Часть V
Поиски

– Перво-наперво давайте уясним: насилие и терроризм культурной подоплеки не имеют. Ни частью арабской культуры, ни частью мусульманской культуры они не являются. Я провел слишком много инструктажей для сенаторов и конгрессменов, уверенных, что каждый мужчина в тюрбане держит за пазухой пистолет или гранату. Если вы не в силах избавиться от такого стереотипа, то дальше нам разговаривать бесполезно.

Я почувствовал, как у меня краснеют уши. Этот вопрос я по-настоящему не обдумывал, но сам считал именно так. Мне стало стыдно. Расовые предрассудки – это очень в стиле моего отца.

– У меня такой уверенности нет, – ответил я. – Есть враждебность. Я об этом знаю и постараюсь не делать огульных выводов.

Мой собеседник кивнул. Он принимал меня в маленьком кабинете и сидел за деревянным письменным столом. Когда он подавался вперед, опершись на локти, подложенные плечи его твидового пиджака образовывали нечто вроде горба. Одной рукой он поправлял красный галстук, связанный из пушистой шерсти, который повязал на серую рубашку.

Утренним поездом «Амтрака» я с Пенн-стейшн в Нью-Йорке доехал до Юнион-стейшн в Вашингтоне. Инструктаж мне организовал мистер Андерсон из государственного департамента. Мужчину в пушистом галстуке звали доктор Перстон-Смайт, он был адъюнкт-профессором, занимался арабистикой в Джорджтаунском университете. Теперь я сидел в его кабинете.

– Враждебность понятна. Но если не откажетесь от стереотипов, то не сможете уяснить сущность арабского мира и терроризма.

– Ясно, – кивнул я.

– Вдумайтесь, с тысяча девятьсот восьмидесятого по тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год погибло свыше сорока тысяч ливанцев. В ирано-иракской войне погибло более миллиона. За этот же период на Ближнем Востоке от атак террористов погибло менее пятисот американцев, если считать атаку на казармы морской пехоты в Бейруте, которую я в расчет не беру.

– Почему не берете?

– Одна из проблем государственной антитеррористической политики США – отсутствие четкой границы между нападениями боевиков на вооруженные формирования и военные объекты и нападениями на мирное население. Разумеется, нападение на мирное население – это терроризм, а вот нападение на вооруженные воинские формирования, оккупировавшие родную землю? Это не терроризм. Я не говорю, что это хорошо или плохо, я говорю, что если это терроризм, то США финансируют террористов в Афганистане и в Центральной Америке. Вы понимаете, о чем я?

– Да.

– Я хотел лишь показать, что число американцев, ставших жертвами террористов, совершенно несопоставимо с ответной реакцией. Мы даже не попробовали остановить ирано-иракскую войну, потому что считали: ослабление обеих стран в наших интересах. Лично я полагаю это непростительным, но ведь я не вырабатываю государственную политику. Разумеется, лидеры обеих стран были безумцами с давней личной неприязнью. Их народы заплатили за это страшную цену.

– Я не знал о личной неприязни.

– Ну разумеется, она присутствовала. В тысяча девятьсот семьдесят пятом, когда Хусейн и шах Ирана подписали договор о границе по реке Шатт-эль-Араб (восточный берег объявлялся территорией Ирака), одним из неписаных условий было то, что Хусейн остановит политическую деятельность Хомейни.

– Как же Хусейн мог это сделать?

Перстон-Смайт посмотрел на меня как на идиота:

– Хомейни жил в Ираке. После высылки из Ирана он отправился в священный шиитский город Ан-Наджаф. В общем, Хусейн велел Хомейни остановиться. Хомейни отказался, Хусейн изгнал его в Кувейт, власти Кувейта тотчас изгнали его во Францию. За пятнадцать лет из Ирака были изгнаны семьсот тысяч шиитов. Разумеется, шииты обижены. Сейчас, после войны, обида особенно сильна.

Я захлопал глазами:

– Понимаю, вы хотите дать мне общее представление о ситуации, только как все это связано с интересующими меня террористами?

– К ним мы и подбираемся. Кружным путем, но так даже лучше. Что вам известно о разнице верований суннитов и шиитов?

Вечерами после работы над своим горным жилищем в Эль-Солитарио я кое-что об этом читал.

– К суннитам принадлежит около девяноста процентов мусульман. Они признают четырех первых халифов после смерти Мухаммеда. Шииты считают праведным халифом только Али, двоюродного брата Мухаммеда, а его лучшего друга Абу Бакра – нет. Они верят, что после смерти Мухаммеда законных наследников пророка убивают и всячески ущемляют. Сунниты более консервативны. У них нет таких понятий, как богослужение и духовенство. Страны, в которых шииты составляют большинство, – это Иран, Ирак, Ливан и Бахрейн.

– Совершенно верно, – подтвердил Перстон-Смайт, явно удивленный, что у меня, задававшего глупые вопросы, такие знания. – Терроризм не приемлют даже шииты. Одно из предписаний Мухаммеда – защищать стариков, женщин и детей. Одно из девяноста девяти имен Аллаха – Всемилостивый.

– Хорошо. Допускаю, что большинству мусульман терроризм чужд. Я это учту. Но мне хотелось бы услышать о тех, кто приемлет терроризм. О тех, кто убил мою мать.

– Хорошо. – Перстон-Смайт откинулся на спинку стула и открыл папку, лежащую перед ним. – Захватившие рейс девятьсот тридцать два, по-видимому, были шиитскими экстремистами, членами «Исламского джихада», террористической организации, связанной с движением «Хезболла», что переводится с арабского как «партия Аллаха». Личность двух террористов нам неизвестна, но мы подозреваем, что главарем являлся Рашид Матар, сотрудничавший с Махмудом Аббасом, организатором захвата круизного лайнера «Акилле Лауро». Как ни странно, в участии Матара мы уверены именно потому, что жертвой выбрали вашу мать. Если не считать беспорядочных обстрелов, при захвате самолетов террористы первыми освобождают женщин. В восемьдесят седьмом году Матар участвовал в избиении нескольких итальянских проституток в Вероне. Он уехал из страны, едва избежав ареста, но в квартире, которую ему пришлось бросить, нашли автоматы и техническую документацию к самолетам разных моделей. В начале тысяча девятьсот восемьдесят девятого Матар бежал из Каира после того, как до смерти избил шведскую туристку. За день до захвата самолета Матара засекла камера видеонаблюдения в аэропорту Афин. Таких совпадений не бывает.

Перстон-Смайт протянул мне фотографию восемь на десять.

Фотографию увеличили, пересняв с газетной, а ту, похоже, пересняли с паспортной. Надпись под фотографией была на итальянском, и я разобрал только имя: Рашид Матар. Ксерокопия получилась с точками – пришлось держать ее на расстоянии, чтобы как следует разглядеть черты лица. Матар оказался моложе, чем я ожидал, вопреки всему прочитанному. Гладковыбритый, с темными кустистыми бровями, смуглый, но не такой, каким я представлял себе араба. Нос обыкновенный, подбородок слабый. Лицо длинное, худое, уши плотно прижаты к голове. Глаза темные, глубоко посаженные.

– То, что террористы не только не отпустили женщин, но и выбрали женщину в жертвы, явно указывает на Матара, откровенного женоненавистника.

Я показал на фото:

– Можно мне сделать копию?

– У меня есть другие, эту можете взять.

– Где сейчас Матар?

– Неизвестно. Мысли у меня есть, а уверенности нет.

Я стиснул зубы и стал ждать.

– Вы ведь понимаете, что это лишь предположение?

– Это обоснованное предположение, – уточнил я.

– Да, пожалуй. – Перстон-Смайт резко подался вперед и переплел пальцы. – Вскоре после освобождения заложников из Алжира в Дамаск вылетел административный самолет. О его пассажирах не говорилось ни слова, но взлетел он на глазах у алжирских журналистов. Выводы здесь следующие: во-первых, алжирские власти пообещали террористам воздушный коридор, если они отпустят заложников; во-вторых, террористы улетели в Сирию. Именно так случилось в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом после угона кувейтского авиалайнера.

– Так вы хотите сказать, что террористы в Сирии?

– После угона самолета «Кувейт эйрвейз» террористы наземным транспортом вернулись из Дамаска в Ливан и укрылись в долине Бекаа, которая считается опорным пунктом «Хезболлы».

– Так, по-вашему, они в Ливане?

– В этом нас хотят убедить. По-моему, террористы никогда не покидали Алжира. У меня есть друг в агентстве Рейтер, который говорит, что один участок аэропорта усиленно патрулировался Национальной жандармерией Алжира, в то время как журналистам позволили наблюдать за вылетом самолета. Мой друг – человек подозрительный: когда чиновники велят смотреть в одну сторону, он смотрит в другую. Поэтому он и заметил, как трое небритых мужчин в военной форме не по размеру усаживаются в грузовик, который под конвоем жандармов выезжает за территорию аэропорта. Мой друг считает, что одним из небритых мужчин был Матар, но как следует он его не видел.

– По-моему, очень вероятно, что террористы до сих пор в Алжире.

Я вышел из-за угла и приблизился к ее двери. Мутило от волнения, а дыхание сбилось, словно я долго бежал или получил кулаком в живот. Когда я потянулся к звонку, рука дрожала так сильно, что я опустил ее, решив дождаться, когда дрожь пройдет. Я собирался с силами, чтобы попробовать снова, когда Милли вдруг сама открыла дверь.

– Привет! – выпалила она, потом, медленнее и спокойнее, повторила. – По-моему, ты собрался передумать. Ты точно готов?

– Ну, прошло две недели.

Две недели с моего последнего письма.

– Я обрадовалась твоему звонку, но ты говорил как-то неуверенно.

Я пожал плечами:

– Нет. Просто… Просто… Я боялся.

Я не попытался ни коснуться Милли, ни приблизиться к ней. Я боялся до сих пор. Милли показала на открытую дверь:

– Ты зайдешь или мне надеть пальто?

– Я здесь подожду. Я не убегу. Честно.

– Ладно. – Милли неуверенно улыбнулась.

Через минуту она вышла, накинув серое пальто.

– Куда пойдем? – Милли порылась в сумочке, вытаскивая ключи от машины.

Есть мне совершенно не хотелось.

– Не знаю. В любое место, куда хочешь ты.

– В любое место?

– В любое, куда мы можем попасть.

Милли посмотрела на тротуар, потом приподняла голову, из-под челки взглянула на меня и положила ключи обратно в сумочку.

– Я хочу поужинать в «Уэйверли-инне».

Теперь я удивленно на нее уставился. «Уэйверли-инн» в Вест-Виллидж, на Манхэттене. Я взглянул на часы. Время – шесть, значит в Нью-Йорке семь. Место для прыжка рядом с «Уэйверли-инном» я не помнил, зато помнил одно в десяти минутах ходьбы.

– Мне придется поднять тебя на руки, – объявил я.

Милли захлопала глазами, закусив верхнюю губу, потом сказала:

– Ладно, что мне делать?

Я встал у Милли за спиной и обнял ее за талию. Ее волосы оказались у самого моего лица, я чувствовал ее запах. Я замер на несколько секунд, пока Милли не начала ерзать. Тогда я поднял ее на руки и прыгнул к Триумфальной арке в Вашингтон-сквер-парк. Я отпустил было Милли, но потом снова обнял: у нее подкосились ноги.

Я подвел ее к скамейке в паре ярдов от арки.

– Ты как, ничего?

– Извини меня, – отозвалась Милли.

Вытаращив глаза, она смотрела то на арку, то на здания, то на улицу.

– Я знала, что ты так можешь, но не знала, что сделаешь. Если ты понимаешь, о чем я.

– Теоретические знания в контрасте с уверенностью. Понимаю, можешь не сомневаться. Еще понимаю, что потом ты начнешь сомневаться, хотя только что прочувствовала.

В Нью-Йорке было холоднее, чем в Стиллуотере, здесь уже подмораживало, и немногочисленные посетители Вашингтон-сквер-парка шагали быстро. Только пятница есть пятница, и жизнь в Вест-Виллидж кипела.

Милли медленно поднялась и спросила:

– Куда теперь?

Я повел ее вдоль границы парка. По пути Милли спросила про похороны, и я ответил, что все прошло нормально. Пожаловался на пастыря и рассказал про маминых подруг. Потом объяснил, что сделал с папой, когда тот появился на службе.

– Теперь я чувствую себя виноватым.

– Почему?

– Не знаю. Чувствую, и все.

Мы свернули на Уэйверли-плейс, и Милли после недолгого колебания проговорила:

– Твой отец плохо обращался с вами обоими, но, по-моему, ты понимаешь, что он тоже способен горевать. Понимаешь, что он по-своему любил твою маму. Гармоничными их отношения точно не назовешь, но ты винишь себя в том, что лишил его возможности скорбеть.

– Пусть скорбит подальше от меня! – выпалил я и понизил голос: – Наверное, ты права. Или же я виню себя в том, что бросил папе вызов.

– И такое возможно. – Милли кивнула. – А вот и «Уэйверли-инн».

Свободных столиков не оказалось, поэтому мы, чтобы не мерзнуть, пятнадцать минут прождали в фойе, стараясь не мешать официантам. Когда мы с Милли ели здесь в последний раз, то сидели на задней террасе, но ведь дело было летом.

Я рассказал ей про сержантов Уошберна и Бейкера и почему они меня разыскивали.

Милли нахмурилась, потом тихо посетовала:

– Ну почему ты мне сразу не сказал?

Я отвернулся и нервно сглотнул. Заводить спор из-за этого не хотелось. Милли пожала плечами:

– Ладно, наверное, я не дала тебе возможности сказать.

– Ну, мы тут оба хороши. – Я с трудом сдержал улыбку.

Старшая официантка подвела нас к столику в углу. Я выдвинул стул, и Милли села.

– Как ты это делаешь? – спросила она, прижав ладони к стеклянному подсвечнику, чтобы согреться.

Я поджал губы:

– Нужно взяться за спинку стула и выдвинуть его. Когда девушка устроится, нужно легонько подтолкнуть стул, чтобы девушка села ближе к столу.

– Ха-ха-ха. Trèsamusant!

Непохоже, чтобы Милли забавлялась.

– Как я делаю что?

Я прекрасно понимал, о чем она.

– Как ты… телепортируешься?

Я шумно выдохнул:

– Я называю это прыжками. Как это получается, понятия не имею. Прыгаю, и все.

Милли нахмурилась:

– То есть никакого специального устройства нет?

– Есть только я.

Поиграв с салатной вилкой, я пожал плечами и объяснил, как получилось в первый раз. Милли уже слышала историю в кровавых подробностях, но не слышала, как я спасся. Я рассказал ей о своих гипотезах, о попытках найти других прыгунов, об ограничениях при прыжках. Как отомстил потенциальному насильнику Топперу и парню из транзитного бруклинского отеля. Под конец я рассказал ей, как украл деньги.

– Что ты сделал? – Милли резко выпрямилась, вытаращила глаза и разинула рот.

– Т-ш-ш!

Другие посетители ресторана уставились на нас, живописно замерев кто с ложкой, кто с вилкой на полпути ко рту. Милли часто-часто моргала.

– Ты ограбил банк? – куда тише спросила она.

– Т-ш-ш! – Я почувствовал, что у меня горят уши. – Не устраивай сцену.

– Не затыкай мне рот! Не я банк ограбила.

К счастью, Милли понизила голос до шепота.

Подошел официант, и мы заказали выпивку: Милли – мартини с водкой, я – бокал белого вина. Я не знал, поможет ли вино, но решил, что не помешает.

– Миллион долларов? – переспросила Милли, когда официант ушел.

– Да, почти.

– И сколько осталось?

– А что?

Милли покраснела:

– Любопытно. Чувствую себя настоящей охотницей за деньгами!

– Около восьмисот тысяч.

– Долларов!

Мужчина за соседним столиком аж воду пролил.

– Господи, Милли! Хочешь, чтобы я оставил тебя здесь? Ты в полутора тысячах миль от дома.

Официант принес напитки и спросил, готовы ли мы сделать заказ.

– Пожалуйста, подождите немного. Мы еще даже не заглядывали в меню.

Милли глотнула мартини и скривилась.

– В чем дело? Коктейль не тот?

Милли покачала головой, сделала еще один глоток и снова скривилась.

– Коктейль отличный. Ты ведь не бросишь меня здесь, в Нью-Йорке? С собой у меня только пятнадцать баксов.

– Ну… могу оставить тебя в Центральном парке. Да и в Вашингтон-Хайтс кое-где еще довольно людно.

– Дэви!..

– Ладно, ладно. Я тебя не покину.

Милли как-то странно на меня посмотрела.

– Что? Я думал, ты вздохнешь с облегчением.

– Слова ты подобрал примечательные. – Милли облизала губы. – Хотя не столько примечательные, сколько чересчур точные.

– В смысле?

– «Я тебя не покину». В этом дело, да? Она снова тебя покинула?

– Она погибла, а не сбежала.

– Она покинула тебя навсегда, – кивнула Милли.

Я почувствовал, что злюсь:

– Извини, я отлучусь на секунду.

Я резко встал и пошел в уборную, но там оказалось занято. Я прижался к стене, плотно скрестив руки на груди. Я смотрел перед собой, но не видел ничего. В уборную мне особо не хотелось, но я боялся накричать на Милли. Мама стала жертвой террористов, а не бросила меня! На этот раз не бросила…

Никто не смотрел, поэтому я прыгнул в ванную стиллуотерской квартиры. Ударить бы что-нибудь, и посильнее! Тарелок не осталось – бить нечего. Я опустился на колени у кровати и принялся лупить матрас. Я ударил его раз двадцать с такой силой, что ладони заболели. Потом я сделал несколько глубоких вдохов, зашел в ванную и сполоснул лицо.

В памяти четко запечатлелся тротуар у ресторана, туда я и вернулся. Старшая официантка увидела, как я открываю дверь и захлопала глазами:

– Я не заметила, как вы вышли.

– Захотелось на воздух, – ответил я, пожав плечами.

Старшая официантка кивнула, и я вернулся за столик. Отсутствовал я около пяти минут.

Милли вздохнула с облегчением:

– Официант снова подходил. Нам пора взглянуть на меню.

Следующие десять минут мы выбирали и заказывали еду. Когда мы снова остались одни, Милли не захотела говорить ни о чем серьезном. Думаю, боялась снова испугать меня.

– Милли, прости, но о том, что связано с мамой, я пока рассуждаю не слишком здраво. Эту тему мне лучше не поднимать.

Милли кивнула. В свете свечи она казалась очень бледной, зато ладони пылали алым: она снова прижала их к стеклянному подсвечнику. Мое раздражение растаяло как воск. Она такая красивая, такая привлекательная! На глаза навернулись слезы. Я отвернулся к стене и проговорил:

– Милли, я скучал по тебе.

Она потянулась ко мне и сжала мою руку. Ладонь у нее была очень теплая. Подавшись порыву, я поцеловал ей ладонь, и Милли приоткрыла рот. Я накрыл ее ладонь своими.

– Я скучала по тебе, – призналась она, ненадолго замолчала, потом осторожно освободила ладонь из плена моих рук. – Должна сказать, мне очень не по себе оттого, что ты украл деньги. По-моему, это неправильно.

– Я никому не навредил.

– А как насчет вкладчиков?

Об этом я думал уже не раз и не два.

– Такую сумму банк ежемесячно теряет на просроченных ссудах. Такую сумму они ежедневно зарабатывают на процентах. Банк-то большой. То, что я украл, для них мелочи. Ни один вкладчик не пострадал.

– Мне это все равно не нравится. – Милли покачала головой. – Воровать – плохо.

Я почувствовал, как мое лицо становится апатичным, а когда скрестил руки на груди, почувствовал холод.

Милли развела руками:

– Это не меняет того факта, что я тебя люблю. Я жутко по тебе скучала – по твоим звонкам, по твоему телу в моей постели. Даже не знаю, что с этим делать. Моя любовь сильнее неприязни к краже.

Я опустил руки и через стол потянулся к Милли, а она подалась вперед. Мы целовались, пока свеча не прожгла дыру у меня на рубашке. Мы засмеялись. Потом я приложил лед к обожженному месту, принесли еду, и все было хорошо.

Рейсом 1555 «Американ эйрлайнс» я вылетел из аэропорта Кеннеди в южный терминал лондонского Гатвика. Вылетали мы после полуночи, в Лондон прибывали в 7:20 по местному времени. Летел я самолетом «Макдоннел-Дуглас ДС-10», бизнес-классом, и мой сосед без конца отпускал глупые шутки про гидравлическое масло.

Я всерьез подумывал прыгнуть с ним обратно в Нью-Йорк, когда мы прибыли в Лондон. Вот кретин!

Лондон встретил сыростью и страшным холодом, а люди говорили как дикторы по телевизору. Если бы выспался в самолете, то слушал бы их часами. До моего стыковочного рейса в Алжир через Мадрид оставалось шесть часов. Я прошел таможню, прыгнул в Стиллуотер за камерой и снял в аэропорту несколько мест для прыжка. Потом я прыгнул в Эль-Солитарио, поставил будильник, чтобы зазвонил через четыре с половиной часа, и заснул.

В Мадрид я летел самолетом «Эйр Алжир». На борту разрешалось курить, и сизые клубы долетали до меня из конца салона бизнес-класса, где четверо французов дымили как паровозы. К счастью, до Испании лететь только два с половиной часа, а там французов сменили некурящие арабы.

На алжирской таможне возникли проблемы. У меня не было ни обратного билета, ни брони в отеле, поэтому меня заставили отойти в сторону, чтобы контроль прошли другие пассажиры. Я прыгнул бы прочь, но у таможенников остался мой паспорт.

После сорокапятиминутной задержки мне предложили купить обратный билет или внести залог. Под зорким взглядом таможенника я купил возвратный билет на рейс «Эйр Алжир» до Лондона на следующую неделю. Я также обменял около ста девяноста долларов, чтобы получить тысячу алжирских динаров, минимальную необходимую сумму, и задекларировал оставшиеся доллары, эквивалентные более чем пяти тысячам алжирских динаров. Лишь тогда мне отдали паспорт, предупредив, что любой обмен валюты следует должным образом задокументировать, и да поможет мне Аллах, если при выезде из страны я не смогу отчитаться в трате долларов.

Я заснял несколько мест для прыжков и вышел из здания. Было холодно, влажно, зелено, со стороны Средиземного моря высились горы. Если бы не мужчины в халатах и в джеллабах и не пара женщин под паранджой, я не поверил бы, что прилетел в Северную Африку. Мимо меня, болтая, прошли английские туристы. Они направлялись в Тикжду, где «снег в этом году особенно хорош».

Мужчина за информационной стойкой внутри терминала отправил меня в ВИП-терминал. Попасть туда я не мог, но в окно у выхода на посадку увидел бетонированный участок, на котором самолет с заложниками стоял два дня, пока велись переговоры. Может, мне полететь на Кипр, чтобы увидеть взлетно-посадочную полосу, на которой погибла мама?

Места для прыжков я заснял буквально за пару минут, но ретироваться не мог из-за толпы нищих куда грязнее и настырнее нью-йоркских. Только я давал мелочь одной группе, появлялась другая. В итоге я вернулся в терминал и прыгнул из кабинки туалета.

Ворота открываются в десять утра, поэтому мы с Милли прыгнули в Диснейуорлд на пять минут позже, прямо к «Спейс маунтин». Сели мы вторыми и прокатились три раза, прежде чем образовалась очередь. Потом заглянули на «Стар-турс» в «Дисней MGM», потом на «Боди ворс» в «Эпкоте».

Мы побывали на «Пиратах Карибского моря», в «Особняке с привидениями», на «Дикой горе мистера Тоуда». К этому времени посетителей стало до неприятного много, поэтому мы с Милли прыгнули в Лондон и на такси поехали в центр.

В Лондоне на четыре часа больше, чем во Флориде, и куда холоднее, но таксист отвез нас в старый отель, где кормили хорошим полдником. Потом мы гуляли у Темзы, пока с реки не наползла ледяная мгла. Тогда мы прыгнули в Эль-Солитарио.

В Англии мы видели закат, а в Техасе было два часа пополудни и температура за двадцать пять градусов.

Милли разок посмотрела вниз с пика Ла-Мота и сказала:

– Я думала, что держусь молодцом, но, боюсь, мне нужно присесть.

Мы прыгнули в мое горное жилище, и я усадил ее на диван. За несколько недель с начала строительства я сложил стену от верхнего выступа до нижнего, поставил окна, дверь и вытяжку для дровяной печи. Пространство в глубине выступа я отделил и поместил там самый большой бензиновый генератор, какой смог поднять. Он обеспечивал электричеством пять напольных ламп, освещавших жилище. Самые явные неровности пола я выровнял, хотя заметный скос остался. Я купил несколько ковров из овчины и мебель из некрашеной сосны. Вдали от входа, где верхняя каменная плита клонилась к нижней, я поставил кровать. У самого высокого участка искусственной стены, между окнами, втиснулись книжные полки, как следует укрепленные, на подпорках, чтобы стояли более-менее ровно. Полки я понемногу заполнял новыми приобретениями.

Милли откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Я прыгнул в стиллуотерскую квартиру, наполнил большой стакан ледяной водой и вернулся. Милли так и не подняла веки.

– Вот холодная вода, – проговорил я, поставив стакан на приставной столик.

Милли открыла глаза и посмотрела на стакан, стенки которого покрылись капельками конденсата. Она глотнула воды, взглянула по сторонам, увидела природный камень над диваном, снова осмотрелась, пытаясь разглядеть дальний конец помещения:

– Где мы сейчас?

– В Техасе. Недалеко от вершины горы, которую я тебе показывал.

– А это откуда? – Милли приподняла стакан с водой.

– Из Стиллуотера.

Милли покачала головой:

– Вспоминается «Сон в летнюю ночь».

– Которая часть?

– Где Пэк говорит: «Весь шар земной готов я облететь за полчаса».

– Какой копуша!

– В одном месте фея говорит: «Над холмами, над долами, сквозь терновник по кустам, над водами, через пламя я блуждаю тут и там! Я лечу луны быстрей…»

– Пожалуй, твой Шекспир лучше меня, – признал я, улыбнувшись.

– «Веселый дух, ночной бродяга шалый. В шутах у Оберона я служу…» Школьная постановка, но отзывы были отличные. Доброго Малого Робина играла я. Меня хотели заставить играть ту зануду Гермию, но я стояла на своем. О роли Пэка мечтали все парни, но на пробах только я прочла первый акт наизусть.

Милли как-то нерешительно поднялась и подошла к окну.

Солнце отбрасывало резкие тени, профиль скалы четко отражался на противоположной стене каньона, наклоненный под углом три градуса, так же как мой кренящийся пол. Милли встала на цыпочки и подалась вперед, чтобы заглянуть за край выступа. Дно каньона в двухстах футах внизу едва просматривалось.

– Почему я не слышала, как ты рванул в Стиллуотер?

– В смысле?

– Ну разве не должно было быть шороха, шелеста или какого-то хлопка?

Об этом я не думал.

– Может, ты плохо слушала, может, звук очень тихий.

Милли отставила стакан с водой:

– Попробуй еще раз, мы проверим. Я буду само внимание.

– Просто прыгнуть куда-нибудь, а потом обратно?

Милли кивнула.

– Ладно.

Я прыгнул на выступ со стороны отсека с генератором, сделал глубокий вдох, прыгнул обратно в дом, и Милли вздрогнула.

– Ну что?

– Ничего. – Милли шумно выдохнула. – Твои прыжки пугают, даже когда ожидаешь их.

– Прости. – Я потянулся к Милли и обнял ее. – Это одна из причин, по которой я тебе не открылся. Боялся тебя испугать. Не хочу терять тебя, я уже потерял слишком много.

Милли прижалась ко мне, уютно устроившись у меня на груди. Я начал баюкать ее, но вскоре она отстранилась и спросила:

– Где туалет?

– Ну… В Стиллуотере.

Милли закатила глаза.

– Ладно, я зажмурюсь.

Я поднял ее на руки и прыгнул в стиллуотерскую квартиру. В моей бруклинской квартире Милли не была, поэтому мебель и игрушки не видела. Я показал ей, где уборная, а сам подождал в гостиной.

– У меня возникла страшная мысль, – объявила Милли, выйдя ко мне. – Вдруг ты унесешь меня в свое горное убежище, сам отлучишься куда-нибудь и пострадаешь или погибнешь.

К сожалению, представить нечто в этом роде было нетрудно. На выступе нет ни еды, ни воды, ни возможности спуститься.

– Я об этом не подумал.

Милли пожала плечами:

– Я не против того, чтобы туда прыгать, но оставаться там одна не хочу. Ты ведь понимаешь, о чем я? Решишь за чем-то отправиться – бери меня с собой или возвращай в Стиллуотер, ладно?

– Да, – кивнул я. – Никаких проблем.

Милли обвела взглядом гостиную и увидела видеоаппаратуру. Я объяснил ей, что записываю места для прыжков. Милли смотрела то на камеру, то на меня.

– Хм, а ты снимаешь свои прыжки? Вдруг в замедленном режиме что-то видно?

– Хм, давай проверим.

Я поставил камеру на треногу и направил объектив в центр гостиной. Для воспроизведения я подсоединил провода к большому монитору и включил режим замедленной съемки.

– Куда мне прыгать?

Милли следила за моим изображением на мониторе. Я сам посмотрел туда, но быстро отвел взгляд: что там за непонятный парень?

– Куда угодно. Досчитай до пяти и сразу возвращайся, ладно?

Я прыгнул на смотровую площадку аэропорта Уилла Роджерса. Высота там примерно та же, что в квартире, в ушах не хлопало. Стараясь увидеть всю площадку, я огляделся. К счастью, она пустовала. Я медленно сосчитал до пяти и прыгнул обратно.

Милли ждала меня, но все равно вздрогнула.

– Прости.

– Я привыкну. Наверное. Научил бы ты меня прыгать!

– Если бы я знал, как это делается…

Я перемотал пленку и включил воспроизведение на нормальной скорости. Вот я стою посреди гостиной, ниже колен обрезанный кадрированием, потом исчезаю. Я снова мысленно сосчитал до пяти и примерно через то же время снова появился в кадре. Милли, сидевшая на диване, подалась вперед и уперлась локтями в колени.

– Если бы увидела такое по телевизору, сказала бы, что это дешевый спецэффект. Ну, когда останавливают камеру, уводят актера со сцены и снова начинают съемку.

– Ага. Посмотрим в режиме суперзамедления.

Я перемотал пленку и включил супермедленное воспроизведение. Мы стали ждать, наблюдая, как мое изображение спрашивает Милли, куда прыгать. Рот я открывал словно с трудом. Прежде чем я исчез, прошла целая минут. Только стоял в гостиной, потом раз – и нет.

– Что это было?

– В смысле?

– Когда ты прыгнул, мелькнула какая-то вспышка.

– Я ничего не видел, – заявил я, качая головой.

– Перемотай назад. Можно воспроизвести еще медленнее?

– Самый медленный вариант мы уже видели, хотя, по-моему, есть покадровая перемотка.

Я встал около камеры, перемотал пленку к самому прыжку и начал прокручивать, используя кнопки «стоп-кадр» и «следующий кадр». Еще больше времени ушло на то, чтобы добраться до моего исчезновения, но когда я добрался…

– Опа! – воскликнула Милли. Сначала на экране подрагивал кадр, на котором я стоял в гостиной, а на следующем появился мой контур, брешь в форме Дэви. В глубине бреши просматривался хвост «Боинга-727» авиакомпании «Американ эйрлайнс», видный в окно смотровой площадки. – Что это?

Я объяснил Милли, куда прыгал. Она вытаращила глаза и энергично закивала. Я нажал на кнопку «следующий кадр» – брешь исчезла, в кадре осталась гостиная.

– Здорово! Понятно, почему нет хлопка. Ты не исчезаешь из одного места, появляясь в другом, ты как через дверь проходишь. Точнее, дверной проем проходит вокруг тебя, ведь ты не двигаешься. Перемотай к месту, где ты появляешься.

Я отыскал на пленке нужный момент и прокручивал кадры с пустой гостиной, пока снова не появилась брешь в форме Дэви, немного иная, ведь я изменил позу. Мелькнул другой кусок «Боинга-727», соответственно месту, где я стоял перед прыжком. В следующем кадре вместо бреши появилось мое тело.

– Видел?

Я кивнул.

– А что случится, если я не смогу пройти сквозь ту дверь?

– О чем это ты?

– Ну, что случится, если меня наручниками приковать к чему-то неподъемному? Или если меня схватит человек, которого я не смогу сдвинуть с места?

Милли встала:

– Так попробуй! Я буду держать тебя за спину, а ты постарайся прыгнуть.

Я обдумал ее предложение:

– По-моему, мысль не слишком удачная. Вдруг я унесу с собой не всю тебя, а лишь часть?

– С тобой такое бывало? – Милли захлопала глазами.

– По-моему, это маловероятно. – я покачал головой.

– Но если ты прыгнешь только с моими руками, боюсь, получится не очень здорово.

– Погоди, есть другой вариант.

Я прыгнул к магазину подарков на Седьмой авеню у самой Таймс-сквер и купил дешевые наручники. Продавщица пыталась впарить мне дешевую резиновую маску Ричарда Никсона, очень дешево, по спеццене, но я отказался.

– Ну вот, и времени для сексуальных причуд нет, – посетовала Милли, когда я показал ей наручники.

– Нужно найти место, где я смогу прицепить их к чему-то прочному, – сказал я, смеясь.

Мы вышли на крыльцо. Оно не просматривалось из других квартир, а железные перила на нем надежно крепились к бетону лестничной площадки. Прежде чем надеть наручники, я убедился, что оба ключа работают на обоих наручниках, и отдал один ключ Милли на хранение. Потом я приковал один браслет к перилам, другой надел на левое запястье.

– Куда ты прыгнешь?

– Просто в квартиру.

Я представил себе гостиную и попробовал прыгнуть. На миг почудилось, что я прыгнул, но секундой позже левую руку и предплечье обожгла боль. Я так и остался на крыльце.

– Черт! – выругался я, горячо желая озвучить целый список синонимов.

На запястье появилась кровоточащая ссадина, а предплечье словно горилла помассировала. Локоть и плечо болели, но, по-моему, вывихов не было.

– Пожалуйста, разблокируй наручники! – простонал я.

Милли достала ключ и освободила меня. Я прижал руку к груди и выругался.

Милли явно испугалась:

– Неудачная мысль, да?

Я хрипло засмеялся. Боль стихала, ссадина оказалась неглубокой. Мы вернулись в квартиру, и, пока я промывал запястье под краном в ванной, Милли рассказывала, что увидела:

– Ты словно замерцал. Клянусь, на миг я увидела книжную полку в гостиной, но ты не исчез. Что ты почувствовал?

– Словно левая рука на дыбе, словно ее дикие лошади отрывают.

Локоть и плечо теперь двигались свободнее, кровь едва сочилась. Милли сходила к себе за бинтом и пластырем и аккуратно перевязала мне запястье.

– По крайней мере, можно не беспокоиться о том, что ты оторвешь руку или ногу. Все, что ты не можешь протащить через портал, тянет тебя обратно. Нужно проверить, что случится, если я буду крепко держать тебя сзади.

Любопытство Милли оказалось сильнее моих опасений. Мы вышли в гостиную и отодвинули кресло, чтобы освободить больше места. Милли встала сзади и обвила меня руками на уровне груди.

– Готова?

– Готова. – Милли стиснула меня изо всех сил.

Я прыгнул в спальню, ожидая, что меня потянет назад, но в итоге чуть не упал вперед, оказавшись в спальне без Милли. Через раскрытую дверь я услышал, как она охнула. Вернувшись в гостиную, застал ее на полу, на четвереньках.

– Эй, ты как, ничего?

– Просто равновесие потеряла. Ты вдруг словно смазкой покрылся и выскользнул у меня из рук, как арбузное семечко. Давай попробуем снова.

– Ну, если хочешь, – пожал плечами я.

На этот раз одну руку Милли положила мне на левое плечо, другую – на правый бок, обвив мне грудь, как живой патронташ. Она взяла себя за запястья и сжала так сильно, что мне стало трудно дышать.

– Давай! – скомандовала Милли.

На этот раз прыгать было тяжелее, и когда я оказался в спальне, Милли была со мной, по-прежнему в виде живого патронташа. Шумно выдохнув мне в правое ухо, она разжала объятия:

– Ну надо же, как интересно!

Обернувшись, я увидел, что она стоит спиной к кровати и улыбается. Я скользнул к ней и толкнул ее на кровать. Так в тот день закончились эксперименты с телепортацией и начались эксперименты иного рода.

Потом Милли сказала:

– Дэви, сегодня я побывала во Флориде, в Лондоне, в Техасе, в Оклахоме. Возник один вопрос.

– Какой?

– Мне полагаются бонусы для часто летающих пассажиров?

Автобус Государственного предприятия пассажирского автотранспорта до Тигзирта был битком набит алжирцами, пропах по́том и неизвестными пряностями, зато пейзаж за окном – то крутые холмы, то лазурные волны – был совершенно чудесный. Настоящие туристы добираются в Тигзирт на автобусах, арендованных Алжирским туристическим агентством, или берут напрокат «фиаты». От столицы до Тигзирта лишь двадцать шесть километров, но из-за многочисленных остановок поездка растянулась на полтора часа. Попутчики несколько раз заговаривали со мной на французском, арабском и берберском, но я лишь плечами пожимал.

В полдень автобус затормозил на остановке № 24, у моста, где ручеек течет с хребта Телль-Атлас к морю. Пассажиры и водитель вышли из автобуса и вымыли руки в ручье. Кто-то захватил с собой маленький коврик, кто-то опустился на колени прямо на землю – арабы обратились лицом к Мекке и стали молиться. Через пятнадцать минут все вернулись в автобус, и мы поехали дальше.

В тигзиртском отеле «Мирзана» администратор говорил по-английски и твердил, что свободных номеров нет. Я и не надеялся: меня предупредили, что на алжирских курортах отель бронируют за несколько месяцев вперед.

– Мне номер не нужен, – повторил я. – Я ищу одного человека, приезжего.

Я положил на стойку двадцатидолларовую банкноту. По официальному курсу за доллар давали около девяноста пяти динаров, а по уличному – в пять с лишним раз больше. Интересно, администратор в курсе? Я прочитал об этом в путеводителе Фодора. Администратор взял банкноту и стал слушать внимательнее.

– Кого именно вы ищете?

– Рашида Матара.

Администратор захлопал глазами, потом проговорил:

– Я не знаю этого человека.

Брехня! Я вытащил копию фотографии и показал администратору. Тот снова захлопал глазами, пожал плечами и проговорил:

– Извините, нет.

– Вы уверены?

– Да. Очень уверен. – Администратор снова пожал плечами.

– Ну, спасибо, что уделили мне время, – сказал я и через фойе прошел в ресторан.

Меня усадили за столик с видом на море и на теннисные корты. «Мирзана» стоит на холме, то есть над пляжами. В Тигзирт приезжают ради пляжей, впечатляющих древнеримских руин, византийской базилики. Я заказал мятный чай и предъявил официанту фото Рашида Матара.

Официант явно испугался и заявил, что не видел Матара, хоть я и предложил деньги. К деньгам он не притронулся.

Чай мне принес другой официант, который не говорил по-английски и тут же ушел, даже не взглянув на фотографию, которую я поднял.

Чай оказался приторным.

На корте играли двое смуглых мужчин с густыми усами, в кипенно-белой форме для тенниса, – мяч летал через сетку, как из катапульты. В открытую дверь я слышал хлопки ракеток, бьющих по мячу. Ни один из теннисистов Матаром не был. У самого берега на якоре стояли моторные и парусные яхты, справа просматривался кусок пляжа – ни единого свободного места.

Я потягивал чай и наблюдал, сравнивая каждого прохожего с фото.

Может, Матар и не здесь. «Мирзана» – лучший отель города, но ведь есть частные апартаменты, которые сдают в аренду. Мой информатор обмолвился лишь о том, что Матара здесь видели.

«Он был на городском пляже, точно был. И полиция неподалеку. Они держали ситуацию под контролем, защищая не то Матара, не то местного вали».

Доктор Перстон-Смайт из Джорджтаунского университета дал мне рекомендательное письмо и посоветовал обратиться к мистеру Теодору, сотруднику посольства Великобритании. Тот повел меня в ресторан «Бакур» на улице Патриса Лумумбы. Еду там подавали местную. Под конец мы пили мятный чай, куда вкуснее, чем в «Мирзане».

Бо́льшую часть времени мистер Теодор критиковал полуофициальных гидов, ошивавшихся в местном Музее народного искусства, и оплакивал касбу, старый город, некогда живописный, но давным-давно изгаженный.

– Видите ли, французы оставили в Алжире отличную систему здравоохранения и неплохие общественные сооружения. Местная экономика держалась на нефти, но вот грянул кризис, и теперь это страна со всплеском рождаемости (спасибо хорошему медобслуживанию) при крахе экономики. Алжир был экспортером продовольствия, нынче же все рвутся в города, а лучшие сельхозугодья превращаются в пустыню. Сегодняшняя касба – одна большая трущоба. – Мистер Теодор аккуратно поднес ко рту чашку и сделал глоток. – Я левша, но есть левой рукой нельзя. Только не на людях, чтобы до скандала не дошло.

О Рашиде Матаре мистер Теодор сообщил лишь, что его видели в Тигзирте, якобы отдыхающего и расслабленного.

– Нет ведь прямых доказательств того, что он участвовал в угоне самолета.

– Вы правда верите, что Матар невиновен?

– Нет, не верю, – улыбнулся мистер Теодор. – Он однозначно виновен. Просто ради освобождения заложников алжирские власти явно заключили с ним сделку и свои обязательства выполняют. Любые попытки экстрадировать Матара алжирцам не понравятся.

Я кивнул.

Мистер Теодор посмотрел на меня чуть ли не критически:

– Вы же никакую глупость не планируете? То есть если планируете убить Матара, осуждать вас я не вправе. Только ничего не получится. Матар сам убийца, вас мигом разоблачат.

Я почувствовал, как краснеют уши:

– Определенных планов у меня нет. Пока хочу просто его разыскать.

– Ну, будь вы английским подданным, я определенно попробовал бы отослать вас на родину.

В итоге я задержался в Тигзирте, где Рашид Матар якобы расслаблялся на пляже и якшался с вали, правителем местного вилайета. Решил остаться в отеле еще на час, а на следующий день вернуться и попытать удачи на пляже. Счет я оплатил динарами и направился в фойе. У главного входа стояла банкетка, с которой отлично просматривались и фойе, и лифты. Я сел на банкетку, достал из кармана книгу и начал читать.

Прошли немецкие туристы, группа французов. Арабов было совсем мало, и на Матара они не походили. Я собрался отложить поиски на завтра, когда в фойе вошли два служащих Дарак эль-Ватани, Национальной жандармерии. Они зашагали к стойке администратора, и тот показал на меня.

Сукин сын! Я направился к двери и прочь из отеля. За спиной закричали: «Arrêtez! Arrêtez!» Я повернул направо, спрятавшись от копов, и прыгнул в стиллуотерскую квартиру. В ушах хлопнуло, колени задрожали, и я сел. На улице зашумел автобус, и я вздрогнул.

«Успокойся! – приказал я себе. – Копы что, в квартиру к тебе ворвутся? Они на другом конце света!»

Я сделал несколько глубоких вдохов. Ну почему я такой пугливый? Я же неуязвим. Могу хоть сейчас прыгнуть обратно в «Мирзану». Главное, чтобы наручники не надели, без них копам меня не удержать. Могу даже дождаться, когда меня закроют в камере, и прыгнуть на свободу.

«Тебя могут убить», – напомнил внутренний голос. Да, верно.

Первую неделю рождественских каникул Милли гостила у отца в Оклахома-Сити, а в день Рождества собиралась в Уичито, штат Канзас, чтобы провести вторую неделю с мамой и отчимом. В общем, праздники у нее семейные, и, хотя мы запланировали несколько свиданий, часто тревожить ее не следовало.

Я прыгнул в Станвилл, к «Дэйри куин» на Мейн-стрит, и неспешно зашагал по улице, глядя на рождественские украшения.

Снег выпал сразу после Дня благодарения, и с тех пор держались холода, так что дворы и парки лежали под снежным покрывалом, грязным от сажи и мусора. У здания суда на сером снегу темнели тропинки, протоптанные до мертвой травы. На улицах было чисто, снег остался только у обочин, куда снегоуборочные машины нагребли целые сугробы.

Рождественские украшения, чудеса нефтехимии, город использовал уже лет шесть – я увидел те же пластмассовые звезды и сахарные посохи. Гирлянды на падубе заметно обтрепались, красную звезду на фонарном столбе у здания суда украсили надписью краской из баллончика: «Революция близка!» Кто-то другой зачеркнул слово «близка» и написал взамен «неизбежна».

Ясно, власть империалистов в Станвилле доживает последние дни.

В Алжире уже вечерело, а здесь еще и полдень не настал и люди вовсю ходили по магазинам. Если в нашем сонном центре такая суета, то страшно представить, что творится в «Уолмарте». Тут я увидел папину машину у таверны Джила, возле паркометра с просроченной оплатой.

По улице ехал трицикл, который полиция выделила женщине-контролеру платных стоянок. Миссис Томпсон, растолстевшая и расфуфыренная, в полицейской форменной куртке с синим меховым воротником, выписывала талон «БМВ» с номерами другого штата. Интересно, там оплата просрочена или миссис Томпсон штрафует водителя как чужака и/или аморального декадента? Она же все-таки жена преподобного Томпсона, баптистского священника.

Я полез в карман за мелочью. Половина монет оказались алжирскими, попалось несколько английских пятипенсовиков, хотя и пятицентовиков набралось достаточно, чтобы оплатить нужные сорок пять минут. Стрелочка поднялась вверх, и лишь тогда я понял, что помогаю отцу.

Я нахмурился. У главного входа в таверну лежал шлакоблок, которым в теплую погоду припирали дверь, чтобы не закрывалась. Может, швырнуть его в лобовое стекло «кадиллака»? Я уже двинулся в ту сторону, глядя на шлакоблок, когда мимо проехал трицикл миссис Томпсон и отвлек меня.

Наверное, отец заметил миссис Томпсон в окно, потому что в тот самый момент вышел из таверны, отсчитывая мелочь. Тут между таверной и паркометром он увидел меня.

– Дэви! – испуганно позвал он.

Моя злость никуда не делась, а тут еще ее подогрели страх и изумление на отцовом лице. Раз – и я шлепнул его по вытянутой руке. Монеты рассыпались, поскакали по тротуару, а я прыгнул в свое горное убежище в техасской пустыне.

В Тигзирт я вернулся в наряде построже – в легком льняном костюме – и отправился не в отель, а через деревню на пляж. Попрошайки на улицах попадались, но куда меньше, чем в столице. Ветер дул со Средиземного моря, ярко светило солнце. Я надеялся, что мой словесный портрет не распространяют среди жителей и гостей Тигзирта, а если и так, то сейчас я не слишком на него похож.

На пляже оказалось не очень людно, женщины в купальниках явно были туристками. Вдоль самой воды, закрытые длинной чадрой и паранджой, шли три женщины (хотя кто скажет точно?) – длинные одеяния подняты до лодыжек, голые ступни – в пене. По черным нарядам я решил, что они из Саудовской Аравии, ну а девушек в бикини мысленно записал в шведки.

Пятнадцатый загорающий, француз, говоривший по-английски с акцентом, но вполне прилично, узнал человека на фотографии.

– Да, да, мужчина с телохранителями. Он приплыл на большой яхте. – Француз посмотрел на бухту, где, защищенные мысом справа, стояли яхты. – Хм, ее тут нет. У того мужчины моторная яхта с синей трубой. Большая, как минимум метров тридцать. Тот человек сходит на берег и разговаривает с красивыми девушками, приглашает их кататься на водных лыжах.

Я поблагодарил француза и решил ограничить дальнейшие поиски этой яхтой. На пляже никто не знал ни ее названия, ни когда она отплыла, хотя несколько человек ее видели. Одна англичанка посоветовала заглянуть на топливный причал в гавани, рядом с рыбацкими лодками.

– На причале есть пара магазинов, где яхтсмены пополняют запасы. Еще там дежурит портовый инспектор, а он должен знать, что к чему.

Я сказал спасибо и пошел обратно через пляж. В туфли набрался песок: я не догадался вовремя разуться. Рядом был парапет, отделявший от улицы чей-то сад; я облокотился на него и вытряхнул песок из обуви.

Наклонившись вперед, чтобы завязать шнурки, я случайно бросил взгляд в конец улицы. На углу, ярдах в ста от меня, стоял мужчина. В руках он держал камеру с очень большим телеобъективом, направленным на меня.

Это турист, просто делающий панорамный снимок улицы? Вряд ли. Я выпрямил спину и быстро свернул за угол, в узкий проулок, идущий вверх по холму от пляжа. Оттуда я прыгнул на террасу отеля «Мирзана».

Отель стоял прямо над рыбацкой гаванью, от него добираться ближе, чем с пляжа, – тропа вниз по склону холма короче дороги, петляющей по берегу. Я быстро покинул территорию отеля, стараясь не нарваться на администратора, сдавшего меня Дарак эль-Ватани. Ясно было, что полиция следит за отелем.

Топливный причал я нашел без труда. Запах дизеля был таким тяжелым, что казалось, я его вижу. Причал напоминал тонкий палец, вытянутый в бухту, с небольшой постройкой вместо ладони. Похоже, наступил отлив: вода плескалась футах в восьми под настилом.

Двое мальчишек, дежуривших у насосов, по-английски не говорили, зато привели из постройки немолодого мужчину в джеллабе поверх западной рубашки с галстуком.

– Большая лодка, «Хадж» из Омана. Лодка приплыть ну… за горючее и сразу уплыть.

– Куда они поплыли? – Я вытащил несколько алжирских банкнот и стал держать на виду у мужчины.

Тот пожал плечами и знаком велел мне стоять на месте.

– Один момент. Я спросить.

Мужчина вернулся в постройку, но дверь за собой не закрыл. Я увидел, как он поднимает телефонную трубку и что-то говорит. Один раз он глянул через плечо, проверяя, не сбежал ли я, потом положил трубку на базу и медленно двинулся ко мне.

– Я спросить начальник порта. Он сперва не говорить, но я, ну… спорить. Он не простой. – Мужчина посмотрел на динар у меня в руке.

– Это поможет? – Я протянул ему пять банкнот по двадцать динаров. – Возьмите, подарок. В знак благодарности.

Мужчина кивнул, но теперь смотрел не на деньги, а на берег. Я глянул в ту же сторону, но ничего не увидел.

– Куда поплыла лодка?

Мужчина задумчиво потянул себя за галстук.

– Она поплыть, ну… до Сицилии, – ответил он не слишком убедительно и посмотрел на меня чуть ли не в упор.

Я обернулся.

По причалу шли двое полицейских в форме Дарак эль-Ватани. Двигались они не спеша, очень решительно. Жандармы считали, что сбежать с причала невозможно – разве что в море. Разозлившись, я посмотрел на мужчину в джеллабе. Тот улыбнулся и начал пятиться, ускользать от меня. Я перепрыгнул пять футов, разделяющих нас, и вырвал деньги у него из рук. Мужчина отшатнулся от меня и разом перестал улыбаться. Я приблизился еще на шаг, он снова отступил и упал в воду.

Мальчишки захохотали.

Так ему и надо!

По дощатому настилу застучали шаги. Я обернулся. Видя, как я наступаю на мужчину в джеллабе, Дарак эль-Ватани бросились бежать к нам. Я подошел к самому краю причала и шагнул в пустоту. Прежде чем мои ноги коснулись воды, я прыгнул в свое горное убежище в Техасе.

Чуть позднее я переместился в Вашингтон, на Юнион-стейшн, и с таксофона позвонил доктору Перстон-Смайту. Секретарь факультета сняла трубку после четвертого гудка, чем удивила меня: сочельник, как-никак.

– Кабинет доктора Перстон-Смайта.

– Он у себя?

– Доктор в конференц-зале, у него посетители.

– Ой, я звоню с таксофона и контактный номер оставить не могу. Когда мне перезвонить?

– Сейчас загляну в конференц-зал и спрошу, когда ему удобно. Как вас зовут?

– Дэвид Райс.

– Не вешайте трубку.

Дожидаясь ответа, я наблюдал за людьми, что спешили мимо ярко украшенных магазинов. Из колонок лилась рождественская музыка.

Мимо прохромал старик в клетчатом костюме, в рваном пальто и грязных кроссовках. Левая ступня была вывернута внутрь, подошва смотрела не в землю, а на другую ногу. При ходьбе он нагружал внешнюю сторону стопы, поэтому и хромал. Следом шла дама в шубе до колен и пристально смотрела вперед, разглядывая бесконечность. Когда хромой старик загородил ей дорогу, дама аккуратно обогнула его, одной рукой придерживая полу шубы, чтобы ненароком не коснуться старика. В другой руке дама держала пакет, полный красиво упакованных рождественских подарков.

Линия вновь ожила, но я услышал не секретаря, а доктора Перстон-Смайта.

– Извините, мне не хотелось мешать, у вас же встреча.

– Ничего страшного, мистер Райс. Мой секретарь не поняла, что вы звоните из Алжира.

– Нет-нет, я в Вашингтоне.

– Да? Не сможете приехать ко мне в университет?

– Я сам хотел попросить вас о встрече.

Я услышал, как доктор прикрыл трубку рукой, что-то сказал кому-то рядом с собой, потом спросил меня:

– Когда вы могли бы приехать?

Прямо сейчас! Очень захотелось прыгнуть прямо к нему в кабинет.

– Ну, дайте мне минут десять.

– Отлично.

За следующие десять минут я прыгнул в Техас, собрал немного наличных и разыскал старика с вывернутой ногой. Я вручил ему двадцать тысяч долларов, искренне надеясь, что его за них не прибьют. Через одиннадцать минут после звонка с Юнион-стейшн я стучал в дверь кабинета доктора Перстон-Смайта.

Тот сам открыл мне дверь:

– Заходите, Дэвид.

Я переступил порог и тут увидел, что за столом Перстон-Смайта сидит еще какой-то человек.

– Ой, я подожду здесь, когда вы закончите.

– Нет, пожалуйста, входите. Мы ждали вас, – проговорил незнакомый мужчина низким, звучным, хорошо поставленным голосом.

– Дэвид, это мистер Кокс, мистер Брайан Кокс.

Я кивнул и неохотно прошел в кабинет. Перстон-Смайт закрыл за мной дверь и показал на один из двух стульев. Сам он сел на тот, что стоял ближе к двери.

Что-то здесь не так…

– Я точно вам не помешал?

– Абсолютно точно, – ответил Кокс. Мясистое лицо, черные кудри очень короткие на висках, широченные плечи – он напоминал бывшего полузащитника, способного переломить меня пополам. – Мистер Райс, чем вы занимались в Алжире?

Я захлопал глазами:

– С чего вы решили, что я был в Алжире?

– В прошлую пятницу вы прошли алжирскую таможню. В субботу встречались с Бэзилом Теодором из посольства Великобритании. Вчера полиция преследовала некоего американца из тигзиртского отеля, уличенного в валютных нарушениях. Этот американец очень напоминает вас.

– Мистер Кокс, вы работаете в университете?

Почему-то мне подумалось, что это не так.

Кокс положил на стол черный кожаный портфель и открыл его. Из портфеля он достал удостоверение служащего Агентства национальной безопасности на имя Брайана Кокса. На удостоверении и фотография имелась. Вот черт!

– Что вам угодно, мистер Кокс? Раз вы побеседовали с доктором Перстон-Смайтом, то знаете, что я ищу Рашида Матара, и знаете зачем.

– Если бы вы остановились в обычном отеле, а не исчезли из уборной аэропорта, я поверил бы в этот вариант. В посольстве не смогли установить, где вы провели время между приездом и ужином с Теодором. Или где вы были между ужином и прибытием в Тигзирт. На кого вы работаете? На какой явке прятались в Алжире? Вы не один из нас. Мы и в других агентствах справки навели. Кто вы?

– Я Дэвид Райс, восемнадцатилетний американский подданный. Я ни на кого не работаю.

Я встал и направился к двери. Думалось, что доктор Перстон-Смайт поднимется со стула и попробует меня остановить, но он лишь через плечо смотрел, как я открываю дверь. За дверью стояли трое мужчин в костюмах. Двое спрятали руки в карманы пиджаков, третий держал наготове наручники. Я закрыл дверь.

– Я арестован?

Кокс проигнорировал вопрос. Он открыл конверт из плотной бумаги и выложил на стол фотографию.

– Этот снимок сделан в Тигзирте шесть часов назад. Его проявили и час назад по каналам спутниковой связи переслали мне. Поэтому я оказался здесь, когда вы позвонили.

Кокс повернул фотографию, и я увидел, что на ней.

Я собственной персоной, завязываю шнурки и подозрительно смотрю на фотографа. На мне тот же льняной костюм, что и сейчас.

Кокс хлопнул ладонью по столу и заговорил куда громче:

– Я хотел бы услышать ответы на вопросы, которые уже задал, но особенно хочу понять, как, мать вашу, вы добрались из Алжира в Вашингтон, округ Колумбия, менее чем за шесть часов?

От громкого голоса я вздрогнул. На стене имелся выключатель, но яркое полуденное солнце лило из окна за спиной у Кокса. Незамеченным мне отсюда не выпрыгнуть. Такой вариант не исключался с самого начала. Я это понимал… Они знают о моих способностях?

Вспотели ладони, бешено забилось сердце.

– Я хочу поговорить с адвокатом.

– Вы не арестованы.

– Тогда я пошел.

Кокс подался вперед. Он с трудом сдерживал улыбку.

– Это вряд ли. Харрис! – громко позвал он.

За спиной у меня открылась дверь. Я посмотрел на Перстон-Смайта:

– Вы позволите им так поступить?

Тут Кокс улыбнулся:

– Доктор Перстон-Смайт – контрактный служащий АНБ. Кто, по-вашему, поставил нас в известность?

Я шагнул к письменному столу и порадовался, увидев, что улыбка сползла с лица Кокса. Пять свидетелей. Нужно, чтобы получилось эффектно. Я улыбнулся:

– Хочу сказать только одно. Надеюсь, вы доложите своему наверняка многочисленному руководству.

– Да, слушаю. – Кокс прищурился.

– Мы не угроза вашему миру, – объявил я и прыгнул.

Ни у Милли, ни в доме ее отца трубку не брали. Я счел это хорошим знаком. Доберись до них АНБ, агенты отвечали бы по телефону, чтобы попытаться заманить меня в ловушку. Из стиллуотерской квартиры я успел перенести бо́льшую часть своих пожитков, пока АНБ до нее не добралось. Я переправил самое важное – видеоаппаратуру, кассеты с местами для прыжков, деньги, одежду, бо́льшую часть книг. АНБ не шумело – на лестнице я их даже не услышал, – но у входной двери я построил башню из сковородок и кастрюль, и, когда дверь открылась, башня с грохотом рухнула. Я выпрыгнул из квартиры с охапкой книг.

Адрес квартиры я давал Лео Силверштайну и искренне надеялся, что АНБ не выбило его из Лео пытками. В заявке на получение паспорта стоял адрес офиса Лео. Если в качестве наводки АНБ не хватило паспорта, оставались похороны. Мистер Андерсон из государственного департамента тоже знал Лео, а заодно и Перстон-Смайта. Раз ко мне в квартиру АНБ проникло только в полночь, значит им пришлось вламываться в офис к Лео, чтобы добыть информацию.

Я всегда подозревал, что Билль о правах некоторые трактуют вольно.

Главным образом я беспокоился о Милли. Если АНБ придет по моим следам в Нью-Йорк к сержанту Уошберну, то сможет заполучить имя и адрес Милли. Сразу после прыжка из кабинета Перстон-Смайта я сообразил, что зря не позволил АНБ забрать меня и запереть в камеру. Зря в уборную не попросился и не прыгнул оттуда. Что угодно, кроме прыжка на глазах у АНБ.

Господи, только бы они не добрались до Милли!

Из Международного аэропорта Уилла Роджерса я снова позвонил в дом отца Милли в Оклахома-Сити. Трубку взяла она сама.

– Я тебя люблю, – проговорил я.

– Что случилось?

– Почему ты так думаешь? – Я откашлялся, не дав ей ответить. – Ты права. Кое-то случилось. Мы можем встретиться сегодня вечером?

– Ну, Дэви, сочельник же наступил. В день Рождества я уезжаю к маме, и моя мачеха бухтит, что я провожу больше времени с мамой, чем с ними. Тем более завтра я за тобой заеду, как мы договаривались.

Я не представлял, как быстро АНБ примет меры. Если они их уже не приняли.

– Помнишь, где мы с тобой ужинали, когда я впервые приехал к тебе в Стиллуотер?

– Ты имеешь в виду…

– Не говори название вслух!

Милли сообразила, почему я об этом прошу.

– По-твоему, телефон прослушивается?

– Не исключено. Надеюсь, что нет.

– С какой стати? Что случилось?

– Сама подумай.

Милли сделала глубокий вдох и проговорила:

– До праздничного ужина, ладно?

– Ладно.

Я намекал на «Стейк-хаус» у федеральной автострады № 35 на севере Оклахома-Сити. Мы там ужинали по пути из аэропорта на вечеринку в Стиллуотере.

– Когда ты поедешь в Стиллуотер?

Я не хотел упоминать Уичито. Если АНБ прослушивает телефон, они узнают, куда направляется Милли.

– Я собиралась выехать в девять.

– Давай встретимся… в том месте. Я буду ждать. Слежку мы заметим сразу – в день Рождества транспорта не так много.

Я услышал, как Милли сглотнула.

– Ладно.

– Милли, если до того дойдет… Если этот телефон не прослушивается, ты порвала со мной в день, когда тебе позвонила полиция, хорошо?

– Мы ведь почти поссорились.

– Да, я люблю тебя.

– А я – тебя, – проговорила Милли, и я повесил трубку.

Следующим утром в семь часов таксист отвез меня из аэропорта в «Стейк-хаус». Я там ужинал, но помнил место недостаточно хорошо, чтобы туда прыгнуть. Таксист не хотел оставлять меня там: заведение закрылось на праздники, ледяной северный ветер резал ножом, но я заявил, что меня скоро заберут.

С самого начала я хотел назначить встречу в доме отца Милли, но вдруг за домом следят? У «Стейк-хауса» казалось безопаснее. Через стеклянную дверь я прыгнул внутрь кафе. Отопление не отключили, чтобы трубы не промерзли. Возле кухни я запомнил место для прыжка и прыгнул домой, в свое горное убежище.

Накануне вечером, перед сном, я воспользовался уборной в городской библиотеке Станвилла, но потеря ванны и душа стиллуотерской квартиры была весьма ощутима. Потом, когда появится время, я собирался снять номер в мотеле, предположительно в Миннесоте. Возле трейлерной стоянки, на которую часто наведывался Топпер, был «Вестерн-инн».

Я поставил будильник на 8:45 и попытался заснуть. Ничего не получилось. В животе бурлило, перед мысленным взором мелькали ученые в белых халатах, скальпелями и зажимами шуровавшие у меня в голове. Вспомнился эпизод из романа Альфреда Бестера «Моя цель – звезды». Там ученые поместили мужчину по имени Джанте в прочнейший стеклянный сосуд и попытались утопить в надежде, что он джантирует, то есть телепортируется, прочь от опасности. Джанте телепортировался, но мое воображение дополняло страшный эпизод: экспериментаторы в белых халатах сажают в сосуд Милли и пускают воду. «Ничего страшного, – сказал один ученый другому. – Если она способна телепортироваться, то не пострадает, а если нет, не понадобится больше тратить на нее время». Воды в сосуде становилось все больше…

Зазвенел будильник – я проснулся, весь дрожа. Хорошо, что сон кончился. Получается, я сумел заснуть, только это не радовало. Я прыгнул в городскую библиотеку Станвилла, ополоснул лицо, метнулся в Техас за биноклем, потом в обеденный зал оклахомского «Стейк-хауса».

Отец Милли живет на востоке города, но по свободной дороге Милли доехала сюда всего за двадцать минут. Тем же наклонным съездом воспользовались еще две машины. Одна проехала мимо «Стейк-хауса» и остановилась на служебной дороге, другая встала у подъездной дорожки кафе. В каждой сидело по четверо мужчин.

Я взял бинокль и посмотрел на Милли: она остановила машину на стоянке перед кафе. Милли явно заметила преследователей и нервничала. До Милли каких-то пятнадцать футов, но окна заведения затонированы, и салон машины мне не был виден. Я присел, представил себе заднее сиденье в машине Милли и прыгнул.

– Не оборачивайся.

Милли вздрогнула. Она повернула было голову ко мне, но потом уставилась перед собой.

– И губами не шевели, когда разговариваешь. У тех козлов могут быть бинокли.

– Вдруг в машину насажали жучков?

Этого я не предвидел. А что, вполне возможно.

– Ночью машина стояла на улице?

– Нет, отец загонял ее в гараж.

– Нам придется рискнуть. Я тебя люблю.

– Надеюсь, а то столько разного дерьма творится!

– С Рождеством тебя! – улыбнулся я. – Езжай на север. Как выберемся на главную дорогу, бросай играть в чревовещательницу.

Милли снова завела машину и выехала на служебную дорогу. Когда мы проезжали одну из машин-преследовательниц, я напрягся и вжался в пол.

– Что они делают?

– Карту изучают. Очень убедительно изображают четверых заблудившихся парней. Так нужно рок-группу назвать – «Четверо заблудившихся». Другая машина подъехала к «Стейк-хаусу». Похоже, они его обыщут. Ага, «Четверо заблудившихся» завели машину.

Я заерзал, устраиваясь поудобнее. У Милли машина с задним приводом, значит на полу бугор для вала привода. Я сбоку посмотрел на переднее пассажирское сиденье: и оно, и пол рядом с ним пустовали. Туда я и прыгнул. Сел на пол, прижавшись спиной к сиденью. Милли вздрогнула, и машина слегка вильнула.

– Прости, но сзади сидеть неудобно.

Милли коснулась моей щеки, а я легонько сжал ей бедро.

– Кто в машинах? – спросила Милли.

– Люди из Агентства национальной безопасности. Их человек сфотографировал меня в Алжире. Шесть часов спустя, намного раньше, чем я мог прилететь пассажирским самолетом, другой агент засек меня в Вашингтоне. У него была копия алжирской фотографии, на мне – та же самая одежда. У АНБ… хм… проснулось любопытство.

– Разве нет самолетов, на которых можно быстро прилететь из Алжира?

– Есть, разумеется, но сверхзвуковые истребители редко берут пассажиров. Чтобы полететь на военном самолете, нужно быть очень крутым крутышом. – Я сделал паузу. – Короче, в итоге я запаниковал и выпрыгнул из кабинета на глазах у пяти свидетелей.

– Ах, вот это шоковая терапия!

– Да уж, я сожалею об этом. Но мне не разрешили позвонить адвокату, и я испугался, что сейчас пытать начнут.

Милли сделала недовольное лицо:

– Ясно, так получилось. Тебе-то хорошо, ты можешь прыгнуть прочь от любой опасности, но вдруг АНБ возьмется за меня?

– Надеюсь, до такого не дойдет, но, если честно, я не знаю. Теперь АНБ представляет, на что я способен, и примет соответствующие ответные меры – начнет пороть военную горячку.

Моя ладонь лежала на бедре у Милли, и она накрыла ее своей.

– О чем это ты? Боишься, АНБ решит, что ты ограбишь все банки страны?

– Про ограбление АНБ неизвестно. – Я покачал головой. – Надеюсь, связь они не нащупают. Наверное, их выводы еще страшнее. Я способен убить или похитить президента. Украсть ядерные боеголовки и направить их на крупные американские города. Провезти в страну огромную партию наркотиков, обойдя все заслоны. Прыгнуть на закрытые объекты, украсть документы и продать их китайцам. Ничуть не лучше будет, если меня заставят делать все это в интересах нашей страны. Ты ведь понимаешь, о чем я?

– Дэви, ты ничем подобным заниматься не станешь. – Милли не задала вопрос, а заявила с абсолютной убежденностью.

Я чуть не расплакался, заерзал и лицом уткнулся ей в ногу. Она погладила меня по голове.

– Прости, Милли!

– Ты не виноват. Не факт, что тут кто-то виноват, зато факт, что ситуация усложняется, так ведь?

– Ага.

– Что, по-твоему, нам теперь делать?

– Не знаю. Можно вместе прыгнуть подальше от всего этого. Я поставлю душ в горном убежище, и мы отправимся путешествовать по Европе и Ближнему Востоку.

– Соблазнительно, но неосуществимо. В следующем семестре у меня шесть часов лекций еженедельно.

Моя рука двинулась вверх по ноге Милли, пока кончики пальцев не заскользили по внутреннему шву ее джинсов.

– Прекрати! Хочешь, чтобы я аварию устроила? – Милли стряхнула мою руку с ноги. – Как прикажешь поступить мне?

Я сел поудобнее.

– Если желаешь жить нормальной жизнью, тебе придется создать впечатление, что мы поссорились. Если вчера вечером телефон прослушивали, то ничего не выйдет, а если нет, у нас есть шанс.

Милли обогнала едва ползущий грузовик. Я скрючился у двери, чтобы водитель не заметил меня со своего высокого сиденья.

– По-моему, когда ты звонил, телефон еще не прослушивался.

– Почему ты так думаешь?

– Вчера вечером я дважды выгуливала собаку отца. Первый раз сразу после твоего звонка, и второй – перед сном. В первый раз улица пустовала, а во второй в конце квартала стоял пикап на холостом ходу, а в другом конце квартала, на углу, – парень. В том районе на углах и на перекрестках не стоят, особенно когда на улице минус десять.

С пола вид из окна открывался странный – вершины деревьев, порой – куски рекламных щитов и указателей съезда. Еще пару раз высоко в небе я заметил вертолет, летящий на север. Чтобы не укачало, я смотрел Милли в лицо.

– Судя по твоему рассказу, АНБ прибыло после моего звонка. Еще чем дальше, тем больше мне кажется, что тебе нужно вести себя как ни в чем не бывало. Твои родители в курсе наших отношений?

Милли покачала головой:

– Я не рассказываю им о своей личной жизни. У родителей… ну… определенная позиция. Подробностями я не делюсь.

– А как насчет соседки по квартире?

– Ей я ничего не сказала. Если бы я поделилась, то всем, и не думаю, что она мне поверила бы. Кроме того, она считает, что ты для меня слишком маленький.

Я захохотал:

– Сейчас я впрямь чувствую себя маленьким. Кстати, нас преследует вертолет, так что, если машины исчезнут, не надейся, что за тобой не следят.

– Да ты шутишь!

– Сама посмотри. Сейчас он повернул на запад, но уж очень долго висел над нами. Я доеду с тобой до Уичито, чтобы потом прыгать к дому твоей матери. Мне бы и в комнату твою заглянуть! Видеться мы сможем, только когда ты якобы спишь. Если пойдешь погулять и исчезнешь, АНБ заподозрит, что мы встречаемся.

Милли кивнула:

– Я поставлю машину в гараж. Вот тебе место для прыжков. После полудня мы пойдем к моей сестре на рождественский ужин. Комната для гостей в глубине дома. Я положу чемодан на кровать, и ты поймешь, какая комната моя.

– В котором часу ужин?

– Нас ждут к четырем.

– Ясно. Сейчас я прыгну назад и лягу на сиденье. Прошлой ночью я очень плохо спал.

Милли поцеловала себе указательный и средний пальчики и прижала их мне к губам:

– Поняла. Спи спокойно.

Милли разбудила меня, когда въехала в микрорайон, где жила ее мать. Я снова прыгнул на пол у переднего сиденья и спросил:

– Эскорт по-прежнему с нами?

– Да. Едва я въехала в Уичито, обе машины приблизились. Дэви, я начинаю злиться.

– Прости, Милли, – сглотнув, проговорил я.

– Я не на тебя злюсь. – Милли покачала головой. – Не извиняйся. Меня бесит их мировоззрение в духе гонки вооружений. Ну вот, мы на месте.

Милли буквально влетела на подъездную дорожку – машина покачнулась и остановилась. Я пригнулся. Милли выскочила из машины, и я услышал, как с грохотом открылись гаражные ворота. Она снова села за руль и загнала машину в гараж.

– Не поднимай голову. Мама наверняка слышала, что гараж открылся. Я отвлеку ее, а ты изучишь место для прыжка.

Дверь дома отворилась, и Милли вышла из машины.

– Как раз вовремя! – донесся женский голос. – Как ты, доченька?

Милли захлопнула водительскую дверь, отошла от машины, поэтому ее голос звучал глуховато.

– Привет, мама! Ну и холодрыга у вас! Ты как, в этом году сварила рождественское какао?

– А как же! Принести тебе?

– Да, выпью с удовольствием. Пока ставишь чайник, я закрою гараж и перенесу свои вещи в комнату.

– Да, конечно.

Дверь дома закрылась. Милли прошла мимо водительского окна, и вокруг заметно потемнело: она опустила гаражные ворота.

– Бо-оже! – Я выбрался из салона и потянулся.

Милли подошла ко мне, и мы поцеловались.

– Давай прыгай! – велела она, отталкивая меня. – В дом можешь пробраться с четырех до семи. К тому времени мои племянники сведут маму с ума.

Я огляделся, запоминая угол возле машины Милли.

– Я прыгну к тебе в комнату в полночь, ладно? Когда прыгну, не разговаривай со мной. Пока вас нет дома, АНБ может поставить жучки.

Лицо Милли перекосилось от гнева.

– И я должна терпеть такое?

Я пожал плечами:

– Справедливостью и не пахнет.

– Ну, можно вызвать полицию. Кстати, отличная мысль. Когда в следующий раз увижу преследователей, я вызову полицию. Четверо на машинах докучают двум одиноким женщинам. Посмотрим, что получится. – Милли обняла меня. – До встречи в полночь.

– Ага, – отозвался я, поцеловал Милли и прыгнул.

За исключением прыжка в Уичито в 16:15, послеобеденное время я провел в дреме и размышлениях. Так жаль, что Милли не прыгнула со мной! Где она сейчас, в доме сестры или с агентами АНБ? Если я буду наблюдать за ней, на случай если понадобится помощь, меня могут увидеть. Так Милли рискует еще больше. А вот если меня увидят в другом месте, может, ее оставят в покое?

В университете доктора Перстон-Смайта не оказалось. К сожалению, его картотечные шкафы были заперты. Как их взломать, я не представлял и совершенно не хотел пробовать. В здании университета, запертом на праздники, царила тишина. В регистратуре я нашел домашний адрес и телефон Перстон-Смайта и отправился к нему на такси.

Итак, доктор жил в северо-западной части Вашингтона, на Эм-стрит, в таунхаусе, зажатом между другими таунхаусами. Прежде чем подойти к двери, я огляделся по сторонам: не сидит ли кто в машине, не стоит ли в подворотне? Никого подозрительного я не заметил. Дверь открыла женщина лет сорока, то есть ровесница Перстон-Смайта, в зеленой водолазке и в красной юбке-шотландке – живой символ Рождества. Волосы у нее были платиновые, на лице намечались морщины.

– Доктор Перстон-Смайт дома?

В глазах у женщины мелькнуло раздражение, но она быстро взяла себя в руки:

– Да, конечно. Заходите, не стойте на холоде. Я позову его. Как вас представить?

– Дэвид Райс.

Женщина кивнула. Очевидно, мое имя ничего ей не говорило. Меня провели в гостиную, расположенную сразу за прихожей. Там стоял электрокамин. Я повернулся к нему спиной, к двери лицом. Ждать пришлось пару минут. Наверное, сейчас доктор кому-то звонит и получает указания: «Задержите его. Мы выезжаем».

В гостиную он вошел, не вынимая правой руки из кармана твидового пиджака.

– Не ожидал, что вы сюда придете.

– Вчера я не выяснил то, что хотел, надеюсь, сегодня получится, – пожал плечами я.

Перстон-Смайт прищурился. Лоб у него покрылся испариной, и доктор осторожно вытер его левой рукой.

– Например, я надеялся выяснить, куда мог отправиться Рашид Матар. Позавчера он покинул Алжир на частной яхте под названием «Хадж». Яхта ходит под оманским флагом.

Перстон-Смайт облизал губы. Я шагнул в сторону, к креслу, а доктор вздрогнул и отступил на полшага. В кресло я опустился с нарочитой неспешностью.

– Взглянем на ситуацию иначе: если вы начнете рассказывать, я здесь задержусь. Не исключено, что АНБ успеет приехать. Не исключено, они даже успеют меня поймать.

– Я не могу помочь вам, – проговорил Перстон-Смайт. – АНБ уже разыскивает яхту, но не знает, куда она направляется. Есть предположение, что это отвлекающий маневр. Нам точно не известно, на яхте ли Матар. Возможно, он залег на дно и готовит новый угон. – Доктор вдруг вытащил правую руку из кармана. В ней он держал маленький автоматический пистолет. – Ни с места! – скомандовал он.

Круглое черное дуло мне совершенно не нравилось, а оно смотрело на меня. Я аж вздрогнул:

– Вы это серьезно?

– Я только что вернулся домой после целой ночи допроса на полиграфе. Еще меня наркогипнозу подвергли. Думаете, я не выстрелю?

Я прыгнул ему за спину, в коридор, и спросил:

– Куда именно вы выстрелите?

Доктор обернулся, с трудом удерживая пистолет в вытянутой руке. Я снова прыгнул в кресло. Доктор судорожно оглянулся опять и увидел меня сидящим на прежнем месте – нога на ногу, пальцы переплетены.

– Вы впрямь думаете, что Матар угонит еще один самолет?

Вдохи у Перстон-Смайта получались резкими, короткими, пистолет он сжимал побелевшими от напряжения пальцами. Если выстрелит, куда прыгать, где залечивать рану? Раз я так плотно общаюсь с АНБ, мне стоит найти место для прыжка в хорошем травмпункте.

– При последнем угоне своей цели Матар не достиг, – проговорил Перстон-Смайт и опустил пистолет так, что дуло смотрело на пол между нами. Дыхание его постепенно выравнивалось. – Как вы это делаете?

– Лучи Бертольда, энергия в неведомой людям форме, – ответил я, гадая, уловил ли доктор отсылку к общеизвестному «Звездному пути».

С таким же успехом я мог сказать: «Подхвати меня лучом, Скотти».

Тут в дом ворвались агенты АНБ. Они ни позвонить не потрудились, ни повернуть дверную ручку. Вот треснул косяк, и я вздрогнул.

– Надеюсь, они купят вам новую дверь, – сказал я, когда в гостиную влетел первый агент с маленьким автоматом в руках.

Но не успел он оттолкнуть Перстон-Смайта в сторону, как я прыгнул.

Городскую библиотеку Станвилла закрыли на Рождество, но, пожалуй, так было даже лучше. Интересно, когда в почтовых отделениях появится мое фото с надписью: «Разыскивается как представляющий угрозу национальной безопасности»? Может, АНБ и на этом не остановится. В конце концов, публичные обвинения можно публично опровергнуть.

На микрофильмах «Нью-Йорк таймс» я прочитал об аэропортах, где начинались и заканчивались угоны самолетов. В двух я уже побывал – в Мадриде и в Алжире. Оставалось еще несколько, включая два кипрских аэропорта, где угоны привели к гибели заложников. Я так и так собирался на Кипр – хотел увидеть место, где убили маму.

С каталогом микрофильмов я возился долго – отыскивал нужные катушки, потом статью, потом конспектировал информацию об аэропортах и дальше к следующему микрофильму. Закончил уже за полночь, в пять минут первого. Листок с конспектами я спрятал в карман, аккуратно собрал катушки и прыгнул в Уичито, штат Канзас, в комнату, где ждала Милли.

Она не спала – в длинной фланелевой ночнушке лежала в постели, маленький свет включила, шторы задернула. Послеполуденные опасения испарились, я сел на краешек кровати и поцеловал ее. Милли обняла меня за шею, я прыгнул с ней в свое горное убежище и уложил ее на кровать.

– Холодно! – пожаловалась она и забралась под одеяло.

– Сейчас огонь разведу. Ну, расскажи, что сегодня было.

Пока я собирал дрова и растопку, Милли рассказывала:

– За нами ехали до самого дома Сью, моей старшей сестры, и я позвонила в полицию. Пожаловалась, что четверо мужчин в темном «седане» преследуют нас с мамой. Мол, «седан» этот сейчас стоит возле дома моей сестры. Копы подогнали машины к обоим концам улицы, заблокировав «седан». Мы с мамой смотрели на них со двора. В общем, агенты АНБ помахали перед носом заместителей шерифа какими-то удостоверениями и уехали. Потом я снова позвонила в офис шерифа, так он разговаривал со мной сквозь зубы. В итоге шериф сказал, что люди в «седане» – федеральные агенты и ничего противозаконного не делают. По его тону я поняла, что он считает меня какой-то преступницей.

Дрова хорошо разгорались. Я подошел к кровати и разделся.

– Наверняка неприятно было.

– Скорее, эта ситуация меня бесит. Марк, муж Сью, занимается изучением судебной практики для Американского совета по страхованию жизни. Завтра утром, когда откроется судебная канцелярия, он подаст заявление о наложении запрета на действия агентов АНБ.

– Отлично. Так им и надо. Я беспокоился о тебе.

Я скользнул под холодные простыни, чтобы прижаться к теплому телу Милли. Потом рассказал ей о визите к Перстон-Смайту, о поисках в библиотеке.

– Так ты хочешь помешать Матару совершить следующий угон?

– Да, если получится.

– Мне это не нравится. Я боюсь, что тебя убьют.

Это и мне в голову приходило.

– Перво-наперво я найду место для прыжка в какой-нибудь больнице. С моим даром я смогу пережить самые серьезные ранения, главное – вовремя прыгнуть в больницу.

– Ну, я не знаю. Зачем так рисковать?

В очередной раз я подумал о маме, вспомнил шокирующие кадры со взлетно-посадочной полосы.

– Милли, я хочу разыскать Матара. Хочу, чтобы он заплатил за содеянное. Я не могу не рискнуть.

В пять утра я вернул Милли в Уичито, чтобы она немного поспала и проснулась под непрерывным наблюдением правительственных агентов. Сам прыгнул в Лондон и купил билет на рейс до Кипра через Рим. И в римском, и в кипрском аэропорту угоняли самолеты. Пока летели в Рим, я спал.

В Риме я взял бинокль и через иллюминатор стал высматривать место для прыжка. Потом отлучился в туалет, прыгнул в избранное место, записал его на видео и прыгнул обратно в самолет. В кипрском аэропорту Никосия сделал то же самое, только обратно в самолет не прыгал. Я и таможню с паспортным контролем не прошел.

В терминал я вошел через двери, запертые изнутри. А ведь основное назначение дверей в обратном – не выпускать людей из терминала. Попав внутрь, я спросил у стойки информации, как добраться до аэропорта Ларнаки на южной оконечности Кипра. Туда ходили автобусы, а еще имелся дорогущий утренний авиарейс. Я купил авиабилет, стиснув зубы при мысли об очередном маленьком самолете, потом прыгнул в Нью-Йорк перекусить и кое-что выяснить.

Проблема заключалась в следующем: как мне угадать, где угонят самолет? Нельзя же рассчитывать, что все угоны продлятся двадцать дней, как получилось с самолетом «Кувейт эйрвейз». Об угоне мне следовало узнавать в первые же часы, чтобы прыгнуть в нужный аэропорт.

В итоге я обратился в службу мониторинга СМИ под названием «Манхэттен СМИ-мониторинг».

– Угоны самолетов? Хм, мы уже отслеживаем новости на эту тему для авиакомпаний и пары страховых агентств. Желаете копии печатных статей, видеоролики теленовостей или и то и другое?

– Видеоролики устроят. Главное, мне нужны оперативные уведомления о новостях.

– По телефону или по факсу?

Я сообразил, что телефона у меня больше нет.

– Я постоянно в разъездах. Я лучше сам буду звонить вам раз-два в день.

Мы договорились об оплате, и я заплатил сразу за несколько месяцев дорожными чеками. На меня косо посмотрели, но ничего не сказали. Свое настоящее имя я не называл.

Кипр на семь часов впереди канзасского Уичито, поэтому с Милли я провел только два часа, потом прыгнул в аэропорт Никосии, чтобы успеть на самолет, вылетающий в девять утра. Я забрал Милли в полночь и унес в горное убежище.

– Милый, не знаю, как ты, а я целый день боролась с правительственным фашизмом.

– Ничего себе, – отозвался я, раздеваясь.

На этот раз огонь я развел за час до того, как забрал Милли, и в помещении уже было тепло. Еще я купил маленькую бутылку шампанского прямо в пластмассовом ведре. Вспомнив приключения с шампанским на вечеринке у Сью Киммел, я попросил Милли открыть бутылку.

– Сегодня на кухне мы нашли микрофон. Я снова позвонила в полицию, а Марк подал заявление на наложение запрета. Еще он отправил пресс-релиз во все местные газеты и службы новостей. – (Пробка с хлопком вышла из бутылки.) – Когда обнаружился микрофон, полиция проявила чуть больше сочувствия. Судебного предписания у АНБ явно нет. Мама разозлилась.

Я скользнул под одеяло и взял бокал шампанского.

– Я извинился бы, но, похоже, тебе весело.

Как и в прошлый раз, по вкусу шампанское напоминало кислую имбирную шипучку.

– Боже, как вкусно! – воскликнула Милли, выпив полбокала, и прижалась ко мне. – Ну, мне нравится борьба. Вот только хотелось бы как-то их задеть. Когда мы выходим из дому, агенты на посту, стоят себе в темных очках. Ни раздраженными, ни усталыми они не кажутся. Они даже людьми не кажутся.

Я вздрогнул:

– Вот и я тоже не кажусь.

– О чем это ты?

Я рассказал Милли, как попрощался с агентом Коксом. «Мы не угроза вашему миру», – заявил я тогда.

– Ничего себе! – захихикала Милли. – Зачем ты так сказал?

Я покачал головой:

– Наверное, понадеялся, что АНБ направит поиски к околоземной орбите или другим подобным местам и оставит в покое Дэви-человека.

– По-моему, зря ты так. Теперь за это дело возьмутся военные.

– Вот беда!

Я сделал еще глоток и отставил бокал.

– Через два часа я верну тебя домой, чтобы успеть на самолет в Ларнаку.

Милли осушила свой бокал.

– Печальная новость. Тогда не будем терять время.

Я потянулся к ней.

Полет до Ларнаки продолжался лишь двадцать пять минут. Бо́льшую часть времени я проспал. Проходить таможню было не надо, зато я спросил, где два месяца назад погибла американка. Турок-киприот с приличным английским показал в окно терминала на пятно.

– Было очень страшно. Видите серый участок? Он был черным от взрыва. Его чистят, чистят, а след не сходит. Очень страшно.

Я поблагодарил турка, даже предложил чаевые, но он не взял – только покачал головой и ушел. Надеюсь, я его не обидел, хотя в тот момент мысли были совершенно не об этом. В полном оцепенении я смотрел на серое пятно. На деле оно лишь слегка выделялось на асфальте, но поверх него я видел кадры выпусков новостей – поток огня и дыма, искореженное тело, похожее на сломанную куклу. Ах, мама…

«Отмщение вернет ее, а, Дэви? – спросил я себя. – Миллионы погибших в Иране и Ираке. Пятьдесят тысяч в Ливане. Одна женщина на Кипре. Ты за всех отомстишь? А как насчет погибших в Камбодже, в Латинской Америке, в Южной Африке?»

Они не мои погибшие. Это не моя мать.

Мне стало дурно. Столько погибших. Столько страдания… Ну зачем люди так поступают друг с другом?

«Что ты сделаешь с Матаром, когда разыщешь его?» – явился следующий вопрос.

Я смахнул слезы.

Вот разыщу – тогда и будет видно.