Глава 13. Святой, что не мог быть отравлен
Майло прожил много жизней, в которых был отмечен определенным талантом.
Иногда талант вырабатывался практикой и изнурительным трудом, в других случаях был скорее подарком на день рождения. Так или иначе, особый дар всегда упрощал жизнь. Все равно что идти в бой с волшебным мечом.
Он был скаковым жеребцом по кличке «Через Море», с легкими локомотива и громовыми подковами, не терпящим, если другие лошади его не замечали.
Он, точнее она – Майлони Оксиджен Темплтон обеспечивала логистику межгалактических грузовых перевозок – сложней работы не придумаешь. Нужно держать в уме курсы всех кораблей для координирования точек квантового коллапса. Она могла представить гиперпространство, как прочие представляют пластинку жевательной резинки.
В древней Индии он был заклинателем змей. Первое время простым заклинателем, пока однажды змея его не укусила. Он пошел домой, лег и стал ждать смерти, но выжил. Оказалось, у него иммунитет к любым ядам. Он сделался свами, святым, и люди приходили смотреть, как он пьет ужасные яды, получает укусы и не умирает. Напутствуя странников молитвой, он получал за это плату.
Но однажды изо рта, глаз и всех его пор брызнула черная жидкость, и он упал замертво. Что поделать – эффект накапливания.
В одной своей жизни он, что называется, «ладил с животными». Так что в век генетически модифицированной говядины стал знатным ковбоем. Скакал на лошади без поводьев, справляясь коленями, и растил стада вскормленной кукурузой скотины под фальшивым ярко-синим небом.
– Пошли! – кричал он, или: – Хо! – И лошади сворачивали, куда он хотел, потому что любили его. Завидев его, коровы мычали, как сирена на маяке. На свой лад они тоже его любили, с грустной обреченностью.
Он был Моной Риветте, развитой не по годам дочерью физика волновых форм, которой не посчастливилось стать одной из последних жертв ужасного исчезающего недуга. К девяти годам она фактически была парализована. Физическое состояние и страх быть запертой внутри собственного тела стали причиной невероятной одаренности.
Она попросила отца разрешить пользоваться его суперкомпьютером, и он исполнил просьбу. Время от времени она просила предоставлять кое-какие материалы или моделировать некоторые процессы, и он никогда ей не отказывал.
На свой одиннадцатый день рождения она удивила семью и Галактическое Патентное Бюро 45-го Округа изобретением под названием «фишка». Это был парящий за плечом владельца коммуникатор, способный обращаться к людям, вести подсчеты, записывать картинки и звуки, проецировать, измерять лазерным лучом и так далее. В общем, универсальный помощник.
«Фишка» быстро стал популярным, ведь он выполнял скучную работу, тратить время на которую для большинства было обременительно. Модели подороже могли даже приносить вещи. Еще он нравился потому, что всегда парил рядом, летал рядом и даже плавал, если владельцу вздумалось поплавать.
– Офигеть, – сказал физик, когда дочь продемонстрировала свое изобретение. И занялся оформлением надлежащих патентов, которые помогли бы дочери обогатиться.
Два года Мона жила в передвижном кресле под неусыпным попечением своего детища. «Фишка» давал ей возможность общаться и записывать мысли, и даже изобрести пару-тройку других устройств, пока не наступил день его последней услуги, и, сказав «прощай», он грустно реял над ее могилой.
В отдельных своих жизнях Майло развил таланты до такой степени, что их смело можно было называть сверхспособностями. Как в средневековом Китае, где он был мастером кунг-фу по имени Мо Пи. Однажды он в одиночку отправился в лагерь монгольского войска и кротко попросил их повернуть домой. Когда захватчики рассмеялись, Мо Пи топнул ногой, поклонился и вернулся в свою деревню. Через три дня в окрестных горах случилось землетрясение. Едва толчки прекратились, монголы повернули назад.
Нередко великие таланты требуют величайшей скрытности.
За Железным Занавесом косовар Милошевич был известен как знаменитый башмачник. Он шил недорогую прочную обувь, был женат на чумазой женщине и растил чумазых детей, питаясь в основном капустой и никому не досаждая. Так, по крайней мере, казалось.
Почти никто не знал, что время от времени Милошевич делал бомбы. Свои бомбы он закладывал под автомобили тайной полиции или в урну рядом с неприметным госучреждением на окраине города. И еще на дорогу, где проезжали патрули Красной Армии. С виду бомбы походили на старые башмаки, и обнаружить их вовремя было непросто.
Позднее, когда он состарился, а Железный Занавес рухнул, никто, даже близкие, не поверили рассказам о его былых заслугах.
Иногда успех приходил ненароком. Много столетий назад Майло владел пивоварней и делал превосходное пиво. Единственным его соперником был старый Джеффри Морган, еще с рождения Майло ежегодно забиравший главный приз Бристольской ярмарки.
У старины Джефа была красавица дочь по имени Игрэйн, и когда той исполнилось шестнадцать, Майло попросил ее руки.
– Нет! – рявкнул Джеффри Морган. – Руку Игрэйн получишь, когда твоя бурда получит на ярмарке главный приз!
С тем Майло и вернулся домой, где принялся варить пиво, когда неподалеку разразилась битва между королевским войском и сторонниками Герцога Солсбери. Битва перетекла в город, и вышло так, что убитый свалился в открытый чан, а если тело можно извлечь, то уж кровь от пива не отделить никак.
В тот год Майло привез на ярмарку темное горькое пиво, вмиг ставшее популярным благодаря необычному вкусу. Он выиграл главный приз, заполучил Игрэйн и вернулся к вольготной жизни, производя пиво и детей. С каждым годом его слава росла благодаря таинственному темному пиву. И с каждым приездом на ярмарку Майло и его хозяйка выглядели все более бледными, а кисти их рук были перебинтованы (правда, щепетильные горожане никогда не обращали на это внимания). Но всеми было замечено, как привязаны были они друг к другу и ни в чем не знали отказа от своей половины.
Майло так пристрастился к пивоварению, что и в Загробной Жизни решил не отказываться от любимого занятия. Часами просиживал он в подвале скромного загробного дома (награда за скромную жизнь пивовара) за приготовлением пива и попытками найти рецепт темного, не требующий кровопускания.
– Пора тебе двигаться дальше, – проворчала Сюзи, расположившаяся на лестнице в подвал. Глаза у нее слезились, а голос был сиплым. Она пробовала курить – последнее увлечение из мира людей, – но получалось не очень. Она затушила сигарету о ступеньки.
– Я продвигаюсь, – ответил Майло, нацеживая на пробу из последней партии. Он поморщился. – Прошлый чан был сладковат. Этот лучше. Идем в нужном…
– Я не об этом, – закашлялась она. – Пора извлечь уроки из прошлого и готовиться к новой жизни. Не проживать воспоминания.
Рот Майло скривился в ухмылке.
– Понятно. Все из-за нее.
Сюзи прищурилась.
– Ты сейчас о ком?
– О ней. Игрэйн. Любви моей жизни. Крайней.
– Сбрендил? Мне ревновать к земной девке?
– Имей уважение, – сказал он.
Глаза Сюзи сверкнули.
– Себя послушай! – выкрикнула она. – Это ты забыть о ней не можешь! Не я.
– Ладно, – сказал Майло, закрыв кран и откатив бочонок в сторону. – Пусть. Я не могу забыть. Но мы были женаты пятьдесят лет. Вот ты и ревнуешь.
Прочитать ее взгляд было трудно.
– Ты ведь знаешь, мы только друзья, – сказала она. – Верно?
Какая же она тупая…
– Я не тупая, – ледяным голосом произнесла она. – Я Смерть. Ясно тебе? Я подвожу итог. А Любовь не мой профиль.
Майло пожал плечами. Отлично. В постель он не пойдет.
– В следующей жизни, – сказал он, – я стану первым, кто переспит с миллионом женщин. Как тебе это?
– Прекрасно. Надеюсь, твой бессмертный хрен отсохнет.
Майло не нашелся, что ответить.
Бессмертный хрен?
После жизни банкиром Майло пришлось отбывать наказание аллигаторовой черепахой, затаиваясь на дне мутных илистых прудов. Не дыша, запустив когти в ил.
Здесь тоже нужен талант. Выждать нужный момент и мгновенно ударить.
Чистейший талант пятидесяти миллионов лет от роду, притаившийся в болотной жиже, как сжатая пружина.
Он был джазовым саксофонистом, прокуренным и вальяжным. Муки Андервуд: рубашка в полоску, подтяжки и галстук с безупречным четверным узлом. Двухцветные кожаные туфли, сияющие как звезды, щелкали и притоптывали, двигаясь по орбите.
Если смотреть на зрителей, будь то в клубе, концертном зале или в студии Смоукстак Рекордз, всех отличало одинаковое выражение, точно каждый хотел заглянуть в раструб большого медного саксофона, который звучал так, будто внутри кто-то жил. Мудрый, пьющий и не особо счастливый. В звуке крылась древняя душа, но была то душа инструмента или самого музыканта, никто сказать не мог.
