась совсем одна. Мне… мне уже много лет, – с запинкой произношу я. – Ты права, я ужасно хочу ребенка. Но теперь… теперь все мои мечты разбились… и я чувствую себя жертвой какого-то идиотского розыгрыша… – Я сажусь и жестом обвинителя наставляю палец на улыбающееся мамино лицо. – Надеюсь, теперь ты довольна? Тебе ведь никогда не нравился Эндрю, верно? Что ж, ты своего добилась. Он меня бросил. Теперь я одна на всем свете!

Я переворачиваю фотографию лицом вниз. Стекло, ударившись о кофейный столик, хрустит, но мне на это наплевать. Сворачиваюсь под пледом калачиком и плачу до тех пор, пока меня не одолевает сон.

Но вот сквозь балконную дверь в комнату проникают солнечные лучи, и я с облегчением пробуждаюсь от томительного сна. Первым делом выуживаю из-под пледа свой мобильник и проверяю, нет ли сообщений. Я отчаянно надеюсь, что Эндрю написал мне, и ненавижу себя за эту надежду. Но, увы, пришло лишь сообщение от Брэда, отправленное минувшим вечером.

Я набираю в ответ:

Брэд сейчас в Сан-Франциско со своей ненаглядной Дженной. Внезапно я понимаю, что страшно соскучилась по нему. Будь он в городе, я пригласила бы его пообедать. Рассказала бы ему о своих горестях, послушала бы, какие проблемы возникают у них с Дженной. Как и мы с Эндрю, они порой не могут найти общий язык. «Мы словно два магнита, – жаловался как-то Брэд. – То притягиваем друг друга, то отталкиваем». Мы с Брэдом непременно распили бы бутылочку вина… Мы бы громко смеялись, а наевшись до отвалу, смотрели бы кино… В общем, провели бы время так, как я хотела провести его с Эндрю. Правда, чтобы вообразить уютный семейный вечер в обществе своего бойфренда, мне требовалось сделать над собой усилие. Стоит поставить на место Эндрю Брэда, фантазия моя без всякого напряжения начинает рисовать приятные картины.

Я уже собираюсь отправить сообщение, но тут взгляд мой падает на фотографию, лежащую на столике лицом вниз. Поднимаю ее. Взгляд мамы говорит, что она простила мне вчерашнюю грубость. В горле набухает знакомый ком. Я целую палец и прикладываю его к стеклу, оставив на маминой щеке отпечаток. Сегодня у нее иное выражение – она словно хочет меня подбодрить, просит не унывать и не опускать руки.

Смотрю на экран телефона. Пальцы, словно по собственной воле, набирают еще одну фразу:

Нажимаю кнопку «отправить».

Всего шесть часов утра. День одиночества расстилается передо мной, как русская степь. Снова смотрю, нет ли сообщений, и в досаде отшвыриваю телефон. Он с громким стуком падает на персидский ковер. Я плюхаюсь в кресло и яростно тру виски. Пожалуй, если я останусь дома и буду каждую минуту смотреть на экран, к концу дня у меня поедет крыша. Я натягиваю куртку, заматываю шею шарфом, сую ноги в мамины резиновые сапоги и выхожу на улицу.

Небо сегодня имеет стальной оттенок, лишь на востоке переливаются розовато-оранжевые отсветы. От ледяного ветра у меня перехватывает дыхание. Я надеваю капюшон и закутываюсь шарфом до самого носа. Иду по Лейк-Шор-драйв. Озеро Мичиган приветствует меня жутковатыми завываниями. Волны наскакивают на берег в бессильной злобе, отступают и вздымаются вновь. Засунув руки в карманы куртки, я плетусь вдоль берега. Дорожка, по которой летом бродят толпы туристов и несутся стаи бегунов, ныне совершенно пуста. Еще одно удручающее напоминание о том, что все жители города проводят праздник в кругу семьи и друзей. Сейчас они весело завтракают, попивают кофе с круассанами и решают, чем лучше начинить индейку.

Обхожу отель «Дрейк» и двигаюсь на юг. Впереди виднеется Феррис-вил – колесо обозрения, похожее на кольцо на пальце пирса Нэви-Пиер. Судя по унылому виду колеса, оно, подобно мне, чувствует себя заброшенным и никому не нужным. Неужели я обречена на одиночество до конца дней своих? Мужчины моего возраста, как правило, женаты, а если нет, предпочитают встречаться с двадцатилетними девчонками. Кому я нужна, зачерствелый объедок на столе любовных угощений?

Навстречу мне движется какой-то бегун, перед ним несется черный лабрадор. Я отступаю чуть в сторону, пропуская их, собака бросает на меня дружелюбный взгляд. Обернувшись, я смотрю на бегуна, одетого в синий спортивный костюм «Андер Армор». Где-то я уже видела этого человека. Он тоже оборачивается, и на мгновение наши взгляды встречаются. Судя по отразившемуся на его лице замешательству, он хочет подойти ко мне, но потом решает, что не стоит. Улыбнувшись и махнув рукой, он продолжает свой бег, а я буравлю взглядом его удаляющуюся спину. И тут меня осеняет! Мистер Барберри! Человек, с которым я разговаривала в вагоне… Человек, с которым я столкнулась, выходя из дому. Неужели это он?

– Привет! – кричу я, но шум волн заглушает мой голос.

Что есть мочи я несусь за ним вслед. Во время нашей последней встречи я торопилась, потому что меня ждал Брэд. Надо сказать ему, что сейчас я одна и никуда не спешу! Но для этого нужно его догнать. Увы, мои резиновые сапоги не способствуют спортивным достижениям. Он маячит на добрых пятьдесят ярдов впереди. Быстрее, быстрее, приказываю я себе. Но тут подошва моего сапога предательски скользит, и я падаю на задницу. Сижу на холодной обледенелой дорожке и с тоской наблюдаю, как стройный силуэт мистера Барберри исчезает вдали.

Господи боже, глубина моего нравственного падения воистину неизмерима! Суток не прошло с тех пор, как мы расстались с Эндрю, а я уже бегаю – в буквальном смысле этого слова – за совершенно незнакомым мужиком. Дошла, что называется, до ручки! А кто бы в подобных обстоятельствах повел себя иначе? Мало того, что мои биологические часы тикают все громче, так еще мама подложила мне мину замедленного действия, которая неминуемо взорвется в сентябре!

Когда я возвращаюсь в мамин дом, день уже разгорается. Но, как это часто бывает в ноябре, вскоре небо задергивает плотная завеса серых туч, скрывающая солнце. В воздухе появляются снежинки, кружатся и мгновенно тают, опустившись на мою куртку. С тоскливо сжавшимся сердцем я поднимаюсь по ступенькам крыльца. У меня нет ни малейшего желания проводить этот день в одиночестве. Не хочу походить на несчастную героиню какого-нибудь слезливого фильма, которая в День благодарения готовит обед для себя одной.

Я накрываю на стол в столовой, бережно расстилаю мамину вышитую скатерть, раскладываю льняные салфетки. Всю эту красоту она купила в Ирландии, где мы были три года назад, и с тех пор непременно использовала в дни семейных праздников. По щекам моим ручьями текут слезы. Кто бы мог подумать, что наши семейные праздники так быстро прекратятся!

Словно желая разбередить собственную рану, во всех подробностях припоминаю историю своих отношений с Эндрю. Почему, ну почему он меня не любит? Почему меня никто не любит? Слезы жгут мне глаза. Наверняка теперь, отделавшись от меня, Эндрю вздохнет с облегчением и быстренько найдет идеальную девушку, которая подходит ему во всех отношениях. На этой девушке он женится, и они будут счастливы.

Смаргивая дымку слез, я начиняю индейку всякой всячиной и ставлю ее в духовку. Механически подготавливаю ингредиенты для маминого коронного блюда – запеканки из сладкого картофеля. Все эти хлопоты оказывают на меня успокоительное действие. Когда приходит время выложить фрукты в вазу, я уже не плачу.

Три часа спустя я извлекаю из духовки восхитительную индейку. Без преувеличения, никогда прежде она мне так здорово не удавалась. При виде золотистой хрустящей корочки невольно текут слюнки. Потом настает черед картофельной запеканки. Соблазнительный запах мускатного ореха и корицы щекочет ноздри. Я достаю из холодильника фруктовый салат и клубничный соус, режу помидоры и зелень, потом раскладываю все по пластиковым контейнерам и запаковываю в корзинку для пикника, которую заблаговременно принесла из кладовки.

По пути звоню Санквите. Когда я приезжаю в Джошуа-Хаус, она ждет меня у дверей.

– Привет, солнышко! Возьми это, хорошо? – Я протягиваю ей корзинку, а сама возвращаюсь к машине. – Я сейчас вернусь!

– Вы привезли нам праздничный обед? – спрашивает она, с удивлением глядя на корзинку.

– Угу.

– Мисс Бретт привезла нам кучу всякой вкуснятины! – кричит Санквита, обернувшись в сторону холла. Она заглядывает в корзинку. – О, да тут не просто индюшачьи отбивные, а целая индейка! До чего вкусно пахнет!

Чтобы доставить в Джошуа-Хаус всю свою стряпню, мне приходится сделать три ездки. Санквита помогает мне разложить угощение на кухонном столе, все прочие обитательницы приюта толпятся вокруг, словно муравьи, увидавшие кусок сахара. Я уже знаю некоторых в лицо, а кого-то даже по именам. Таня, Мерседес и Юлония принимаются нам помогать.

– Ох, давно я не пробовала фаршированной индейки!

– До чего вкусно пахнет картофельная запеканка!

– Пирог с кленовым сиропом! Офигеть!

– Угощайтесь, мои дорогие! – говорю я, опорожнив последний контейнер. – Санквита, увидимся в понедельник.

– Нет, не уезжайте, – бормочет она, смущенно потупив взгляд. – То есть я хочу сказать, поешьте вместе с нами.

Я ушам своим не верю. Девочка, с ранних лет утратившая доверие к людям, открыла передо мной дверь в собственную душу. Точнее, лишь слегка приоткрыла. Мне очень хочется войти, но я понимаю, что сегодня этого лучше не делать.

– Спасибо за приглашение, но день сегодня выдался нелегкий, и я очень устала. Пожалуй, мне стоит вернуться домой.

Вот только где он, мой дом? Может, стоит спросить, нет ли в этом приюте для бездомных свободного местечка?

Плечи Санквиты напрягаются, лицо вновь становится непроницаемым.

– Да, конечно, вам надо отдохнуть.

Я провожу пальцем под глазами и обнаруживаю комочек засохшей туши для ресниц.

– К тому же я чувствую себя не лучшим образом. – Я смотрю на опухшее лицо Санквиты и замечаю у нее на лбу свежий расчес – зловещий признак тяжелой болезни. – А ты как себя чувствуешь, детка?

– Нормально, – бросает она, избегая смотреть мне в глаза.

Тут в кухне появляется Джин Андерсон, неприветливая директриса приюта. Один карман ее шерстяного пальто оторван, в руках у нее дорожная сумка.

– Мисс Джин! – восклицает Санквита. – У вас же сегодня выходной.

– Лиза, которая должна дежурить сегодня, позвонила и сказала, что больна, – сообщает мисс Джин. – Удивительно, почему болезни так любят случаться на праздники.

– Но ведь к вам же приехала дочь с внуками! – восклицает Мерседес.

– Ничего, она никуда не уедет до завтра, – говорит мисс Джин, вешая пальто в шкаф. Только тут она замечает меня. – Что вы здесь делаете?

Прежде чем я успеваю ответить, Санквита хлопает в ладоши:

– Мисс Бретт привезла нам индейку, пироги и еще много всего вкусного. Вот, посмотрите!

Не взглянув на стол, мисс Джин буравит меня глазами.

– Значит, вы решили угостить моих девочек? – цедит она.

– Да. Извините, но мне пора, – бормочу я. – Увидимся в понедельник, милая, – добавляю я и глажу Санквиту по руке.

Проехав три квартала, я резко торможу, разворачиваюсь, едва не врезавшись в бордюр, и возвращаюсь в Джошуа-Хаус. На кухне мисс Джин режет индейку на куски.

– О, отлично прожарилась. Мерседес, дорогая, накрывай на стол. – Улыбка сползает с лица директрисы, когда она видит меня. – Вы что-то забыли?

– Поезжайте домой, – выдыхаю я. – Я останусь здесь на ночь.

Она смотрит на меня как на пустое место и снова принимается резать индейку.

Я провожу рукой по своим спутанным волосам:

– Послушайте, мисс Джин, вы же понимаете: Управление средних школ, прежде чем принять меня на работу, проверило всю мою подноготную. Я не представляю ни малейшей опасности.

Она бросает нож на разделочную доску и смотрит на меня в упор:

– Никак не могу взять в толк, зачем вам понадобилось проводить праздник в приюте для бездомных? Вам что, больше некуда пойти?

– Просто мне здесь нравится, – отвечаю я, ничуть не покривив душой. – И нравится Санквита. К тому же все мои родные уехали, и я совершенно одна. А у вас, насколько я поняла, полон дом гостей. Возвращайтесь к ним.

– Конечно, мисс Джин, идите домой, – подхватывает Мерседес. – Вы ведь так давно не виделись с дочерью и внуками.

Мисс Джин молчит, закусив нижнюю губу, потом машет рукой в сторону своего кабинета:

– Зайдите ко мне на минуту.

Я послушно иду по коридору за ней. Обернувшись, я вижу, что Санквита, скрестив руки на груди, пристально смотрит мне в спину. Может, я нарушила невидимую границу? Бесцеремонно ворвалась в ее личное пространство? Наши взгляды встречаются. Она медленно вытягивает вперед руку и поднимает большой палец. Я едва не вскрикиваю от радости.

Когда мы оказываемся в кабинете мисс Джин, она сообщает мне, что приют сейчас полон, но обстановка в нем спокойная. Среди обитательниц нет ни алкоголичек, ни наркоманок, ни тех, кому досаждают своими домогательствами бывшие мужья и бойфренды.

– Гости – так мы их называем – должны покинуть приют не позднее семи часов вечера. После семи запрещено пользоваться кухней. Детей необходимо уложить спать не позднее девяти. Телевизор выключается в одиннадцать тридцать, и все расходятся по своим комнатам. Вы можете спать здесь. – Она указывает на узкую кровать у стены. – Белье мы меняем ежедневно, так что утром вы должны будете его снять. Эми Олли сменит вас в восемь утра. – Мисс Джин тяжело вздыхает. – Это все, что я хотела сказать. Есть какие-нибудь вопросы?

Я не хочу ее задерживать и поэтому молчу, хотя вопросов у меня множество. Например, все ли обитательницы психически нормальны? Есть ли в доме «тревожная кнопка» или что-нибудь в этом роде?

– Не волнуйтесь, я справлюсь, – говорю я, стараясь придать своему голосу уверенность, которой вовсе не ощущаю. – Можете спокойно ехать домой.

Но мисс Джин, уперев руки в бедра, смотрит на меня, словно хочет прожечь взглядом насквозь.

– Не знаю, какие мотивы вами двигают, – цедит она, – но если я выясню, что вы используете наш приют в каких-то корыстных целях, то выкину вас отсюда прежде, чем вы успеете достать пудреницу из своей дизайнерской сумочки и попудрить нос. Понятно?

– Использую ваш приют в корыстных целях? Нет. Честно говоря, мне совершенно непонятно, что вы имеете в виду.

Мисс Джин скрещивает руки на груди:

– Прошлой весной одна симпатичная белая дамочка, очень похожая на вас, явилась к нам и заявила, что хочет нам помочь. Мы нуждаемся в помощи, поэтому я разрешила ей приходить. А через неделю сюда нагрянула целая орава репортеров с телекамерами. Выяснилось, что мисс Благотворительница баллотируется в окружные судьи. И хочет, чтобы весь мир увидел, как она якшается с бездомными, и понял, что у нее доброе сердце.

– Я не собираюсь баллотироваться в окружные судьи. В этом можете не сомневаться.

Несколько мгновений мы сверлим друг друга глазами. Наконец мисс Джин отводит взгляд.

– Вот мой телефон, – тычет она в листок на столе. – Если возникнут вопросы, звоните.

Схватив сумочку, она выходит из комнаты, не попрощавшись со мной и не пожелав удачи. Я опускаюсь на стул. Сегодня День благодарения, и неплохо бы придумать, за что мне благодарить небо.