Глава V
Медиум Зои Габриелли

До самого вечера Ульяна и Ромэн провели в Юсуповом саду, пытаясь научиться держаться на льду. Вернее, училась Ульяна, а юноша лишь любовался подругой. Ему незачем было изображать умельца, поскольку по плану требовалось упасть. А для падения стараний никаких прилагать не надобно: и без того через каждый аршин с отборной прованской руганью на спину опрокидывался, а потом, как майский жук, смешно руками и ногами дергал, пытаясь подняться.

— Так я свидания живым не дождусь. А если и смогу повалиться вовремя, вам, Элен, придется меня уж не прикосновением руки ко лбу лечить, а гипсовой повязкой! — говорил он с досадой, улегшись прямо на лед и заложив руки за голову, будто на софе перед камином или на сеновале летом.

— Не ворчи. У нас еще часа три, — отвечала Ульяна, осторожно вышаркивая вокруг.

Для эффектного появления прекрасной ясновидящей нужно было отрепетировать изящество и непринужденность. Вбила себе Ульяна в голову, что ясновидящие — непременно легкие и воздушные создания, которые к чему бы ни прикасались, все у них получалось искусно и мастерски. На то ведь и сверхспособности, чтобы ими в жизни можно было щеголять. А она, будто пингвин на коньках, выглядела — не порядок.

— Хоть бы по прямой линии научиться, — раздраженно бормотала она, с завистью глядя, как рассекали вокруг спортсмены из Петербургского общества любителей бега на коньках, девушки и юноши парами, которые, вероятно, катались с детства, малые детки в смешных пальтишках и те носились, визжали и почти не спотыкались. Росла она в проклятой Бюловке, где даже озеро — одно-единственное на весь уезд — никогда не замерзало. Правильно его Иван Несторович уничтожил тогда, эту бесполезную лужу. Сейчас бы тоже летала взад-вперед, аки водомерка, быть может, смогла бы подскочить или даже петлю исполнить. А уж повторить подвиг Акселя Паульсена, который здесь с уст не сходил у всех вокруг! Кто таков, Ульяна знать не знала, но манера прыгать у него была особенная — едва ль не дважды вокруг своей оси нужно было обернуться. И все то в воздухе, в прыжке!

Об этом, разумеется, даже помышлять из осторожности нельзя было, не ровен час, упадет заместо Ромэна, и всей капитальнейшей операции конец.

Людей было на катке что на ярмарке, не протолкнуться. Уже и елочку водрузили — красавицу, всю в лакомых украшениях, павильоны с горячими напитками расставили — яркие с флажками и фонариками, ледяные скульптуры соорудили — настоящие произведения искусства: были тут Мороз Иванович с посохом, и зверюшки разные, и избы ледяные, и горки. Поговаривали, что грядут большие соревнования по конькобежному спорту, из разных стран гостей ждали.

Со своим природным упрямством, да и ловкостью и гибкостью не обделенная, Ульяна к вечерним огням уже уверенно скользила меж парочками, группками и одноместными санками. Если бы не длинная юбка, пошла б ва-банк и прыгнула б этот знаменитый «аксель». Уж столько здесь умельцев вертеться в воздухе насмотрелась до головокружения, что решила — непременно и у нее получится.

Но оказавшийся более благоразумным, да и более ленивым в деле обучения юный Лессепс оттащил девушку от катка, хоть та и сопротивлялась.

— Я прыгну, сейчас я прыгну, — ругалась она, — я чувствую, что могу! Я уже готова!

— Время, Ульяна Владимировна, время, — настойчиво повторял Ромэн.

— Еще разочек, еще пять минуточек.

— Вы переломаете себе ноги, что я потом месье Иноземцеву скажу.

— Кому?

— Вы помните, что мы ждем прихода мадемуазель Катеньки?

— Кого?

Глаза Ульяны горели неестественным блеском, щеки, нос, кончики ушей были красными, точно кто свеклой натер, она сжимала зубы и не могла оторвать взгляда от группы спортсменов, которые в удобных брюках исполняли причудливые фигуры, то одну ногу приподняв, то другую. Ромэн едва ли не силком ее тащил к теплым павильонам, чтобы отогреться и немного перевести дух после невероятных трехчасовых усилий.

Стуча зубами и сжимая кружку грога, девушка все повторяла, будто сама с собой разговаривает:

— Вот сейчас надену брюки и прыгну. Пока ты Катеньку охаживать будешь, я покататься успею.

Ромэн только улыбнулся неловко — Ульяна до того азартным человеком была, до того напористой, не удержать, если что задумает. Как она сама про таких говаривала — хоть кол на голове чеши. Ведь прыгнет, и пока лица себе не разобьет, не утихомирится.

Уже достаточно хорошо знавший свою русскую подругу, он даже уговаривать ее не стал и не удивился, когда сани для прогулки выбирал, краем глаза заметив, что Ульяна, уже переодевшись пареньком, все-таки успела «аксель» свой исполнить, навернуться два раза, подняться, еще раз прыгнуть. И не успокоилась, пока не получилось после прыжка удержаться на одной ноге.

Вскоре явился исправник, чтобы указать на лицо девицы, ведь Ульяна и Ромэн в глаза ее прежде не видывали. Все трое обменялись условными знаками и ждать появления Михайловых принялись.

После катаний Ульяну стало даже немного лихорадить. И когда она сидела на запятках саней, в которых весело мчались Ромэн и две шумные хохочущие барышни — одна из которых была Катериной Михайловой, другая — мадемуазелью Сонер, домашней учительницей маленького Сени, ее охватила слабость и грусть, граничащая с негой. И весьма кстати, ведь нужно было поубавить пыл со всеми этими «акселями» и петлями, вспомнить о будущей роли и вновь попредставлять, какой бы она была Зои Габриелли. Утонченной, бледной, с широко распахнутыми глазами и ясным взглядом, в котором застыли слезы. Медиумы наделены высшим знанием, они помнят, как зарождались звезды, они не умеют улыбаться, ведь память их хранит не слишком радостные события прошлых веков.

Ульяна полностью переродилась в Зои Габриелли. Она пронеслась на коньках с этой своей серьгою-кафф в носу и узором в межбровье к рухнувшему Ромэну, будто ангел небесный, упала на колени и столь царственным жестом коснулась лба своего брата, что в эту минуту ошарашенная толпа дружно задержала дыхание, позабыв выдохнуть. Целую минуту каток пребывал в оцепенении, целую минуту молящие взоры были устремлены к склоненной над умирающим. По его виску стекала на белый лед кровь. И уже никто не чаял, что он жив…

— Крепко об лед треснулся.

— Помер, от такого удара не выживают.

— Поглядите, сколько крови натекло, — шептали в толпе.

Но прикосновение юной барышни с иссиня-черной косой и огромными золотисто-янтарными глазами в облике индийской принцессы, словно сошедшей со страниц «Тысячи и одной ночи», заставили несчастного, точно молнией пронзенного, вскочить, шумно вздохнуть и разрыдаться с чувством на ее плече. Потом Ромэн поведал, что, черт возьми, больно бьется током ее браслет с альтернатом.

Подоспевшим в ту минуту санитарам, которые дежурили на катке, Ульяна не дала даже прикоснуться к страдальцу, выхватила бинты и, величественным жестом отстранив их руки, сама принялась перевязывать рассеченный висок.

Раны ведь не было. Падая Ромэн коснулся головы пальцами, меж коими сжимал крошечный пузырь из бычьей кишки, наполненный настоящей кровью. На черной перчатке она была незаметна, а вот на бледном лице, а уж на льду — очень даже. До того трогательно! И Ромэн ничуть не хуже Ульяны умел русскую печаль-тоску и страдание изображать.

Дрожащими руками красавица Зои вытерла кровь и перевязала голову Ромэна, Катерина Семеновна и девица Сонер вертелись рядом, маленький Сеня принялся рыдать, очевидно, перепугавшись — шутка ли, на его глазах человек умер, а потом воскрес. Вдруг девушка-медиум обернулась к Катерине Семеновне и, протянув к ее лицу перепачканную в крови руку, произнесла таким драматическим тоном, до того жутким замогильным голосом, что едва очнувшаяся толпа снова замерла:

— Внученька, как же тебе не стыдно, гимназию окончила, а «Опыты» Монтеня забросила читать на первом томе. Нехорошо, ай нехорошо, Марья Борисовна узнает, пожалуется маменьке.

И говорила француженка в индийских украшениях на чистейшем русском, без всякого намека на акцент. Сказав эту странную фразу, девушка-медиум шумно вздохнула, будто только что из нее чья-то душа выпорхнула, и закрыла лицо дрожащими руками.

— Я вижу… — выдавила она по-французски, и голос ее звучал совсем иначе, нежный, тонкий, девичий голосок, а не старческий, скрипучий, как старая телега, бас. — Я вижу ее, она рядом. Кто она? Не могу понять… Она велит читать Монтеня… Что это значит?

Перепуганная Катерина Семеновна прижала ладошки в алых варежках к губам.

— Только один человек постоянно велел мне читать Монтеня, — прошептала она. — Эта моя бабушка, но она год как померла. Неужели вы и вправду с призраками говорить умеете? Это невиданно, батюшки-светы. Мы же только что с месье Габриелли о ней говорили.

— И прызвать ее своя беседа. Нужно быт чрэзвычайно осторожно, когда говорыть о покойник, — строго сказала Ульяна, страшно коверкая русский, стараясь в этом подражать Натали Жановне.

Тут вновь толпа заерзала, зашуршала, зашушукала, стали допытываться, кто эти иностранцы, а уже успевшая узнать от мнимого Николя Габриелли о роде деятельности сестры, взволнованная мадемуазель Михайлова поспешила к сбивчивому рассказу о чудо-способностях девушки с черной косой через плечо, о том, что она ученица самой госпожи Блаватской, что долго жила в Индии и развивала свои способности у местных сиддхов и махатм.

Кое-как поднявшийся на ноги Ромэн с трудом сделал два шага, застонал, схватившись за голову, и вновь рухнул на лед, Ульяне едва давалось держать его под локоть — хрупкая девушка, дабы оживить брата, потеряла все силы. Было ясно, что оба не смогут идти без чьей-либо помощи. Тотчас кто-то распорядился подогнать сани, мадемуазель Михайлова назвала адрес своего дома, и под звон бубенцов все пятеро отправились на Ковенский переулок.

Первый пункт плана был сработан блестяще.

Ульяне не пришлось прилагать много усилий, дабы оставаться в образе медиума. Ее сильно лихорадило, от усталости она побледнела и едва ворочала языком, отвечая на бесчисленные вопросы домочадцев семьи Михайловых. Она вещала, томно прикрыв веки и прижав кончики пальцев к вискам. К часу ужина вся семья была в сборе: отец семейства, надворный советник Семен Петрович, его супруга, Дарья Валерьяновна — высокая брюнетка с красивой сединой в волосах и романтической задумчивостью в лице, что говорило о ее натуре, склонной ко всякого рода мистике и прочим чудесам. Она смотрела на гостью во все глаза, слушала ее во все уши. Ульяна внутренне потирала руки, маман нашей принцессы полностью во власти инспираций мнимой ученицы Блаватской, основательницы сообщества теософов. Была здесь и вторая бабушка Кати, мать Семена Петровича, Авдотья Феоктистовна, прямо точь-в-точь, как гоголевская Коробочка, неповоротливая, в накрахмаленном чепце, но с первых минут к черноволосой французской экстрасенше воспылавшая дружеским чувством. Даже вполне современный и скептически воспитанный банкирских дел мастер Петр Евгеньевич Биреев поверил в способности девушки, когда та, устремив на него стеклянный взор и театрально простерши руки, принялась в деталях рассказывать, какие дела он имел со скопческой общиной и как торговал с Туркестанским краем да со всей Закаспийской областью. Спасибо делинским знакомым филерам. У банкира глаза на лоб полезли, он замахал руками, почти умоляя замолчать, захлебываясь изумленными междометиями и многозначительно скосив взгляд к почтенной Авдотье Феоктистовне, которая уже навострила уши.

— Видать, дом этот действует на вас мистически, — наконец нашелся Биреев, приглаживая дрожащими руками светлые волосы, — у него была раздражающая особенность постоянно проводить ладонью по набриллиантированным локонам ото лба к затылку.

— Да, — отозвалась Ульяна и, снова приподняв ладони, встала, прошлась по комнате, водя ими по воздуху загадочным манером, словно пыталась поймать невидимый сигнал от прежних обитателей особняка. Она всякий раз поднимала руки ладонями вверх, когда нужно было щегольнуть очередным провозвестием. — Когда-то здесь было много последователей общины духовных христиан, белых голубей. Я чувствую их прысутствие. Все они крычать: «Новый Иер-русалим». Я вижу огромный зал сквозь стены, обивку и мебель, много людей, которые стекались сюда со всей России.

— Поразительно! — выдохнул господин начальник Полицейского Архива. — Чего греха таить. Принадлежал с полвека назад этот дом некому Кондратию Селиванову, идейному вдохновителю скопцов. И зала здесь была когда-то большая, и собрания проводились. И даже говорят, где-то клад они оставили несметный. Но мы все здесь перерыли — видать, хорошо скопцы его упрятали. Вы бы лучше, мадемуазель Габриелли, рассказали, как Елена Петровна поживает, госпожа Блаватская. Ох уж и скандальная она особа, да вижу, правду о ней говорят, что она оккультист да спиритуалист, раз такие даровитые у нее ученицы. Вы до того хорошо по-русски говорите.

— Гран мерси. Мадам в Лондоне ныне. Работает над пр-родолжением книги «Тайная Доктрына».

— Помню я, — заскрипела почтенная Авдотья Феоктистовна, — как она здесь, в Петербурге, спиритические сеансы давала. До сих пор дрожь по телу, ведь и стол ходуном ходил под ее пальцами, и голосами она вещала разными.

— И о чем же книга сия? — спросил Семен Петрович.

— О происхождении Вселенной и человека на Земле. Это нечто выше, чем религия, наука и философия. Это Мудрость из Первоисточника. Все, что она пишет, диктуют ей великие Души-адепты. Иисус, Магдалена, Будда.

Глаза женщин округлились, мадам Михайлова выпрямилась, почтенная бабушка заерзала на стуле, а девушки, как по команде, стиснули руки у груди, поневоле подавшись вперед, готовясь слушать о происхождении Вселенной. Мужчины же, в особенности господин банкир, были настроены более скептически. И хоть не проявляли явного недоверия, чтобы не обидеть гостью, но тем не менее не преминули раз-другой случаем задать каверзный вопрос спиритуалистке или же намекнуть, как нынче много развелось шарлатанов.

Но Ульяна как будто и не замечала попыток подловить, сложила руки на коленях: спинка ровная, сидит на самом краешке стула такая вся возвышенная, эфемерная, чуть склонив голову набок, отрешенно глядела в сторону и умело, с достоинством отвечала. Все больше и больше поддаваясь влиянию веры в собственные способности, она растворялась в роли неземного существа. Ибо знала, каково сильно влияние выражения лица, света глаз, подделать которые гораздо сложнее, нежели взлететь в воздух, сымитировав левитацию.

— Вот я, к примеру, читал как-то книгу одного шотландского медиума, который двигал столы еще при царе-батюшке Александре Втором, — не унимался Биреев. — Да, он бывал в России, даже имел русскую жену. Книга, значит, о разоблачении мошенников, которые фокусами пудрили мозги честному народу. И о Елене Петровне там было немало сказано. Мол, она столы в воздух тоже с помощью механизмов каких-то вздымала.

— Вы, верно, о сэре Дугллас-Хоуме? — тотчас нашлась Ульяна. — Он истинный маг. Как и Елена Петровна. Но тело людское тщэдушное до того земным прытяжением подвержено, до того падко до лжи, что даже такие могущественные прэдставители Космической Силы зачастую теряют духовную связь с нею, теряют осознанность и становятся… простыми смертными. Все земные, мирские блага лишь утяжеляют душу и перекрывают второе зрэние. Каждый из людей способен к просветлению, но и каждый просвэтленный рискует потерять обретенные силы и способности…

— Хм, какая интересная философия. И где вы жили в Индии?

— Я жила на границе Тибета и Непала, в храме Таши-ламы. В этом храме я провела не одно свое рождение.

— Не одно рождение? А их… было много?

— Древние души имеют много рождений. Адепты жили вечно и будут жить вечно. Они продолжают отправлять меня в храм Таши-ламы, чтобы я могла распространять истинные знания по всему свету, вернуть людям божественную сущность.

И в почтительном, со стороны выглядевшем оригинальным, поклоне Ульяна сложила у груди две ладони вместе.

За ужином она не прикоснулась ни к одному из приготовленных блюд, хоть те были довольно скромными ввиду рождественского поста. Ульяна, едва перед ней поставили тарелку, подняла руку в величественном жесте, мол, несите обратно. И заявила, тотчас ошарашив новой оригинальностью, что, мол, души, населяющие бескрайний космос, имеют обыкновение перерождаться в животных, растения и даже в прежде считающиеся неодушевленными предметы, вроде стола, часов, обоев на стенах. И что даже у капусты есть душа, и она была коварно отнята людьми, когда ее срубили, дабы сварить щи, и у обуви, которая молча страдает, когда ее стаскивают об брусчатку и пол.

— Человек себя считает венцом творэния. — Смотрела медиум отрешенным взглядом в сторону. — Но он слеп и не видит, что мир, окружающий его, состоит из живых душ, ведет себя, как хищник, нападает и убивает, пользуется всем и вся себе в угоду. Развитая личность избегает уничтожения и в растительном мире, сострадание человека Новой Эры столь высоко, что он способен взять царство растений под свое великодушное покровительство. Это строки из «Голоса Безмолвия» — книги, написанной Адептами, посредством которых вещал Дух Новой Расы.

— Неужели совсем ничегошеньки вы не едите? — в голосе Кати проскользнули восхищенные нотки. — Совсем-совсем?

— Человеческая еда затуманивает втор-рое зрэние, наводит пелэну на глаза. Человеческая еда есть по сути лишь животное удовольствие и совсем необязательна…

— Как это необязательна? — возмутился Петр Евгеньевич, строго взглянув на племянницу. Та с таким воодушевлением смотрела на гостью, что дядя невольно забеспокоился. — Какая может быть сила без земной пищи! Ничуть, ничуть!

— Важно владеть психической энергией, овладение ею даст грядущему человечеству силу, прэвосходящую все любые земные чаяния. А все эти яства создают хаос в сознании и стирают фотографическую память Души, перэкрывают путь к Источнику, путь к Высшему Благу, который есть единственная во Вселенной Мудрость. Вот почему обычному человеку не удается вспомнить своих прежних рождений, обычный человек не может летать, читать мысли.

— Да чем же вы тогда живы? Быть такого не может! Ведь так и умереть недолго, без еды.

— Энергией Солнца! Энергией Вселенной! Сколько тонких энергий вокруг, — нацепив на лицо блаженно-возвышенную улыбку, Ульяна опять сделала движение ладонями вверх. — Они пронизывают все пространство Вселенной, всю ноосферу, радужные нити, ведущие к самому Истоку.

— Ни хлеба, стало быть, нельзя? Ни блинов? — в изумлении кудахтала Авдотья Феоктистовна, которую новость об отказе от капусты впечатлила пуще других. — Ежели капусты… И гречи? А как же на Масленицу-то без блинов?!

— Вестимо, отчего тогда такая вы тоненькая, — вздохнула дочка начальника Архива, — как березка, и кожа ваша такая бархатная и прозрачная.

— Ладно без щей, — буркнул банкир. — Как же без туфлей? Босыми, что ли, ходить?

Ульяна чуть приподняла подол юбки, из-под которой показалась беленькая аккуратная ножка: она ловко высвободила ее из ботинка, так что никто не заметил лишних движений. И чуть улыбнулась. А все ахнули — неужто в такой мороз с голыми пяточками?

Улыбнулась Ульяна, а про себя подумала, будь проклят ее язык! Теперь ведь не только придется забыть о земной, между прочим, вкусной пище, но и ходить босиком для демонстрации внеземных способностей. Но разве не услада для души и сердца эти изумленные взоры и открытые рты? Ничего, ради такого амплуа и потерпеть можно.

— И не больно вам? — Дарья Валерьяновна в невольном жесте прикрыла ладонью губы.

— Боль, — Ульяна повела подбородком, — это единственные отголоски нашей божественной сущности. Ведь пока человек способен чувствовать, он способен вернуться в свое изначальное божественное состояние. Нервы идут по телу, повторяя переплетение энергетических волокон, которые когда-то составляли наше существо, это материальная суть нашей души. Это наследие третьей расы. И наше единственное спасение.

Тотчас все вспомнили, как разные теологические течения и верования воспевали страдание, вспомнили Иисуса, отдавшего жизнь на кресте, множество других великомучеников, невольно подтверждая слова индийской пророчицы. Разом все заахали, заохали, закивали, мол, правда ведь.

— Энергия Солнца — это, конечно, очень хорошо, — демонстративно впиваясь в пирожок с картошкой, отозвался Семен Петрович, — но я пока не готов отказаться от щей и вкусных пирожков, и от пирожных, от ухи. И вам не советую… Да! Ведь сегодня на первое у нас уха. Из форели! Очень вкусная! Наша Проша настоящая мастерица: так приготовит, никто, даже самый стойкий индийский махатм, не устоит. Неужто вы, мадемуазель Габриелли, не отведаете ее? А вы, месье Николя? Вы тоже умеете питаться энергией Солнца, как ваша уважаемая сестрица?

Похоже, Ромэн не совсем был готов к подобному пассажу, Ульяна, как всегда, импровизируя, зашла столь далеко, что сама насилу поспевала уследить за собственным языком, то он, тем более, натянуто улыбался и хлопал глазами, иногда кивал, мол, полностью согласен со всеми умными речами сестрицы. А уж кто такая мадам Блаватская, теософское общество, юноша знал лишь понаслышке, совершенно не подозревая, что придется остаться без ужина, чтобы довести план до победного конца.

Дудки!

— Нет-нет, меня Господь не наделил способностями питаться Солнцем, — устремил Ромэн взгляд на супницу, слишком проворно для больного хватаясь за ложку. — Сестра настаивает обучить, но я тоже не готов. Видимо, мы хоть и родственники, но принадлежим к разным расам.

— Разным расам?

— Вы часто повторяете это слово. Что же оно значит?

— Поведайте нам! — посыпались изумленные возгласы.

Ульяна вдруг выпрямилась, глаза ее стали стеклянными.

— Говорить? — не своим голосом проронила она. — Говорить?

Все замерли.

— Говорите, — взмолилась Катя.

Ромэн, воспользовавшись драматическим моментом, сжал руку мадемуазель Кати. Но Ульяна послала тому испепеляющий взгляд такой силы, что даже Лессепс, будучи ее сообщником, вздрогнул и отшатнулся.

— Лха, вращающий Четвертое, Слуга Лха Семи, тех, которые вращаются, устремляя свои Колесницы вокруг Владыки своего, Единого Ока, нашего Мира… — произнесла Ульяна так, что ее губы почти не шевелились. Несколько дней подряд она упражнялась в чревовещании и довольно успешно сейчас его продемонстрировала. — Дыхание его дало жизнь Семи. Оно дало Жизнь Первому…

Но надолго ее не хватило, она обессиленно откинулась на спинку стула. Женщины бросились к ней, стали обмахивать платками.

— Нет, нет, не нужно, — чуть ли не шепотом проронила Ульяна. — Мне вновь было видение… Великие Души хотят, чтобы я открыла вам Тайное Учение.

Она выпрямилась и, опустив голову, дождалась, пока все усядутся за стол.

— Земные создания, наделенные сознанием, делятся на шесть рас, — заговорила Ульяна, отстраненно глядя перед собой. — Шесть рас, сменяя друг друга, повелевали планетой. Сначала это были Боги, или саморожденные чхая, которые не нуждались ни в чем земном и материальном и оттого были весьма могущественны. Потом Боги под воздействием силы земного притяжения стали терять свои божественные свойства… Так появилась вторая раса, их называют второрожденные, это были призраки богов, и могущество их было столь же призрачным. Третья раса звалась андрогинами. Те окончательно потеряли свою божественную сущность и стали делиться на мужчин и женщин. От цивилизации к цивилизации существа, населяющие Землю, падали все ниже и ниже, поддаваясь земным законам.

— Я всегда чувствовала глубокую глупость в разделении людей на мужчин и женщин, — воскликнула пораженная Катенька. — Все дело в падении. Ах, до чего же все теперь просто и понятно!

— Четвертой расой были атланты и арии. У них появились руки, ноги, лица. Казалось бы — какая удача, но то, что раньше могла себе позволить первая, вторая, третья расы делать силой мысли, то четвертая должна была делать руками. Если первые три расы передвигались по воздуху, то четвертая ходила по земле ногами. Если первые три расы могли видеть сквозь пространство, ощущать запахи на многие световые лета, слышать звуки с далеких планет, то представители четвертой расы едва ли видели дальше своего носа, а звуки и ароматы чувствовали лишь в пределах земли.

— Ах, до чего ограниченно и бренно стало наше тело, — вновь не сдержалась Катя, перекинувшись с матерью и мадемуазель Сонер воодушевленными взглядами.

— И вот пятая раса — это люди, потомки ариев, в жилах которых затерялось несколько капель божественных крупиц. И только в наших силах достигнуть великого Преображения, воскресить в себе уснувших богов и стать полноценным представителем шестой расы, расы, тождественной первой. Ибо, как известно, история ступает по спирали… Надеюсь, когда-нибудь труд мадам Блаватской переведут на русский язык и вы сами узнаете значение этих слов, — проговорила Ульяна, с трудом скрывая негодование на Ромэна, который совсем не слушал, не замечал гневных сигналов взора сестрицы, а с подобострастием продолжал глядеть на принесенную супницу, точно на изображение святой.

Она хотела было продолжить пересказывать книгу Блаватской, но крышку с супницы сняли, и по залу распростился дивный аромат ухи.

Ульяна замерла на полуслове, ее желудок скрутило едва не в баранку. А коварный предатель Ромэн первый подал свою тарелку. Ну уж нет, каков Иуда, ежели мы в одной лодке, тонуть будем вместе. С минуту она глядела на супницу расширившимися глазами. Следом вдруг вскочила, отпрянула от стола и в ужасе протянула руки, словно отстраняясь от чего-то чудовищного.

— Я вижу, — наконец проговорила она спустя несколько минут ужасающего молчания.

Все семейство застыло в недоумении с тарелками и ложками в руках, Проша занесла было поварешку над супницей. Оглушительное бряцание посуды сменилось напряженной тишиной. И только слышны были ходики из гостиной.

— Опять видение? — проронил банкир.

— Я вижу прошлую жизнь этого бедного создания…

— Кого? — вновь проявил сомнение Биреев.

— Она была девушкой с прекрасной белой кожей и черными раскосыми глазами…

— Кто? Эта рыбина? Форель?

— В ее длинных черных локонах вплетены ленты. Она гуляет по саду, где на черных голых ветках цветут розовые цветы. Ее любимое место — ажурная беседка у фонтанчика… Это японская принцесса! Но она очень избалованна… плаксива и капризна… Смерть забавляет ее… Вижу кровь, вижу меч… Ее руки, ее нежные белые пальчики в крови… Теперь она здесь, на столе. Да, она рыба!

Последнюю фразу Ульяна произнесла, пронзительно взвизгнув и рухнув следом на колени.

Все как сидели, глядя на нее широко раскрыв глаза, так и продолжали смотреть, не шелохнувшись. Пришлось добавить второй акт, иначе пауза рисковала нарушить драматизм печальной истории японки и оборваться не аплодисментами, а хохотом. И Ульяна бросилась к ногам Ромэна. Всхлипывая, принялась уговаривать его не есть принцессу, приводя при этом многочисленные аргументы, упрекая в бездушии и неблагоразумии, грозя всеми космическими силами и гневом древних.

— Никогда нам не превозмочь земного притяжения, будем пожирать друг друга тысячи веков, — рыдала она, — и за это нас накажут, так же однажды подав к столу!

Последний аргумент заставил всех вздрогнуть.

Нечего делать — Ромэну пришлось отодвинуть тарелку от себя. Следом тарелку от себя отодвинула впечатлительная Катенька, ну и, конечно же, мадемуазель Сонер последовала жесту хозяйки. Девушки — бледные, крайне изумленные — переводили круглые, как блюдца, глаза с плачущей экстрасенши на тарелки, на Прошу с поварешкой, на маменьку. По лицам их проносились вихри неведомых прежде духовных осознаний, а вернее — полного изумления.

— Проша, убери супницу, — велела Дарья Валерьяновна.

С безмолвным унынием смотрел Степан Петрович, как кухарка уносит уху.

После неудавшегося ужина, ибо покормиться успели только сказками, совсем обессиленную медиума отвели в комнату мадемуазель Катерины. Дочка начальника Полицейского Архива переместилась к мадемуазель Сонер. Николя Габриелли отвели в комнату для гостей, располагающуюся за стеной бывшей комнаты Кати, — так что далеко бегать бы не пришлось, случись что.

Глубокой ночью Ульяна услышала скрежет за окном. Она так и не смогла уснуть, перемалывая в мыслях события нынешнего вечера, взвешивая свои речи и припоминая слова великой мистификаторши мадам Блаватской, тонкости ее экзотического учения, какие громкие фразы та произносила, какие умопомрачительные эксцентричности выделывала, — готовилась к следующему дню, а вернее, к выходу на сцену. А тут вдруг кто-то в окно стучится среди ночи.

Подошла к подоконнику, глядь, а это Ромэн, по карнизу, оказывается, пробрался. Открыла, впустила.

— Ну ты, Элен, даешь, — проронил запыхавшийся и озябший Лессепс-младший, стряхивая снег с сапог.

— Нет, это ты даешь, — возразила негодующим шепотом Ульяна. — Отчего не через дверь? Ты мог поскользнуться. Погляди, весь ковер запачкал — догадаются. Разве не научила я тебя беззвучно открывать замки?

— Не ругайся! Я тебе пирожков принес. Небось голодная сидишь? Тоже мне экстрасенс! И придет же такое в голову — энергия Солнца и японская принцесса! Между прочим, мы об этом не договаривались.

И вынул из кармана завернутые в салфетку обещанные пирожки. Во рту Ульяны и маковой росинки с утра не было, за катанием на коньках пропустила обед. Разом она перестала гневаться и отчитывать юношу, выхватила кулек из салфеток и, усевшись на кровать по-турецки, стала с аппетитом жевать.

— Чтобы правдоподобно было, — с набитым ртом принялась она объяснять, — нужно изобразить неземное существо с неземными потребностями. Оно не должно ни есть, ни спать.

— Ага, не дышать и по воздуху летать, — отозвался Ромэн, усевшись рядом.

— Вот было бы здорово! Летать! Но я пока не придумала, как это сотворить. Но гляжу, наши клиенты и без того нам верят. Спасибо Кириллу Марковичу, он много ценных сведений добыл, да таких, которые не каждый знать может. То, что нам и надо.

— А что за мадам Блаватская такая?

— Неужто ты не знаешь?

— Припоминаю с трудом. Тоже русская?

— О! Елена Петровна — великая женщина! Я о ней давно знаю, да только никак не удавалось на след напасть, знакомство свести. Лишь позапрошлым летом случилось месье Эйфеля уговорить навестить ее в Лондоне, они хорошо друг друга знают, масоны с теософами вась-вась. Вот она и является у них самой главной — у теософов. Понимаешь, это общество людей, которые считают себя избранными, обладающими великими знаниями всего мироздания, почти богами, они помнят свои прошлые жизни, обладают ясновидением и яснослышанием. Публично не едят мяса, имеют как минимум три глаза, а после смерти их не хоронят, а кремируют.

— Но ведь все эти спиритуалисты — просто шарлатаны! Я никогда серьезно ими не интересовался. Знал одного, у дедушки бывал, носил чалму и так же смешно, как ты, водил руками по воздуху, рассказывая про духов и энергию вселенной. Просто новая мода!

— В том-то весь и фокус, что это модно, значит, притягательно для простачков! Месье Эйфель познакомил меня с ней. Я во все глаза на нее глядела, всю свою наблюдательность на помощь призвала, но так и не смогла ни на чем подловить. Особенно она была великолепна, когда внезапно среди разговора вдруг вскочила и, пробормотав что-то вроде: «Мои Учителя посылают мне информацию!», схватила лист бумаги и стала строчить так быстро, что, пока писала, сломала два железных пера. Прямо при мне и при месье Эйфеле. А потом нам это читать принялась. Там как раз про расы всяческие рассказывалось, про адептов. Ее актерским способностям можно позавидовать. Ах как жаль, что мне раньше в голову не пришло такое же сообщество создать. Но ничего, я, быть может, еще ее переплюну. Начало положено. Я хрупка, нежна. Чем не внеземной адепт? Сколько умов можно свести с ума! Масоны померкнут в свете нового учения. Вот только название надо особое придумать. Служитель Света! М-мм? Как вы находите, месье Лессепс?

Внезапно за дверью послышались легкие девичьи шаги.

— Мадемуазель Габриелли, — раздался тонкий голосок вслед за осторожным стуком.

Ромэн как ошпаренный вскочил с кровати, сначала вжался в стену, будто желая в ней раствориться, а потом понял, что не выйдет слиться с обоями, хоть даже и в потемках, в ужасе принялся метаться по комнате.

— Ну что же ты, внеземной адепт, не придумаешь, как невидимкой сделаться?

— А нечего было через окно лезть! — едва слышно зашипела Ульяна. — Теперь тут пирожками пахнет!

— Мадемуазель Габриелли, я слышала ваш голос. Вы не спите? — заскреблась за дверью Катерина, ибо это была она.

Наспех открыли окно, Ромэн перегнулся через подоконник, но Ульяна схватила его за рукав, прежде чем тот ступил обратно на карниз.

— Тихо, тихо, остановись. Ты запер свою комнату?

— Да.

— Молодец. Тогда полезай под кровать. Катерина надолго не задержится, а ты в спешке сейчас сорвешься. Едва ль не две сажени до твоего окна. Костей потом не соберем. Никакая Блаватская не спасет.

— О-о, ты так заботлива, сестрица! — просиял Ромэн.

— Полезай, живее.

Запихав юношу под кровать, следом туда же пнув ботинки, которые, видимо, попали ему прямо по голове. И под его приглушенное: «Ай!» Ульяна поспешно бросилась открывать дверь мадемуазель Михайловой.

— Вы не спите? — осторожно ступая в свою бывшую комнату, спросила Катя. — Вы говорите с кем-то?

— Я никогда не сплю, — с ноткой грусти проронила Ульяна, в точности копируя манеры Елены Петровны. — Сон не нужен человеку шестой расы, эта потребность только для простых смертных.

— Вы никогда не спите? А с кем вы говорили?

— Со своей космической семьей, своими космическими братьями и сестрами.

— Они здесь?

— Да, их души, обитающие на разных звездных системах, часто навещают меня.

И указав поочередности то на одно пустое пространство, то на другое, тыча рукой просто в воздух, Ульяна стала называть космических родственников по их божественным именам, прямо на ходу выдумывая слова, будто взятые из тарабарского языка.

— И у вас есть божественное имя? — восхищенно воскликнула Катя.

— Да, но его следует держать в секрете. Вам же я откроюсь, Катенька. Ведь вы тоже сущность из Истинного Дома, только этого не помните. Я тотчас же поняла это, едва увидев вашу сияющую фиолетовым цветом ауру души. Меня зовут — Тея-Ра. Я — аватара богини Солнца. В Индии меня звали Тарой.

Ромэн даже хрюкнул со смеху, благо Катя до того вся поглощена была речами гостьи, что не расслышала странного звука из-под кровати. Изумилась странному наречию и попросила объяснить, что это за язык такой. Ульяна тотчас же пустилась в пространные рассуждения о далеких галактиках и звездных скоплениях, где живут великие души — Адепты и что они говорят исключительно на этом языке, именуемом тайным.

— Пожалуйста, госпожа Габриелли, расскажите мне, кем я была в прошлом рождении? Я и маменька покоя себе не находим, до того знать охота. Я тоже хочу вспомнить свое божественное имя. Ведь я чувствую, я всегда чувствовала себя кем-то иным…

— Ты можешь вспомнить его, если пожелаешь сама, — Ульяна мягко взяла девушку за руки. — Но я всегда рада помочь. Садись рядом, закр-рой глаза, расслабься и попробуй представить любую кар-ртинку перед глазами… Ты видишь? Ты видишь эти цветные узоры, меняющиеся с частотой секундной стрелки? Это ворота в Истинный Дом. Сделай шаг, лишь один-единственный шаг внутрь…

В итоге девушка столь сильно была впечатлена своей новой знакомой, что задержалась до самого рассвета. А Ульяна, как всегда, опять забылась, и пришлось бедному Ромэну, лежа под стопкой матрасов и давясь хохотом, слушать небывалые истории о разных параллельных измерениях, об инопланетных сущностях, о прародителях человека на Земле.

А та уши развесила, сияет, тотчас же решив по глупости своей юношеской, что непременно ей надобен, аки воздух, доступ в иные миры, непременно нужно вспомнить несуществующие рождения на несуществующих звездах. А для того она не станет ни есть, ни спать, да босой ходить, ни с простыми смертными знаться, у которых на уме одни лишь развлечения да игры. А тут такие знания великие на горизонте, духовное развитие, тайны вселенские.

Надобность в Ромэне отпала.

Очарование красивой медиумши, аватары богини Солнца, выглядевшей как индийская принцесса — вся в серебре, с этим таинственным узором на лбу и индийской шалью через плечо, — во сто крат действенней оказалось супротив очарования юного француза. Тот поначалу даже взревновал, мол, увела у меня девицу. Ведь Катерина Семеновна теперь даже не смотрела в его сторону, хотя поначалу юный Лессепс ей очень понравился. Нарисовала себе на лбу причудливый узор и ходила всюду все равно что хвостик за своей Учительницей, направо и налево кланяясь на басурманский манер, сложив ладони у груди. А Ульяна и рада была, уж лучше самой иметь власть над клиентами, чем дрожать от страха, доверившись непутевому Лессепсу. Тот хоть и предан, смышлен и азартен, но до того неловок бывает. А игра намечалась грандиозная…