Глава 34
Я с трудом сделала первый шаг, разрывая связь с разумом города.
Нет.
Эта связь выполнила свою задачу и потому больше не нужна. Есть другая, тонкая и пока еще плохо мною осознаваемая, но достаточно захотеть.
Я сдавила голову руками.
Не хочу.
Мне надо отдохнуть. Уложить в несчастной моей голове, что…
Я хранительница?
Высокая честь и все такое… А еще я больше не человек. Не в том плане, что разумом, – физически. Новое тело было неудобным, оно и понятно. Привыкнуть надо.
Привыкну.
Со временем.
Вот только времени не было. Город показал мне все, что я хотела видеть, и даже больше. Нет, я не жалела пиратов, которые остались в местных коридорах, обещая неплохой ужин всем тварям, большим и малым. Сами полезли, но…
Все-таки несколько неприятно осознавать, что милейшая Арагами-тари с такой легкостью способна оторвать голову человеку. То есть не совсем чтобы человеку, то существо было скорее насекомообразно, но… Я с ней чаи распивала, а она тут головы отрывает.
Но и сказать, что у нее вовсе повода не было, тоже нельзя.
Сами виноваты.
Меня все-таки вырвало. Хранитель или нет, но некоторые вещи были мне, мягко говоря, чужды, а зрелище чужих кишок, которые жадно поглощала стайка милейших на вид созданий, не для среднестатистической психики.
Вдох.
Выдох.
И теплое успокаивающее прикосновение к ноге. Да, змеи всегда были рядом с хранительницами.
Испытание.
Яма в песке, куда сажали девочек, вошедших в нужный возраст.
Мешок, наполненный гибкими сильными телами. Гадюк отлавливали тоже молодых, сильных и, завязав в мешок, тыкали палками, чтобы разозлить, а потом вываливали на голову детям.
Изверги.
Это было давно… и унесло немало жизней, прежде чем безумный обряд был отменен.
Я задышала ртом.
И отступила.
Я не знала, что делать. Да, буря неслась по пустыне, она смахнула искры челноков, оставив пиратов без возможности вернуться. Она раздавила наблюдательный пункт, который был поставлен в пустыне. Она перелетела дом и занесла песками те челноки, что были поставлены в саду. И сад тоже.
Надеюсь, Арагами-тари поймет, что у меня не было выхода.
Буря отрежет город от мира, а я…
Я должна придумать, как помочь жениху.
Нерри не удивился, когда жесткие пальцы сдавили его шею. Он закрыл глаза, смиряясь с неизбежным – сейчас рыхлая броня хрустнет, а под ней и остовные нити. А когти на пальцах перервут спинномозговой столб.
– Зачем ты это сделал? – поинтересовался круонец.
– Потому что так правильно. И… я так больше не могу.
– Ясно, – хватка ослабла. – Сиди тут и никуда не выходи. Ясно?
Нерри кивнул.
Ясно. Куда уж яснее. Он сидит.
Он живой.
И это само по себе было удивительно. Он слышал, как ушли круонцы, и кажется, щелкнула дверь, запирая его наедине с парализованными пленниками. И все равно было не по себе.
Убьют.
Или свои, или эти… И надо было сначала условия поставить, договор заключить… Что сделаешь, Нерри всегда был силен задним умом. Мама вот тоже говорила, что он сначала делает, а потом думает.
Сам виноват.
Он сел в уголочке и, вытащив энергетический батончик, сунул кусок за щеку. Если рассасывать медленно, то хватит надолго. А солнце здесь хорошее. Дома не так сильно жарит, но тоже тепло, и воды много. Хорошо бы вернуться.
Или хотя бы письмо написать.
Вдруг кто прочтет?
Нерри не знал, как долго сидел, когда дверь открылась вновь и вошел круонец рыжей масти. Он кинул пару универсальных пакетов, сказав:
– Что колоть?
Нейтрализатор входил в стандартный комплект, правда, доз набралось с дюжину, но и этого хватило.
Круонцев становилось больше.
И смотрели они на Нерри как-то… не слишком добро. Он вернулся в угол и, согнувшись, сел, прячась от бывших пленников за коленями.
– Сколько вас здесь всего, болезный? – поинтересовался давешний рыжий, вытирая испачканную чем-то руку о ковер. – И на орбите, и вообще. Выкладывай что знаешь!
– Погоди…
Этот был явно старше, крупнее и держался так, что становилось ясно – он здесь хозяин.
– Да ладно, дом мы зачистили… здесь их немного было. И мне интересно, куда подевались остальные. Ты ведь расскажешь?
– И покажу, – пробурчал Нерри. – Если дадите профиль входа.
Даром, что ли, он полгода потратил, создавая червя.
Город был лабилен. Я не знаю, честно говоря, как они это реализовали, мудрейшие и древнейшие, ведь внешне город выглядел не то чтобы совсем уж обычно, но… камень есть камень. И от него сложно ждать гибкости, а поди ж ты… Стоило мне захотеть, и перед Нкрумой возникла лестница.
Так оно быстрее будет, а то в лабиринте внешних коридоров можно проплутать вечность. Столько времени у нас нет.
У него нет.
Если бы существо, чем-то похожее на Минотавра – та же уродливая бычья голова на могучем псевдочеловеческом торсе, – было одно, я бы просто раздавила его.
И подозреваю, что не только у меня возникло подобное желание.
Тварь не видела, в отличие от города, теней, которые шли по его следу.
Тварь желала знаний?
Власти?
Чего еще? Крови, пожалуй… А город был отчасти эмпатом, что и позволяло некогда сделать правильный выбор, но, с другой стороны, заставляло закрываться от тех, чьи мысли и эмоции были чересчур… агрессивны?
Ладно, главное – мне стоило лишь захотеть, и…
Я погладила теплую змеиную кожу. А гадюка, взобравшись мне на плечи – теперь ее вес не казался таким уж неподъемным, – возложила голову мне на макушку. Что ж, каково царство, такова и корона.
– И что делать будем? – поинтересовалась я так просто, чтобы хоть с кем-то посоветоваться.
Город предлагал уничтожить.
Всех.
Безопасность хранилища превыше всего, а смерть отдельных особей не способна оказать критического влияния на развитие всей популяции.
Нет уж, мой жених мне нужен. Да и эту девочку, которую ведут на черном поводке, жаль.
Шшарх не является поводком. Это кристаллическая форма жизни, обладающая зачатками разума и огромными способностями к эмпатии…
Спасибо за справку.
Шшарх – идеальное оружие.
Он сам по себе ядовит.
А еще при должном умении им камни рубят… точнее, не только камни, но и металл, не говоря уже о живой плоти. Он привязан к хозяину, и… и этот конкретный истощен, поскольку существо, его обнаружившее, так и не разобралось в свойствах. Оно сумело разбудить шшарх, но не провело привязку, не накормило, и теперь шшарх вынужден поглощать ту пищу, которая доступна.
Это какую?
Кровь. Петля впилась в кожу, и пара кровяных дорожек засыхали на смуглой шее заложницы. Шшарх не смел брать много.
Интересно, а я смогу с ним побеседовать? Если подойдет ближе.
А яд он способен нейтрализовать?
Ближе.
Ближе, мать его, бандерлоги… вам и без того красную дорожку проложили.
Я оглянулась. Водяные стены давно рухнули, отрезая островок с сердцем хранилища от прочего мира. Э-э, нет, лодки им взять негде, а потому…
Когда очередная дверь открылась, повинуясь моему приказу – город был недоволен, но раз уж избрал, то пусть молчит и подчиняется, – я отступила за каменную стелу, благо их на островке обнаружилось аж с полдюжины.
Актуальненько, нечего сказать.
А теперь совершим чудо – и да расступятся воды, пропуская урода. Ну, не только его одного, но иначе рифмы не получалось, а без рифмы жить было грустно.
Воды расступились.
Но рогастенький не спешил ступать.
Да и пленницу держал крепко…
…Арагами-тари помнила песни.
Мир.
Сотворенный древними из песка и тлена, одаренный водой, которая скрыта где-то в глубинах, ибо любой дар надлежит хранить… Капли ее пробирались наверх, даруя жизнь.
И жизнь эта была многообразна.
Славьтесь же…
В коридорах было влажно.
Капли на стенах.
На камнях.
На белых панцирях скорпионов, которые спешили использовать влагу, собирая ее в пушистые коконы из нитей. Самки были малоподвижны, зато самцы сновали, торопясь собрать как можно больше драгоценной воды. Стая уховерток обосновалась на теле, поглощая мертвеца столь стремительно, что к вечеру от него костяк останется.
Если останется.
Неважно.
Песчаница замерла.
И улыбнулась.
– Свершилось, – сказала она, тряхнув копной косичек, и камни в них зазвенели.
Непорядок.
Но ведь охота почти окончена. Связь и ту восстановить удалось, благо мальчик позаботился разбудить дронов. Осталось переждать бурю и…
Нижние уровни не желали принимать гостей.
Их недовольство ощущалось кожей, и что-то глубоко внутри, древнее и, быть может, существовавшее еще вне поля создания разума, требовало подчиниться.
Уйти.
Что бы ни скрывалось в глубинах города Древних, оно не предназначалось для Арагами-тари. И в любом другом случае она подчинилась бы, ибо это было разумно, да и инстинкты никогда не подводили, но…
Вниз ушел ее мальчик.
И девочка, чье имя Арагами-тари, признаться, несколько запамятовала, но это вовсе не означало, что теперь род не нес ответственности за гостью.
И когда проход не исчез, она решительно переступила через низенький порожек. Древние или нет, но своего ребенка она не бросит. Почему-то Арагами-тари не удивилась, заметив, что и песчаница сунулась следом.
Песнь.
О сотворении мира и месте, которое изо всех изберет достойнейшую, поставив ее над родом и хайраком, вверив в руки ее право прокладывать пути и вести всех к пескам изобильным. Ее чело и щеки украсит узор, знаменуя, что отныне нет в мире власти выше…
И доли тяжелее.
Арагами-тари потерла виски, пытаясь справиться с нарастающей головной болью. И только легкий звон-перестук помог отогнать наваждение.
– Идем, – песчаница протянула руку.
А про них всякое говорили – что некогда, давным-давно, когда мир этот был иным, великая мать Харранаи переступила через заветы предков, взяв мужа, и за то была изгнана в белые пески…
Ступеньки.
Влага на стенах.
Уже ручейки бегут-летят, собираются в лужицы, только вот странно, отчего эту лестницу не затопило вовсе? Лужицы – это иллюзия?
Нет, невозможно. Вода имеет свой запах. И нынешний говорит о камне и подземелье, о блеклых лишайниках, которые произрастают под потолком. Они сочны и в складках своих скрывают множество мелких существ, о которых здешний мир и не слышал.
Ниже.
Мягче.
Айварх уже не услышит. И надо бы поспешить, но почему-то силы уходят, и каждая ступенька становится препятствием. Почти непреодолимым.
Она сумеет.
Она не бросит сына одного, что бы там ни говорили.
Великая мать Харранаи взяла своего мужа и новорожденную дочь, которую объявили проклятой, а еще младших сестер, не вошедших в возраст испытания. И мать, не пожелавшую, верно, вновь рисковать детьми…
Они ушли.
И пустыня приняла беглянок. Долгое время никто не слышал о них. Верно, полагали, что отступницы сгинут в песках. Ан нет, они появились много позже, когда мир уже начал меняться, но перемены эти не были еще столь радикальны.
Идет.
И поющие камни вызванивают уже не мелодию, но историю. И странно, что песня эта понятна, как если бы рассказывали о прошлом обычным языком.
Арагами-тари видит.
Кибитки, запряженные легкими харралами… А считалось, что существ этих невозможно приручить, хотя попытки делались неоднократно. В неволе харралы чахли и теряли вес, а после и вовсе гибли. Здесь же дети играли у мозолистых ног, а иные, цепляясь за длинную шерсть, вовсе взбирались на спину.
Город на волокушах.
Это ведь легко, идти вслед за крилем, ибо они, мельчайшие из жителей песков, начинают великую дорогу жизни. Они, опускаясь к самому каменистому дну, собирают крохотные капли воды, а потом поднимают их выше, вплетаясь в тела иных существ.
Удивительно.
И странно.
Рассветные песни, гортанные, лишенные слов. И странные танцы, на которые собираются посмотреть песчаные гадюки. Их тела блестят, как и тела женщин, которые берут змей в руки, сажают на плечи и гладят, будто…
Смотреть без содрогания на такое не выходит.
А лестница все тянется и тянется.
Древний город.
Не этот, а Лалшшах, что находится на дне Красного каньона, – ныне его замели пески.
Потому что появились те, кому стало слишком интересно, что находится в глубине храма, куда дети Великой Матери спускались, дабы получить благословение и печать. Она расцветала на челе сложным рисунком, который никогда не повторялся. И в извивах линий был собственный смысл, и казалось, что если Арагами-тари постарается… самую малость постарается, то она поймет.
Что?
Это ведь так просто. Надо идти.
Ниже.
И еще ниже. Кровь пуста, поэтому тяжело. Но она ведь хочет добраться до дна, своими глазами увидеть то, что скрывается в каменной утробе запретного места? Хочет… Этого многие желали. Три сильных рода объединились, решив, что их любопытство важнее каких-то там замшелых запретов.
Экспедиция.
И еще одна.
Они пробирались глубже и глубже, пользуясь тем, что город был беззащитен против детей своих. Он выстраивал лабиринты, заставляя плутать днями и неделями, он дразнил подземными ходами, которые, правда, открывались вовсе не в сокровищницах, а в песках…
Он терпел.
Сколько умел.
Но они принесли порох и взрывчатку, уверенные, что только так могут справиться. Что там, внизу, их ждут несметные богатства. Они были беспечны, и пустыня содрогнулась от взрыва, а древняя стена, как выяснилось, имеет свои пределы прочности. Пострадала лишь внешняя граница, но…
Она позвала бурю.
Мать Ильшаи, которая была совсем молода, а потому не вышла еще в мир, чтобы выбрать мужа. Она подняла руки и запела, и другие женщины, которые тоже хранили память, подхватили песнь. И пустыня откликнулась. Она всегда помогала своим детям.
Была буря.
Она продолжалась несколько дней и ночей. Сохранились ее описания.
Три рода не перестали существовать, отнюдь, просто…
Они стали не так сильны, как прежде. А вот песчаницы лишились храма, и это было плохо. Очень-очень плохо.
Последняя.
И дверь.
Всего-то и надо – приложить ладонь, и если город признает…
Ты уверена, что признает, о великая Арагами-тари, еще недавно полагавшая себя самой мудрой и прозорливой? Ты точно желаешь пересечь черту, после которой нельзя будет повернуть назад? Ты уже узнала многое, но…
Да.
Она еще слышала те колокольчики, что пели о дороге. О том, как мать Ильшаи тратила силы, чтобы провести свой народ безопасным путем. И как оказалось, мир изменился настолько, что пути стали чьей-то собственностью, и они, песчаницы, полагавшие себя независимыми, вынуждены были просить о помощи.
Им помогли. Но у всего есть своя цена.
Цивилизация… адаптация… пора забыть дикие обряды и те времена, когда шаррахов считали богами. Мир огромен и сложен, но не настолько, чтобы видеть в каждой песчинке проявление высшей воли.
Обряды сохранились.
Отчасти.
Легенды, что передавались из уст в уста, гортанные песни… и только девочек больше не возили к храму. Какой в этом смысл? Один засыпан, другой определенно мертв и вообще выстроен древней цивилизацией, которая к нынешней имеет весьма опосредованное отношение. В любом случае, слишком опасны подобные дороги для детей.
И взрослым там делать нечего.
Нет, многие все равно приходили…
И эта девочка явилась в дом Арагами-тари неспроста. Она вошла в возраст, который называют брачным, и, согласно древнему договору, заключенному с родом Гарахо, имела право выбрать себе мужа.
Старуха была недовольна.
В ее роду хватало сильных мужчин, а желание Илльяны посетить древний город – всего-навсего блажь, и вообще надо слушать старших, а то ишь…
Слушать.
Слышать. Многое изменилось, ибо в мир пришла новая Великая Мать, и значит, Илльяна недаром учила древние песни. Она споет.
Позже.
Арагами-тари положила руки на расписанную змеями дверь. И те повернули железные головы, зашипели, угрожая.
Нет.
Древность.
Тайны.
Плевать. У нее там ребенок умирает, поэтому…
Одна из змей впилась в запястье, и стало жарко. Очень-очень жарко.
