Думая, что за недели, проведенные на первой стоянке, я повидала Зеленый Ад, я сильно ошибалась.

По сравнению с настоящим болотом эти его верхние окраины – жалкая сушь с карликовой (как бы она ни превосходила высотой деревья и кусты саванны) растительностью. А вот спустившись к сердцу Зеленого Ада, действительно оказываешься в землях вод и гигантов.

Здесь деревья возносятся к небу метров на сорок, а то и пятьдесят, словно колонны какого-то великого храма. Огромные корни, не давая стволам упасть, тянутся по земле во все стороны, будто лепестки – порой так близко друг к другу, что между ними скапливается почва, и в образовавшихся таким образом «чашах» начинают расти деревья поменьше. Под пологом леса, кроме тех мест, где нечаянный солнечный луч, пробившись сквозь множество слоев зелени, достигает земли, царит изумрудный полумрак. В этой части болот еще жарче, но в то же время свет солнца приводит в восторг, будто несет с собой голоса ангелов.

Светлее всего там, где протоки настолько широки, что ветви не дотягиваются друг до друга и не могут полностью закрыть брешь. Но такое встречается редко: грозы и разливы трех рек, питающих болота, меняют ландшафт настолько, что узкий ручеек на будущий год может превратиться в одну из главных водных артерий дельты. Поэтому многие деревья растут прямо посреди мулинских «рек», точно острова, и вода под ними сплошь в светлых пятнах, как шкура пегой лошади.

Когда нам преграждали путь протоки, широкие и глубокие настолько, чтоб представлять собою серьезное препятствие, или, что случалось гораздо чаще, когда нам предстояло свернуть и пройти значительное расстояние вдоль русла, мулинцы останавливались, сооружали простенькие плоты и складывали на них груз, облегчая его переноску.

– Заправьте края штанин в чулки, – посоветовал нам мистер Уикер, тут же подкрепив совет собственным примером. – Меньше будет шансов обнаружить на ноге пиявку.

– По-моему, штаны только что стали моей самой любимой вещью на всем белом свете, – сказала Натали.

Заправив штанины в чулки, мы двинулись вниз по течению, то бредя по воде, то пускаясь вплавь. Когда все вышли на берег, наши хозяева с совершенно беззаботным видом принялись снимать с кожи пиявок. Мы, ширландцы, осмотрели самих себя и друг друга. Натали обошла меня кругом, дернула за рубашку… и издала какой-то странный звук – нечто вроде сдавленного стона.

– Ох, Изабелла… – сказала она. – Ты, э-э… твоя рубашка…

Во время наших упражнений подол моей рубашки выбился из-за пояса. Я крайне неразумно запустила руку за спину и тут же нащупала мягкое до отвращения тельце пиявки прямо над правой почкой.

Боюсь, это признание не пойдет на пользу моей репутации, но я взвизгнула и заплясала на месте, кружась, как кошка в погоне за собственным хвостом, в попытках разглядеть пиявку и избавиться от нее. Вотще: пиявка присосалась к телу, и шлепки ладонью вряд ли могли убедить ее отцепиться.

От мулинцев, нашедших мои ужимки крайне забавными, помощи не последовало. Наконец Акиниманби сжалилась надо мной: мистер Уикер придержал меня за плечи, остановив мои пляски, а она приподняла рубашку и сняла с меня пиявку. При виде этой твари я вздрогнула и еще долгое время продолжала трястись, то и дело ощупывая различные части тела, чтобы убедиться, что на мне не вздумалось прокатиться еще одному кровососу – по крайней мере, из тех, что крупнее москита. (Со временем, как уже говорилось, я привыкла к пиявкам, но первое знакомство с ними прошло не слишком-то безмятежно.)

Так шли мы и шли, пока не достигли места, где наша община решила устроить новую стоянку. Как им удалось его опознать, для меня загадка: мулинский ландшафт изменчив, словно морские волны. Где гарантия, что подходящее место к приходу общины останется таким, каким его запомнили, – если его вообще удастся найти? Этого я понять так и не смогла.

Остаток дня (и сил) ушел на то, чтобы помочь остальным расчистить место новой стоянки от кустов и молодой поросли, нарубить веток и соорудить шалаши для ночлега. Затем пришлось еще ставить наши собственные палатки, и, когда с этим было покончено, у меня не осталось желания даже поесть. Но Натали настояла хоть на каком-то ужине, поэтому я проглотила плантан и какой-то мучнистый корень, названия которого еще не запомнила, и рухнула лицом в подушку.

Так и шла наша жизнь в последующие месяцы. Община – или, скорее, та ее часть, что состояла из нас и семьи Акиниманби – никогда не оставалась на одном месте дольше трех-четырех недель. Сезон дождей был в разгаре, и это означало ежедневный послеобеденный потоп и частые ливни в другое время суток. Конечно, это не непрестанные дожди, какие можно наблюдать в иных частях света, но более чем достаточно. Снежные шапки гор в глубине материка таяли, Гирама, Хемби и Гаомомо разлились, и вскоре суши на болотах осталось не более двадцати процентов – остальное скрылось под водой. Места стоянок находились на возвышенностях, имевших шанс остаться над водой. И эти возвышенности образовались не случайно: Мекисава рассказал мистеру Уикеру, что в сухой сезон мулинцы заваливают их грудами сучьев и сажают там определенные растения, чтобы эти миниатюрные холмики не размывало.

Мало-помалу я начала понимать, что местный социум, хоть и совсем не так упорядочен, как те, что развились в более благоприятных природных условиях, организован куда лучше, чем могло бы показаться на первый взгляд. Мулинцы не могут позволить себе ни классового расслоения, ни сколько-нибудь примечательной дифференциации половых ролей – каждый должен делать, что может. Однако они не просто знали и понимали окружающую среду, но и понемногу изменяли ее под свои нужды. Вдобавок между общинами поддерживалась удивительно устойчивая связь – во-первых, благодаря постоянной миграции, во-вторых, при помощи «говорящих барабанов».

Последние привели Натали в неописуемый восторг. Имущества (особенно постоянного) у мулинцев очень мало, и эти барабаны, украшенные затейливой резьбой, – настоящая драгоценность для обитателей болот. Видели бы вы, с каким почтением их переносят со стоянки на стоянку! Объяснить, как ими пользуются, слишком сложно, попробую описать вкратце: у мулинцев есть способ перевода обычного языка на язык барабанного боя, которым и пользуются для обмена сообщениями между общинами. Передаваемое от стоянки к стоянке, сообщение способно пересечь болото из края в край гораздо быстрее любого гонца. Таким образом, барабаны позволяют мулинцам поддерживать связь с родными, живущими далеко, и часто используются, чтобы отыскать того или иного человека.

Все это мне однажды объяснил Мекисава, пока Натали расспрашивала очередного барабанщика о методах перевода.

– Очень полезно в это время года, – добавил он. – Подолгу ходить никому не хочется.

К этому времени мой мулинский заметно улучшился – настолько, что я могла поддерживать разговор не только при помощи существительных и жестов, как на первых порах.

– Из-за дождя? – со смехом спросила я. – Могу себе представить!

– Из-за дождя, – подтвердил Мекисава. – И из-за драконов.

В тот момент мы были свободны от хозяйственных дел, и я рассудила, что могу расспросить его, не опасаясь, что интерес мой покажется эгоистичным.

– Отчего в это время года они опаснее, чем обычно? Им не по нраву такое множество воды?

Мекисава ухмыльнулся.

– Нет, воду они любят. Много воды – много пищи. Но их детеныши только что вывелись из яиц.

Я еле сдержалась, чтобы не вскинуться, как гончая, напавшая на след жирного, аппетитного кролика, однако успех был в лучшем случае неполон. В Зеленом Аду слишком легко было забыть о том, что лежит за его пределами, – и о большом мире, и о возможной войне. Удалось ли отбросить иквунде от рек, или ширландские солдаты и байембийские воины бьются с ними в эту самую минуту? Этого никак нельзя было узнать.

Но, даже если во внешнем мире началась открытая война, в Зеленом Аду я ничем не могла повлиять на ход событий (по крайней мере, так я тогда полагала). Драконьи яйца не могли бы помочь Анкумате сию же минуту. Однако слова Мекисавы напомнили мне об оба, ждавшем нас назад с обещанным.

Но делать было нечего: если яйца уже отложены и из них вскоре вылупятся детеныши, придется дожидаться следующего раза.

– Драконы откладывают их в воде? – спросила я. – Или на суше, а детеныши выводятся, когда кладку заливает водой?

На мой взгляд, вопрос был совершенно безобиден, но Мекисава, едва услышав его, хлопнул в ладоши (жест, отгоняющий злых духов или оберегающий от несчастья).

– Об этом я ничего не знаю, – сказал он.

Его странная реакция заставила меня призадуматься. Ключевое отличие мулинцев от соседних народов – даже от их близких родичей, маури – заключается не в чертах лица и не в языке, а в отношении к болотам, которые они зовут своим домом. Им досконально известно, какое растение полезно, а какое опасно, какое насекомое ядовито, а какое можно съесть на обед. Они охотятся на множество различных животных – даже на гиппопотамов и лесных слонов (против которых применяют некоторых из тех самых ядовитых насекомых), и об их знании повадок и циклов развития всех этих зверей любой натуралист может только мечтать.

И вот мулинский охотник заявляет, будто не знает, где болотные змеи откладывают яйца! Думаю, вы, дорогие читатели, поймете, что это не могло не вызвать подозрений.

Обдумав несколько возможных ответов, я остановилась на этом:

– Многие животные могут быть очень опасны, если подумают, что ты угрожаешь их потомству. Мне бы хотелось по крайней мере знать, где нужно поостеречься, чтоб не наткнуться на кладку драконьих яиц.

Конечно, рано или поздно я собиралась отправиться на их поиски; все это было лишь способом расспросить его, не раскрывая своих намерений.

Много же проку он мне принес!

– Детеныши уже вывелись, – отвечал Мекисава. – Кладок нет. Нигде.

– Да, но если мы все еще будем здесь во время следующего откладывания яиц…

Мне следовало быть благоразумнее. Ив де Мошере утверждал, что мулинцы обожествляют драконов, но до сих пор я не видела этому никаких подтверждений, кроме того самого мифа – сказания о том, как люди стали смертными. Но ведь утверждение на чем-то да было основано! Несомненно, я наткнулась на некое табу, и в том, что жажда познания заставила меня забыть об осторожности, ничьей вины, кроме моей собственной, нет.

Мекисава больше не обмолвился на эту тему ни словом, и мне пришлось сдержать желание расспросить остальных членов общины в надежде найти кого-нибудь поразговорчивее. Вместо этого я пересказала наш разговор спутникам, и мы принялись думать, что делать дальше.

– Времени у нас теперь довольно много, – сказал мистер Уикер. Сезон дождей означал, что мулинцам нужно лишь закинуть сеть в воду – и ужин готов. Большую часть дня они проводили в безделье, песнях и плясках, отвлекаясь только на мелочи, наподобие выколачивания куска свежей тапы или плетения новой корзины. – Мы собрали много информации, полезной для натуральной истории в целом. Думаю, пора бы нам сосредоточиться непосредственно на драконах.

Я согласно кивнула. Нескольких драконов мы мельком видели издали, а ко многим, по всей вероятности, и приближались: болотного змея, желающего остаться незамеченным, разглядеть почти невозможно. Одним словом, ничего нового нам до сих пор узнать не удалось.

– Конечно, яйцами заниматься рано, – сказала я. – Но ведь мы практически ничего не знаем о том, чем питаются болотные змеи, как охотятся, где ночуют, в чем отличие самок от самцов, каковы их брачные игры…

Все это я отсчитывала на пальцах и остановилась только потому, что кончились пальцы на руке. А могла бы и продолжить: со времен экспедиции в Выштрану мои представления о круге задач и интересов натуралиста весьма и весьма расширились.

– И даже не знаем, как наблюдать их, не подвергаясь опасности, – заметила Натали.

Это и стало первым вопросом, на который следовало найти ответ.

Посвящая большую часть времени помощи хозяевам в повседневных делах, мы считались хоть и не слишком умелыми, но вполне достойными членами общины. Теперь, подняв головы как натуралисты, мы встретились с большими трудностями. Нет, не с враждебностью per se. Нас попросту не поняли.

– Сейчас время отдыха, – сказала Акиниманби, подкрепляя безделье словом. Мекисава, сидевший рядом с ней, ошкуривал ветку, чтоб сделать из нее новое копье, но трудился без особого энтузиазма: так ширландский крестьянин строгает палочку, чтобы хоть чем-то занять руки. – Зачем куда-то ходить, если в том нет нужды?

– У нас нужда есть, – возразила я, но тут же умолкла. Большая часть причин, что я могла бы назвать, была совершенно чуждой ее миру; я могла бы потратить на объяснения целый час, но так и не добиться успеха. Здесь, в Зеленом Аду, не было ни Коллоквиума Натурфилософов, ни журналов, в которых можно публиковать научные статьи, ни шумных похвал в адрес их авторов. А простое научное любопытство, как выяснилось еще в Выштране, мало что значило в глазах тех, для кого предмет моего интереса – всего лишь нечто обыденное, а нередко и досадное. (За примерами далеко ходить не нужно: в Ширландии существуют натуралисты, изучающие местных насекомых и птиц, но тех, кого интересуют обитатели более отдаленных земель, намного больше – взять хотя бы меня.)

Акиниманби терпеливо ждала, пока я размышляла, как объяснить ей, в чем дело, не показавшись при этом сумасшедшей. Наконец я сказала:

– Представь себе, что мы – своего рода охотники. А наша дичь – знания.

Глаза ее едва не вылезли из орбит, и я осознала свою ошибку.

– Но все не так, как в вашем сказании о человеке, совершившем дурное, убив дракона! Мы никого не хотим убивать. Забудь, что я сказала про охоту: мы собираем знания, как вы собираете пищу. Знания служат нам пищей для ума. Или, точнее…

Но тут мне пришлось замолчать. Акиниманби с Мекисавой, хлопая себя по бедрам, попадали наземь от смеха. И мои сбивчивые речи вполне того заслуживали: возможно, я и объяснила свою точку зрения, однако в части того, чтобы не показаться сумасшедшей, потерпела крупную неудачу.

Только после этого мне пришел в голову лучший способ объяснить, в чем суть.

– Ваш народ понимает лес: знает повадки зверей, знает, где их искать, и так далее. Вот и мне нужны знания – но не обо всем лесе. Я хочу как можно больше узнать о драконах. Знаете, они ведь живут не только здесь. Драконы есть и в саванне… – Мекисава кивнул. – И не только. Драконы живут по всему миру – в горах, на равнинах, и, может быть, даже в океане. Мне нужно знать их, как вы знаете животных своего леса.

– Но зачем? – спросил Мекисава. В его глазах еще сверкали искры веселья, но вопрос был задан совершенно серьезно. – Ты же не живешь во всех этих местах.

Учитывая, сколько времени я за свою жизнь провела в путешествиях, вполне можно сказать, что я действительно жила во всех этих местах – пусть и временно. Однако вопрос был хорош – не из тех, от которых легко отделаться. Мулинцы знают животных Зеленого Ада, потому что от этого зависит их жизнь, а вот моя жизнь никак не зависела от странствий по всему земному шару в поисках драконов. (Напротив, все эти странствия не раз могли значительно сократить ее срок.) И что я могла ему ответить?

Если задаться этим вопросом сейчас, вполне вероятно, что в данный момент единственным верным ответом на него будет том моих мемуаров, который вы держите в руках, а другие появятся в свое время. Эти мемуары – не только рассказ о моей жизни, но и ее итог.

Но в тот день в Зеленом Аду отослать Мекисаву к этим книгам я не могла, и сделала последнюю попытку:

– Есть один человек – так сказать, старейшина моей общины. Он попросил меня сделать это для него, – лучшего объяснения роли лорда Хилфорда в качестве моего покровителя я дать не могла. – Если и это для вас ничего не значит, могу только просить потерпеть мое сумасбродство.

Подозреваю, эта последняя просьба и решила дело. Но, как бы то ни было, мы получили возможность продолжать работу – и наконец-то понять, что означал тот давний взмах руки, коим Акиниманби указала мне на деревья.