Глава 14. Дело Овсяного Пудинга

Старинный каменный мост.

Первозданное утро, с маревом и туманами. Река тумана, струящаяся под мостом, и встречающий ее туманный берег.

Под лучами солнца туман отступает, открывая каменную церковь, вырастающую из пучины времен. И, немного позади, каменную часовню.

Три деревянных черепа, выплыв из-под моста, наконечниками копий реют над водой и туманом.

Громкие, веселые голоса:

– Плавно греби!

– Навались, ребята! Раз, два…

– Три, взяли!

С берега крики поддержки невидимых зрителей:

– Ура!

– Давай, Харроу! Вот так!

И вот, под завесой тумана, финиш. Взрыв восторженных выкриков.

Туман рассеивается, открывая больше сотни юношей в пиджаках и форменных галстуках. С разбросанными между ними мантиями и седыми шевелюрами профессуры.

Сборище затихло после далекого щелчка стартового пистолета, и все глаза устремились вверх по течению, под мост, в ожидании следующей гонки.

Все, за исключением глаз мистера Дэниела Титпикля, заместителя декана, который с извинениями протискивался сквозь толпу, пока не достиг высящейся мантии угрюмого профессора богословия Уильяма Хея и деликатно тронул его за руку.

– В чем дело, Титпикль? – пророкотал Хей.

– Фрузианский Гусь, – шепнул Титпикль. – Снова пропал из Дамоклова Клуба. Есть основания винить Ячменное Общество.

Наставник Ячменного факультета Хей нахмурил грозные брови. Что-то заставляло его усомниться, хотя умыкнуть священного Фрузианского Гуся Дамоклова Клуба было для Ячменных таким же делом чести, как для Дамоклова Общества похитить легендарные Ячменные Кости.

Фрузианский Гусь представлял собой древнее чучело (гуся, подстреленного Королем Эдуардом Вторым Земной Тверди, основателем Королевского Колледжа), «символ Братии», благоговейно выносимый перед важными собраниями. Ячменные же Кости, согласно темному древнему преданию, были остовом некоего Джонатана Пура, прославленного монаха и каннибала.

Фрузианского Гуся похищали раз или два в год, со времен основания общества тому лет сто назад. Костяк был похищен лишь единожды, и нерадивый брат, имевший оплошность заснуть в ту ночь на посту, был, по преданию, похоронен под обеденным залом Оксбридж Холла.

– Если готовы пройти в мой кабинет, – предложил Титпикль, – позвоним Бруде из службы охраны, и он доложит…

– Не нужно, – ответил Хей, воздев начальствующую длань. – Не в этот раз.

– Но… – пролепетал Титпикль.

Тусклый взгляд Хея оборвал его на полуслове.

– Это не мои парни, хотя все они закоренелые грешники, – сказал он. – Но не в этот раз. Я сам извещу полицию, если потребуется.

Раболепный Титпикль поспешил удалиться. Хею достаточно было немного сгустить ауру, без лишних слов или жестов, и заместитель декана крадучись двинулся прочь, пропустив нежданный триумф второй гонки – на целых четыре скамьи! – над братством Святого Круга.

Для своих студентов Хей уподобился темному властелину. Прилежные ученики его боготворили. Новички ухмылялись за спиной, пока не убеждались, что рассказы старших правда: Хей имел глаза на затылке, и уши его были повсюду.

– Подобно всем великим богословским умам, Хей сродни дьяволу, – объявили его приверженцы.

Как правило, Хей обедал за общим столом, но сегодня изменил правилам. К удивлению жены, он пришел обедать домой, попросив порцию того же, что было приготовлено Майло. Их восьмилетний сын Майло подавал серьезные надежды и уже посещал подготовительную школу при факультете. Днем там проводили время многие из факультетской братии, читая Чосера.

Итак, жена Хея, Виктория, поцеловала его в щеку и приготовила мясной сэндвич со стаканом молока. Затем направилась по хозяйству, оставив Хея за столом в одиночестве, со сложенными на груди руками поджидать, когда Майло, хлопнув входной дверью, ворвется на кухню – ураган из растрепанных волос, шорт и школьного галстука.

Хей предпочел бы, чтобы сын задержался и приветствовал его с должным почтением, но пришлось довольствоваться коротким «Привет, па!» и взмахом не слишком чистой пятерни, когда отпрыск исчез из кухни так же быстро, как и появился.

Перед Хеем благоговели все, кроме собственного сына, что его зачастую обескураживало. Разумеется, он не знал, что сын был древней душой с десятью тысячами лет за плечами и успел сменить множество форм – от короля до головастика.

Хей выжидал. Он откусил сэндвич.

Он был вознагражден повторным появлением мальчика. Галстук распущен, рубашка расстегнута, ботинки сброшены, но руки и лицо чистые. Он уселся за стол и приступил к обеду, сохраняя подобие хороших манер.

– Ты чего дома? – поинтересовался мальчик с набитым ртом.

– А ты подумай, – ответил Хей.

Мальчик продолжал есть, поглядывая на отца.

Наблюдатель мог видеть, как колесики в детской голове вращались, на манер маленького игрока в покер, решающего, блефовать или сбросить карты.

– Я спрятал Фрузианского Гуся в своем шкафу, – доложил Майло между глотками молока. – Думал выкрасить его синим или пятнышками.

Он облизал молочные усы.

Ячменные, двадцать пять подающих надежды девятнадцатилетних обалдуев, ни разу не смогли удрать с гусем, не подняв тревоги. Вопреки недовольству, Хей был впечатлен.

– Расскажи, как тебе это удалось, – сказал он.

– У меня неприятности? – спросил мальчик.

– Еще бы. Не валяй дурака. Как ты это сделал?

Хей наблюдал за сыном, опасаясь заметить симптомы приступа астмы. Еще совсем малышом тот, случалось, краснел и начинал задыхаться, когда переживал стресс или был пойман за неблаговидным поступком. Болезнь удалось подавить, но иногда мальчику, казалось, не хватает дыхания, когда его ругают.

Впрочем, последнее время все было нормально.

– Как ты догадался?

– Молодой человек…

– Расскажу, если скажешь, как ты догадался.

– Вчера вечером за ужином, – сказал Хей, – ты спросил, почему гусь символизирует братство, и я объяснил, что гуси никогда не бросают раненого собрата. Один отделяется от стаи и остается подле него, пока тот не поправится или не погибнет. Тебе это показалось забавным. Узнав, что гусь Дамоклова Общества пропал, я сопоставил факты. Это в твоем духе. Итак, как?

– Его, случается, забирают. Я шел домой из школы, когда один из братии вынес его и оставил возле своей машины. А сам вернулся за ключами.

– И ты с гусем в руках дошел от клуба до наших дверей?

– Я не шел. Ехал на машине.

Хей уронил сэндвич.

– Прошу прощения?

– Это было не сложно.

– Как же ты завел машину без ключа?

Мужество внезапно покинуло мальчика, и он уставился себе под ноги.

– Ты машину… сам завел?

Мальчик кивнул.

Хей запретил Майло пользоваться этим умением. Пока он не подрастет и мозг полностью не оформится. Для его же блага. Исследования, проведенные непосредственно в Королевском Колледже, указывали, что способности к телекинезу, примененные на ранней стадии развития, могут впоследствии повредить мозгу.

– Где машина теперь?

– Оставил на Брейнтри-стрит, у военного мемориала.

Хей встал из-за стола.

– Застегни рубашку и надень туфли, – скомандо-вал он.

Когда сын принял подобающий вид, профессор Хей отвез его в полицейский участок признаться в совершенном преступлении.

Наказанием за кражу для восьмилетнего ребенка стал условный срок в один год. По настоянию Хея суд также обязал Майло носить «бородавку Доусона» – крохотный электронный чип, блокирующий его способность к телекинезу. Когда отец был рядом, Майло всегда надевал чип на переносицу. Если Хея и терзала совесть, он не подавал виду.

Следующие несколько лет Майло сосредоточился на учебе, поставив для себя высокую планку. Он читал, учился, сдавал экзамены, получал грамоты и взрослел. Энергию, которую он мог бы тратить на перемещение предметов силой мысли, он направил на развитие более традиционных способностей.

Труды не пропали даром. В нежном возрасте пятнадцати лет он с блеском сдал экзамены на стипендиата Королевского Колледжа и был принят на специализацию физики подпространства.

Отец поднял брови и сказал: «Хммм!», как будто был впечатлен успехами Майло. Не то чтобы горд за сына, но впечатлен.

Его не допустили к занятиям с нейроприложениями. Бородавка Доусона перенастроила его синапсы, и прежний талант был утерян. Казалось, он потерял нимб или частично утратил зрение, но Майло запрятал утрату глубоко под ментальный ковер и хорошенько утрамбовал.

Едва слышный голос в глубине души Майло шептал: «Возможно, на этот раз у нас все получится».

Жизнь в колледже была весьма бурной. Для большинства людей это нормально, но в случае с Майло ситуация усугублялась тем, что он намного моложе своих сокурсников и был на роли непослушного ребенка. Большинство студентов колледжа были смышлеными ребятами из обеспеченных семей, тогда как Майло был просто смышленым. К счастью, его выручал развитый интеллект, и он все еще оставался в почете после легендарной кражи Фрузианского Гуся.

Майло поджидали те же испытания, что выпадают любому юному школяру. Он старался сохранять хладнокровие, держаться достойно и не теребить свой член каждые пять минут. В Королевском Колледже были девочки, но совсем не те, к которым он привык в школе. Девочки из колледжа вселяли в него ужас.

– Меня пугают девочки из колледжа! – взывал он к своей древней сути, на мудрость которой готов был положиться.

Но ждать помощи было неоткуда. Голоса тоже боялись девочек. Фортуна его переменилась в тот день, когда он осмелился вступить в дискуссию с профессором Басмодо Нгату на лекции о Поэзии Колониального Сопротивления.

Профессор Нгату, тощий чернокожий с массивной величавой головой, был не лектор, а скорее полемист и вопрошатель.

– Почему, – спросил однажды Нгату, расхаживая перед классной доской, – полагаете вы, Захари Херидиа выразил свою критику в адрес кислородного картеля стихами, а не в эпистолярном жанре? Пытался ли он обойти цензуру, поместив критику там, где союзники картеля меньше всего ожидали ее встретить?

Большинство студентов уткнулись в книги, пока их фишки покачивались поверх левого плеча, конспектируя.

Встречаться глазами с Нгату было опасно, но Майло рискнул.

– Мистер Хей?

– Сэр, а что, если Херидиа просто выбрал более изящную форму? И написал в стихах для литературного форума не из тактических соображений, а думая о красоте слога?

Нгату прошел наверх аудитории, сопровождаемый собственной позолоченной фишкой, и уставился на Майло через старинные очки.

– «Удушение Эмелины К.», – сказал Нгату, – была написана спустя три дня после объявления кислородного эмбарго колонистам Ганимеда и опубликована спустя неделю. Четыре тысячи человек умерли в результате эмбарго и еще шесть тысяч отправились на островные тюрьмы пояса Европы. По-вашему, Херидия, чья сестра умерла в монооксидном «инциденте», больше беспокоила поэтическая форма, чем голос совести?

Прочие студенты оторвались от своих книг. Майло отрицательно покачал головой.

– Это некорректная постановка, – ответил он. – Искусство связывает аспекты социальной справедливости и вопросы красоты. «Но Красота и Правда – одно», цитируя Эмили Дикинсон. И, мне кажется, Херидия думал о том же. Он понял, что его послание произведет наибольший эффект, выраженное изящным слогом и преподнесенное аудитории, способной оценить горькую иронию и скорбеть вместе с ним.

– Скорбеть? – глаза Нгату сузились. – По-вашему, писатель предпочел вызвать эмоциональный отклик, нежели…

– Люди сложно устроены, – прервал кто-то.

Все головы повернулись. Голос принадлежал студентке Элли Шепард.

– Мисс Шепард? – вопросил Нгату.

Элли Шепард пожала плечами.

– Возможно, у Херидиа было несколько причин писать в стихах. Я думаю… это… он собирался сказать.

Она указала на Майло. О, чудная рука! Элли Шепард казалась прибывшей из тропиков островитянкой. Под формой Королевского Колледжа прятались дремлющие кошечки. На теле ее не было места, которое в мечтах не ласкали бы руки Майло. Стоит заметить, тем же грезило большинство мужской части Королевского Колледжа и несколько представительниц женской. Элли Шепард совмещала пост президента и примы Клуба Овсяного Пудинга, восхваляемого всеми театрального кружка. Пожалуй, она была главной знаменитостью Королевского Колледжа.

Притом далеко не дурой.

Элли продолжала:

– Думаю, опрометчиво воссоздавать мотивы в таком сложном предмете, как сочинение поэмы, ведь соблазн логического объяснения слишком велик. Мы можем опираться на логику, но не можем представить масштаб всех бурь человеческой души, бущующих в тот или иной момент.

Она покосилась на Майло и подмигнула.

– Я бы сказал, – заключил Нгату, возвращаясь назад к доске, – что ваши аргументы заслуживают рассмотрения. Давайте обсудим. Как в одном человеке влияют друг на друга художник и политический манипулятор?

Майло едва слушал. Его вселенная была прикована к Элли Шепард, но смотреть в ее сторону он не осмеливался. Как ни старался он быть круче, чем положено в его пятнадцать лет, он мог лишь сидеть с пылающим лицом и отсутствующим взглядом, чувствуя растущее напряжение в штанах.

На следующей неделе Майло пережил кризис расстройства личности.

Был ли он просто милым вундеркиндом, чем-то вроде бирюльки для его сокурсников? Или его возраст уже не имел значения? Может быть, он погруженный в думы будущий Лорд Байрон? И представил, как его тайком фотографируют или снимают на видео.

Впрочем, скоро ему предстояло узнать, кто он на самом деле. В ближайшие дни очные клубы должны рассылать приглашения на осенний сезон, и все станет ясно. В Королевском Колледже будущее величие удостоверялось приглашением в клубы, посредственности, даже милые, туда не приглашались.

Бумажные, как в старину, приглашения оказались под дверью одним дождливым октябрьским утром.

Майло не получил приглашение от Дамоклова Клуба. Но получил теплые приветствия от Ячменных, Братства Тихо (научная организация), Харрисонов (литературный клуб издателей «Илиона»), Очной Команды Харроу и – о, что это! – Клуба Овсяного Пудинга.

И пока он обдумывал, как получить родительское дозволение для вступления в клубы, зажужжала его фишка.

– Майло? – пророкотал отцовский голос. – Слушай, если нет других планов… О, как твои дела?

На заднем плане был слышен голос матери Майло, напоминавшей о необходимости «быть внимательным».

– Отлично, пап. А ваши с мамой?

– Все нормально. Мама просила узнать, не найдешь ли время пообедать с нами в пятницу. Она давно тебя не видела.

Проклятье. Лорд Байрон не стал бы обедать с мамой и папой.

– Буду рад.

– Что ж, прекрасно. Приходи часов в пять, обед в шесть. Хорошего дня.

Фишка померкла.

– Да, – сказал Майло, – хотел просить разрешения вступить в Клуб Тихо, к Харрисонам, в Команду Харроу, в Ячменные и в Клуб Овсяного Пудинга, козлина.

В пятницу Майло не стал торопиться к родителям.

Окончив занятия в полдень, он решил побродить по городку. Будущий ученый и писатель, руки в карманах, открытый всем ветрам, в поэтических раздумьях. Через большой двор с лесом громадных каштанов. Вниз по мощеной улице от котельной к полю. Вдоль канала, где и задержался.

Он наблюдал привычную суету парней в попытке впечатлить своих спутниц катанием по каналу, толкаясь с кормы узких деревянных лодок длинным деревянным шестом. Большинство их составляли городские юноши, которым ничего подобного раньше пробовать не приходилось. Прочие, из сельской местности, могли разве что завести лодочный мотор. Почти все лодки кренились, едва не переворачиваясь, а девушки изо всех сил старались сохранять непринужденный вид.

Что касается Майло, он сызмальства плавал на лодке по каналу – как правило, с мамой вечерами по средам. И сейчас был настроен преподать старшим урок.

– Смотри-ка, юный Хей, – приветствовал его смотритель лодочной станции мистер Лежен. – Как твоя матушка?

– Прекрасно, сэр. Могу я взять лодку? Цена прежняя?

– Да, мистер Хей. Только потребуется подтвердить совершеннолетие. Вам уже восемнадцать?

– Мистер Лежен, вы ведь знаете, я умею управляться с этой…

– Как сам дьявол, сэр. Но если кто узнает, я потеряю свое место.

– Я возьму, – раздался знакомый, повергающий в трепет голос. – Заплати, Майло.

Элли Шепард.

Лучше бы он умер.

– Сомневаюсь… – начал он и тут почувствовал на руке прикосновение теплого котенка. И головокружительное благоухание.

Она уселась на носу ближайшей гондолы, глядя на него снизу через дизайнерские солнечные очки. Мистер Лежен вручил ему квитанцию и весло, и он вновь стал хозяином Королевского Колледжа.

Он уверенно ступил на корму и направил лодку в канал. Казалось, они плывут по стеклу, так плавно управлял он лодкой. И не оставляло ощущение, что все происходит во сне. Словно акула через стаю мелочи, прошел он сквозь толчею, развернулся на правый борт и устремился к мосту. О, как сверкали глазами остальные лодочники! И как взлетели брови их восхищенных спутниц!

– Ты прямо мастер, – сказала она.

Он пожал плечами и лихим движением откинул волосы со лба.

Они миновали коридор между каменными стенами, проплыли под двумя мостами, где Майло пришлось пригнуться. Большой зеленый луг перед собором Св. Мартина открылся по левую сторону канала. За ним шпили и стены самого собора.

Элли сняла туфельки и чулки. Потом развернулась на скамье, подоткнула юбку до середины бедер и опустила свои изящные ножки в воду по обе стороны лодки. Майло выдернул рубашку из брюк, чтобы скрыть эрекцию. Она повернула голову, оглядываясь через плечо. Как смотреть ей в глаза, когда она вот так раскорячилась? Смелее, подначивали его древние голоса. Майло поступил, как поступил бы Лорд Байрон. Рассмотрел ее ноги, обжег взглядом все остальное, а потом его горящий взор нашел ее глаза. Когда в моей биографии зайдет речь о женщинах, подумал он, напишут, что я был сумасбродный, развратный и опасный.

Она рассмеялась, поправила юбку и повернулась в сторону канала.

Майло врезался в другую гондолу. Черт, загляделся.

– Придурок! – выругался парень.

– Ничего, – сказала Элли. – Практика – путь к совершенству.

Ну и стерва. Он ее раб.

– Поплыли к замку, – приказала она.

Канал тянулся до Ист Грин, где разливался в большую заводь, удобную для разворота. Однако при желании можно было проплыть вверх по течению до самой Брэнди Ривер. Незадолго до впадения канал окружал стены замка, как крепостной ров. Фактически здесь был шлюз между рекой и каналом, но, поскольку земля принадлежала Королевскому Колледжу, здесь возвели подобие замка.

– Ты не выглядишь на пятнадцать, – сказала Элли. Теперь она улеглась, так что ноги и руки свисали в воду, обняв нос лодки, как любовника. Выглядело так, что она просто расслабилась, приняв удобную позу. Но так ли на самом деле? (Ну, уж нет! – вопили древние голоса внутри.) Или она не понимает, что с ним творится? Пока она отвернулась, он мог смотреть, не отрываясь. Знала она об этом?

– И сколько же мне лет? – спросил он, пригибаясь под аркой моста и направляя лодку в заброшенную часть канала.

Плюх, плюх! – напуганные черепахи прыгали с корней, исчезая под водой.

Элли выпрямилась, оглядывая берег.

– Хочу черепаху, – объявила она. И почти без всплеска соскользнула в канал.

Нырнула и пропала. И с шумом вынырнула около берега, ухватившись за корень платана. Будь проклята, если не изловила черепаху. Маленькую расписную черепаху. Победно сжимала ее в кулаке, вертя головой, чтобы сбросить налипшие волосы.

Она наполовину высунулась из воды, промокшая, струящаяся, точно водопад. И полупрозрачная, с восхищением заметил Майло. Форма Королевского Колледжа практически слилась с ее розовой кожей.

– Вот черт, – сказала она. – Потеряла очки.

Но, похоже, ее это не заботило. Она подплыла и вскарабкалась внутрь, пока Майло удерживал лодку.

– Видишь? – сказала она, протягивая ему черепашку.

– Расписная черепаха, – определил он. – Осторожнее, они кусаются.

Элли щелкнула на него зубами и выпустила черепашку в лодку, где та отчаянно корябала дерево коготками, стараясь укрыться под скамьей.

– Так себе развлечение, – сказала она, надув губы. Затем выражение изменилось, и, прищурившись, она спросила:

– Как насчет тебя, Майло? Можешь развлечь?

– Я большой выдумщик, – ответил он, сам не понимая о чем. А о чем она?

Лес по левому берегу расступился, открывая замок. Высокие, поросшие мхом, каменные стены. Темная неподвижная вода крепостного рва с плавающими листьями. Громадные паутины между ветвями, сверкающие на солнце.

Осторожным касанием дна он затормозил гондолу, убрал весло в лодку и уселся на корме. Пусть лодка плывет. Он откинулся назад, точно Лорд Байрон, распутный и небрежный.

Несколько минут они молчали. Она, казалось, разглядывает замок и игру солнечных лучей в листве. В свою очередь, Майло окунулся в окружающий покой.

– Как узнать, что ты не призрак? – произнесла Элли, не отводя глаз от замка. – Призраки, говорят, не знают. Так как же убедиться?

– Возможно, ты не призрак, – сказал Майло. – Или мы оба призраки.

– Думаю, призраки обречены вспоминать о том, чего не совершили, – сказала она. – Жалеть. Вот, если бы сейчас ты умер, твой призрак витал бы вокруг, жалея, что никогда не целовался.

Теперь она смотрела на него.

«Я целовался», – едва не возразил он вслух. В школе мальчики и девочки предавались подобным шалостям. Но проглотил оскорбление. Момент буквально повис на волоске.

Она скользнула по дну лодки к нему, пахнущая рекой. Прижалась губами, он прижался в ответ. И решил сперва, что это все, что она задумала, и был полон блаженства. Затем что-то вклинилось, как новая губа, и он сообразил, что это ее язык.

Целуясь, он смутно чувствовал ее руку, снующую где-то под грудью. Но не сознавал, что происходит, пока она не отстранилась – теперь он видел, что ее рубашка и лифчик расстегнуты.

Лорд Байрон не мешкал бы.

Он пустил вход обе руки, лаская ее тело. (Не хватай сразу за грудь, советовали голоса.)

Ее руки теребили пряжку на его ремне, и сердце бешено забилось. Она почувствует, увидит его возбуждение. Это ничего? Вдруг она рассердится?

Внезапно вскочив и чуть не опрокинув лодку, Элли залезла под юбку и стянула трусики. Переступила через них и оседлала Майло. Несколько движений, и он вошел в нее.

Господи! Все внутри него трепетало и сыпало искрами. Слюнявым зверем накатил оргазм. В этот миг, глядя на Элли, он чувствовал изумление и страх: в глазах ее застыло пугающее выражение, словно она терзает свою жертву.

Потом все смешалось – крик, смех, и он уже с головой под водой, в сумраке и спущенных по колено штанах. Скачки Элли перевернули лодку.

Ров был неглубоким, и он быстро нащупал дно. Встал на ноги, отфыркиваясь. Пытаясь застегнуть ремень.

– Элли, черт побери! – прохрипел он.

Она тоже отфыркивалась и смеялась. Уже стоя на берегу, туфли в одной руке, черепашка в другой. Рубашка и лифчик все еще расстегнуты.

– Ты, по крайней мере, получил достаточно, на случай, если умрешь этой ночью, – сказала она. И пошла через лес в направлении городка.

Он любил ее и ненавидел. Полузатопленная гондола плавала в темной воде. Он вытащил ее на берег, просушил и поплыл домой.

Сейчас в нем перемешались Лорд Байрон и Грустный Мальчик. Вернее, он был счастливый и растерянный юноша. Обед у родителей протекал в деланой обстановке.

– Ты, видно, занят своими мыслями, – пробурчал отец, с неприязнью разглядывая ростбиф.

– Разве? – ответил Майло. – Вовсе нет.

– Ну и где ты витаешь? – со смехом спросила мать. – Сдается мне, дело в девушке.

Желудок Майло заурчал.

– Есть одно дело, – сказал он, – но девушка ни при чем. Это касается клубов.

Нахмурившись, отец старательно пережевывал свой кусок.

– Для своего возраста ты уже получил достаточно, – сказал он наконец. – Полагаю, с остальным можно обождать до следующего года.

Проклятье, подумал Майло, отцу известно, что приглашение приходит один раз. Или тебя возьмут на борт первогодком, или уже не возьмут. Пока он обдумывал, как сформулировать ответ, чтобы не разозлить отца окончательно, в дверь позвонили.

Наверное, Элли Шепард. В ее духе прийти вот так, чтобы ему досадить.

Но вместо Элли он увидел двух полисменов.

– Майло Хей? Вы Майло Хей?

– Да.

– Вы арестованы, – объявили они, заламывая ему руки и надевая наручники.

– Майло? – позвала из комнаты мать. – Кто это?

– Господи! – крикнул Майло. – За что?

– Изнасилование, мистер Хей. Пройдемте.

Пока он сидел в камере, внутренние советчики старались его успокоить. Все, происходящее в жизни, иллюзия, твердили голоса. Счастье или тюрьма, все преходяще, как сон.

– Правда выплывет наружу, – сказал отец, когда к Майло допустили посетителей и адвоката.

Снова и снова Майло умирал, пересказывая, что случилось в лодке и в канале. Отец слушал со сложенными на груди руками, будто огромная каменная сова. Но, когда Майло закончил, сделал нечто неожиданное.

Он протянул массивную руку и потрепал Майло по затылку, почти любовно.

– Ты не сделал ничего дурного, – сказал он. – Разве что сделал глупость. Не позволяй убедить себя в обратном.

Майло кивнул. Приглашенный адвокат, совсем еще молодой и с дурацким хохолком соломенных волос на затылке, полистал бумаги и заключил:

– К счастью, глупость не преступление. Если ты невиновен, ты невиновен. И дело закрыто.

То, что он был невиновен, не имело значения. Он думал об этом по пути в тюремную колонию в Унферте, прикованный к скамье в брюхе старого транспортного судна. Три дня безделья, мыслей о несправедливости жизни и страха перед будущим.

Значение, как выяснилось, имело то, что отец Элли Шепард был богатым банкиром, с возможностями нанять целую команду адвокатов из Лиги Плюща. В свою очередь, возможности профессора Хея ограничивались его аудиторией. Мирской его зарплаты хватило нанять лишь одного хохлатого адвоката, которого едва не стошнило в зале суда при виде своих оппонентов.

Сотня людей, утверждали они, видели Элли Шепард, шедшую по территории Королевского Колледжа мокрой и в разорванной рубашке.

– Сведения о мистере Хее, – заявили законники Лиги Плюща, – характеризуют его как обладателя весьма развитого интеллекта и столь же развитого самомнения. Он считает себя выше других во всех проявлениях, Ваша Честь, и рассматривает сверстников главным образом как предмет травли. С подобным подходом он ребенок не более, чем вы, сэр. Он взрослый и должен понести соответствующую кару.

К чести его, хохлатый адвокат пытался заявить, что Элли Шепард уже долгое время наблюдается у ряда врачей, но у команды Лиги Плюща нашлось достаточно доводов, чтобы отклонить это свидетельство.

Профессор и миссис Хей сидели в первом ряду с белыми лицами, совершенно потерянные.

– Тюрьма Унферт, – объявил судья.

Падая сквозь гиперпространство, Майло осмысливал свое положение. Моя изысканная жизнь Лорда Байрона Планеты Мостов завершена, думал он. Что прискорбно, поскольку перспектива открывалась сказочная. От жалости к себе у него скрутило живот, и он едва сдержал слезы. И теперь мне предстоит выяснить, как выжить в тюрьме. Такова мрачная истина.

Ерунда, настаивала его глубинная суть. Вот истина: звезды, время, жизнь, небытие. Твой боа. Ладно, рассуждал Майло, изо всех сил стараясь найти противовес отчаянию. Пусть истина течет вокруг, как океан, где волны движутся сквозь воду, но ее гладь остается неподвижной. Он будет как вода, как черная гладь канала, куда эта лживая сука сбросила его…

Майло, вмешалась глубинная суть. Я стану как вода, подумал он, начиная все заново. Тюремная колония Унферт, как сообщал интернет, была в числе самых ужасающих примеров отправления межпланетного правосудия. Почти тысячу четыреста лет назад, когда люди впервые покинули Землю и стали жить на борту кораблей и орбитальных станций, вопрос жизнеобеспечения стал основополагающим для всего, включая закон. Там, на Земле, они могли позволить себе быть мягкими, пушистыми и снисходительными. Жестокие преступники выходили на свободу, чтобы снова досаждать людям. Алчные корпоративные магнаты наживали богатство и расточали ресурсы под защитой марионеточных режимов. Все знали, куда катится Земля, разве не так? Магнаты загоняли в рабство целые нации. Преступники делали жизнь целых слоев общества невыносимой. Информация и образование были низведены до такой степени, что планета потеряла возможность глядеть вперед, думать наперед, строить планы. И так они пресмыкались в собственном ядовитом дерьме, пока Комета Мария не прекратила их мучения. Уцелели немногие, отобранные худшими из магнатов.

Жизнь в космосе изменила все. На Земле понятия окружающей среды и общества были обширными, непостижимыми категориями. В космосе окружающая среда стала измеряться шкалой приборов. О здоровье общества можно было судить, оглядев посетителей столовой. Воздух и вода больше не падали с неба и не разносились ветром – их нужно было добывать, перерабатывать и контролировать. Машины уже не удавалось игнорировать или эксплуатировать до полного отказа – теперь использовать их нужно было умело и осторожно, иначе враждебные космические явления уничтожат вас в мгновение ока. Вакуум, гравитация и радиация были безразличны к вашим убеждениям или суевериям: боа открытого космоса был суров и беспощаден. Значение имело лишь то, как быстро и умело ты выполняешь свою работу.

Элементы жизнеобеспечения стали не менее драгоценными, чем сама жизнь. Для ерунды и отбросов теперь не осталось места. Если ты потребляешь кислород и воду, ты должен приносить пользу. Тем, кто убивал, насиловал, обманывал, крал, унижал или приносил иной вред, места больше не было. Богатые преступники – те, кто манипулировал ресурсами ради выгоды, – продержались дольше, чем их неимущие собратья, но в конце концов боа покончил и с ними.

Первое время после падения кометы вредных людей «выпускали». Их заводили в космический шлюз и открывали внешний люк.

С началом эры межзвездных путешествий искусственная среда вновь уступила место планетарным сообществам. И цепи правосудия ослабли. Казни для преступников появилась альтернатива. Их стали отправлять в крайне отдаленные места содержания. Возвращались оттуда редко.

Унферт стал одним из таких мест. Затерянный в глубоком космосе астероид, на расстоянии многих световых лет от чего бы то ни было. Поверхность его являла собой пустошь с мертвыми кратерами. Люки вели в глубь лабиринта туннелей, где пленники коротали свои никчемные жизни. Воздушные люки предназначались для отбросов, включая умерших. Но эти люки открывались редко. В отсутствие снабжения извне обитателям не оставалось выбора помимо многократной рециркуляции. Всему находили применение.

Так, по крайней мере, считалось. Новости доходили нечасто.

– Это oubliette, – сказал отец при расставании. – Место забвения.

Этим он дал понять, что больше им не увидеть друг друга.

Профессор перестал быть темным властелином. Сейчас это был куль поношенной одежды. Человек, из которого вытряхнули все иллюзии.

Никто не сможет жить вот так, думал Майло, рыдая вслед медленно уходящим родителям. Правда, в неволе жизнь приобретает разнообразные формы.

В трех днях пути от Планеты Мостов транспорт вынырнул из гиперпространства на Унферте. Охранник отвел Майло к воздушному люку.

Шипение сжатого воздуха.

Люк напротив открылся, и Майло увидел пустой ржавый куб. Затхлый запах наполнил коридор.

Майло шагнул вперед.

– Пока, паренек. Береги задницу, – напутствовал охранник.

Люк закрылся.

Транспорт упорхнул прочь, оставив Майло в ржавом тюремном воздушном люке.

Он прождал пять часов.

Наконец, внутренний люк со скрежетом отворился.

Худой старик в штанах из мешковины, сандалиях и огромных самодельных очках приветствовал вновь прибывшего.

– Хе! – протявкал старик. – Новенький в нашей дыре. Идешь?

Майло пролез в люк и ступил в тюрьму.

– Закрой за собой, – закашлявшись, бросил старик и ускользнул… в темноту.

– Эй! – завопил Майло. – Эй, слушайте…

Но старик уже пропал из виду.

В суде предупреждали, что ждать какой-либо формальной встречи не придется. Его коммуникатор и биосовместимые датчики удалили. Ему даже на присвоили номер, и появление в тюрьме осталось практически не замеченным.

Так куда же идти? Что делать? Нужно хотя бы раздобыть еду и найти ночлег. Как пленники вообще устраиваются? В суде ясно дали понять, что это будут его проблемы.

Когда глаза Майло немного привыкли, он убедился, что коридор не был совершенно темным. Тускло мерцающие наверху квадратные панели давали немного света, чтобы различить грубо обтесанные каменные стены.

Продвигался он почти на ощупь. Каждые пять-шесть метров свет позади меркнул, но дальше начинал брезжить новый.

В этом есть резон, подумал Майло. Сбережение. Горючих светильников здесь не встретишь, они сжигают кислород. Взамен, похоже, используют простые датчики движения и фосфоресцирующие составы. На время это его подбодрило – значит, тюремные обитатели не лишены здравого смысла и элементарных познаний. Быть может, ему не доведется столкнуться с пещерным зверством.

Метров через сто вынырнувшие из черноты тени сбили его, раздели догола и оставили окровавленным на полу. Придя в себя, он осмыслил случившееся.

Тюремная жизнь скудна. Потому местные обитатели забредают в тоннели возле люков в расчете чем-то поживиться. Стоило это предвидеть. Молодца! – сказали голоса. Думай головой… Майло поднялся и заковылял дальше. Теперь хотя бы у него нечего больше забрать. Голоса на это промолчали.

Через час он увидел людей. Настоящих, из плоти и крови, а не просто силуэты во мраке. Коридор вывел в помещение размером с обычную гостиную, где несколько мужчин и две женщины играли на полу в карты. Еще один в дальнем углу поддерживал самодельную лестницу своему товарищу, который ковырялся наверху с какими-то трубами.

Все были одеты в подобие штанов из мешковины, и Майло остро ощутил свою наготу. Он надеялся встретить хотя бы какое-то участие, узнать хоть немного о здешней жизни, пока не научится сам…

Мудрец, посоветовали голоса, не боится задавать вопросы.

– Извините, не мог бы кто-нибудь… – это было все, что он успел сказать, прежде чем картежники, двое мужчин и женщина, не накинулись на него, повалили («Глянь, какой милашка!») и стали забавляться с ним по очереди, пока он не лишился чувств.

Майло очнулся, как после наркоза, чувствуя ломоту во всем теле. Он лежал на холодном, влажном полу. Попытался уснуть снова, но получил пинок и услышал:

– Вставай. Умойся.

Майло не хотел просыпаться. Он искал укрытие внутри себя. Почти за гранью рассудка было нечто вроде колодца, темное и расплывчатое. Возможно, безумие, в которое он мог улизнуть.

Нет, настаивали голоса. Нужно оставаться человеком. Садись, открой глаза и терпи. Майло сел, чувствуя себя развалиной. Моргнув несколько раз, он понял, что находится в крошечной круглой пещере, как будто в могиле, выдолбленной в скале. Половину пола закрывало нечто вроде циновки из мешковины, валялись несколько мисок. Колода карт. Какие-то черные палочки, возможно, уголь или примитивные карандаши. Что-то блестящее, похожее на нож. И в дыре воняло, как в канализации.

Прямо напротив, так близко, что колени их соприкасались, сидел коренастый дядька с длинными патлами и соответствующей бородой. Из чащи волос поблескивали маленькие ледяные глазки. Как и Майло, он был совершенно голый.

– Умойся, – повторил мужчина, протягивая обрывок заплесневелой мешковины и жестом указывая на миску с мутной водой.

Майло обтерся, как мог. Часть запекшейся грязи он соскоблил, остальное размазал.

Пора было переходить к знакомству.

– Я Майло, – представился он.

Человек ткнул себя в грудь.

– Томас.

И добавил:

– Ешь.

Он протянул Майло миску, наполненную чем-то вроде верблюжьей спермы.

Это было невозможно.

– Не сейчас, – сказал он.

– Ешь, когда дают, – сказал Томас.

Майло начал есть, стараясь не думать, что кладет себе в рот.

Пусть, думал он. Придет время для мести.

Нет, отозвалась его древняя суть. Будь океаном, будь прудом…

Месть, повторил Майло, с усилием глотая.

Рано или поздно кошмар должен закончиться, верно? Рано или поздно Унферт станет более реальным, и он начнет привыкать к окружающему ужасу. Так?

Нет. Но Майло уяснил нечто важное. Внимательность и пытливый ум его главные козыри.

Майло узнал, что болен астмой. Между темной заплесневелой сыростью и непрекращающимся ужасом он временами чувствовал, как его тело задыхается. Прекрасно, думал он, хрипя.

Он узнал, что «принадлежит» Томасу. Тот поставил на его плечо клеймо: THOMAS 817-GG. В доморощенной тюремной системе этот номер указывал расположение его камеры. Все время держать Майло возле себя или на привязи больше не требовалось – вздумается ему уйти, кто-нибудь непременно вернет его назад в расчете на вознаграждение.

Томас был слесарем. Бывало, забрав с собой сумку с самодельными инструментами, он пропадал на несколько часов или дней. Все на Унферте производилось на месте. Особые люди изготавливали вещи, это была их работа. Одни выращивали еду, другие шили одежду, делали бумагу, гнали спирт, относили записки. Существовало даже что-то вроде школы, где люди делились навыками или опытом.

Уборщиков не было. Нужно убирать за собой самому или заставлять делать это других. Чтобы окончательно не запаршиветь.

Пробыв «девушкой» Томаса около недели, Майло с ужасом выяснил, что Томас может сдавать его напрокат.

Томас нуждался в новых инструментах. И отвел Майло на ночь в дом кузнеца Гобы.

– Навряд ли Гоба тебе понравится, – заметил он по пути.

Им пришлось пересечь самую населенную часть тюрьмы, где процветали магазины и мастерские, слесарное дело было поставлено на широкую ногу и налажена подача энергии. Это была пещера размером с деревню. Флуоресцентные светильники свисали на покрытых плесенью проводах. Подобно скальным пещерам анасази, стены усеивали углубления для жилья или торговых нужд. Были даже примитивные улицы и тротуары, с толкучкой вонючих и злобных пешеходов.

В кузнице Майло узнал, что Гоба был великаном. И уже не мог оторвать от него глаз. Он родился громадиной, но позже его подвергли некоторым изменениям. Половина его черепа представляла собой алюминиевую пластину. Руки и плечи заставляли думать о взорвавшейся мускульной бомбе. После рычаги, пружины и прочая машинерия были вживлены в его плоть и кости. Когда они пришли в кузню, он разрывал металлический лист голыми полумеханическими руками.

– Черт, это взаправду? – воскликнул Майло.

– Он должен быть сильным, – объяснил Томас. – Огнем пользоваться нельзя, для огня нужен воздух. Он может только бить, разрывать, гнуть и плющить.

Гоба приступил к скручиванию металлического листа. Работая, он косился красным глазом на Майло.

– Симпатичный, – объявил он.

– Это на время, – сказал Томас. – Понял? На две ночи. Взамен один метчик.

Гоба понял.

– Остаешься здесь, – сказал Томас Майло и был таков.

Гоба протянул руку, приподнял Майло и защелкнул кандалы у него на лодыжках.

– Не нужно, – проскулил Майло. Он не собирался бежать. Куда?

– Тихо, – грохотнул Гоба. Привычным движением извлек он грубые, погнутые ножницы и отхватил кусочек левого уха Майло. Он отскочил от колена и остался лежать на полу среди металлических стружек. Потрясенный рассудок Майло мог отметить только, каким же грязным был этот кусочек. Любопытно, был ли весь он настолько грязным.

Потом его скрутил приступ астмы. Два дня в кузнице Гобы Майло смотрел, как великан строгает металл, точно дерево. Иногда мускулы и механизмы прорывали изношенную кожу, и проливалась кровь.

Время от времени Гоба требовал что-нибудь поднести, и Майло подносил. Иногда Гоба находил для него другое применение. В такие моменты Майло заставлял себя уснуть. Вдох, выдох, ты где-то далеко. И астма не может к тебе подобраться.

Утром второго дня заявился круглый человечек, весь в шрамах, и срезал со своих ног две полоски кожи, получив от Гобы плату. Гоба съел один кусочек, другой предложил Майло. Майло отказался.

– Слушайся, – громыхнул Гоба. – Ешь, когда дают.

Он вытащил ножницы. Майло отказался.

Заревев, Гоба соорудил петлю и повесил его на железном штыре, вколоченном высоко на стене.

– Нет! – успел крикнуть Майло. Он крутился, брыкался, чувствуя, как трахея растягивается, потом все исчезло, темнота.

Гоба уложил его на пол. Шея и легкие Майло горели. Его мутило, но горло не пропускало рвоту. Гоба выпрямился, сверкнув глазами, будто злобный бог.

Возвратившись, Томас заявил, что инструмент не годится.

– Плохо нарезает, – пробормотал он, крутя в руках свое приобретение. – Резьба срывается.

Гоба издал вопросительный рык, явно вызвавший у Томаса беспокойство.

– Ничего, – сказал он. – Сам поправлю.

Повернувшись к Майло, Томас сказал:

– Пошли. Хочу кое-что тебе показать. Тебе понравится.

Вид у него был при этом довольный, почти счастливый. Странно. Что же такое он приготовил, что могло понравиться Майло?

Но Гоба протянул огромные, полумеханические ручищи и ухватил обоих за плечи.

– Мальчик, – сказал Гоба. – Поговорим о нем.

– Он не может остаться, – ответил Томас, правда, не слишком уверенно.

Гоба помотал головой.

– Не то, – сказал он. – Я пробовал его повесить.

Глаза Томаса сверкнули, и тут же он попятился к двери.

– Черт возьми, Гоба! Ты обещал…

– И ничего не вышло, – закончил Гоба.

– Что ж, прекрасно, – проворчал Томас сквозь зубы.

– Подумай об этом, – сказал Гоба. – Не оставляй без внимания. Подумай, пока не поймешь, что это значит.

– А это значит, – сказал Томас Майло, когда они вышли, наконец, из кузницы, – что мы разбогатеем. Насколько здесь это возможно.

Майло прислушивался к разговору двоих заключенных, но понял только, что его собираются «тренировать». Они проталкивались по запруженным улицам. Томас спешил и был все еще на взводе. Но в чем дело, не объяснял.

– Тренировать для чего? – пытался выяснить Майло.

– Сначала испытание, – сказал Томас. – Потом, если пройдешь, тренировка. Завтра узнаешь. А теперь гляди! Мы на месте.

Они прошли к пещерным жилищам, поднялись на второй уровень и оказались перед открытой дверью.

– Что значит на месте? – спросил Майло.

– Дома. Это новый дом.

– Как это? – спросил Майло. – Ты купил его? Дорого?

Томас пожал плечами:

– Я его захотел.

Они прошли внутрь, где все разъяснилось. У дальней стены лежал человек, голый, со свернутой шеей и раскроенным черепом. Пол был морем запекшейся крови. В нос Майло ударил запах железа. Он пошатнулся, и его стошнило.

– Я его взял, – закончил мысль Томас.

Комната была раза в четыре больше, чем их прежнее жилище.

– Займись обедом, – сказал Томас, приобняв Майло за плечи. – Я могу сходить, принести… еды… или можем… – сам знаешь.

Он кивнул на мертвеца.

Майло снова стошнило.

– Мы зовем их «длинная свинья».

Новый приступ рвоты.

– Это называется «нырок», – пояснил Томас.

Они направлялись по тоннелю к поверхности. К испытанию, на которое намекал Томас.

– Нырок?

– Сделай одолжение, – сказал Томас. – Вдохни и выдохни так быстро и глубоко, как только сможешь.

– Зачем?

– Делай! – заорал Томас.

Майло начал интенсивно дышать. Они свернули за угол и стали подниматься по крутой лестнице.

– Остановись, если начнешь терять сознание, – посоветовал Томас.

Майло начал терять сознание в тот момент, когда тоннель вывел в камеру размером примерно с их новое жилище.

Одна стена целиком представляла собой окно, выходящее на зубчатый кратер. Около окна дверь, а возле нее старуха, похожая на ведьму. Длинные седые волосы и голубые глаза. Голубой была не просто радужная оболочка, но глаза целиком. Или она слепая? Он споткнулся и упал бы без чувств, если бы старуха его не подхватила.

– Никак, дышал? – спросила она.

– Он мне велел, – с трудом произнес Майло, кивнув на Томаса.

– Хорошо. Я Арабет. Когда голова прояснится, начнем.

Голова Майло прояснилась быстро. Мысли и зрение снова сфокусировались.

– Знает он…? – спросила Арабет Томаса.

– Ни шиша.

– Хорошо. Меньше шансов, что запаникует, если не имел времени подумать. Теперь, парень, слушай меня. Смотри и слушай.

Она хлопнула по большой круглой ручке посередине двери. Дверь, на вид сделанная из старых железных ведер, зашипела и распахнулась. За ней оказался ржавый воздушный люк.

– Дружок, мы отправим тебя в космос, – сказала она. – Тебе придется…

Майло завыл и попятился, но Томас был наготове и схватил его.

– Когда откроется наружный люк, у тебя будет секунд десять, чтобы добраться до следующего, метрах в шести от первого, – она махнула рукой, – прежде, чем потемнеет в глазах.

Томас швырнул его к люку. Майло рванулся назад, но дверь перед ним закрылась.

– Эй! – завопил он.

Шшшшшшшш! Поп! Пневматика запечатала дверь.

Он напустил в штаны, всем телом колотясь в покрытую вмятинами дверь.

Потом – шшшшшшш! – неоновые лампочки на воздушном люке погасли, воздух вышел, открылся внешний люк, и он увидел наверху звезды, а под ними абсолютную тьму…

При этом дикое чувство, точно его надувают, как воздушный шар… Воздух струей бил у него изо рта, грудь расплющило как блин… Холод обжигал, вулкан холода повсюду… Он был в космосе, голый. Приступ дикой паники. Будешь паниковать, сказал мудрый древний голос, умрешь. Быстро, делай как сказала старуха. Майло собрал мысли в пучок и направил их на проблему. Он вцепился в люк – поверхность обжигала! Все вокруг обжигало, точно в мороз касаешься языком железного столба. Что-то страшное происходило с глазами, их точно заволакивало пеленой. Другой люк… Он огляделся и увидел его. Как далеко? (Он разбухал, точно тесто. И пузырился, точно газировка…) Вцепившись в край люка, он подтянулся, оттолкнулся ногами и полетел сквозь тьму, к свету. В глазах все плыло. Он почти ослеп. Никакого движения. Пустота. Только агония разбухания, вулканический холод, пузырение… Невероятно, но он очнулся. Как он до сих пор не умер? Честно говоря, это не слишком радовало. Сначала появилась боль. Будто он обгорел, снаружи и внутри. Видеть он все еще не мог. Как со дна жестяного бидона, донеслись голоса.

Женский голос:

– Верно, такое чувство, что ты обгорел.

Голубоглазая старуха.

– Дерьмово выглядишь, – произнес другой голос. Томас.

– Ты не обгорел, – продолжала старуха. – Звезд поблизости нет, о радиации беспокоиться нечего. Ну, как меня зовут?

– Арабет, – прохрипел Майло.

– Славно, славно. Ты сделал все как надо. Стал двигаться в нужном направлении, и твоя безголовая задница заплыла прямо в открытый люк. В другой раз, может, так не посчастливится. Старайся не терять сознание.

Что? Они думают отправить его туда снова?

Мало-помалу зрение стало возвращаться. Два расплывчатых силуэта склонились над ним.

– Испытание проходят единицы, – сказала старуха. – Ты счастливчик. От тебя будет толк. Разумеется, пока не умрешь.

По дороге домой Томас разъяснил положение дел. На Унферте было не так уж много развлечений. Драки, понятно, или состязания, кто больше проглотит разных химикатов. Но единственным достойным зрелищем оставались нырки.

По сути это был заплыв. Трех-четырех голых людей загоняли в шлюзовую камеру и открывали воздушный люк. Дальше нужно было «отплыть» на максимальное расстояние, развернуться и добраться назад. Победителем объявлялся тот, кто забрался дальше всех и вернулся в воздушный люк живым.

– Почти всегда, – рассказывал Томас, пока на корточках гадил в корзину, – хотя бы один не возвращается. Вырубаются и улетают в космос, или нутро лопается, а то глаза выскакивают – и обратно в люк уже не попадешь.

– Не знал, что человека можно выпустить в открытый космос без скафандра, – сказал Майло. – Думал, погибнешь мгновенно.

– Человек живуч, – сказал Томас, подтираясь клочком мешковины. – Какое-то время что угодно может выдержать.

Заключенные, пояснил он дальше, любят делать ставки на ныряльщиков, всем, чем богаты. Одеждой. Работой. Едой. Плотью. А сами ныряльщики, бывает, зарабатывают.

– Как ты решил, что мне это по силам? – спросил Майло.

– Ты выжил, когда Гоба тебя повесил. Твое тело умеет удерживать кислород, а рассудок не паникует. Та старуха с голубыми глазами? Арабет? Вот она самая знаменитая из всех ныряльщиков. Сумела разбогатеть, чтобы завязать. И теперь ей платят за проведение игр.

– Насколько нужно разбогатеть, чтобы потом этим не заниматься? – спросил Майло.

Томас расхохотался.

– Тебе не светит разбогатеть, – сказал он, протягивая миску протеиновой слизи.

– Почему? Что значит не светит?

– Ты наша с Гобой собственность. Выигрываешь, мы получаем долю. А ты остаешься жить.

Глаза Майло защипало. Он швырнул миску об стену.

– Я не твой гребаный раб! – крикнул он.

Томас ударил молниеносно, точно змея. Кулаки врезались Майло в голову. Еще миг, и он всем весом навалился на грудь.

– Наоборот, – сказал Томас. – Именно мой раб.

И для убедительности не отпускал его еще минут двадцать. Пока Майло не скрутил приступ астмы и он не потерял сознание. Следующим утром Майло очнулся и сперва решил, что Томас просидел на нем всю ночь, заснул и так и не слез. Открыв глаза, он попытался сесть, но не смог.

– Томас, – прохрипел он. – Отпусти, мне трудно дышать…

Но Томас был позади.

– Заткнись, – сказал он и залепил оплеуху.

Огромная пугающая маска полуметаллической головы уставилась на него сверху.

Гоба.

И еще одна рожа. Толстая, лысая, в крапинках от ожогов и с металлической полосой, как у Гобы.

– Это Сиграм, – проскрипел Гоба. – Будет улучшать наше вложение.

– С добрым утром, Майло, – сказал Сиграм. – Знаешь, что это?

В руке он держал что-то вроде металлической устрицы, с красным шариком посредине и отростком из медных проводов.

Майло промолчал.

Сиграм собрался объяснить, но вмешался Гоба.

– Это бионический глаз, – бухнул он. – Добавляет несколько секунд зрения в космосе. Твое преимущество.

– Постойте… – задохнулся Майло.

– Стоило хотя бы его напоить, – проворчал Томас.

– Делай, что следует, – приказал Гоба.

О, Господи! Нет…

Все случилось быстро. Кто-то ухватил его веки и широко раскрыл глазницу. Потом лицо облили самогоном, и все превратилось в жгучий туман.

Какая-то штуковина вроде рыболовного крючка залезла ему в глаз, рывок, и Майло почувствовал, как глазное яблоко выскочило.

Он заорал, но Томас зажал ему рот. Нож выскреб пустую глазницу в его голове.

Майло надеялся отключиться, но не тут-то было. Он чувствовал каждый разрез, укол и рывок, пока провода вживляли ему в мозг. Мигали вспышки, ревел огонь, и где-то далеко играл французский рожок. Потом в глазницу запихнули металлическую устрицу, его новый глаз.

Багровая пелена, писк, и перед ним возникло жирное обожженное лицо Сиграма. Красноватое, но отчетливо видимое.

– Увеличь, – сказал Сиграм.

Глаз, похоже, понимал команды. Майло постарался вглядеться, и картинка приблизилась. Контуры поплыли, сфокусировались.

Снова расплылись.

– Закрывай при этом свой целый глаз, – сказал Гоба.

– Закончили? – спросил Сиграм.

– Закончили, – ответил Гоба, отпуская Майло.

Потирая подбородок, Сиграм обозрел свою работу.

– Сдается, у него есть шансы выиграть, – сказал он. – Может, вместо оплаты обсудим мою будущую долю?

– Нет, – отрезал Гоба. – Чистый бартер.

Бартер?

– Завтра после нырка, – сказал Томас, помогая Майло сесть, – отправишься к Сиграму на неделю. Для тебя же лучше, если он останется доволен.

Майло моргнул. Новый глаз зажужжал, фокусируясь на полу. Завтра после нырка?

С первого дня заключения Майло старался не вспоминать прежнюю жизнь.

Ничего не получалось. Как бы сильно ни старался он заблокировать бесполезные мысли и воспоминания, они наплывали во сне и, подобно призракам, терзали его рассудок в часы бодрствования.

Частью это были просто грезы: воспоминания о друзьях и летних днях в мощеных университетских двориках. О книгах, обедах дома у родителей, разных девчонках. О музыке, звучащей в голове так же ясно, как наяву.

Больше он скучал по матери, но однажды внезапно заплакал при мысли об отце. В суде, когда все закончилось, прежний темный властелин был низложен и впервые открылся маленький человек, такой же, как и прочие, с сердцем, способным разбиться. Ничего так не хотелось Майло, как узнать нового отца.

Сначала Майло боролся с подобными мыслями. На этом темном поприще они только вредили. В особенности мысли об Элли, от которых он приходил в ярость и погружался в бездну страдания. Жалость к себе делала его слабым и ничтожным, и он это чувствовал. Позволить себе вспоминать Элли он не мог.

Дозволено лишь то, что помогало выжить. Воспоминания и мечты – смертоносные иллюзии. Древние голоса соглашались, что воспоминания опасны. Но, замечали они, воспоминания стоят особняком в ряду прочих иллюзий. Воспоминания создали человечество. Постепенно Майло согласился с этим. Унферт не должен превратить его в животное, у которого одни инстинкты.

В ночь после того, как он обзавелся механическим глазом, все вокруг казалось таким безмятежным, что он решился заговорить с Томасом, как это принято у людей.

– Томас? Какой была твоя прежняя жизнь, пока ты не оказался здесь?

Томас чинил какой-то инструмент.

– Прежней жизни не было, – ответил он, не отрываясь от своего занятия.

Майло открыл было рот, чтобы продолжить, но Томас обернулся и посмотрел на него. В бесстрастном взгляде читалось, что следующее произнесенное слово станет для Майло последним.

Так что Майло заткнулся и принялся крутить в голове фильм о давнишнем пасхальном утре, смазанное розовое пятно.

Арабет повертела голову Майло влево вправо, оценивая работу Сиграма.

– С виду подходяще, – сообщила она Томасу и Гобе. – Кто готов возразить?

Они находились в той же комнате, откуда Майло в прошлый раз отправился в воздушный люк. Но теперь здесь было полно народу.

Воздушный люк ожидал четверых соискателей. Похожего на кнут старика с вживленными в ноги пружинами. Молодого однорукого парня, покрытого, точно тролль, густыми волосами. Женщину, которая смогла бы сойти за мужчину, не будь она голой. С такими же голубыми глазами, как у Арабет. Неужели Сиграм вживил все эти приспособления? Зачем такие глаза и пружины? Очевидно, для скорости. Чтобы видеть лучше, прыгнуть дальше, продержаться дольше.

Майло сжал и разжал кулаки. Так или иначе, хотелось поскорее с этим покончить.

– Лучше выиграй, – сказал Гоба, сжимая ему локоть. – Или я тебе лицо обглодаю.

– Без победы, – добавил Томас, – возвращаться не советую.

Из ныряльщиков рабом был только Майло. Единственным, кому хозяева могли угрожать расправой. Остальные, по-видимому, добровольцы. Счастливчики. Или глупцы?

У окна расположились пятеро людей с предметами, похожими на фотокамеры.

– Обозреватели, – сказала женщина-мужчина, пододвигаясь к Майло. – Как в прежнем мире.

– Я так и подумал, – сказал Майло.

– Будут размахивать фотками с твоей мертвой рожей, после того как я размажу тебя по скалам.

– Отлично, – сказал Майло.

Арабет обрызгала ныряльщиков… чем? Горячей водой?

– Светящийся состав, – сказал ныряльщик-тролль, заметив озадаченное лицо Майло. – Чтобы люди отсюда могли видеть, как плавает в космосе твое тело.

– Удачи, – пожелал Майло.

Тролль кивнул, и все они стали пролезать в люк. Ни подготовки, ни отсчета. Просто шшшшшшшшшшш! Пум! И все четверо оказались в космосе. Майло понимал, что нужно бороться. Нужно быть быстрее, чем… Не получилось. Космос вцепился в него и стал растягивать во все стороны разом. Руки и ноги болтались, словно чужие. Он почувствовал, как кожа на скуле лопнула и плоть, клокоча, стала вылезать из раны.

Они походили на блуждающие в космосе призраки, парящие прямо над кромками кратеров. Светящиеся голые тела в абсолютной тьме. Майло попытался повторить трюк с полетом стрелы. Улетая в пустоту, он успел заметить сбоку окно, за которым репортеры пялились в свои объективы.

Он быстро понял свою ошибку. Вместо того чтобы лететь к другому светящемуся люку, как в прошлый раз, ему нужно было вылететь как можно дальше в пустоту и вернуться тем же путем. Сможет ли он теперь изменить курс, до того, как отключится?

Он увидел, как тролль вцепился в край кратера, замедляя полет, и подтянул ноги, упираясь в неровную скалу. Оттолкнувшись, как пловец, тролль полетел обратно к воздушному люку. Спустя мгновение, заметил Майло, он потерял сознание. Насколько верно он прицелился? Сложно сказать.

Майло огляделся, ища, за что бы зацепиться, чтобы повернуть обратно. Только он взял слишком высоко, и скальные выступы были вне досягаемости. Проклятье.

(Холод пронзает миллионами крошечных сверл… все пузырится и бурлит… разбухаешь как на дрожжах…) Последнее, что он осознал, прежде чем рассудок померк: отпихивающий его с дороги старик. Кто же выиграл, подумал Майло, а потом… Бац. Зеро. Тьма.

Он очнулся. Его затащили назад? Нет. Он все еще здесь. Парит над кратером. Должно быть, гравитация замедлила его полет. Теперь он мог дотянуться до поверхности и остановиться. Что и сделал. Обернувшись, он посмотрел назад. Не так уж далеко он увидел репортеров в окне. И еще своих соперников, плывущих с разной скоростью назад к открытому люку. Несколько секунд, и женщина-мужчина доберется первой. Старик следом. А тролль сбился с курса. Его унесет в пустоту, и он погибнет.

Быстрее, торопили голоса. Его руки, вцепившиеся в камень, походили на воздушные шары с пальцами-сосисками, внутри он по-прежнему пузырился. Но в голове прояснялось. Как? Отчего? Нет времени. Майло оттолкнулся, выбрасывая себя в пространство, и в тот же миг оказался рядом с другими ныряльщиками – слишком быстро! Он замедлился. Что за хрень! Замедлиться в космосе невозможно! А он смог. Что происходит? – спрашивал он себя, свое древнее я, но мудрые голоса были, похоже, удивлены не меньше.

После вся зрительская аудитория Унферта будет изумлена. Потрясена. И будет жаждать новых подробностей. Любыми путями – с уцелевших цифровых экранов или фотографий, расклеенных по каменным стенам, – история первого космического состязания Майло разлетелась по всему Унферту.

На видео и фото Майло, непостижимо как сохранивший активность, появлялся из пустоты и замедлял движение. Дальше было видно, как, вытянув распухшие обмороженные руки, он останавливает старика и женщину-мужчину. Оставляет их за спиной, медленно крутящихся, бледно мерцающих. Затем Майло смещается в сторону – при этом все еще в сознании! – на пять метров безвоздушного пространства и возвращается, буксируя тролля. Протискивается в люк, закрепляя победу, а следом затаскивает своих конкурентов. После люк захлопывается – и на этом выпуск тюремных новостей обрывался, чтобы вернуться к своему началу.

– Кто и что это за Майло Хей? – вопрошали узники со всех концов Унферта.

– Кто же он такой? – спрашивали компании заключенных и отдельные любопытствующие, заполонившие все свободное пространство перед жилищем Томаса. – Где он?

– В гребаной лечебнице! – ревел в ответ Томас, которого не привлекала перспектива оказаться в заголовках новостей, и швырялся камнями. – Где были бы вы, проболтавшись минуту в открытом космосе в чем мать родила?

Майло в лечебнице не было. Прочие ныряльщики, понятное дело, отправились прямиком туда, с травмами разной степени тяжести. Кроме старика, который попытался задержать дыхание, чего делать, разумеется, не следовало, и умер от разрыва легких.

Майло, к всеобщему изумлению, выкарабкался из воздушного люка, смахнул с уцелевшего глаза несколько кровавых слезинок и уставился на своих владельцев. Гоба и Томас только головами качали. Казалось, им хочется похлопать Майло по спине, но они не решаются из опасения, что тот рассыплется.

– Не пойму, что я только что видел, – сказал Томас.

Арабет не сказала ни слова, выпроваживая обозревателей из комнаты в коридор.

– Думаю, долю я заслужил, – осмелился заметить Майло.

– Заслужил ты свидание с Сиграмом, – ответил Гоба.

Там теперь Майло и оказался. Жилье Сиграма было одновременно лабораторией и магазином. Все равно что обретаться в музее. В одном углу обрезки металлических листов. В другом – линзы, микроскопы и настоящие компьютеры. Он даже умудрился смастерить самодельный коммуникатор, который повсюду следовал за хозяином, держась у него за плечом. Ни у кого другого на Унферте Майло фишки не видел.

Сиграм подал в жестяных бокалах что-то вроде вина и приготовил настоящую еду. По виду как куриное мясо, на вкус – как свинина.

– Что это? – спросил Майло. – Похоже на настоящее мясо.

– Сам знаешь, – ответил Сиграм.

Да, Майло знал. На Унферте водилась только одна дичь. К черту. Он был голоден.

После ужина Майло ожидал сюрприз. Он узнал – хоть и без особого энтузиазма, – что у Сиграма есть настоящий матрас (как и повсюду, на Унферте деньги вертелись в технологиях и ресурсах). И был несказанно рад, когда Сиграм оказался ласковым и даже добрым. Такое здесь случилось с ним впервые.

Все же эта шершавая обожженная кожа… Всего только плоть и кости, успокоила его древняя сущность. Не беда.

– Ты телепат, – заметил Сиграм после.

Они лежали рядышком на матрасе, разглядывая тени на потолке.

– Телепат? – переспросил Майло.

– И обладаешь способностью телекинеза. Я заподозрил это, когда пересаживал тебе глаз. Ты всегда мог делать… то, что сделал?

– Ребенком я мог перемещать предметы, – сказал Майло. – Потом попал в беду и….

– Тебе вживили блокирующий чип, – договорил Сиграм. – Перед отправкой сюда все равно сделали бы так, если бы знали о твоих способностях. Ты мог утратить их на время, но сейчас они вернулись. По полной программе. Рискну предположить, что твой мозг на грани гибели дал сильный пробуждающий импульс. Так бывает: люди попадают в аварию, ударяются головой или просто переживают сильный эмоциональный шок и – опа! – очнувшись, делают и видят вещи, о которых прежде не подозревали. Осознанно или нет, но ты замедлил свой обмен веществ, чтобы снизить потребление кислорода. Возможно, даже подтолкнул себя в космосе. Видеозапись не врет.

Сиграм перевернулся на бок и погладил Майло плечо. Майло отпрянул. Сиграм убрал руку.

– Если не хочешь, это делать необязательно. – сказал он.

Майло уставился на него, красный глаз зажужжал, фокусируясь.

– Я не хочу! – выкрикнул он. – Ты не мог сказать раньше?

Сиграм явно был расстроен.

– Прости, – сказал Майло. – Я не люблю… быть с мужчинами.

Сиграм скатился с кровати и завернулся в халат.

– Ничего, – сказал он, устраиваясь на скамье. – Я раньше тоже не любил. Но ты, наверное, еще полюбишь. Как большинство.

– Только не я.

– Ладно, Майло. Спи.

Прежде на Унферте никто не называл его по имени.

На другой день Сиграм дал ему одежду. Простую безрукавку из мешковины и короткие штаны с обрезком бечевки вместо ремня.

– Люди повсюду тебя разыскивают, – сообщил Сиграм за завтраком из холодных вчерашних объедков.

– Если придется говорить с ними, что мне сказать? – спросил Майло.

– Не стоит говорить правду. Это их напугает. Просто ступай к Томасу, и пусть он решает, как их отвадить.

Майло нахмурился.

– Уже уходить? Я думал, что остаюсь на неделю. Это из-за того, что я…

– Нет, нет. Я скажу Томасу, что доволен, не волнуйся. Просто мне нездоровится. Такое случается. Головные боли.

Майло не хотелось возвращаться к Томасу. При одной мысли об этом сфинктер его сжался.

– Слушай, – сказал он. – Позволь кое-что попробовать.

Сиграм напрягся.

– Ты это о чем?

– Доверься мне.

– Слушай, паренек, если думаешь заколоть меня, знай: прикончить толстяка не так просто. – Сиграм запнулся. Он будто почувствовал что-то, и настроение его изменилось. – Ладно. Что ты задумал?

– Закрой глаза.

Сиграм закрыл глаза. Майло обогнул стол, подошел к нему сзади и положил обе руки на большую толстую голову. Если ему как-то удалось защитить себя в космосе, быть может, он сумеет помочь и Сиграму. Как? Он не знал. И тоже закрыл глаза.

Мгновение он чувствовал пустоту, а потом словно океан оказался у него в руках. Нечто теплое и громадное, с электрическими приливами. Сущность Сиграма. Обширная, дремлющая неизвестность, боа, похожий на его собственного, но другой. Более древний. Пропитанный воспоминаниями. Боль.

Чем дольше удерживал в своих руках и сознании Майло эту чуждую сущность, тем сильнее чувствовал ее бремя. Перед ним была погнутая, искалеченная душа, низведенная до грани животного перерождения.

Майло услышал, как кряхтит под этой тяжестью. Он чувствовал, что может здесь потеряться, как в недрах собственной боли. Но помнил, что делает это сознательно, пытаясь помочь Сиграму. И раздвинул сумрак, погнал прочь иллюзии, пока, наконец, ему не показалось, что отыскал нечто от естественной человеческой природы.

Дверь. Дверь на темном морском дне, за которой спрятано и позабыто что-то очень важное. Майло открыл дверь, и хлынул свет. Он ощутил его руками, увидел своим внутренним зрением. Сиграм подпрыгнул.

– Господи Иисусе! – произнес он.

Простые нейроны, сказал себе Майло. Он перенастроил нейронные связи в голове Сиграма. Но эти самые связи, как воспоминания, создают человека.

Да, Майло! – возликовала его древняя душа.

Он выпустил голову Сиграма.

Сиграм сидел с разинутым ртом.

– Голова не болит? – спросил Майло.

Сиграм вскочил с невиданным для толстяка проворством.

– Что ты сделал?

– Думаю, улучшил работу твоего мозга.

Сиграм оглядел свой магазин, будто видел его впервые.

В глазах его появилось нечто новое, доселе невиданное на Унферте. Майло пока не мог дать этому названия.

– Господи, – выдохнул он. – Спасибо.

– Так мне можно остаться? – спросил Майло. Когда дело касалось Томаса, практичность выходила на первый план.

– Можно, – сказал Сиграм. – Но, думаю, не стоит. Не нужно убегать или прятаться.

– Он меня покалечит. Или убьет.

Сиграм замотал головой, едва не плача от счастья.

– Нет, если сделаешь с ним то же, что и со мной, – сказал он.

Майло трудно было такое представить. Он сплюнул на пол. Но, как бы там ни было, если Сиграм хочет, чтобы он ушел, он уйдет.

Он кивнул на прощанье и отправился по темному каменному лабиринту.

По дороге он блуждал в лабиринтах собственного мозга. Плыл через свой темный океан. Искал свою заветную дверь. И, отыскав ее, открыл. Шире… шире… шире…

Сиграм жил на втором уровне, через множество переходов и четыре поселения от жилья, которое Майло делил с Томасом. Майло выяснил, что, отправив внутренний сигнал, он способен «чуять» дорогу, которой пришел. И добрался до границ родного поселения, прежде чем его заприметили другие заключенные, опознав по видео, и увязались за ним. Его хватали, выкрикивая вопросы.

– Что ты там такое отмочил? – орали они. – Ты волшебник?

– Не знаю, – ответил он. – Я отключился, а потом пришел в себя.

– Врешь, засранец! Чего ты нам не говоришь?

– Ничего, – ответил он.

Кто-то схватил его за руку. Пустите, подумал он. На секунду его выпустили, будто вляпавшись рукой в какую-то мерзость, но тут же схватили снова, раздирая одежду.

«Пустите!» подумал он снова и рванул к дому Томаса. Задыхаясь и не чувствуя ног, он влетел на порог, и вот он, Томас – на полу, с какими-то железками из взятой на дом работы: трубы, уголки, гайковерты и прочее. Майло грудой рухнул у дальней стены, а свет в дверном проеме померк от ввалившейся следом толпы.

Томас с ревом вскочил, в каждой руке обрезок трубы. Хрясь! Сломанная челюсть, воющий агрессор. Толпа рассеялась. Томас обернулся к Майло. Глаза его горели.

– Рановато заявился, – процедил он сквозь зубы. – Я говорил: или он будет доволен, или…

– Он счастлив, – сказал Майло, с усилием садясь. – Слушай…

Но разозленный толпой Томас не желал слушать.

– Сиграм, значит, расщедрился? – прорычал он, хватая Майло за одежду. Он сжал пальцы, намереваясь сорвать безрукавку. Майло перехватил его запястье.

Свободной рукой Томас отвесил оплеуху.

– Охренел, парень?

Но Майло не отпускал.

Он вытерпел град ударов, удерживая руку Томаса из последних сил. В глубине сознания стали скручиваться упругие кольца, сила их пошла в руки. Он карабкался по ходам из света и кости и, наконец, ощутил в руках чуть менее обширный океан – сущность Томаса.

Он взвалил на плечи всю боль, удерживая ее, пока не нашел тайную дверь, и боль смыло, как волной. Открыв глаза, он увидел, что Томаса рвет в углу комнаты. Майло принес ему воды, помог напиться. Наскоро прибрался. Томас, наконец, успокоился. Он сел на пол посреди комнаты, поднял косматую голову, взглянул Майло в глаза и сказал:

– Да.

С Гобой было сложнее.

Томас должен был как-то обуздать его или хотя бы попробовать. Пришлось для начала отвлекать, чтобы Майло ляпнул ему по голове свинцовой трубой, что, в свою очередь, отвлекло Гобу настолько, чтобы Томас успел утихомирить его большой свинцовой трубой. Когда Гоба затих, Майло взял в руки его голову и открыл дверь.

Это был маленький дом, и внутри было не так много света. Плакат с портретом Гобы вряд ли украсил бы стену какого-нибудь поклонника перерождения. Очнувшись, он не наблевал и не обделался. Просто сказал: «Лучше» и заплакал. Свобода! Хотя бы отчасти.

Майло обрел, наконец, собственный угол. В компании Томаса, Сиграма и Гобы он явился на порог к печальному тощему человеку, всю одежду которого составлял скрученный из мешковины тюрбан.

– Хочешь стать счастливым? – спросил Майло. – Хочешь получить что-то, ради чего стоит жить?

– Скажи да, – вежливо посоветовал Томас.

– Я ему руку сломаю, – предложил Гоба, но Майло остановил его едва заметным жестом.

– Да, – сказал человек. Тогда Майло обхватил его голову и открыл нейронную дверь.

– Ступай и наслаждайся тем, как все вокруг прекрасно, – посоветовал Томас. – Твое жилье нужно Майло.

И человек с радостью отправился выполнять предписанное. Позже, ужиная из мисок человека в тюрбане, Майло, Томас, Гоба и Сиграм обсуждали один важный предмет.

– Что такое ты делаешь? – спросил Томас. – В чем суть?

– Ничего сверхъестественного, – сказал Майло. – Просто мозг некоторых людей обладает особым даром.

– И что дальше? – спросил Сиграм.

– Не знаю, – сказал Майло.

Сиграм откашлялся и, глядя в свою миску, кротко произнес:

– Думаю, у меня есть план.

И рассказал свой план. Идея Сиграма заключалась в том, чтобы «вылечить» всех обитателей тюрьмы.

– Как было бы прекрасно, – говорил он, – если взамен звериной жизни у нас тут была бы цивилизация. Подлинная, где люди работают вместе и заботятся друг о друге. Где поступки совершают не из страха перед увечьем или смертью, а потому что любят жизнь. Люди должны не просто выживать, а жить для чего-то еще. Иначе это звери. Нам нужно измениться.

– Так Майло пойдет и всех изменит? – спросил Гоба.

– Думаю, они должны решиться добровольно, – ответил Сиграм. – Увидев, как мы изменились, они могут поверить ему. Но это не все. Нам нужно начать учиться друг у друга, иначе вся эта мозговая химия со временем увянет. Когда они – мы – осознаем устройство новой жизни, станем вести себя иначе.

Они посидели в молчании, медитируя.

– Нужно собрать всех, – сказал Томас. – По одному поселению зараз, прямо тут.

– Да, – согласился Майло, хотя его первой мыслью было: «Черт, они просто нас сожрут».

Их не сожрали. Но и убедить всех не получилось. Организовать собрание было не сложно. Большинство заключенных скучали, и любая затея привлекала интерес. Но это еще не готовность воспринимать новые веяния. Они внимательно прослушали короткое вступление от Томаса и Сиграма. Даже похлопали свидетельствам Гобы и человека в тюрбане. Только это не означало, что услышанное вызвало отклик.

– Мы живем, как живем, – сказал человек, сплошь покрытый татуировками. – Сильный поедает слабого. Нам это подходит. Нормальный ход вещей.

Одобрительный гул толпы.

– Верно, – сказал Сиграм. – Но насколько вы счастливы?

– А твоя мать шлюха? – спросил татуированный.

Смех.

– Позволь, – сказал Майло, приближаясь к нему, – я покажу. Возможно, если вы все увидите…

Небольшой камень ударил его в плечо.

– Ой, – воскликнул он. – Так, значит?

Скопление заключенных надвигалось, как морская волна. Они не понимали, что им нужно, но ощущение угрозы взывало к действию.

– Уходим, – сказал Майло, поворачиваясь к своим сподвижникам. – Уходим немедленно.

Если бы не Гоба, у них, наверное, ничего бы не вышло. Гигант расшвыривал людей в стороны, а Томас позади него работал кулаками. Сиграм был в основном занят тем, что прятал свою жирную голову. Замыкавший цепочку Майло то и дело выкрикивал: «С дороги!», и люди пятились, давая шанс пройти.

Они выбрались из селения и помчались по туннелям к поверхности. Часть толпы отстала, но многие продолжали гнаться и швырять камни.

– Им нужен я! – пропыхтел Майло. – Пусть гонятся за мной. Ребята, поворачивайте на следующем… здесь! Бегите туда! Вечером встретимся у Сиграма!

– Нет! – крикнул Томас. – Останемся все вместе и…

– Гоба, – сказал Майло.

Гоба схватил Томаса в охапку и побежал в указанном направлении. Сиграм поспешил за ними. Майло свернул налево, к камере подготовки ныряльщиков, и с ходу налетел на пульт управления. Внутренний люк открылся. С минуту он глубоко дышал, насыщая тело кислородом, пока не услышал за спиной крики и топот. Тогда он шагнул внутрь камеры, с усилием выдохнул и приказал люку открыться. Кррррр…шшшшшшшшшш!

Оставшийся сжатый воздух выбросил Майло в космос, над скалами и кратерами. И он начал раздуваться. Оцепенел и стал холодным. Наполнился пузырьками и неприятным чувством, будто все его тело хочет чихнуть, но не может. Все же получилось сдержать зуд, жжение и опухание, оставаясь при этом на грани сна и яви. Тогда, воспользовавшись слабой гравитацией, он подтянул под себя ноги и двинулся назад, в направлении люка и окна, за которым бушевала толпа. Он спокойно оглядел их, пытаясь понять и полюбить. Хорошо, похвалила его древняя сущность. Закрыв глаза, он несколько секунд медитировал. Потом развернулся и прыжками направился прочь, скрываясь из виду, по раскинувшейся гористой местности, совсем темной, не считая слабого отсвета от кружащего над головой звездного шторма. Пробежав так с милю, он нашел люк и представил, как тот открывается. Люк открылся. Когда вечером он попал в жилище Сиграма, друзья его уже ждали. Томас казался немного мрачным. Там были и другие. Он узнал лица из гнавшейся за ним толпы, тех, кто видел, как он пропадает в космосе. Человек десять. Начало положено.

– Ты точно знаешь что-то, чего не знаем мы, – сказал сплошь татуированный человек.

Спустя шесть месяцев Майло жил в белковом саду. Сад был сродни остальным в этой галактике, будь то на планете или в оранжерее орбитальной станции. В нем растили организмы, а не просто слизь. Они придумали способ заменить почву смесью толченого камня с органическими отходами. Создали искусственные семена и сконструировали флуоресцентные генераторы.

Если дать людям время и не отвлекать их, большинство окажутся способными на многое. Если дать им жить в мире, где нет постоянного страха и злобы. Над садом не было неба. Только каменные своды. Там не было запаха свежей зелени, не было ветра. Только плесень и сырость, дыхание скал и людей. Кроме Майло, за садом ухаживали его первые ученики.

Такова была их работа. Майло растил и собирал урожай. Гоба отвечал за механизмы, которые придумывал Сиграм. Томас поливал и делал почву из камней, дерьма и умерших узников. Были и другие, кто строил школы. Или рисовал либо делал разные прикольные безделушки, с которыми стены не выглядели тюремными. А когда стены не выглядят тюремными, может, это уже вовсе не тюрьма?

Точно, говорили древние голоса, с течением времени становившиеся все более самоуверенными. Когда к нему приходили за знанием, то шли в сад и садились в кружок, взявшись за руки. Майло отправлял волну образов и чувственных ассоциаций, которая шла по кругу, пока они не открывали глаза, оказавшись на теплой зеленой траве под синим небом с белыми облаками. В окружении цветов и птиц. На какое-то время.

Таким было учение: воображаемый сад, который они могли унести с собой, в мечты и воспоминания. Случалось, он выходил побродить среди них. Встречая его в туннелях или поселениях, они замирали, словно он был существом, принадлежащим Загробной Жизни или хотя бы гидропонике. Ему не мешали. Просто старались притронуться к его льняной одежде (теперь ткани были лучшего качества) и были счастливы, если он обращал на них свой красный искусственный глаз, – он, подросток, сделавший их людьми.

Он всегда держался просто, по крайней мере, на людях. Находил время поговорить, пошутить, быть доступным. Поначалу он не переставал думать, что за скопище идиотов его окружает и как бы он был благодарен Богу, если бы несколько прекрасных девушек за свои преступления отправились сюда и стали его святыми наложницами. Но с каждым днем, как и остальные, он становился добрее и лучше. И перестал считать их тупыми и грязными, тем более, увидев их строителями, художниками и конструкторами.

В этот раз все получится, нашептывала его древняя сущность. Не вполне понимая, о чем речь, Майло чувствовал уверенность, что все идет отлично. Ему удалось достигнуть чего-то прекрасного, просто позволив всему идти своим чередом.

– Пусть будет, – говорил он своим ученикам и всем остальным.

– Будет что? – спрашивали они.

– Будет все отлично.

– А, – отвечали все. – Хорошо.

Время от времени он шел к знакомому воздушному люку и выбирался наружу. Любимым его развлечением было привязать стометровую веревку к скобе внутри воздушного люка и, взамен того, чтобы лететь вдоль поверхности, нырнуть нагишом в открытый космос, закрепив веревку на лодыжке, и какое-то время висеть там, растворяясь в звездной пучине.

Вскоре он стал ходить туда ежедневно. Когда он не был занят садом или своими последователями, он плавал в космосе, и во всей вселенной не было более счастливой формы жизни.

Он плавал так и в тот день, когда увидел подлетающий транспорт. Увеличив изображение с помощью искусственного глаза, он смотрел, как корабль замедляет ход, запустив кормовые двигатели.

Порядочно времени прошло. Интересно, что за преступника они везут теперь. Как бы там ни было, их ожидает приятный сюрприз. Он дернул веревку, проплыл назад в люк и прошествовал обратно в сад. Вскоре ему расскажут о вновь прибывшем.

Дверь в сад открылась, пропуская двух людей в форме. Он увидел, как они говорят с Томасом, а тот указывает вдоль грядок с редиской, салатом и кукурузой. Заметив, что они двинулись в его направлении, он пошел навстречу и перехватил их на полпути, посреди грядок с тыквой. Мужчина и женщина с судейскими жетонами Планеты Мостов.

– Это вы Майло Хей? – спросил мужчина.

– Это я, – ответил он.

Как странно услышать свое мирское имя. Уже многие месяцы его звали «Наш Майло».

Женщина кивнула и сказала:

– Мы здесь, чтобы забрать тебя домой.

Пришлось им потрудиться, объясняя, что Элли Шепард натворила довольно странных и неприглядных дел, чтобы семья в итоге решила поместить ее в лечебницу. Там установили, что она страдает редким расстройством психики, которое не позволяет ей отличать плохое от хорошего. Последней каплей стало происшествие с группой ребятишек, которых она собрала «для экскурсии» на строительную площадку, где одного чуть не задавило бульдозером.

Под наблюдением врачей она призналась, что Майло Хей не совершал над ней насилия, и ей так жаль, что он в тюрьме, а может, уже умер, и можно ей теперь пойти домой?

Все это не удавалось донести до Майло, пока тот скакал по грядкам, пытаясь сбежать. Возможно, у него получилось бы, но стреляющие электрокнуты позволили выволочь из сада его бесчувственное священное тело.

Те же электрокнуты обуздали его учеников. Даже Гобу. Майло пришел в себя в туннеле и был в полном сознании, когда они достигли подготовительной камеры. Он кричал, рыдал и хватал все, что подвернется, раздирая руки в кровь, пока им не удалось затащить его через люк на корабль. Затем кланк! Шшшшшшшшш! вспышка могучих двигателей, и он понесся домой через гиперпространство.

От родителей толку было немного. Они знали, что сын стал жертвой ужасной несправедливости, но теперь, когда он был дома, почему бы не оставить все вселенной и безумному Создателю и больше не вспоминать?

– Это я называю стечением обстоятельств, – объяснял отец. – Как и то, если бы профессор зоологии с пятью научными степенями оказался съеденным тигром. Неважно, кто ты, случиться может что угодно. Это один из постулатов божественной аллегории.

Майло было плевать. Бог меньше всего думает о богословии. Родители не понимали, отчего их некогда блистательный сын дни напролет сидит у окна гостиной, погруженный в себя. Или зачем стоит ночью голый на заднем дворе.

Он почти не разговаривал, почти не дышал. Единственный случай, когда они точно уверились в том, что он не умер, случился в госпитале, куда его отвезли для операции по извлечению божественного глаза.

Древняя душа его пребывала в смятении. Весь опыт предыдущих жизней не давал ответа, зачем его оторвали от Унферта и его учеников и привезли назад в эту дурацкую глушь, где он был слишком юным даже для получения водительских прав.

Майло, взывала его древняя душа: пойми и прими. Это ерунда. Будь сильнее.

Майло не слушал древние голоса. Он старался загнать их в самый дальний угол в глубинах подсознания, но прежнюю чудесную магию разрушили электрокнуты. Его точно отделили от самого себя.

Спустя год он сделал усилие. И продолжал пытаться, пока ему не исполнилось тридцать. Четырнадцать лет он терпел скуку повседневности. Все равно что безногому бежать марафон. Он закончил колледж с посредственным аттестатом. Узнал, что, напиваясь, способен находиться в компании и терпеть их болтовню. И напивался. Нашел работу по ремонту домашней бытовой техники. Сложных электрических или ядерных приборов. Работа отвлекала ровно настолько, чтобы не засыпать, и не требовала долгих разговоров. Дома вечерами он смотрел передачи через фишку или на стене, пока сон не сковывал его. Время от времени покупал марихуану. Теперь это было его отдушиной. И нередко вспоминал ту самую ночь на Унферте, когда терзался воспоминаниями о доме. Нужны ли приятные воспоминания? Он снова столкнулся с той же проблемой. Будь несовершенным, оставайся человеком, напомнил он себе.

Ведь он собирался добиться чего-то, разве нет? Забудем про души и умы узников. Что случилось с Лордом Байроном, которым он намерен был стать? Или, по крайней мере, с профессором, которым он тоже не стал? Он вытянулся в унылом сером кресле. Вот вам Наполеон без его армий. Майло обхватил голову руками, пытаясь переместить нейроны, но это было все равно что рыться в пустой коробке из-под обуви.

Когда Майло исполнилось тридцать, его навестила Элли Шепард. У Элли все было в порядке. Одна крошечная операция по коррекции мозга положила конец сумасбродным и постыдным выходкам. Единственная вещь омрачала ее существование – то, что случилось когда-то с Майло.

Она постучала в дверь его квартиры. Как правило, в этом не было смысла. Майло не отзывался на стук в дверь или звонки. Но именно сейчас он поднимался по лестнице с пакетом продуктов и полукилограммовым свертком дури. Увидев ее, он замер на верхней ступеньке.

– Элли, – произнес он.

(Майло, шепнула его спящая древняя сущность. Не оплошай…)

– Майло. Хорошо выглядишь.

И будь он проклят, когда бы не откликнулся. Возможно, потому, что это не была мелочь. Совсем наоборот. Он пригласил Элли в дом, приготовил ужин, и они вместе накурились. Когда ее барьеры рухнули и она разрыдалась, пытаясь словами вымолить прощение, он обнял ее и позволил выговориться.

– Элли, – сказал он, – не стоит переживать. Ты была больна. И теперь всё исправила. К тому же тогда мне очень понравилось.

Элли отправилась домой с чувством огромного облегчения. На другой день, также воспрянувший, Майло купил билет на орбитальный курорт, пообедал там сэндвичем из автомата, а потом отыскал в полу воздушный люк, где вокруг не было людей.

Особого труда разобраться с кодами и выключателями не составило. Он открыл люк и как был, в слаксах, кроссовках и легкой куртке, забрался внутрь. Майло, нет, его несчастная душа взмолилась. Это был голос души, направлявшейся на день рождения с танцами и халявным пивом, и сбитой по дороге поездом. Без колебаний он отбросил крышку аварийного тумблера внутри воздушного люка и позволил декомпрессии выбросить его в космос.

Он чувствовал боль от солнечных лучей и радиации. Проплывая между солнечным и сумеречным океанами, он поджаривался с одной стороны и замерзал с другой. Внутри он пузырился, а затем потемнел.

Напоследок он пытался подумать о чем-то возвышенном, но умирающий мозг не подчинился. Интересно, подумал он, остался ли у Дамоклова Клуба этот проклятый гусь?