Глава XIV
Невидимые борцы с монополистами

Но, окромя Ромэна, у Ульяны был еще другой — самый что ни на есть главный подозреваемый, о котором она при Герши нарочно смолчала — проклятый журналист. Отправив телеграмму юноше со словами: «жду в гостинице петерманн зпт приезжай немедля тчк», сама же взяла почтовые сани и приказала вести к эльберфельдскому вокзалу — надо бы поспеть на дневной поезд до Дюссельдорфа.

А было это уже к полудню. Ясное дело — Нойманн вернулся и полицию вызвал. Улица у лаборатории-то небось сейчас уже запружена, подъезд лаборатории весь полицейскими занят, рядом и арестантская карета на санном ходу стоит, зеваки тянутся со всех домов и улиц, ребятня под ногами крутится, норовя проскочить меж ног поближе к воротам, представляла Ульяна. Не мог Нойманн это светопреставление сам срежиссировать. Думалось остановиться да послушать, поглазеть. Жалко, показываться перед Феликсом нельзя — чуть ее завидит, пальцем тыкать начнет, орать и вопить, мол, вот она виновная. Тогда настоящего хулигана полиции нипочем не сыскать, а так, быть может, и найдут, кто их знает, этих ищеек, они ведь тоже не лыком шиты.

Раздираемая любопытством, Ульяна все же попросила извозчика сделать небольшой крюк, дабы мимо лаборатории оной проехать под предлогом, что по дороге хотела бы навестить кузину.

Улица означенная оказалась пуста, ворота лаборатории затворены, дверь — тоже.

В недоумении Ульяна откинулась в глубь саней, прежде крикнув извозчику не останавливаться.

— Ставни заперты, — объяснила она. — Стало быть, нет кузины дома.

Вот уж воистину, странно. Отчего Нойманн в полицию не явился? Видно, не чист, ох, не чист… Или, может, не решился еще? Разрази его гром, ничего не понятно!

В Дюссельдорфе прямо со станции отправилась она к Гансу Кёлеру, одному из лучших фальшивомонетчиков, королю липовых паспортов. Проныра-художник, промышлявший ранее изготовлением отменных малашек, липовых банкнот и поддельных свидетельств, ныне обзавелся текстильной лавкой, продавал ткани и прочую галантерею да фурнитуру на Кенигсаллее. Подумывал с преступным прошлым помаленьку завязывать — уж первые седины в волосах окрасили виски. Но клиент на неблагородное сие дело у него завсегда имелся, из тех, кому трудно отказать.

Элен Бюлов он встретил встревоженной полуулыбкой и тотчас проводил в небольшое помещеньице в подвале, дверь коего тщательно была скрыта в штукатурке — нипочем не разглядишь.

Внутри стояли шкаф с аккуратно разложенными папками, конторка, пара кресел, жаровня, в углу — самодельный станок для изготовления гравюр, эстампажей и оттисков. На конторке — странные железяки, штихели, крючки, баночки с красками, кусочки воска. На толстом картоне наброски грифелем — замысловатые цветы, узоры: верно, для конспирации. Ловко Кёлер прикрывал незаконную деятельность невинным сочинительством рисунка для будущих тканей. Оглядев эту конуру снисходительно-насмешливым взором, девушка немедля приступила к тому, зачем явилась.

— Мне нужно знать все о газете «Норддойче альгемайне цайтунг», — выпалила она.

Герр Кёлер в недоумении поднял брови.

— Это газета канцлера. И ее редакция находится вовсе не здесь, а в Берлине.

— Это мне известно. Кто ее главный редактор? Не сам канцлер ведь. Может, вы знаете кого-то из персонала? Имя Лупус ни о чем вам не говорит?

Кёлер задумался на мгновение.

— Человек, который был известен под этим псевдонимом, давно умер. Но он писал статьи в «Рейнской газете» Карла Маркса.

— А кто тогда величает себя Лупусом Вторым?

Немец призадумался.

— О втором Лупусе я не слыхал.

— Главный редактор, — торопливо наступала Ульяна. — Я тороплюсь. Его имя?

— Некий Франц Леманн. Пятидесяти лет, светлые волосы, небольшие залысины, — стал перечислять честный текстильщик, ибо был хорошо осведомлен, каких Ульяна всегда требовала тонкостей.

— Родственники.

— Насколько знаю, он из Баварии, значит, кузин и кузенов у него не счесть.

— Имена.

Сверху послышались громкие голоса, тяжелый топот: точно табун лошадей, не иначе, решил разом посетить лавку — здесь внутри этой полудеревянной, полукирпичной коробки все будто во сто крат слышнее было, даже песок с потолка посыпался.

— Фройляйн Бюлов, имен я, увы, не знаю, — развел руками немец, опасливо взглянув на потолок. За дверью, на узкой деревянной лестнице, раздался топот других, быстрых решительных шагов, но легких и мелких.

Ребенок, определила Ульяна. Верно, то был сын Кёлера, помогавший ему с покупателями.

— Отец, полиция! — выпалил он, забарабанив кулаками по штукатурке.

Немец побледнел еще больше, поджал губы, но больших эмоций проявлять не стал.

— Иди наверх, — крикнул он мальчишке, — скажи, я сейчас выйду.

И, подняв с конторки свечу, кивнул на шкаф.

— Идемте. Я выведу вас через черный ход в магазин своего брата.

Шкаф, открывающийся с помощью хитрого механизма, скрывал тоннель, хорошо знакомый Ульяне. Не раз она уходила от Кёлера этим длинным темным и сырым коридором, соединяющим магазин с посудной лавкой кузена, выходящей витринами на Алеештрассе. С десятка два лет назад братья прорыли этот подземный ход на случай, если будет угрожать опасность. И, видит Бог, скольких людей он спас от неминуемой гибели!

— Понятия не имею, за кем они явились: за мной или за вами, но прежде должен был я вам сообщить, — поспешно заговорил Кёлер, когда они оба оказались внутри тоннеля. Шестеренки, неслышно двигавшие цепи, вернули шкаф на место. — Вчера приходил господин — француз. Заявил, что от вашего имени, и заказал паспорт… русский паспорт на имя Бюлова.

— Что? — Ульяна успела сделать несколько шагов вниз по склизким от влажности ступеням каменной лестницы. Но тотчас стала, тревожно обернувшись. — Как он выглядел? Стар? Молод? Низок? Высок? Щекаст? — тотчас предположив, что это мог быть и Герши, и Ромэн, и даже… Делин. Тот ведь тоже мог возобновить охоту на Элен Бюлов, а о бывшем исправнике-то она и вовсе позабыла. Хотя нет, какой к черту из Делина француз.

— Чуть выше среднего роста, очень вежлив, очень учтив.

«Точно не Делин, — подумала Ульяна, — вежлив и учтив».

И она хмыкнула.

— Темноволос, — продолжал перечислять немец, — в светлой визитке, немного прихрамывал. Но он и прежде являлся и тоже от вашего имени, но в другом виде, я не сразу его узнал. Тогда он заказал паспорта на имя Эмиля Герши и некого Иноземцева. И проявил редкостную дотошность, принимая заказ. Даже кое-что велел переделать. Такого в моей практике не было. Я всегда достаточно точен в изготовлении оттисков…

— Когда же это было?

— Несколько дней назад.

— Несколько дней назад… — проронила Ульяна потерянно. — Когда? Когда именно?

— Дайте подумать… — немец принялся мычать, в мыслях что-то подсчитывая, потом выдал: — 12 января. Как раз в день, когда пришла партия шелка, он и явился, этот странный господин, в первый раз.

Точно во сне, Ульяна вышла из подвала, поднялась в забитую коробками комнату, на диване почивал завернувшийся в плед бородатый немецкий мещанин, видно, сторож. Потом проследовала в помещение с высокими витринами, уставленными цветным фарфором.

Брякнул колокольчик, и она оказалась на Аллеештрассе.

Морозный воздух ударил в раскрасневшееся лицо. Господина Кёлера рядом уже не было.

Машинально отстегнув шляпку с каскадом перьев, она подала ее проходившей мимо девочке, удивленно принявшей дар от красивой юной незнакомки. Не сбавляя шага, сняла накидку, вывернула ее наизнанку, вновь надела, но уже другой, темной стороной наружу, из подклада вынула шиньон седых волос, нахлобучив его на голову, коробочку с серой пудрой — машинально прошлась пуховкой по щекам, глазам, носу. С платья сорвала все оборки, ею прежде пришитые на живульку.

И зашаркала вдоль трамвайных рельсов седовласой сгорбленной дамой в старческой накидке, отороченной зайцем, — прохожие, каждый занятый своим делом, и не заметили этого молниеносного перевоплощения. Летела молодой фройляйн, а обернулась почтенной фрау.

В мыслях же Ульяна пыталась лихорадочно припомнить, что было 12 января 1890 года.

Сия распроклятая дата всплыла в памяти напечатанной телеграфным шрифтом на сером листке бумаги. В тот день, а точнее, ранее утро, почтовая станция только начала свой рабочий день, они с Герши получили телеграмму от Ромэна, в коей тот впервые упомянул адрес гостиницы, где остановился Иноземцев. Весь день Ульяна изображала юную ученую Лорен Ману, блестяще подсунувшую тетрадь русского доктора в ворох бумаг на столе управляющего «Фабен», в то время как Герши должен был дожидаться у себя в номере у Петерманнов.

Но если Герши был в Дюссельдорфе у Кёлера, пока Лорен Ману улыбалась Беккеру, то зачем же негоднику фальшивый паспорт на собственное имя? Нет! Герши — этот неуклюжий увалень — фигура довольно приметная, тем более он далеко не темноволос, его лицо, обрамленное светлыми завитушками, как у Путти, тотчас бы стало самой первой приметой, которую Кёлер поспешил назвать. Темноволос, с внешностью француза…

Эврика! Кто с внешностью француза, как не сам француз!

И тут Ульяна мгновенно все поняла.

«Очень странную игру ты затеял, Ромэн. Кажется, — с грустью подумала она, — породила я чудовище, которое меня же саму медленно сжирает. Этот маленький прохвост зачем-то возжелал поиграть втемную. Нарочно тянул время с поисками журналиста… Бог ведь знает, что у него на уме».

Ноги Ульяны сами привели к парадной «Брайденбахер Хоф». Она постояла немного, грустно попялившись на украшенные кудрявыми пилястрами окна, повздыхала, вспоминая, как Иван Несторович ее водой отпаивал в хижине у реки. А потом отправилась на Кенигсаллее, прикупить корзинку яиц для будущего спектакля в редакции «Норддойче альгемайне цайтунг».

Ромэна в Дюссельдорфе искать — все равно что клопа под плинтусом. Иноземцев теперь тоже из поля зрения потерян, и неизвестно, в отеле ли он сейчас или съехал. Остается найти герра Лупуса и прижать его к стенке.

Уселась в парке на скамейке, где прохожих почти не было, лишь напротив сидел пожилой господин с клюкой и, кажется, мирно спал, уронив на грудь газету. Разбила яйца, густо обмазала лицо, шею, руки яичным белком, тот мгновенно высох, сделав кожу Ульяны похожей на печеное яблоко. Не слишком приятной была процедура превращения девушки в девяностолетнюю даму, ибо высохшая яичная маска причиняла чудовищное неудобство и даже боль. Но Ульяна терпеливо сжала зубы, которые обработала темной краской, чтоб не шибко в глаза бросалась их здоровая белизна. Для виду согнулась в три погибели, у заснувшего старичка позаимствовала клюку и двинулась на вокзал, чтобы до захода солнца прибыть в Берлин. Ибо трястись в поезде часов шесть, не меньше.

К концу рабочего дня герр Леманн встретит свою далекую тетушку Матильду, которая прибыла из Баварии с гостинцами и горячими объятиями. Пока герр Леманн вспомнит, есть ли у него тетушка Матильда (а опровергать прилюдно в благородном обществе сотрудников газеты наличие подобной родственницы он не станет, прежде не убедившись, что таковой нет), Ульяна найдет герра Лупуса и вытрясет из него всю правду.

В редакцию она ворвалась ураганом, не умолкая, трещала, как сорока, обрушив на репортеров, корреспондентов, наборщиков и типографщиков лавину южной баварской эксцентрики. В одной руке она держала клюку, в другой — большую корзину с яблоками, которые щедро раздавала направо и налево, тем самым прокладывая себе путь и не встречая особого сопротивления ни на посту, ни в вестибюле, ни в коридорах, ни в самой типографии, ни даже в помещении, где стоял невероятный шум, создаваемый линотипом — огромной строкоотливной наборной машиной.

Почтенной седовласой тетушке герра Леманна никто не мог отказать. Действовала она с таким напором и решительностью, что любые попытки сотрудников объяснить, что она не в тех помещениях ищет племянника, разбивались вдребезги о ее старческое: «А? Не слышу, голуба, можно погромче. Говори громче, вот сюда, в самое ухо».

Ей повторяли, а она опять за свое: «Да не слышу я! Что, что говорите? А?» И наконец здесь, в подвале, у строкоотливной машины, в длинном, точно мантия, черном одеянии она неожиданно повстречала господина Лупуса.

Оказывается, корреспондент был вовсе не корреспондентом, а наборщиком линотипа. Ульяна вскипела негодованием. Тетушка Матильда же, почмокав полубеззубым ртом, направилась к чудо-машине. И принялась энергично тыкать в механизм клюкой, точно механизм сей был не чем иным, как самым настоящим исчадием ада. Она исступленно, но не сильно, колотила по трубкам и пружинам, пока наборщик не вскочил со своего места и не замахал возмущенно руками. Говорить что-либо, кричать совершенно было бесполезно — линотип громыхал, как паровоз. Ульяна выпрямилась на одно короткое мгновение и взглянула в глаза журналиста без гримас и ужимок. Тот, конечно же, узнал госпожу Бюлов, сделал несколько шагов назад и едва не повалился ниц, вдруг наткнувшись на стул.

Немедля Ульяна взяла его под руку и при выходе в коридор трескучим, старческим голосом оповестила собравшихся кучкой работникам газеты, что этот милый господин вызвался проводить ее наконец до кабинета ее горячо любимого племянника.

— Плутаю, плутаю, — ворчливо скрипела Ульяна, ковыляя и почти волоча за собой герра Лупуса, — а никто дороги верно не укажет. Вона куда забрела! Что за дьявольская машина? Так ведь и совсем слух можно потерять.

Герр Лупус успел лишь махнуть недоуменной толпе, мол, я провожу фрау до кабинета главного редактора.

По дороге Ульяна, заметив приоткрытую дверь в пустую кладовую архива, затолкала туда незадачливого старичка, быстро закрыла ее на щеколду и обрушила на несчастного шквал ударов клюкой.

— Значит, вот какой вы репортер из «Норддойче альгемайне цайтунг», герр Петер Бергер? — прошипела Ульяна. Имя она взяла с таблички на двери комнаты, где стоял линотип. — Вот какой журналист!

— А я вовсе и не говорил, что являюсь репортером, — отмахивался от ударов лжежурналист. — Я честно признался, что работаю в «Норддойче альгемайне цайтунг».

— Но вы простой наборщик линотипа!

— Это и позволило мне незаметно протиснуть статью о русском докторе и его войне с монополистами «Фабен» в завтрашний номер!

Ульяна опустила руку.

— В завтрашний номер? А фотографии тоже? — в ужасе едва не вскричала она.

— Конечно! Такая удача! Такие снимки! Репортаж невидимки Лупуса занял четыре полосы. И прежде чем в полицию попадет один из экземпляров этого номера, прежде чем до герра Леманна дойдет, что в периодику самого канцлера попала рукопись, которую он в глаза не видел, мои люди разнесут почти весь тираж по всему Берлину, отвезут и в Дюссельдорф, и в Лейпциг, и в Гамбург. Все готово! Все готовы!

— Вы негодяй! Ваших рук дело, значит? Что за животных вы натравили на нас с Нойманном?

— Я преспокойно сидел в каморке и записывал, — возразил тот. — Твари эти появились… и я не ожидал ничего подобного. Но ведь какой потрясающий репортаж! Обезумевшие монстры из самых недр лаборатории. Лекарство от кашля породит эпидемию! Уж «Фабен» теперь не отвертеться, ведь слова подделать можно, а фотографические снимки — нет. Канцлер не только поисками неуловимого Лупуса займется, ему придется задать пару вопросов герру Беккеру. Русский же доктор получит второй шанс доказать свою правоту.

— Кто вы, черт возьми?

Журналист выпрямился, торжественно выпятив грудь.

— Мы — борцы против классовых различий, монополистов и капиталистов, против организованного насилия буржуазии над пролетариатом! Мы — ассоциация свободно мыслящих и свободно развивающихся индивидуумов. Мы — те, кто против публичной власти, но за всеобщее равенство! Чтобы добиться победы, приходится, подобно талой воде, просачиваться во все сферы, где главенствует мертвый монархизм, и оживлять организм общества, выводить истину на поверхность. Мы есть повсюду — в политике, среди ученых, в школах, университетах, больницах, на заводах и фабриках, в трущобах и дворцах. И мы искореним устаревшие, грязные феодальные законы, где более глупый, но богатый довлеет над умом, но бедностью. Долой бедность!

— Тьфу! — Ульяна состроила кислую мину. Подобные слова она уже не раз слышала из уст Ромэна: и до того они звучали наивно, что просто диву даешься, что таковая глупость имеет место быть в природе. — Тьфу, довольно. С вами все ясно, революционеры проклятые.

Потом вынула велодог и добавила:

— Раздевайтесь!

— Что?

Воодушевленный своей патетичной речью герр Лупус не сразу осознал приказа.

— Снимайте ваш балахон, снимайте пиджак и брюки. Живее! — И Ульяна тоже принялась, совершенно не стесняясь присутствия мужчины, скидывать с себя заячью шубейку, от которой теперь придется избавиться — уж больно она примелькалась, платье, седой парик. Собрала весь свой замысловатый костюм в кучку и, будучи в одном корсете и панталонах, приблизилась к журналисту и ткнула дулом в плечо.

— Давайте, давайте, господин новоиспеченный Руссо, ваша визитка будет отлично сидеть на мне. Немного потертая, да ничего.

Перепуганный герр Лупус опустил голову, сжался и стал расстегивать пуговицы, бросая косые взгляды на велодог.

— И что, герр Иноземцев, думаете, вам спасибо скажет за то, что втянули его в свои мелко-пакостные делишки? — журила его Ульяна. — Он знаете какой отчаянный поборник правды, узнает, что статья о нем обманным путем в газету попала, — расстроится. Вот нехорошо так — обманывать честной народ, даже ради какой-то там свободы и ради равенства. Получается, что вы только за свою свободу ратуете, а на чужую начихать? Нехорошо. Признайтесь уже, что за звери это были? Ведь и ребенку ясно, что вы их туда напустили, иначе зачем с собой фотоаппарат таскать.

— Неведомо мне.

Ульяна поджала губы.

— От любопытства аж руки чешутся — могу невзначай спусковой крючок-то нажать.

— Да не знаю я! — дрожа всем телом, воскликнул журналист и протянул девушке пиджак, а потом рубашку. — Видать, доктор сам подсуетился. Он обещал, что сенсация будет, я и клюнул.

— Клюнул, тоже мне Жан-Поль Марат, друг народа. А обещание, верно, в телеграмме получили?

— В телеграмме, — кивнул журналист, снимая брюки.

— Штиблеты тоже, — и не опуская револьвера, принялась Ульяна ловко одеваться, перекидывая его из руки в руку, дергая плечами и извиваясь, точно змея. — Вас обманули, герр Лупус. Вовсе не Иноземцев дал вам мой адрес и пообещал сенсацию. Это сделал один мелкий пакостник, такой же, как вы, между прочим, революционер, забери его все черти ада, только менее воодушевленный патетикой светлого будущего. Действовал он ради забавы и, обещаю, слово Элен Бюлов, поплатится за все. Доктор же здесь совершенно ни при чем. Никогда Иван Несторович бы не поступил столь неблагородно, столь низко, чтобы так пугать невинную девушку и откровенно подставлять своих врагов, пусть даже смертельных.

Застегнув жилет, она быстро нырнула в пиджак, поправила галстук, одернула полы, проверила карманы, обнаружив там одну марку и несколько пфеннигов, сунула их обратно.

— Куплю себе шляпу и трость, — проговорила она и сделала шаг к двери.

— Но позвольте! — остановил ее журналист. — Что мне делать со всем этим?

Стоя в одном нижнем белье и носках, с отчаянием он простер обе руки к кучке тряпья, что осталась от бедной тетушки Матильды.

— Избавьтесь поскорее, — пожала плечами Ульяна. — Сожгите, утопите, спрячьте среди бумаг. Это не моя печаль. А вы можете прямо так свой балахончик надеть. И бегите уже к своему линотипу, набивайте статейку. Заказчик ведь ждет.

И насвистывая «Интернационал», вышла за дверь.

На выходе она случайно обронила под ноги гардеробщика несколько пфеннигов из кармана герра журналиста. Тот нагнулся поднимать. А пока собирал монетки, Ульяна легко подсела на стойку, вынула чью-то тросточку из медной подставки, ею же подцепила чей-то котелок, стянула с одной из вешалок пальто, так же легко спрыгнула на пол и была такова.

До выхода свежего номера «Норддойче альгемайне цайтунг» оставалось лишь несколько часов. Ульяна могла лишь молиться богу или дьяволу, чтобы какое-нибудь происшествие помешало появлению статьи на свет.

Вернуться в редакцию и раскрыть тайный замысел Леманну? Неизвестно, как поступит оставшийся без штанов горе-репортер, он может, едва завидев обидчицу, тотчас поднять крик. Заявить в полицию? Ну дела: Элен Бюлов идет в полицию, чтоб нажаловаться на обидчика. Сама виновата — умей проигрывать достойно. Герр репортер, хоть и горе, но плут отчаянный. Это же надо, в газету канцлера затесаться, чтобы выпустить с помощью нее утку. Мир не без талантливых людей.

Устав гоняться за тем, не знамо за чем, ловить того, не зная кого, Ульяна уже готова была плюнуть на все и переключить внимание на что-нибудь другое, уехать в Техас, в конце концов, позабыв о своем промахе, с кем не бывает. Даже, стоя у кассы, едва не приобрела билет в другой конец света, но поморщилась и решила отомстить обидчику. Не пристало великой Элен Бюлов трусливо бежать от наглого, но довольно изобретательного противника.

На дюссельдорфском вокзале, уже сидя в вагоне, она увидела на столике среди прочих изданий ненавистный «Норддойче альгемайне цайтунг». Команда Лупуса постаралась на славу: газету, видимо, прочла уже добрая половина Германии. Всюду только и говорили, что о «Фабен». И не успела Ульяна открыть номер, как сидящая напротив молодая дама принялась с необычайной живостью пересказывать статью о лаборатории, о монстрах, которых в ней сотворили, из соседних купе раздавались удивленные возгласы: «Это же надо, до чего доросла наука! Монстры, созданные в пробирках и чашах Петри!», или: «Я говорил вам, что фармакология — это та же алхимия!»

Одетой в потертый пиджак журналиста Ульяне, с обезображенным яичным белком лицом и руками, осталось только открыть передовицу канцлера и полюбоваться на фотографии, в коих ожидала увидеть собственное перепуганное лицо.

Но Элен Бюлов встретил неожиданно приятный сюрприз. На снимках едва ли что-либо можно было разобрать: бедлам среди столов, разбросанная лабораторная посуда, мертвые неведомы зверушки. Нойманн еще, быть может, и походил на себя, а вот девушка в пышном платье и шляпке с вуалькой и перьями попадала под описание любой девицы. Даже цвет ее волос из светлого получился темным, а лица и вовсе не разглядеть толком. На всех снимках Ульяна смотрела вниз, низко опустив голову и красуясь шляпкой и чудесным султаном.

Слава богу, теперь можно смыть грим, пока он окончательно не разъел кожу.

Подъезжая к углу улиц Хайдтерберг и Эмильштрассе, Ульяна в очередной раз устало вздохнула. Сызнова, уже который раз, чтобы случайно не стать жертвой полицейской засады, придется красться, аки лиса, дожидаться ночи и к Герши снова лезть через окно.

Бесцеремонно разбудив адвоката, страшно его перепугав, Ульяна принялась сыпать вопросами:

— Ромэн не являлся? Газеты читали? Полиция была в лаборатории? Вы сами были там? Кого подозревают?

— М-мадемуазель Элен, где вы пропадали? — едва ворочая языком, промямлил сонный Герши, вскочил, стал поспешно вдевать руки в рукава халата. — Тут такое происходит! Лабораторию «Фабен» закрыли до выяснения всех обстоятельств, за поимку месье Иноземцева объявили награду, ибо каким-то образом полиция выяснила, что он жив, и уверена, что зараженные бешенством кролики породы фландр — его рук дело, ведь он работал в Париже у месье Пастера и владел прививками от этой болезни и самим вирусом. Два часа просидел я в арестантской камере, доказывая, что совершенно непричастен к случившемуся. Кроме того, меня почему-то просили повторить то, что якобы поведал в дюссельдорфском полицейском участке, хотя я не был в дюссельдорфском участке! Голова идет кругом. В итоге мне даже заявили, что я — не Эмиль Герши! Но потом, тщательно изучив мои документы, вернули их и отпустили. Сказали, никуда не съезжать, и завтра, то есть уже сегодня, меня будет ждать очная ставка с человеком из Сюрте и тоже адвокатом. Я совсем ничего не понимаю, язык для меня очень сложен… Быть может, что-то напутал, но месье начальник полиции весьма недоволен…

— Кролики? — воскликнула Ульяна, едва заслышав одно только это слово, мгновенно объясняющее весь мистицизм произошедшего, она перестала слушать излияния адвоката. — Кролики, зараженные бешенством?

— Да!

— Это были кролики… Кролики в красных шапочках?

— Нет, в бинтах, мадемуазель Бюлов, просто их уши были спрятаны под повязкой, сделанной умело — верно, руками медика, такую обычно наносят при травмах головы. Герр Нойманн вызвал полицию. Он заявил, что явился утром и обнаружил море мертвых кроликов с перевязанными головами, под красной повязкой прятались их уши — верно для того, чтобы эти самые уши не распознать сразу, а красные — чтобы полиция голову поломала. Медицинские эксперты выявили у них бешенство. А еще в крови нашли вещество, которое Фабен собиралась выпустить в виде сиропа от кашля.

— А почему они светились? — потерянно проронила девушка, тяжело опустившись на постель рядом с Герши. — Ну конечно, это была флуоресцентная краска… А что за змейки?

— Какие змейки?

— Там были змеи, большие черви! Они пожирали этих кроликов, которых мы с Нойманном лопатой… Что, вы не читали «Норддойче альгемайне цайтунг», не видели фотографии? Этот безумный журналюга уже выпустил в свет статью, благодаря коей все станет известно. На фотоснимках Нойманн, его лицо. И он не отвертится, что был той ночью в лаборатории. Но зачем-то смолчал! Конечно же, — сама себе ответила Ульяна, — о репортере в кладовой он знать не знал… Вот и попался.

Она бросилась к прикроватному столику и дрожащими руками зажгла лампу в надежде, что среди газет адвоката сыщется выпуск «Норддойче альгемайне цайтунг». Но, увидев лицо девушки в свете керосинового язычка, адвокат в ужасе воскликнул:

— Что это такое с вами, мадемуазель Бюлов? Вы заболели?

Ульяна взглянула на свои руки, которые были покрыты красными пятнами. Кожа к тому же жутко чесалась.

— Это бешенство? — взвизгнул адвокат. — Вас покусали бешеные кролики! Вы больны! Надо что-то делать!

Подхватив лампу, Ульяна подошла к зеркалу. До чего печально она выглядела с этими страшными, похожими на ожог пятнами от яичного белка по лицу, да к тому же не до конца смытого ею, со свисавшими на лоб засаленными волосами, в этом нелепом котелке и перепачканном в пыли чужом пальто. Как бродяга, ей-богу. Но разве Элен Бюлов когда отчаивалась? Ничуть!

Лицо ее просияло, по губам скользнула озорная улыбка.

— Во-первых, — начала она, — бешенство от человека человеку не передается, не тревожьтесь, я на вас не наброшусь. Во-вторых, кролики меня не кусали, я бы заметила. — Потом, призадумавшись, добавила: — Надеюсь, герра Нойманна тоже. В-третьих, я не больна, это следы грима, которые я сейчас быстро устраню. В-четвертых, где Ромэн Лессепс?

Под недоуменным взглядом адвоката девушка подхватила с прикроватного столика бокал, открыла окно, вылила из него воду, потом села в кресло и, зажав его меж коленями, достала нож.

— Слышали, дорогой друг мой, Емельян Михайлович, о прекрасной румынской графине, которая до самой старости оставалась молодой, аки юная дева?

— Н-нет, — пролепетал Герши, со страхом глядя на девушку, сжимающую в руках нож.

— Она принимала ванны с кровью.

— Ванны с кровью?

— Да, а кровь добывала, убивая красивых барышень ежедневно целыми десятками. Вскоре в целой округе не осталось ни одной красивой барышни, графиня всех их… — и Ульяна провела пальцем под подбородком таким кровожадным, молниеносным жестом, что бедный адвокат аж подпрыгнул.

— Да чего вы испугались-то? — тотчас разразилась она тихим смехом. — Вы ж не красивая девица. Да и убивать я никого не стану.

Подмигнула и сделала небольшой надрез на запястье. Сцедила в бокал немного собственной крови и аккуратными ловкими движениями растерла ее по лицу, шее и рукам.

— Человеческая кровь уникальна по своему составу, — пояснила девушка, устало откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза. — Она действует как антисептик и как ранозаживляющее. Через пару минут мое лицо будет, как прежде, прекрасным. Правда, некоторые предпочитают использовать пиявок, а потом этих пиявок разрезать вдоль брюшка. Я ж не живодер какой. Ну, так не было ли вестей от Ромэна?

Адвокат, зачарованно глядя на девушку, не сразу-то и ответил, Ульяне пришлось раздраженно повторить свой вопрос.

— Вы что же? Отмалчиваетесь? Уже четвертый раз спрашиваю: где Лессепс? — шикнула она. — С ним заодно, что ли?

— Нет! Нет, что вы, — Герши поспешно поднялся. И вынув из кармана своего редингота, аккуратно висевшего на вешалке, два телеграфных бланка, подал их Ульяне.

Девушка подняла на адвоката изумленный взгляд.

— В лавке К… К. — это Кёлер, что ли? Иноземцев был у Кёлера? Это он заказал паспорт с вашим именем и моим? Быть такого не может! — и снова склонилась к телеграмме:

— Ого! И сдал его. Купил паспорта и сдал. Вот негодяй!

— Месье Иноземцев? — осторожно спросил адвокат.

— Нет, конечно. Ромэн!

— А кто такой Кёлер? И почему месье заказывал… паспорт с моим именем? Зачем? — недоумевал тот.

Но Ульяна не удостоила Герши ответом, смяла телеграмму и зло зашвырнула ее далеко в угол.

— Дьявол! Вот дьявол! Он не только вас и меня подставить хочет, но Ивана Несторовича.

— Кто? Месье Лессепс?

— Каков негодяй! Ведь и дитю понятно, что ежели бы сам Иноземцев к Кёлеру явился, то тот непременно узнал бы его по очкам. Иноземцев без очков совершенно ничего не видит. А про очки — ни слова. Кёлер очень наблюдателен, такой приметы явно бы не проморгал. Он назвал его похожим на француза, и только. А ну еще сказал, что прихрамывал. Но ведь я сама научила Ромэна менять походку, сутулиться, если надо, выпячивать грудь или живот, чтобы выглядеть совсем другим человеком. Вот он и пользуется всем этим набором уловок.

И склонилась ко второй телеграмме.

и тчк съезжает завтра в полдень из брайденбахер хоф тчк поторопитесь зпт я задержу его тчк».

— Завтра, стало быть, уже сегодня. Ничего не понимаю. Это, верно, ловушка. Ромэн не очень-то умен, полагая, что мы попадемся в нее.

— И мы не отправимся в «Брайденбахер»? — встревоженно спросил адвокат. — А если месье Иноземцев не знает, что его ищет полиция? Если его поймают? Его ведь надо предупредить!

— Конечно, мы пойдем туда! Но не за доктором. Уверена, Иноземцева уже давно нет в отеле. Он прочел в какой-нибудь из газет о происшествии в лаборатории «Фабен» и постарался скрыться. — И со вздохом добавила: — Я надеюсь…

— Зачем ему бежать, если он и только того и ждет, чтобы затеять тяжбу с «Фабен»? — возразил адвокат.

— И вы полагаете, что ради этой тяжбы он запустил зараженных бешенством и обколотых луноверином кроликов в лабораторию как раз в тот момент, когда были там я и герр Нойманн? Но ведь это чудовищный поступок, на который месье Иноземцев не способен.

— Да, месье Иноземцев на такое неспособен, — Герши опустил голову. — Но месье Лессепс тоже!

— Выгораживаете его? — Ульяна подозрительно прищурила глаза.

— Вовсе нет! Мне не ясен мотив поведения юноши.

— Зато мне ясен! И потом, вы совсем его не знаете, как знаю я. Он с самого начала лишь развлекался. И теперь развлекается. Заманит Элен Бюлов в ловушку и вернется в свой Париж. Вот как мы поступим. Я поеду туда раньше под именем Анри Буаселье, под ним меня там уже знают, и вновь сниму номер. Вы подъедете часом позже и скажете, что дожидаетесь одного из постояльцев, сядете в вестибюле. Если Иноземцев еще там и знать не знает, что его ищет полиция, мы успеем его предупредить. Если Ромэн устроил засаду, то лишь убедимся в этом и спокойно слиняем.

— А я?

— Что вы?

— Мое присутствие будет расценено как соучастие в преступлении.

— Хорошо, тогда вы снимите номер, а я буду делать вид, что мне назначена встреча. За желание поселиться в отеле ведь вас никто арестовывать не станет, — отмахнулась девушка, потом поднялась, взяла кувшин с водой с прикроватного столика и направилась в туалетную комнату смывать с лица кровь.