Глава XIII
Страх и ненависть Элен Бюлов
Но оказалось, что найти газетчика в Дюссельдорфе несколько затруднительно. Никто, по всем вероятиям, не хотел связываться с набирающей обороты корпорацией «Фабен».
Уважаемые издательства совершенно не разделяли мнение доктора Иноземцева об открытом грабеже и тонкой манипуляции незадачливыми покупателями, на коих, по его словам, зиждилась вся фармацевтическая индустрия. Ныне изготовление лекарств плавно перетекло в прерогативу владельцев лакокрасочных заводов, которые обзавелись подтверждающей правомерность их действий бумажкой, разумеется, купленной в патентном ведомстве.
Доктора Иноземцева посчитали одним из множества противников прогресса, консервативным брюзгой и ворчливым педантом, каких в ту пору водилось немало.
Кроме того, германская пресса уже давно пребывала под игом цензуры: бесконечная вереница законов о праве слова была ознаменована рядом запрещенных издательств, которые закрывали, едва те успевали напечатать пару выпусков. В сравнении с Парижем, где каждый второй был журналистом, а каждый первый — осведомителем, где любой слух или случайно оброненное слово тотчас вырастало в статью или карикатуру, Германия была молчаливым понурым псом, который не то что не тявкнет на грабителя, но и головы на него не поднимет.
Канцлер требовал, чтобы статья, прежде чем была издана, получала разрешение на печать в полицейском участке, а также сведения обо всех, кто к сей статье приложил усилия. Понятно, почему Ромэн обошел весь Дюссельдорф, а следом Кельн, Гамбург и не смог сыскать храбреца, который бы взял на себя смелость напечатать статью об участии русской авантюристки в выпуске лекарств немецкой фирмы.
Ежедневно Ульяна получала одну и ту же телеграмму от юноши с одним-единственным словом: «увы тчк», но из разных городов. Целую неделю она изнывала, негодуя на нерасторопного мальчишку, целую неделю провела в обществе ненавистного герра Нойманна в надежде, что наконец сможет обличить его во лжи и вернуться к своему доктору.
Восьмая телеграмма пришла из Берлина: «нашел тчк принимайте зпт дал адрес Герши тчк об инкогнито предупредил тчк».
Журналистом оказался знакомец герра Фридриха Энгельса — писателя и революционера, бывшего родом по воле случая из Бармена. Оба когда-то входили в редакционный комитет газеты «Нойе Райнише цайтунг». Журналист был очень впечатлен рассказом доктора Иноземцева о том, какую нечистую игру затеял «Фабен». И решил, что непременно должен вмешаться в эту историю с «ядом от кашля» (так он собирался назвать свою статью), чтобы не дай господь родной город его близкого друга и соратника не был очернен дурной славой и проделками лжецов-капиталистов.
— Ныне я работаю в «Норддойче альгемайне цайтунг». Это газета канцлера, и все статьи у нас тщательно проверяются. Но у меня есть способ обойти цензуру, — говорил седоволосый подтянутый старичок в сером костюме для спорта и верховой езды, с карманным фотоаппаратом «Кодак» на толстом кожаном ремне через плечо. Аппарат трудно было назвать карманным — большой деревянный ящик, обтянутый кожей, с ключом для перемотки кадров и круглым отверстием — объективом. Ульяна видела такие на выставке в Париже. И со вздохом заметила: проявить фотографические снимки было чрезвычайно сложно: отснятую пленку необходимо отправлять производителям этих камер и ждать черт знает как долго.
— Вовсе нет, я сам проявляю снимки в собственной мини-лаборатории. Я показывал ее герру Иноземцеву, он остался очень доволен, — безапелляционно отрезал немец.
Имени он своего не назвал, сказал, что когда-то подписывал свои статьи псевдонимом «Лупус Второй», первым Лупусом был Вильгельм Вульф — мастер сенсаций «Новой Рейнской».
Услышав имя Иноземцева из уст энергичного старичка, Ульяна даже не изменилась в лице, продолжая внимать торопливым его речам, надеясь, что в ходе беседы откроется, каким образом так случилось, что здесь замешан сам доктор. Зато адвокат не стерпел, и едва господин Лупус замолчал, тотчас по простоте своей душевной осведомился на ломаном немецком:
— Доктор Иноземцев говорил с вами?
Оба — и Ульяна и журналист — одновременно не без удивления взглянули на адвоката.
«Этот пройдоха Герши понимает все же по-немецки, — подумала девушка, — хотя по прибытии в Бармен не ведал, как будет “здравствуйте” и “спасибо”». — Но ничего не сказала вслух, сделав вид, что нет причин для изумления — ну молодец, выучил германское наречие. Браво! Во взгляде же господина Лупуса промелькнуло недоумение иного рода. И он ответил:
— Разумеется, господин Иноземцев. А кто ж еще? Мы встречались с ним в Берлине, потом он вернулся в Дюссельдорф. Я отправил ему телеграмму, осведомив о своем согласии написать статью. Он телеграфировал адрес, куда я и явился. И предупредил, что меня встретит Элен Бюлов.
Тут до Ульяны дошло: этот бестия, этот плут Ромэн перехватил телеграмму Иноземцева и сам направил журналиста сюда. Ай да прохвост, ай да молодец!
Но выходило, что и доктор искал журналиста. Для той же цели или какой иной — было уже не важно, ведь Ромэн ловко обошел его, вручив господина Лупуса прямо в руки Ульяны. А она уж знает, как распорядиться услугами газетчика с фотоаппаратом. Тонко, ненавязчиво она попросила поведать, что говорил ему доктор. Оказалось, ничего нового — де, рецептом краденым пользуются, по которому выпускать небезвредное средство собираются, а его — Иноземцева — исследованиями, такие-разэтакие, пренебрегают. Ну и прекрасно, ну и чудесно — журналисту будет, о чем написать.
Вдруг опять адвокат встрял, нарушив радостный ход мыслей девушки:
— Ведь это противозаконно — вторгаться в частные владения, не имея на это никаких полномочий.
Господин Лупус тотчас нашелся с ответом:
— Да, противозаконно, и, возможно, я понесу наказание. Но доктор Иноземцев обратился ко мне за помощью, разве я мог отказать, когда его направил ко мне сам герр Энгельс. Доктор был столь любезен, что занялся здоровьем его матушки, из-за недуга коей пришлось покинуть Лондон и переехать на время в Бармен.
«А вот и знакомый-немец, что помог заселиться в «Брайденбахер Хоф», — мысленно улыбнулась Ульяна. — Герр Энгельс, значит. Все сходится. Но только откуда Иноземцев знает этого престарелого революционера? На Всемирной выставке, поди, знакомство свел.
Продолжая сиять, она добавила:
— Против «Фабен» будет достаточно компромата. Добейтесь после обыска и у господина управляющего, у него на столе вы найдете тетрадь доктора, — многозначительно намекнула Ульяна на плоды работы Лорен Ману.
Но газетчик высокопарно отмахнулся.
— Это будет излишним, полагаю. Фотографические снимки из лаборатории — уже довольно внушительный аргумент. — И похлопал по карманному «Кодаку». — Главное, успеть их сделать, а потом успешно проявить. Иначе меня лишат… эмм… должности за ложную сенсацию. Риск лишь в этом. Ибо то, какие опыты проводят в «Фабен», — нарушение законов похлеще, нежели попытка изобличения. И канцлер должен об этом знать!
В итоге очарованная решительностью энергичного герра Лупуса Ульяна не стала возражать его внутренним соображениям и доводам, тем более что те нисколько не претили ее собственным замыслам. Она обрисовала план действий: как и когда пройти в логово «Фабен», где спрятаться и каким манером его покинуть, дабы Феликс ничего не заподозрил.
Про адвоката решила, что еще пуще за ним следить будет. А на время операции, чтоб не вздумал полицию позвать, просто-напросто усыпит. Он ведь тоже к снотворному пристрастился, подменить его пилюли бромкамфарой, что она у Иноземцева взяла, не составит труда. И будет адвокат спать сладко той ночью, когда Элен Бюлов сделает величайшее признание в своей жизни.
Времени, чтобы хорошенько обследовать лабораторию, у Ульяны имелось достаточно. Она и слепки ключей от всех помещений успела сделать, и место выбрать для журналиста — небольшая кладовая, где хранились гербарий и образцы различных трав. Чуть дверь приоткрыл, высунул руку с фотоаппаратом, нажал на кнопку — а все остальное сделает «Кодак» сам, если верить словам его создателя Дж. Истмана. И ракурс отменный выбрала: у одного из столов справа напротив большого окна, так чтоб свет уличного фонаря напротив компенсировал отсутствие вспышки карманной камеры герра Лупуса.
Главное помещение лаборатории было большим и просторным, занимало почти все новое здание красного кирпича с высокими потолками, высокими полукруглыми окнами. Над каждым столом нависала трапециевидная лампа, хорошо освещавшая всяческие колбочки, пробирки, мерные цилиндры, весы, ступки для изготовления мазей и порошков, имелись здесь даже и печатные машинки. По бокам комнаты стояли огромные стеллажи с книгами и папками.
Внизу, в подвальных помещениях, располагался ледник, кладовые с различными лекарственными средствами, с растительными заготовками, с инвентарем, имелись и клетки с кроликами и крысами. Попасть в здание можно было с главного входа, откуда выпроваживали Иноземцева, и с черного — со стороны узкого переулка, который спускался к набережной Вуппер. От черновой двери поднималась лестница на основной этаж. Последний мансардный этаж был отведен под кабинеты.
Назначив Нойманну встречу на набережной в час, когда все ученые уже должны разъехаться, Ульяна прежде пробралась украдкой к черновой двери и отворила ее, издав звук, похожий на те, что издает кукушка, — таков был условный сигнал меж нею и оным журналистом.
Двумя часами ранее Ульяна щедро угостила адвоката пилюлями бромкамфары и вином рейнским помогла запить, тот спать завалился прямо за обеденным столом. Насилу они потом с дочкой хозяйки его довели до комнат.
— Совсем заработался герр адвокат, — вздыхала та.
— Ой, правда ваша, — вторила ей Ульяна.
И вот химик компании «Фабен» и неуловимая Элен Бюлов поднялись по узкой деревянной лестнице.
Следуя за Нойманном, Ульяна нарочно оставила и наружную дверь, и ту, что вела с лестничной площадки в лабораторию, чуть притворенными. По условному знаку — девушка должна была проговорить вслух пароль: «Какая луна сегодня яркая» — журналист начнет фотографировать, а после слов: «Стало совсем темно» быстро скроется.
Ученый по обыкновению потянул ее в кабинеты на мансардный этаж, но Ульяна возразила, присела на один из столов, томно отклонилась на руки и проговорила:
— Давай останемся здесь ненадолго. Смотри, как красиво блестят реторты на твоем столе, так загадочно, таинственно… Снеси вина сюда. Останемся!
Герр Феликс не возразил, сходил наверх, принес рейнского, разлил по бокалам.
— Какая луна сегодня яркая! — делая глоток, проговорила Ульяна и глазами так азартно сверкнула, что герр фармацевт едва на ногах устоял, мгновенно впав во власть очарования русской авантюристки. До того она притягательна была в своей непредсказуемости, решительности и безрассудной порывистости. Встала и прошлась меж другими столами, медленно, задумчиво волоча пальчик по столешницам. Нойманн провожал ее глазами хищника. А Ульяна, будто и не замечая на себе сего взгляда, остановилась так, чтобы оказаться к фотографическому объективу журналиста спиной (ее лица на фото быть не должно ни в коем разе!), и томно промолвила:
— Вот скажи, а почему тебе так дорог этот дидаурицин, что даже ради меня ты не хочешь расстаться с ним?
Ученый шумно вздохнул, мгновенно спущенный с небес на землю.
— Ну, не начинай сызнова! — протянул он.
— Я хочу знать… Помнишь, как мы собирались купить заводик? Помнишь, как подали заявление на патент в Кайзерское патентное ведомство? И ты хотел уже уволиться из «Фабен».
— Жаль, что ничего не вышло. И вспоминать об этом тягостно.
— А может, это провидение? Оно уберегло нас от бед. Ведь представь хоть на мгновение, окажись он действительно таким вредным, как о нем мой покойный супруг говорил…
Тут терпение герра Феликса лопнуло, как всякий раз происходило, когда слуха его касалось упоминание о докторе Иноземцеве. Тотчас он вспылил, ибо нравом слыл, как и все ученые люди, неспокойным, принялся вновь доказывать, что русский доктор ничего не смыслит в химии, что опыты на кроликах отличаются от тех, что ставят на людях, что компания «Фабен» завсегда после кроликов на людях испытывала и что дидаурицин оказался вполне безвредным.
Ульяна подливала масла в огонь, сыпля возражениями, внутренне ему и себе аплодируя и надеясь, что журналисту все до единого слова признания слышны и он поспевает заносить все в свой блокнот.
— Ты даже помыслить не хочешь, какие капиталы принесет этот геройский эликсир! — жарко говорил фармацевт. — Я до сих пор простить себе не могу, что пришлось, дабы следы замести, показать его герру Беккеру. Меня, конечно, записали в авторы открытия, но сам патент выписан на компанию «Фабен». Подумать только, люди кинутся к прилавкам аптек, начнут отстаивать очереди, заказывать лекарство пачками… Эх, а на бутыльке́ будет написан «Ахиллинин» «Фабен АГ», не «Ахиллинин» Ф. Нойманна.
— Сам-то ты его употребляешь? — бросила Ульяна очередную щепку в жарко пылающее пожарищем сопротивление фармацевта.
Тут вдруг снизу, со стороны черной лестницы, раздался чудовищный шум, словно кто-то стал взбираться по ступеням, отчаянно и неприлично топая. Ульяна насторожилась, но и удивиться не успела: дверь с лестницы растворилась настежь, тяжело ударилась о стену, впустив облако голубоватого фосфоритного света, будто в комнату вошел невидимка.
— Что это, черт возьми? Кто там? — Нойманн отставил бокал с вином на край стола. Пол заволокло светом.
И поначалу они ничего, кроме света, и не увидели, пока к ужасу своему не опустили глаза.
Сверкающие, изрыгающие странные фырчащие и шипящие звуки комочки стремительными шаровыми молниями повалили через порог. Они сыпали нескончаемым потоком в лабораторию прямо под ноги Ульяны и Нойманна, забивались под столы, со всего размаху набрасывались на шкафы, метались из стороны в сторону. Ученый отшатнулся к стене, потешно подпрыгивая то на одной ноге, то на другой, и едва успевал отпихивать мохнатых пришельцев своими лакированными штиблетами. Ульяна же, визжа, подобрала юбки и вскочила на стул, потом на стол, безжалостно расколотив лабораторную посуду.
Чудовищная картина открылась ей сверху: в лунном свете множество мохнатых существ заполонили лабораторию. Похожих не то на крыс, но уж слишком для крыс крупных, не то на французских «бишон фризе», но для собак мелковатых. Головы их были обмотаны чем-то красным, вздыбленная шерсть горела голубоватым светом, от лап, развеваясь от быстрого бега, нисходили ленты. В лентах они путались, заваливаясь по сторонам, неистовыми усилиями освобождались, продолжая свой безумный бег. Порой эти ленты будто сами отскакивали от лап мохнатых пришельцев. И не было ясно, то ли от чрезмерной подвижности этих чудо-юдо, то ли сами по себе, но они шевелились, извивались, сворачивались кольцами, совсем как большие дождевые черви, а иные просто расползались в разные стороны. Существа в красных чепцах же неистово на червей набрасывались, пытались поймать, терзали со страшным хрюкающим присвистом.
В темноте лаборатории невозможно ясно понять, что за зверьки вдруг вознамерились нанести визит в фабенскую лабораторию. И уж если бы они вдруг встали на задние лапы, то можно было счесть пришельцев за гномов или троллей.
Слыхала Ульяна разные сказки германские о призраке-монахине, о горных духах, троллях, но чтобы нос к носу столкнуться с таковой вот нечестью — никогда. Впервые за всю жизнь она увидела нечто необъяснимое, мистическое, сверхъестественное. До того сама ведь пугала незадачливых простачков призраками да домовыми. И душа ушла в пятки. Кто знает, какой порядок на германских землях в час ночной заведен? Быть может, гнома повстречать — это как «здрасти» сказать.
— Что это, Феликс? — визжала она. — Что это за монстры? Это вы их создали? Они из вашего подвала?
— Господь с тобой! — ученый химик достиг подоконника и сидел на нем верхом. А странные существа пытались атаковать его свисающие вниз штиблеты. Параллельно он пытался отшвыриваться колбами и ретортами. А когда фиалы закончились, следом схватил печатную машинку — с грохотом та обрушилась на пол, придавив с десяток монстров.
— Тогда сейчас же прекрати это безумие! Они съедят нас… Боже мой! Боже мой!
Очистив путь брошенной печатной машинкой, Нойманн соскочил на пол, подхватил дрожащую и прерывисто шепчущую «Отче наш» Ульяну на руки и, виляя между столами, понесся к главному входу. С трудом вынул из кармана ключи, принялся судорожно отпирать дверь. Нечисть повалила следом. И пока ученый возился с замком, нечисть сия пыталась по его брюкам добраться до Ульяны. Нойманн от боли дергался. А тут еще Ульяна продолжала визжать ему в ухо и болтала ногами. Насилу ученому удавалось и ее удержать, и самообладание.
В конце концов ключи выпали.
А подобрать их уже совершенно невозможно. Пол был густо усеян страшно лязгающими зубами животными, обступившими своих жертв со всех сторон. Они все подпрыгивали и норовили вцепиться зубами в одежду. В отчаянии герр химик бросился к противоположной дверце, ведущей в кладовую, как раз, где фотограф прятался.
Ульяна не успела возразить. Но никакого фотографа там и в помине уже не было. Девушка, соскочив на пол комнатушки, бросилась к полкам. И совсем как утопающий в горячей лаве, стала взбираться вверх. Утварь, аккуратно расставленная на полках, инструменты, коробки — потревоженное неловкими движениями, все сыпалось сверху каменным дождем — едва успевай уворачиваться. Находчивая девушка одной рукой цеплялась за перекладины, другой опрокидывала на пол: склянки, инструменты, деревянные ящики с травяными заготовками, почвой, какими-то неведомыми порошками — и путь себе очищая и пытаясь забросать гадов тяжелыми предметами.
Мелкие монстры были непоколебимо настроены сегодня кого-нибудь сожрать, большинство из них нацеленно гонялись за своими жертвами и, конечно же, повалили вслед за Ульяной и Нойманном от входной двери в кладовую. Господин фабенский химик успел забаррикадироваться полупустыми коробками, которые сваливала на пол Ульяна. Иных монстров он успешно давил ящиками, что были пообъемней и потяжелее.
Безумные светящиеся шары на ножках и в чепцах имели нескончаемый источник невиданного озлобления, обладали большой ловкостью и удивительной изворотливостью: умудрялись перескакивать даже через импровизированное заграждение.
Вдруг произошло неожиданное — дверь то ли от сквозняка, то ли по иным каким неведомым причинам захлопнулась, едва не ударив Нойманна по носу. Они остались наедине с парой-тройкой недобитых зверушек. Ульяна со страху забралась под самый потолок, сбросив Феликсу небольшую лопату. Свет, исходящий от шкур, упростил задачу. Химик рубил, словно мечом. А раздавив последний хребет чудовища, влез вслед за Ульяной, уселся с нею рядом.
Несколько долгих минут оба сидели, неудобно расположившись на узкой полке, согнув головы под потолком, поджав под себя колени. И дрожали как два осиновых листа.
Столь жалко Ульяна никогда себя еще не чувствовала. Против воли слезы лились по щекам, плечи тряслись в иступленной пляске, в ушах стояло оглушающее шипение. Опустив глаза, она с ужасом поняла, что шипело не в ушах, а снизу. Пол был усеян светлыми змейками. Подобно червям в банке, они копошились меж разбросанными, исковерканными ящиками, по земляным комьям, то исчезая в них, то появляясь вновь. Раскрывая пасти, эти странные, горящие в ночи черви монотонно поедали убитых монстров. Ульяна поняла это по странному подергиванию и медленному утолщению их тел. Все равно что ужи́ лопали лягушек.
За дверью продолжалась незримая битва, что-то грохало, ломалось, разбивалось. Дверь постоянно содрогалась от ударов — вероятно, зверье наскакивало на преграду, из-за которой оно чуяло своих жертв по запаху или пользуясь какой иной сверхвозможностью или сверхсилой.
— Что это? Что это? — стучала зубами Ульяна. — Кто это, Феликс? Ты же ученый, скажи? Как нам выбраться?
Но Феликс молчал, продолжал в унисон с девушкой отстукивать зубами.
— Это я во всем виновата, — продолжала она, сойдя на русский. — Я этих демонов вызвала. Правильно Ванечка говорил, не вечно будет так, что все мне как с гуся вода. Накажет меня Всевышнее существо. Господи Боже, прости меня, окаянную… за то, что бедных докторов в Бюловке мучила, за то, что дядюшке врала и до смерти его извела, за то, что полицейских чиновников изводила, и посла Морингейма шантажировала, и в карты играла нечестно, за то, что Ромэна научила быть подлецом, за то, что Биреева, банкира, заставила поверить в овладевшего его телом демона. И за Катеньку прости…
Вспомнив свой ужасный сон, Ульяна заплакала навзрыд.
Будто как наяву: стоит на коленях, окутанная парами ядовитого газа, клянется уйти в монастырь, клянется больше никогда не нарушать букву закона. Бормоча под нос, всхлипывая, она стиснула руку фабенского химика, прижалась к нему и не заметила, как из-за духоты и смрада стало клонить в сон.
— Не спите, не спите… — затормошил ее Феликс. — Слышите?
Ульяна, было провалившись в какую-то болезненную дрему, наполовину пребывая сознанием в воспоминаниях кошмара, наполовину продолжая дрожать от страха, вскинула голову, больно ударившись о потолок.
— Что слышу?
Она вдруг почувствовала, что почти без сознания, без сил и едва дышит. Просидели в комнатушке невесть сколько — а внизу все извивались белые черви. Изрубленные монстры вдруг принялись страшно вонять: так обычно смердит на скотобойнях. Запахи перепутались. Столько здесь разнообразных удобрений из коробок повываливалось, каких-то лекарств, порошков.
В острой нехватке кислорода Ульяна стала шумно вдыхать.
— Это газ! — вскричала она. — Это газ, Феликс! Нас хотят убить!
Химик схватил ее за плечи и как следует встряхнул.
— Перестань орать, мы свалимся, как уснувшие ненароком куры с насеста. Какой газ? Слышишь? Там по крыше кто-то ходит…
— Кто? — одними губами ответила девушка. Ее лицо так побледнело, что, верно, тоже светилось во тьме.
— Не знаю… За дверью уже стало совсем тихо. Мы должны спуститься вниз и попробовать выломать дверь.
Дверь не пришлось выламывать. Она оказалась незапертой. Нойманн чуть толкнул ее, как та тотчас же распахнулась. Лаборатория тонула в потемках. Но очертания погрома были хорошо различимы в легком свете, исходящем от уличного фонаря напротив. Монстры уже не бросались из стороны в стороны, а отчего-то повалились набок и конвульсивно поддергивали лапами, их морды были в пене и крови. Шерстка больше не горела фантастическим сиянием.
Ученый не стал задерживаться и разглядывать их. Монстры могли в любую минуту, почуяв запах человечины, очнуться от небытия и напасть. Он проскользнул к выходу, почти волоча за собой ополоумевшую Ульяну. Присел у двери, нащупал на полу оброненные ключи и наконец открыл замок.
Оказались на улице, дверь захлопнули, отгородив себя от возможного преследования, соскочили с крыльца и тотчас бросились наутек, не разбирая дороги. Ульяна после нескольких минут бега почувствовала себя лучше и, не сдержав любопытства, обернулась — уф! неужели на свободе. Подняла взгляд наверх и вздрогнула.
Из-за деревьев выглядывала двускатная крыша фабенской лаборатории, а на самой ее верхушке, на самом краю, будто парящая во тьме ночной — темная человеческая фигура с развевающимся на ветру плащом.
Фигура скользнула вдоль конька, потом зацепилась за трубу и сиганула вниз, точно большая черная кошка. Мелькнула в решетчатых воротах, выскочила на улицу и понеслась в противоположную сторону — гладко, легко, будто неслась над землей. Верно, репортер удирал. Или самый главный тролль верхом на метле.
Феликс тоже увидел черную фигуру и с криком: «Гоблины!» понесся что есть мочи прочь в темноту. Уже даже Ульяну за руку не держал. Девушка подобрала юбки и, видя перед собой лишь спину убегающего ученого, думала только о том, как бы не отстать. До них донесся зловещий хохот, кто-то прокричал вслед:
— Гоблины, ха-ха-ха, гоблины!
Как добрались с Нойманном до берега реки, не помнили. Упали в изнеможении в снег и долго, тяжело дыша, приходили в себя, порой замирая и оглядываясь, не несется ли следом их ночной преследователь.
Постепенно на морозном свежем воздухе, уже очнувшись от легкого помешательства, Ульяна призадумалась и даже ощутила некие сомнения.
«Какие, к лешему, гоблины?» — подумала она.
Если черная фигура принадлежала фотографу, то уж больно резв тот был, не каждый день встретишь старичка, чтоб эдаким ловким манером с крыш прыгал. Весьма странно, не подарил же страх ему крыльев… Да и что это, собственно, было? Что за зверье мохнатое и зубастое?
Нойманн тоже перестал пыхтеть, как паровоз, и поднялся на ноги. Засуетившись, он стал мерить шагами почву, ломал руки и хватал себя за волосы.
— Нет, бежать нельзя, надо вернуться. Надо вернуться, — сбивчивым тоном вдруг заговорил он. — Надо понять… что это могло быть. Крысы? Змеи? Откуда? Наши ли? Кто их выпустил? Если наши, то отчего они так странно себя повели… Это просто невероятно! Что это за человек хохотал нам вслед. И человек ли это был?
Ульяна, уже вернув былую собранность, принялась судорожно соображать.
— А сколько у вас крыс в лаборатории?
— Так с дюжину, не больше, — продолжал дрожать Нойманн.
— Что-то больно не похожи эти чудища на крыс. Что за зверь, у которого на голове чепец, как у девицы из сказки месье Шарля Перро? И прыгали эти «красные шапочки» будто под действием ахиллинина.
— Не знаю… Не знаю! Не успел разглядеть, до того они метались перед глазами.
«Это чья-то злая шутка!» — пронеслось в мыслях Ульяны. Руки все еще продолжали помимо воли дрожать. Непременно нужно отыскать негодяя.
Итак, кто в числе на подозрение? Кто знал о сегодняшнем походе в лабораторию?
Нойманн, это во-первых, но с чего бы ему в собственную конуру этих демонов впускать, да и испугался он вполне натурально, дрожит — зуб на зуб не попадает. Вон, мечется как полоумный, даже думает назад воротиться, за место в фирме беспокоится.
Адвокат — во-вторых. Весьма сомнительный субъект, как будто даже что-то скрывает, недоговаривает, дурачка из себя строит. Но ведь он был давеча бромом спать уложен и Ульяной лично до кровати препровожден. Что бы он там себе ни придумал, какие трехаршинные комбинации ни строил, дабы Элен Бюлов покрасивее изловить на самом пике какого-нибудь ее дела, да в этот раз месье адвокат пульку-то продул, а вернее — проспал.
Третьим Ромэн был. Не могла Ульяна на счет этого безобразника завсегда спокойной быть, хороший бы из него вышел аферист, если б не поспешность его да порывистость. Взялась она один раз юношу в карты обучать, теперь увязла по самые уши, бегает за ней точно хвост. Но ведь с подручным-то никак удобнее да быстрее задуманное в быль воплощается. Хотя ругала себя Ульяна не раз, что сноровку так растерять недолго, облениться, когда все за тебя делают, ты только команды успевай раздавать да процессом руководить, но недалече таким манером и в дураках остаться, а не в дамках.
Но главным подозреваемым был журналист. Уж очень все гладенько с ним вышло, даром, что только ждали долго, а так — сам прибыл на все согласный, да еще и фотоаппарат хороший приволок. Кто поручится, что это не его рук дело? Снимки, конечно же, ему нужны были не простые, а чтобы непременно сенсационные. Вот он и организовал…
Тут Ульяна запнулась, опустив руки. А что он организовал? Духов горных вызвал, что ли, получается? Как их Феликс обозвал? Гоблины! Ведь и в голове не укладывается, что за существа со стороны черновой лестницы повысыпали. Ладно, если просто грызуны какие, свинки морские или кошки, фосфоритовой краской основательно выкрашенные, да чтобы такие злючие, прямо страсть. Как они в дерево вгрызались да на нойманнские брюки кидались! Голодная живность и та культурней со стороны смотрится. Даже самое страшное чудовище из мира фауны, какое Ульяна видела в Нью-Йоркском зоологическом саду, прозванное «сумчатым чертом» (маленький черный хищный зверек с красной пастью), не было таким безобразно кровожадным, как эти демоны в красных чепцах.
Очень, однако, изобретательный попался Ульяне противник.
О том, что существа были пришельцами с того света, Ульяне думать было стыдно. Как и стыдно вспоминать — до чего страх ее кисейной барышней в одночасье сделал. И она поклялась изловить негодника и устроить ему расплату пострашнее, чем с Биреевым.
Шли темным лесом, освещенным светом полной луны, то и дело уходящей под толщу рваных облаков. И только хруст снега под ботинками и тревожное дыхание беглецов нарушали ночной порядок. Каждый в своих думах, каждый страхом и недоумением занятый. Тут вдруг герр Нойманн перестал дрожать, перестал нервно бубнить что-то под нос, схватил Ульяну за руку и как взвизгнет в запоздалой истерике:
— Признавайся! Твоих рук дело?
— Мне не в чем признаваться, — обиженно огрызнулась Ульяна. — Сами нахимичили, создали каких-то монстров.
— Ничего подобного… — дрожа от возмущения, вскричал ученый. — Ничего подобного! Этого просто не может быть! Это дело рук человека.
Ульяна рассмеялась. Но вовсе не с радости, а было это самое что ни на есть отчаяние и следствие пережитого ужаса. Но тотчас взяла себя в руки и окатила Нойманна злым взглядом.
— Твои штучки! — начал наскакивать тот. Страх тоже покинул его, и заместо страха появилось негодование. — Зачем? Небось все своего доктора выгородить хочешь? Так ведь помер он!
Ульяна искоса поглядела на ученого.
«Ох уж эти немцы, все до них в последнюю очередь доходит».
— А может, это ты — нарочито устроил, чтоб избавиться от меня, — буркнула она. — Боишься, как бы не обвела вокруг пальца, ведь правда?
— Вовсе нет! Конечно же, нет! Могло ли такое кому в голову прийти? Да и где б я столько нечисти добыл? Другое дело ты — черту сестра, русалкам и лешему — кузина, хозяйка болот и торфяных топей. Сама же хвасталась, чем занималась у себя в России, призраков да бесов изображала.
Взяла Ульяну обида: ведь, ей-богу, сама от страха чуть дара речи не лишилась.
И вместо ответа шагнула за толстое дерево.
— Ау, — дразнясь, крикнула она.
Дождалась, когда луна спрячется, и, пригнувшись, бросилась к холму. А там уже растворилась в темноте ночной, будто и не было ее.
Нойманн звал, звал девушку, но голос его вскоре замер в темноте леса. Конечно, теперь химик будет уверен, что это она демонов с того света вызвала. Но ежели наоборот, ежели он сам к тому руки приложил — несдобровать негодяю.
«В саму Тасманию поеду, за тасманскими дьяволами, чтоб лично Нойманну да в самую темную ночь, да еще в постель подсуну, и чтоб не как сегодня трясся, а чтоб кони двинул или хотя бы седым и немым остался. Будет знать, как Элен Бюлов пугать. Еще разберемся, что это за зверье было. Я гиену приручить смогла (как она бедная в Петербургском зоосаду, интересно, поживает?), уже и о тигре домашнем, ручном подумываю. А тут крысы какие-то».
Хоть и храбрилась Ульяна, шагая в сторону Бармена, но как зайдет луна за тучи, так колени ватными становятся, а перед глазами мелкие зубки щелкают, глазенки красные помигивают, шерстка дыбом во все стороны — ух, ну и зрелище.
Так и пришла она на улицу Эмильштрассе, к гостинице Петерманн. До рассвета еще далеко. Как бы теперь узнать, почивает ли Герши али по крышам бродит?
Сняла Ульяна ботинки, шнурки вместе связала, через плечо перекинула и на стену принялась взбираться. Если б кто увидел барышню в шерстяном нежно-фисташковом платье да с тюрнюром и оборками, лезшую по фахверкам наверх по отвесной стене, — наверняка б решил, что это вурдалак какой, или оборотень, или даже ведьма настоящая.
До окна добравшись, она просунула лезвие ножа в щель меж рамами, аккуратно щеколду отодвинула, вошла. Тепло было у Герши в комнате, девушка в тревожном состоянии и не заметила, как продрогла, позабыв верхнее платье в фабенской лаборатории.
Тихонько прокралась к кровати, а тут на тебе — адвоката в ней нет!
«Вот он злодей, попался», — возликовала она.
Бросилась к шкафу — вещи на месте, дорожная сумка на месте. Стало быть, еще вернется. Достала нож, прижалась к стене у двери.
«Хоть до утра ждать буду! Хоть весь день, если понадобится, хоть два! Вернется, как пить дать, вернется».
Четверти часа не прошло, раздались на лестнице тяжелые, сонные шаги, дверь со скрипом отворилась, и, не заметив Ульяны у дверного косяка справа, вошел Герши. Вошел в ночном колпаке и в халате.
«Еще и конспирацию навел, — промелькнуло в мыслях у девушки, — вишь какой, колпак нацепил. Вестимо, из Эльберфельда явился. Следы замести успел и явился!»
Бросившись на него сзади, вцепилась в затылок и приставила нож к горлу.
— Говори, откуда пришел? — едва успела прошипеть она, как вместе с ним же повалилась на пол. Полнотелый адвокат от неожиданности тотчас в обморок грохнулся, хрупкую Ульяну утянув с собой, та не успела и рук разжать, чуть не полоснула бедолагу ножом. Поднялась, нож в складках платья спрятала.
— Что ты будешь делать? — вздохнула Ульяна, безнадежно покачав головой. Но тотчас же себя отдернула: «Не ты ли каждый раз в обмороки падаешь, едва кто на хвост принимается наступать, сколько раз тебя выручала эта удивительная способность терять сознание?»
Теперь вместо ножа велодог достала и принялась адвоката за плечо теребить, продолжая зло шипеть на него:
— А ну подымайся, негодяй! Подымайся, говорю, иначе пущу пулю меж глаз, никто на помощь не подоспеет.
Бедный Герши пришел в себя, колпак с головы сорвал: трясется, как давеча Нойманн трясся, слова вымолвить не может. На колени встал, глаза зажмурил.
— Убьете… теперь, да? — застонал он. — Вот и наказание за мое любопытство… стреляйте!
— За какое такое любопытство? Стало быть, сознаетесь, да?
— Да, сознаюсь. Но никогда бы не смог я, даже будь во мне вся храбрость мира, суд над вами свершить.
— Экий негодник. Ну сейчас ты мне все доподлинно расскажешь и даже покажешь!
Ульяна подошла к окну и, держа адвоката на мушке, распахнула его. Сама же в кресло уселась.
— Влезай на подоконник! Живо! — махнула она револьвером.
Тот послушно стал ползти на коленях к окну, украдкой оглядываясь на дуло велодога, верно, в надежде, что девушка отменит приказ.
— На подоконник, — шикнула она.
Дрожа, судорожными пальцами цепляясь за раму, Герши начал свой крестный ход. С трудом взобрался. Вниз смотрит, колени разогнуть не может, трясется весь, аж жалко Ульяне стало. Но нет, самые коварные обманщики в первую очередь самые распрекрасные актеры. Небось видит, что перед ним женщина, и валяет дурака в надежде сердце растопить.
— Прыгайте!
— Не могу… не могу… лучше застрелите…
— Прыгайте и спасайтесь — бегите, я вас преследовать не стану.
А сама думает: «Только прыгни, нехороший ты человек, я тебя тотчас догоню и глотку перегрызу собственными зубами».
— Помилуй бог, мадемуазель Бони… Бюлов… я разобьюсь.
— А когда с крыши фабенской лаборатории прыгали, не забоялись разбиться, а?
— С крыши? — адвокат аж на мгновение дрожать перестал и всхлипывать. — Не был я… на крыше лаборатории фабенской… Что ж мне делать там? Никогда не был. Почему вы такое про меня говорите?
— Цыц, здесь я вопросы задаю. Что за зверье?
— Какое зверье? Мадемуазель Бюлов, вы шутите надо мной?
— Тогда в чем сознаться хотели?
— В том, что я в полицию потому не пошел и намеренно вам не препятствую, а все смотрю, что дальше будет. Да и могу ли я хоть слово против сказать, вы разве послушаете? Но доверие у меня к вам огромное: я знаю, что дурного вы не желаете сотворить. А вот отчет в Сюрте я бы потом подал все-таки, признаю, когда б вы уже скрылись где-нибудь. Да не подумайте обо мне плохо. Не тот я человек, чтобы судить вас… Но ведь, если я поведаю о знакомстве с вами, меня, быть может, в парижскую полицию возьмут.
На что Ульяна с облегчением вздохнула.
— Я так и знала, что вы низкий и гадкий человечишка. Против сказать — не говорите, судить меня не беретесь, а в Сюрте ваше заявить хотите. Трудно понять ход ваших мыслей, Герши.
— Но так ведь сколько людей головы ломают: кто это такая таинственная Элен Бюлов?
— Вам их жалко, что ли? — скривилась Ульяна.
— Жалко! Очень жалко. Я ведь сам такой. Полгода места себе не нахожу, едва узнал о вашем существовании. Мир должен о вас наконец узнать!
— То есть, чтобы удовлетворить любопытство кучки недалеких сотрудников Сюрте, вы хотите меня им сдать? Вот живи после этого честно! Про таких у нас в России знаете, как говорят? «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали».
— Нос? Почему же? За что? — совершенно искренне удивился адвокат.
— За любопытство, Герши! Ибо это не порок, но большое свинство.
— Нет же, нет, не в любопытстве дело. По совести поступить надобно, баланс сил во Вселенной нуждается в постоянном равновесии. Ведь у вас одна правда, у них — другая. И вовсе не значит, что чья-то правда важнее и значимее, вовсе нет. Правда — она есть все в этом мире, нет ничего, что бы происходило вопреки правде.
— Что за чушь? Какой еще баланс сил во Вселенной? — скривилась Ульяна, даже несколько опешившая от внезапных невразумительных речей адвоката. Не помешался ли он часом от испуга?
— Как мадемуазель Зои завещала, — продолжал тот скороговоркой, — так всякий, кто к просветлению готов, поступать должен. Ведь тогда не наступит новая эра, эра человечества шестой расы.
— А-а, — облегченно рассмеялась девушка. — Вот ведь знала, что вы тогда обманули, сказав, что не видели эту шарлатанку. Тотчас я подвох почуяла, когда расхваливать ее начали, проявив чрезмерную осведомленность. Все-таки потом украдкой ходили в дом господ Михайловых, где она остановилась, да? И что же, взаправду тогда поверили ее лживым проповедям?
— Вот вы, совсем как месье Иноземцев, рассуждаете. Он тоже не велел слушать мадемуазель Зои. Но ведь дабы на ступеньку вверх подняться, к божественному приблизиться, дабы стать хоть в малой степени этим самым человеком шестой расы…
— Никакой шестой, десятой, пятнадцатой рас не существует. Она все это выдумала! — взорвалась негодованием Ульяна.
— Нет, не выдумала, я «Тайную Доктрину» прочел и «Голос Безмолвия». Все так, как она поведала, там и описывается. Словами не выразить, сколько я понял, сколько осознал, сколько ответов получил на мучивший меня внутренний голод познания бесконечного и возвышенного, запредельного: того, что стоит выше разумения человеческого. И я как будто даже вспомнил свои прошлые рождения.
— Господи! — взмолилась Ульяна, обратив глаза к потолку.
Хотела было признаться, что Зои и Элен Бюлов — одно лицо, но тлело в глазах адвоката совершенно натуральное пламя религиозного фанатизма.
И до того трогательно он гляделся на подоконнике в ночном костюме, рассуждающий о балансе во Вселенной, что решила пока ничего ему не говорить о его, мягко говоря, заблуждении. Поглядим, что дальше будет. Вдруг он сейчас просто дурачка валяет, может, хочет признание из нее вытрясти, что и медиумом Зои она прикинулась.
Но тут адвокат будто прочел ее мысли, порывисто поддался вперед и воскликнул, даже держаться за оконную раму перестал, рискуя вывалиться наружу:
— Я ведь узнал вас! Я узнал вас, тотчас как увидел. Сердцем своим узнал, душой. Но умом уразумел это совсем недавно! И вы совсем не понимаете, что вы и есть Тея-Ра, вы Зои Габриелли. Я помню… точно помню вас в своих прошлых жизнях. Но вы же ничего не помните. А если бы помнили, то были бы еще могущественней, о Великая Тея-Ра.
Ульяна от удивления чуть рот не раскрыла.
— Что вы мелете, Герши? — а потом, мгновенно придя в себя, добавила: — Уф, это и требовалось доказать. Коли вы и без объяснений поняли, что я и есть Зои, тогда отчего продолжаете городить мне тут какую-то чушь несусветную, да еще и с видом таким, что ежели я не поверю, то… не знаю, что со мною сотворите?
— Это не чушь!
— Я все это выдумала! Я! До единого слова. Все, что в голову придет, говорила, на ходу сказки сочиняя.
— Вы думали, что выдумываете, на самом деле истину вещали, — робко настаивал Герши.
— Вы утверждаете, что я говорила правду, солгав? Какой вы ловкий плут, не выйдет, зубы таким простецким манером мне заговорить.
— Но тогда откуда вам было знать те вещи, которые веками древние хранили в тайне от всего человечества?
— Кого вы из себя мните, может, вам абсолютно все тайны мироздания известны? Прямо все-все, до единой? Ааа? Интересно знать, сотрудникам Сюрте вы тоже о древних душах и о адептах в докладе, который обо мне собирались делать, напишете? — усмехнулась девушка.
— Я еще не знаю… — Герши смущенно опустил голову. — Я не знаю, как быть! Я надеялся на вашу помощь… Величайшие тайны Вселенной, что открылись моему разумению, вовсе не будут приняты узким и неспособным мироощущением человечества.
— Вот это верно, — согласилась Ульяна, изо всех сил стараясь сохранить серьезное лицо и не расхохотаться. — Это очень правильные мысли, человечество вообще не способно узреть истинную истину. Это я вам как Тея-Ра говорю, аватара богини Солнца. Вон Шопенгауэр пытался, у него ничегошеньки не вышло. Так и помер! Поэтому выбросьте из головы ходить в Сюрте. Не поймут вас там, напрасно только тайны древних разбазарите. И эти самые древние вам того не простят, так накажут, что мало не покажется, — несколько рождений вперед помнить будете.
И прищурившись, смерила адвоката пристальным взглядом.
Пусть думает, будто я поверила всем его искренним духовным порывам, потом разберемся, что за черти в голове завелись у этого серого клерка из конторы «Гру и Маньян».
А вслух сказала:
— Ладно, слезайте уже с подоконника. Холода напустили, а я, между прочим, замерзла. От самого Эльберфельда ночным лесом пешком вот в этом самом платье шла. Такое произошло, ушам своим не поверите.
И поведала Герши о своем странном мистическом приключении в фабенской лаборатории славного промышленного городка Эльберфельд.
— Вы на меня подумали? — улыбнулся тот и, покрасневши, потупился. — Даже лестно. Посмотрите на бедного месье Герши: тучный, неповоротливый, здоровья слабого, вечный неудачник и — с крыши? Да я бы все отдал, чтобы уметь, как вы, по крышам бегать и на воздушном шаре…
— Молчите, Герши, — раздраженно отрезала Ульяна, злая на себя за то, что так обозналась, но и от мысли, что никак не может раскусить адвоката. — Обычно, кто обмануть хочет, завсегда таким манером отвлекает внимание. Мол, я ничего не умею, я такой разнесчастный. Это как у опытных престижитаторов, говоришь об одном, а делаешь совсем другое. И вовсе не обязательно обладать легкой воздушной фигурой. Бывало, и не такие пузаны ловкими мастерами в мутной речке рыбку удить оказывались.
— Понимаю, — стушевался адвокат, снова опустив глаза. С тех пор как Ульяна ему под именем Элен Бюлов известна стала, адвокат в ее присутствии еще больше краснел и конфузился. — Но я вас не обманываю и в мыслях никогда не было.
— Да ничего вы не понимаете! Нужно найти того проходимца, который меня моими же фокусами пугать вздумал. И я, кажется, знаю, кто это!
— Кто это?
— Ромэн.
Герши голову поднял, руку протянул, видно, сказать было что хотел, но сдержался, глядя на то, как девушка, продолжая размахивать оружием, ходила из угла в угол, точно разъяренная тигрица.
— Все сходится, — подсчитывала Ульяна, загибая дулом велодога пальцы. — Он газетчика нашел, почувствовал себя героем, так?
— Так, — поддакивал Герши.
— Газетчик с фотоаппаратом был?
— Был.
— Стало быть, что? Стало быть, мог сделать снимки. А чего нас с Нойманном щелкать? Я все это время спиной стояла…
И вдруг она вспомнила, как вовсе не спиной стояла, а в ужасе прыгала по столам и стульям. Какие, должно быть, снимки теперь выйдут, какие заголовки к ним расчудесные: «Элен Бюлов напугана!», «Элен Бюлов боится крыс!». А какое на снимках лицо у нее будет? Искаженное страхом, перекошенное от ужаса и ни чуточки не привлекательное. Первые ее снимки в газете! И такие отвратительные… Позор!
От этих мыслей Ульяна сжала кулаки и даже прорычала, добавив к животной ярости пару крепких русских словечек, которые, слава богу, адвокат не понял. Но от вида ее грозного в сторону шарахнулся.
— У, поймаю, убью! — а потом выдохнула и продолжила: — Если это Ромэна рук дело, если это он на мне фокусы мои же отрабатывал, то умрет он быстро и безболезненно — обещаю быть милостивой. Ибо я о нем мнения хорошего, может, сделал он это не со зла, а из желания сенсацию поярче выставить.
— То есть якобы опыты компании «Фабен» до того дошли, что…
— Да, — раздраженно прервала его девушка. — И умоляю, молчите со своими доводами, а не то я и вас порешу, если догадливость ваша будет переходить рамки дозволенного. Не подумайте, что я меньше подозревать вас стала после жалостливого признания. Теперь я не просто Элен Бюлов. Я — оскорбленная Элен Бюлов!
