Глава VI
Ночь перед Рождеством, или Изгоняющая бесов

Весь следующий день и последующий Ульяна радовала семейство Михайловых всякого рода фокусами, которых у нее накопилось довольно много за пару лет жизни в Париже. Переодетая, она часто ходила по площадям и паркам, подсматривала за балаганщиками, а у некоторых еще и обучиться смогла.

Не каждый фокусник продавал секреты прохожим, но Ульяна обладала удивительным даром внушения. Она подмечала любые слабости, тонкости поведения собеседника, умела заговорить, одурманить, вывернуть душу наизнанку. Что для нее пара движений пальцами с исчезнувшей в рукаве монеткой?

Но чаще фокусы она выдумывала сама. Например, первое, чем она поразила удивленных домочадцев дома номер восемнадцать Ковенского переулка, — выпавший и вернувшийся в ее руки стакан. Увлеченно повествуя очередную сказку о сущностях с иных планет, она держала в руках стакан с водой, периодически делая глотки, но, когда вода закончилась, выронила его якобы случайно. Едва достигнув пола, стакан подлетел в воздух и оказался в руках прекрасного медиума.

Тонкая, как леска, резинка, привязанная к запястью, позволяющая держать пальцы свободными, расслабленными и непричастными к действу, и прозрачный шарик из казеинового клея — и готово: несколько изумленных пар глаз взирают на вас, точно на пришельца из космоса. Никто не заметил пару быстрых, как скорость света, движений, которыми девушка оторвала казеиновый шарик от дна стакана и спрятала резинку в рукаве, а стакан преспокойно поставила на стол, продолжая свой сказ, будто и не произошло только что настоящего чуда.

Через минуту-другую всеобщего недоумения банкир Биреев бросился к столешнице и стал вертеть в руках сосуд, пытаясь найти подвох. Но клей не успел подсохнуть как следует, чтобы оставить на стекле след. На очевидный переполох Ульяна не обратила никакого внимания, будто и того, что собственноручно сотворила волшебство, тоже не заметила. Она говорила и говорила, делая вид, что не замечает, как Биреев оббегает со стаканом в руках комнату, бабушка Авдотья Феоктистовна вся бледная откинулась на спинку кресла, а Дарья Валерьяновна судорожно обмахивала ее смятым батистовым платочком.

Медиум за всем происходящим наблюдала лишь искоса. Насилу ей удалось не расхохотаться в манере Ромэна и выдержать всю сцену до конца. А когда наконец ей объяснили, в чем, собственно, дело, она театрально отмахнулась, смущенно опустила глаза и ответила, мол, мне часто говорят, что я делаю подобные вещи, но сама якобы этого не замечаю. Потом, будто ни в чем не бывало, коснулась руки банкира, а другую протянула ко лбу и сказала:

— У вас аджаня-чакра затуманена, пейте побольше воды.

В следующий раз она подошла к книжным полкам, изящным движением подняла ладонь и принялась сдвигать корешки книг. Проплывала в метре от шкафа с фолиантами, а книги, будто по мановению волшебства, уходили внутрь. На сей раз Ульяна воспользовалась волшебной палочкой, а точнее тонкой спицей, которая сколь ловко появилась из ее рукава, столь же ловко и исчезла, прежде чем к ней успел подбежать первый заприметивший сие явление маленький Сеня.

— Книжки сами ездят! — закричал мальчик. — Глядите, маменька! Я видел! Книжки двигались!

А потом прыгал вокруг Ульяны, радостно хлопая в ладоши, и кричал:

— Покажите фокус! Ну, покажите еще фокус!

— Это, не фокусы, Сеня, — отдергивала его Дарья Валерьяновна. — Это беспредельные возможности человека шестой расы.

За ужином Ульяна тушила и тотчас зажигала свечи, бывало, брала горящие угли из камина, вертела в руках, те испускали дым и загорались еще пуще, а потом исчезали, даже черных пятен на пальцах не оставив. Или вертела меж ладонями батистовый накрахмаленный платочек, так что он повисал в воздухе. На самом деле тот повисал на тонкой нити, один конец которой Ульяна незаметно зажимала меж зубами.

Однажды, сидя за столом между Катей и мадемуазель Сонер, она сама приподнялась над скатертью на несколько пядей, так, словно действительно взмыла в воздух. Застывшее в задумчивом одухотворении лицо медиумши нисколько не изменилось за эти несколько секунд, положение спины и рук осталось таким, точно она продолжала сидеть, опираясь локтями в подлокотники, но тем не менее словно плавала в воздухе над стулом. И никто, даже господин банкир, не предположил, что дело в хорошо скоординированных движениях тела и умении приподниматься на пуантах, сокрытых под длинной юбкой. А потока восхищений потом было не остановить.

В доме Михайловых теперь собиралось много народа. Молва о чудесной специалистке по спиритическим сеансам и левитации быстро разлетелась по Петербургу. Многие приходили послушать проповеди великой Теи-Ра. Были и ярые противники медиумизма в силу своей религиозной преданности. Обычно те слыли людьми недалекими, и Ульяне ничего не стоило тешить их мелкими, но действенными фокусами, быстро располагая к себе. Были и упрямые скептики, поклонники науки и отчаянные материалисты, которые нарочно появлялись с целью разоблачить якобы мошенницу. Осторожная медиум Зои Габриелли являла им только те чудеса, в которых была особая мастерица, выбирала моменты, когда внимание охотников до подвохов было ослаблено. Но от таких гостей она быстро избавлялась, намекая своей преданной поклоннице Катеньке, что присутствие того или иного индивидуума в доме нежелательно для великой Силы, представительницей каковой она имела честь быть.

Однажды даже Делин явился в числе гостей, аккурат перед самым Сочельником. Стоял в углу, опершись плечом о стену, молчал, смотрел, слушал, иногда аплодисменты изображать пытался, раз-два устало хлопнет одна ладонь об другую, не спуская с медиума угрюмого, брюзгливого взгляда и под фальшивой улыбкой пытаясь скрыть горечь поражения. Уже, видимо, диву даваться наскучило ему, устал возмущаться.

Вид его потухший успокоил девушку — не станет Делин предпринимать попыток как-то помешать чудесному представлению, центром которого она вдруг стала.

Такой успех! До того было приятно, когда тебя слушают, раскрыв рты, смотрят, аки на божество, едва ли не на руках носят, пишут твои портреты, записывают случайно оброненные фразы, а потом даже цитируют.

К рождественской ночи люди принялись уговаривать провести наконец долгожданный спиритический сеанс. Время ведь самое что ни на есть подходящее, волшебное, еще и луна полная вторую ночь освещает безоблачное небо. А Ульяне того и надо было, чтобы в самую эту сказочную ночь такой спектакль устроить, чтобы переодетый отцом семейства Семеном Петровичем, в мундире и парике, Ромэн смог выйти из дома, добраться до Полицейского Архива и благополучно вернуться с дневником Иноземцева.

Стала мяться, упираться, мол, не каждый может присутствовать при явлении духа, и комнату для сей опасной процедуры самой придется выбрать.

Потом обошла гостей и, постояв подле каждого, поводив у лица ладонями, говорила, кто придет, а кому и носа казать на сеансе Явления Силы не следует. Разумеется, всех скептиков да маловеров напрочь отмела, да еще каждого электрическим разрядом ударила. Спрятанный под ажурным браслетом альтернатор с электродами на серебряных завитушках, что пожаловал один сербский ученый на выставке в Париже, не раз выручал авантюристку.

Удивленные резкой болью то в руке, то в шее, то в щеке, гости возмущенно подскакивали, некоторые тут же просили свои шубу и шапку и немедленно уходили. А хозяева и воспрепятствовать тому не могли, хотя по их мученическим взглядам было ясно, что теряли они хороших знакомых, возможно, навсегда, но делать нечего — когда их дом еще раз посетит европейская знаменитость из мира спиритических специалистов, мистики и магии?

К Делину Ульяна тоже подошла, пригласила, мол, в вас света столько да добра, призраки любят посещать чистые и добродетельные сердца. Тот чуть улыбнулся, но от приглашения отказался.

— Сердце, — сказал, — оно у меня чистое и добродетельное, да больно слабое. В особенности оттого, что слишком часто на подобных представлениях случайно оказывался.

Стали выбирать, кого вызовут, чью душу. Каждый родственников своих называл, умерших теток, дядек, спорили, даже бранились друг с другом. Стало быть, надо нейтральную личность подобрать, чтобы всем удовольствие было.

Тут банкир Биреев возьми и хлопни себя по голове:

— Я ж позабыл ведь совсем, что в доме этом клад зарыт. Этими самыми скопцами, что здесь собрания учиняли. Они знаете какими богачами были, скряги эти да спекулянты. Так давайте главаря их Селиванова Кондратия и вызовем, пусть он нам скажет, где золото свое спрятал.

Медиум подняла на него глаза и так взглянула, будто тот подписал себе смертный приговор.

— Учтитэ, — холодно улыбнулась она. — Духи не всегда говорыть правду, они любят шутить над смер-ртными, и мне придется положить много сил, чтобы заставить дух быт честным и не распоясаться. Не боитесь?

— Вот еще! — засмеялся Биреев, залихватски подмигнув соседу слева. Но Ульяна уже знала, какую цену тот заплатит за свою смелость.

Когда все разошлись, а домочадцы улеглись в своих постелях, Ульяна и Ромэн спустились в библиотеку, где решено было проводить сеанс.

Осталось совершить приготовления к последнему акту.

Самое важное в подобном зрелище — это не само чудо, не фокус, а драматизм, накаленный до самых высоких степеней. В ожидании невероятного у зрителя должно притупиться внимание, сознание затуманиться, а слух, зрение и даже обоняние — полностью подчинены воле фокусника.

Для того Ульяна приготовила множество свечей и благовонных курильниц, которые будут с поразительной скоростью поглощать кислород в комнате. Катя сама выбрала их накануне в магазине «А-Ла-Реноме» на Невском, близ Адмиралтейства, во избежание подозрений с чьей-либо стороны, что коварная медиум вместо спиритического сеанса устроила сеанс общей галлюцинации.

Главное, чтобы было много огня и много разнообразных запахов, создающих в головах зрителя эффект полудремы. Но некоторые свечи Ульяна предоставила из своих запасов: пропитанные индийскими травами, имеющие легкое опьяняющее воздействие, те наверняка подействуют на особо стойких. Сама же она была равнодушна к такого рода веществам, как осталась равнодушной к луноверину. Ничего ее не брало, укол луноверина в поезде кого другого, может статься, и убил бы даже, а она отделалась полуторачасовым кошмаром и только. Тут хочешь не хочешь, поверишь, что ты всамделишный адепт.

В течение нескольких часов в закрытом помещении Ульяне предстояло являть свой талант и дар актрисы. И только три элемента магии дополнят картину рождественского чуда.

Это дым, который повалит из камина в минуту, когда явится Дух.

Колышущиеся шторы, когда тот станет метаться по комнате в смятенных чувствах, негодуя, что пробудили его от вечного сна.

И апогей — свет, исходящий от ладоней самого медиума, что засияет, когда Дух проникнет в ее тело, готовый говорить со смертными.

У Ромэна разболится голова, и он тихо улизнет, чтобы выполнить свою задачу в Полицейском Архиве. Никто не пожелает даже проводить его до спальни, никто не заметит его ухода. Все, абсолютно все будут сидеть за круглым спиритическим столом или стоять за спинами тех счастливчиков, которых Ульяна посадит рядом с собой. Прикованные взглядом, вниманием, всем существом к ней лишь одной, они будут видеть лишь то, что им полагается по сценарию.

Оставалось свершить небольшие приготовления. Тонкими, как конский волос, но прочными, как сталь, шелковыми нитями Ульяна и Ромэн связали концы штор, подцепили корешки нескольких книг, обвязали охапки сосновых веток, торчащих из плетеных корзин и ваз, подцепили канделябры. Следом одни нити пустили под углы ковра, другие аккуратно схоронили в щелях меж полками, пряча за всевозможными складками обивки, мебелью, но достаточно свободно, чтобы маскировка не мешала их ходу. Все нити вели под круглый стол. Тот еще вечером заранее перенесли из гостиной и накрыли темной, доходившей до пола тканью. Под столом лежала пара туфелек. Все нити были связаны в один пучок и приторочены к носкам этих туфелек. Ульяна наденет их во время сеанса.

— Прекрасно, — прошептала она, выползая из-под скатерти и отряхивая руки. — Завтра нужно встать пораньше, велеть Прошке не убирать библиотеку до праздника. Строго-настрого запретить ей сюда входить. Теперь осталось мешочек с цинковым порошком внутри камина прикрепить. Но это к вечеру, нужно улучить момент, когда огонь уймется, чтобы цинк не вспыхнул раньше времени. Вернемся, ты сядешь здесь с книгой, будешь сторожить.

— Вернемся? — переспросил Ромэн. — Откуда?

— Сейчас мы идем грабить ювелирную лавку Биреева.

— О-о, — улыбнулся юноша, глядя на то, как девушка зачем-то упаковала в ридикюль наполненный чем-то маленький в мизинец длиной шприц и связку отмычек.

— Надо же из чего-то составить клад Селиванова. Да и… одну штуку следует испытать. Увидишь!

— Можно обойтись и без клада, ведь духи безбожно врут.

— Нет, — беззвучно рассмеялась Ульяна, изображая хохот Мефистофеля, — я собираюсь отомстить господину банкиру за его чрезмерную назойливость…

Ромэн ожидающе замер.

Посерьезнев, Ульяна оглядела его взглядом медленным и оценивающим, словно прикидывая, посвящать ли мальчишку в очередной свой план.

— Биреев держит ювелирную лавку в доме Путилова, — все-таки проронила она с неохотой, — на первом этаже; вход с улицы. Ночью лавку сторожит отставной солдат. Мы обчистим магазин банкира и подсунем вместо клада скопцев его же безделки. Превесело будет.

— Не рискуем ли мы чрезмерно всем предприятием?

— Ничем мы не рискуем. Святки накануне, все заняты приготовлениями к праздникам. Пока обнаружат грабеж, пока Биреев клад отыщет, мы уже будем катить в чудесном поезде, в вагоне-люксе Трансъевропейского экспресса по пути в Берлин. Будь спокоен. Я уверена, Петр Евгеньевич не скоро оправится от… потрясения, которое я ему приготовила.

И отправились они ночным Петербургом до Васильевского острова, хрустя валенками по заметенным порошей улицам, вдыхая свежий морозный воздух и предвкушая приключения. Лавка Биреева недалеко располагалась, лишь в получасе ходьбы от Ковенского переулка. Ульяна надела беретку гимназистки, старенькое потрепанное пальто, поверх крест-накрест обмоталась пуховым платком. Ромэн нацепил шапку-ушанку и старенький полушубок.

Явились к месту, встали у дверей лавки.

Ульяна оглянулась и тут как давай вопить что есть мочи. Вцепилась в рукава Ромэна и кричит, мол, убивают, помогите, спасите. Тот даже опомниться не успел, как вдруг из дверей лавки выскочил означенный сторож с ружьем. Отпустив Ромэна, Ульяна бросилась к сторожу, повисла на его шее и, всхлипывая, принялась рассказывать, как ее чуть не убил ночной грабитель, указывая в ту сторону, куда скрылся перепуганный Ромэн.

— Успокойтесь, барышня, — пытался вставить хоть слово бывший солдат промеж бурного потока сбивчивого стрекотания незнакомки. — Отчего ты, дуреха, так поздно разгуливать по улицам удумала?

— Я к аптекарю шла, маменьке плохо стало, сердечных капель надо было…

Сторож оторвал наконец от себя девушку и отстранился, поморщившись, словно от боли.

— Чем это ты меня исколола, булавкой какой, что ли? — потирая плечо, проронил он.

— Ой, это, верно, брошь расстегнулась, простите!

— Горе луковое на мою голову в такую ночь! Брр, мороз небывалый.

— Поймайте этого негодяя, пожалуйста, — продолжала пронзительно пищать Ульяна. — Он туда убежал, вон, видите, прячется. Мне теперь домой обратно идти страшно, он за мной непременно ведь увяжется.

— Что за негодяй? Кто такой?

Сторож досадливо покачал головой, но все же вздернул на плечо ружье и с неохотой двинул по следам Ромэна. Юноша опасливо и недоуменно выглядывал из-за угла соседнего дома и, видя, что неумолимый сторож пошел прямо на него, дал деру в самый темный переулок. Бежит и слышит по снегу грузные шаги преследователя. Тот уже и догоняет, сопит в спину, русской бранью сыплет. Но вдруг покачнулся, сделал несколько неуверенных шагов и рухнул как подкошенный. Через секунду, словно из ниоткуда, появилась Ульяна.

— Снимай с него одежду, переодевайся, бери ружье и — в лавку, — скомандовала она.

— Элен! — выдавил перепуганный Ромэн дрожащим голосом и с придыханием от быстрого бега. — Почему ты ничего не сказала мне прежде?

— Прости, не удержалась, — захихикала девушка. — Но ты хотел острых ощущений. Вот они — на, пожалуйста, острые ощущения. Одевайся. Слышишь, люди из соседних домов повылезали на шум? Ты должен сказать им, что нет причин для волнений, и скрыться внутри магазина.

— Я?

— Они подумают, что ты сторож. Махнешь рукой и произнесешь одно слово: «Ерунда».

— Ер-рунда, — послушно повторил Ромэн.

— Нет, не пойдет, — проворчала Ульяна. — Слишком грассируешь. Тогда лучше: «Пустяки».

— Пустяки.

— Не пустя́ки, а пустяки́.

— Пустяки́.

— Умница, — похвалила его девушка и, приобняв за плечи, звонко расцеловала в обе щеки. — Собери в мешок побольше безделушек и возвращайся сюда. Мы переоденем и перетащим этого бедолагу в лавку. Только ты там не тяни, а то ведь мужик околеет, мороз нынче аж до костей пробирает.

Еще до петухов импровизированный клад был спрятан в подвале дома Михайловых за грудой старья, к которому лет сто никто не прикасался, хоть и говорили, что давно клад оный исправно здесь искали. Ульяна постаралась не нарушать стройной конструкции из старых стульев, сундуков, пыли и паутины. Обернула украшения в старый чехол, припудрила его горсткой пыли и сунула в самое основание груды хлама.

Ромэн уселся с книгой в библиотеке — стеречь нити и ждать. Когда камин поостынет, он приклеит к стенкам дымохода несколько мешочков с цинковым порошком. Потом нужно уследить, чтобы не стали разжигать огня ранее девяти вечера.

Так целый день он и просидел, не заметив в азартном ожидании вечера, как быстро течет время. Благо в столице государства Российского зимний день был столь короток, что порой казалось, его нет и вовсе, только утренние сумерки слегка посветлели, а уже и солнце садится.

Дом ходил ходуном, во всех комнатах горели свечи и лампы, сильно пахло керосином и хвоей, хозяева готовились принять больше гостей, чем обычно. Порой заглядывали к юноше и недоумевали, отчего тому на ум пришла вдруг фантазия остаться в одиночестве в такой чудесный веселый зимний день. Отказался сходить с девушками в Юсупов сад, ни к завтраку, ни к обеду не явился, и даже когда двери в гостиную открывали, где елка стояла, украшенная сотнями восковых свечек, тоже библиотеку не покинул.

— Вы не заболели? — волновалась Дарья Валерьяновна, с беспокойством взирая на Ромэна.

Юноша пытался скрыть яркий румянец и легкую дрожь, низко опуская по-прежнему перебинтованную голову и нарочито прижимая ладони к щекам. До того волнение захватило все его существо, что он начинал заикаться, хвататься за волосы, отстукивать зубами дробь, мечась и не зная, как лучше себя вести.

— Не приказать ли прибавить еще дров в камин?

— Нет, нет, — болезненно вскакивал он, — я умираю от жары…

— Отправились бы проветриться. На катке сегодня маскарад.

— Благодарю, — и снова Ромэн склонялся к книге.

Когда о нем ненадолго забывали, когда за дверью воцарялась тишина, он вставал и принимался вышагивать, вспоминая свои реплики и жесты. Словно молитву, словно трудно поддающийся урок, он твердил несколько коротких русских фраз, которые собирался сказать при встрече и при прощании с дежурным на вахте полицейского Архива. Откашливаясь и кряхтя, он репетировал манеры господина Михайлова, размахивал руками и тряс головой, возвращая на макушку импровизированный чуб, или теребил воображаемые подусники, как это часто делал разыгрываемый им персонаж. А едва вновь раздавались шаги за дверью, снова бросался к книге.

Пришло время, когда головешки в камине наконец совсем остыли, — а это как раз была та минута, когда все исходили криком и визгом, прыгая под елкой. Ромэн поспешно разделся до пояса, чтобы не испачкать в саже платья, нырнул в логово камина, на липкой медицинской ленте крест-накрест приклеил три мешочка с горючим. Все! Теперь дождаться бы появления прекрасной Зои. А потом — налет на Архив. Ох, поскорее бы пришла сестрица, еще немного, и его начнут подозревать в недобром замысле.

К восьми вечера внизу у подъезда собралось внушительное количество экипажей и саней. За дверью все чаще стали раздаваться звонкие голоса разноликих незнакомцев — началось…

Рождественский ужин Ромэн тоже просидел в библиотеке. Всем домом его ходили уговаривать принять участие в застолье, но тот отмахивался из последних сил, пока наконец не пробило одиннадцать, и только тогда юный Лессепс со спокойным сердцем уступил свой почетный пост Ульяне.

— Какая досада, месье Габриелли, такой вечер, а вы больны, — стенала Дарья Валерьяновна.

— Неужели мадемуазель Зои ничего не может для вас сделать? — вторила матери Катенька, расставляя свечи. — Ведь жалко же!

— Жалость, — отрезала с внезапной строгостью медиум. — Это чувство неведомо людям шестой расы. Жалость порождает безнравственность, леность. Жалость отнимает у человека душу, поскольку вместе с жалостью вы проявляете сомнение в мощи души: в силах ли ей нести свою ношу. Жалостью вы унижаете дух, уничтожая, превращая в ничто. Высшие Силы даруют каждому испытания в соответствии с силой духа и тяжестью кармических узлов, каждый должен сам распутать их. Брат не слушает свою сестру, оттого наказан плохим самочувствием. Николя, если твоя голова по-прежнему болит, иди в постель. Не мучь себя.

Всхлипнув, как дитя, потерев пальцами бинты под волосами, Ромэн вышел из библиотеки. Волнение перед предстоящей операцией столь сильно сказалось на цвете его лица, что и вымучивать и изображать бледность ему не пришлось. Он вышел, шатаясь. Маленький Сеня вызвался проводить дорогого гостя.

Спиритический сеанс превзошел все ожидания. Час гости, в полумраке взявшись за руки, старательно вещали выдуманные на ходу Ульяной всяческие колдовские звуки. То по ее велению они мычали, то рычали, свистели и жужжали. Легким подергиванием носка туфельки девушка шелестела занавесками и сосновыми ветками в вазах. Тех, кто неожиданно изъявлял желание проверить, что шевелится на подоконнике и отчего без сквозняка колышутся шторы, медиум строго отдергивала.

«Сеанс, — заявила она, — не возымеет успешного завершения, если всякий раз присутствующие, когда она настраивается на связь с потусторонним миром, будут нарушать тишину и покой».

Порой гости забывали дышать, чтобы не испортить лучшего, по их мнению, рождественского праздника.

Когда мешочки из тонких бараньих кишок, приклеенные Ромэном к внутренней стенке каминного дымохода, нагрелись, истончились и полопались, Ульяна услышала легкий шорох и почувствовала тонкий аромат жареной плоти. Бревна ярко вспыхнули, посыпались искры, а следом через каминную решетку повалил густой дым.

Чтобы предупредить возможное всеобщее замешательство, она поспешила выкрикнуть:

— Он с нами. Не двигайтесь. Он исчезнет. Он явился и настроен благожелательно, не спугните его, прошу вас…

Дым в библиотеке вызвал непрекращающуюся волну криков и вздохов. Стало еще душнее, дамы обмахивались веерами, мужчины сняли сюртуки и расширили галстуки, по их вискам катились струи пота.

«Но то ли еще будет», — хохотала про себя Ульяна, наслаждаясь зрелищем всеобщего ужаса, и довольная сильнее дергала носками туфлей под скатертью.

Заметались шторы, упали книги, слетела с подоконника ваза, опрокинулись канделябры, потухла часть свечей. Стало темнее. Некоторые дамы впали в истерику — визжали, как свиньи на бойне, иные попадали в обморок, их оттащили к углам, усадили на стулья.

В дыму Ульяна вдруг засветилась, ибо фосфоритовый состав, которым она себя заранее опрыскала, напитал света, а воцарившийся полумрак сделал исходящее от нее свечение отчетливей. Она выпустила руки соседей и встала, подняв ладони вверх. Лицо искажено уродливой гримасой, кожу словно пронизывает космическое сияние.

— Он в моем теле… — проронила медиум, замерев как истукан, настолько измененным и страшным голосом, что в обморок упали хозяин дома и еще один великовозрастный господин в старомодном сюртучке. — Ваши вопросы!

Смелых оказалось достаточно, посыпались вопросы о жизни, смерти, наследствах, учебе, торговле — обо всем насущном. На все это Ульяна ответствовала пространно, слова ее могли бы удовлетворить даже самого взыскательного вопрошателя, ибо многих изучила достаточно, чтобы знать, какие ответы те желали услышать. Делать предсказания она училась у цыганок, промышлявших гаданием, тщательно запомнив многие замысловатые ответы, что они давали, глядя на ладонь или веер карт, особенность которых как раз и состояла в небывалой универсальности, а та, в свою очередь, простачкам разным мнилась истиной с точностью да прямым попаданием.

Дым тем временем рассеялся, стала выветриваться и угасать фосфоритовая краска. Надо было переходить ко второму акту представления, самому интересному, но не самому простому. Ульяна знала, что фосфор быстро улетучится, Ромэну времени не хватит. Нужно задержать гостей еще как минимум на час, и для этого у нее имелся маленький шприц, который уже был испытан, наполненный на сей раз безобидной камфарой, но концентрацией, превышающей обычный раствор в несколько раз. Достаточно одного укола, чтобы сердце зашлось галопом.

А для паники, тем паче в столь напряженной обстановке, в духоте и полумраке, того достаточно, чтобы к спиритическому сеансу добавить и вполне эффектный сеанс экзорцизма. Когда Ульяна говорила, что собирается отомстить Бирееву, она имела в виду не только невинную шутку с безделками из ограбленной ею ювелирной лавки. Оставалось надеяться, что пахучие благовония поглотят едкий запах камфары — ее будущего орудия преступления, а полнокровный и склонный от природы к высокому давлению банкир в полной мере ощутит его действие на себе.

— Последний вопрос, — отрубила Элен Бюлов, чувствуя, что силы на исходе. Держать руки постоянно поднятыми — занятие не из легких, еще тяжелее сохранять на лице маску предсмертной агонии.

Тут Биреев, слава небесам, вспомнил о сокровищах скопцов и почти выкрикнул, где, мол, вы зарыли свои вклады, которые полиция так и не смогла сыскать.

Полуопущенные дрожащие веки медиума вдруг резко вскинулись, глаза стали круглыми, как блюдца, ладони задрожали, рот искривился.

— Кто желает знать?

И сказаны были эти три слова ужасающим, замогильным тоном, да еще и с использованием уловки чревовещания — когда губы остаются неподвижны, но слова льются из горла, словно сами по себе, словно рождаются в утробе. Гости, до того несколько освоившиеся и уже принявшиеся шептаться, мгновенно замолчали.

Медиум перестала дрожать и застыла с широко распахнутыми глазами, уставившись неподвижным остекленевшим взглядом на Биреева. Тот замер с бледным, вытянувшимся и перепуганным лицом. Словно пугливый лесной олень, почуявший близость охотника, сжался, напрягся, даже со стула соскользнул вправо — аккурат в направлении двери. Так и сидел вполоборота между Катериной Семеновной и госпожой Михайловой, готовый в любую минуту дать деру.

Но Ульяна не отпустила бы его сегодня так запросто. Уж слишком он ей докучал, уж слишком часто ставил под угрозу ее планы.

Медленно опустились ее руки, она свесила голову на грудь и стала изображать нечто вроде пляски святого Витта. Руки вздрагивали вдоль тела, словно две белые змеи, голова, безжизненно свисавшая вниз, спущенные на лицо черные локоны подергивались в такт рукам и ногам. Внезапный транс медиумши произвел на гостей ужасающее впечатление. Те, кто был стоек до сей минуты, уже толпились у двери. Стол опустел. Раздавались тихие жалостные вскрики, кто-то плакал. Прямо у порога потеряла сознание одна из барышень и телом своим преградила путь к отступлению части толпы.

Никто не бросился ее поднимать. Мистический ужас парализовал гостей. Словно заколдованные змеи в кувшине факира, они вдруг остановились разом, продолжая наблюдать за тем, как медиум Зои тряслась во власти каких-то неизведанных сверхсил. Сами того не осознавая, они ждали, что же будет. Они забыли про побег, они жаждали зрелищ.

Ульяна успела извлечь из-за пояса «Стрелу амура», как она величала свой маленький, в два дюйма, шприц, купленный ею в Париже, и, не поднимая головы, вытянула руки вперед. До жертвы она бы не дотянулась — стол был широк в диаметре.

— Кто желает знать? — повторила она, но на этот раз несколько громче и еще более устрашающе.

И одновременно шагнула назад с видом внезапно потерявшего зрение и способность ориентироваться в пространстве человека, изображая смену душ в теле. Стул позади нее с грохотом опрокинулся.

Госпожа Михайлова не нашла ничего лучшего, как в страхе, зажав руками рот, отшатнуться и прокричать:

— Петр Евгеньевич, ну, нужно было вам? Беду накликали!

Все вновь прильнули к запертой двери. Ульяна, понимая, что жертва вот-вот ускользнет, бросилась наперерез толпе. Продолжая вытягивать руки вперед и скользя угрем меж фигурами, она изловчилась и вцепилась в горло банкиру, успев всадить в самое основание шеи шприц, впустить лекарство и спрятать инструмент в кулаке.

— Я — Кондратий! Кондратий Селиванов, — не своим голосом чревовещала Ульяна, сжимая пальцы под его подбородком. — Ты хотел знать, где я клад зарыл? Ты? Отвечай, окаянная душа, до чужого добра охотник! Так ж бери золото в обмен на жизнь твою. Клад лежит…

И назвала условленное ею же место, где безделки из ювелирной лавки спрятала.

С криками ужаса — а боли Биреев не почувствовал в панике, даже руки не поднял к воротнику — он заметался, как пойманный зверь, пытаясь сбросить с себя повисшую на шее Ульяну. Та через мгновение обмякла и скатилась на пол, изобразив глубокий обморок.

Толпа, было уже просочившаяся меж двумя створками дверных штор, потянулась обратно. Несколько молодых людей нашли в себе силы, превозмогли страх, опустились, кто рядом с Зои, дабы привести ее в чувство, кто у ног той барышни, что так и лежала в дверях. Принесли графин с водой, передавали из рук в руки, освежали лица.

— Невероятно! Фу, ты, Господи.

— Кто бы мог подумать!

— Откройте ставни! Воздуха!

— Ну и ночка!

— Ну и дела! — раздавался шепот отовсюду. Гости старались подавить страх наигранной шутливостью, в голосах их ясно читалось облегчение.

Самое страшное позади — полагали они.

Но медиум думала иначе. Сцена была тяжелой, но недоигранной. И превозмогая боль в руке — игла в кулаке переломилась, вспорола кожу, — молилась лишь об одном, чтобы парик с ее головы не слетел, не испортив всей картины. Гостям же было далеко не до деталей, к которым Ульяна всегда проявляла излишнюю щепетильность. Биреев, все еще не замечая пульсирующей боли от вколотого спиртового раствора камфары, не обращая внимания на запах, который источает его воротник, тоже облегченно прислонился к стене, улыбался краем рта.

Но раствор уже начинал действовать. И он наконец ощутил, как начинает задыхаться. Как и ожидала коварная Элен Бюлов, сердце его зашлось такой бешеной дробью, что бедный банкир, хватаясь за грудь, стал бросаться из стороны в сторону, не зная, куда себя деть от неприятного ощущения, — не иначе кто-то ворвался в тело и заставляет метаться, как больной падучей.

— Осторожно! — превозмогая наигранную тяжесть в теле и корчась от воображаемой боли, Ульяна приподнялась на локте, а руку, всю перепачканную кровью, протянула Бирееву. — Он покинул мое тело. Но теперь он в вас!

Толпа ахнула.

— Держите его! Держите, умоляю вас! — продолжала стенать Ульяна. До того она вжилась в роль, что даже желания расхохотаться ни разу не возникло. — Это настоящее чудище! Он чуть меня только что не убил…

Она сжалась, спрятала лицо в ладони и совершенно искренне и неподдельно на сей раз разрыдалась. Долгую минуту ее плечи сотрясались от истерического плача. Обычно она прибегала к этой уловке, чтобы скрыть смех, — уж больно часто получалось так, что, играя, невозможно было без умиления и веселья смотреть на лица невольных жертв спектакля. Она и Ромэна учила всегда: если разбирает хохот, закрыть лицо руками и отвернуться, сделав перед этим гримасу понесчастней.

На этот раз Ульяна увлеклась больше обычного.

Всхлипывая, даже подумала: «В следующий раз, если и буду разыгрывать смерть, к примеру, как бы настоящего яду в чувствах не хлебнуть. Ах, до чего я хороша!»

Пока Ульяна изучала природу своего артистизма, Биреева уложили на пол, и несколько человек придерживали его за руки и за ноги.

— Врача! Врача! О господи боже, — стонал он, красный, как вареный рак, извиваясь, как уж.

— Дарья Валерьяновна, и вправду, быть может, стоит позвать…

Ульяна опомнилась, окинув взглядом толпу. Среди гостей не было врачей, она об этом позаботилась заранее, отбирая игроков своим альтернатором, — иначе ей бы пришлось не сладко.

Она поднялась и, шатаясь, приблизилась к лежащему на полу больному. Толпа хлынула от нее в обе стороны, остались только те из мужчин, кто придерживал Биреева за руки. Взору Элен Бюлов открылась чудеснейшая картина, принадлежащая ее кисти, — жалостливо стонущий и корчащийся от внутреннего распирания негодяй, позволивший себе иронию в сторону противника, в стократ его превосходящего.

«То-то же!» — промелькнуло в ее мыслях. Она стояла, с потаенным довольством разглядывая сверху поверженную жертву. Точно так же она ощущала себя лишь единожды, когда облаченная в черную накидку и с маской на лице стояла у подножия разрытой могилы, из которой пытался выкарабкаться насмерть перепуганный Иноземцев.

— Демона надо изгнать, — проронила она тихим, истощенным голосом.

Ее лицо со слегка потекшей у глаз черной краской, делающей ее похожей на утопленницу Мими, с перепачканными собственной кровью щеками, было искажено несчастной гримасой. Вспомнив своего перепуганного Ванечку, она вновь испытала муки совести и даже позволила слезам — горьким и обильным — потечь по лицу. Хоть те окончательно попортили грим.

— О господи боже, — стонал банкир. — Не надо прошу вас! Врача, врача…

— Врач не помогать здесь, — прошептала Ульяна таким глубоким, грудным, ласковым голосом, словно в любви признавалась, и опустилась рядом с несчастным на колени. — Простите меня, Петр Евгеньевич…

«Всегда, — учила она Ромэна, — говори с теми, чью бдительность ты желаешь усыпить, так, словно признаешься в любви, и тогда противник окажется в твоей власти. Помни, власть любви безгранична. Пользуйся ею, но не угоди сам в сети того, кто, быть может, пользуется таковой властью с не меньшим мастерством, чем ты».

Закрыв глаза, Ульяна глубоко вздохнула и, словно над клавесином, вознесла над распростертым банкиром руки. В одной из ладоней меж пальцами был зажат осколок иглы. Банкир инстинктивно сжался, дернулся.

— Простите меня, миленький, Петр Евгеньевич, надо демона изгнать.

Ее ладони заскользили по лицу, шее, рукам, оставляя едва заметные уколы на коже. Бедный Петр Евгеньевич вскрикивал. И не от боли даже, а от осознания своей ничтожности и беспомощности перед властью сил, над которыми смел потешаться, от неожиданности, от непонимания, что же так пронзает тело, словно током.

Несколько минут Ульяна творила свой ритуал, сидя на коленях, вскидывая ладони и опуская их к телу одержимого демоном. Она то читала ритуальные заклинания на неведомом никому языке, сочиняя его тотчас же, на ходу, то склонялась к щеке и уху жертвы. Она шептала слова утешения таким располагающим, нежным манером, точно мать утешает дитя, точно Тристана умоляет Изольда, что в конце концов банкир стал смирным, на все прикосновения реагировал как пациент, доброю волей явившийся к зубному врачу. Из-под опухших век он глядел на медиума, провожал движение ее рук с огромным вниманием и преисполненный искренней надеждой на выздоровление. И мужественно жмурился, когда та опускала пальцы. Со всей силой неведомого им прежде суеверия уверовал Биреев в магическую силу этой девушки.

Постепенно она перестала колоть его иглой, а просто держала за руку. Прикрыв веки и монотонно раскачиваясь, тихо напевала ритуальные песнопения, тоже мастерски выдумывая их на ходу. Гости притихли, не дыша, не шелохнувшись, очарованные голосом и движениями, слушали ее.

Когда действие камфары прошло и цвет лица банкира из кирпичного стал едва розоватым, Ульяна открыла глаза, выпустила его руку. Банкир глядел на нее с щенячьей преданностью, как на святую. Теперь этот человек мог для нее и горы свернуть, только вот пока не было такой надобности. Устало улыбнувшись ему и погладив по взъерошенным влажным волосам, Ульяна поднялась и мелкими шажками отправилась в самый дальний угол комнаты.

Под молчаливыми взглядами гостей, в которых уже горело восхищение, она словно проплыла над полом. А многие так и подумали, что ее стопы под длинной юбкой почти не касались пола, до того искусно она могла семенить ножками. Совсем как японские гейши.

Как-то, будучи в Петербурге юной несмышленой барышней, посещала Ульяна театр «Кабуки». И очень большое впечатление на нее произвели актеры — пусть и мужчины — передвигавшиеся по сцене так, словно рассекали на коньках с маленькими колесиками, надежно упрятанными под длинными кимоно.

Господам приглашенным понадобилось некоторое время для того, чтобы прийти в себя. Минут пять в комнате, кроме тяжелого дыхания банкира и тиканья ходиков, слышно ничего не было. Потом как-то очень скоро и живо люди разобщились на две стороны. Одни окружили Ульяну, засыпая ее вопросами и словами утешения, другие — наказанного Биреева.

Девушка какое-то время неохотно отвечала, перемежая речь непонятными словами и убедительным колдовским бормотанием, продолжала изображать смятение и усталость. Потом она велела перенести банкира в другую комнату и уложить в постель. Сказала, что тому лучше несколько дней придерживаться постельного режима, ибо пребывание в теле демона у простого смертного отнимает не только физические силы, но и много лет жизни. Сказала, чтобы тот не слишком унывал, если обнаружит несколько седых прядей наутро — это нередко случается с теми, чьим телом завладел злой дух. Тихо рыдающего Биреева — от услышанного в восторг он не пришел — почти вынесли, поддерживая по обе стороны. Если бы он знал, что каких-то полчаса назад был во власти обыкновенной камфары, то не только бы смог идти самостоятельно, но проучил бы шутницу. Но власть внушения до того всемогуща, что может и здорового сделать больным и больного поднять на ноги.

Искоса поглядывая из-под черных прядей волос, облепивших мокрое лицо, — а голову Ульяне приходилось держать низко опущенной, поскольку парик все же съехал немного набок и норовил вовсе слететь с головы, — она проводила банкира почти торжествующим взглядом.

Потом поднялась и повелительно сказала:

— Я надеюсь, все, что пр-роизоходить здесь, останется тайна. Вы стали свидетель того, что не каждый доводить видеть. Несдобровать тому, кто есть направо и налево разносить слух о сила, всегда иметь могущество вас покарать за непочтение и несдержанность. А теперь… — Она вдруг в который раз напряглась и стала говорить скрипучим голосом и по-русски чисто. — Уходите все. Демон все еще здесь. Необходимо провести ритуал окончательного изгнания, а это не для людских глаз. Бегите! Все вон!

Уронив голову на руки, Ульяна принялась корчиться, словно от дикой небывалой боли, издавала при этом такие адские стоны, что гости повылетели из библиотеки, словно их преследовал огнедышащий дракон. Едва последний гость покинул комнату, раздался хлопок закрываемых дверей, она соскочила с места и, не теряя ни секунды, оббежала вокруг стола — сдернула со всех штор, книг, ваз и подсвечников паутину нитей. Свернула в клубок и бросила в огонь. Улыбнулась, поправила шпильки под черными волосами, пригладила растрепавшиеся пряди, смахнула с щек остатки слез и пересохшей крови. Подбоченившись, прошептала:

— Ай да Зои, ай да красавица!

В эту минуту дом вдруг оглушил дверной колокольчик.

От неожиданности Ульяна напряглась и тотчас же бросилась к двери, прижавшись к ней ухом.

На часах было четыре утра. За дверью гости недоуменно перешептывались — кто-то высказал соображение, что нежданно-негаданно явились колядовщики или скоморохи, ведь за столь интересным времяпрепровождением ни хлопушек не услышали за окном, ни фейерверков, ни песней святочных. Ульяна тихо приоткрыла створку — из-под изгиба лестницы видно было, как толпа хлынула к крыльцу: явился человек в одежде полицейского чиновника — письмоводитель, верно.

Ульяна прислушивалась изо всех сил.

И точно — посыльный из Архива Полицейского Управления. Оказалось, требовали срочного появления начальника. Видимо, молодой Лессепс не справился… Ах, Ульяна-то за игрой и позабыла вовсе, что Ромэна посылала в казенные палаты, да зачем — тоже из головы повылетало, так разыгралась. Поймали мальчишку, как нехорошо, ой беда, беда! Теперь пытать будут… Надо бежать!

Неслышной тенью Ульяна скользнула по лестнице наверх, воспользовавшись минутой всеобщего недоумения, — все толпились на довольно значительном расстоянии от библиотеки. И поспешила в свою спальню, решив, что непременно нужно воспользоваться окном. Но едва заперла дверь, взобралась на подоконник, щелкнула задвижкой и открыла створку, окутанный морозной дымкой влез запыхавшийся Ромэн в мундире надворного советника, сорвал с головы парик, отклеил подусники и торжественно вручил девушке дневник Иноземцева.

— За тобой гнались? Тебя разоблачили? — воскликнула Ульяна, позабыв об осторожности.

— Нет, не разоблачили, — проронил Ромэн, все еще отрывисто дыша. — Но гнались. Невесть что от меня понадобилось этому мальчишке, насилу от него оторвался. А он все равно сюда пришел. Не знаю и даже не представляю зачем. Ох, непросто было отыскать эту тетрадь. Мне повезло, что все там вусмерть пьяны, кто где лежит. Откуда этот взялся?

— Семен Петрович отправил посыльного назад. Засобирался, — Ульяна бросилась прятать дневник в саквояж, одновременно обдумывая новый план. — Полагаю, сейчас свободного извозчика не найти… Да и мы с тобой саней не сыщем. Он пешком отправится. Я ему сейчас чаю налью… А ты следом пойдешь — тихо, осторожно, на глаза не попадаясь. Как заметишь, он покачиваться начал, проводить предложишь и в кабак заведешь. Там его и оставь за столиком отсыпаться. Закажи вина и расплатись. Вернешься в дом. Утром к завтраку будем беспокойство проявлять, мол, что-то не идет обратно Семен Петрович, ты вызовешься сыскать его, сходишь в кабак, разбудишь и домой приведешь. По дороге скажешь, что в Архив вызывали, ибо вещество, что я в чай ему плесну, дурно на память влияет, да и стар наш Семен Петрович. Он будет думать, что был там. А он ведь и вправду был там, не придерешься, — Ульяна скосила хитрый взгляд на мундир, который Ромэн поспешно снял… — А потом в кабак заглянул, вина заказал да хватил лишку в чувствах после пережитого свидания с гостем из потустороннего мира.

— Но как я смогу быть и простым прохожим, и его французским гостем одновременно! Он вспомнит, догадается!

На что Ульяна с чарующей улыбкой протянула Ромэну одно из своих платьев.

— Прохожим будет милая барышня.