Глава XI
Смерть доктора Иноземцева
Решительно вышагивая по улицам пустынного Бармена, Иноземцев устремился в полицейский участок, совершенно не подозревая, что там его может ожидать: не то обругают или ж обсмеют, а может, и арестуют опять за столь длительное самовольное отсутствие. Рядом семенила Ульяна, голову опустив, печально глядела на носки своих ботинок. Сердце ныло — хоть бы ее арестовали! Было странно мечтать о тесной неуютной камере, но после всего случившегося не столь и зазорно.
Конечно же, Иван Несторович не хотел начинать дела со скандала. И был чванлив и нервозен вовсе не специально. Но, чувствуя преследование Ульяны за собой, он нервничал и торопился, боялся, что девушка помешает его планам. И, пока ехал до Берлина, страшно накрутил себя негодованием. Это вылилось в не слишком приветливую беседу с ученым-химиком из конторы «Фабен», в совершенно постыдное поведение на улице Хекингхаузен с господами управляющим и полицейским. Совсем не так желал Иван Несторович объяснить этим людям о вреде луноверина, а получилось, что сам будто был под воздействием его, будто совсем не в себе.
Стыд и позор!
Поклялся с тех пор держать себя уравновешенным и дисциплинированным доктором, стоически терпел насмешки и нападки полицейских.
А теперь как нехорошо получилось — дал слово являться в полицейский участок всегда вовремя, а тут неизвестно сколько дней потерял — выглядел, наверное, трусом и дезертиром. Пойди объясни, отчего ему вздумалось застрять в лесу. Ведь не поверит герр полицмейстер, что его супруга жизни себя хотела лишить. Чего еще доброго, обвинит в злом умысле, мол, до того сумасброд, что жену убить хотел. Брр!
Но все это не столь страшным казалось в сравнении с воспоминанием, как на его руках Ульяна Владимировна чуть богу душу не отдала — от этих мыслей трясти начинало Ивана Несторовича в нервной судороге. Понятно, что в подобном браке спокойного житья ему никогда не видать, как ушей собственных, смирился было, думал, побалуется девчонка, потом ей надоест. Но чтобы яд пить! Чтобы до таких степеней капризы свои показывать да упрямство и собственной жизнью не дорожить. Настоящий мышьяк выпила. В голове не укладывается! И самое неприятное и опасное — Ульяна его заранее приготовила. Никакого в ней инстинкта самосохранения нет, что ли? Она, как пьяный в океане, как истинный безумец. Ни чужой жизни цены не знает, ни своей собственной.
Едва начинал Иноземцев вспоминать о лесном домике, едва представлял себе позеленевшее лицо девушки, губы ее синие, как дрожала она, точно током пронзенная, овладевало им такое отчаяние, что просто садись здесь посреди мостовой и рыдай от горечи.
Тут неприятные воспоминания и думы доктора резко оборвались. Краем глаза Иноземцев заметил, как из пустынного переулка справа, в шагах десяти, вынырнула знакомая полновесная фигура и зашагала в клубах утреннего тумана знакомой нескладной походкой — не иначе, как адвокат Герши. Где его носило? Пропал куда-то, исчез, ничего не сказав…
— Герши, — Иван Несторович прибавил шаг. — Герши!
Но тот всем своим существом был устремлен вперед, головы не поднимая, плечи опустив понуро, шляпу натянул до самых ушей и удалялся поспешно, точно кто за ним гнался.
— Герши, постойте! — вновь окликнул его доктор и совсем припустился в бег.
Ульяна не выдержала столь быстрого аллюра, с тяжелым дыханием повисла на его руке. Бледная, щеки впалые, глаза — будто блюдца. Смотрит не то с испугом, не то от слабости вот-вот сознание потеряет. Иноземцев глянул на нее, стиснув зубы.
— Куда ж вы торопитесь? — слабым голосом взмолилась она. — Нет сил совсем… Так бежать я не смогу. От самой реки пешком идем.
— Думали ли вы, когда пили отравляющее вещество, что вам еще обратно возвращаться? — отмахнулся доктор.
И совладав с жалостью, все же дальше за Герши погнался. Сердце стеснилось от сострадания. А Ульяна взгляд потупила и не отстает, из последних сил двигается, кулачки сжав. То-то же! Хоть и рвется душа на руках ее до кровати донести, не мучить тяжелым шествием, но воспитательный процесс — он ведь не всегда сладкий, приходится быть строгим и даже порой в назидание жестоким. Пусть неповадно в следующий раз будет яд пить, пусть впредь знает, какое неприятное это дело.
Догнать адвоката не сразу получилось, ибо тот услышал, что его кличут, лишь у белого дома на углу улиц Хайдтерберг и Эмильштрассе, аккурат напротив злосчастной аптеки. Тяжело опершись о деревянные перила крыльца, он ступил на первую ступеньку, потом поднял голову и долго всматривался в приближающихся к нему Иноземцева и Ульяну. Девушка совсем из сил выбилась, была неестественно бледна, с посиневшими губами, в руку врача вцепилась, словно за спасительную соломинку.
— Герши, еле вас нагнал, — проронил Иван Несторович. — Где вы пропадали?
Тут случилось нечто очень странное для Ивана Несторовича — адвокат сделал огромные глаза, открыл рот, будто в страшном изумлении собирался сказать что-то, но не смог, трость выронил и повалился навзничь прямо на чищенную от снега брусчатую мостовую. Но едва Иван Несторович успел спохватиться, адвокат тотчас пришел в себя, стал подниматься.
Иноземцев бросился ему помогать.
— Господи боже, вы? Месье Иноземцев? Это вы? — трясясь и заплетаясь, спрашивал Герши. — Нашлись? Мадемуазель Боникхаузен, вы нашли его? Какое счастье! Какая вы храбрая девушка!
Иноземцев перевел недоуменный взгляд на Ульяну. Он не раз слышал, как адвокат продолжал величать девушку вымышленным именем, та даже просила не говорить Герши о ее бюловском прошлом. Однако больше всего сейчас его поразили слова: «Вы нашли его».
— А зачем меня было искать? Вы сами пропали, ни слова не сказав. Я было подумал: наконец вы послушали меня, вернулись в Париж вслед за Ромэном.
Герши зашевелил бровями, очевидно, не поняв доктора, надул толстые щеки, как делал всякий раз, когда приходил в недоумение. Ульяна стояла поодаль, заложив руки за спину и ковыряя носком ботинка каменную кладку, и безучастно дожидалась, когда мужчины закончат беседу.
— Я никуда не пропадал. Я съехал с гостиницы на улице Фишерталь… Вы месье Лессепса отправились провожать… Потом ведь не вернулись… Мы вас по лесу искали, всю реку вдоль и поперек прочесали, а нашли… в морге Эльберфельда. При вас ваш паспорт был, — торопливо принялся объяснять Герши.
— Вы меня по лесу искали? — Иноземцев отступил на шаг, интуитивно бросив взгляд на Ульяну, продолжающую отсутствующе ковырять ботинком землю.
— Ну да, а паспорт, верно, потеряли, а кто-то подобрал, — продолжал Герши, сняв шляпу и безжалостно комкая ее. — Я еще удивился… ведь вы, оказывается, женаты, месье Иноземцев, на некой Ульяне Бюлов. Я совсем голову сломал, догадки разные строил — как же так? Ведь это и есть та самая Элен Бюлов, из-за который вы в психиатрическую лечебницу попали. Получается, вы поэтому супругу свою скрывали там, в Берри?
Вместо ответа Иван Несторович извлек из кармана редингота свой паспорт, раскрыл его, а страница, где его жена должна была быть вписана, оказалась пустой. Он вновь посмотрел на Ульяну.
— Как вы это объясните?
Та подняла голову и, сардонически усмехнувшись, ответила:
— Быть может, мы поднимемся к месье адвокату. Негоже стоять посреди улицы.
Вошли в дом, который содержала чудесная немецкая семья — преклонного возраста муж с женой и белокурая юная дочка. Иноземцев знал их, но лишь заочно, поскольку часто видел мельком, когда в аптеку хаживал.
Ульяна, войдя, тепло поприветствовала всех, скинув шубку в руки девушки, словно не впервые здесь бывала, спросила чаю и представила хозяевам Иноземцева:
— Будьте любезны, герр Петерманн, фрау Аннабель, это ваш знаменитый в Европе сородич, уважаемый профессор физики и изобретатель, барон Бюлов. Прибыл в Бармен для научной работы. Вы, верно, не раз его встречали у аптекаря.
Иван Несторович стиснул зубы, с укоризной взглянув сначала на Ульяну, следом на чету Петерманн, заставил себя улыбнуться, процедить немецкое приветствие. И поспешил наверх вслед за Герши. Ульяна была столь неисправима, что лгала на ходу даже в состоянии полного нездоровья. Едва по лестнице взбиралась, прижимая руку к груди, задыхалась, глазами хлопала, отгоняя головокружение, а все туда же.
Иноземцев вошел в апартаменты, что снимал адвокат: скромная комната с прихожей, кроватью и круглым столом. Но взглянул на себя в зеркало, обомлел, трясущейся рукой коснувшись волос, — они были сплошь седые…
— Не льстите мне, господин барон. Еще ни один человек не седел на моих глазах так скоро, умирали — да, но вот чтобы поседеть, — хохотнула Ульяна и принялась отряхивать голову врача от золы. — Но теперь вам придется пудрить волосы. Иноземцев мертв, зато мы воскресим моего дядюшку Аристарха Германовича, сделаем его профессором и изобретателем. Ой, сколько всего придумать можно…
— Довольно, Ульяна Владимировна, — огрызнулся доктор по-русски и резким движением указал на дверь из прихожей в комнату.
— Я всего лишь пытаюсь предвосхитить. Это чтобы желаемое непременно сбылось. Вот я сейчас сказала, что вы — барон. Глядишь, через год-другой бароном сделаетесь…
— Объясните мне, почему это месье Герши считает меня мертвым? Вы в очередной раз провернули свой трюк с подменой покойников?
— Ох, едва ли, — Ульяна, скосив кислую рожицу, двинулась в комнату и устало опустилась в кресло. — Ничего бы у нас не вышло, ежели господин барменский полицеймейстер не желал бы вашей смерти столь же сильно, сколь я желаю вас от нее уберечь.
— Что вы имеете в виду?
— Да, признаю, я хотела, чтобы все думали, что вы умерли. Но здесь, в глуши, людей меньше и покойников — соответственно тоже. Я сунула ваш фальшивый паспорт в карман первому попавшемуся. Наверное, это был рабочий с Арбайтерзиедлюнген.
— Мой фальшивый паспорт? — схватился Иноземцев за голову. И, поспешив достать настоящий, пробормотал: — А это, стало быть…
— А это ваш подлинный документ. Неужели вы думали, что я всерьез стану портить вашу жизнь своей фееричной и несколько примелькавшейся по полицейским участкам фамилией? Я заказала копию, а российский посол расписался в ней.
Иноземцев, держа в руках документ, открыл было рот для удивления, но опустил руки и сел на один из предложенных Герши стульев.
— Месье Иноземцев, я ничего не понимаю, что произошло? Почему вы все время говорите по-русски? — воскликнул тот, поочередно взирая то на девушку, то на врача.
Ульяна нехотя поднялась, тяжело вздохнула, будто перед чем-то очень важным, но неприятным, оправила складки платья и, протянув руку адвокату, промолвила:
— Рада знакомству — Элен Бюлов.
Тот непонимающе посмотрел на нее.
— Элен Бюлов?
— Она самая.
— Вы?
Ульяна сделала книксен.
— Не может быть! — адвокат чуть не присел. — Невероятно! Вы… мадемуазель Боникхаузен… вы? А как же… месье Эйфель… а господа Лессепсы?.. А Ромэн? Вы ведь его невеста. И одновременно являетесь женой месье Иноземцева? Как же такое может быть?
— Я ничья невеста и ничья жена. Я птица вольная. Господа Эйфель и Лессепсы обмануты. О! Кроме Ромэна, с ним мы сообщники. И подстроили все так, чтобы вы с месье Иноземцевым жили в разных гостиницах, не пересекались, а про доктора думали, что он пропал, после того как отправился проводить Ромэна. Кстати, как прошло опознание в русском консульстве? Труп был без особых опознавательных знаков, татуировок, шрамов, которые бы не подошли месье Иноземцеву? Иначе его опять засадят немецкие власти, и тогда тремя тысячами франков мы не обойдемся.
— Без… оп-познавательных… — машинально проронил адвокат и сел рядом с доктором, замерев с расширившимися от ужаса глазами.
— Как вы могли?! Черт бы вас побрал! — вскипел Иноземцев.
Он вскочил со стула и принялся метаться по комнате.
— Что именно? — веско осведомилась Ульяна, внезапным строгим тоном осадив пыл доктора. — Вы о паспорте и подписи посла или о собственной смерти? Если о собственной смерти, то сами виноваты — за три дня ни разу из комнаты не вышли! Конечно, хозяйка и та решила, что доктор помер. Люди на вас, как на чумного, глядят. Никто и никогда не поверит исследованиям человека, который столь пренебрежителен к другим. Вы испортили отношения с Нойманном, поссорились с Беккером, господин начальник полиции морщится, едва слышит ваше имя. Изобретя этот ничтожный луноверин, вы, верно, возомнили себя царем фармации! Неприятнейший человек, Иноземцев. Фу, чванливый и заносчивый!
Она перевела дух.
— Но теперь он мертв, — добавила более мягко, — а у вас есть шанс изменить свою жизнь. Прекратить прятаться, словно крот в подземелье, боящийся солнечного света, возобновить научную деятельность в иных областях и сделать множество других прекрасных открытий, которые чудесным образом исправили бы вашу оплошность. И если у вас имеется хоть малая, хоть ничтожная мысль опровергнуть свою смерть, то будьте готовы к тому, чтобы ответить перед законом за деяния вашей прекрасной супруги. Та ваша жизнь была фальшивой, как сам паспорт, а ныне в руках у вас совершенно подлинное, собственное будущее. И не важно совсем, какое имя оно будет носить. Вы вольны выбрать любое. И не одно. Решайтесь, Иван Несторович. Теперь вы понимаете, почему я так настаивала на побеге? Но вы бы все равно меня ослушались… До чего вы эгоист, довести супругу до самоубийства. Ай-я-яй, Иван Несторович. Пора бы поразмыслить над своим поведением.
На что Иван Несторович поднял полные отчаяния глаза, но возразить ничего не смог и обессиленно опустился обратно на стул. И вовсе не тот факт, что она его все-таки убила, заставил Иноземцева отчаянно страдать, вовсе не подмена паспорта и очередная ее безрассудная эскапада — к этому он уже успел как-никак привыкнуть. Но отсутствие проклятого росчерка посла в графе о супружестве… Невинная проделка в сравнении с трупом, отвезенным в русское консульство, и глотком мышьяка за пафосным монологом Джульетты. Иван Несторович уткнулся взглядом в пол. Полное опустошение охватило душу доктора, будто кто ее наизнанку вывернул, на клочки разорвал и по ветру развеял. И каждая частичка истерзанной души продолжала ныть фантомной болью.
Точно сквозь туман он глядел, как вдруг порывисто вскочил Герши, как по обыкновению своему замялся, покраснел, словно сказать что хотел, потом подошел к секретеру, вынул объемистый бювар и, раскрыв его, торжественно подал Ульяне.
— Что это? — спросила коварная авантюристка, засияв от подобострастной адвокатовой обходительности, точно медный таз.
— Я собирал о вас все, что мог найти… — запинаясь, начал Герши.
Иноземцев продолжал сверлить глазами пол, но диалог меж супругой своей и адвокатом воспринимал как удары плетью, не очень-то даже понимая, о чем идет речь. — Уже несколько месяцев. Мечтал увидеть вас хоть в одно короткое мгновение.
Ульяна стала вынимать из папки разные газетные вырезки, блокнотные листочки, исписанные карандашом.
— О, дорогой Емельян Михайлович, позвольте мне вас так величать. Какая прелесть, Емельян Михайлович, столько статей обо мне одной, — сияла детской радостью Ульяна. — Как забавно! А я считала, что совсем из тени не показываюсь. О, история моих алмазов прослеживается и в венских газетах, и в берлинских, и лондонский «Таймс» написал обо мне. Иван Несторович, посмотрите! И вы все это время, Герши, коллекционировали эти заметки? Вы — чудо!
Иван Несторович поднял голову и растянул губы в подобии улыбки. Будь в его руках пистолет, он порешил бы обоих, а потом и себя заодно. Но никто не заметил в его взгляде безумного блеска. Да и он, внутри пылая будто вулкан, снаружи оставался неподвижным и молчаливым.
— Вы были все это время рядом, а я даже мысли допустить не мог, что вы — это она, а она — это вы, — с упоением продолжал адвокат. — И, месье Иноземцев, вы знали это? Знали? И ничего мне никогда не рассказывали, сколько я вас о мадемуазель Бюлов ни расспрашивал. Но я чувствовал… что-то в мадемуазель Боникхаузен имеется такого яркого и энергичного, что невольно сравниваешь ее с Элен Бюлов. И кто бы мог подумать, что мои фантазии окажутся правдой. Но только доктор оказался таким скрягой, не хотел мне о вас ничего говорить.
— Но я не могу понять, какого же мнения вы о мадемуазель Бюлов? — спросила Ульяна с чарующей улыбкой, прервав поток обвинительных речей в сторону доктора. — Восхищение ли это или упрек?
— Восхищение, мадемуазель Бюлов, конечно, восхищение. Вы одна из гениальнейших личностей мирового преступного мира! Я полагаю, что гениальность эта столь велика, а осторожность и ловкость до того хорошо отлажены, что о вас так мало известно.
— Это да. Одно из моих главных правил — не выходить из тени. Благодарю!
— Поймать вас — стало мечтой всей моей жизни.
— О, я тронута, — Ульяна не сдержала веселого смеха и даже захлопала в ладоши. Но потом наигранно нахмурила брови и игриво пригрозила пальчиком. — Быть может, когда-нибудь я позволю вам это сделать, но только в качестве сделки. Ведь мы друзья. А я иду навстречу только своим друзьям.
Иноземцев поднялся и вышел, с силой хлопнув дверью.
