Глава двадцать восьмая

Они не пришли. С самого начала я знала, что шансы невелики, но стоило увидеть Рейфа, как надежда каждый раз вспыхивала с новой силой. Ведь это не простые солдаты, идущие на помощь какому-то принцу и чужой принцессе. Это его друзья.

Надежда – рыбка скользкая, трудно долго удерживать ее в руках, говорила тетушка Хлоя, когда я по-детски тосковала о чем-то несбыточном. Просто держать нужно крепче, возражала своей старшей сестре тетушка Бернетта и поскорее тащила меня прочь. Но иногда надежда все равно выскальзывает из рук, как ни стараешься за нее цепляться.

Мы остались одни. Друзья Рейфа наверняка мертвы. Об этом мне сообщили не таинственные предчувствия и не потусторонний шепот, от которого шевелятся волоски на затылке. Это был голос здравого смысла, законы которого понятны и очевидны. Он называл вещи своими именами. Мы в жестокой стране, где не знают милости к врагам.

Каждый вечер, улучив момент, когда никто не видит, я украдкой поглядывала на Рейфа. Мои передвижения по Санктуму по-прежнему были ограничены, но Рейф начал пользоваться все большей свободой, а Каланта с Ульриксом явно теряли бдительность. Своим видимым спокойствием он мало-помалу завоевывал их доверие. Ульрикс, хоть и оставался тем же устрашающим зверем, перестал давать волю кулакам, решив, видно, что хотя пленник и грязная вражеская свинья, но в общем и целом стерпеться с ним можно. В результате Рейф больше не появлялся с разбитыми губами. Умудриться найти подход к такому извергу, как Ульрикс, и суметь смягчить его нрав было непросто – для этого требовались навыки более искусные, чем рукопашный бой.

Рейф пил с чивдарами, перешучивался с наместниками, негромко переговаривался со слугами. Молоденькие служанки заливались румянцем, умиляясь его попыткам говорить на ломаном венданском. Они с радостью наполняли «эмиссару» кружку, смущенно улыбаясь ему из-под опущенных ресниц. Но, как ни убедительна его маска, она не спасет от расправы, когда Комизар выяснит правду.

С отъездом Комизара все словно забыли о грозящем Рейфу приговоре – или начали верить, что он никогда не будет приведен в исполнение. Рейф умел быть убедительным. Кто-то то и дело тянул его в свою компанию, чивдары хотели расспросить про армию Дальбрека, наместников интересовало все о дальнем могущественном королевстве, так как хотя они и властвовали в своих здешних вотчинах, но мало что знали о мире, лежащем по ту сторону бурной, полноводной реки. Их знание ограничивалось рассказами рахтанов, тайно сновавших через все границы, да сокровищами караванов Превизи. Сокровища и их обилие – вот что вызывало их особое любопытство. Время от времени перепадавшие им скудные крохи – трофеи уничтоженных патрульных отрядов и ограбленных караванов – не могли утолить их алчность. Они жаждали большего.

Сегодня вечером я снова надела то платье из обрезков кожи. Входя в зал, я издали увидела Каланту – та что-то сказала служанке, и девушка подлетела ко мне.

– Каланте будет приятно, если вы заплетете косу, – и служанка протянула мне тонкую полоску кожи, чтобы вплести в волосы.

Каланта наблюдала за нами. В последние дни она требовала, чтобы я ежевечерне произносила благословение. Некоторым это определенно нравилось, других, особенно рахтанов, почти оскорбляло, и я начала подозревать, что таким образом женщина хочет ускорить мою гибель. На вопрос, зачем она это делает, Каланта ответила: «Меня забавляет, как ты врастяжку выговариваешь слова на свой лад, других причин мне не нужно. Помни, принцесса, ты все еще пленница здесь». Напоминать об этом мне не требовалось.

– Можешь передать Каланте, что я не стану заплетать волосы, только чтобы сделать ей приятное.

Я натянуто улыбнулась Каланте, но, переведя взгляд на девушку, заметила ее вытаращенные от страха глаза. Такой ответ она не отважилась бы передать. Я взяла из ее руки кожаную завязку.

– Но я сделаю это ради тебя.

Перекинув волосы через плечо, я стала заплетать косу. Когда закончила, девушка заулыбалась.

– Теперь ваш красивый рисунок на виду, – заметила она. – В точности, как хотела Каланта.

Каланта хотела, чтобы была видна моя кава? Девушка уже собралась бежать прочь, но я ее остановила.

– Скажи, Каланта из клана Меурази?

Девушка испуганно замотала головой.

– Ой, госпожа, я не должна говорить.

Не должна говорить. Но, думается мне, уже сказала.

Ужин прошел, как и все предыдущие. Я произнесла благословение, видя перед собой несколько почтительно опущенных голов и множество взглядов из-под враждебно насупленных бровей. То, что больше всего при этом злился Малик, меня радовало, и я всегда старалась встретиться с ним глазами, прежде чем приступить к обряду. Но затем начинали звучать слова. Как и лежащие на блюде кости, они дышали правдой. Их неподдельность и то биение, которое исходило от стен вокруг меня, та жизнь, что еще теплилась в этих камнях, та часть Санктума, что крепла во мне, – все это постепенно брало верх, и к моменту, когда эхом в ответ мне прокатывалось последнее paviamma, злобные взгляды уже не имели для меня никакого значения.

Пища сегодня тоже была такой, как каждый вечер: густое ячменное варево с листьями мяты, хлеб из пресного теста, брюква, лук и жареная дичь – кабан и зайцы. Так было всегда почти без изменений, не считая дичи. В зависимости от того, что удалось добыть охотникам, к столу могли подать бобров, уток или мясо диких лошадей – но после белок и змей пополам с песком, которые составляли наш рацион в пути через Кам-Ланто, это был настоящий пир, и я радовалась каждому куску.

Я как раз обмакивала пресную лепешку в ячменную похлебку, когда в одном из коридоров Санктума вдруг раздался какой-то шум и топот множества ног. Все, кто был в зале, повскакали с мест, хватаясь за мечи и кинжалы. Гул нарастал. Мы с Рейфом незаметно переглянулись. Возможно ли, что это его люди? С подкреплением?

В зал ворвались два десятка мужчин – возглавлял их Комизар. Весь в грязи, он был с головы до ног заляпан глиной, но, казалось, наслаждался этим. С его лица не сходила кривая улыбка.

– Смотрите, кого мы повстречали по дороге! – крикнул он, потрясая мечом над головой. – Нового наместника Бальвуда! Поставьте еще стулья! Несите еду! Мы голодны!

Пришедшие устремились к столу, блистая своей немытостью, оставляя за собой грязные следы. Я обратила внимание на одного из них – молодого человека, скрывающего за бравадой страх – решив, что это, видимо, и есть новый наместник. Он стрелял глазами по залу, пытаясь определить, откуда нацелились на него новые угрозы. Все его движения были резкими и дергаными, смех звучал вымученно. Может, он и убил предыдущего наместника, чтобы занять этот пост, но Санктум не был его вотчиной. Ему предстояло изучить новые для него правила и обычаи и постараться за это время не расстаться с жизнью. Его положение мало чем отличалось от моего, но я никого не убивала ради того, чтобы удостоиться такой сомнительной чести.

Комизар заметил меня. Бросив на пол свою ношу, он пересек зал, остановившись на расстоянии вытянутой руки от меня. После дня, проведенного в седле под солнцем, его лицо раскраснелось, а темные глаза сверкали так, словно вот-вот прожгут дыры в моем платье. Он протянул руку и дотронулся до моей перекинутой через плечо косы.

– С убранными волосами ты выглядишь не такой уж дикаркой, – зал разразился диким хохотом, но в его взгляде я прочитала нечто совсем другое, в нем не было ни намека на веселье или добродушие. – Стало быть, пока Комизар в отъезде, пленные развлекаются? – После этого наконец он обратился к Кадену: – Так вот что куплено на мои деньги?

Я молилась про себя, чтобы Каден ответил «да», чтобы кара пала на нас. Иначе за щедрые дары Эффире пришлось бы поплатиться.

– Да, – ответил Каден.

Комизар кивнул, не сводя с него внимательного взгляда.

– Я нашел одного наместника. Теперь твоя очередь – отыщи мне второго. Поедешь утром.

– Почему ты? – спросила я, расстегивая ремешки на талии. Они со стуком упали на пол.

Каден, отвернувшись, продолжал рыться в сундуке, выкидывая из него то длинный плащ, подбитый мехом, то шерстяные носки.

– А почему не я? Я солдат, Лия. Я…

Я схватила его за руку и дернула, заставив поднять голову.

В его глазах была тревога. Он не хотел ехать.

– За что ты так предан ему, Каден?

Он попытался отвернуться к сундуку, но я крепче сжала руку.

– Нет! Хватит, ты не можешь все время избегать этого разговора! Только не сейчас!

Каден посмотрел прямо на меня, он тяжело дышал, но взял себя в руки.

– Он накормил меня, когда я был голоден. Это одна из причин.

– Единожды проявленное милосердие – все же не повод для того, чтобы продать кому-то свою душу.

– А по-твоему, все так просто! – гнев исказил его лицо. – Речь не про «единожды», как ты изволила выразиться! Все сложнее.

– А что тогда? Он подарил тебе красивый плащ? Комнату в…

Рука Кадена взметнулась в воздух.

– Меня продали, Лия! Так же как и тебя.

Он отвернулся, пытаясь овладеть собой. А когда снова посмотрел на меня, во взгляде все еще раскаленными углями тлела ярость, но голос прозвучал спокойно, почти издевательски.

– Только в моем случае не было брачного договора, да и никакого другого. Когда умерла моя мать, меня продали проходящим мимо попрошайкам за один медный грош, будто тряпку старьевщику. С единственным условием – чтобы не приводили меня обратно.

– Ты был продан собственным отцом? – спросила я, не в силах представить, как такое возможно.

На лице у Кадена выступил пот. Это было воспоминание, которое мучило его, которым он всегда отказывался делиться.

– Мне было восемь лет, – наконец заговорил он. – Я умолял отца оставить меня. Я упал на землю и обхватил его ноги руками. До сих пор помню тошнотворный аромат жасминового мыла, которым пахли его брюки.

Каден захлопнул крышку сундука и сел, глядя в пространство перед собой так, словно всматривался в прошлое.

– Он оттолкнул меня. Сказал, что так будет лучше для всех. Лучше для меня означало два года с попрошайками, которые держали меня впроголодь, чтобы, жалея меня, прохожие на улицах живее раскошеливались. Если милостыни за день было собрано мало, нищие избивали меня, но так, чтобы побои не оставляли следов. Они были осторожны. Если я и после этого не собирал достаточно, они грозились, что вернут меня отцу и он утопит меня в ведре, как котенка.

Каден повернулся и уставился на меня колючими глазами.

– Это Комизар нашел меня в грязи на улице. Он заметил потеки крови на моих лохмотьях – в тот день меня особенно жестоко избили. Он втащил меня на своего коня и отвез в лагерь. Накормил и после этого спросил, кто меня выпорол. Когда я рассказал, он на несколько часов исчез, пообещав сперва, что это больше не повторится. Вернулся он, весь забрызганный кровью. Я понял, что это была их кровь. Он сдержал слово. И я был счастлив.

Встав, он поднял с пола плащ.

Я в ужасе покачала головой.

– Каден, это чудовищно. Избивать ребенка… Еще ужаснее продать собственное дитя. Но тем больше у тебя было оснований, чтобы навек покинуть Венду, разве не так? Уехать в Морриган и…

– Я был морриганцем, Лия. Бастардом, внебрачным сыном высокородного лорда. Теперь ты понимаешь, почему я ненавижу благородных. Это от них меня спас Комизар.

Я не сводила с него глаз, не зная, что сказать.

Нет.

Такого не могло быть. Это неправда.

Каден набросил плащ на плечи.

– Теперь ты знаешь, кто настоящие варвары.

Он повернулся и вышел, хлопнув за собой дверью, а я осталась стоять.

Его безукоризненный морриганский.

Правда.

Шрамы у него на груди и спине.

Правда.

Но не венданцы сделали это с ним, как я всегда считала. Это был высокородный лорд Морригана.

Непостижимо.

Свеча догорела. Фонари тоже погасли. Я лежала, съежившись на постели, и смотрела в темноту, оживляя в памяти каждое мгновение с того момента, как он вошел в таверну, до нашего бесконечно долгого путешествия через Кам-Ланто. Каждый раз, когда я восхищалась его мягкими, деликатными манерами (до чего же они не сочетались с тем званием, которое, как оказалось, носил Каден, – Убийцы). Каждое мгновение. Насколько естественно и непринужденно он чувствовал себя в морриганском мире. Сейчас все встало на свои места. В Терравине он действительно читал меню в таверне. Он не знает венданской грамоты, а не морриганской. Мы с Паулиной обе обратили внимание на то, как Каден хорошо пел священные гимны, в то время как Рейф не знал из них ни слова. До восьми лет его воспитывали как сына морриганского лорда.

Его предал собственный народ, мой народ. Исключением была только его мать. Она была святая, сказал Каден. Что с ней случилось? Наверное, свою мягкость он позаимствовал именно у нее. Вероятно, она вообще была единственной, кто относился к мальчику с любовью и состраданием, – пока не появился Комизар.

Вернулся Каден далеко за полночь. В комнате была непроглядная темень, но он так легко и бесшумно двигался, словно видел в темноте. Я услышала глухой удар – Каден что-то поставил на пол, потом зашелестела снимаемая одежда. Раздевшись, он лег на коврик, и до меня доносилось только его дыхание. В комнате повисла тишина. Я знала, что Каден не спит. Мне казалось, что в темноте я слышу его мысли, вижу, как он задумчиво смотрит на потолочные балки.

– Каден, – шепнула я. – Расскажи о своей матери.

Ее звали Катарин. Она была очень юной, совсем девочкой, когда лорд и его супруга взяли ее в дом гувернанткой. А вскоре обнаружилось, что она наделена даром. Хозяйка не давала ей продыха, добиваясь неусыпного внимания к собственным малолетним сыновьям. А вскоре хозяин принялся добиваться другого. Родившись, Каден считал, что это вполне естественно – жить в маленьком домике в имении отца. Он просто не знал, что все может быть по-другому. Когда мать заболела и стала чахнуть день ото дня, она умоляла лорда взять Кадена в помещичий дом. Супруга наотрез отказала. Бастард не должен расти вместе с рожденными в законном браке сыновьями, и, хотя лорд обещал Катарин, что возьмет к себе Кадена, своей жене он, по-видимому, дал другое обещание. Тело матери еще не успело остыть, а мальчика уже отдали проходящим мимо нищим – чтобы тут же о нем забыть.

Его мама была красавицей, у нее были хрустально-голубые глаза, длинные и мягкие черные волосы. Кроткая и добросердечная, она к тому же была наставницей. Кадена она учила тому же, что и сыновей лорда. По вечерам, сидя у окна, они рассматривали звезды, и она рассказывала Кадену старинные предания, и он прилежно за ней повторял. Он был слишком мал, чтобы понять, почему сыновья лорда пользуются особыми привилегиями, а если и злился на это, мать обнимала его, целовала и нашептывала ему на ушко, что у него есть намного больше – то, что по-настоящему имеет значение, ведь у него есть мама и любви у нее хватит на целую вселенную.

А потом, совсем неожиданно, мамы не стало. И оказалось, что у него нет вообще ничего. Больше всего он жалел о том, что унаследовал светлые волосы и карие глаза от отца. Он мечтал о том, чтобы, глядя в зеркало, видеть хотя бы в нем напоминание о матери.

– Я вижу ее, Каден, – заговорила я. – Я вижу ее в тебе каждый день. С того дня, как я с тобой познакомилась, я замечала твою сдержанность, твое добросердечие и тонкость манер. Даже Паулина сказала, что у тебя добрые глаза. Это куда важнее, чем их цвет.

Он молчал, слышно было только тихое неровное дыхание.

А потом мы оба погрузились в сон.